Кашин Владимир. Тени над Латорицей (Справедливость - мое ремесло - 3)

   Онищенко рассердился, и ему снова удалось поймать радиолокатором своей памяти первый вечер с Таней. Не сделал ли ему Пименов такую же подлость, как он сам когда-то - своей Светлане?
   ...Потом они пошли в Таней танцевать. Пленка в кассете магнитофона все время рвалась. Вадик склеивал и чертыхался. Таня смеялась или таинственно молчала. Все, что она делала, было прекрасно, несмотря на то что в манерах ее чувствовалась какая-то искусственность. Это было похоже на игру. Увлекшись этой игрой, Павел не замечал, как сердито перешептываются в коридоре девчата, как Светлана то входит в гостиную, то безо всякой надобности бросается в пустую комнату матери.
   Потом Вадик побежал в магазин сдавать пустые бутылки и принес еще одну с вином. Сняв пальто, он вызвал Павла в коридор "на несколько слов" и, растирая окоченевшие на морозе руки, сказал:
   - Знаешь, старик, я на твоем месте завязал бы, пока не поздно. Так поступать со Светланой, да еще в ее доме, прости, не очень этично. Это мягко говоря. Я жалею, что привел сюда Таню. Часть вины, пойми меня правильно, ложится и на меня. Ты того... подошел бы сейчас к Светлане и потанцевал бы с ней, объяснил бы ей как-нибудь все это. Ну, мол, пошутил или что-нибудь в этом роде, разыграл, например.
   - Подожди, Вадик, ты ничего не понял. Это не шутка и не розыгрыш. Со Светланой и на самом деле получилось нехорошо. Но я не умею хитрить. И поэтому я сейчас возьму Таню и уйду. Только скажи, где ты ее выкопал?
   "И точно, я не умею хитрить. - Павел радостно ухватился за эту мысль и сейчас, на бюро. - Потому и сержанту сказал правду в глаза. Все, что про него думаю. Если бы я мог рассказать им про Таню! Но разве они поймут!"
   Барьер взаимного непонимания не исчезал, на мгновение Павел закрыл глаза и снова возвратился в дорогое для него воспоминание...
   - Где я ее выкопал? - переспросил Вадик. - В прошлом году я работал в киностудии ассистентом оператора. Ты знаешь, они давали мне характеристику для института. Там тогда работала и Таня, ассистентом художника по костюмам. В одной съемочной группе со мной. Оттуда я ее и знаю. Шел сюда случайно встретил. Была свободна, я ее пригласил, а теперь очень жалею об этом.
   - Она художница?
   - Да нет. Училась в художественном институте два месяца. Бросила. Сама не знает, что хочет. А рисует хорошо. Вообще личность очень своеобразная, даже чудаковатая. Никогда не имел с ней никаких дел - от нее можно ждать чего угодно, только не покоя, а я человек мирный и люблю, чтобы рядом со мной были люди нормальные. Короче, не советую. Осторожно, старик! С нею ты можешь потерять собственную индивидуальность, рассмеялся Вадик. - Ты ей не подойдешь, не обижайся. Тебе не по зубам. Лучше поговорить со Светланой и все уладить.
   - А ты о моей индивидуальности не беспокойся. Я слишком тихих не люблю, и это как раз то, что мне нужно. Ладно, сейчас мы уходим. С ней вдвоем.
   ...Павел слушал секретаря бюро и говорил себе, что согласен с любыми упреками, примет самое строгое наказание, но никогда не примирится с коварством, хитростями, уловками. Конечно, сержант Пименов еще раз показал начальству свое служебное рвение. Но самоутверждение на костях товарищей он, Павел Онищенко, считает подлостью.
   После Конкина выступил сержант Пименов. Павлу так не хотелось слушать его, что он даже отвернулся лицом к стене. Потом подумал: "Что же это я, как нашкодивший котенок!" - и уставился на сержанта немигающим взглядом. Между ними стояла незримая, но высокая, глухая стена. Из-за нее Павел не слышал слов Пименова, только видел, как шевелятся его губы. Как в немом кино.
   Но неожиданно Онищенко почувствовал, что стена начинает рушиться. Собственно, не так уж неожиданно - Павел предчувствовал такой финал и боялся его. Началось это, когда слово взял член комсомольского бюро рядовой Стасюк.
   - Если бы от меня зависело, - сказал он, - я бы Онищенко исключил из комсомола. Это не значит исключить из жизни общества. Он гражданин и свои обязанности должен выполнить до конца. Но в комсомоле ему не место. Он не такой, каким должен быть комсомолец, не такой, как сержант Пименов, не такой, как Конкин. Он - другой!
   Черноглазый и худощавый Стасюк сел, не сводя с Онищенко пылающих угольков своих глаз. На Стасюка Павел не обижался. Парень этот был из Закарпатья, и после войны бандеровцы замучили его старшую сестру за то, что была она комсомолка. Он тогда еще не родился, знал об этом от родителей.
   На душе Онищенко во время выступления Стасюка стало нехорошо. "В конце концов, нечего делать сопоставления, то было одно время, одни комсомольцы, а сейчас время другое..." - думал он. Но стена непонимания, он это чувствовал, уже сильно осыпалась и начала рушиться.
   Наконец слово дали ему. Говорить не хотелось. Стоял насупленный, словно немой. Думал: "Вот бы меня таким увидела Таня! Какой ужас!" Словно заглянул на мгновение в пропасть, над которой стоял. От этого закружилась голова. Все-таки нашел в себе силы, чтобы сказать:
   - Я понимаю. Виноват.
   Замполит вышел из-за стола, встал напротив Павла.
   - Скажите, Онищенко, что с вами? - спросил он прямо.
   Павел ощутил желание открыться, но не здесь, не при всех. Однако это желание исчезло так же быстро, как появилось. Видимо, он не был еще готов к такому разговору.
   - Может быть, дома что-то не в порядке?
   Замполиты умеют угадывать, как в воду смотрят.
   - Нет, нет, дома все в порядке, товарищ лейтенант.
   - Придется все-таки поинтересоваться, - сказал Арутюнов, и Павел только пожал плечами. Ведь дома - у отца с матерью - и в самом деле все в порядке. А про Таню как они узнают?
   ...Из комсомола рядового Онищенко не исключили. Стасюк, конечно, погорячился. Но в какие-то минуты Павел чувствовал себя очень неприятно, словно почва уходила из-под ног. Его внезапно поразила мысль, что все они служат в одинаковых условиях - и он, и члены комсомольского бюро, - и не только у него есть своя Таня. Но ведь никто не изводит себя так, как он. Наверное, тоже скучают, тоскуют, только умеют держать себя в руках, не распускают нюни.
   От этой мысли бросило его в жар гораздо сильнее, чем от выговора, за который единогласно проголосовали все члены бюро.
   Бюро закончилось как раз перед свободным "личным" часом. Павел решил написать родителям, чтобы опередить официальное письмо с заставы. Сидел в ленинской комнате и ковырял ручкой несчастный листок бумаги. Письма не получалось. Летняя жара окутывала теплым одеялом. Паста в шариковой ручке засыхала, и ручка не писала. И почему так тяжело ему с этой Таней?
   Павел вышел во двор и сел на скамейку в своем любимом месте под буком, за спортивной площадкой.
   Первый вечер их знакомства с Таней все еще стоял перед глазами. Может быть, в этом вечере и кроется разгадка смятения его чувств, его неприкаянности в армейской жизни, неумения идти в ногу со всеми.
   ...А что было потом? Когда Вадик прочел ему мораль, Павел сказал, что сейчас уйдет с Таней вместе. Вернувшись в комнату, чтобы забрать ее, он заметил странное оживление. В центре внимания оказалась Таня. Светлана стояла рядом. Атмосфера была наэлектризована.
   Павел испугался, что сейчас случится что-то непоправимое. Но Светлана неплохо держала себя в руках, только глаза ее бегали. Павел заметил, что девушка напряжена и готова, если придется, защитить свою честь перед этой "самозванкой".
   - Павел сказал, что скоро будете делать ремонт, - делая вид, что ничего не произошло, кивнула Таня на оборванные обои.
   - Да, - ответила Светлана, которая не имела опыта "светских" бесед и в любую секунду готова была броситься в бой с открытым забралом и сорваться на крик. - Через две недели. А что?
   Таня была спокойна. Неужели она все это делала только ради спортивного интереса? Он собирался потом спросить ее об этом.
   - Если не возражаете, - продолжала Таня, - я оставлю добрую память. Могу на этих обоях, раз вы их все равно будете менять, нарисовать что-нибудь веселое.
   Девушки зашептались между собой.
   - Ну и нахалка! - осуждающе прошептала одна из них. Это был лагерь Светланы.
   - Рисуйте что хотите, - медленно ответила Светлана, лихорадочно подыскивая подходящие слова для достойного ответа. - Но в таком случае я сделаю ремонт гораздо раньше.
   Это был первый камень Светланы. И последний. Сколько сил она вложила, чтобы попасть им в цель! На второй ее не хватило. Она вышла из комнаты.
   - А это уж ваше дело, - ласково сказала Таня ей вслед. И подошла к стене.
   "Надо уходить, - думал Павел. - Как можно скорее! Но как же сделать это тихо и безболезненно? Какая же я все-таки сволочь сегодня! Я должен сейчас же все откровенно сказать Светлане". Но разговаривать со Светланой очень уж не хотелось. Он летел в бездну, и это было приятно.
   Он не знал, что Светлана, запершись в ванной, плачет. Поняла, что "самозванка" сильнее, смелее, чем она, что Павел потерян для нее навсегда. Такая соперница - всегда победитель. А она что? "Светка", и только!
   Тем временем Таня достала из сумочки черный фломастер, в буквально в течение нескольких минут вся стена была размалевана черными физиономиями, щенятами, лошадьми, слонами, пальмами.
   Умывшись, Светлана вышла из ванной. Слезы словно очистили ее, придали новых сил. Она смогла с достоинством войти в комнату и почти язвительно сказать:
   - С вашего разрешения, я поставлю герань на место.
   Таня кивнула и вышла в переднюю.
   - Ты не хочешь подышать воздухом, Тань? Пойдем отсюда, - побежал за нею Павел и вдруг почувствовал, что за спиной стоит Светлана. Он обернулся.
   - Света, я тебе потом все объясню. Прости меня. Не сердись, я скотина, но не могу иначе, это выше меня.
   Наверно, так всегда говорят в подобных случаях, подумал он, закончив свою тираду. Светлана стояла, как привидение, с широко открытыми глазами. В коридор влетел Вадик. Таня потянулась за своей дубленкой.
   - Павлик, - сказала Светлана, - единственное, о чем я тебя прошу, это поскорее уйти. Взять Таню и уйти.
   - Хорошо, хорошо, мы уже уходим.
   Он помог Тане надеть дубленку, украшенную вышивкой. Таня взяла сумочку.
   - Света, Павел сейчас останется, а я уйду. Это была шутка. У меня просто плохой характер, против вас я ничего не имею. Не сердитесь. Павел мне ни к чему.
   Онищенко видел, что даже сейчас, извиняясь перед Светланой, она все равно поднималась над нею так, что у него кружилась голова. Он ей ни к чему?! Но ведь она говорит это просто так, чтобы было легче Светлане. Он уверен, что "к чему", и очень даже "к чему"!
   Таня вышла на площадку и вызвала лифт.
   - Тебя проводить? - высунулся из двери Вадик, хватая свою шапку. Он был рад, что обошлось без большого скандала.
   - Проводи, если хочешь, - ответила Таня.
   Павел, неожиданно рассердившись, схватил Вадика за плечо и повернул к себе:
   - Я провожу! Я провожу! Я!
   - Но ты же слышал, что ты - ни к чему! - в свою очередь рассердился и Вадик. - Ей, по-моему, все ни к чему!
   - К чему или ни к чему - сам разберусь.
   Он схватил в охапку свое пальто, шапку, кашне и выбежал на площадку. Автоматические дверцы лифта уже сходились, но он сумел раздвинуть их и влезть в кабину.
   В кабине он быстро оделся.
   - Ты меня что, за идиота принимаешь? - Таким сердитым, как в эту минуту, он не помнил себя никогда. - Ни к чему, так какого же черта? Ты из спортивного интереса, да? Знаешь, кто ты после этого? Говори, из спортивного?
   Лифт остановился.
   - Не знаю. Я сама ничего не знаю. Но ты - хороший и честный, ты мне даже вроде бы и нравишься. Но я не знаю точно, честное слово, не знаю...
   Домой он вернулся в четыре часа утра.
   Они бродили вдвоем по ночным улицам. Был сильный мороз, и, когда они коченели от холода, входили в первый попавшийся подъезд, грелись у батарей, чтобы потом двинуться дальше, без цели и направления. Замерзнув, она снова становилась похожа на птицу, но какой же милой и славной могла быть, когда хотела! О чем только не пустословили они тогда, какие только тары-бары не разводили! Но какую бы околесицу ни несли, какой бы ни плели вздор, какие бы лясы ни точили, он думал только о ней, смотрел только на нее, и до малейших подробностей запомнилось ему каждое ее движение, каждое слово и каждый ее взгляд в этот безумный вечер и в эту блаженную ночь, когда они, как это ни странно, ни разу не поцеловались!
   Даже и сейчас, во дворе заставы, показалось Павлу, что чувствует он на себе ее взгляд, слышит ее голос - словно стоит она рядом, в морозном тумане. Наваждение какое-то!
   Онищенко встал, прошелся вдоль спортивной площадки. Прислушался, как приятно хрустит под ногами гравий. Нет, он не успокоится, пока не поймет, почему с ней так трудно, так тяжело. А что, если бы он остался на гражданке? Ладили бы они с Таней или нет? С ее характером совладать не просто. В любую минуту может она вспылить и поссориться. А так ведь недолго и до полного разрыва. Какая все-таки чушь в голову лезет!..
   Павел оборвал свои размышления о Тане и пошел дальше, отчаянно вминая сапогами гравий. Не давали покоя и мысли о заседании комсомольского бюро. Понимал: долго не сможет смотреть ребятам в глаза. Все еще не мог избавиться от чувства, что Пименов и Конкин действовали предвзято, но в искренность Стасюка и замполита верил.
   А как он сам вел бы себя на их месте? И вдруг подумал, что здесь он не просто Павел Онищенко, а пограничник Онищенко, солдат. Почувствовал, как твердо стоит на ногах, как уверенно шагает, как ладно сидит на его сильном теле военная форма, как придает ему бодрости туго затянутый на талии широкий кожаный ремень.
   На месте Конкина, Стасюка, замполита? Как бы он вел себя? Наверно, так же. И действовал бы, и говорил бы, и стружку снимал бы с какого-нибудь разгильдяя. В конце концов, он тоже имеет право спрашивать с них. Пусть тот же Конкин только попробует нарушить дисциплину!.. От этой мысли Онищенко повеселел. Все стало ясно, просто и справедливо. Черт возьми, неужели Таня лишила его мужества и превратила в какого-то хлюпика!
   Он подошел к турнику, подпрыгнул и несколько раз подтянулся на руках. Спрыгнув на землю, посмотрел на часы. Свободный час кончился. Скоро ужин и - снова в наряд.
   "Если бы хоть раз, один только разочек на нее взглянуть!" Вздохнул, шагая к казарме. Хорошо знал, что отпуск домой - такая награда, которая не для него. И, конечно, никак не могло ему прийти в голову, что Таня совсем недалеко, всего-навсего в нескольких десятках километров от него, в камере предварительного заключения ужгородской милиции. И не догадывался Павел, что замполит Арутюнов через открытое окно кабинета все время наблюдает за ним и, кажется, остался доволен поведением солдата после бюро.
   4
   Коваль потянулся в постели и заставил себя открыть глаза. Поперек одеяла лежала солнечная полоса. Седьмой час - надо вставать!
   Порой, когда не было срочных дел, любил он, как в детстве, полежать несколько минут, нежась и разглядывая сквозь прищуренные веки утренний свет. Сегодня он мог бы позволить себе возвращение в беззаботное детство, если бы в деле, которым занимался, кончился определенный логический этап и перед тем, как перейти к следующему, надо было бы немножко расслабиться, спокойно порассуждать.
   Каталин Иллеш, ее дочери, неизвестные убийцы, Шефер не выходили из головы, чем бы он ни занимался. И даже ночью не оставляли его в покое. Мало того, во сне присоединялись к ним еще и капитан Вегер, Романюк, Бублейников, следователь Тур, Наташка и Ружена - и все вертелось и кружилось, как в калейдоскопе, и от этого почти каждое утро просыпался он с тяжелой головой.
   Но, в конце концов, он все же мог бы дать себе несколько минут утреннего покоя, если бы не цыган. Позавчера было получено сообщение, что Маркел Казанок проживает в Орле со своей законной женою Бэллой. На первом допросе он категорически отрицал поездку в Закарпатье. Это становилось для уголовного розыска интересным, и Казанка должны были доставить сегодня.
   Веки не очень-то слушались Дмитрия Ивановича, слипались. Подполковник потянулся к ночному столику за папиросами, но вместо пачки натолкнулся на стакан. Ага, опять молоко. Значит, Наташки уже нет. И когда она только успела выскользнуть!
   С трудом открыл глаза и осмотрел комнату. В противоположном углу небольшого номера стояла аккуратно убранная Наташкина кровать. "Опять махнула к приятелям на турбазу! Спокойно жить не может. Вся в отца, - не без гордости подумал Коваль. - А может, убегает от меня?"
   Очень хотелось курить. Наташка не давала закуривать натощак, прятала папиросы и подсовывала молоко или чай. Ее забота трогала, и одновременно брала досада - терялось наслаждение от первой полусонной затяжки.
   Подполковник сел на кровати. Покорно глотнул из стакана молока, словно Наташка и сейчас была рядом с ним, и сразу бросился искать свой "Беломор". Пачка оказалась за портьерой, под кипой прочитанных газет. Неужели не понимает, что отец - опытная ищейка, знает, куда и что можно спрятать?! Во всем номере не больше пяти-шести таких вот "потайных" мест.
   Эта мысль успокоила его, он вытащил из пачки папиросу, закурил и жадно затянулся. Первую любил выкурить спокойно - ни о чем не думая: смотрел, как плывут и расплываются над головой голубоватые кольца. Потом лениво сделал несколько движений утренней гимнастики, постоял под душем и не спеша принялся за бритье. Уже кончая бриться, услышал телефонный звонок.
   - Дмитрий Иванович? Доброе утро! Встали? Это - Вегер.
   Капитан мог бы и не называть себя. Кто хоть раз слышал его мягкий, вкрадчивый и неторопливый голос, тот невольно обращал внимание на выговор капитана с выразительным венгерским акцентом, на манеру едва заметно растягивать слова, и легко узнавал его.
   Продолжая бриться, Коваль внимательно выслушал Вегера.
   - Иду, иду, Василий Иванович. Без меня не начинайте. Да, минут через пятнадцать. Что? Так у вас же прекрасные новости! Иду!
   Подполковник словно позабыл, что всего несколько минут назад находился еще в том обычном утреннем состоянии, когда сон уходит не сразу, а как бы постепенно, по частям.
   Шагал по улице быстрым и уверенным шагом, ничего не замечая вокруг и перебирая в памяти все, что слышал о Маркеле Казанке на оперативном совещании. Оставаясь верным своей старой привычке, выработанной за долгие годы оперативной работы, - систематизировать собранные данные, словно раскладывая их по полочкам, он и сейчас автоматически выполнял такую же работу.
   Первое. У подозреваемого гражданина Казанка до приезда денег было немного.
   а) Как известно, расплачиваясь с таксистом, он заплатил точно по счетчику.
   б) Как уже выяснено, жил до этого в Ужгороде, в гостинице "Киев", в дешевом номере, питался не в ресторане, а в студенческой столовой.
   Второе. Шестнадцатого утром, вернувшись в Ужгород и завтракая там в ресторане аэропорта, дал официанту двадцать пять рублей "на чай".
   Только что капитан Вегер сообщил, что обыск в Орле на квартире Казанка и его супруги Бэллы дал блестящие результаты. Эти новые сведения присоединяем к старым, и тогда "второе" будет звучать так: "Казанок внезапно разбогател в Закарпатье".
   У него найдены ценные вещи: новая, еще не распакованная стиральная машина и женская шуба стоимостью четыреста сорок рублей с магазинным чеком в кармане. Чек датирован семнадцатым июля! В пиджаке Маркела - сто двадцать рублей разными купюрами. Если учесть стоимость билета на самолет до Орла и деньги, которыми он сорил по дороге, получается сумма немалая.
   Откуда у него появились такие деньги - после убийства семьи Иллеш?!
   Третье. Почему он и в Орле, и здесь отказывается дать объяснение этому факту и отрицает поездку в Закарпатье?
   И наконец, четвертое. Обувь сорок третьего размера!
   Коваль уже приготовился к разговору с цыганом, представляя, как своими вопросами загонит Маркела в угол и заставит отвечать честно и правдиво. Мысли выстраивались в четкую цепочку допроса: вопрос - ответ, вопрос - ответ. Ну, ну, будет Казанку не до шуток! Особенно если он и дальше будет отрицать, что был в Закарпатье.
   То, что сейчас сообщил Вегер, не оставляло сомнений. Молодец капитан, уже успел провести опознание, и таксист подтвердил, что Казанок - тот самый цыган, которого он вез вечером пятнадцатого июля из Ужгорода.
   Собранных сведений и вопросов, которые возникали из нелогичного поведения цыгана, для Коваля было более чем достаточно, чтобы вырвать истину и не у такого противника, как этот Казанок. Впрочем, загадывать не стоит. У подполковника не появилось еще то интуитивное чувство, которое подсказывало бы, что он - на верном пути. И он рассчитывал на предстоящий допрос. Потому что никогда не знал заранее, что именно послужит толчком к находкам и открытиям.
   А если подозрение окажется ошибочным? Коваль не хотел спешить с обвинительным заключением, пока сам не убедится в его справедливости.
   Вегер с нетерпением ждал подполковника в своем кабинете. Едва Коваль переступил порог, позвонил, чтобы привели арестованного. Рассудительный капитан и на этот раз сдерживал себя, но возбуждение прорывалось у него зелеными блестками в глазах.
   - Сам идет в руки Казанок! Сам, Дмитрий Иванович, - сказал он радостно и свойственным ему энергичным жестом отбросил голову назад.
   Когда ввели Маркела, прежде всего бросились в глаза Ковалю роскошные ботинки. Казанок одет был кое-как, но ботинки! Необычайной красоты черный лак, как зеркало, отражал предметы, солнечные отблески играли на носках, новенькая тонкая подошва словно скользила по полу. Узкие концертные ботинки, они будто бы существовали самостоятельно, отдельно от своего владельца, и как бы вошли в комнату сами по себе.
   С разрешения Коваля Казанок сел и, вытянув ноги, тоже засмотрелся на свои ботинки. Подполковника удивило олимпийское спокойствие подозреваемого, и в голове его, как в сложнейшем компьютере, сразу пришли в работу новые данные, начали формулироваться новые вопросы.
   - Дорогие? - спросил Коваль.
   Маркел, как завороженный, не отрывал взгляда от своих ботинок и, неожиданно наклонившись, вытер носки рукавом пиджака.
   - Сколько заплатили?
   - Сто двадцать, как одна копейка, - миролюбиво ответил Маркел.
   Коваль мысленно прибавил эти деньги к общей сумме.
   - А деньги где взял? - спросил капитан Вегер.
   - Не украл.
   - Но до шестнадцатого июля у вас не было таких денег, правда? спросил Коваль.
   - Это мое личное дело. Я уже сказал. И вообще не понимаю, зачем меня сюда привели, допрашивают, - помрачнел Маркел. - Обыскивали...
   - Могу объяснить, но, думаю, будет лучше, если сами честно расскажете, что делали в городе в ночь на шестнадцатое.
   - Не был я в вашем городе. Не был, понятно?
   - Был, - вставил Вегер, ведший протокол допроса. - Таксист, который вез тебя из Ужгорода, опознал.
   Казанок умолк.
   - Хочешь еще одну очную ставку - с официантом, которому дал двадцать пять рублей в Ужгороде, шестнадцатого утром? - строго спросил капитан, отложив в сторону ручку.
   Маркел только глазами сверкнул.
   - Два года назад ты жил в таборе под Мукачевом, а потом старик Сабо тебя выгнал. Так, Маркел?
   Казанок вздохнул.
   - Ты, наверно, и про меня слыхал? В таборе все меня знали.
   Маркел кивнул.
   - Так зачем же ты мне лжешь, Маркел? И вот - начальнику, - Вегер указал глазами на Коваля. В голосе его появились добродушные нотки. Подполковник из самого Киева приехал, чтобы на тебя посмотреть, твою правду послушать. Ох, Маркел, Маркел! Все равно докопаюсь. Не веришь спроси у своих, они тебе то же самое скажут!
   - Чтобы у меня глаза так видели, если лгу, - тяжело проговорил Маркел и зажмурился.
   Наступила короткая пауза.
   - Ты почему же не до конца зажмурился? - неожиданно засмеялся начальник уголовного розыска и, приставив ладонь ко лбу, словно вглядываясь в даль, посмотрел на Маркела. - Все-таки малость видишь, все-таки малость лжешь.
   Маркел не выдержал и тоже растерянно улыбнулся.
   - Ну, был я в городе вашем... Ну и что? - проворчал он.
   - А почему до сих пор отрицали? Чего боялись? - спросил Коваль.
   Казанок неожиданно взорвался:
   - Ну, а это, гражданин начальник, мое дело.
   - Судимость имели?
   - Ну и что? Имел. Давно. Забыл уже. А сейчас ничего не сделал.
   - Вас трижды судили. Дважды за спекуляцию крадеными лошадьми. Тогда вы получили два и три года. Вышли по амнистии?
   Маркел, проглотив слюну, кивнул.
   - Третий раз, - продолжал Коваль, - были приговорены к двум годам за мошенничество, - продавали позолоченные вещи, выдавая их за золотые.
   - Такими делами больше не занимаюсь.
   - М-да, пестрая у вас биография. Вам сколько лет?
   - Тридцать семь. Какое это имеет значение? Что вы от меня хотите? Ну, был я здесь. Приезжал. Что из того? А что это вы меня в камеру упекли? За что? Деньги? Это мои деньги, я никому ничего плохого не сделал, не обокрал, не ограбил!
   - Именно это нам и надо выяснить, - сказал Вегер. - Так что, Маркел, не горячись, а отвечай на вопросы.
   - Итак, откуда у вас появились деньги шестнадцатого июля? - терпеливо повторил свой вопрос Коваль.
   - Я никого не обокрал! Это мои деньги! - повторил и Маркел.
   Вегер строго посмотрел на него:
   - Топчемся с тобой на одном месте, Маркел. Если ты ни в чем не виноват, какой же смысл тебе выкручиваться?
   - Ну, долг мне отдали!
   - Вот видите, как все просто. - Коваль закурил и протянул пачку "Беломора" Маркелу. Тот отрицательно покачал головой. - Теперь остается назвать имя человека, который вернул вам долг, а нам - ваше показание проверить.