Карпущенко Сергей. Рыцарь с железным клювом

   Володя подумал было, что она ждет появления лодки, но, посмотрев на озеро, не увидел на его упругой глади никакого судна. А между тем женщина, прикованная взглядом к озеру, все смотрела и смотрела на него, и стоны, похожие на плач, долетали порой до Володи. Сомневаться теперь на приходилось: ночью Володе совсем не померещилось, он слышал стоны этой странной женщины, и теперь прежнее волнение и даже страх завладели Володей. Это пустынное озеро, плачущая женщина, ищущая на берегу неизвестно кого все связалось в сознании Володи в один пугающий образ. Эта женщина, казалось, обращалась к озеру, к молчавшей воде, а, значит, власть озера по отношению к людям была на этом берегу настоящей, сильной.
   На душе у Володи стало так муторно, так гадко, что ему захотелось поскорее подняться на берег, к соснам, вернуться к людям. Он взбежал по ступенькам мимо старого самолета и тут буквально нос к носу столкнулся с пионервожатой, симпатичной Ольгой Васильевной.
   - Климов, Климов! Ну где тебя носит опять?! Скорей в лагерь, там к тебе из города приехали!
   - А кто? - недоверчиво и хмуро спросил Володя, не ждавший гостей.
   - Человек один, из милиции, кажется, - почему-то усмехнулась девушка и понимающе взглянула на Володю, словно ниоткуда больше к нему и не могли пожаловать гости.
   - Зачем... из милиции? - буркнул Володя.
   - Ну, тебе видней! - язвительно улыбнулась Ольга Васильевна.
   Наконец подошли они к административному корпусу, возле которого, на скамейке, сидел незнакомый Володе толстячок, вспотевший, красный, с озабоченным видом вытиравший шею носовым платком размером с полотенце.
   - Вот вам Климов, - подвела пионервожатая Володю прямо к скамейке с толстячком. - Вы уж с ним поговорите по-мужски, а то не успел он попасть в наш лагерь, как уж проштрафился - змею пошел ловить, гадюку, а она его возьми и тяпни...
   Володя вспыхнул: неужели Чайковский все же рассказал? А ведь обещал молчать!
   Толстяк однако к совету пионервожатой скептически отнесся и даже хмуро платком махнул - дескать, не мешай ты нам, и, когда девушка ушла, спросил:
   - Она тут главная у вас?
   Володя понял, что толстому Ольга Васильевна не по душе пришлась и улыбнулся:
   - Да, в отряде главная. Есть ещё и воспитатель.
   Хмурый толстяк долго прятал в карман брюк свой огромный платок и, пыхтя, говорил:
   - Воспитатели! Их бы самих воспитывать, пигалиц этих! - Отдышался и заговорил все так же хмуро: - Ну, в общем, здравствуй, Володя Климов. Меня Григорием Семенычем зовут, следователь я, из городского управления, дело твое вести назначен. В общем, давно я уже на антиквариате специализируюсь, а твоя история с палашом как раз по моей части будет. И извини, старик, что на отдыхе тебя тревожу, а ещё прости за то, что себя я выдал - пигалице вашей сообщил, что из милиции. Пристала она ко мне, в день родительский приехать предлагала - по дням обычным, оказывается, вам общаться ни с кем нельзя. Да, ну и порядочки!
   - Концлагерь... - вздохнул Володя, желая подыграть толстяку, который казался симпатичным мужиком, но на следователя, а тем более из главного управления, совсем не походил. Разве можно было признать в этом мешковатом, потном и, наверное, физически слабом увальне того, кто изобличал преступников?
   - Ну, показания твои я изучил внимательно, - тяжело дыша, продолжил Григорий Семеныч, - но кое-что мне все-таки неясным кажется. Давай-ка, Володя Климов, ответь на ряд моих вопросов, - как-то казенно предложил следователь. - Да ты садись, садись, а то в ногах-то, знаешь, правды нет. И начал задавать свои вопросы о том, где и когда Володя познакомился с Иван Петровичем и Димой, как догадался, что Дима - преступник и многое другое.
   И Володя охотно отвечал, потому что был рад вернуться в это время, пережить опять волнение, испытанное там, на лестнице, вспомнить об Иринке. Разговаривал он с толстым следователем примерно час, и Григорий Семеныч, казалось, был даже равнодушен ко всему, что говорил Володя, поминутно вытирал лицо платком, смотрел по сторонам, но на каждый новый для него факт или деталь реагировал мгновенно, сразу же преображаясь. Быстро задавал новые вопросы, въедливо смотрел в глаза Володе, а после снова, точно устав, становился вялым и безразличным.
   - Да вы даже не записываете ничего, - недоверчиво сказал Володя, боясь, что следователь что-нибудь забудет.
   - Не волнуйся, не волнуйся, - успокоил толстяк Володю. - Техника пишет. - И он достал из нагрудного кармана пиджака миниатюрный диктофон, нажал на кнопку, и Володя услышал голос, вначале показавшийся ему чужим каким-то по-девчоночьи высоким и писклявым, взволнованно повествовавшим об "ответном ударе".
   - А ты, старик, смелый, - сказал вдруг Григорий Семеныч, пряча диктофон. - Очень смелый! Это же надо представить - ночью на опасного преступника пошел! - В голосе следователя послышалось восхищение.
   Господи! Никогда прежде Володя не испытывал блаженства, заполнившего, казалось, каждую клеточку его тела. Эти неожиданно сказанные толстяком слова точно подбросили Володю к небесам, и сейчас он, счастливый, парил на крыльях гордости, забыв мгновенно все свои сомнения. И Григорий Семеныч не казался ему больше угрюмым увальнем, а превратился в умного и проницательного и, уж конечно, смелого до отчаянности детектива.
   - Ведь я тебе вот что о Диме твоем скажу, - продолжал следователь. Это, старик, не какой-нибудь одиночка-новичок. Их ведь целая организация в городе орудует, и Дима твой - он и не Дима, впрочем, а Олег - поможет нам других найти. И шайка это серьезная! Добывают или воруют произведения искусства, переправляют за границу, барыш на этом имеют весьма приличный...
   - Скажите, а как дела у Ивана Петровича? - перебил Володя следователя вопросом, давно вертевшимся на языке. - Он вышел из больницы?
   Вначале, похоже, толстяк не понял, о ком речь идет, но потом, высморкавшись в свой огромный платок, просто как-то сказал:
   - Да умер Иван Петрович. В больнице и умер...
   Сказано это было равнодушным, спокойным тоном, и Володя вначале подумал, что ослышался, таким невозможным, отвратительным показалось ему содержание слов Григория Семеныча.
   - Как... умер?
   Толстяк уловил то, какое впечатление на мальчика произвело его сообщение, и, стараясь смягчить, добавил:
   - Да старый он был... сам понимаешь, каждому черед приходит. А оружие музей забрал. У Иван Петровича завещание составлено было. И палаш тоже...
   Володя, чувствуя, что к его горлу катится комок и начинает щипать глаза, проговорил решительно и зло:
   - Нет, это его не старость убила - сволочь эта, Дима или, как там, Олег, Ивана Петровича угробил! Ненавижу я их! Ради денег никого не пожалеют!
   - Это верно, - вздохнул следователь и, немного помолчав, сказал: Слушай, Володя Климов, ты хоть и смелый парень, но все-таки я дам тебе один совет. Не болтайся ты за пределами лагеря, ей-Богу!
   - А что такое? - недоверчиво спросил Володя. - За лагерный режим переживаете?
   - Да нет, не за режим... Знаешь, не хотел я тебе об этом говорить, ну да вижу, что ты парень серьезный, болтать не будешь да и в деле проверен... Понимаешь, в мае ещё сбежали из зоны двое заключенных, убили конвойного, взяли автомат. Здешний, карельский лагерь. Ищем мы их, но пока найти не можем, а следы их где-то в этом районе затерялись. Как сквозь землю провалились зэки. Знаем наверняка, что до города они пока не добрались. Видно, отсиживаются где-нибудь в лесу.
   - Пугаете! - с какой-то легкомысленной пренебрежительностью заметил Володя, очень ободренный тем, что сам работник милиции назвал его смелым.
   - Нет, не пугаю. Так, на всякий случай говорю. Понятно, что в лагерь они не сунутся - нечего им здесь делать, но меры предосторожности здесь все-таки нелишни будут. Чем черт не шутит... Так что пусть ребята не обижаются. А я сейчас к директору вашему ещё зайду, поговорю с ней. Тебе же оставляю свои координаты: телефон рабочий и домашний. Если ты о Диме-Олеге ещё что-нибудь вспомнишь важное, мне позвони. Знаю, есть у вас здесь с городом связь. Хорошо? Только по телефону ничего, конечно, передавать не надо. - И протянул Володе сложенный вчетверо листок. Потом толстяк-детектив тяжело поднялся, похлопал мальчика по плечу и вошел в здание, где работала лагерная начальница, чтобы, как подумал Володя, сделать его жизнь ещё более невыносимой.
   ГЛАВА 4
   ЛЮБОПЫТНЫЙ РАЗГОВОР О МЕРТВЕЦАХ И ХИТРЫХ ЛОВУШКАХ
   Володя, голова которого едва не лопалась от переполнявших её мыслей и впечатлений, снова побрел на берег озера, к самой воде, где уже не было плачущей женщины, - одно лишь озеро с лицемерным дружелюбием заигрывало своей зеркальной гладью и с небом, и с лесом, и с тяжким молчанием дикого края.
   Он присел на камень и стал смотреть на серую озерную даль, а на память приходили встречи, разговоры с одиноким стариком. Вдруг фонтанчик воды от шлепнувшегося в озеро камня поднялся впереди него - Володя резко обернулся и увидал Кошмарика. Будущий рокер стоял, засунув руки в карманы своих модных брюк, и улыбался. Странно, но в этой позе он страшно походил на Диму-Олега, заставшего Володю и Иринку на канале. И сходство это особенно тогда, когда Володя думал о смерти Ивана Петровича, поразило мальчика. Но даже при отсутствии сходства Володя все равно не встретил бы Леньку с распростертыми объятиями.
   Еще там, в изоляторе, оставшись в одиночестве, Володя часто вспоминал Кошмарика, все его слова, то, как он вел себя, и пришел к выводу, что этот белобрысый мастер по добыче денег во время охоты на змей, по сути дела, прятался за его спиной, поставив его лицом к опасности и желая, как видно, заработать на чужом труде. Володя не терпел в людях подлости, а Кошмарик вел себя почти что подло, к тому же он ни разу не пришел узнать о здоровье того, которого толкнул на дело, закончившееся так плачевно.
   - Ну, чего тебе? - грубо спросил Володя, не вставая с камня и снова повернувшись лицом к воде. Он ожидал, что Ленька ответит ему в былой нагловатой манере, но Кошмарик сказал виноватым тоном:
   - Да вот, проведать пришел, как ты поживаешь. Я ж думал, что в город тебя отправили...
   - Ишь ты, проведать! - усмехнулся Володя. - Катился бы ты отсюда, заботливый! Мастер-змеелов! Сам, наверно, и не пробовал до меня ни разу змей ловить, дурачка решил найти!
   Кошмарик присел на соседний камень.
   - Да нет, ловил... только мало. Ты, брат, не обижайся. Я ведь и сам свою вину чую, исправиться хочу. - И он полез в карман своей нарядной курточки, вытащил оттуда пачку сигарет, газовую зажигалку. С форсом выбил из коробочки сигарету, Володе протянул: - "Винстон", настоящий, будешь?
   Володя не ответил и лишь отвернулся в сторону. Едва он увидел, что Кошмарик сам понимает, что провинился перед ним, былая неприязнь мгновенно оставила Володю и он снова испытывал доверие к этому свободному человеку. И чтобы разрушить напряженное молчание, Володя спросил все ещё ворчливым тоном:
   - Слушай, а ты не знаешь, что это за женщина, которая здесь все время ходит по берегу и плачет?
   Кошмарик поначалу не сообразил, о ком Володя спрашивает, насторожился даже, но потом кивнул:
   - А, так это ж Поганкина Шура! Сын её, Мишка Поганкин, обалдуй, в мае потонул, вот она и ходит все по берегу, и стонет. Думает, что он стоны её услышит. Чокнутая!
   У Володи внутри все так и забурлило, когда он услышал пренебрежение, с которым Кошмарик рассказывал о потерявшей сына женщине. Никто из близких Володи ещё не умирал, но он всегда очень живо представлял страшное горе, постигающее тех, кто терял близких. Смерть Ивана Петровича поразила его, и Володя никак не мог согласиться с тем, что он умер, и все ещё находился под впечатлением этого известия, поэтому он был задет тоном Кошмарика и даже оскорблен, захотелось встать и уйти подальше от этого злого, черствого человека. Но почему-то Володя не встал и не ушел, а только спросил:
   - Купался, что ли?
   - Нет. - Кошмарик бросил камень в застывшую гладь озера. - Рыбу ловить пошел. Было это девятого мая, на праздник. Весна у нас холодная была, лед ещё держался. Выпивши он, конечно, был, вот и полез на лед да далеко пошел, чуть ли не к острову. Мать его не пускала, а Мишка, рассказывают, все выкобенивался: "Не боись, - говорил, - я ещё и не на такой лед ходил". Пошел и провалился. Слышали, что кричал он громко так, на помощь звал, неохота помирать, понятно. Но кто спасет? Далеко от берега кричал, а мужиков у нас немного, да и те, кто есть, все пьяные были тогда. Батька мой тоже... Кошмарики!
   Володе стало жутко, и он спросил, желая казаться равнодушным:
   - Молодой, что ли, парень?
   - Лет двадцать пять. Он в пансионате банщиком работал, сауну обслуживал. Нехудая, между прочим, работенка - сам бы устроился, да не берут.
   - А нашли... его? - тихо спросил Володя, пропустив мимо ушей сообщение о достоинствах работы банщика.
   - Кого? - не понял вначале Ленька. - Мишку-то? Нет, не нашли. Рыбы, наверно, утопленника объели...
   - Как... рыбы? - замер Володя.
   - Да жрут же, говорят, они покойников. И окуни, и ерши... Если б нашли Мишку, стала бы Шура по берегу таскаться да стонать.
   Володя смотрел на озеро, на остров, рядом с которым погиб молодой парень. Ему было тяжело. "Ну зачем я сюда приехал? Как хорошо было дома!" И теперь озеро казалось ему не только неприятным, но и попросту страшным.
   - А что это за остров? - спросил Володя, потому что молчание становилось гнетущим и тяжелым, - Кошмарик сегодня выглядел задумчивым и скучным. - Там кто-нибудь живет?
   Кошмарик длинно сплюнул в воду, точно озеро и ему было неприятно.
   - У нас остров этот Ежовым называют, и никто там не живет. Кому там жить? К тому ж рассказывают о нем разное...
   Володя насторожился. Конечно, разве мог этот дикий, неприветливый с виду остров внушать приятные мысли, обещать радость? И мальчику захотелось узнать, что же говорят об этом острове, а Кошмарик словно нарочно замолчал, желая, как видно, помучить Володю.
   - Ну и что же говорят о нем? - как можно равнодушней спросил Володя.
   - А рассказывают, - с важной небрежностью в голосе начал Ленька, - что никто ещё оттуда не возвратился, если вдруг занесла его нелегкая на остров этот.
   У Володи внутри что-то съежилось, сжалось, притихло.
   - Как... не возвратился? Почему же это?
   - А вот так и не возвратился, - подтвердил Кошмарик, очень довольный собой за произведенный эффект. - Жил здесь неподалеку от озера один старый финн. Остался он здесь, в своем доме, когда после войны другие финны к себе в Финляндию сбежали. Так вот, рассказывал он мне перед смертью (Кошмарик выделил особо "перед смертью", словно что-то важное можно сообщать только вблизи кончины), что рыбаки или кто другой, попадавшие на Ежовый остров, домой не приезжали. Лодки их потом среди озера находили... пустые лодки. А люди - как сгинули. Кошмарики!
   Володя ощутил, что по телу забегали мурашки. Нет, он не боялся, - чего же здесь бояться? - просто воображение его тут же нарисовало и этих рыбаков, находящихся во власти какой-то неведомой силы, и пустые лодки, и стоны родственников пропавших людей.
   - Так какая же причина? - желая казаться спокойным, спросил Володя.
   Кошмарик усмехнулся и снова плюнул в воду.
   - Если б знал кто-нибудь! Впрочем, разное болтают. Говорят, что после войны на Ежовом острове много всяких ловушек осталось: то ли немцы их наставили, то ли финны, то ли наши. Для обороны, в общем. Идет, например, человек, идет и вдруг в яму падает, на колья прямо - вот и отпрыгал. Но яма - это ерунда. Болтают, что наставлены там противопехотные ловушки похитрее. Представь себе проволоки колючей моток, на какой-то сильной пружине накрученной, в траве припрятанной. Идешь себе спокойно, мечтаешь, вдруг раз! - за рычажок задел, и мигом пружина срабатывает, проволока колючая распускается и тебя всего с головы до ног опутывает. Не веришь? Вот и кричи потом "мама" - никто тебя не услышит, а если даже и услышат, так на помощь не придут, побоятся. А через неделю от тебя один чистенький скелет останется - рыжие лесные муравьи мясо твое по кусочкам разнесут. Сколько, говорят, скелетов на острове уже нашли... Кошмарики!
   Володя хоть и заметил нелогичность в рассказе Леньки (кто же мог рассказывать о найденных скелетах, если с острова никто ещё не возвращался), но опровергать Кошмарика не стал. В подробностях повествования он почувствовал достоверность, которая заставила похолодеть кончики пальцев на руках. "Эх, черт! - подумал он с неудовольствием. Неужели опять боюсь? Одного лишь рассказа испугался? А если съездить туда, на остров? Проверить все, ловушки эти посмотреть. Надо только осторожно, палкой впереди себя пошуровать. С умом действовать!" А Кошмарик в это время говорил:
   - А кому вообще и ездить-то на этот остров? Отдыхающим? Так лодочной станции у нас нет. А в поселке пять человек живет, что пансионат обслуживают, да ещё лагерь. Здесь ведь до недавнего времени погранзона была, край, как говорится, дикий. Мало кому и нужен это остров.
   - Ну а тебе самому не хотелось разве там побывать? - спросил Володя, у которого в голове уже мелькал неясный план.
   - Мне?! - так и подскочил на камне Кошмарик. - Что я, чокнутый, что ли? Мне моя жизнь молодая дорога! Впрочем, подплывал я один раз на лодке к острову - рыбачил. Ну вот, подъехал, дай, думаю, на остров выйду, по краешку пройду, проверю, есть ли здесь ловушки.
   - Ну и что? - спросил Володя.
   - А то, что только встал я на землю и несколько шагов прошел, как гул послышался какой-то. Низкий такой гул, густой, точно кто-то под землей то ли рычит, то ли гудит. И, знаешь, неприятный этот звук такой, в тоску вгоняющий, точно плачет кто-то: гу-у-у, гу-у-у! Нет, думаю, это место не для меня! Нечего мне здесь делать. Может, это покойники в земле гудят, наружу просятся. Ну, я им не помощник. В лодку прыгнул и скорей к нашему берегу поплыл, а гудение то стихло разом. Кошмарики!
   - А может, это пограничники сигнализацию какую-нибудь устроили? предположил Володя, голос которого подрагивал. Ему почему-то хотелось подыскать для объяснения надежный аргумент.
   - Не думаю, - решительно замотал головой Кошмарик, которому, видно, была дорога собственная версия о гудящих покойниках. - Давно уж нет поблизости пограничников. Нечистое просто место остров этот, нехорошее место...
   Володя закусил нижнюю губу. Он, казалось, на что-то хотел решиться. Молчал минуты три, а Кошмарик поплевывал в это время в воду, совершенно довольный тем, что произвел на "лагерника" сильное впечатление, - он все видел! Но вот заговорил Володя:
   - Значит, есть у тебя лодка?
   - Ну есть, а что? Весельная пока, но через месяц я катер покупаю с двумя двадцатисильными моторами. Уж погоняю по озеру! Хозяином здесь буду! А зачем тебе лодка-то?
   - Давай с тобой на остров сплаваем, посмотрим, походим там! - выпалил Володя. Ему так сильно захотелось перебороть свой страх, подняться над ним, покорить боязнь, вызванную рассказом Леньки. Но Кошмарик вскочил на ноги, стал быстро-быстро крутить пальцем возле виска.
   - Ты что?! Ты что?! - затарахтел испуганно и быстро. - Совсем опупел, что ли?! Съел чего за завтраком несвежее?! На остров я с тобою поплыву! Ты, парень, я вижу, смелого из себя корчишь, ну а я другой. Мне моя жизнь молодая дорога. Она, может, ещё и государству пригодится!
   - Давай сплаваем, - не унимался Володя. - Мы осторожно, мы палками вначале дорогу пощупаем - не сцапают нас ловушки!
   Но Кошмарик был непреклонен.
   - Все, замолкни, "лагерник"! - приказал он. - Никуда с тобой не поплывем, хотя... - И Кошмарик вдруг замялся отчего-то и даже скис, сделавшись унылым и каким-то озабоченным.
   - Ну, чего ты? - спросил Володя, видя замешательство Леньки.
   - Знаешь, - как-то нараспев, по-девчоночьи задумчиво сказал Кошмарик, - оно-то вроде бы и есть польза на остров сплавать. Есть, есть прок...
   - Ну, какой же, говори, - с нетерпением настаивал Володя.
   - Да не гони ты, расскажу. - И снова замолчал Кошмарик, точно раздумывал, стоит ли открываться Володе, - тон выдерживал. - Вон, видишь, самолета кусок стоит, штурмовика. - И показал рукою в сторону фюзеляжа, укрепленного на постаменте.
   - Да, вижу, - подтвердил Володя. - А что это за штурмовик?
   - Штурмовик героя Петушкова, сбитого в бою воздушном, как говорят, в конце войны, когда финнов да фашистов отсюда гнали. Так вот этот Петушков один напал на транспорты фашистские, летевшие с какими-то ценностями большими. Колонну эту десять истребителей немецких прикрывали. Петушков два истребителя подбил и транспорт, но сам подбитым оказался и упал на берег. Самолет его лет десять назад отыскали, летчика похоронили, а фюзеляж как памятник оставили. Теперь у "лагерных" линейки рядом с ним проходят. Клянутся быть во всем похожими на героя Петушкова. Ты тоже клялся?
   - Нет, - мотнул головой Володя, - не клялся. Я, когда другие клялись, в изоляторе лежал, с рукой...
   А Кошмарик продолжал рассказ:
   - Ну так вот, куда немецкие истребители упали, я не знаю, а что до транспорта, то старый финн видал, что свалился он как раз на остров. Еще болтали, что не сгорел он, а наполовину ушел в песок, а в самолете этом немало всякой интересной всячины...
   После этих слов оба притихли. Кошмарик снова опустился на камень и что-то насвистывал, бросая в воду камешки. У Володи мысли сменяли одна другую со скоростью кино. Он видел, что Кошмарик почти согласен и дает ему повод уговорить себя, и отказываться теперь, когда его предложение почти принято, было уже невозможно. Да, вероятно, приглашая Леньку на остров, Володя в глубине души ждал решительного отказа. В этом случае он как бы успокаивал свою совесть: я хотел туда поехать, ничего не боялся, но испугался тот, кто имеет лодку, а, значит, я смелее его. Но теперь, сняв свое предложение, в положении труса мог бы оказаться сам Володя. Он стал бы презирать себя, не откликнувшись на призыв Кошмарика, пусть даже сделанный так осторожно, одним лишь намеком.
   - Давай, давай, поплывем! - настаивал Володя. - Да какие там мертвецы? Что за ловушки? Да сгнили там уже давно твои ловушки! Давай самолет посмотрим... - Он произнес свою длинную, горячую фразу и тут же осекся: вспомнилось вдруг и совсем некстати предупреждение следователя-толстяка, просившего не уходить за пределы лагеря. Вспомнил и двух сбежавших из зоны заключенных, убийц, имевших автомат, безжалостных, должно быть, и кровожадных, и настроение, как ртуть термометра, вынесенного из дома на мороз, быстренько упало.
   Неизвестно, заметил ли это Кошмарик, или же у него были собственные доводы, но он решительно сказал:
   - Нет, Вовчик, на остров мы с тобою не попремся! Я той гудящей жути больше слышать не хочу! Давай-ка мы с тобою в дот финский слазаем, там поковыряем.
   Володя с облегчением вздохнул, хотя постарался сделать это как можно незаметней, и огорченным голосом спросил:
   - А что за финский дот? Что мы там будем ковырять?
   Кошмарик усмехнулся полупрезрительно, дивясь Володиному недоумию:
   - Ну ты даешь! Не знаешь разве, что здесь неподалеку линия Маннергейма проходила, которую солдаты наши когда-то штурмовали? Там дотов финских тьма-тьмущая. Все они, конечно, в развалинах, потому что артиллеристы наши их с прямой наводки разбивали, но поковыряться там с толком можно. Навар хороший иногда выходит.
   - Оружие, что ли? - навострил уши Володя, прекрасно сообразивший сразу, что можно разыскать под развалинами дота.
   Но Кошмарик пренебрежительно махнул рукой:
   - На кой сдалось оружие это! Ну, есть там, впрочем, старье ржавое дрянь всякая. Нет, я оружием не балую - за него, - с деловитым видом заметил Ленька, - срок можно заработать. Мне другое интересно, я... - он замолк на минуту, как бы не решаясь открыть секрет, - золотишко там ищу.
   Володя удивился:
   - Откуда же там золото?
   А Кошмарик пошмыгал носом, улыбнулся нагловатой, натянутой улыбкой, сказал негромко:
   - Откуда, откуда... Мало, что ли, человек с собой золота носит? Солдаты, офицеры наши, ихние тоже его имели. Зубы, например...
   Как ни смотрел Володя на Кошмарика с уважением, но здесь-таки не выдержал:
   - Ну и мразь же ты! - поднялся с камня. - Коронки золотые ковыряешь... твои слова... у мертвых?! Да?!
   Кошмарик тоже поднялся мигом, взъерепенился:
   - Да ты потише, потише ты, не тявкай! Коронки! - и сразу же притих. Ладно, сядь ты... пошутил я. Там коронки другие сняли уж давно. Я другое в дотах ищу, мелочь всякую. Знаки отличия, наградные знаки, медали, может быть, пуговицы, на худой конец. Недавно портсигар серебряный нашел. Все это у коллекционеров спрос находит, а для меня - навар. Ну так пойдешь?
   Володя раздумывал. Ему очень хотелось побывать у финских дотов и покопаться в их земле, но останавливало лишь то, что отлучаться за пределы лагеря было строго-настрого заказано. "Если поймают, - подумал он, - то мигом выпрут из лагеря. То-то мама огорчится..." Но в то же время он вдруг подумал, что мама, археолог, наверняка поняла бы его и обязательно простила бы.
   - А далеко туда идти-то, до этих дотов? - хмуро спросил Володя.
   - По лесу быстрым шагом полчаса. Давай пойдем, порыщем. На двоих поделим, если чего найдем. Там у меня лопата уж припрятана. Пошли, в жмурки тебе, что ли, с пионерами играть? Кошмарики!
   - Ладно, - сказал Володя, не спешивший давать согласие. - Ты меня завтра утром у столовой подожди. Может, до обеда и удастся сбегать. Только, - строго сдвинул брови, - уговор: золотые зубы при черепах останутся. Идет?
   Кошмарик презрительно цвинькнул слюной.
   - Идет! Пусть себе скелеты фиксами сверкают!
   И они пошли к лагерю, но Володя напоследок глянул на Ежовый остров, горбатый, молчаливый, манивший мальчика к себе своей пугающей, запрятанной в глубине тайной.
   ГЛАВА 5
   ДОЛГОВРЕМЕННАЯ ОГНЕВАЯ ТОЧКА