Так или иначе мне нужно было дожить до момента, когда они меня
найдут. Они будут искать место авиакатастрофы, и в конце концов найдут
его, и меня они тоже найдут. Но ждать было тяжело.
Пустой голубой день разливался над белыми вершинами; потом наступала
сверкающая ночь, обычная для высокогорья, и она тоже была пуста. Не было
ни видно, ни слышно ни вертолета, ни реактивного самолета. Я был
совершенно один.
Это и было настоящей бедой.
Несколько столетий назад, когда не было телепатов, людям было
привычно одиночество. Но я не мог вспомнить время, когда я был заперт в
костистой тюрьме моего черепа, совершенно и абсолютно отрезанный от всех
остальных людей. Глухота или слепота не значили бы так много. Для телепата
же они вообще не существенны.
С тех пор, как мой самолет разбился за барьером горных вершин, я был
отрезан от своего рода. И есть что-то такое в постоянном общении разумов,
что сохраняло человека в живых. Отрубленная ветвь умирает от недостатка
кислорода. Я умирал от недостатка... никогда не существовало слова,
выражающего то, что объединяет всех телепатов. Но без этого человек
одинок, а в одиночестве человек долго не живет.
Я прислушался той частью разума, которая слышит безмолвные голоса
других разумов. Я слышал только ветер. Я видел снег, поднимающийся
перистыми, парящимися вихрями. Я видел сгущающиеся синие тени. Я посмотрел
вверх и увидел алеющую восточную вершину. Это был закат, и я был один.
Я вытянулся, прислушиваясь, а небо темнело. Звезда дрожала, мерцала,
и наконец застыла в вышине над головой. Появились другие, а воздух
становился холоднее, пока небо сверкало их западным маршем.
Стемнело. В этой темноте были звезды, и был я. Я снова лег, даже не
прислушиваясь. Мои люди ушли.
Я наблюдал за пустотой выше звезд.
Вокруг меня и надо мной не было ничего живого. Тогда почему же я
должен быть жив? И было бы легко, очень легко, утонуть в этой тишине, где
не было одиночества, потому что в ней не было жизни. Я огляделся по
сторонам, и мой мозг не нашел другого мыслящего разума. Я стал искать в
собственной памяти, и это было чуть-чуть лучше.
Воспоминания телепатов уходят очень далеко. Славный долгий путь,
начавшийся еще до рождения.
Я могу ясно видеть около двух столетий прошлого, прежде чем острые,
ясные телепатически переданные воспоминания начинают путаться и
распадаться на вторичные воспоминания, почерпнутые из книг. Книги же
восходят до Египта и Вавилона. Но это не первичные воспоминания, полные
чувствительных ноток, которые старик телепатически передает молодому, и
которые так и передаются из поколения в поколение. Наши биографии не
записаны в книги. Они записаны в наши мысли и воспоминания, особенно
Ключевые Жизни, которые подаются такими свежими, какими они однажды уже
были прожиты нашими величайшими лидерами...
Но они мертвы, и я одинок.
Нет. Не совсем одинок. Остаются воспоминания, Беркхальтер и Бартон,
Мак-Ни и Линк Коуди, и Джефф Коуди - давно уже мертвые, но все еще
трепещуще живые в воспоминаниях. Я могу вызвать любую мысль, любое чувство
- затхлый запах травы - где? - течение вытертой тропинки под спешащими
ногами - чьими?
Было бы так легко расслабиться и умереть.
Нет. Подожди. Посмотри. Они живы, Беркхальтер и Бартон, Ключевые
Жизни все еще реальны, хотя люди, однажды прожившие их, уже умерли. Они
твои люди. Ты не одинок.
Беркхальтер и Бартон, Мак-Ни, и Линк, и Джефф не мертвы. Помни о них.
Ты телепатически прожил их жизни, когда узнал о них, так же, как они
когда-то прожили их, и ты можешь прожить их снова. Ты не одинок.
Так что смотри. Начни разматывать пленку. Тогда ты вообще не будешь
одинок, ты будешь Эдом Беркхальтером, две сотни лет назад, чувствующим
холодный ветер, дующий тебе в лицо с вершин Сьерры, пахнущий луговой
травой, тянущимся мыслями, чтобы заглянуть в мозг твоего сына... сына
извлекающего звуки...
Началось.
Я был Эдом Беркхальтером.
Это было двести лет назад...
Зеленый Человек взбирался на стеклянные горы, и заросшие, похожие на
гномов лица рассматривали его из расщелин. Это был всего лишь еще один шаг
в бесконечной, захватывающей одиссее Зеленого Человека. У него уже было
много приключений - в Огненной Стране, среди Изменяющих Измерения, у вечно
смеющихся Обезьян Города, чьи грубые неловкие пальцы все время играли
лучами смерти. Тролли, однако, знали толк в магии и пытались остановить
Зеленого Человека короткими приступами. Маленькие вихри энергии взвивались
из-под ног, стараясь подставить Зеленому Человеку подножку, но его фигура
с великолепно развитыми мышцами, божественно красивая, полностью лишенная
волос, сверкала бледным зеленым светом. Вихри образовывали захватывающую
картину. Если двигаться осторожно и медленно, особенно тщательно избегая
бледно-желтых вихрей, то пройти среди них было можно.
А мохнатые гномы зло, ревниво наблюдали из своих расщелин в
стеклянных скалах.
Эл Беркхальтер, недавно достигший зрелости полных восьми лет, лениво
развалился под деревом и жевал травинку. Он был настолько погружен в свои
фантазии, что его отцу пришлось слегка толкнуть его, прежде чем в
полуоткрытых глазах отразилось понимание. А день был очень подходящим для
мечтаний - жаркое солнце и свежий ветер, дующий с востока, с белоснежных
вершин Сьерры. Ветер принес с собой легкий кисловатый запах луговой травы,
и Эд Беркхальтер радовался тому, что его сын принадлежал ко второму после
Взрыва поколению. Сам он родился через десять лет после того, как была
сброшена последняя бомба, но и воспоминания, переданные тебе, тоже могут
быть достаточно страшными.
- Привет, Эл, - сказал он, и мальчик одарил его кротко-терпеливым
взглядом из-под полуоткрытых век.
- Привет, папа.
- Хочешь пойти со мной в город?
- Не, - протянул Эл, мгновенно расслабляясь до полного оцепенения.
Эд Беркхальтер выразительно поднял бровь и уже повернулся уйти. Потом
вдруг, повинуясь мгновенному импульсу, он сделал то, что редко позволял
себе делать без разрешения другой стороны: воспользоваться своей
телепатической силой, чтобы заглянуть в сознание Эла. Он сказал себе, что
там царило некоторое колебание, его собственная подсознательная
неуверенность в своем поступке, хотя Эл уже на удивление быстро избавился
от злобной нечеловеческой бесформенности ментального детства. Было время,
когда разум Эла был шокирующе чуждым. Беркхальтер помнил несколько
неудавшихся экспериментов, проделанных им до рождения Эла; немногие
будущие отцы смогли устоять перед искушением поэкспериментировать с мозгом
эмбриона, и это вернуло Беркхальтеру ночные кошмары, которых он не знал с
юности. В них были огромные перекатывающиеся массы, шевелящаяся пустота и
прочее. Предродовые воспоминания были бессмысленны, и разобраться в них
могли только квалифицированные мнемопсихологи.
Но теперь Эл повзрослел, и мечты его, как обычно, были полны ярких
красок. Успокоенный, Беркхальтер решил, что он выполнил свою миссию
наставника, и оставил своего сына мечтать и жевать травинку.
В то же время он ощутил легкую печаль и боль, бесполезное сожаление о
том, что все это безнадежно, потому что сама жизнь так бесконечно сложна.
Конфликт, конкуренция не исчезли и после окончания войны; попытка
приспособиться даже к одному из окружающих влекло за собой конфликт, спор,
дуэль. С Элом же проблем было вдвое больше. Да, язык был по сути барьером,
и Болди по достоинству могли оценить это обстоятельство - ведь между ними
этого барьера не существовало.
Спускаясь по утоптанной тропинке, ведущей к центру города,
Беркхальтер невесело улыбнулся и коснулся длинными пальцами своего хорошо
подогнанного парика. Незнакомые люди очень часто удивлялись, когда
узнавали, что он Болди, телепат. На него смотрели с любопытством, но
вежливость не позволяла им спросить о том, каково чувствовать себя уродом,
хотя они явно думали именно об этом. Беркхальтеру, знакомому с тонкостями
дипломатии, приходилось самому вести разговор.
- Мои родные жили после Взрыва под Чикаго. Наверное, поэтому так
получилось.
- О-о!
Пристальный взгляд.
- Я слышал, именно поэтому так много...
Испуганная пауза.
- Уродства или мутации. Было и то, и другое. Я сам до сих пор не
знаю, к какой категории принадлежу, - добавлял он с обезоруживающей
откровенностью.
- Вы не урод! - протестовали они слишком бурно.
- Да, зараженные радиацией зоны вокруг очагов поражения произвели
несколько весьма странных субъектов. С плазмой зародышей случились
удивительные вещи. Большинство из них умерло; они не могли размножаться.
Но некоторых еще можно найти в санаториях - двухголовых, например, - ну,
вы о них знаете, - и тому подобное.
Все равно они всегда были взволнованы до крайности.
- Вы хотите сказать, что можете прочитать мои мысли... прямо сейчас?
- Могу, но не делаю этого. Если партнер не телепат, это тяжелая
работа. И мы, Болди, - ну, мы этого не делаем, и все. Человек с развитой
мускулатурой не стал бы расшвыривать всех попавшихся под руку. Ну,
конечно, если не хотел быть избитым толпой. Болди всегда чувствует тайную
скрытую опасность: закон Линча. И умные Болди не позволяют себе даже
намекнуть на то, что обладают сверхчувством. Они просто говорят, что
отличаются от других, и этого достаточно.
Но один вопрос всегда подразумевался, хотя и не всегда задавался:
- Если бы я был телепатом, я бы... сколько вы получаете в год?
Ответ удивлял их. Читающий мысли, конечно, мог бы разбогатеть, если
бы только захотел. Так почему же тогда Эд Беркхальтер оставался экспертом
по семантике в Модоке, городе издателей, если поездка в один из городов
науки могла бы позволить ему овладеть тайнами, которые принесли бы
состояние.
Тому была весомая причина. Отчасти просто инстинкт самосохранения.
Поэтому-то Беркхальтер и многие, подобные ему, носили парики. Впрочем,
было много Болди, которые этого не делали.
Модок был городом-близнецом Пуэбло, расположенным за горной грядой к
югу от пустыни, бывшей прежде Денвером. В Пуэбло были прессы, фотолинотипы
и машины, превращавшие рукописи в книги, после того как их обработал
Модок. В Пуэбло были вертолеты для доставки, и Олдфид, управляющий, уже
неделю требовал рукопись "Психоистория", написанный человеком из Нью-Йеля,
который очень увлекался эмоциональной стороной в ущерб словесной ясности.
Суть состояла в том, что он не доверял Беркхальтеру. И Беркхальтер,
который не был ни священником, ни психологом, вынужден был стать и тем и
другим в тайне от сбитого с толку автора "Психоистории".
Впереди внизу располагалось приземистое здание издательства, больше
напоминавшее курорт, чем что-то более утилитарное. Но это было
необходимым. Авторы были людьми специфическими, и часто было необходимо
убедить их пройти гидротерапию, прежде чем они оказывались в состоянии
работать с семантическим экспертом над своими книгами. Никто не собирался
их кусать, но они этого не понимали, и либо в ужасе жались по углам, либо
шли напролом с какими-то непонятными словами. Джим Куэйл, автор
"Психоистории", не относился ни к одной из этих групп, он просто был
заведен в тупик глубиной собственного исследования. Его собственная
история слишком хорошо подготовила его к эмоциональному погружению в
прошлое, а когда имеешь дело с человеком подобного типа, такое
обстоятельство является очень серьезным.
Доктор Мун, входивший в Коллегию, сидел возле южного входа и ел
яблоко, аккуратно чистя его своим кинжалом с серебряной рукояткой. Мун был
толстым, маленьким и бесформенным. Волос у него было немного, но телепатом
он не был: у Болди волос не было совсем. Он проглотил кусочек и помахал
Беркхальтеру.
- Эд... - хрррум... - хочу с тобой поговорить.
- Пожалуйста, - сказал Беркхальтер, останавливаясь и поворачиваясь на
пятках. Укоренившаяся привычка заставила его сесть рядом с членом
Коллегии; Болди по понятным причинам никогда не оставались стоять, когда
обычный человек сидел. Их глаза оказались на одном уровне. Беркхальтер
спросил:
- Что случилось?
- Вчера в магазин привезли немного яблок из Шасты. Скажи Этель, пусть
купит, пока их все не продали. Вот, попробуй.
Он посмотрел, как его собеседник съел кусочек, и кивнул.
- Хорошие. Я ей скажу. Впрочем, наш вертолет сломался. Этель не на то
нажала.
- Вот тебе и гарантия, - с горечью сказал Мун. - Сейчас неплохие
модели выпускает Гурон. Я беру себе новый вертолет из Мичигана. Слушай,
сегодня утром мне звонили из Пуэбло насчет книги Куэйла.
- Олдфилд?
- Наш парень, - кивнул Мун. - Он просил, чтобы ты переслал ему хотя
бы несколько глав.
Беркхальтер покачал головой.
- Не получится. Там есть несколько темных мест в самом начале,
которые следует прояснить, и Куэйл...
Он колебался.
- Что?
Беркхальтер подумал о комплексе Эдипа, обнаруженном им в разуме
Куэйла, но это было неприкосновенно, хотя бы потому, что удерживало Куэйла
от холодного логического интерпретирования Дария.
- У него там путаются мысли. Я не могу это пропустить; вчера я
пробовал почитать книгу трем различным слушателям и получил от всех троих
разные реакции. Так что "Психоистория" будет означать для всех людей все,
что угодно. Критики разнесут нас, если мы выпустим книгу в таком виде. Не
мог бы ты еще некоторое время поводить Олдфилда за нос?
- Попробую, - сказал Мун. В голосе его звучало сомнение.
- У меня есть подходящий роман, который я мог бы ему подсунуть. Это
легкий замещающий эротизм, а это безвредно; кроме того, с семантической
точки зрения он в порядке. Мы задерживали его из-за художника, но я могу
поручить это Дамэну. Я так и сделаю, да. Я пошлю рукопись в Пуэбло, и он
сможет позже сделать печатные формы. Веселая у нас жизнь, Эд.
- Даже чересчур, - заметил Беркхальтер.
Он поднялся, кивнул и отправился на поиски Куэйла, который отдыхал в
одном из соляриев.
Куэйл был худым, высоким человеком с озабоченным лицом, чем-то
напоминающим черепаху без панциря. Он лежал на плексигласовом ложе, и
прямые солнечные лучи грели его сверху, в то время как отраженные лучи
подбирались к нему снизу через прозрачный кристалл. Беркхальтер стянул
рубашку и бросил ее на скамью рядом с Куэйлом. Автор бросил взгляд на
безволосую грудь Беркхальтера, и в нем возникло полуосознанное отвращение:
"Болди... никаких тайн... не его дело... фальшивые ресницы и брови; он все
еще..."
И еще что-то угрожающее.
Беркхальтер дипломатично коснулся кнопки, и на экране появилась
увеличенная и легко читаемая страница "Психоистории". Куэйл просмотрел
лист. Он был исчеркана пометками читателей, которые Беркхальтер
расшифровал как различные реакции на то, что должно было быть
прямолинейными объяснениями. Если три читателя нашли три разных смысла в
одном параграфе, что же тогда имел в виду Куэйл? Беркхальтер осторожно
коснулся сознания, чувствуя бесполезную защиту от проникновения, баррикады
безумия, над которыми подобно тихому, ищущему ветру пробирался его
мысленный взгляд. Ни один обычный человек не мог защитить свой разум от
Болди. Но Болди могли защищать свои тайные мысли от проникновения других
телепатов. В психике существовал свой диапазон приема, своего рода...
Вот, нашел. Правда, немного запутанно. Дарий:
(Это было не просто слово, это была не просто картина. это была
поистине вторая жизнь. Но разорванная, фрагментарная. Обрывки запахов и
звуков, и воспоминания, и эмоциональные реакции. Восхищение и ненависть.
Жгучее бессилие. Черный торнадо, пахнущий елью, ревущей над картой Европы
и Азии. Запах ели становится сильнее, страшное унижение, незабываемая
боль... глаза...)
"Убирайся!"
Беркхальтер отложил микрофон диктографа и лег, глядя вверх сквозь
темные защитные очки, которые он надел.
- Я вышел, как только вы этого захотели, - сказал он. - И я сейчас
вовне!
Куэйл, тяжело дыша, лег.
- Спасибо! - сказал он. - Благодарю! Почему вы не требуете дуэли?
- Я не хочу драться с вами на дуэли, - сказал Беркхальтер. - Я
никогда в жизни не пачкал кровью свой кинжал. К тому же, я могу видеть ваш
ход мыслей. Помните, мистер Куэйл, это моя работа, и я узнал множество
вещей... которые тут же снова забыл.
- Я полагаю, это вторжение. Я говорю себе, что это ничего не значит,
но моя личная жизнь - это важно.
Беркхальтер терпеливо заметил:
- Мы должны опробовать все подходы, пока не найдем такой, который не
является слишком личным. Предположим, я для примера спрошу вас, нравится
ли вам Дарий?
(Восхищение и запах ели...)
Беркхальтер быстро проговорил:
- Я вышел. Все в порядке?
- Спасибо, - пробормотал Куэйл.
Он лег на бок, отвернувшись от собеседника. Через мгновение он
сказал:
- Наверное, это глупо - отворачиваться. Вам не нужно видеть мое лицо,
чтобы узнать, о чем я думаю.
- Вы должны открыть мне дверь, чтобы я вошел, - сказал ему
Беркхальтер.
- Я понимаю, я тоже так думаю. Но мне приходилось встречать Болди,
которые были... которые мне не нравились.
- Да, таких много. Я знаю. Те, кто не носят парики.
Куэйл сказал:
- Они прочитают ваши мысли и ошеломят вас просто ради забавы. Их
следует... лучше учить.
Беркхальтер заморгал от солнечного света.
- Да, мистер Куэйл, это так. У Болди тоже свои проблемы. Нужно уметь
ориентироваться в мире, который не является телепатическим; я думаю, что
многие Болди считают, что их возможности используются недостаточно.
Существуют работы, для которых подходят такие люди, как я...
"Люди!" - поймал он обрывок мысли Куэйла. Он проигнорировал это,
сохранив на лице обычное выражение, и продолжил.
- Семантика всегда была проблемой, даже в странах, где говорят на
одном языке. Квалифицированный Болди - отличный переводчик. И хотя Болди
не служат в сыскной полиции, они часто работают с полицией. Это все равно,
что быть машиной, которая может выполнять лишь несколько операций.
- На несколько операций больше, чем может человек, - сказал Куэйл.
"Конечно, - подумал Беркхальтер, - если бы мы могли соревноваться на
равных с нетелепатическим человечеством. Но поверит ли слепой зрячему?
Будет ли он играть с ним в покер? Неожиданная глубокая горечь оставила
неприятный привкус во рту Беркхальтера. Каков же был ответ? Резервация для
Болди? Изоляция? И будет ли нация слепых доверять тем, кто обладает
нормальным зрением? Или они будут уничтожены - они, верное средство,
система контроля, сделавшая войну невозможной!"
Он вспомнил о том, как был уничтожен Рэд Бэнк: что ж, возможно, это
было оправдано. Город рос, и вместе с ним росло личное достоинство; вы бы
никогда не допустили потери лица, пока у вас на поясе висит кинжал. И
точно такая же картина в тысячах и тысячах разбросанных по Америке
маленьких городков, каждый со своей специфической специализацией -
производство вертолетов в Гуроне и Мичигане, выращивание овощей в Коное и
Диего, текстиль и образование, искусство и машины - каждый маленький
городок подозрительно наблюдал за остальными. Научные и исследовательские
центры были немного несколько крупнее; никто не возражал против этого,
ведь ученые никогда не начинали войны, разве что их заставляли; но очень
немногие города населяли более чем несколько сотен семей. Эта была самая
эффективная система контроля: как только город проявлял желание стать
большим городом... потом столицей, потом империалистической державой - он
тут же уничтожался. Хотя, подобного уже давно не случалось. И Рэд Бэнк,
возможно, был ошибкой.
С точки зрения геополитики это было отличное устройство; социология
тоже не возражала, требуя, правда, необходимых изменений. Существовала
подсознательная тяга к хвастовству. После децентрализации права личности
стали цениться гораздо выше. И люди учились.
Они учились денежной системе, основанной на прямом товарообмене. Они
учились летать; никто больше не пользовался наземными машинами. Они
учились новому, но они не забыли Взрыв, и в тайниках возле каждого города
были спрятаны бомбы, которые могли полностью и самым фантастическим
образом истребить город, как сделали это подобные бомбы при Взрыве.
И каждый знал, как сделать эти бомбы. Они были невероятно просты.
Составные части можно было найти где угодно и легко их изготовить. Потом
можно было поднять свой вертолет над городом, сбросить вниз гигантских
размеров яйцо - и дело сделано.
Недовольных (а такие есть в любой расе), ушедших на неосвоенные
территории никто не трогал. А кочевники, опасаясь полного уничтожения,
никогда не совершали набегов и не объединялись.
Люди искусства по-своему приспособились к этому, может быть, не
слишком хорошо, но обществу они не угрожали и поэтому жили там, где
хотели, и рисовали, писали, сочиняли музыку и уходили в свои собственные
миры. Ученые, столь же беспомощные в других вещах, уходили в свои
несколько более крупные города, замыкаясь в маленькие мирки и полностью
погрузившись в науку.
А Болди - они находили работу там, где могли.
Ни один обычный человек не увидел бы окружающий мир таким, каким его
видел Беркхальтер. Он был невероятно чувствителен ко всему, что касалось
нормальных людей, придавая большее и более глубокое значение тем
человеческим ценностям, которые он, несомненно, видел в большем количестве
измерений. Кроме того, в какой-то степени - и это было неизбежно - он
смотрел на людей немного со стороны.
И все же он был человеком. Барьер, воздвигнутый телепатией, между ним
и обычными людьми, заставлял их относиться к нему с подозрением - даже
большим, чем если бы у него было две головы - тогда бы они его жалели. Как
было...
Он переключил экран, и перед ним замерцала новая страница рукописи.
- Скажите, когда, - обратился он к Куэйлу.
Куэйл зачесал назад свои седые волосы.
- Я чувствую себя сплошным комком нервов, - сказал он. - В конце
концов, пока я правлю материал, меня никогда не оставляет напряжении.
- Ладно, мы можем отложить публикацию, - небрежно предложил
Беркхальтер и был приятно удивлен, что Куэйл не клюнул на это. Он, по
крайней мере, не любил сдаваться.
- Нет. Нет, я хочу закончить все сейчас.
- Психическое очищение...
- Ну, для психолога, возможно. Но не для...
- ...Болди. Вы же знаете, что у многих психологов есть помощники -
Болди. И у них тоже неплохо получается.
Куэйл взял кальян и сделал медленный вдох.
- Я думаю... Я не много общался с Болди. Или слишком много - без
разбору. Я как-то видел нескольких в психиатрической лечебнице. Я не
обидел вас?
- Нет, - ответил Беркхальтер. - Каждая мутация происходит почти на
грани разумного. Было множество неудач. Жесткая радиация дала практически
одну полезную мутацию: безволосых телепатов, но и среди них нет абсолютно
одинаковых. Мозг, как вам известно, странное устройство. Фигурально
выражаясь, это коллоид, балансирующий на острие иглы. Если есть хоть
какой-то брак, телепатия обязательно выявит его. И окажется, что Взрыв
стал причиной дьявольского количества изменений психики. И не только среди
Болди, но и среди других мутаций, развившихся в то время. Но у Болди это
почти всегда паранойя.
- И dementia praecox, - сказал Куэйл, довольный тем, что ему удалось
заставить Беркхальтера заговорить о самом себе.
- И dementia praecox. Да. Когда помраченный ум приобретает
способность к телепатии - наследственный разум - он вообще не может
работать. Наступает дезориентация. Параноидальные группы уходят в свой
собственный мир, и dementia praecox просто не подозревают, что существует
этот мир. Возможны отклонения, но я думаю, что основа такова.
- Это звучит немного пугающе, - сказал Куэйл. - Я не могу представить
историческую параллель.
- Ее нет.
- И чем, по-вашему, это закончится?
- Я не знаю, - задумчиво сказал Беркхальтер. - Я думаю, мы
ассимилируем. Ведь прошло не так уж много времени. Мы специализируемся на
определенных направлениях, и мы можем быть полезны в некоторых работах.
- Если вас устроит такое положение. Болди, которые не носят парики...
- Они настолько раздражительны, что, я думаю, в конце концов их всех
перебьют на дуэлях, - улыбнулся Беркхальтер. - Не велика потеря. Остальные
же получат то, что нам так необходимо: понимание. У нас нет ни рогов, ни
нимбов.
Куэйл покачал головой.
- Думаю, я рад тому, что не являюсь телепатом. Разум и без того
достаточно сложен и загадочен. Спасибо за то, что дали мне высказаться. Во
всяком случае, я кое в чем разубедился. Займемся рукописью?
- Конечно, - сказал Беркхальтер, и снова на экране над ними
замелькали страницы. Куэйл казался менее напряженным, мысли его стали
более ясными, и Беркхальтер смог понять истинный смысл многих прежде
туманных выражений. Работа пошла легко, телепат диктовал новые
формулировки в диктограф, и лишь дважды им пришлось преодолевать
эмоциональные конфликты. В полдень они закончили работу, и Беркхальтер,
дружески кивнув, отправился с готовым материалом в свой кабинет, где
обнаружил на экране несколько сообщений. Он убрал повторы, и в его голубых
глазах отразилось волнение.
За завтраком он переговорил с доктором Муном. Беседа так затянулась,
что только индукционные чашки сохраняли кофе горячим, но Беркхальтеру
нужно было обсудить не один вопрос. И он уже давно знал Муна. Толстяк был
одним из немногих, у кого, он думал, даже подсознательно не вызывал