Страница:
Вышло именно так.
За восемь лет до Екатеринбурга флигель-капитан Нилов сказал в кругу придворных, стоя в нескольких шагах от царя: "Будет революция, всех нас перевешают, а на каких фонарях - не все ли равно" (19).
Наконец, уже 10 февраля 1917 года на приеме у Николая II в Царском Селе М. В. Родзянко говорил царю:
"- Ваше величество, спасайте себя. Мы накануне огромных событий, исхода которых нельзя предвидеть. То, что делаете вы и ваше правительство, до такой степени раздражает население, что все возможно...
- Я сделаю то, что мне бог на душу положит, - отвечал царь.
- Я убежден, - продолжал Родзянко, - что не пройдет и трех недель, как вспыхнет такая революция, которая сметет вас, и вы уже не будете царствовать.
- Откуда вы это берете?
- Из всех обстоятельств, как они складываются... Вы, государь, пожнете то, что посеяли.
- Ну, бог даст...
- Бог ничего не даст... Революция неминуема" (20).
Нижегородский купец Бреев, как в наше время оффенбург-баденский публицист Хойер, отрицал за царем какую-либо провинность и даже назвал его "добродетелем". Но называть его "добродетелем, - возражал Горький, - это ошибка вашего невежества, а вернее - лицемерие и цинизм. Этот человек в глазах всех честных людей мира стоит, как самое мрачное, лживое и кровавое явление конца девятнадцатого, начала двадцатого века. Это фабрикант трупов, истребитель жизни... он играет судьбами русских людей, как слепой в шахматы" (21).
В 1905 году, получив с Дальнего Востока телеграмму об аресте революционеров, Николай II, не проявив никакого интереса к следствию или суду, начертал: "Неужели не казнены?" С тем большим основанием история задала бы такой вопрос, если бы в Екатеринбурге и Алапаевске в 1918 году участь Романовых оказалась иной, нежели та, которая их постигла.
С первых дней революции народ требовал суда над Романовыми. Он этого добился. Он же выдвинул и судей.
Проблему устранения Романовых с пути России, устремившейся в лучшее будущее, эти судьи, стражи революции, разрешили мужественно и смело, действуя в огненном кольце, стоя перед сонмом врагов.
Сегодня западная реакционная пропаганда не жалеет краски для очернения этих людей: Белобородова, Голощекина, Войкова, Ермакова, Юровского, Родионова, Хохрякова. В частности, Александров называет Хохрякова "случайно поставленным на пост председателя Тобольского Совета... жестокиморганизатором перемещения престолонаследника Алексея из Сибири на Урал... человеком с низменным и черствым сердцем, который столь же внезапно и случайно появился, как бесследно потом исчез" (22).
Но Хохряков не "случайно появился" - он вышел из матросской массы Кронштадта, поставлявшего революции самых бесстрашных бойцов. И не "бесследно исчез": он по возвращении из Тобольска ушел в Красную Армию, готовил для фронта боевые отряды, сам участвовал в боях, а 17 августа 1918 года в сражении у станции Крутиха на Урале пал смертью храбрых за советскую власть. И таков же был путь многих его товарищей. Ничего эти люди для себя лично не искали, о своей личной судьбе думали меньше всего. Не колеблясь подняли они в Екатеринбурге и Алапаевске меч, вложенный в их руки революцией, а когда пришел час, они сами бесстрашно взглянули в лицо смерти.
Белогвардейцы и их западные покровители разжигали звериную ненависть ко всем советским работникам, которые находились в Екатеринбурге в дни казни Николая и его семьи, даже если эти работники не имели прямого касательства к вынесению приговора и его исполнению. Эта кампания привела к варшавским выстрелам 1927 года.
Летом 1924 года Советское правительство запросило в Варшаве агреман (согласие) на назначение новым послом СССР в Польше П. Л. Войкова. Почти две недели польское правительство медлило с ответом. Наконец, после двух дней тайного обсуждения в политическом комитете Совета министров принимается решение: согласие на агреман поставить в зависимость от данных о роли Войкова в екатеринбургских событиях 1918 года. "С целью выяснения решающего для предоставления агремана вопроса" о причастности Войкова к этим событиям, гласило решение, польскому МИДу следует истребовать "от комиссара иностранных дел Чичерина подтверждение, что Войков к этому не причастен" (23).
22 августа польский министр иностранных дел Скшиньский направляет Г. В. Чичерину запрос. Он отдает должное "неоспоримым талантам", "объективности" и "широте взглядов" П. Л. Войкова, которого польские коллеги уже знают по совместной работе (Войков возглавлял советскую делегацию в советско-польской комиссии по реализации Рижского договора), но варшавские власти хотят знать, участвовал он в известной екатеринбургской акции или не участвовал? (24)
Как мы уже знаем, Войков не подписывал приговор семейству Романовых и не принимал участия в казни. Участие его в екатеринбургских событиях выразилось разве лишь в том, что он известил Ипатьева о временной реквизиции его особняка да еще в том, что, будучи комиссаром продовольствия, заботился о пропитании семейства Романовых, что было делом нелегким по тому времени. О чем Чичерин, в полном соответствии с истиной, 4 сентября 1924 года сообщил Скшиньскому, что Войков к акции не причастен. Попутно народный комиссар, сам бывший дворянин, выходец из старинного рода царских сановников и дипломатов, написал польскому министру: "Я не помню момента в истории борьбы польского народа против угнетения царизмом, когда борьба против последнего не выдвигалась бы как общее дело освободительного движения Польши и России" (25). По убеждению Чичерина, нет поляка, "который бы не помнил о тех ярких и глубоко прочувствованных стихах, в которых Адам Мицкевич вспоминает о своем близком общении с Пушкиным" и, между прочим, о том, как два великих поэта стояли в Петербурге перед статуей одного из царей Романовых, "покрываясь одним плащом" (26). "Я не сомневаюсь, - писал далее Чичерин, - что Адам Мицкевич был вполне солидарен с известными стихами Пушкина:
Самовластительный злодей! Тебя, твой трон я ненавижу, Твою погибель, смерть детей С жестокой радостию вижу".
Чичерин называет в своем письме и "Кордиана" Юлиуса Словацкого, чтобы напомнить адресату ту "сцену из этой драмы, где голосами из народа осуждаются на смерть не только царь, но и его семья" (27).
Чичерин выразил убеждение, что все те, кто боролся и пал за свободу России и Польши, "иначе отнеслись бы к факту уничтожения династии Романовых, чем это можно было бы заключить из ваших сообщений" (28).
Войков получил агреман. Пробыл он на посту советского посла в Польше неполных три года. 7 июня 1927 года на перроне Главного вокзала в польской столице белогвардейский террорист Б. С. Коверда шесть раз выстрелил из пистолета в упор в П. Л. Войкова и смертельно ранил его. Как само преступление, так и открывшийся 15 июня того же года судебный процесс над преступником показали, что монархические банды, орудовавшие при попустительстве польских властей, разоружаться не собираются. Источаемый ими яд ненависти отравляет атмосферу в Европе, создавая очаги угрозы миру и безопасности у самых советских границ, Встав в позу, террорист на суде заявил перед лицом сотен представителей мировой прессы и международной общественности, что выстрелами в Войкова он "отплатил за Екатеринбург".
Даже в наше время западная буржуазная пропаганда не упускает случая сказать доброе слово про убийцу Бориса Коверду. Некоторые антисоветчики не стесняются заявлять, что выстрелы Коверды "попали куда надо". (Виктор Александров называет эти выстрелы "точными", "совершенно верными", поскольку "причастность Войкова к событиям в Ипатьевском доме ни прежде, ни сейчас не вызывает ни у кого сомнений".(29))
Сегодня Коверду можно встретить в Нью-Йорке. Не так давно с ним задушевно побеседовал и Александров. Конечно, вздыхает он, десять лет довоенного сидения за польской тюремной решеткой наложили свою печать на "идеалиста" Коверду. Но времени прошло много. Жалеть не о чем. Сказали ему тогда стрелять - он и стрелял. Кто сказал? "Еще рано разглашать имена соучастников, - поясняет Коверда Александрову, - но придет день, и я их назову" (30). Пока же он, не слишком стесняясь, может засвидетельствовать, что "действовал не один и оружие дали ему антисоветские, антикоммунистические организации" (31).
Рядом с убийцей действуют отравители атмосферы - авторы и распространители фальшивок. Новейшее изделие мастерской антисоветского подлога - так называемые "Записки Войкова", пущенные в оборот и в настоящее время имеющие широкое хождение на Западе.
Речь идет, собственно, о двух фальшивках.
Первая - это "Записная книжка Войкова" (нечто вроде дневничка екатеринбургских дней). Ее якобы утаил бывший секретарь советского посольства в Варшаве, работавший вместе с Войковым. Позднее этот "видный советский дипломат", прихватив книжечку, бежал на Запад, где и предал ее гласности.
Вторая - это так называемое "досье Гутека". Дело Коверды якобы включало секретную папку переписки посла Войкова с польскими коммунистами. Он подробно рассказывал им в этих письмах, как "расправился" с царской семьей. В разрушенной гитлеровцами Варшаве сгорело и здание суда, но некий судейский чиновник Гутек спас часть документов, в том числе будто бы и папку с письмами Войкова, снеся их домой. Во время эсэсовской карательной "Операции Рейнгардт" Гутек погиб; его друзья передали папку на Запад.
Содержание обеих фальшивок - детальное описание всяких ужасов, в центре которых стоит Войков. Дикая стряпня, которая заставила бы позеленеть от зависти самых беззастенчивых подручных из кухни Иозефа Геббельса.
Уральский финал царской династии предопределила печальная, но неотвратимая историческая необходимость. В массе населения страны, которую силы контрреволюции ввергли в пучину гражданской войны, известие о казни Романовых мало кого задело за душу. Тиранили Россию Романовы, не зная сострадания. Не проявил и народ сострадания. В вечер Ходынки царская чета по пути на бал равнодушно проезжала мимо встретившейся длинной вереницы телег с трупами раздавленных и задушенных. Прошла равнодушно и Россия мимо погребального костра в урочище Четырех Братьев.
В свое время В. И. Ленин, рассматривая возможность создания в России конституционной монархии английского типа, писал, что если в такой стране, как Англия, которая не знала ни монгольского ига, ни гнета бюрократии, ни разгула военщины, "понадобилось отрубить голову одному коронованному разбойнику", чтобы обучить "конституционности" королей, то в России "надо отрубить головы по меньшей мере сотне Романовых", чтобы отучить их преемников от преступлений (32).
Революция ограничила число казненных Романовых девятнадцатью, развеяв их пепел над отрогами Уральских гор. И эту свою миссию революция выполнила с основательностью, сделавшей навсегда невозможным появление в России каких-либо преемников царской династии.
В свое время специальный корреспондент парижской газеты "Тан" в Москве, наглядевшись на коронационные торжества, повертевшись в конце дня Ходынки на балу у Монтенбло, заключил свою корреспонденцию ироническим восклицанием: "Эй, народы! Не ропщите на нас! Когда мы кончим, вы возьмете метлы. Правда, от них поднимется пыль. Но она уляжется, и можно будет дышать" (33).
Пыль улеглась, и стало возможно дышать...
(1) А.Ф. Керенский. Издалека. Сборник статей. Париж, 1921, стр. 187.
(2) там же
(3) Соколов, стр. 116.
(4) там же
(5) В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 35, стр. 63.
(6) "Исторический архив", 1958, No 1, стр. 5-6.
(7) В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 35, стр. 311.
(8) Декреты советской власти. Сб., т. 1, стр. 490-491.
(9) Известия ВЦИК, 23 февраля 1918 года
(10) "Известия ВЦИК", 6 июля 1918 года.
(11) Там же.
(12) В. Воробьев. Из воспоминаний. "Прожектор. М., N 29 (147), 15 июля 1928
(13) В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 31, стр. 12.
(14) Лев Толстой. Материалы и публикации. Тула, 1958, стр. 118.
(15) Там же.
(16) Л.Н. Толстой. Из дневников 1904 года
(17) Лев Толстой. Материалы и публикации, стр. 118.
(18) Л. Н. Толстой. Письмо к Николаю II от 16 января 1902 года.
(19) А. А. Блок. Последние дни императорской власти. Собр. соч. Изд-во "Правда", М.,1961, т.6, с.10. Далее: "Блок, стр."
(20) А.А. Блок, стр. 34-35.
(21) А. М. Горький. Письмо монархисту. Сб. "Материалы и исследования" Изд-во АН СССР. М.-Л., 1934, т. 1. стр. 57-62.
(22) Alexandrov. The end of the Romanovs. Little Brown and C°, Boston Toronto, 1966, p. 218.
(23) Документы и материалы по истории советско-польских отношений. М., 1966 т. IV, стр. 319.
(24) Документы внешней политики СССР.
(25) Документы внешней политики СССР, т. VII, стр. 440.
(26) Там же.
(27) Там же.
(28) Там же.
(29) Alexandrov, p. 228.
(30) Там же, с.236
(31) Там же.
(32) В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 21, стр. 17.
(33) Пьер д'Альгейм. Ходынский ужас. Изд-во "Голос минувшего", М., 1917, стр.174
ПРЕТЕНДЕНТЫ И ПРЕТЕНДЕНТКИ
Нашему забору двоюродный плетень.
Народное.
Престола не существует. Наследников не осталось. Но появились в разное время претенденты. Откуда же? А дело в том, что за полвека с лишним не перевелись на Западе политики, которые в свою игру охотно вводили и вводят романовских призраков. И раз есть спрос, найдутся и царские потомки, у потомков - доказательства династических прав.
Вот является, скажем, младшая дочь последнего царя, чудом спасшаяся из дома Ипатьева великая княжна Анастасия. А то еще объявился сам царевич Алексей, тоже спасшийся от казни.
Ни сами претенденты, ни их покровители на Западе никого удивить не могут. Явление более или менее примелькавшееся.
Поддерживая домогательства претендентов на царскую корону, можно десятилетиями мусолить "екатеринбургскую трагедию", пошевеливая в старых кострах антисоветской пропаганды чадящие головешки. И потом - авось удастся претендентам и их опекунам дотянуться до денег, которые, согласно некоторым источникам, поныне хранятся на счетах царской семьи в западноевропейских и американских банках. Счета немалые. Керенский в 1917 году говорил о четырнадцати миллионах рублей. В Веймарской республике газеты "Фоссише цайтунг" и "Берлинер тагеблатт" утверждали, что общая сумма вкладов царской семьи в ганноверских и дюссельдорфских банках составляла в 1913 году до 20 миллионов золотых рублей, из них на личных счетах Александры Федоровны было 8 миллионов рублей. С 1896 по 1913 год значительные суммы в золоте и девизах были депонированы царской семьей в банках Швейцарии и Англии; в разных источниках называется общая сумма порядка 300-400 - миллионов рублей. Эти вклады скрыты за системой кодов. Предполагают, что если кому удастся утвердиться в звании прямого потомка последнего царя, тот может изрядно попользоваться этими суммами.
Наибольшую известность среди претендентов получила особа, именующая себя великой княжной Анастасией Николаевной (ее еще в двадцатых годах берлинский журнал "Уху" ласково назвал "Настей Первой"). Она сутяжничает свыше полувека, замучив десятки судей и адвокатов трех режимов: веймарского, нацистского и демохристианского. Она задала работу сонму казенных и частных детективов, судебных психиатров, энтузиастов политической интриги и юридического шантажа, бульварных репортеров, мещанских романистов и авторов нравственно-назидательных проповедей. Требует эта дама в конечном счете немногого: чтобы ее, бежавшую в 1918 году из Екатеринбурга, юридически закрепили в статуте дочери последнего царя.
Уже цитированный нами Хойер располагает по этому поводу следующей информацией.
В караульной команде ипатьевского дома нес службу некий "красноармеец Чайковский". Духовно и умственно он стоял на очень высоком уровне. Спасением приглянувшейся ему великой княжны проницательный караульный решил сделать историческое дело. Вытащив из подвала раненую или просто пребывавшую в обмороке Анастасию, он под покровом ночи уложил ее D телегу, незаметно выехал из Екатеринбурга и дальше что было духу понесся прямо на юг, к румынской границе. Преодолев на телеге степи южной России, и Буг, и Днестр, беглецы въехали на каменную мостовую Бухареста. Здесь рыцарь караульный обвенчался с великой княжной. Им бы ехать куда-нибудь дальше, в Пруссию или Гессен, где у спасенной были родственники со стороны матери. Но молодожен-красноармеец вспомнил, что в России остались у него кой-какие недоделки: он жаждал отомстить Уральскому Совету за Настю и ее родителей. Лучше всего это было бы сделать, свергнув вообще советскую власть. Поэтому Чайковский, повествует далее Хойер, временно оставил царевну в Бухаресте, вернулся через Днестр в "южнорусские степи", где, однако, потерпел неудачу в первой же рукопашной схватке с "мировым коммунизмом", пав под пиками "красных казаков". Овдовевшая Настя перебралась из Румынии в Германию, надеясь, как объясняет Хойер, "найти убежище и защиту у своей тетки Ирены", то есть у сестры последней царицы, жены гросс-адмирала Генриха Прусского (он же брат кайзера Вильгельма II). Тетку свою Настя не нашла, долго скиталась по Берлину, а, впав в "отчаяние нищеты и одиночества", решила покончить с собой: бросилась в Ландверканал...
До этого места Хойер нес в "Бунте иллюстрирте" (17.III.1968) чистую околесицу, как легко догадаться. Дальше к вымыслу притягиваются имевшие место события.
Архивные документы берлинской полиции свидетельствуют, что 17 февраля 1920 года в половина девятого утра патруль извлек из Ландверканала молодую женщину, которая, по всем признакам, пыталась покончить с собой. В уголовной хронике большого города такого рода происшествие не столь уж необычно. Но обер-инспектор доктор Гейнц Грюнеберг счел нужным почему-то привлечь к этому рядовому случаю внимание публики. Отпечатав на ротаторе экстренное сообщение, обер-инспектор разослал его по берлинским редакциям.
Выуженная из канала особа поначалу ничего о себе не говорила, хотя она не была глухонемой; оставались пока неизвестными ее имя, местожительство, профессия, причина попытки самоубийства. Обер-инспектор продолжал снабжать прессу ежесуточными бюллетенями о "фройляйн неизвестной". Ее поместили в госпиталь "Элизабет", затем перевели в пригородную клинику для нервнобольных...
И вот она заговорила. Да как! Она призналась, что является Анастасией Романовой, дочерью казненного на Урале русского царя. Собственно говоря, в практике берлинской клиники для нервнобольных это тоже не бог весть какая сенсация: находились больные, называвшие себя кто Иисусом Христом, кто Юлием Цезарем или Наполеоном Бонапартом, а то еще Клеопатрой, Пенелопой.
Но доктору Грюнебергу, консультирующему каждый свой шаг с руководителями разведывательного отдела рейхсвера майором фон Лахузеном и капитаном Клейстом (племянником Эвальда Клейста, будущего командующего 1-й танковой армией вермахта), данный случай кажется чрезвычайным. Предоставив "утопленнице" возможность спокойно пожить в клинике, упомянутые стратеги из германского абвера 30 мая 1922 года перевезли ее на квартиру доктора Грюнеберга. Здесь под охраной полицейских постов состоялась первая пресс-конференция. Кроме того, "великую княжну" показывали немецким аристократам и русским белогвардейцам. Явились, в числе прочих, взглянуть на нее: генералы Людендорф и Гофман; по поручению фельдмаршала Гинденбургаего сын Отто Гинденбург, офицер рейхсвера; бывшие кайзеровские министры фон Кюльман и фон Ягов; министр внутренних дел Носке. Пришли принцы из прусского дома Гогенцоллернос и баварского дома Виттельсбахов, личные эмиссары английского короля Георга V и французского президента Пуанкаре, болгарского царя Бориса, Отто Габсбурга-сына бывшего австро-венгерского императора Карла.
Под пристальным надзором Лахусена и Клейста, при распорядительном участии доктора Грюнеберга, несостоявшаяся утопленница дает интервью и выступает с заявлениями. Да, она - младшая дочь русского императора, родилась 18 июня 1901 года в Царском Селе. Да, она бежала в роковую ночь из Екатеринбурга в традиционном русском экипаже, именуемом "телега" или "арба". Это деревянный ящик на четырех обитых железом колесах, управляемый посредством вожжей и кнута. Ее спаситель - незабываемый благородный юноша Чайковский, прежде "большевист", а потом прозревший и уверовавший в спасительность для России и Германии монархической формы правления.
Однако сразу же пошли и неувязки. Например, ко всеобщему удивлению выяснилось, что новоявленная Анастасия, свободно изъясняясь на немецком языке, да еще с заметным померанским акцентом, по-русски не говорит ни слова. Между тем все царские дети свободно говорили по-русски. Истинная Анастасия, это было известно, конечно, русским эмигрантам, почти ни слова не знала по-немецки. В наши дни шпрингеровская пресса объясняет эти давнишние языковые затруднения германской Анастасии ее "запуганностью" с той екатеринбургской ночи. Она, видите ли, стеснялась и боялась не только говорить по-русски, но и вспоминать о родной стране вообще.
Но далее. Одна из бывших фрейлин императрицы недоуменно воскликнула, что младшая царская дочь родилась не в Царском Селе, а в Петергофе, где оная фрейлина в свое время собственноручно ее пеленала.
Белоэмигранты заметили также, что "беглая красноармейская вдова", старательно крестясь по-православному, позабывшись, нет-нет да и перекрестится на католический манер. Еще конфуз: "царевна" рассказала аудитории, что родители и досточтимый Григорий называли ее "швипсик"; случившийся же в публике бывший флигель-адъютант Строганов вскочил с заявлением, что, во-первых, на настоящую Анастасию, которую он, Строганов, неоднократно держал на коленях, данная особа походит не более, чем гвоздь на панихиду; во-вторых, он отчетливо помнит, что "швипсиком" называли не Анастасию, а Марию.
Результат же был такой.
Иностранцам власти Веймарской республики легитимации не выдают. Для подопечной Лахузена-Грюпеберга сделано было исключение. По специальному разрешению коалиционного правительства Штреземана-Гильфердинга 16 сентября 1923 года получает германский паспорт Анастасия Чайковская, "русская беженка", родившаяся "в одном из предместий Петербурга" в 1901 году.
Далее события развиваются так. С ведома генерала фон Секта, главнокомандующего рейхсвером, Лахузен приставляет к Анастасии Чайковской старую сотрудницу абвера Гарриету Раттлефф-Кайльманн, в прошлом кайзеровскую резидентку в Мадриде, компаньонку и подругу Мата Хари, расстрелянной в 1915 году французами за шпионаж в пользу Германии. В те времена фрау Раттлефф-Кайльманн жила в Мюнхене, выдавая себя за "человека искусства". Она увлекалась живописью и в этом качестве поддерживала близкие творческие отношения с другим "человеком искусства" Адольфом Гитлером-Шикльгрубером. Она познакомила Гитлера с Анастасией, устраивала для нее приемы с участием прусской и белоэмигрантской аристократии, западных дипломатов и веймарских политических лидеров; возила "великую княжну" по курортам, герцогским дворцам, юнкерским поместьям.
В конце концов Анастасию Чайковскую забрал в одно из своих поместий в Южной Германии принц Лейхтенбергский, бывший флигель-адъютант царя. Живя в этом поместье, она продолжала давать интервью. Репертуар скудный, номера программы однообразные, но пропагандное свое дело Анастасия делает: не дает заглохнуть теме "уральской трагедии" в западной пропаганде. Через посредство мадам Раттлефф-Кайльманн лже-царевна помогает центрам антисоветской идеологической диверсии наводнять прессу всевозможными измышлениями. Бредни "екатеринбургской мученицы" используют в своих целях и националистическая партия Вестарпа-Гугенберга, и воинствующие реваншистские организации типа "Стальной шлем", и монархическая группа полковника рейхсвера Гинденбурга-младшего, и а особенности набирающая силу на иждивении у монополий национал-социалистская партия Адольфа Гитлера. Еще только входивший в те годы в известность Йозеф Геббельс, ближайший сотрудник фюрера, в своих тогдашних речах и писаниях (как газетных, так и "художественных") не раз ссылается на "страшную свидетельницу из уральского города с немецким названием".
И вдруг, еще в дни Веймарской республики, на Анастасию обрушивается удар. Вульгарно-либеральная "Берлинер нахтаусгабе" задумала, в сенсационных целях, доказать, что никакой Анастасии нет. Негласная сыскная группа во главе с частным детективом Мартином Кнопфом и графологом Бернардом Геннати, по заданию редакции, документально установила, что именем великой княжны Анастасии прикрывается некая Франциска Шанцковски, позднее присвоившая себе также имя Анны Андерсен, девица без определенных занятий, католического вероисповедания, из семьи разорившегося мелкого фермера, уроженка местечка Гайдендорф в округе Картхауз, Померания; рождения 16 декабря 1896 года (то есть она на 5 лет старше той особы, за которую себя выдает). По месту своего происхождения значилась в годы описываемого сыска как "выбывшая в 19-летнем возрасте неизвестно куда". (Эги данные воспроизвела и подтвердила гамбургская "Die Welt" 17 января 1970 года.)
Сыскная группа Кнопфа далее установила, что сия девица появилась в Берлине в начале 1917 года и поступила ключницей в хозяйственную часть главного полицейского управления. Затем она переквалифицировалась в шифровальщицу отдела агентурной сети; к концу того же года ее направляют осведомительницей (под видом работницы) на один из берлинских военных заводов, персонал которого состоял преимущественно из женщин. Случайным взрывом гранаты она была контужена и на некоторое время исчезла из виду. Снова объявилась ... в Ландверканале, на амплуа утопленницы.
За восемь лет до Екатеринбурга флигель-капитан Нилов сказал в кругу придворных, стоя в нескольких шагах от царя: "Будет революция, всех нас перевешают, а на каких фонарях - не все ли равно" (19).
Наконец, уже 10 февраля 1917 года на приеме у Николая II в Царском Селе М. В. Родзянко говорил царю:
"- Ваше величество, спасайте себя. Мы накануне огромных событий, исхода которых нельзя предвидеть. То, что делаете вы и ваше правительство, до такой степени раздражает население, что все возможно...
- Я сделаю то, что мне бог на душу положит, - отвечал царь.
- Я убежден, - продолжал Родзянко, - что не пройдет и трех недель, как вспыхнет такая революция, которая сметет вас, и вы уже не будете царствовать.
- Откуда вы это берете?
- Из всех обстоятельств, как они складываются... Вы, государь, пожнете то, что посеяли.
- Ну, бог даст...
- Бог ничего не даст... Революция неминуема" (20).
Нижегородский купец Бреев, как в наше время оффенбург-баденский публицист Хойер, отрицал за царем какую-либо провинность и даже назвал его "добродетелем". Но называть его "добродетелем, - возражал Горький, - это ошибка вашего невежества, а вернее - лицемерие и цинизм. Этот человек в глазах всех честных людей мира стоит, как самое мрачное, лживое и кровавое явление конца девятнадцатого, начала двадцатого века. Это фабрикант трупов, истребитель жизни... он играет судьбами русских людей, как слепой в шахматы" (21).
В 1905 году, получив с Дальнего Востока телеграмму об аресте революционеров, Николай II, не проявив никакого интереса к следствию или суду, начертал: "Неужели не казнены?" С тем большим основанием история задала бы такой вопрос, если бы в Екатеринбурге и Алапаевске в 1918 году участь Романовых оказалась иной, нежели та, которая их постигла.
С первых дней революции народ требовал суда над Романовыми. Он этого добился. Он же выдвинул и судей.
Проблему устранения Романовых с пути России, устремившейся в лучшее будущее, эти судьи, стражи революции, разрешили мужественно и смело, действуя в огненном кольце, стоя перед сонмом врагов.
Сегодня западная реакционная пропаганда не жалеет краски для очернения этих людей: Белобородова, Голощекина, Войкова, Ермакова, Юровского, Родионова, Хохрякова. В частности, Александров называет Хохрякова "случайно поставленным на пост председателя Тобольского Совета... жестокиморганизатором перемещения престолонаследника Алексея из Сибири на Урал... человеком с низменным и черствым сердцем, который столь же внезапно и случайно появился, как бесследно потом исчез" (22).
Но Хохряков не "случайно появился" - он вышел из матросской массы Кронштадта, поставлявшего революции самых бесстрашных бойцов. И не "бесследно исчез": он по возвращении из Тобольска ушел в Красную Армию, готовил для фронта боевые отряды, сам участвовал в боях, а 17 августа 1918 года в сражении у станции Крутиха на Урале пал смертью храбрых за советскую власть. И таков же был путь многих его товарищей. Ничего эти люди для себя лично не искали, о своей личной судьбе думали меньше всего. Не колеблясь подняли они в Екатеринбурге и Алапаевске меч, вложенный в их руки революцией, а когда пришел час, они сами бесстрашно взглянули в лицо смерти.
Белогвардейцы и их западные покровители разжигали звериную ненависть ко всем советским работникам, которые находились в Екатеринбурге в дни казни Николая и его семьи, даже если эти работники не имели прямого касательства к вынесению приговора и его исполнению. Эта кампания привела к варшавским выстрелам 1927 года.
Летом 1924 года Советское правительство запросило в Варшаве агреман (согласие) на назначение новым послом СССР в Польше П. Л. Войкова. Почти две недели польское правительство медлило с ответом. Наконец, после двух дней тайного обсуждения в политическом комитете Совета министров принимается решение: согласие на агреман поставить в зависимость от данных о роли Войкова в екатеринбургских событиях 1918 года. "С целью выяснения решающего для предоставления агремана вопроса" о причастности Войкова к этим событиям, гласило решение, польскому МИДу следует истребовать "от комиссара иностранных дел Чичерина подтверждение, что Войков к этому не причастен" (23).
22 августа польский министр иностранных дел Скшиньский направляет Г. В. Чичерину запрос. Он отдает должное "неоспоримым талантам", "объективности" и "широте взглядов" П. Л. Войкова, которого польские коллеги уже знают по совместной работе (Войков возглавлял советскую делегацию в советско-польской комиссии по реализации Рижского договора), но варшавские власти хотят знать, участвовал он в известной екатеринбургской акции или не участвовал? (24)
Как мы уже знаем, Войков не подписывал приговор семейству Романовых и не принимал участия в казни. Участие его в екатеринбургских событиях выразилось разве лишь в том, что он известил Ипатьева о временной реквизиции его особняка да еще в том, что, будучи комиссаром продовольствия, заботился о пропитании семейства Романовых, что было делом нелегким по тому времени. О чем Чичерин, в полном соответствии с истиной, 4 сентября 1924 года сообщил Скшиньскому, что Войков к акции не причастен. Попутно народный комиссар, сам бывший дворянин, выходец из старинного рода царских сановников и дипломатов, написал польскому министру: "Я не помню момента в истории борьбы польского народа против угнетения царизмом, когда борьба против последнего не выдвигалась бы как общее дело освободительного движения Польши и России" (25). По убеждению Чичерина, нет поляка, "который бы не помнил о тех ярких и глубоко прочувствованных стихах, в которых Адам Мицкевич вспоминает о своем близком общении с Пушкиным" и, между прочим, о том, как два великих поэта стояли в Петербурге перед статуей одного из царей Романовых, "покрываясь одним плащом" (26). "Я не сомневаюсь, - писал далее Чичерин, - что Адам Мицкевич был вполне солидарен с известными стихами Пушкина:
Самовластительный злодей! Тебя, твой трон я ненавижу, Твою погибель, смерть детей С жестокой радостию вижу".
Чичерин называет в своем письме и "Кордиана" Юлиуса Словацкого, чтобы напомнить адресату ту "сцену из этой драмы, где голосами из народа осуждаются на смерть не только царь, но и его семья" (27).
Чичерин выразил убеждение, что все те, кто боролся и пал за свободу России и Польши, "иначе отнеслись бы к факту уничтожения династии Романовых, чем это можно было бы заключить из ваших сообщений" (28).
Войков получил агреман. Пробыл он на посту советского посла в Польше неполных три года. 7 июня 1927 года на перроне Главного вокзала в польской столице белогвардейский террорист Б. С. Коверда шесть раз выстрелил из пистолета в упор в П. Л. Войкова и смертельно ранил его. Как само преступление, так и открывшийся 15 июня того же года судебный процесс над преступником показали, что монархические банды, орудовавшие при попустительстве польских властей, разоружаться не собираются. Источаемый ими яд ненависти отравляет атмосферу в Европе, создавая очаги угрозы миру и безопасности у самых советских границ, Встав в позу, террорист на суде заявил перед лицом сотен представителей мировой прессы и международной общественности, что выстрелами в Войкова он "отплатил за Екатеринбург".
Даже в наше время западная буржуазная пропаганда не упускает случая сказать доброе слово про убийцу Бориса Коверду. Некоторые антисоветчики не стесняются заявлять, что выстрелы Коверды "попали куда надо". (Виктор Александров называет эти выстрелы "точными", "совершенно верными", поскольку "причастность Войкова к событиям в Ипатьевском доме ни прежде, ни сейчас не вызывает ни у кого сомнений".(29))
Сегодня Коверду можно встретить в Нью-Йорке. Не так давно с ним задушевно побеседовал и Александров. Конечно, вздыхает он, десять лет довоенного сидения за польской тюремной решеткой наложили свою печать на "идеалиста" Коверду. Но времени прошло много. Жалеть не о чем. Сказали ему тогда стрелять - он и стрелял. Кто сказал? "Еще рано разглашать имена соучастников, - поясняет Коверда Александрову, - но придет день, и я их назову" (30). Пока же он, не слишком стесняясь, может засвидетельствовать, что "действовал не один и оружие дали ему антисоветские, антикоммунистические организации" (31).
Рядом с убийцей действуют отравители атмосферы - авторы и распространители фальшивок. Новейшее изделие мастерской антисоветского подлога - так называемые "Записки Войкова", пущенные в оборот и в настоящее время имеющие широкое хождение на Западе.
Речь идет, собственно, о двух фальшивках.
Первая - это "Записная книжка Войкова" (нечто вроде дневничка екатеринбургских дней). Ее якобы утаил бывший секретарь советского посольства в Варшаве, работавший вместе с Войковым. Позднее этот "видный советский дипломат", прихватив книжечку, бежал на Запад, где и предал ее гласности.
Вторая - это так называемое "досье Гутека". Дело Коверды якобы включало секретную папку переписки посла Войкова с польскими коммунистами. Он подробно рассказывал им в этих письмах, как "расправился" с царской семьей. В разрушенной гитлеровцами Варшаве сгорело и здание суда, но некий судейский чиновник Гутек спас часть документов, в том числе будто бы и папку с письмами Войкова, снеся их домой. Во время эсэсовской карательной "Операции Рейнгардт" Гутек погиб; его друзья передали папку на Запад.
Содержание обеих фальшивок - детальное описание всяких ужасов, в центре которых стоит Войков. Дикая стряпня, которая заставила бы позеленеть от зависти самых беззастенчивых подручных из кухни Иозефа Геббельса.
Уральский финал царской династии предопределила печальная, но неотвратимая историческая необходимость. В массе населения страны, которую силы контрреволюции ввергли в пучину гражданской войны, известие о казни Романовых мало кого задело за душу. Тиранили Россию Романовы, не зная сострадания. Не проявил и народ сострадания. В вечер Ходынки царская чета по пути на бал равнодушно проезжала мимо встретившейся длинной вереницы телег с трупами раздавленных и задушенных. Прошла равнодушно и Россия мимо погребального костра в урочище Четырех Братьев.
В свое время В. И. Ленин, рассматривая возможность создания в России конституционной монархии английского типа, писал, что если в такой стране, как Англия, которая не знала ни монгольского ига, ни гнета бюрократии, ни разгула военщины, "понадобилось отрубить голову одному коронованному разбойнику", чтобы обучить "конституционности" королей, то в России "надо отрубить головы по меньшей мере сотне Романовых", чтобы отучить их преемников от преступлений (32).
Революция ограничила число казненных Романовых девятнадцатью, развеяв их пепел над отрогами Уральских гор. И эту свою миссию революция выполнила с основательностью, сделавшей навсегда невозможным появление в России каких-либо преемников царской династии.
В свое время специальный корреспондент парижской газеты "Тан" в Москве, наглядевшись на коронационные торжества, повертевшись в конце дня Ходынки на балу у Монтенбло, заключил свою корреспонденцию ироническим восклицанием: "Эй, народы! Не ропщите на нас! Когда мы кончим, вы возьмете метлы. Правда, от них поднимется пыль. Но она уляжется, и можно будет дышать" (33).
Пыль улеглась, и стало возможно дышать...
(1) А.Ф. Керенский. Издалека. Сборник статей. Париж, 1921, стр. 187.
(2) там же
(3) Соколов, стр. 116.
(4) там же
(5) В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 35, стр. 63.
(6) "Исторический архив", 1958, No 1, стр. 5-6.
(7) В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 35, стр. 311.
(8) Декреты советской власти. Сб., т. 1, стр. 490-491.
(9) Известия ВЦИК, 23 февраля 1918 года
(10) "Известия ВЦИК", 6 июля 1918 года.
(11) Там же.
(12) В. Воробьев. Из воспоминаний. "Прожектор. М., N 29 (147), 15 июля 1928
(13) В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 31, стр. 12.
(14) Лев Толстой. Материалы и публикации. Тула, 1958, стр. 118.
(15) Там же.
(16) Л.Н. Толстой. Из дневников 1904 года
(17) Лев Толстой. Материалы и публикации, стр. 118.
(18) Л. Н. Толстой. Письмо к Николаю II от 16 января 1902 года.
(19) А. А. Блок. Последние дни императорской власти. Собр. соч. Изд-во "Правда", М.,1961, т.6, с.10. Далее: "Блок, стр."
(20) А.А. Блок, стр. 34-35.
(21) А. М. Горький. Письмо монархисту. Сб. "Материалы и исследования" Изд-во АН СССР. М.-Л., 1934, т. 1. стр. 57-62.
(22) Alexandrov. The end of the Romanovs. Little Brown and C°, Boston Toronto, 1966, p. 218.
(23) Документы и материалы по истории советско-польских отношений. М., 1966 т. IV, стр. 319.
(24) Документы внешней политики СССР.
(25) Документы внешней политики СССР, т. VII, стр. 440.
(26) Там же.
(27) Там же.
(28) Там же.
(29) Alexandrov, p. 228.
(30) Там же, с.236
(31) Там же.
(32) В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 21, стр. 17.
(33) Пьер д'Альгейм. Ходынский ужас. Изд-во "Голос минувшего", М., 1917, стр.174
ПРЕТЕНДЕНТЫ И ПРЕТЕНДЕНТКИ
Нашему забору двоюродный плетень.
Народное.
Престола не существует. Наследников не осталось. Но появились в разное время претенденты. Откуда же? А дело в том, что за полвека с лишним не перевелись на Западе политики, которые в свою игру охотно вводили и вводят романовских призраков. И раз есть спрос, найдутся и царские потомки, у потомков - доказательства династических прав.
Вот является, скажем, младшая дочь последнего царя, чудом спасшаяся из дома Ипатьева великая княжна Анастасия. А то еще объявился сам царевич Алексей, тоже спасшийся от казни.
Ни сами претенденты, ни их покровители на Западе никого удивить не могут. Явление более или менее примелькавшееся.
Поддерживая домогательства претендентов на царскую корону, можно десятилетиями мусолить "екатеринбургскую трагедию", пошевеливая в старых кострах антисоветской пропаганды чадящие головешки. И потом - авось удастся претендентам и их опекунам дотянуться до денег, которые, согласно некоторым источникам, поныне хранятся на счетах царской семьи в западноевропейских и американских банках. Счета немалые. Керенский в 1917 году говорил о четырнадцати миллионах рублей. В Веймарской республике газеты "Фоссише цайтунг" и "Берлинер тагеблатт" утверждали, что общая сумма вкладов царской семьи в ганноверских и дюссельдорфских банках составляла в 1913 году до 20 миллионов золотых рублей, из них на личных счетах Александры Федоровны было 8 миллионов рублей. С 1896 по 1913 год значительные суммы в золоте и девизах были депонированы царской семьей в банках Швейцарии и Англии; в разных источниках называется общая сумма порядка 300-400 - миллионов рублей. Эти вклады скрыты за системой кодов. Предполагают, что если кому удастся утвердиться в звании прямого потомка последнего царя, тот может изрядно попользоваться этими суммами.
Наибольшую известность среди претендентов получила особа, именующая себя великой княжной Анастасией Николаевной (ее еще в двадцатых годах берлинский журнал "Уху" ласково назвал "Настей Первой"). Она сутяжничает свыше полувека, замучив десятки судей и адвокатов трех режимов: веймарского, нацистского и демохристианского. Она задала работу сонму казенных и частных детективов, судебных психиатров, энтузиастов политической интриги и юридического шантажа, бульварных репортеров, мещанских романистов и авторов нравственно-назидательных проповедей. Требует эта дама в конечном счете немногого: чтобы ее, бежавшую в 1918 году из Екатеринбурга, юридически закрепили в статуте дочери последнего царя.
Уже цитированный нами Хойер располагает по этому поводу следующей информацией.
В караульной команде ипатьевского дома нес службу некий "красноармеец Чайковский". Духовно и умственно он стоял на очень высоком уровне. Спасением приглянувшейся ему великой княжны проницательный караульный решил сделать историческое дело. Вытащив из подвала раненую или просто пребывавшую в обмороке Анастасию, он под покровом ночи уложил ее D телегу, незаметно выехал из Екатеринбурга и дальше что было духу понесся прямо на юг, к румынской границе. Преодолев на телеге степи южной России, и Буг, и Днестр, беглецы въехали на каменную мостовую Бухареста. Здесь рыцарь караульный обвенчался с великой княжной. Им бы ехать куда-нибудь дальше, в Пруссию или Гессен, где у спасенной были родственники со стороны матери. Но молодожен-красноармеец вспомнил, что в России остались у него кой-какие недоделки: он жаждал отомстить Уральскому Совету за Настю и ее родителей. Лучше всего это было бы сделать, свергнув вообще советскую власть. Поэтому Чайковский, повествует далее Хойер, временно оставил царевну в Бухаресте, вернулся через Днестр в "южнорусские степи", где, однако, потерпел неудачу в первой же рукопашной схватке с "мировым коммунизмом", пав под пиками "красных казаков". Овдовевшая Настя перебралась из Румынии в Германию, надеясь, как объясняет Хойер, "найти убежище и защиту у своей тетки Ирены", то есть у сестры последней царицы, жены гросс-адмирала Генриха Прусского (он же брат кайзера Вильгельма II). Тетку свою Настя не нашла, долго скиталась по Берлину, а, впав в "отчаяние нищеты и одиночества", решила покончить с собой: бросилась в Ландверканал...
До этого места Хойер нес в "Бунте иллюстрирте" (17.III.1968) чистую околесицу, как легко догадаться. Дальше к вымыслу притягиваются имевшие место события.
Архивные документы берлинской полиции свидетельствуют, что 17 февраля 1920 года в половина девятого утра патруль извлек из Ландверканала молодую женщину, которая, по всем признакам, пыталась покончить с собой. В уголовной хронике большого города такого рода происшествие не столь уж необычно. Но обер-инспектор доктор Гейнц Грюнеберг счел нужным почему-то привлечь к этому рядовому случаю внимание публики. Отпечатав на ротаторе экстренное сообщение, обер-инспектор разослал его по берлинским редакциям.
Выуженная из канала особа поначалу ничего о себе не говорила, хотя она не была глухонемой; оставались пока неизвестными ее имя, местожительство, профессия, причина попытки самоубийства. Обер-инспектор продолжал снабжать прессу ежесуточными бюллетенями о "фройляйн неизвестной". Ее поместили в госпиталь "Элизабет", затем перевели в пригородную клинику для нервнобольных...
И вот она заговорила. Да как! Она призналась, что является Анастасией Романовой, дочерью казненного на Урале русского царя. Собственно говоря, в практике берлинской клиники для нервнобольных это тоже не бог весть какая сенсация: находились больные, называвшие себя кто Иисусом Христом, кто Юлием Цезарем или Наполеоном Бонапартом, а то еще Клеопатрой, Пенелопой.
Но доктору Грюнебергу, консультирующему каждый свой шаг с руководителями разведывательного отдела рейхсвера майором фон Лахузеном и капитаном Клейстом (племянником Эвальда Клейста, будущего командующего 1-й танковой армией вермахта), данный случай кажется чрезвычайным. Предоставив "утопленнице" возможность спокойно пожить в клинике, упомянутые стратеги из германского абвера 30 мая 1922 года перевезли ее на квартиру доктора Грюнеберга. Здесь под охраной полицейских постов состоялась первая пресс-конференция. Кроме того, "великую княжну" показывали немецким аристократам и русским белогвардейцам. Явились, в числе прочих, взглянуть на нее: генералы Людендорф и Гофман; по поручению фельдмаршала Гинденбургаего сын Отто Гинденбург, офицер рейхсвера; бывшие кайзеровские министры фон Кюльман и фон Ягов; министр внутренних дел Носке. Пришли принцы из прусского дома Гогенцоллернос и баварского дома Виттельсбахов, личные эмиссары английского короля Георга V и французского президента Пуанкаре, болгарского царя Бориса, Отто Габсбурга-сына бывшего австро-венгерского императора Карла.
Под пристальным надзором Лахусена и Клейста, при распорядительном участии доктора Грюнеберга, несостоявшаяся утопленница дает интервью и выступает с заявлениями. Да, она - младшая дочь русского императора, родилась 18 июня 1901 года в Царском Селе. Да, она бежала в роковую ночь из Екатеринбурга в традиционном русском экипаже, именуемом "телега" или "арба". Это деревянный ящик на четырех обитых железом колесах, управляемый посредством вожжей и кнута. Ее спаситель - незабываемый благородный юноша Чайковский, прежде "большевист", а потом прозревший и уверовавший в спасительность для России и Германии монархической формы правления.
Однако сразу же пошли и неувязки. Например, ко всеобщему удивлению выяснилось, что новоявленная Анастасия, свободно изъясняясь на немецком языке, да еще с заметным померанским акцентом, по-русски не говорит ни слова. Между тем все царские дети свободно говорили по-русски. Истинная Анастасия, это было известно, конечно, русским эмигрантам, почти ни слова не знала по-немецки. В наши дни шпрингеровская пресса объясняет эти давнишние языковые затруднения германской Анастасии ее "запуганностью" с той екатеринбургской ночи. Она, видите ли, стеснялась и боялась не только говорить по-русски, но и вспоминать о родной стране вообще.
Но далее. Одна из бывших фрейлин императрицы недоуменно воскликнула, что младшая царская дочь родилась не в Царском Селе, а в Петергофе, где оная фрейлина в свое время собственноручно ее пеленала.
Белоэмигранты заметили также, что "беглая красноармейская вдова", старательно крестясь по-православному, позабывшись, нет-нет да и перекрестится на католический манер. Еще конфуз: "царевна" рассказала аудитории, что родители и досточтимый Григорий называли ее "швипсик"; случившийся же в публике бывший флигель-адъютант Строганов вскочил с заявлением, что, во-первых, на настоящую Анастасию, которую он, Строганов, неоднократно держал на коленях, данная особа походит не более, чем гвоздь на панихиду; во-вторых, он отчетливо помнит, что "швипсиком" называли не Анастасию, а Марию.
Результат же был такой.
Иностранцам власти Веймарской республики легитимации не выдают. Для подопечной Лахузена-Грюпеберга сделано было исключение. По специальному разрешению коалиционного правительства Штреземана-Гильфердинга 16 сентября 1923 года получает германский паспорт Анастасия Чайковская, "русская беженка", родившаяся "в одном из предместий Петербурга" в 1901 году.
Далее события развиваются так. С ведома генерала фон Секта, главнокомандующего рейхсвером, Лахузен приставляет к Анастасии Чайковской старую сотрудницу абвера Гарриету Раттлефф-Кайльманн, в прошлом кайзеровскую резидентку в Мадриде, компаньонку и подругу Мата Хари, расстрелянной в 1915 году французами за шпионаж в пользу Германии. В те времена фрау Раттлефф-Кайльманн жила в Мюнхене, выдавая себя за "человека искусства". Она увлекалась живописью и в этом качестве поддерживала близкие творческие отношения с другим "человеком искусства" Адольфом Гитлером-Шикльгрубером. Она познакомила Гитлера с Анастасией, устраивала для нее приемы с участием прусской и белоэмигрантской аристократии, западных дипломатов и веймарских политических лидеров; возила "великую княжну" по курортам, герцогским дворцам, юнкерским поместьям.
В конце концов Анастасию Чайковскую забрал в одно из своих поместий в Южной Германии принц Лейхтенбергский, бывший флигель-адъютант царя. Живя в этом поместье, она продолжала давать интервью. Репертуар скудный, номера программы однообразные, но пропагандное свое дело Анастасия делает: не дает заглохнуть теме "уральской трагедии" в западной пропаганде. Через посредство мадам Раттлефф-Кайльманн лже-царевна помогает центрам антисоветской идеологической диверсии наводнять прессу всевозможными измышлениями. Бредни "екатеринбургской мученицы" используют в своих целях и националистическая партия Вестарпа-Гугенберга, и воинствующие реваншистские организации типа "Стальной шлем", и монархическая группа полковника рейхсвера Гинденбурга-младшего, и а особенности набирающая силу на иждивении у монополий национал-социалистская партия Адольфа Гитлера. Еще только входивший в те годы в известность Йозеф Геббельс, ближайший сотрудник фюрера, в своих тогдашних речах и писаниях (как газетных, так и "художественных") не раз ссылается на "страшную свидетельницу из уральского города с немецким названием".
И вдруг, еще в дни Веймарской республики, на Анастасию обрушивается удар. Вульгарно-либеральная "Берлинер нахтаусгабе" задумала, в сенсационных целях, доказать, что никакой Анастасии нет. Негласная сыскная группа во главе с частным детективом Мартином Кнопфом и графологом Бернардом Геннати, по заданию редакции, документально установила, что именем великой княжны Анастасии прикрывается некая Франциска Шанцковски, позднее присвоившая себе также имя Анны Андерсен, девица без определенных занятий, католического вероисповедания, из семьи разорившегося мелкого фермера, уроженка местечка Гайдендорф в округе Картхауз, Померания; рождения 16 декабря 1896 года (то есть она на 5 лет старше той особы, за которую себя выдает). По месту своего происхождения значилась в годы описываемого сыска как "выбывшая в 19-летнем возрасте неизвестно куда". (Эги данные воспроизвела и подтвердила гамбургская "Die Welt" 17 января 1970 года.)
Сыскная группа Кнопфа далее установила, что сия девица появилась в Берлине в начале 1917 года и поступила ключницей в хозяйственную часть главного полицейского управления. Затем она переквалифицировалась в шифровальщицу отдела агентурной сети; к концу того же года ее направляют осведомительницей (под видом работницы) на один из берлинских военных заводов, персонал которого состоял преимущественно из женщин. Случайным взрывом гранаты она была контужена и на некоторое время исчезла из виду. Снова объявилась ... в Ландверканале, на амплуа утопленницы.