Катунин Василий. Возвращение Остапа Крымова

   Сходив в церковь, Тома поставила свечки святому Николаю и деве Марии, повинилась перед батюшкой и попросила благословить на бизнес за границей. Несмотря на настойчивые уговоры и обещания крупной взятки, батюшка благословения не дал, но грехи отпустил.
   Тома лишний раз убедилась, что грешен, как правило, не тот, кто согрешил, а тот, кто покаялся.
   Таким вот образом Тома Чугунова, крашеная блондинка сорока трех лет с лицом, несущим следы пристрастия к шампанскому, кулаками, склонными к наглым мужицким рожам, и ртом, похожим на туз червей, появилась перед княгиней Крамской и, изложив по просьбе последней свою историю, заявила, что ей позарез нужна «баронесса». И как можно скорее. Слово «баронесса» навеивало на Тому что-то развратное и вдовье, и поэтому нравилось ей больше всего.
   Остап появился в офисе уже в середине разговора.
   Обозрев спелую и налитую, как боксерская груша, фигуру бывшей проститутки, Остап подумал: «Тела давно минувших дней». Две женщины беседовали уже давно и безрезультатно.
   Понимаете, Тамара Ивановна, пусть вам не покажется мой вопрос бестактным, но наше Общество бережет честь своего имени, и нам хотелось бы знать цели, для которых вам понадобился титул, — монотонно бубнила Мария Сергеевна. Слова просачивались через пуговичную петлю ее губ, как заморенные. — Есть вещи, несовместимые с дворянским именем, тем более, что на официальных бумагах будут стоять подписи больших уважаемых людей. Проституция не может стоять рядом с понятием чести. Вот если бы…
   Если бы у бабушки был член, она была бы педерастом, — грубо прервала княгиню Тома, обозначив неутешительную альтернативу для бабушки. Чугунова явно начинала нервничать.
   Вы, прямо, как поп. Почему это вы считаете, что проституция несовместима с понятием чести? У нас она совместима со всем. Чем я хуже банкира или, скажем, политика? Даже Ленин считал, что существуют политические проститутки. Я, правда, не знаю точно, что это такое, но если бы вы берегли Россию тогда, в семнадцатом году, то, может быть, сейчас титулы не продавались бы на каждом углу. И вообще, не надо лезть в душу, оттуда и так уже нечего выносить
   То, что вы делаете, глубоко аморально, — начала горячиться Крамская. — Вы превращаете невинных девушек в падших женщин. Из-за таких, как вы, из родильного дома сразу попадают в публичный.
   А что им еще делать, бедным, когда Бог не дал ни ума, ни таланта, — раскрасневшись, повысила голос Тамара. — И не надо мне тут прикидываться Белоснежкой. Вы же прекрасно знаете, что все бабы — в той или иной мере проститутки, только не все могут себе в этом признаться. А те, кто все-таки решается, прямо начинает брать деньги, вместо того, чтобы выклянчивать их с помощью всяких уловок.
   Выходит, по-вашему, и я — проститутка? — гневно засверкала глазами Мария Сергеевна.
   А как же! — выпалила Тома, навалившись на столешницу. — Небось еще в гимназии высосала с помощью минета свой титул из какого-нибудь старенького князика.
   Мария Сергеевна поперхнулась и, не находя слов, глотала воздух открытым ртом.
   Тома, придвинувшись вплотную к княгине, взяла ее за накрахмаленный воротничок блузки и вкрадчивым голосом прошипела:
   Если ты, выдра, не продашь мне титул, то я через пять минут вернусь с кучей мусоров, и поверь, что тебе придется даром дать мне «графиню» и «принца Уэльского» каждому из них.
   Остап понял, что пора вмешиваться.
   Извините, мадам, а вы можете уточнить конкретнее, зачем вам понадобилось дворянство?
   Тома, обернувшись, смерила Остапа ироничным взглядом.
   Отвали, морячок. Таких, как ты, я щелкаю между ляжками, как гнилые орехи.
   Оригинальный способ колки орехов, — признал Крымов. — Но, я думаю, мы могли бы найти обстоятельства, которые помогут нам смягчить непреклонность Марии Сергеевны. Она ведь тоже человек и, наверное, поймет нас с вами в той мысли, что раскаяться никогда не поздно, а согрешить можно и не успеть.
   Тома, наконец, отпустила воротничок Крамской.
   Если ты тут главный, то так и говори! А то буду я тут терять время с этой старой курицей! Ишь ты, золото высшей пробы! А то я и вижу, что пробы ставить негде.
   Остап взглядом успокоил княгиню, начавшую приходить в себя, и вопросительно посмотрел на Чугунову.
   Если хотите знать, — спокойно начала Тома, — я не просто так за какую-то бумажку собираюсь выложить вам десять кусков…
   Пятнадцать, — тактично поправил Остап
   Двенадцать и ни копейки больше, — отрезала бандерша. — Мои девочки, и так, уже спят исключительно по любви.
   Как это? — вмешался Нильский.
   А вы что, думаете, двадцать долларов — это деньги? — возмущенно спросила Тома и, обернувшись к Остапу, продолжила:
   Так вот. Мне нужно имя, мне нужно прикрытие и хорошее общество. Я понимаю, что здесь, в этой стране, мне делать нечего. Хватит работать на дядю. Вон все, начиная от мелких жуликов до премьер-министров, переводят свои капиталы за границу. Мы все здесь, и мужики в том числе, как баба на курорте — работать не надо, денег не платят и трахают каждый день. Что я, дура последняя, что ли? Я прикинула, что мой капитал — девочки — уже переведен за рубеж. Так что же я тут сижу? С титулом я буду не просто Тома, а графиня Чугунова. Меня примут в любом обществе и в любом порядочном доме. С титулом я выйду в аристократические сливки, а это значит, что мои девочки будут работать не с грязными вонючими извращенцами, а с благородными людьми, сумеющими оцепить моих крошек. Ведь куколки какие! Хоть и глупые, но одна в одну, как персики… Вы что думаете, у Томы принципов нет? Я вот во время выборов за «зеленых» была. Мы с либералов и НДР целый месяц двойную цену брали.
   Посмотрев на часы, Остап прервал Чугунову.
   Ну что ж, Тамара Ивановна, я лично нахожу вашу миссию благородной и достойной. Вы не только создаете рабочие места, вы еще смотрите далеко в будущее. Думаю, что грядущие поколения греков, турков и немцев, рожденные от интернациональных браков, еще отольют вам памятник. Кстати, судя по роду вашей работы, вы имеете в городе много знакомых среди мужчин.
   А, этого добра у меня — пол-Харькова, — отмахнулась Тома.
   Ну, тогда, ввиду возможного предстоящего сотрудничества, наша фирма сделает вам небольшую скидку, и мы согласимся принять от вас всего тринадцать тысяч.
   А почему не двенадцать?
   Тысяча пойдет на компенсацию морального ущерба, нанесенного Марии Сергеевне.
   Тома удивленно пожала плечами.
   Тю! Чи не ущерб! Да я с таким ущербом могу пахать всего за червонец в час целые сутки без перерыва. Мне бы такой заработок!
   Остап посоветовал всем оставаться при своих заработках.
   Может, договоримся за бартер? У меня фотки с собой, — с надеждой в голосе спросила Тома.
   Остап скептически посмотрел на Нильского.
   Это точно отпадает.
   А как насчет кредита? — не унималась будущая баронесса.
   Если ваши девочки одеваются в кредит, то раздеваются они исключительно за наличные, — отрезал Остап и закрыл торги.

 
   Вечером …
   Из медленно проезжающих автомобилей через открытые окна вываливались в ночь сочные потоки музыки и, волоча хвосты шикарных мелодий, уносились прочь. Несколько фосфоресцирующих человеческих фигур с лицами и в позах манекенов отбрасывали на остывающий асфальт троящиеся тени. От них пахло дорогими духами и одиночеством.
   Уходи. Ступай домой, телевизор посмотри. Ты мне всех тут распугаешь… — мягкий грудной голос имел привкус «стиморола». Над ухом жужжала разноцветная реклама, голые ноги ежесекундно меняли цвет. Изогнутой засохшей соплей он прилип к ее холодному плечу.
   Иди же, говорю, вон, видишь, едут опять, — она стряхнула с себя мокрую холодную руку.
   Большой теплый автомобиль, влажно шелестя мотором, уперся близоруким светом фар в обшарпанную стену соседнего дома. Но изгибам его налощенного тела текли живые змеи разноцветных огней, разбрызгиваемых во все стороны бурлящим неоновым входом казино. В кожаной прохладной мгле салона уютно вспыхнул кончик сигареты, выхватив из темноты два глаза, в которых потягивались, задрав хвосты, два жирных кота.
   Позови ту, лохматую, — огонек поблек, и ломаные ленивые лекала дорогого дыма проплыли через область света и растворились под потолком.
   Вторая пара глаз с дергающимися низкозадыми гиенами ощупала неясные очертания лица блондинки. Тихо опустилось электрическое стекло, выполняя молчаливый ритуал интереса. Под перегидроленной копной выжженных волос спали равнодушные карие глаза и жил большой порочный рот с малиновыми губами.
   Что, парни, скучаем? — молочный мрамор затянутого бюста вплыл в открытый створ переднего окна, выгнутая спина не оставляла никакой альтернативы.
   Садись, красавица, Нас двое, — и красный огонек осветил окончательно проснувшихся котов.
   Одна не поеду. Возьмите еще вон того, худого, что смотрит. Он тихий, не помешает… И денег я за него не возьму.
   На кой хрен он нам? — клацнули зубами тупорылые гиены.
   Да так, повеселит. Или обслужит, коли охота выпадет. Аппетит приходит во время еды, — ароматизированный голос старался казаться веселым.
   Голубой?
   Нет, муж мой. Не пускает одну, никчема. Просто мука с ним.
   Пьет?
   Так нет, но для компании может. Анекдотов знает тьмущу. Да он безвредный, не бойтесь.
   Ладно, зови. Накачаем водкой, если будет мешать…
   …Выходя из ванной комнаты, жирный кот увидел переломленную пополам худую спину с выступающим хребтом, склонившуюся над недопитым стаканом.
   Эй, муж — объелся груш! Бутылку пустую со стола убери… Там мой кореш отпыхтел уже. Иди, принимай эстафету. А то замучил теорией совсем…
   Шатающаяся тень рывками продвинулась сквозь цветные пятна темной квартиры в полуосвещенную комнату, наполненную густым запахом любовного пота. По экрану маленького «панасоника» без звука бегали Том и Джерри. На плавящемся айсберге огромной смятой постели желтело горячее голое тело с размытыми контурами. Стертые аморфные губы зашептали:
   Иди сюда, зайчонок мой… Повезло нам сегодня, Андрюшка. Купим завтра твоего Клэптона. Иди, ложись рядом, я тебя жду. Потрогай, какая я жаркая. Ты ведь любишь так…

РУССКИЙ С ЕВРЕЕМ — БРАТЬЯ НАВЕК

   Если на других планетах вы не обнаружите евреев, то это только на первый взгляд. Просто они там по-другому называются.

Остап Крымов (На космодроме Байконур)

 
   Павел Ильич Делов был массивен, крепок шеей и затылком, мохнат бровями, редок ресницами и толст в кисти рук. Две суровые складки на лбу говорили о непреклонной вере в собственное достоинство и правоту. Он был типичным начальником, из тех, которые раньше ездили на «Волгах» и внушали страх и трепет одним только видом своих престарелых секретарш, демонстрируя своему руководству широту души и терпимость задницы. Образом начальника старого типа были пропитаны его незамысловатая детдомовская прическа, старомодный безликий галстук и медлительная речь, сквозь которую невозможно было просунуть даже лезвие бритвы. Такие люди, куда бы их ни послали, — на Луну, в тыл врага, в публичный дом или просто к едреной матери, — везде умудрялись быть начальниками.
   Павел Ильич солидно вплыл в кабинет, усадил свое объемное тело, напоминающее сортир Даниловны, на шаткий стул, откашлялся и вдруг неожиданно улыбнулся.
   Вы не догадаетесь, зачем я пришел? — сказал он сквозь скрываемую неловкость.
   Почему же, — ответил Остап — Вы спросили только. Что у секретаря, где тут принимают по вопросу дворянства.
   Ага, так вам уже доложили? Ладно, тогда перейдем прямо к делу. Я хотел бы, ну вы сами понимаете, воспользоваться вашей услугой, что ли. Но только у меня одно непременное условие — чтобы все это было инкогнито.
   Остап заверил Делова в полной конфиденциальности и предложил ознакомиться у княгини Крамской со всей документацией и прейскурантом. Делов отвел четверть часа своего дорогого времени на детальное изучение документов и, оставшись довольным, сделал заказ на титул князя. Следуя установленным правилам, Мария Сергеевна протянула клиенту анкету и спросила:
   Прежде чем я дам документам ход, я должна поинтересоваться у вас о целях столь ответственного шага. Поймите меня правильно, таковы наши правила.
   Делов обвел комнату подозрительным взглядом, заглянул под стол и придвинулся ближе к княгине.
   Хорошо, я вам скажу, — степенно сказал он. — Видите ли, дело в том, что мой дед, царство ему небесное, был из помещичьей семьи. При раскулачивании у нас отобрали те жалкие крохи нашего имущества, которые остались после погромов восемнадцатого года. Даже сейчас над воротами седьмого скобяного завода в Купянске остался наш вензель. Приходилось все это время скрывать. Моему деду даже пришлось в девятнадцатом году написать донос на своего дядю, тоже царство ему небесное. Но сейчас все идет, видимо, к тому, что, возможно, я захочу предъявить свои права на наше фамильное имущество. Закона еще нет, но есть прецеденты в других странах. В Прибалтике, например. Рано или поздно, такое может случиться и у нас… А земли под Люботином у нас было немерено. С землицей-то, как ни крути, руководству придется решать, иначе скоро полностью перейдем на подножный корм. Так что мои мотивы вам должны быть ясны. Но я в настоящее время являюсь депутатом горсовета, председателем комиссии, не говоря уже о моей служебной должности. Так что убедительная просьба не разглашать наш разговор. Еще рано. Не время, так сказать…
   Глядя на спесивое и одновременно заискивающее лицо Делова, Остап подумал, что в таких людях так засела привычка к лизоблюдничеству, дошедшая до состояния рефлекса, что выбейся он в самые большие начальники, мог бы сам себе автоматически пару раз лизнуть задницу.
   Княгиня понимающе вздохнула и спросила:
   Вы знаете наши расценки?
   Да, я ознакомился. Я уже обращался ранее в Москву, но там мне загнули такое, что сразу захотелось написать жалобу куда следует. У вас куда более приемлемые цены. Вот если бы вы еще уступили пару тысчонок…
   Остап окинул Делова оценивающим взглядом. Судя по литому затылку и бронебойному лбу, председатель комиссии брал не меньше пятисот баксов из одних рук за устранение им же созданных трудностей. За это он заслуживал вместо скидки только надбавку. Но, учитывая промелькнувшую в разговоре привычку пописывать жалобы, связываться с бывшим помещиком было опасно.
   Мы сможем вам уступить не более тысячи, — сказал Остап. — Но зато никаких проволочек.
   А мне некуда пока торопиться, ведь это дело не сегодняшнего дня.
   Тысяча двести, — сделал последнюю уступку Остап. — Особенно, учитывая, что нам придется сохранять конфиденциальность столь неопределенное время. Итого, получится двадцать восемь восемьсот.
   Наших? — сделав последнюю попытку, с наивным выражением лица спросил Делов.
   Как первые капли, предвещающие дождь, в глазах Делова посверкивали первые искорки надвигающегося маразма.
   Ихних! — отрезал Остап. — И полная тайна вкладов. Ваши земли и заводы ждут вас. Осталось за малым — подтвердить ваши права. Вы делаете сейчас хорошее помещение капитала. Дюпон, кстати, отвалил за «лорда» пятьсот тысяч. Не торгуйтесь, в Москве цены в три раза выше.
   В это время дверь в кабинет приоткрылась, и в образовавшейся щели показался длинный крючковатый нос с торчащей из ноздрей щепоткой волос разной длины и цвета. Нос помедлил и спросил:
   Можно войти, или и здесь тоже таки надо ждать?
   Входите, — ответил Остап, указывая Делову место за соседним столом, где сидела княгиня.
   Нос начал осторожно проникать в комнату и через секунду был дополнен бледным сморщенным лицом настолько еврейского происхождения, что пейсы и кипа могли бы показаться уже театральным реквизитом. Остап восхищенно подумал: «Боже, какой типаж! Сейчас такое встретишь уже не часто. Даже в таком городе, как Харьков. Забытый вкус».
   Здрасьте всем уважаемым людям и женщинам, — приветствовал вошедший всех присутствующих легким поклоном. — Разрешите представиться, Борух Гиршман. Там у приемной ваша девушка с глазами сказала, что это здесь можно поторговаться за дворянские титулы.
   Это не совсем верное слово, любезный, — сказал ему Остап, у которого в глазах заиграли бесовские огоньки интереса и веселья. — Не хочу повторять избитую фразу, но эта тема действительно не терпит торга… Почти.
   Вот видите! У нас уже есть «почти», — обрадовался Гиршман и подошел немного ближе. — Для еврея это уже неплохой шанс сбить цену у три раза.
   Гиршман осторожными шагами подошел вплотную к столу и без приглашения, как пыль, мягко сел на стул. Он явно относился к тому типу людей, которые всегда готовы дать совет ближнему, поскольку уже утратили способность сами подать дурной пример.
   Насколько я понял, вы к нам за титулом? — спросил Остап.
   За ним самым, будь он неладен, — печально покачал головой Борух и закатил глаза.
   А почему так трагично? — поинтересовался Крымов.
   Сто лет нужен бы мне был ваш титул! На кой ляд, скажите, он сдался старому еврею? Это все моя Песя! Уж как вобьет себе что-то у свою склочную голову, так лучше сразу лечь. Вы знаете, что может быть противней немолодого больного еврея? Правильно! Только немолодая больная еврейка… Да, когда-то и моя Песя была маленькой щебечущей птичкой. Но с годами она слегка погрузнела и в один прекрасный день закаркала. Затем моя Песя вбила себе у голову, что таки конкретно заболела, и тогда она решительно слегла. Но беда не приходит одна. На следующий день приехала ее мама и поселилась у нас ухаживать за больной. И вот идет уже пятнадцатый год. Когда я привел знакомого врача, он обслушал усю Песю и даже заглянул ей у рот. Потом он сказал, что из этой болезнью она проживет еще сто три года. Он совершенно не подумал, сколько из этой болезнью проживу я… И как… Когда в доме были дети, нам усем доставалось поровну. Но сейчас я один, как перст Не считая Песи, конечно. Но вы думаете, ее одной будет мало?.. И зачем вы только напечатали это объявление! Ведь что интересно, мы ведь газет не выписываем уже десять лет, с тех пор, как уехал наш Миша и подорожали услуги почты… Так нет же, Бетя передала нам селедки.
   Гиршман закатил глаза и надолго замолчал.
   Делов в это время сидел спиной к Гиршману и, низко склонившись над своими бумагами, как показалось Крымову, пытался остаться неузнанным.
   А причем здесь селедка? — прервал затянувшуюся паузу Остап, пытаясь вывести Боруха из состояния общения со своим Богом.
   Как причем! — с выражением полнейшего изумления воскликнул Борух. — А газета? Вы что, не знаете, что все старые люди пользуются исключительно газетой? Особенно для такого продукта, как селедка. Но разве сейчас та рыба, что была в наши времена? Раньше газету после рыбы невозможно было читать, я надевал две пары очков… а сейчас даже Песя с ее глазами… Послушайте, молодой человек, вы, случайно, не еврей? Остап улыбнулся.
   Пятнадцать лет назад полностью уверенными в том, что они не евреи, могли быть только сами евреи.
   Вы, наверное, правы. Сейчас стало модным быть евреем. Оказывается, это может еще приносить дивиденды. Я даже слышал новое слово: «торпеда». Верно, я не ошибся? Но поверьте мне, если у вас не очень молодая жена, и к тому же ей все время мерещится, что она болеет двумя третями болезней, которые находятся у энциклопедии, то на самом деле у этом нет ничего хорошего… Я посмотрел ваш прейскурант. Мне кажется, вы не учитываете современную сложную политическую и экономическую обстановку в стране. Даже на картошку цены пошли униз… Как говорится, чем дальше в лес, тем ближе вылез. Послушайте, молодой человек, а у вас нет скидок для ветеранов войны? Я прихватил с собой удостоверение. Я всегда его ношу с собой.
   Есть, — сказал Остап. — Два процента.
   Ну вот, видите, а эта глупая баба говорила мне не смешить людей. Разве ж это смех — два ранения: одно в голову, одно в ягодицу… Молодой человек, так значит, у вас есть скидка и для ветеранов труда. Правда, мое удостоверение просрочено в настоящий момент, но…
   Извините, уважаемый, но у нас только одна скидка, — перебил его Крымов.
   — Вы ведь не чернобылец?
   Нет, а что?
   Тогда бы вам был еще бесплатный подарок от фирмы.
   Так мой сын, Миша, участвовал в ликвидации. Целый месяц, как самый крайний, поливал из шланга бронетехнику… Он сейчас в Израиле. Теперь воюет там. Но если нужна доверенность…
   Нет, только сам титулующийся, — настаивал Остап, явно развлекаясь разговором.
   Гиршман нахохлился.
   Любезный, Гиршман хоть и стар, но законы знает. Насколько мне говорила Песя, дворянский титул передается по наследству. Ведь так?
   Так, — согласился Остап. По Боруху было видно, что он читал спецлитературу. По всей видимости, это были «Королева Марго», справочник по этикету и письма мамы в армию.
   Значит, и мой Мишенька тоже будет носить титул, — заключил Гиршман. — Вы что же думаете, Песя с бухты-барахты послала бы меня тратить такие деньги? Она успела сбегать к нашему Мойшику, и он ей все как по полочкам разложил — и про наследство, и про брак.
   А что о браке? — поинтересовался Остап.
   Как что? Не прикидывайтесь, что вы не знаете! Ведь если я буду граф, то и моя Песя за мной автоматом становится графиней. Верно я говорю?
   Ну, в общем-то, верно при соблюдении небольших формальностей. Но скажите мне, Борух, зачем вашей жене титул? — с неподдельным интересом спросил Остап.
   Борух сокрушенно покачал головой.
   Вбила себе у голову, что помирать скоро придется. Вот и говорит мне: пусть, мол, хоть на могиле покрасуюсь графиней. В могилу ведь денег не возьмешь…
   За исключением денег, взятых взаймы, — тонко вставил Остап.
   Гиршман с уважением посмотрел на Крымова и спросил:
   Нет, молодой человек, а вы уверены, что вы все-таки не еврей?
   Остап воздел руки к небесам.
   Разве в наше время можно в чем-либо быть уверенным, кроме своей половой принадлежности? И то…
   Борух печальной улыбкой согласился с ним и продолжил монолог своей Песи.
   Всю жизнь, говорит, в дерьме проваландались, пусть хоть на старости лет нос утрем соседям. И пилит меня, и пилит. Аж опилки посыпались. В доме, говорит, шаром покати. Из недвижимого имущества, говорит, только твой член… Пардон, мадам, это моя Песя так любит шутить, — объяснил Гиршман в сторону княгини и затем опять повернулся к Остапу. — Мише ведь ничего, говорит, не накопили, так хоть дворянский титул унаследует. Умному и красивому мужчине все пригодится… Вот только цены у вас великоваты маленько. Учтите, я — потомок известного местного пролетарского врача. У нас в городе есть даже улица…
   При этих словах Делов, склонившийся над бумагами, саркастически хмыкнул.
   Гиршман, не оборачиваясь, сказал спине депутата горсовета:
   Между прочим, я вас уже давно узнал, Павел Ильич. Вы что же, как и я, за дворянство тут интересуетесь? — и, обратившись к Остапу, добавил: — Это мой сосед, Делов Павел Ильич. Большой человек. Как и я, здесь. Жена, наверное, тоже заела.
   Делов медленно выпрямился, развернулся и с укоризной посмотрел на Крымова.
   Остап сделал успокаивающую гримасу и сказал:
   Да нет, вы ошибаетесь, месье Гиршман, это у нас комиссия из горсовета с проверкой.
   Как же, так я вам и поверил! Да у нас весь дом знает, что у их семейки до революции добра было немерено. А чего стесняться теперь? Сейчас это даже уважается.
   Я не нуждаюсь в ваших комментариях, Гиршман, — перебил его Делов. — Ну, хорошо, я-то по праву интересуюсь этим вопросом, по что вы тут делаете? Ну везде, а!? Послушайте, Борух, вы же собирались валить за бугор, зачем вам дворянство?
   Во-первых, там это дороже, — спокойно начал говорить Гиршман. — Во-вторых, вы же знаете мою Песю. В-третьих, почему вы считаете, что я намного дурней вас? Наверное, тоже с женой подсчитали, что титул пойдет на всю семейку. Какие же еврей с хохлом не купят три вещи за одну цену?
   Делов откинулся на спинку стула и в упор посмотрел на Боруха.
   Гиршман, не прикидывайтесь нищим. Это вы открыли десять лет назад первый платный туалет в центре города. Моя жена еще тогда шутила: «Эта Песя заставит своего мужа даже из говна делать деньги».
   Гиршман воинственно поднял нос.
   Да, открыл, а вы закрыли.
   А если у человека нет десяти копеек на малую нужду? — гневно сверкнул глазами Делов.
   То на большую у него их тоже не будет, — спокойно заключил Гиршман.
   Правильно сделали, что закрыли вас.
   Зато сейчас там так загажено, что зайти нельзя, и все ходят на стенку прямо около универмага.
   Послушайте, Гиршман, ну почему вы везде лезете? — протянул Делов противным голосом.
   Мы — это кто? — не понял Борух. — Я и Песя?
   Нет, вы — евреи.
   Не понятно мне только, почему такой неглупый, вроде, человек, как вы, товарищ Делов, называет словом «лезть» тот факт, что евреи делают то, что у них лучше получается.
   Может, мой сын тоже хотел бы быть врачом или юристом, так ведь не дотолпишься, кругом одни евреи.
   Ну, во-первых, у вас не сын, а дочь. Во всяком случае, ваша Вера Петровна больше ни о ком другом не знает. Во-вторых, вы хотите сказать, почему евреи редко работают фрезеровщиками, плотниками-краснодеревщиками и животноводами? Но еще меньше работают ими живущие у нас азербайджанцы, итальянцы и даже африканские негры. Зато в своих странах им все профессии по плечу. Кстати, в Израиле рабочие и крестьяне — сплошь евреи. Следуя закону выживаемости, наше племя делает то, что имеет свою незанятую нишу. Поэтому у этой стране евреи занимаются финансами, торговлей, играют в шахматы и пишут юмористические рассказы. Что тут плохого!?