Страница:
Советская сторона отклонила этот ультиматум. Едва это было сделано, как с германской стороны последовал новый шаг.
Из Дармштадта позвонил в советское посольство в Берлине брат бывшей царицы Эрнст Людвиг Гессенский (Эрни) и сказал послу: он, Эрнст Людвиг, предлагает России свои добрые услуги как посредник в назревающем конфликте между Берлином и Москвой. Услуги такие: "а) он берется предотвратить германское наступление в Россию и неминуемую в таком случае, по его мнению, оккупацию всей страны; б) он берется добиться от имперского правительства сокращения или, может быть, даже аннулирования возложенной брестским трактатом на Советскую Россию военной контрибуции в сумме 300 миллионов золотых рублей. Цена обеих услуг: освобождение и отправка в Германию царской семьи. Вступит ли советская сторона в это обсуждение?" (38)
Одновременно в летние дни 1918 года все более явственно проступают признаки заинтересованности в судьбе Романовых и со стороны некоторых кругов по ту сторону Атлантики. Об этом откровенно повествует Александров.
Как уже было сказано, сигнал к мятежу в мае 1918 года дали командованию чехословацкого легиона те круги чешской крупной буржуазии, интересы которой представляли в передних антантовской верхушки Масарик и Бенеш. Фактически, признает американский автор, "авантюру на Волге" финансировали, наряду с англофранцузскими источниками, также заокеанские - в первую очередь ньюйоркский "Нэйшнл сити бэнк" (оплата поставок легиону оружия, боеприпасов, средств связи, машин и амуниции). "Брокером", то есть маклером между этим банком и легионом, "выступал Томаш Масарик - профессор, как раз в то время готовившийся въехать в ореоле освободителя в пражские Градчаны" (39). Он-то "и был тем человеком, который, с одной стороны, осуществлял дистанционное управление чехословацким легионом в России, а с другой стороны - обещал союзникам освободить и передать им бывшего царя" (40). За Гайдой, таким образом, стоял Масарик; за Масариком - "Нэйшнл сити бэнк"; за этим банком сбежавшие оружие тогдашние концерны "Ремингтон армс" и "Метэллик картридж юнион"; за этими военно-промышленными корпорациями - вся американская монополистическая олигархия, израсходовавшая миллионы долларов на пулеметы и другое оружие для белочехов и белогвардейцев - "в обмен на обещанное освобождение царя" (41).
Правда, предприятие не окупилось. Банды Гайды и Дутова не оправдали вложенные в них манхэттенскими финансистами миллионы. Уже в те дни, пишет американский автор, "мало кто питал иллюзии насчет того, что Николаю II удастся получить место для своей могилы рядом со своими предшественниками по трону в соборе Петропавловской крепости". (42) И все же факт таков, что Романовых пытались спасти одновременно два бopoвшихся между собой блока каждый в своих интересах; природа же их интересов была одна: и Вильгельму II и крайне правым антантовским кругам восстановленная в России монархия представлялась как орудие дальнейшего подчинения и закабаления страны, раздела ее на сферы влияния или даже (в кайзеровском варианте) территориального расчленения.
Все же можно сказать: кайзеровское правительство заступалось за Романовых несколько усерднее, чем его антантовские соперники. Оно бросило для натиска в этом направлении лучшие кадры своей дипломатии и шпионско-диверсионной службы.
Насколько уверены были кайзеровские власти в действенности давления и шантажа, видно из того, что Мирбах, адресуя Советскому правительству угрожающие демарши, параллельно завязывает торг с русским монархическим подпольем: как будут использованы Романовы, перед которыми вот-вот распахнется выход из Ипатьевского особняка.
По инициативе и "в ответ на призыв графа Мирбаха" (43) в мае 1918 гор в Москве собирается в глубоком подполье съезд представителей всех антисоветских партий, где официальные уполномоченные кайзеровской Германии поставили на обсуждение уже известные предложения о восстановлении в России монархии Романовых ... Предполагалось сначала восстановить Николая II, потом вторично провозгласить его отречение, поскольку первое (март 1917 года) считалось подмоченным принудительным его характером, "после чего возвести на престоле наследника" (44). Выявилось на съезде расхождение между двумя основным группами: Союзом возрождения и Национальным центром. По объяснению цитируемого автора, "обе эти групп допускали русскую монархию, но со следующим различием: консерваторы готовились принять ее из немецких рук, радикалы отказывались от всякого "подарка" из Берлина. Кандидатом германским был юный Алексей - немцам казалось, что он будет более податлив их влиянию; радикалы же предпочитали Михаила Александровича, как преемника, который 1917 году был уже однажды признан псковским актом отречения" (45). К окончательному соглашению на съезде не пришли, решили "еще немного подождать, когда раскроются двери ипатьевского дома". Но двери не раскрывались, Мирбах был убит, а через 10 дней "отпала и вся проблема в целом, поскольку навсегда исчезли персоны, вокруг которых вращался этот спор" (46).
До того же, как "отпала вся проблема в целом", наращивают свои успехи не только Мирбах и его советник Ритцлер в Москве, но и главнокомандующий оккупационными войсками генерал Эйхгорн и гетман Скоропадский в Киеве.
Едва бывший царский генерал П. П. Скоропадский взял из рук оккупантов
(29 апреля 1918 года) гетманскую булаву, как обратил в первую очередь свой взор на дом Ипатьева в Екатеринбурге.
"Он специально поехал к императору Вильгельму в Берлин просить о более настойчивом вмешательстве в этот вопрос... - писал нацистский автор в 1942 году. - Он сделал все возможное для уточнения с германским правительством проблемы размещения в рейхе царской семьи. По его настоянию, генерал Эйхгорн и граф Мирбах переслали царю в Екатеринбург официальное тайное приглашение германского правительства о переезде в рейх, в то же время они добивались от Советского правительства, чтобы оно разрешило царской семье такой выезд" (47).
Разрешения нет. Угрозой его не получить. О военном вмешательстве говорить пока трудно. Может быть, прибегнуть к диверсии? Такую мысль подает кайзеровским оккупантам в Киеве добравшаяся сюда троица: генерал Мосолов, князь Кочубей и принц Лейхтенбергский. В то время их "единственной целью было спасти царя и его семью, заключенных в Екатеринбурге", на каковой предмет они и "вступили в сношения с германскими властями" (48). Поскольку принц Лейхтенбергский приходится кузеном баварскому кронпринцу, ему открыт "свободный доступ к главнокомандующему генералу Эйхгорну и начальнику его штаба генералу Гренеру" (49). Трое просят: помогите вызволить из Ипатьевского дома узников. "Немцы оказались очень предупредительными. Они открыли нам кредиты, пообещали предоставить в наше распоряжение пулеметы, ружья и автомобили" (50).
Составляется вместе с кайзеровскими властями план: направить вооруженные пароходы вверх по Волге и Каме, образовать базу верстах в 60 от Екатеринбурга, а затем пробраться к городу и сильно вооруженным отрядом напасть нa ипатьевский дом. "Мы послали в Екатеринбург разведчиков... Они должны были войти в сношения с немецкими эмиссарами, тайно пребывавшими в городе, содействием которых необходимо было заручиться..." (51) После чего "я написал императору Вильгельму письмо, которое передал графу Альвенслебену, причисленному к особе гетмана... В этом письме я просил германского императора заверить государя, что ему и его семье будет дан свободный пропуск и оказан достойный прием... что он во всяком случае не будет считаться военнопленным Германии..." (52)
Пока собирали оружие и людей, пока Альвенслебен консультировался с кайзером, а затем советовался с Альвенслебеном германский представитель при гетмане граф Мумм, и здесь вопрос отпал: пришла в Киев весть, что дом Ипатьева пуст и посты вокруг него сняты.
После того, как в Киев пришла весть о конце Николая II, в Софийском соборе состоялась торжественная панихида по нем, организованная П.П. Скоропадским и главным командованием кайзеровских оккупационных войск. По требованию Эйхгорна церемонию провел митрополит Антоний Волынский. Несколько позднее "торжественно-траурный вечер памяти государя" устроили там же, в Киеве, Скоропадский и специально прибывший для этого с Дона атаман П. H. Краснов.
Еще в конце апреля 1918 года екатеринбургские условия охраны Романовых казались настолько надежнее тобольских, что не могло тут быть и сравнения.
Но уже через месяц, под влиянием событий, эта разница почти сходит на нет. А вскоре дело обернулось так, что из Екатеринбурга Романовым даже легче было бы ускользнуть, чем из Тобольска. Там в случае бегства им надо было бы преодолеть тысячи верст; тут же по отличным и густо разветвленным путям им до белочехов и дутовцев рукой подать.
Один из цитируемых здесь авторов повествует: не столь давно он встретил в Каннах бывшего белого офицера Соколова, ныне владельца ресторана n том же городе. Весной и летом 1918 года этот человек в составе обширного круга заговорщиков участвовал в подготовке освобождения царской семьи из дома Ипатьева. Сегодня бывший лейтенант Соколов отчетливо вспоминает, как включились активно в эту операцию люди Текинской ("дикой") дивизии, участвовавшей в свое время в корниловском мятеже. После подавления мятежа главари его (Корнилов, Алексеев, Деникин, Лукомский и другие) угодили в Быховскую тюрьму" туда же попали, сложив оружие, многие текинцы. В феврале 1918 года уцелевшие в Быхове подразделения "дикой" дивизии снова восстали, теперь уже против советской власти, освободили из камер монархически настроенных генералов и офицеров и под их командованием прорвались на Дон и Кубань.
И вот теперь Соколов признался своему собеседнику, что весной и летом 1918 года текинцы по тайному приказу Деникина и Алексеева рассеялись по Уралу, притаились в екатеринбургских предместьях, стягивая на подступах к дому Ипатьева невидимый пояс осады. То были отчаянные, от ненависти потерявшие голову люди, "и если они не совершили тогда нападения на особняк, то не в последнюю очередь потому, что, условившись с ними об одновременном совместном ударе, чехи в первой половине июля замедлили штурм Екатеринбурга" (53).
Несколько ранее, 10 июня, группа белых офицеров под командованием капитана Ростовцева и есаула Мамкина пыталась прорваться из предместий в город, намереваясь освободить и увезти царскую семью из заключения. Рабочему конному отряду во главе с П. 3. Ермаковым удалось эту банду перехватить и уничтожить.
Прежде чем покинуть наконец город, чего настойчиво требовали от них местные власти, Жильяр и Гиббс (как рассказывает теперь тот же бывший лейтенант Соколов) неоднократно звонили британскому консулу в Екатеринбурге Томасу Рестону, спрашивали у него советов и указаний, просили его принять какие-либо меры защиты и спасения царской семьи. К тому времени Рестон изрядно набил руку на шпионско-диверсионных махинациях в глубине России, одновременно обслуживая несколько постоянных господ и заказчиков: с одной стороны - посла Бьюкенена, бывшего его непосредственным шефом; с другой главу британской военной миссии в России генерала Альфреда Нокса, как прежде его коллегу в сходной функции Сэмюэля Хора (54); с третьей - лондонский центр Интеллидженс сервис. Будучи по натуре в общем и целом оптимистом, британский резидент на Урале - по нынешнему утверждению американского автора - в общении с Гиббсом и Жильяром якобы проявил определенный "пессимизм" (55). Он будто бы выразил мнение, что "в данной обстановке иностранное вмешательство только повредило бы узникам Ипатьевского дома" "перед лицом наличных сил Красной гвардии попытка царской семьи бежать была бы безумием это-то и навлекло бы на нее наибольшую опасность" (56).
Утверждение сомнительное: вся деятельность Рестона на востоке России была сплошным и наглым вмешательством в русские дела; "пессимизм" же Рестона не только не побудил его оказать сдерживающее влияние на подпольные банды головорезов, готовивших рабочему населению города ночь длинных ножей, напротив, Рестон обеспечивал их оружием, форсировал их боевую подготовку, требовал от них дисциплины и повиновения, координировал их взаимодействие. Последнее обстоятельство особенно существенно, если учесть разномастность сколоченных просвещенным дипломатом вооруженных банд. Дело в том, что группы этих "шуанов русской контрреволюции", численность которых американский автор оценивает в 5 тысяч человек (57), были в то время рассредоточены по нескольким городам: в Казани, Симбирске, Перми, Алапаевске и Екатеринбурге. В частности, одной из таких групп, участвовавших в заговоре и повиновавшихся консулу Рестону, был сербский батальон под командованием майора Благотича он охранял в Казани русский золотой запас, еще в 1915 году вывезенный сюда из Петрограда. 6 июля 1918 года в Симбирске, в гостинице "Троице-Спасская", открывается инспирированное Рестоном военное совещание, посвященное вопросу о мерах к освобождению царской семьи.
Председательствует на совещании полковник Каппель (тот самый, который позднее возглавит колчаковские соединения в Сибири). Присутствуют среди прочих: бывший думец, видный белогвардейский политикан Фортунатов; кадетский деятель инженер Лебедев; руководитель оперативного отдела подпольной организации капитан Степанов. Решение, единогласно принятое совещанием, гласит:
"Ночью штурмовать дом Ипатьева. Внимание красной гвардии отвлечь выступлениями в Перми и в других ближних городах. Выделить особую офицерскую команду, которая уведет семью в тайное убежище; операция сочетается с мощным славянским (то есть белочешским. - М. К.) наступлением, которое желательно назначить примерно на 15 июля" (58). Для уточнения сроков и согласовании с командованием легиона "командируется в район Екатеринбурга капитан Степанов".
...Не успел Степанов ступить на екатеринбургский перрон, как был задержан сотрудниками уральской Чека.
Одни подпольные группы чекистами раскрыты и обезврежены; члены других таятся, вглядываясь в пылающий горизонт - они еще верят, что дождутся своего часа. Заговорщиков много: еще весной, устремившись вслед за царской семьей, монархические группы перебазировались из Сибири на Урал, постарались обосноваться поближе к дому Ипатьева. Набежала сюда и многочисленная императорская родня; в том числе группа великих князей, ранее высланных из Петрограда в Вятку: они притаились в городе и подключились к участию в заговорщических кружках, интригуя и подстрекая (59). Зафиксированы несколько попыток антантовских офицеров проникнуть в ипатьевский дом: в одном случае с подложным "разрешением Москвы", в другом - с подделанным пропуском Уральского Совета, в третьем - со ссылкой на необходимость проконсультировать с бывшим верховным главнокомандующим план союзнических операций лета 1918 года...
Зловещий штрих: в нескольких сотнях шагов от дома особого назначения расположилась часть Академии Генерального штаба, переведенная сюда из Петрограда еще летом 1917 года. Это, по существу, дисциплинированная, хорошо вооруженная, состоящая из опытных офицеров боевая сила, готовая к выступлению в любой момент.
На этом общем фоне внушает тревогу слабость охраны особняка. Ее боевые качества неопределенны. Стража дома - энтузиасты революции, но оружие у них устарелое, обращаются они с ним неумело, многие прежде и винтовку в руках не держали. "Стоят люди у пулемета, а стрелять из него не умеют... Делали мы так: ставили к пулемету пост и тут же принимались его учить, как с этим оружием обращаться" (60).
Июль - в грозах. Уже его начало - в потрясениях. Рабочий Екатеринбург, привыкший к тесной связи и повседневным консультациям с Москвой, вдруг обнаруживает, что связь прервана. Из столицы пришли вести: левыми эсерами Блюмкиным и Андреевым 6 июля в здании германского посольства убит посол Мирбах. 6-7 июля в столице подняли мятеж левые эсеры. В ночь с 9 на 10 июля совершает измену левый эсер М. А. Муравьев, главнокомандующий Восточным фронтом - тем самым фронтом, положение которого прямо влияет на судьбу Екатеринбурга. Из своего штаба в Казани Муравьев с группой приспешников бежит в Симбирск, оттуда "объявляет войну" Германии, и нужна ему эта "антигерманская идея" главным образом для того, чтобы попытаться открыть белочехам фронт. 11 июля белогвардейцы поднимают мятеж в Ярославле. Все это говорит об одном: вражеское полукольцо вокруг Екатеринбурга сужается, грозящий замкнуться пояс осады становится все тесней. Уральскому Совету надо на что-то решиться.
Этот орган власти, конституировавшийся на Уральском 3-м съезде Советов в феврале 1918 года, представлял свободно выраженную волю 98 процентов избирателей Урала. Его ведущую и самую активную часть составляли рабочие депутаты от Екатеринбурга, Перми, Надеждинска, Чусовой, Лысьвы, Мотовилихи, Кунгура, Миньяра, Челябинска, Верхне-Кыштыма, Сысерти, Невьянска, Алапаевска. Это были представители районов, где власть Советов утвердилась уже в ноябре 1917 года, после победы социалистической революции в Петрограде. На основе законных полномочий, полученных от свободно избранного подавляющим большинством населения Уральского Совета, действовал его исполнительный комитет во главе с президиумом в составе 5 человек. Их имена: А. Г. Белобородов (председатель), Б. В. Дидковский (заместитель председателя), Ф.И.Голощекин, Г. Н. Сафаров и Н. Г. Толмачев.
Первоначально, когда Романовых привезли на Урал, намечалось и московскими, и уральскими инстанциями проведение открытого суда над бывшим царем (возможно, и над его супругой). Президиум ВЦИК решил вынести проект организации процесса на утверждение предстоявшего 5-го Всероссийского съезда Советов. Пока шла подготовка к съезду, Голощекин по поручению Уральского Совета выехал в Москву для доклада Президиуму ВЦИК о положении на Урале. Из доклада и ответов на вопросы выяснилось, что военная обстановка в этом районе страны быстро ухудшается. Поэтому Президиум ВЦИК отказался от своего прежнего намерения ждать съезда для решения вопроса о суде и предложил Ф. И. Голощекину: по возвращении в Екатеринбург немедленно приступить к организации процесса, с тем чтобы он по возможности состоялся еще до конца июля.
То, что ВЦИК и Уральский Совет самым серьезным образом и до последней возможности стремились к организации суда в полном соответствии с законом и процедурой и с всесторонним соблюдением действовавших в то время юридических норм, не могут не признать сегодня и самые злобствующие из так называемых советологов.
"Из показанного мною выше (о ходе гражданской войны. - М. К.) с несомненностью вытекает, что вскоре после того, как большевистские лидеры встали у власти, они в принципе согласились с идеей предания суду Николая, а также, весьма вероятно, его всеми ненавидимой жены; но под давлением проблем, гораздо более жгучих, нежели вопрос о наказании Романовых, они оказались вынужденными все дальше откладывать этот план, а затем и вовсе от него отказаться" (61).
"Быстро нараставшая угроза со стороны продвигавшихся (белых. - М. К.) армий - вот что вынудило большевиков расстаться со своими мыслями об открытом суде над царем и обратиться к иным планам относительно его семьи" (62).
12 июля Голощекин возвратился из Москвы в Екатеринбург. В тот же день состоялось чрезвычайное заседание исполкома Совета. Явился на заседание вызванный с фронта представитель командования, его попросили дать оценку военной ситуации на данный день и час. Он прямо заявил: надежды на восстановление положения на подступах к Екатеринбургу нет. Наступающие силы интервентов и белогвардейцев обходят город с юга, теснят отступающие красные части с двух сторон. От станции Кузино ударная группировка противника рвется напрямую к городу. Так как ресурсы обороны, сказал он, иссякают, а резервов живой силы и боезапаса нет и не предвидится, падение Екатеринбурга можно считать вопросом считанных дней.
Это учуял и враг, притаившийся городе. Идет лихорадочный обмен информацией и сигналами между особняком и монархическим подпольем. Романовы взывают о помощи, торопят с нападением на охрану. Письма из дома и в дом обнаруживаются в кусках хлеба, в упаковке продуктов, в пробках молочных бутылок. "В пробке бутылки со сливками, принесенной из монастыря, вспоминал комендант, - я обнаружил записку на aнглийском языке: офицер сообщал Романовым, что все приготовлено для спасения, ожидают их согласия. Бумажка была мной доставлена тов. Голощекину. После снятия с нее копии она была вложена обратно в пробку и передана по назначению. Через 2 - 3 дня таким же порядком последовал ответ Николая, что они готовы. Офицер был арестован. Он оказался офицером австрийской армии по фамилии Мачич" (63). В те же дни в одной из комнат на втором этаже идут почти непрерывные совещания с участием Боткина. В коридор высылаются на вахту Мария и Татьяна, они сидят на сундуке и рукодельничают, а как только покажется посторонний, встают и уходят в комнату, чтобы предупредить. Частенько бродит по караульным помещениям Боткин, заводит разговоры, старается что-нибудь новое выведать. Другой царский лекарь, доктор Деревенько, злоупотребил предоставленным ему правом входа в особняк в любое время (такого преимущества не имел никто, кроме членов президиума), стал агентом местных подпольных групп. Когда же в середине июня тайно прибыл в Екатеринбург белогвардейский полковник И.И. Сидоров со специальной миссией скоординировать подготовку нападения на дом Ипатьева, Деревенько взял на себя выполнение и его поручений.
"Час освобождения приближается, - гласит одна из записок Сидорова, переданная Николаю доктором Деревенько. - Дни узурпаторов сочтены. Славянские армии все более и более приближаются к Екатеринбургу. Они в нескольких верстах от города. Момент становится критическим. Этот момент наступил..." (64).
"Ваши друзья не спят, - сообщается в другой записке, - Час, столь долгожданный, настал" (65).
"С божьей помощью и с вашим хладнокровием надеемся достичь нашей цели, не рискуя ничем, - глас еще одно письмо, переданное в ocобняк. - Необходимо расклеить одно из ваших окон, чтобы вы могли его открыть; я прошу точно указать мне окно. В случае, если маленький царевич не сможет идти, дело сильно осложнится... Напишите, нужны ли два человека, чтобы его нести, и не возьмет ли это на себя кто-нибудь из вас. Нельзя ли было бы на 1 или 2 часа на это время усыпить царевича каким-нибудь наркотиком. Пусть решит это доктор (Деревенько)... Будьте спокойны. Мы не предпримем ничего, не будучи совершенно уверены в удаче заранее. Даем вам в этом торжественное обещание перед лицом бога, истории, перед собственной совестью. Офицер" (66).
Встречный поток (через того же Деревенько) выносит на волю одно из собственноручных писем Николая:
"Второе окно от угла, выходящего на площадь, стоит открыто уже два дня и даже по ночам. Окна 7-е и 8-е около главного входа, тоже выходящие на площадь, точно так же всегда открыты. Комната занята комендантом и его помощниками, которые составляют в данный момент внутреннюю охрану. Их 13 человек, вооруженных ружьями, револьверами и бомбами. Ни в одной двери, за исключением нашей, нет ключей. Комендант и его помощник входят к нам, когда хотят. Дежурный делает обход дома ночью два раза в час, и мы слышим, как он под нашими окнами бряцает оружием. На балконе стоит один пулемет, а под балконом - другой. Напротив наших окон на той стороне улицы помещается стража в маленьком домике. Она состоит из 50-ти человек. Все ключи и ключ номер 9 находятся у коменданта, который с нами обращается хорошо... (67) Перед входом всегда стоит автомобиль. От каждого сторожевого поста проведен звонок к коменданту и провода в помещение охраны и другие пункты... Известите нас, когда представится возможность, и ответьте, сможем ли мы взять с собою наших людей" (68).
...Не видя иного выхода из положения, исполнительный комитет Уральского Совета к концу того же заседания 12 июля принял решение: предать Романовых казни, не дожидаясь суда.
Везти их уже было некуда и не на чем.
(1) Дневник Николая Романова, запись от 17 (30) апреля 1918 года
(2) Авдеев, стр. 200.
(3) Жильяр, стр. 49.
(4) Соколов, стр. 218.
(5) Alexandrоv, p. 148
(6) Там же, р. 152
(7) Rolf Kreische. So steht es immer noch im Geschichtsbuch. 1947. S, 219.
(8) Соколов, стр. 77 Показания Жильяра.
(9) Соколов, стр. 251. Показания Теглевой.
(10) Там же
(11) Там же
(12) Одних только "мелких" вещей прибыло два пульмановских вагона. От губернаторского дома к тобольской пристани были доставлены 50 сундуков на 28 повозках. В Ипатьевские кладовые вещи не влезали. Авдеев распорядился внести самое необходимое на второй этаж, остальное в нераспакованном виде поставить под навесом во дворе. Все ключи (общим весом фунтов 20) находились у Романовых. Нагромождено всего было столько, что практическое пользование вещами оказалось очень трудным, если не невозможным. "...Когда им нужно было что-нибудь и начинали копаться в чемоданах, то попадалось как раз не то, что ищут... Приходилось целую кучу чемоданов не только открывать и закрывать, но и переворачивать с места на место, и на эту работу иногда требовалось несколько часов". Однажды во время таких поисков "был обнаружен целый чемодан холодного оружия: сабли, кинжалы, полевые бинокли"... Находку охрана сдала в Уральский Совет. - Авдеев, стр. 199.
Из Дармштадта позвонил в советское посольство в Берлине брат бывшей царицы Эрнст Людвиг Гессенский (Эрни) и сказал послу: он, Эрнст Людвиг, предлагает России свои добрые услуги как посредник в назревающем конфликте между Берлином и Москвой. Услуги такие: "а) он берется предотвратить германское наступление в Россию и неминуемую в таком случае, по его мнению, оккупацию всей страны; б) он берется добиться от имперского правительства сокращения или, может быть, даже аннулирования возложенной брестским трактатом на Советскую Россию военной контрибуции в сумме 300 миллионов золотых рублей. Цена обеих услуг: освобождение и отправка в Германию царской семьи. Вступит ли советская сторона в это обсуждение?" (38)
Одновременно в летние дни 1918 года все более явственно проступают признаки заинтересованности в судьбе Романовых и со стороны некоторых кругов по ту сторону Атлантики. Об этом откровенно повествует Александров.
Как уже было сказано, сигнал к мятежу в мае 1918 года дали командованию чехословацкого легиона те круги чешской крупной буржуазии, интересы которой представляли в передних антантовской верхушки Масарик и Бенеш. Фактически, признает американский автор, "авантюру на Волге" финансировали, наряду с англофранцузскими источниками, также заокеанские - в первую очередь ньюйоркский "Нэйшнл сити бэнк" (оплата поставок легиону оружия, боеприпасов, средств связи, машин и амуниции). "Брокером", то есть маклером между этим банком и легионом, "выступал Томаш Масарик - профессор, как раз в то время готовившийся въехать в ореоле освободителя в пражские Градчаны" (39). Он-то "и был тем человеком, который, с одной стороны, осуществлял дистанционное управление чехословацким легионом в России, а с другой стороны - обещал союзникам освободить и передать им бывшего царя" (40). За Гайдой, таким образом, стоял Масарик; за Масариком - "Нэйшнл сити бэнк"; за этим банком сбежавшие оружие тогдашние концерны "Ремингтон армс" и "Метэллик картридж юнион"; за этими военно-промышленными корпорациями - вся американская монополистическая олигархия, израсходовавшая миллионы долларов на пулеметы и другое оружие для белочехов и белогвардейцев - "в обмен на обещанное освобождение царя" (41).
Правда, предприятие не окупилось. Банды Гайды и Дутова не оправдали вложенные в них манхэттенскими финансистами миллионы. Уже в те дни, пишет американский автор, "мало кто питал иллюзии насчет того, что Николаю II удастся получить место для своей могилы рядом со своими предшественниками по трону в соборе Петропавловской крепости". (42) И все же факт таков, что Романовых пытались спасти одновременно два бopoвшихся между собой блока каждый в своих интересах; природа же их интересов была одна: и Вильгельму II и крайне правым антантовским кругам восстановленная в России монархия представлялась как орудие дальнейшего подчинения и закабаления страны, раздела ее на сферы влияния или даже (в кайзеровском варианте) территориального расчленения.
Все же можно сказать: кайзеровское правительство заступалось за Романовых несколько усерднее, чем его антантовские соперники. Оно бросило для натиска в этом направлении лучшие кадры своей дипломатии и шпионско-диверсионной службы.
Насколько уверены были кайзеровские власти в действенности давления и шантажа, видно из того, что Мирбах, адресуя Советскому правительству угрожающие демарши, параллельно завязывает торг с русским монархическим подпольем: как будут использованы Романовы, перед которыми вот-вот распахнется выход из Ипатьевского особняка.
По инициативе и "в ответ на призыв графа Мирбаха" (43) в мае 1918 гор в Москве собирается в глубоком подполье съезд представителей всех антисоветских партий, где официальные уполномоченные кайзеровской Германии поставили на обсуждение уже известные предложения о восстановлении в России монархии Романовых ... Предполагалось сначала восстановить Николая II, потом вторично провозгласить его отречение, поскольку первое (март 1917 года) считалось подмоченным принудительным его характером, "после чего возвести на престоле наследника" (44). Выявилось на съезде расхождение между двумя основным группами: Союзом возрождения и Национальным центром. По объяснению цитируемого автора, "обе эти групп допускали русскую монархию, но со следующим различием: консерваторы готовились принять ее из немецких рук, радикалы отказывались от всякого "подарка" из Берлина. Кандидатом германским был юный Алексей - немцам казалось, что он будет более податлив их влиянию; радикалы же предпочитали Михаила Александровича, как преемника, который 1917 году был уже однажды признан псковским актом отречения" (45). К окончательному соглашению на съезде не пришли, решили "еще немного подождать, когда раскроются двери ипатьевского дома". Но двери не раскрывались, Мирбах был убит, а через 10 дней "отпала и вся проблема в целом, поскольку навсегда исчезли персоны, вокруг которых вращался этот спор" (46).
До того же, как "отпала вся проблема в целом", наращивают свои успехи не только Мирбах и его советник Ритцлер в Москве, но и главнокомандующий оккупационными войсками генерал Эйхгорн и гетман Скоропадский в Киеве.
Едва бывший царский генерал П. П. Скоропадский взял из рук оккупантов
(29 апреля 1918 года) гетманскую булаву, как обратил в первую очередь свой взор на дом Ипатьева в Екатеринбурге.
"Он специально поехал к императору Вильгельму в Берлин просить о более настойчивом вмешательстве в этот вопрос... - писал нацистский автор в 1942 году. - Он сделал все возможное для уточнения с германским правительством проблемы размещения в рейхе царской семьи. По его настоянию, генерал Эйхгорн и граф Мирбах переслали царю в Екатеринбург официальное тайное приглашение германского правительства о переезде в рейх, в то же время они добивались от Советского правительства, чтобы оно разрешило царской семье такой выезд" (47).
Разрешения нет. Угрозой его не получить. О военном вмешательстве говорить пока трудно. Может быть, прибегнуть к диверсии? Такую мысль подает кайзеровским оккупантам в Киеве добравшаяся сюда троица: генерал Мосолов, князь Кочубей и принц Лейхтенбергский. В то время их "единственной целью было спасти царя и его семью, заключенных в Екатеринбурге", на каковой предмет они и "вступили в сношения с германскими властями" (48). Поскольку принц Лейхтенбергский приходится кузеном баварскому кронпринцу, ему открыт "свободный доступ к главнокомандующему генералу Эйхгорну и начальнику его штаба генералу Гренеру" (49). Трое просят: помогите вызволить из Ипатьевского дома узников. "Немцы оказались очень предупредительными. Они открыли нам кредиты, пообещали предоставить в наше распоряжение пулеметы, ружья и автомобили" (50).
Составляется вместе с кайзеровскими властями план: направить вооруженные пароходы вверх по Волге и Каме, образовать базу верстах в 60 от Екатеринбурга, а затем пробраться к городу и сильно вооруженным отрядом напасть нa ипатьевский дом. "Мы послали в Екатеринбург разведчиков... Они должны были войти в сношения с немецкими эмиссарами, тайно пребывавшими в городе, содействием которых необходимо было заручиться..." (51) После чего "я написал императору Вильгельму письмо, которое передал графу Альвенслебену, причисленному к особе гетмана... В этом письме я просил германского императора заверить государя, что ему и его семье будет дан свободный пропуск и оказан достойный прием... что он во всяком случае не будет считаться военнопленным Германии..." (52)
Пока собирали оружие и людей, пока Альвенслебен консультировался с кайзером, а затем советовался с Альвенслебеном германский представитель при гетмане граф Мумм, и здесь вопрос отпал: пришла в Киев весть, что дом Ипатьева пуст и посты вокруг него сняты.
После того, как в Киев пришла весть о конце Николая II, в Софийском соборе состоялась торжественная панихида по нем, организованная П.П. Скоропадским и главным командованием кайзеровских оккупационных войск. По требованию Эйхгорна церемонию провел митрополит Антоний Волынский. Несколько позднее "торжественно-траурный вечер памяти государя" устроили там же, в Киеве, Скоропадский и специально прибывший для этого с Дона атаман П. H. Краснов.
Еще в конце апреля 1918 года екатеринбургские условия охраны Романовых казались настолько надежнее тобольских, что не могло тут быть и сравнения.
Но уже через месяц, под влиянием событий, эта разница почти сходит на нет. А вскоре дело обернулось так, что из Екатеринбурга Романовым даже легче было бы ускользнуть, чем из Тобольска. Там в случае бегства им надо было бы преодолеть тысячи верст; тут же по отличным и густо разветвленным путям им до белочехов и дутовцев рукой подать.
Один из цитируемых здесь авторов повествует: не столь давно он встретил в Каннах бывшего белого офицера Соколова, ныне владельца ресторана n том же городе. Весной и летом 1918 года этот человек в составе обширного круга заговорщиков участвовал в подготовке освобождения царской семьи из дома Ипатьева. Сегодня бывший лейтенант Соколов отчетливо вспоминает, как включились активно в эту операцию люди Текинской ("дикой") дивизии, участвовавшей в свое время в корниловском мятеже. После подавления мятежа главари его (Корнилов, Алексеев, Деникин, Лукомский и другие) угодили в Быховскую тюрьму" туда же попали, сложив оружие, многие текинцы. В феврале 1918 года уцелевшие в Быхове подразделения "дикой" дивизии снова восстали, теперь уже против советской власти, освободили из камер монархически настроенных генералов и офицеров и под их командованием прорвались на Дон и Кубань.
И вот теперь Соколов признался своему собеседнику, что весной и летом 1918 года текинцы по тайному приказу Деникина и Алексеева рассеялись по Уралу, притаились в екатеринбургских предместьях, стягивая на подступах к дому Ипатьева невидимый пояс осады. То были отчаянные, от ненависти потерявшие голову люди, "и если они не совершили тогда нападения на особняк, то не в последнюю очередь потому, что, условившись с ними об одновременном совместном ударе, чехи в первой половине июля замедлили штурм Екатеринбурга" (53).
Несколько ранее, 10 июня, группа белых офицеров под командованием капитана Ростовцева и есаула Мамкина пыталась прорваться из предместий в город, намереваясь освободить и увезти царскую семью из заключения. Рабочему конному отряду во главе с П. 3. Ермаковым удалось эту банду перехватить и уничтожить.
Прежде чем покинуть наконец город, чего настойчиво требовали от них местные власти, Жильяр и Гиббс (как рассказывает теперь тот же бывший лейтенант Соколов) неоднократно звонили британскому консулу в Екатеринбурге Томасу Рестону, спрашивали у него советов и указаний, просили его принять какие-либо меры защиты и спасения царской семьи. К тому времени Рестон изрядно набил руку на шпионско-диверсионных махинациях в глубине России, одновременно обслуживая несколько постоянных господ и заказчиков: с одной стороны - посла Бьюкенена, бывшего его непосредственным шефом; с другой главу британской военной миссии в России генерала Альфреда Нокса, как прежде его коллегу в сходной функции Сэмюэля Хора (54); с третьей - лондонский центр Интеллидженс сервис. Будучи по натуре в общем и целом оптимистом, британский резидент на Урале - по нынешнему утверждению американского автора - в общении с Гиббсом и Жильяром якобы проявил определенный "пессимизм" (55). Он будто бы выразил мнение, что "в данной обстановке иностранное вмешательство только повредило бы узникам Ипатьевского дома" "перед лицом наличных сил Красной гвардии попытка царской семьи бежать была бы безумием это-то и навлекло бы на нее наибольшую опасность" (56).
Утверждение сомнительное: вся деятельность Рестона на востоке России была сплошным и наглым вмешательством в русские дела; "пессимизм" же Рестона не только не побудил его оказать сдерживающее влияние на подпольные банды головорезов, готовивших рабочему населению города ночь длинных ножей, напротив, Рестон обеспечивал их оружием, форсировал их боевую подготовку, требовал от них дисциплины и повиновения, координировал их взаимодействие. Последнее обстоятельство особенно существенно, если учесть разномастность сколоченных просвещенным дипломатом вооруженных банд. Дело в том, что группы этих "шуанов русской контрреволюции", численность которых американский автор оценивает в 5 тысяч человек (57), были в то время рассредоточены по нескольким городам: в Казани, Симбирске, Перми, Алапаевске и Екатеринбурге. В частности, одной из таких групп, участвовавших в заговоре и повиновавшихся консулу Рестону, был сербский батальон под командованием майора Благотича он охранял в Казани русский золотой запас, еще в 1915 году вывезенный сюда из Петрограда. 6 июля 1918 года в Симбирске, в гостинице "Троице-Спасская", открывается инспирированное Рестоном военное совещание, посвященное вопросу о мерах к освобождению царской семьи.
Председательствует на совещании полковник Каппель (тот самый, который позднее возглавит колчаковские соединения в Сибири). Присутствуют среди прочих: бывший думец, видный белогвардейский политикан Фортунатов; кадетский деятель инженер Лебедев; руководитель оперативного отдела подпольной организации капитан Степанов. Решение, единогласно принятое совещанием, гласит:
"Ночью штурмовать дом Ипатьева. Внимание красной гвардии отвлечь выступлениями в Перми и в других ближних городах. Выделить особую офицерскую команду, которая уведет семью в тайное убежище; операция сочетается с мощным славянским (то есть белочешским. - М. К.) наступлением, которое желательно назначить примерно на 15 июля" (58). Для уточнения сроков и согласовании с командованием легиона "командируется в район Екатеринбурга капитан Степанов".
...Не успел Степанов ступить на екатеринбургский перрон, как был задержан сотрудниками уральской Чека.
Одни подпольные группы чекистами раскрыты и обезврежены; члены других таятся, вглядываясь в пылающий горизонт - они еще верят, что дождутся своего часа. Заговорщиков много: еще весной, устремившись вслед за царской семьей, монархические группы перебазировались из Сибири на Урал, постарались обосноваться поближе к дому Ипатьева. Набежала сюда и многочисленная императорская родня; в том числе группа великих князей, ранее высланных из Петрограда в Вятку: они притаились в городе и подключились к участию в заговорщических кружках, интригуя и подстрекая (59). Зафиксированы несколько попыток антантовских офицеров проникнуть в ипатьевский дом: в одном случае с подложным "разрешением Москвы", в другом - с подделанным пропуском Уральского Совета, в третьем - со ссылкой на необходимость проконсультировать с бывшим верховным главнокомандующим план союзнических операций лета 1918 года...
Зловещий штрих: в нескольких сотнях шагов от дома особого назначения расположилась часть Академии Генерального штаба, переведенная сюда из Петрограда еще летом 1917 года. Это, по существу, дисциплинированная, хорошо вооруженная, состоящая из опытных офицеров боевая сила, готовая к выступлению в любой момент.
На этом общем фоне внушает тревогу слабость охраны особняка. Ее боевые качества неопределенны. Стража дома - энтузиасты революции, но оружие у них устарелое, обращаются они с ним неумело, многие прежде и винтовку в руках не держали. "Стоят люди у пулемета, а стрелять из него не умеют... Делали мы так: ставили к пулемету пост и тут же принимались его учить, как с этим оружием обращаться" (60).
Июль - в грозах. Уже его начало - в потрясениях. Рабочий Екатеринбург, привыкший к тесной связи и повседневным консультациям с Москвой, вдруг обнаруживает, что связь прервана. Из столицы пришли вести: левыми эсерами Блюмкиным и Андреевым 6 июля в здании германского посольства убит посол Мирбах. 6-7 июля в столице подняли мятеж левые эсеры. В ночь с 9 на 10 июля совершает измену левый эсер М. А. Муравьев, главнокомандующий Восточным фронтом - тем самым фронтом, положение которого прямо влияет на судьбу Екатеринбурга. Из своего штаба в Казани Муравьев с группой приспешников бежит в Симбирск, оттуда "объявляет войну" Германии, и нужна ему эта "антигерманская идея" главным образом для того, чтобы попытаться открыть белочехам фронт. 11 июля белогвардейцы поднимают мятеж в Ярославле. Все это говорит об одном: вражеское полукольцо вокруг Екатеринбурга сужается, грозящий замкнуться пояс осады становится все тесней. Уральскому Совету надо на что-то решиться.
Этот орган власти, конституировавшийся на Уральском 3-м съезде Советов в феврале 1918 года, представлял свободно выраженную волю 98 процентов избирателей Урала. Его ведущую и самую активную часть составляли рабочие депутаты от Екатеринбурга, Перми, Надеждинска, Чусовой, Лысьвы, Мотовилихи, Кунгура, Миньяра, Челябинска, Верхне-Кыштыма, Сысерти, Невьянска, Алапаевска. Это были представители районов, где власть Советов утвердилась уже в ноябре 1917 года, после победы социалистической революции в Петрограде. На основе законных полномочий, полученных от свободно избранного подавляющим большинством населения Уральского Совета, действовал его исполнительный комитет во главе с президиумом в составе 5 человек. Их имена: А. Г. Белобородов (председатель), Б. В. Дидковский (заместитель председателя), Ф.И.Голощекин, Г. Н. Сафаров и Н. Г. Толмачев.
Первоначально, когда Романовых привезли на Урал, намечалось и московскими, и уральскими инстанциями проведение открытого суда над бывшим царем (возможно, и над его супругой). Президиум ВЦИК решил вынести проект организации процесса на утверждение предстоявшего 5-го Всероссийского съезда Советов. Пока шла подготовка к съезду, Голощекин по поручению Уральского Совета выехал в Москву для доклада Президиуму ВЦИК о положении на Урале. Из доклада и ответов на вопросы выяснилось, что военная обстановка в этом районе страны быстро ухудшается. Поэтому Президиум ВЦИК отказался от своего прежнего намерения ждать съезда для решения вопроса о суде и предложил Ф. И. Голощекину: по возвращении в Екатеринбург немедленно приступить к организации процесса, с тем чтобы он по возможности состоялся еще до конца июля.
То, что ВЦИК и Уральский Совет самым серьезным образом и до последней возможности стремились к организации суда в полном соответствии с законом и процедурой и с всесторонним соблюдением действовавших в то время юридических норм, не могут не признать сегодня и самые злобствующие из так называемых советологов.
"Из показанного мною выше (о ходе гражданской войны. - М. К.) с несомненностью вытекает, что вскоре после того, как большевистские лидеры встали у власти, они в принципе согласились с идеей предания суду Николая, а также, весьма вероятно, его всеми ненавидимой жены; но под давлением проблем, гораздо более жгучих, нежели вопрос о наказании Романовых, они оказались вынужденными все дальше откладывать этот план, а затем и вовсе от него отказаться" (61).
"Быстро нараставшая угроза со стороны продвигавшихся (белых. - М. К.) армий - вот что вынудило большевиков расстаться со своими мыслями об открытом суде над царем и обратиться к иным планам относительно его семьи" (62).
12 июля Голощекин возвратился из Москвы в Екатеринбург. В тот же день состоялось чрезвычайное заседание исполкома Совета. Явился на заседание вызванный с фронта представитель командования, его попросили дать оценку военной ситуации на данный день и час. Он прямо заявил: надежды на восстановление положения на подступах к Екатеринбургу нет. Наступающие силы интервентов и белогвардейцев обходят город с юга, теснят отступающие красные части с двух сторон. От станции Кузино ударная группировка противника рвется напрямую к городу. Так как ресурсы обороны, сказал он, иссякают, а резервов живой силы и боезапаса нет и не предвидится, падение Екатеринбурга можно считать вопросом считанных дней.
Это учуял и враг, притаившийся городе. Идет лихорадочный обмен информацией и сигналами между особняком и монархическим подпольем. Романовы взывают о помощи, торопят с нападением на охрану. Письма из дома и в дом обнаруживаются в кусках хлеба, в упаковке продуктов, в пробках молочных бутылок. "В пробке бутылки со сливками, принесенной из монастыря, вспоминал комендант, - я обнаружил записку на aнглийском языке: офицер сообщал Романовым, что все приготовлено для спасения, ожидают их согласия. Бумажка была мной доставлена тов. Голощекину. После снятия с нее копии она была вложена обратно в пробку и передана по назначению. Через 2 - 3 дня таким же порядком последовал ответ Николая, что они готовы. Офицер был арестован. Он оказался офицером австрийской армии по фамилии Мачич" (63). В те же дни в одной из комнат на втором этаже идут почти непрерывные совещания с участием Боткина. В коридор высылаются на вахту Мария и Татьяна, они сидят на сундуке и рукодельничают, а как только покажется посторонний, встают и уходят в комнату, чтобы предупредить. Частенько бродит по караульным помещениям Боткин, заводит разговоры, старается что-нибудь новое выведать. Другой царский лекарь, доктор Деревенько, злоупотребил предоставленным ему правом входа в особняк в любое время (такого преимущества не имел никто, кроме членов президиума), стал агентом местных подпольных групп. Когда же в середине июня тайно прибыл в Екатеринбург белогвардейский полковник И.И. Сидоров со специальной миссией скоординировать подготовку нападения на дом Ипатьева, Деревенько взял на себя выполнение и его поручений.
"Час освобождения приближается, - гласит одна из записок Сидорова, переданная Николаю доктором Деревенько. - Дни узурпаторов сочтены. Славянские армии все более и более приближаются к Екатеринбургу. Они в нескольких верстах от города. Момент становится критическим. Этот момент наступил..." (64).
"Ваши друзья не спят, - сообщается в другой записке, - Час, столь долгожданный, настал" (65).
"С божьей помощью и с вашим хладнокровием надеемся достичь нашей цели, не рискуя ничем, - глас еще одно письмо, переданное в ocобняк. - Необходимо расклеить одно из ваших окон, чтобы вы могли его открыть; я прошу точно указать мне окно. В случае, если маленький царевич не сможет идти, дело сильно осложнится... Напишите, нужны ли два человека, чтобы его нести, и не возьмет ли это на себя кто-нибудь из вас. Нельзя ли было бы на 1 или 2 часа на это время усыпить царевича каким-нибудь наркотиком. Пусть решит это доктор (Деревенько)... Будьте спокойны. Мы не предпримем ничего, не будучи совершенно уверены в удаче заранее. Даем вам в этом торжественное обещание перед лицом бога, истории, перед собственной совестью. Офицер" (66).
Встречный поток (через того же Деревенько) выносит на волю одно из собственноручных писем Николая:
"Второе окно от угла, выходящего на площадь, стоит открыто уже два дня и даже по ночам. Окна 7-е и 8-е около главного входа, тоже выходящие на площадь, точно так же всегда открыты. Комната занята комендантом и его помощниками, которые составляют в данный момент внутреннюю охрану. Их 13 человек, вооруженных ружьями, револьверами и бомбами. Ни в одной двери, за исключением нашей, нет ключей. Комендант и его помощник входят к нам, когда хотят. Дежурный делает обход дома ночью два раза в час, и мы слышим, как он под нашими окнами бряцает оружием. На балконе стоит один пулемет, а под балконом - другой. Напротив наших окон на той стороне улицы помещается стража в маленьком домике. Она состоит из 50-ти человек. Все ключи и ключ номер 9 находятся у коменданта, который с нами обращается хорошо... (67) Перед входом всегда стоит автомобиль. От каждого сторожевого поста проведен звонок к коменданту и провода в помещение охраны и другие пункты... Известите нас, когда представится возможность, и ответьте, сможем ли мы взять с собою наших людей" (68).
...Не видя иного выхода из положения, исполнительный комитет Уральского Совета к концу того же заседания 12 июля принял решение: предать Романовых казни, не дожидаясь суда.
Везти их уже было некуда и не на чем.
(1) Дневник Николая Романова, запись от 17 (30) апреля 1918 года
(2) Авдеев, стр. 200.
(3) Жильяр, стр. 49.
(4) Соколов, стр. 218.
(5) Alexandrоv, p. 148
(6) Там же, р. 152
(7) Rolf Kreische. So steht es immer noch im Geschichtsbuch. 1947. S, 219.
(8) Соколов, стр. 77 Показания Жильяра.
(9) Соколов, стр. 251. Показания Теглевой.
(10) Там же
(11) Там же
(12) Одних только "мелких" вещей прибыло два пульмановских вагона. От губернаторского дома к тобольской пристани были доставлены 50 сундуков на 28 повозках. В Ипатьевские кладовые вещи не влезали. Авдеев распорядился внести самое необходимое на второй этаж, остальное в нераспакованном виде поставить под навесом во дворе. Все ключи (общим весом фунтов 20) находились у Романовых. Нагромождено всего было столько, что практическое пользование вещами оказалось очень трудным, если не невозможным. "...Когда им нужно было что-нибудь и начинали копаться в чемоданах, то попадалось как раз не то, что ищут... Приходилось целую кучу чемоданов не только открывать и закрывать, но и переворачивать с места на место, и на эту работу иногда требовалось несколько часов". Однажды во время таких поисков "был обнаружен целый чемодан холодного оружия: сабли, кинжалы, полевые бинокли"... Находку охрана сдала в Уральский Совет. - Авдеев, стр. 199.