Страница:
В то время как соглашатели убеждают депутатов Совета, будто буржуазия помогает закрепить завоевания революции. Временный комитет Государственной думы делает все возможное, чтобы использовать ее в своих, промонархических целях, выиграть время, вынудить Николая II пойти на уступки "ему же во благо". Буржуазия в лице родзянковской группы стремится захватить безраздельное руководство революцией, чтобы приглушить, притормозить ее, вывести из-под удара династию Романовых, может быть, пожертвовав для этого Николаем.
В этот день Родзянко продолжает бомбардировать Николая депешами. Он все еще взывает к царю, убеждая его проявить гибкость, пойти на уступки. Он рекомендует отмену роспуска Думы, требует сформирования "ответственного" правительства. "Положение ухудшается, - гласит одна из его телеграмм. - Надо принять немедленные меры, ибо завтра будет уже поздно. Настал последний час, когда решается судьба Родины и династии" 22). "Прекратите присылку войск, взывает другая его телеграмма, - так как они действовать против народа не будут" (23). Еще одна - того же отправителя: "Положение серьезное... Правительство парализовано... На улицах беспорядочная стрельба... Необходимо немедленно поручить лицу, пользующемуся доверием страны, составить новое правительство... Всякое промедление смерти подобно" (24). Копии последнего обращения направлены командующим фронтами с просьбой поддержать его перед царем. Откликнулись позитивно Брусилов и Рузский. Реакция Николая (в разговоре с Фредериксом): "Опять этот толстяк Родзянко мне написал разный вздор, на который я ему даже отвечать не буду" (25).
Но тем же "вздором" засыпают его и другие: брат Михаил, прочие родственники, кое-кто из генералов и министров, наконец, премьер Голицын.
Трон трещит, качается. Но царь этого не видит. Другие струсили и мечутся, как угорелые. Он не таков. Он спокоен, уверен в себе, знает, что делать. У него есть в запасе средство, доступное общему пониманию и многократно проверенное на практике: карательный рейд.
Если организовать военный марш на Петроград, можно поручиться: трон устоит.
Вызван в кабинет генерал Н. И. Иванов. Приземист, угловат, хрипловат. Борода лопатой, узенькие в морщинках хитрые глазки, утиный нос с бородавкой. Что-то есть в нем от старинного ушкуйника - выбился из низов. И молва о нем еще с пятого года мутная, невеселая: это его безжалостной рукой было тогда подавлено в Кронштадте восстание революционных матросов. Да еще два у него качества: во-первых, он приходится крестным отцом наследнику; во-вторых, ему царь обязан получением особо ценной в глазах армии боевой награды георгиевского креста (26).
"- Николай Иудович, во имя вашего крестника, на благо его будущего, пойдете ли вы на Петроград?
- Пойду, ваше величество. Но с чем, осмелюсь спросить?
Царь перечислил выделяемые части и подразделения.
- А пулеметы "кольт" будут?
- Целая пулеметная команда.
- Слушаюсь, ваше величество.
- Дойдете, Николай Иудович?
- Дойду, чего бы ни стоило, ваше величество" (27).
Переговорив с Алексеевым, царь назначает Иванова командующим Петроградским военным округом (взамен Хабалова) и велит ему, по укомплектовании отряда, незамедлительно выезжать. В удостоверении No3716, за подписями Алексеева и дежурного генерала Кондзеровского, зафиксировано высочайшее поручение Иванову: "Водворить полный порядок в столице и ее окрестностях". Фактически данные для этого средства:
"Вышли на усмирение Петрограда две бригады - одна снятая с Северного фронта, другая - с Западного... Были даны (Иванову) также два батальона георгиевских кавалеров, составлявших личную охрану государя в Ставке. С Северного фронта двинулись два полка 38-й дивизии, считавшиеся лучшими на фронте" (28).
Пока Иванов собирается выйти в поход, близятся к концу операции Хабалова. К исходу 27 февраля рабочие и солдаты целиком овладели Петроградом. В их руки перешли все ключевые позиции - мосты, вокзалы, Главный почтамт, телеграф, Главный арсенал, важнейшие учреждения. Попытка Хабалова вызвать войска из окрестностей Петрограда ни к чему не приводит, солдаты всюду переходят на сторону народа. Только в Адмиралтействе еще сидят, занимая последнюю линию обороны, военный министр Беляев, Хабалов и начальник Генерального штаба Занкевич. Вместе с ними - великий князь Михаил, брат царя. У них 1500 солдат, 15 пулеметов и 2 орудия. Они расположили эти средства по фасаду и на углах здания так, чтобы держать под контролем Невский, Вознесенский и Гороховую, то есть подступы от трех вокзалов: Николаевского, Царскосельского, Варшавского. Они еще рассчитывают на приход Иванова. У окна, выходящего на Невский, сидят у пулемета генералы Тяжельников и Михайличенко. Они слышат, как в соседней комнате Беляев диктует телеграмму в адрес начальника штаба Ставки - копия дворцовому коменданту: "Ждем скорейшего прибытия войск".
Вторник, 13 марта.
В канун выхода на марш Н. И. Иванов направляет следующие две бумаги:
1. Начальнику штаба Ставки:
"28 февраля 1917 года. No 1. Его императорскому величеству благоугодно повелеть доложить Вам, для поставления в известность председателя Совета министров:
Все министры должны исполнять все требования генерал-адъютанта Иванова Н. И. беспрекословно.
Иванов".
2. На имя коменданта Царского Села:
"28 февраля 1917 года. No 4. Прошу подготовить помещения для расквартирования 13 батальонов, 16 эскадронов и 4 батарей. О последовавшем уведомить меня завтра, 1 марта, на ст. Царское Село.
Иванов" (29).
Накануне позвонил в ставку обергофмаршал Бенкендорф и по поручению царицы сообщил, что, так как "ожидается движение революционной толпы из Петрограда на Царское Село", она намерена вместе с детьми выехать в Могилев. По указанию царя Воейков ответил Бенкендорфу, что Александре Федоровне выезжать не следует, так как "его величество сам отбывает в Царское Село". В 4 и 5 часов утра оба литерных поезда (императорский и свитский) вышли из Могилева маршрутом на Оршу - Вязьму - Лихославль - Тосно. Вслед Воейков посылает шифрованную телеграмму, в которой предупреждает Протопопова о том, что Николай прибудет в Царское в среду 1 марта в 3 часа 30 минут дня.
Этот шаг царя некоторые западные авторы, в их числе бывший глава британской военной миссии в Могилеве, осуждают, как "первый совершенный его величеством неосмотрительный и почти безумный шаг к гибели собственной и к гибели своей семьи" (30).
В то время как некоторые из бывших помощников Николая II (например, Воейков) вполне оправдывают этот его отъезд из Ставки - царь, говорят они, не без оснований надеялся, что с кратчайшей царскосельской дистанции, с помощью Иванова, ему удастся восстановить утраченный контроль над столицей, - другие (Хэнбери-Уильямс, Фрэнклэнд, Альмединген, Александров) утверждают, что решение оставить Могилев "было последней и наиболее нелепой его ошибкой за все время его правления" (31). Ибо, пока он "укрывался" в центре 12-миллионной армии, он был и лично неуязвим, и располагал необозримыми средствами для борьбы за возвращение к власти; между тем как, "оставив свое самое надежное убежище, он просто пустился в бессмысленную авантюру" (32).
Названные авторы прикидываются, будто не знают, что в Петрограде на сторону народа перешел почти весь гарнизон, а в Могилеве генералы с затаенным ужасом ожидали, что с часу на час перейдут на сторону революции и фронтовые соединения. "Рабочие, поднявшиеся на штурм самодержавия, своей стойкостью, героизмом, самоотверженностью всколыхнули солдатские массы и повели за собой, внося в солдатско - крестьянскую стихию пролетарскую организованность. Солдаты видели в революционном пролетариате своего вождя и организатора и смело пошли за ним. Рабочие и солдаты объединялись в боевые отряды, которые, действуя, как правило, под руководством передовых пролетариев, громили полицейские участки, захватывали правительственные учреждения, открывали двери тюрем, разоружали офицеров, арестовывали министров. Так пролетарские и солдатские массы слились в единый поток народной революции, что придало ей неодолимую силу" (33).
...Императорский поезд катит на север, к столице. Главный пассажир, усевшись поудобнее на диване, опять погрузился в чтение "Записок" Цезаря.
Между тем, отряд Иванова - георгиевские кавалеры и роты личного конвоя царя - начинает вытягиваться из Могилева. Он идет на Царское коротким путем, через Дно, в то время как поезд Николая направляется туда же через Лихославль (по Николаевской железной дороге).
В подкрепление Иванову выходят на Царское, в пункт сбора карательных войск, с Северного фронта батальоны 67-го Тарутинского и 68-го Бородинского полков; с Западного - два пехотных и два кавалерийских полка, пулеметная команда.
Прибыв в Витебск в 5 часов, Иванов наталкивается на первые затруднения - рабочие не хотят пустить его дальше...
В 2 часа 20 минут дня Беляев секретной телеграммой за No 9157 сообщает Алексееву, что около 12 часов дня остававшиеся еще верными подразделения выведены из Адмиралтейства, чтобы не подвергнуть разгрому здание. В 4 часа дня в опустевшем здании Адмиралтейства революционные солдаты обнаруживают и берут под арест Хабалова...
Голубой поезд идет без происшествий, встречаемый губернаторами и полицейскими чинами.
Из Вязьмы Николай телеграфирует жене на английском языке, что с фронта послано много войск. Он не знает, что Иванова уже останавливают...
Он еще раз телеграфно сообщает Голицыну, что ни на какие перемены в правительстве не согласен, не подозревая, что это правительство прекратило свое существование. Министры, в последний раз придя в Мариинский дворец, побродили по залам, а затем сочли за благо разойтись по домам.
Он телеграфирует Хабалову, что на помощь ему идет Иванов, не зная, что Хабалов арестован, а последний его опорный пункт в Адмиралтействе пал. Не знает также Николай, что ему самому дорога на Царское уже закрыта.
Среда, 14 марта.
В 2 часа ночи императорский поезд подходит к станции Малая Вишера. Воейков стучится к царю и, разбудив его, говорит, что ехать дальше нельзя: опасно и путь перекрыт.
Оказывается, литерным поездам за Малую Вишеру хода уже нет. Тосно и Любань контролируются революционными войсками. Кроме того, из Таврического дано по линиям указание: голубой поезд в Царское не пускать.
Решили двинуться на Псков, чтобы потом через Лугу попробовать пробиться к Царскому.
Теперь, с приходом Воейкова, царь встает с постели, надевает халат и говорит:
- Ну что же, поедемте тогда до ближайшего юза.
Это означает: в Псков, к Н. В. Рузскому.
Воейков выходит веселый, говорит свитским: "Мы едем в Псков. Теперь вы довольны?"
Литерные составы повернули назад. На станции Старая Русса, пока паровоз отцеплен и набирает воду, Воейкову удается узнать на телеграфе, что Иванов только сегодня утром прошел Дно. "Это известие, доложенное мною государю, произвело на него самое гнетущее впечатление. Его величество только спросил меня: "Отчего же он так тихо едет?"" (34)
К 10 часам вечера царский поезд прибывает в Псков. Н. В. Рузский тотчас идет в вагон. Едва ступив на подножку, он говорит столпившимся на платформе придворным:
- Господа, придется сдаться на милость победителя.
Теперь Николаю ничего не остается, как дать загнать себя в глухой тупик, на неосвещенные пути и ждать вестей... Ждать и терпеть сентенции о благоразумии, которые имеет наглость высказывать ему теперь этот его далеко не первый генерал, в руках которого он находится.
Рузский говорит ему, что главное сейчас - не допустить развала армии. Ради этого стоит пожертвовать всем. Если он, Николай, не локализует восстание в Петрограде путем соглашения с Думой, то последний шанс на спасение боеспособности войск будет утрачен. Нет иного выбора, кроме уплаты дани победителю, и дань, может быть, не так уж страшна: согласие на образование ответственного министерства.
Утро вечера мудренее, отвечает царь командующему Северным фронтом. Посмотрим, какая будет обстановка завтра. Это значит: в глубине души он все еще надеется на Иванова. Он не знает, что "где-то между Лугой и Гатчиной взбунтовались основные полки, данные Иванову, и отказались идти на Петроград. Не дошла бригада, взятая с Западного фронта. И два батальона георгиевцев тоже вышли из повиновения" (35). Николай не знает, что командир одного из этих двух батальонов его личной охраны, генерал Пожарский, сегодня объявил в эшелоне своим офицерам: стрелять в народ не будем, хотя бы приказал ему Иванов, даже сам император.
В ночь на 15 марта в Царское прибывают полковник Доманевский и подполковник Тилле, командированные к Иванову начальником Генерального штаба Занкевичем. Доманевский докладывает Иванову обстановку в столице: рассчитывать на водворение порядка силой, говорит он, трудно. Вооруженная борьба только ухудшит положение... Порядок легче всего восстановить путем соглашения с Временным правительством. (Поколесив еще некоторое время на подступах к Петрограду, Иванов 3 марта в Вырице получил от Родзянко указание возвратиться в Ставку, а 5 марта очутился на старом месте, в могилевском расположении).
В этот день в Петрограде представители полков, перешедших на сторону народа, потребовали от Совета издать приказ, который официально закрепил бы революционные завоевания солдатской массы и по-новому, па демократической основе определил их взаимоотношения с офицерством. Результатом работы специальной комиссии в Таврическом дворце явился знаменитый приказ No 1-документ огромной революционной силы, настоящая "хартия вольности" для солдат.
Оплакивая и этот день, советологи в наше время подчеркивают, что он выявил окончательный разрыв России со своим бывшим "главой и сувереном". Отмечается, в частности, такой штрих: "Знаменитый, кисти Репина, портрет Николая П, высившийся в Екатерининском зале Таврического дворца во всю стену за председательским креслом, в этот день непрерывного и бурного заседания в том же зале Петроградского Совета валялся на полу, продырявленный и изодранный солдатскими штыками" (36).
Четверг, 15 марта.
Последний день царствования династии Романовых.
Сегодня, через 304 года после того, как 16-летний Михаил Романов 21 февраля 1613 года возложил на себя корону русскую, будет сделана попытка вручить эту корону тоже Михаилу Романову, 39-летнему великому князю.
Утром на псковских пристанционных путях генерал Рузский докладывает Николаю, что порученная Иванову миссия не удалась.
Теперь, когда Николай чувствует, что власть уже ушла из его рук, что без разрешения из Таврического и вагон его не сдвинется с места, что над ним властен даже этот самый бесцветный из его генералов, теперь до его сознания доходит витающее в воздухе слово "отречение".
Ранним утром Рузского требует к прямому проводу Петроград. Председатель Государственной думы ставит в известность генерала, что события в столице зашли слишком далеко, чтобы можно было еще спорить об ответственном правительстве; вопрос этот отпадает - может идти речь лишь об отречении от престола. Имеется в виду переход трона к Алексею при регентстве Михаила. Просьба доложить об этом его величеству и, если удастся, склонить его принять такое решение.
Около 10 часов утра Николай внешне спокойно выслушивает краткий доклад Рузского и говорит, что в принципе возражений против рекомендуемого решения нет; но он хотел бы узнать мнение на этот счет командующих фронтами. Рузский тотчас же телеграфирует Алексееву в Могилев; в свою очередь, начальник штаба Ставки немедленно рассылает запросы по фронтам. Текст запроса:
"Наступила одна из страшнейших революций, сдержать народные массы трудно, войска деморализованы...
Войну можно продолжить лишь при исполнении предъявленных требований относительно отречения от престола в пользу сына при регентстве Михаила Александровича...
Если вы разделяете этот взгляд, то не благоволите ли телеграфировать весьма спешно свою верноподданническую просьбу его величеству через Главкосева, известив меня...
Армия должна всеми силами бороться с внешним врагом, а решение относительно внутренних дел должно избавить ее от искушения принять участие в перевороте, который более безболезненно совершится при решении сверху.
Алексеев" (37).
На вопрос о желательности отречения ответили:
в. к. Николай Николаевич (Кавказский фронт): за;
генерал Брусилов (Юго-Западный фронт): за;
генерал Эверт (Западный фронт): за;
генерал Сахаров (Румынский фронт): за;
генерал Рузский (Северный фронт): за;
адмирал Непенин (командующий Балтийским флотом): за;
адмирал Колчак (командующий Черноморским флотом): от посылки телеграммы Николаю воздержался, но представления и Алексеева, и Родзянко "принял безоговорочно" (38).
Сам Алексеев - тоже за.
Некоторые из перечисленных, правда, подавлены горем. Они проклинают день и час, когда оказались поставленными перед такой дилеммой. Вот выдержки из телеграфного ответа в Ставку генерала Сахарова:
"Генерал-адъютант Алексеев передал мне преступный и возмутительный отзыв председателя Государственной думы о положении... Горячая любовь моя к его величеству не допускает в душе моей мириться с возможностью осуществления гнусного предложения (об отречении. - М. К.), переданного Вам председателем Думы...
Переходя к логике разума и учтя безвыходность положения, я, непоколебимо верный подданный его величества, рыдая, вынужден сказать, что, пожалуй, наиболее безболезненным выходом для страны и для сохранения возможности биться с внешними врагами является решение пойти навстречу уже высказанным условиям" (39).
Этот утренний генеральский плебисцит 15 марта 1917 года доныне повергает в ярость всевозможных советологов и кремлеведов, специализирующихся на охаивании русской революции. Особой принципиальности или последовательности авторы этого типа не обнаруживают. Когда им надобно, они противопоставляют Февральскую революцию Октябрьской, доказывая, что, в то время как Октябрьская была "запланированным путчем, вышедшим из заговора", Февральская родилась "из стихийного порыва масс к свободе и демократии". Когда же этим господам надобно, они принимаются поносить симпатичную им Февральскую революцию, именуя ее "взрывом необузданности" и "вероломной изменой долгу". Отречение же 15 марта изображают как последствие генеральского путча против царя. Николаю, говорят они, вообще не следовало ставить такое решение в зависимость от каких-либо опросов. Если же, утверждают они, своим отречением царь хотел избавить страну и армию от кровавых раздоров, ничего такого он не достиг, как раз напротив - именно с его отказа от трона развязываются в России смятение, хаос и раздор.
"Инстинктивно я был против всякого отречения. Я говорил государю, что и при отречении неминуемо такое же кровопролитие, как и при подавлении уже вспыхнувших беспорядков. Я умолял его величество не отрекаться" (40).
Николая посмертно упрекают: он-де не учел, что массовая расправа на улицах Петрограда была бы выгоднее отречения. Но эти авторы несправедливы к Николаю: видит бог, он придерживался той же позиции. Он не пожалел усилий, пытаясь с помощью Хабалова и Иванова подавить волнения и остаться на троне. Другое дело, что по причинам, от него не зависевшим, его приказы не могли быть выполнены.
Тем не менее, обращаясь к опросу 15 марта, некоторые авторы твердят: не в том дело, что царь учел ответы генералов, а в том, что Алексеев, злоупотребив доверчивостью государя, якобы сам "организовал его свержение" (41). Единогласие ответа командующих Алексеев якобы обеспечил, "предварительно обработав их по телеграфам и телефонам... запугав их угрозой, что тыл прекратит снабжение фронта... что он подорвет боеспособность армии"... (42) В результате этих действий злополучного начальника штаба Ставки (а также помогавших ему "могилевских мудрецов" Лукомского, Клембовского, Кондзеровского и адмирала Бубнова) "все командующие армиями и флотами, облеченные доверием своего державного вождя, превратились из слуг престола и отечества в пожарных исполнителей велений камергера Родзянко и не воспрепятствовали восседавшим в Таврическом дворце народным представителям... обратить уличный бунт во всероссийскую революцию" (43). Именно руководители вооруженных сил "оказались теми восемью человеками, которые, изменив военной чести и долгу присяги, поставили царя в необходимость отречься от престола" (44).
Вслед за бывшими царедворцами пишут об обманутом в Пскове императоре и современные советологи. Попадает от них прежде всего Рузскому: сей угрюмый человек с высоко поднятыми острыми плечами и холодным взглядом из-под золотого пенсне оказался едва ли не первым среди "этих людей, которые поклялись отдать за него свои жизни, а теперь как будто объединились в предательстве" (45). Сколь глубока низость этого генерала, видно из того, что, когда Николай "спросил Рузского, нельзя ли было бы бросить на подавление петроградских мятежников южные войска, казаков - достаточным ответом было молчание генерала" (46).
...В час дня Рузский, сопровождаемый начальником своего штаба Даниловым и генерал - квартирмейстером Савичем, идет к Николаю в вагон и докладывает ему о результатах опроса командующих, а также мнение Алексеева и свое. Кроме того, он просит выслушать мнение пришедших с ним генералов Данилова и Савича. Эти тут же кратко высказываются в поддержку доводов Рузского.
Составляются тексты двух телеграмм о готовности к отречению, предназначенные для отправки Родзянко и Алексееву. Они гласят:
Первая: "Председателю Государственной думы.
Нет той жертвы, которую я не принес бы во имя действительного блага и для спасения родной Матушки-России. Посему я готов отречься от престола в пользу моего сына с тем, чтобы он оставался при мне до совершеннолетия при регентстве брата моего великого князя Михаила Александровича.
Николай" (47).
Вторая. "Наштаверх. Ставка.
Во имя блага, спокойствия и спасения горячо любимой России я готов отречься от престола в пользу моего сына. Прошу всех служить ему верно и нелицемерно.
Николай" (48).
И форма заявления, и время отправки были определены не без смысла: как записал потом генерал Дубенский, сделано было так, "дабы отказ от престола совершился не под давлением думских представителей Гучкова и Шульгина", которые, как стало известно в Ставке, должны были прибыть сюда позднее.
Как только Рузский, забрав оба бланка, ушел на телеграф, к Николаю подступили взбудораженные сановники. "На мой взгляд, - заявил ему, в частности, Воейков, - никакое окончательное решение принято быть не может, пока не выслушаете находящихся в пути Гучкова и Шульгина" (49).
Николай велит Нарышкину пойти к Рузскому и забрать бланки. Рузский говорит, что у него ничего нет, отдано телеграфистам. Нарышкин уходит, но вскоре возвращается и чуть ли не берет Рузского за горло: царь требует возвратить написанное.
Покопавшись в ящике, Рузский достает бланки и отдает их Нарышкину, добавив, что текст уже ушел по проводам. Можно бланки забрать, но ничего от этого не изменится.
Нарышкин тащит Рузского на телеграф. Начальник телеграфа обещает обоим генералам, что попытается приостановить прохождение уже отправленных текстов, но надежда небольшая. Когда Нарышкин, вернувшись в салон Николая, рассказывает об этом, присутствующие в один голос восклицают: "Все кончено".
В ожидании приезда думцев Николай вызывает профессора С. П. Федорова и просит откровенного ответа на вопрос: каковы виды на здоровье Алексея в будущем? Профессор заявляет: боюсь, он проживет лет до 16, не больше. (Харкэйв почему-то приписывает Федорову ответ, что "Алексей проживет до 40 лет" (50). Призадумавшись, Николай говорит доктору, что он хотел бы остальную свою жизнь прожить в России "простым обывателем", что у него и в мыслях нет "интриговать", что он хочет "жить около Алексея и воспитывать его" (51). Федоров заметил ему, что вряд и новая власть разрешит малолетнему царю остаться вместе с отцом. Николай сказал: в таком случае, я отрекусь в пользу не Алексея, а Михаила.
Думцы приехали не в четыре-пять дня, как ожидалось, а в половине десятого вечера. Они были, собственно, частными лицами; никто, кроме Родзянко, их на эту поездку не уполномочил, никого они не представляли. А для чего поехали - видно хотя бы из того, что в пути они попытались связаться с Ивановым. Получив провод, спросили, как идут его дела - в зависимости от чего поедут дальше за отречением или с полдороги возвратятся в Петроград. Поскольку Иванову похвастать было нечем (52), они поехали попрощаться от имени думской демократии с монархом. "Они не без оснований рассчитали, что, если Николай отречется немедленно, Михаил в качестве регента быстро приберет к рукам власть, прежний порядок будет восстановлен, и династия таким образом будет спасена" (53).
Поезд стал. "Мы вышли на площадку. Голубоватые фонари освещали рельсы. Через несколько путей стоял освещенный поезд... Мы поняли, что это императорский...
В этот день Родзянко продолжает бомбардировать Николая депешами. Он все еще взывает к царю, убеждая его проявить гибкость, пойти на уступки. Он рекомендует отмену роспуска Думы, требует сформирования "ответственного" правительства. "Положение ухудшается, - гласит одна из его телеграмм. - Надо принять немедленные меры, ибо завтра будет уже поздно. Настал последний час, когда решается судьба Родины и династии" 22). "Прекратите присылку войск, взывает другая его телеграмма, - так как они действовать против народа не будут" (23). Еще одна - того же отправителя: "Положение серьезное... Правительство парализовано... На улицах беспорядочная стрельба... Необходимо немедленно поручить лицу, пользующемуся доверием страны, составить новое правительство... Всякое промедление смерти подобно" (24). Копии последнего обращения направлены командующим фронтами с просьбой поддержать его перед царем. Откликнулись позитивно Брусилов и Рузский. Реакция Николая (в разговоре с Фредериксом): "Опять этот толстяк Родзянко мне написал разный вздор, на который я ему даже отвечать не буду" (25).
Но тем же "вздором" засыпают его и другие: брат Михаил, прочие родственники, кое-кто из генералов и министров, наконец, премьер Голицын.
Трон трещит, качается. Но царь этого не видит. Другие струсили и мечутся, как угорелые. Он не таков. Он спокоен, уверен в себе, знает, что делать. У него есть в запасе средство, доступное общему пониманию и многократно проверенное на практике: карательный рейд.
Если организовать военный марш на Петроград, можно поручиться: трон устоит.
Вызван в кабинет генерал Н. И. Иванов. Приземист, угловат, хрипловат. Борода лопатой, узенькие в морщинках хитрые глазки, утиный нос с бородавкой. Что-то есть в нем от старинного ушкуйника - выбился из низов. И молва о нем еще с пятого года мутная, невеселая: это его безжалостной рукой было тогда подавлено в Кронштадте восстание революционных матросов. Да еще два у него качества: во-первых, он приходится крестным отцом наследнику; во-вторых, ему царь обязан получением особо ценной в глазах армии боевой награды георгиевского креста (26).
"- Николай Иудович, во имя вашего крестника, на благо его будущего, пойдете ли вы на Петроград?
- Пойду, ваше величество. Но с чем, осмелюсь спросить?
Царь перечислил выделяемые части и подразделения.
- А пулеметы "кольт" будут?
- Целая пулеметная команда.
- Слушаюсь, ваше величество.
- Дойдете, Николай Иудович?
- Дойду, чего бы ни стоило, ваше величество" (27).
Переговорив с Алексеевым, царь назначает Иванова командующим Петроградским военным округом (взамен Хабалова) и велит ему, по укомплектовании отряда, незамедлительно выезжать. В удостоверении No3716, за подписями Алексеева и дежурного генерала Кондзеровского, зафиксировано высочайшее поручение Иванову: "Водворить полный порядок в столице и ее окрестностях". Фактически данные для этого средства:
"Вышли на усмирение Петрограда две бригады - одна снятая с Северного фронта, другая - с Западного... Были даны (Иванову) также два батальона георгиевских кавалеров, составлявших личную охрану государя в Ставке. С Северного фронта двинулись два полка 38-й дивизии, считавшиеся лучшими на фронте" (28).
Пока Иванов собирается выйти в поход, близятся к концу операции Хабалова. К исходу 27 февраля рабочие и солдаты целиком овладели Петроградом. В их руки перешли все ключевые позиции - мосты, вокзалы, Главный почтамт, телеграф, Главный арсенал, важнейшие учреждения. Попытка Хабалова вызвать войска из окрестностей Петрограда ни к чему не приводит, солдаты всюду переходят на сторону народа. Только в Адмиралтействе еще сидят, занимая последнюю линию обороны, военный министр Беляев, Хабалов и начальник Генерального штаба Занкевич. Вместе с ними - великий князь Михаил, брат царя. У них 1500 солдат, 15 пулеметов и 2 орудия. Они расположили эти средства по фасаду и на углах здания так, чтобы держать под контролем Невский, Вознесенский и Гороховую, то есть подступы от трех вокзалов: Николаевского, Царскосельского, Варшавского. Они еще рассчитывают на приход Иванова. У окна, выходящего на Невский, сидят у пулемета генералы Тяжельников и Михайличенко. Они слышат, как в соседней комнате Беляев диктует телеграмму в адрес начальника штаба Ставки - копия дворцовому коменданту: "Ждем скорейшего прибытия войск".
Вторник, 13 марта.
В канун выхода на марш Н. И. Иванов направляет следующие две бумаги:
1. Начальнику штаба Ставки:
"28 февраля 1917 года. No 1. Его императорскому величеству благоугодно повелеть доложить Вам, для поставления в известность председателя Совета министров:
Все министры должны исполнять все требования генерал-адъютанта Иванова Н. И. беспрекословно.
Иванов".
2. На имя коменданта Царского Села:
"28 февраля 1917 года. No 4. Прошу подготовить помещения для расквартирования 13 батальонов, 16 эскадронов и 4 батарей. О последовавшем уведомить меня завтра, 1 марта, на ст. Царское Село.
Иванов" (29).
Накануне позвонил в ставку обергофмаршал Бенкендорф и по поручению царицы сообщил, что, так как "ожидается движение революционной толпы из Петрограда на Царское Село", она намерена вместе с детьми выехать в Могилев. По указанию царя Воейков ответил Бенкендорфу, что Александре Федоровне выезжать не следует, так как "его величество сам отбывает в Царское Село". В 4 и 5 часов утра оба литерных поезда (императорский и свитский) вышли из Могилева маршрутом на Оршу - Вязьму - Лихославль - Тосно. Вслед Воейков посылает шифрованную телеграмму, в которой предупреждает Протопопова о том, что Николай прибудет в Царское в среду 1 марта в 3 часа 30 минут дня.
Этот шаг царя некоторые западные авторы, в их числе бывший глава британской военной миссии в Могилеве, осуждают, как "первый совершенный его величеством неосмотрительный и почти безумный шаг к гибели собственной и к гибели своей семьи" (30).
В то время как некоторые из бывших помощников Николая II (например, Воейков) вполне оправдывают этот его отъезд из Ставки - царь, говорят они, не без оснований надеялся, что с кратчайшей царскосельской дистанции, с помощью Иванова, ему удастся восстановить утраченный контроль над столицей, - другие (Хэнбери-Уильямс, Фрэнклэнд, Альмединген, Александров) утверждают, что решение оставить Могилев "было последней и наиболее нелепой его ошибкой за все время его правления" (31). Ибо, пока он "укрывался" в центре 12-миллионной армии, он был и лично неуязвим, и располагал необозримыми средствами для борьбы за возвращение к власти; между тем как, "оставив свое самое надежное убежище, он просто пустился в бессмысленную авантюру" (32).
Названные авторы прикидываются, будто не знают, что в Петрограде на сторону народа перешел почти весь гарнизон, а в Могилеве генералы с затаенным ужасом ожидали, что с часу на час перейдут на сторону революции и фронтовые соединения. "Рабочие, поднявшиеся на штурм самодержавия, своей стойкостью, героизмом, самоотверженностью всколыхнули солдатские массы и повели за собой, внося в солдатско - крестьянскую стихию пролетарскую организованность. Солдаты видели в революционном пролетариате своего вождя и организатора и смело пошли за ним. Рабочие и солдаты объединялись в боевые отряды, которые, действуя, как правило, под руководством передовых пролетариев, громили полицейские участки, захватывали правительственные учреждения, открывали двери тюрем, разоружали офицеров, арестовывали министров. Так пролетарские и солдатские массы слились в единый поток народной революции, что придало ей неодолимую силу" (33).
...Императорский поезд катит на север, к столице. Главный пассажир, усевшись поудобнее на диване, опять погрузился в чтение "Записок" Цезаря.
Между тем, отряд Иванова - георгиевские кавалеры и роты личного конвоя царя - начинает вытягиваться из Могилева. Он идет на Царское коротким путем, через Дно, в то время как поезд Николая направляется туда же через Лихославль (по Николаевской железной дороге).
В подкрепление Иванову выходят на Царское, в пункт сбора карательных войск, с Северного фронта батальоны 67-го Тарутинского и 68-го Бородинского полков; с Западного - два пехотных и два кавалерийских полка, пулеметная команда.
Прибыв в Витебск в 5 часов, Иванов наталкивается на первые затруднения - рабочие не хотят пустить его дальше...
В 2 часа 20 минут дня Беляев секретной телеграммой за No 9157 сообщает Алексееву, что около 12 часов дня остававшиеся еще верными подразделения выведены из Адмиралтейства, чтобы не подвергнуть разгрому здание. В 4 часа дня в опустевшем здании Адмиралтейства революционные солдаты обнаруживают и берут под арест Хабалова...
Голубой поезд идет без происшествий, встречаемый губернаторами и полицейскими чинами.
Из Вязьмы Николай телеграфирует жене на английском языке, что с фронта послано много войск. Он не знает, что Иванова уже останавливают...
Он еще раз телеграфно сообщает Голицыну, что ни на какие перемены в правительстве не согласен, не подозревая, что это правительство прекратило свое существование. Министры, в последний раз придя в Мариинский дворец, побродили по залам, а затем сочли за благо разойтись по домам.
Он телеграфирует Хабалову, что на помощь ему идет Иванов, не зная, что Хабалов арестован, а последний его опорный пункт в Адмиралтействе пал. Не знает также Николай, что ему самому дорога на Царское уже закрыта.
Среда, 14 марта.
В 2 часа ночи императорский поезд подходит к станции Малая Вишера. Воейков стучится к царю и, разбудив его, говорит, что ехать дальше нельзя: опасно и путь перекрыт.
Оказывается, литерным поездам за Малую Вишеру хода уже нет. Тосно и Любань контролируются революционными войсками. Кроме того, из Таврического дано по линиям указание: голубой поезд в Царское не пускать.
Решили двинуться на Псков, чтобы потом через Лугу попробовать пробиться к Царскому.
Теперь, с приходом Воейкова, царь встает с постели, надевает халат и говорит:
- Ну что же, поедемте тогда до ближайшего юза.
Это означает: в Псков, к Н. В. Рузскому.
Воейков выходит веселый, говорит свитским: "Мы едем в Псков. Теперь вы довольны?"
Литерные составы повернули назад. На станции Старая Русса, пока паровоз отцеплен и набирает воду, Воейкову удается узнать на телеграфе, что Иванов только сегодня утром прошел Дно. "Это известие, доложенное мною государю, произвело на него самое гнетущее впечатление. Его величество только спросил меня: "Отчего же он так тихо едет?"" (34)
К 10 часам вечера царский поезд прибывает в Псков. Н. В. Рузский тотчас идет в вагон. Едва ступив на подножку, он говорит столпившимся на платформе придворным:
- Господа, придется сдаться на милость победителя.
Теперь Николаю ничего не остается, как дать загнать себя в глухой тупик, на неосвещенные пути и ждать вестей... Ждать и терпеть сентенции о благоразумии, которые имеет наглость высказывать ему теперь этот его далеко не первый генерал, в руках которого он находится.
Рузский говорит ему, что главное сейчас - не допустить развала армии. Ради этого стоит пожертвовать всем. Если он, Николай, не локализует восстание в Петрограде путем соглашения с Думой, то последний шанс на спасение боеспособности войск будет утрачен. Нет иного выбора, кроме уплаты дани победителю, и дань, может быть, не так уж страшна: согласие на образование ответственного министерства.
Утро вечера мудренее, отвечает царь командующему Северным фронтом. Посмотрим, какая будет обстановка завтра. Это значит: в глубине души он все еще надеется на Иванова. Он не знает, что "где-то между Лугой и Гатчиной взбунтовались основные полки, данные Иванову, и отказались идти на Петроград. Не дошла бригада, взятая с Западного фронта. И два батальона георгиевцев тоже вышли из повиновения" (35). Николай не знает, что командир одного из этих двух батальонов его личной охраны, генерал Пожарский, сегодня объявил в эшелоне своим офицерам: стрелять в народ не будем, хотя бы приказал ему Иванов, даже сам император.
В ночь на 15 марта в Царское прибывают полковник Доманевский и подполковник Тилле, командированные к Иванову начальником Генерального штаба Занкевичем. Доманевский докладывает Иванову обстановку в столице: рассчитывать на водворение порядка силой, говорит он, трудно. Вооруженная борьба только ухудшит положение... Порядок легче всего восстановить путем соглашения с Временным правительством. (Поколесив еще некоторое время на подступах к Петрограду, Иванов 3 марта в Вырице получил от Родзянко указание возвратиться в Ставку, а 5 марта очутился на старом месте, в могилевском расположении).
В этот день в Петрограде представители полков, перешедших на сторону народа, потребовали от Совета издать приказ, который официально закрепил бы революционные завоевания солдатской массы и по-новому, па демократической основе определил их взаимоотношения с офицерством. Результатом работы специальной комиссии в Таврическом дворце явился знаменитый приказ No 1-документ огромной революционной силы, настоящая "хартия вольности" для солдат.
Оплакивая и этот день, советологи в наше время подчеркивают, что он выявил окончательный разрыв России со своим бывшим "главой и сувереном". Отмечается, в частности, такой штрих: "Знаменитый, кисти Репина, портрет Николая П, высившийся в Екатерининском зале Таврического дворца во всю стену за председательским креслом, в этот день непрерывного и бурного заседания в том же зале Петроградского Совета валялся на полу, продырявленный и изодранный солдатскими штыками" (36).
Четверг, 15 марта.
Последний день царствования династии Романовых.
Сегодня, через 304 года после того, как 16-летний Михаил Романов 21 февраля 1613 года возложил на себя корону русскую, будет сделана попытка вручить эту корону тоже Михаилу Романову, 39-летнему великому князю.
Утром на псковских пристанционных путях генерал Рузский докладывает Николаю, что порученная Иванову миссия не удалась.
Теперь, когда Николай чувствует, что власть уже ушла из его рук, что без разрешения из Таврического и вагон его не сдвинется с места, что над ним властен даже этот самый бесцветный из его генералов, теперь до его сознания доходит витающее в воздухе слово "отречение".
Ранним утром Рузского требует к прямому проводу Петроград. Председатель Государственной думы ставит в известность генерала, что события в столице зашли слишком далеко, чтобы можно было еще спорить об ответственном правительстве; вопрос этот отпадает - может идти речь лишь об отречении от престола. Имеется в виду переход трона к Алексею при регентстве Михаила. Просьба доложить об этом его величеству и, если удастся, склонить его принять такое решение.
Около 10 часов утра Николай внешне спокойно выслушивает краткий доклад Рузского и говорит, что в принципе возражений против рекомендуемого решения нет; но он хотел бы узнать мнение на этот счет командующих фронтами. Рузский тотчас же телеграфирует Алексееву в Могилев; в свою очередь, начальник штаба Ставки немедленно рассылает запросы по фронтам. Текст запроса:
"Наступила одна из страшнейших революций, сдержать народные массы трудно, войска деморализованы...
Войну можно продолжить лишь при исполнении предъявленных требований относительно отречения от престола в пользу сына при регентстве Михаила Александровича...
Если вы разделяете этот взгляд, то не благоволите ли телеграфировать весьма спешно свою верноподданническую просьбу его величеству через Главкосева, известив меня...
Армия должна всеми силами бороться с внешним врагом, а решение относительно внутренних дел должно избавить ее от искушения принять участие в перевороте, который более безболезненно совершится при решении сверху.
Алексеев" (37).
На вопрос о желательности отречения ответили:
в. к. Николай Николаевич (Кавказский фронт): за;
генерал Брусилов (Юго-Западный фронт): за;
генерал Эверт (Западный фронт): за;
генерал Сахаров (Румынский фронт): за;
генерал Рузский (Северный фронт): за;
адмирал Непенин (командующий Балтийским флотом): за;
адмирал Колчак (командующий Черноморским флотом): от посылки телеграммы Николаю воздержался, но представления и Алексеева, и Родзянко "принял безоговорочно" (38).
Сам Алексеев - тоже за.
Некоторые из перечисленных, правда, подавлены горем. Они проклинают день и час, когда оказались поставленными перед такой дилеммой. Вот выдержки из телеграфного ответа в Ставку генерала Сахарова:
"Генерал-адъютант Алексеев передал мне преступный и возмутительный отзыв председателя Государственной думы о положении... Горячая любовь моя к его величеству не допускает в душе моей мириться с возможностью осуществления гнусного предложения (об отречении. - М. К.), переданного Вам председателем Думы...
Переходя к логике разума и учтя безвыходность положения, я, непоколебимо верный подданный его величества, рыдая, вынужден сказать, что, пожалуй, наиболее безболезненным выходом для страны и для сохранения возможности биться с внешними врагами является решение пойти навстречу уже высказанным условиям" (39).
Этот утренний генеральский плебисцит 15 марта 1917 года доныне повергает в ярость всевозможных советологов и кремлеведов, специализирующихся на охаивании русской революции. Особой принципиальности или последовательности авторы этого типа не обнаруживают. Когда им надобно, они противопоставляют Февральскую революцию Октябрьской, доказывая, что, в то время как Октябрьская была "запланированным путчем, вышедшим из заговора", Февральская родилась "из стихийного порыва масс к свободе и демократии". Когда же этим господам надобно, они принимаются поносить симпатичную им Февральскую революцию, именуя ее "взрывом необузданности" и "вероломной изменой долгу". Отречение же 15 марта изображают как последствие генеральского путча против царя. Николаю, говорят они, вообще не следовало ставить такое решение в зависимость от каких-либо опросов. Если же, утверждают они, своим отречением царь хотел избавить страну и армию от кровавых раздоров, ничего такого он не достиг, как раз напротив - именно с его отказа от трона развязываются в России смятение, хаос и раздор.
"Инстинктивно я был против всякого отречения. Я говорил государю, что и при отречении неминуемо такое же кровопролитие, как и при подавлении уже вспыхнувших беспорядков. Я умолял его величество не отрекаться" (40).
Николая посмертно упрекают: он-де не учел, что массовая расправа на улицах Петрограда была бы выгоднее отречения. Но эти авторы несправедливы к Николаю: видит бог, он придерживался той же позиции. Он не пожалел усилий, пытаясь с помощью Хабалова и Иванова подавить волнения и остаться на троне. Другое дело, что по причинам, от него не зависевшим, его приказы не могли быть выполнены.
Тем не менее, обращаясь к опросу 15 марта, некоторые авторы твердят: не в том дело, что царь учел ответы генералов, а в том, что Алексеев, злоупотребив доверчивостью государя, якобы сам "организовал его свержение" (41). Единогласие ответа командующих Алексеев якобы обеспечил, "предварительно обработав их по телеграфам и телефонам... запугав их угрозой, что тыл прекратит снабжение фронта... что он подорвет боеспособность армии"... (42) В результате этих действий злополучного начальника штаба Ставки (а также помогавших ему "могилевских мудрецов" Лукомского, Клембовского, Кондзеровского и адмирала Бубнова) "все командующие армиями и флотами, облеченные доверием своего державного вождя, превратились из слуг престола и отечества в пожарных исполнителей велений камергера Родзянко и не воспрепятствовали восседавшим в Таврическом дворце народным представителям... обратить уличный бунт во всероссийскую революцию" (43). Именно руководители вооруженных сил "оказались теми восемью человеками, которые, изменив военной чести и долгу присяги, поставили царя в необходимость отречься от престола" (44).
Вслед за бывшими царедворцами пишут об обманутом в Пскове императоре и современные советологи. Попадает от них прежде всего Рузскому: сей угрюмый человек с высоко поднятыми острыми плечами и холодным взглядом из-под золотого пенсне оказался едва ли не первым среди "этих людей, которые поклялись отдать за него свои жизни, а теперь как будто объединились в предательстве" (45). Сколь глубока низость этого генерала, видно из того, что, когда Николай "спросил Рузского, нельзя ли было бы бросить на подавление петроградских мятежников южные войска, казаков - достаточным ответом было молчание генерала" (46).
...В час дня Рузский, сопровождаемый начальником своего штаба Даниловым и генерал - квартирмейстером Савичем, идет к Николаю в вагон и докладывает ему о результатах опроса командующих, а также мнение Алексеева и свое. Кроме того, он просит выслушать мнение пришедших с ним генералов Данилова и Савича. Эти тут же кратко высказываются в поддержку доводов Рузского.
Составляются тексты двух телеграмм о готовности к отречению, предназначенные для отправки Родзянко и Алексееву. Они гласят:
Первая: "Председателю Государственной думы.
Нет той жертвы, которую я не принес бы во имя действительного блага и для спасения родной Матушки-России. Посему я готов отречься от престола в пользу моего сына с тем, чтобы он оставался при мне до совершеннолетия при регентстве брата моего великого князя Михаила Александровича.
Николай" (47).
Вторая. "Наштаверх. Ставка.
Во имя блага, спокойствия и спасения горячо любимой России я готов отречься от престола в пользу моего сына. Прошу всех служить ему верно и нелицемерно.
Николай" (48).
И форма заявления, и время отправки были определены не без смысла: как записал потом генерал Дубенский, сделано было так, "дабы отказ от престола совершился не под давлением думских представителей Гучкова и Шульгина", которые, как стало известно в Ставке, должны были прибыть сюда позднее.
Как только Рузский, забрав оба бланка, ушел на телеграф, к Николаю подступили взбудораженные сановники. "На мой взгляд, - заявил ему, в частности, Воейков, - никакое окончательное решение принято быть не может, пока не выслушаете находящихся в пути Гучкова и Шульгина" (49).
Николай велит Нарышкину пойти к Рузскому и забрать бланки. Рузский говорит, что у него ничего нет, отдано телеграфистам. Нарышкин уходит, но вскоре возвращается и чуть ли не берет Рузского за горло: царь требует возвратить написанное.
Покопавшись в ящике, Рузский достает бланки и отдает их Нарышкину, добавив, что текст уже ушел по проводам. Можно бланки забрать, но ничего от этого не изменится.
Нарышкин тащит Рузского на телеграф. Начальник телеграфа обещает обоим генералам, что попытается приостановить прохождение уже отправленных текстов, но надежда небольшая. Когда Нарышкин, вернувшись в салон Николая, рассказывает об этом, присутствующие в один голос восклицают: "Все кончено".
В ожидании приезда думцев Николай вызывает профессора С. П. Федорова и просит откровенного ответа на вопрос: каковы виды на здоровье Алексея в будущем? Профессор заявляет: боюсь, он проживет лет до 16, не больше. (Харкэйв почему-то приписывает Федорову ответ, что "Алексей проживет до 40 лет" (50). Призадумавшись, Николай говорит доктору, что он хотел бы остальную свою жизнь прожить в России "простым обывателем", что у него и в мыслях нет "интриговать", что он хочет "жить около Алексея и воспитывать его" (51). Федоров заметил ему, что вряд и новая власть разрешит малолетнему царю остаться вместе с отцом. Николай сказал: в таком случае, я отрекусь в пользу не Алексея, а Михаила.
Думцы приехали не в четыре-пять дня, как ожидалось, а в половине десятого вечера. Они были, собственно, частными лицами; никто, кроме Родзянко, их на эту поездку не уполномочил, никого они не представляли. А для чего поехали - видно хотя бы из того, что в пути они попытались связаться с Ивановым. Получив провод, спросили, как идут его дела - в зависимости от чего поедут дальше за отречением или с полдороги возвратятся в Петроград. Поскольку Иванову похвастать было нечем (52), они поехали попрощаться от имени думской демократии с монархом. "Они не без оснований рассчитали, что, если Николай отречется немедленно, Михаил в качестве регента быстро приберет к рукам власть, прежний порядок будет восстановлен, и династия таким образом будет спасена" (53).
Поезд стал. "Мы вышли на площадку. Голубоватые фонари освещали рельсы. Через несколько путей стоял освещенный поезд... Мы поняли, что это императорский...