Страница:
Только я не тот человек, который разменивается по мелочам, — продолжил нагнетать Остап.
Кто же хочет размениваться по мелочам! — как попугай, повторил парень, поглядывая на незнакомца с сомнением, рожденным отсутствием рубашки. Он смотрел на Остапа, как на картонную коробку из-под обуви, найденную на улице: с одной стороны, очень хотелось ее буцнуть ногой, с другой — опасно: в ней мог лежать кирпич.
Тогда разрешите представиться. Остап Крымов.
Жора Четвергов, — сказал парень и выкинул в сторону Остапа ладонь, простую и твердую, как у памятника Ленину.
Крымов машинально обратил внимание на постановку его руки. Ладонь Жоры располагалась строго вертикально, что говорило о среднем балансе уверенности в себе. Кстати, Нильский, здороваясь, протянул Крымову руку слегка обращенной ладонью кверху, что говорило о мягкости характера и открытости.
Итак, Четвергов, — повторил Остап, определяя по жесткости ладони ее знакомство со слесарным инструментом. В школе, наверное, вас звали просто Четверг.
Откуда вы знаете? — слегка засомневавшись в новом начальнике, спросил Жора.
Просто я знаком с полетом фантазии нашего народа. Можете не сомневаться, молодой человек, если бы я был вашим одноклассником, вас бы уже лет двадцать называли Пятницей.
Почему Пятницей? — спросил Жора. Как лучший способ ведения беседы, он всегда предпочитал задавать вопросы, потому что относился к той категории людей, которые пишут скверно, говорят плохо, а думают только в крайнем случае.
А что, вам больше нравится Среда? — спросил Остап и, взяв Жору за руку, начал не спеша прогуливаться вдоль касс,
Кстати, мы, вообще-то, не знакомы, но я могу рассказать кое-что о вас. Я большой физиономист, не удивляйтесь, мой милый Пятница, Хотите, погадаю по вашему лицу?
Может, лучше по руке? — спросил Жора.
Нет. Только по лицу. По руке гадают цыгане и шарлатаны.
Валяйте, — разрешил Жора, поскольку с него за это денег не просили.
Остап, прищурившись, взглянул на парня.
Несомненно, вы являетесь типичным представителем нашего народа, в который легко верят революционеры и попы, но доверять которому противопоказано и тем, и другим. В свое время вы уклонились от воинской обязанности, затем — от права на труд. И я думаю, вы, вообще, — талантливый уклонист. Такому, как вы, пальцев в рот не клади — свистните. Зная, что семья заменяет человеку все, вы, выбирая между семьей и всем, выбрали последнее. В настоящее время в вашей душе не осталось места, где бы не ступала нога человека по имени женщина. Как ни ловчились, вы все же попали в брачные сети. Но затем временно приостановили свое членство в семье. Очень вероятно, что не в одной. Я верю, что вы не раз давали себе слово стать другим человеком. И становились им, но вскоре этот другой тоже начинал красть. Вы всегда были легки на подъем для падения в очередную яму краха ваших финансовых начинаний. Бизнесом вы начали заниматься очень рано. Еще во втором классе, наверное, помогали своим родителям экономить деньги на учебниках, оставаясь на второй год. Гигиене вы традиционно отводите не самые почетные места в вашей жизни. С милицией у вас трудные отношения, но взаимные, — вы не любите друг друга. Очень вероятно, что именно поэтому, выступая антиподом Феликса Дзержинского, вы идете по жизни с холодным сердцем, горячим умом и грязными руками.
Жора посмотрел на свои черные ногти и неопределенно хмыкнул.
Если мы уже договорились насчет работы, — продолжил Остап, — то я хочу предложить вам должность Пятницы.
Жора не стал спорить, тем более, что не читал «Робинзона Крузо». Он решил перейти к делу.
Так в чем работа?
Не торопитесь, мой дорогой Пятница. Кстати, сколько вам лет?
Тридцать.
Сколько раз были женаты?
Жора замешкался. Видимо, у него не было точного ответа на этот вопрос.
Ясно, — сказал Остап. — Дети?
Жора поднял глаза к лепному куполу вокзала, где на панно счастливые дети сталинских времен были прорежены не менее счастливыми сталеварами и шахтерами. Он углубился в сложные математические расчеты.
Понятно, — констатировал Остап. — Признавайтесь, сколько капусты вы перевели на своих детей? Алименты?
Жора уныло кивнул и потупил глаза.
С дерева вашей любви облетели все листья, кроме исполнительного. Ну ладно, с этим мы разберемся, — кинул Остап. — Порой так трудно выйти в люди и сохраниться человеком.
Жора почувствовал, как в районе затылка в нем зародилось чувство уважения к шефу. Остап придирчиво оглядел Жору.
Вы пьете?
Нет, — категорично ответил Четвергов.
Курите?
Бросаю.
Верю, — сказал Остап, но с сомнением двинул бровью. — Вы, наверное, находитесь на той стадии, на которой перестаете сами покупать сигареты. Как с женщинами? Излишества присутствуют?
Боже упаси! — замахал руками Жора.
Так что, получается, что у вас всего один порок? — недоуменно спросил Остап.
Какой? — удивился Жора.
Вы — лгун. Впрочем, это, может быть, сейчас и не порок, а средство к существованию.
В это время тоненький румяный юноша, видимо, опаздывающий к поезду, пытаясь прошмыгнуть между говорящими мужчинами, слегка толкнул Остапа в плечо. Молниеносным движением, подобным броску языка лягушки за мухой, Жора схватил студента за ухо и вытянул его в ниточку перед Остапом.
Извинись перед дядей, нахал, — сказал Жора, не оставляя студенту других вариантов, кроме одного — присущей нашему народу вежливости.
Ладно, Жора. Отпустите юношу, — успокоил его Крымов. — Если он куда-то торопится, его за это можно уважать. Не торопятся только те, кто познал истину жизни, а это несчастнейшие люди.
Остап задумался. Кандидат предлагал не очень большой выбор способностей. Мир мудр, и в вечной терпеливой жизни есть место всем: и красивым, и уродливым, и умникам, и глупцам. Каждый займет свою нишу и дополнит бесконечную цепь Вселенной еще одним звеном. И каждое из этих звеньев — недостающее. Знать бы только, не достающее до чего.
Крымов колебался. Он вспомнил одну американскую пословицу: чем глупее фермер, тем выше кукуруза. Наша пословица гласила: лучше с умным потерять, чем с дураком найти. «В конце концов, — подумал Остап, — страна поворачивается к западным идеалам жизни. Главный конек американцев и японцев — это узкая специализация. Если сразу лишить этого парня инициативы, то много вреда он не наделает. А люди нужны. Еще Карл Маркс в „Капитале“ обосновал необходимость прибавочной стоимости. Что на простом языке означает: сам много не наработаешь».
Крымов считал, что все люди делятся на две категории: на тех, которые ни на что не способны, и тех, кто способен на все. И неизвестно, кто мог бы доставить больше хлопот. По облику Четвергова сразу было видно, что парень недалек и хитер задним умом. Окинув кандидата скептическим взглядом, Остап подумал, что до полноценного соратника ему так же далеко, как сенбернару до Сары Бернар. И все же нет абсолютно бездарных людей, каждый бездарен по-своему. Это испокон веков давало в жизни шанс каждому.
Жора тоже молчал. И делал это по двум причинам. Во-первых, он вообще, не очень любил говорить, и не только потому, что его мозг редко вырабатывал мысль, достойную публичной огласки. Во-вторых, — и это был редкий случай, — в данный момент он как раз такую мысль вырабатывал. Жора думал о том, что очень даже может пригодиться этому пройдохе без рубашки, но в дорогих штанах. Только сам Жора знал, в чем его конек и сила. А дело было в том, что он с младых лет обладая несравненным даром конспирации. У каждого человека может быть свой «бздык», как говорила его мать. Жориным хобби и второй натурой были конспирация и разведка. Ему всегда мерещились слежка, злые происки не только недругов, но и более скрытые и коварные — происки друзей, любимых и родителей. С невероятной хитростью Жора еще в школе уходил от бесконечных слежек, ловушек и покушений на его жизнь. Его не устраивала пассивная роль в ежедневной схватке с многочисленными врагами, в том числе и международными, и часто он работал на опережение. Он умудрялся знать все обо всем. Он тайно рылся в портфелях своих одноклассников, что позволяло иметь оперативную информацию о их враждебных планах. Каждую ночь он прокрадывался в коридор и исследовал содержимое карманов своего отчима, которому он очень не доверял. При всем при этом Жора был относительно честным мальчиком и не скрывал, что родителей любит меньше, чем сливочное мороженое. Кстати, вскоре опасения Жоры насчет своего отчима подтвердились. Именно он первым обнаружил факт наличия у отчима молодой любовницы. Выследить явочную квартиру и установить ее личность для Жоры не представило труда. Через месяц ювелирной работы он положил на стол своей мамаши досье, состоящее из ста двадцати страниц. Факты были убийственные. Отчим был обречен. Это был лишь один из многих раскрытых им заговоров. Никто не умел так ловко, как Жора, распознать тройную слежку и уйти от нее. Никто не знал так, как он, самые удобные места для установки подслушивающих жучков. Мало кто смог бы, как он, всю ночь просидеть в засаде под проливным дождем, выслеживая объект семейства кошачьих, регулярно брюхативший их Мурку. Да, что там говорить, — это был талант. Годы смели с души нашего Пинкертона налет прыти, но бдительность осталась при нем. Несмотря на врожденную лень, которая касалась всего, кроме конспирации, Жора обладал крепкой волей для того, чтобы позволить кому-либо избавить его от дурных привычек.
Пронесшиеся воспоминания и нахлынувшие мысли Жора резюмировал одной фразой:
Я пригожусь нам, шеф, вы не пожалеете.
Я никогда ни о чем не жалею, — ответил Остап, выходя из задумчивости. — Абсолютно точно установлено, что причина рака — чувство обиды. А обида — сестра самоедства. Ладно, пойдемте знакомиться с коллективом. Поскольку на интеллектуальную поддержку рассчитывать не приходится, то если я скажу, что две головы лучше, чем одна, меня поймет только торговец шляпами. Но ведь еще остаются ноги, количество которых будет равняться четырем А это уже приличная цифра. Уже можно ходить строем.
Остап ухарски махнул рукой.
Ладно, Георгий, наше время дает нам не очень большой выбор. Эх, ударим, что ли, концом века по недостаткам воспитания и избытку глупости! За мной!
Через минуту Остап подводил Жору к тому месту, где Нильский в ожидании новых жизненных перспектив натирал суконной тряпочкой свои туфли.
Знакомьтесь, господа. Это Георгий Пятница Победоносец.
Жора, — пропустив шутку мимо ушей, представился билетный спекулянт, — Жора Четвергов
А это Сан Саныч Нильский Тринадцатый.
Сан Саныч, — улыбнувшись, представился научный сотрудник Южного вокзала.
Будущие соратники, в прошлом находившиеся на разных уровнях интеллектуальной иерархии, скептически посмотрели друг на друга. В глазах Нильского читалось сочувствие. Зрачки Жоры горели желанием ответить тем же, но, с детства не имеющие привычки фиксироваться на одном месте, не выражали ничего, кроме ожидания подвоха. Только детям и патологоанатомам присуще свойство не придавать значения различиям между людьми — ни умственным, ни социальным, ни внешним. Оба соратника уже давно не были детьми, и с первого взгляда каждый из них мысленно поставил себя на ступеньку выше другого. По всем показателям.
Итак, — начал Крымов, — будем обустраиваться. Вы, Жора, лично займетесь жильем. Я видел там на ступеньках бабушек с рекламными табличками. Нам нужна квартира со всеми удобствами, спутниковой связью, круглосуточно работающим телефоном, живописным видом на море и плотным завтраком. В общем, вы должны уложиться в шестьдесят баксов, не больше. Вы, Нильский, купите прессу, из которой я должен почерпнуть информацию о политической и экономической ситуации в городе.
А деньги на квартиру, шеф? — поинтересовался Жора.
Остап обиделся.
Как только найдете что-то подходящее, предоставьте квартиродателя мне. Уж в чем — в чем, а в кредите Крымову еще никогда не отказывали.
За два года и три месяца до этого…
По рыхлой вате снега на фоне умиротворенной ограды православной церкви мечется огненно-рыжий беснующийся комок собачьего восторга. Жарко. Ноль градусов — это очень жарко. Это — Сахара для снега, собирающегося умереть завтра. А сегодня — утопающая по брюхо собачья радость, обращенная внутрь себя. Чау-чау с тибетскими глазами и фиолетовым дивом языка, разбрызгивая пушистые золотые искры, пропахивает клацающими челюстями хрустящий снег, и в бездонных коричневых глазах его — китайское бесстрастие. Сдержанная радость себе самому, сдержанное ожидание миски с кашей и новых собачьих запахов, степенное терпение присутствия человека. Его хладнокровие — это не мудрость Востока и не высота непальских хребтов. Его предки редко доживали до старости, и мудрость исхода жизни не осела в клетках их сочного и вкусного мяса. Их убивали пастухи своими длинными кривыми ножами, и разделанная плоть не успевала остынуть до соприкосновения с огнем жаровни. Его предки не успели впитать в свои гены ни страсть человеческой любви и ненависти, ни первый туман во влажных пурпурных глазах агонизирующего оленя, ни серую ненависть в глазах голодной волчицы. Выращенные дни корма двуногих животных, они не познали их мудрости, их силы и ничтожества, и ни одна клетка их девственного мозга не запятнала себя рефлексом преданности человеку. И выхолощенное мироощущение, замкнутое в тесном кругу гордыни, независимости и глупости, довольствуется двумя земными радостями мохнатого зверя — новыми собачьими запахами и миской теплой каши. И никогда в его мозгу не родится простая мысль о том, что ни щенков, ни человеческих детей нельзя рождать в юности, что хотя бы один из родителей должен иметь достаточный возраст для того, чтобы передать своему потомку, кроме своей внешности и крови, свою мудрость и мудрость своих предков.
Через полчаса Остап с соратниками въезжал в снятое помещение, которое, как рассчитывал Крымов, будет на первых порах служить и офисом. Жилищем-офисом оказался дореволюционной постройки двухэтажный дом с мокрым цоколем и позеленевшим шифером на том месте, которое называлось крышей. Половина дома принадлежала хозяйке, вторая пустовала вовсе. При доме был крошечный участок, украшенный двумя строениями: собачьей будкой и мрачной кирпичной конструкцией над выгребной ямой. Весь дом был щедро украшен самым древним и распространенным орнаментом — бедностью.
Апартаменты находились в одном из самых затрапезных районов города — Москалевке, названном так хохлами, по-видимому, в отмазку за имперские замашки кацапов. Крымов, знавший пятизвездочные отели Майами и Барселоны, утешал себя мыслью, что данную экзотику вполне можно принять за ретро. Зато в доме был настоящий телефон, поставленный хозяйке как жене участника трех войн. Сам аппарат был громоздким, зловещим и черным, как чекистский «воронок», и навевал воспоминания о добрых сталинских временах. Портрет самого Иосифа Виссарионовича стоял за стеклом серванта. Взгляд кормчего падал вбок на семь белых слоников, повернувшихся к вождю задом, как будто они только что вышли из зала заседания Двадцатого съезда КПСС.
После часового обследования дома радостный Пятница доложил, что двор надежно прикрыт собакой, с улицы на окнах стоят решетки, подслушивающих жучков не обнаружено. Правда, присутствует несметное количество живых жучков, в том числе и довольно крупных. Со стороны пустующей половины дома Жора пообещал установить секретные механические датчики. Остап успокоил себя мыслью: чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не руками, и отпустил завхоза делать ловушки.
Хозяйкой дома оказалась древняя, но крепкая от скопившейся в ней обиды старуха, именующаяся Даниловной. Брошенная на произвол судьбы государством и мужем, преспокойно умершим еще при Советской власти, она крепко ударилась в религию, надеясь на том свете добраться-таки до Михаила Горбачева. У Даниловны была ужасная память — она все помнила. Уже десять лет жила она сама, не считая Барона — огромного злобного кобеля, все время прикованного к цепи возле своей будки. Последний раз кобель выбегал за пределы родного дома еще при старом хозяине и был приговорен к пожизненным кандалам после того, как за один день завалил соседского козла Никиту и в образовавшейся потасовке оторвал кусок ляжки участковому инспектору милиции. В результате пожизненного ареста — этого типично человеческого акта насилия и произвола — характер Барона изменился к худшему. Он молча ненавидел и презирал всех и вся. Тщетно Жора впоследствии подкармливал его мясом, пытаясь снискать благосклонность кобеля, сидящего слишком близко от дверей сортира. Барон не спеша прожевывал говядину, окидывал Жору презрительным взглядом и уходил в будку, оставляя кормильца в полном неведении о своих возможных действиях.
В этой связи Остап живо вспомнил сетования своего знакомого, бывшего депутата Самарской думы, который во время предвыборной кампании регулярно устраивал благотворительные обеды для бедняков. Голодные молчаливые старики и старухи дружно приходили изо дня в день, получали свое полноценное питание, а затем дружно, как один, проголосовали за коммуниста, который ничего не делал, кроме того, что собирал под красным флагом праздный люд по дворам и поносил по матери в мегафон своих оппонентов. «Да, необъяснима душа не только российского человека, но и российской собаки», — говорил Остап, глядя на Барона. Поэтому Крымов, хотя и считал, что собаки во многом благородней людей, но и им также старался не доверять.
Вся троица новоиспеченных соратников разместилась на втором этаже. Нильскому досталась панцирная кровать, чиркающая сеткой по полу при погружении в нее кого-либо старше трехлетнего ребенка. Остап разместился на королевском дерматиновом диване с высокой спинкой и двумя круглыми валиками по краям. Жора забил за собой раскладушку, поскольку вообще не собирался спать в свои годы один. Помимо полатей, на втором этаже было много стенных шкафов, которые, как потом оказалось, были комнатами.
Компаньоны перекусили картошкой, сваренной Даниловной для постояльцев в кредит. Счищая горячую кожуру, Остап предупредил соратников:
Обращайтесь с картошкой почтительно, уважая ее мундир.
Посыпая разваристый корнеплод солью, Крымов уплел его с не меньшим аппетитом, чем тихоокеанского королевского омара. Закончив трапезу, Остап собрал компаньонов на совещание.
Некоторое время он молчал, собираясь с мыслями. Первым не выдержал Жора.
Так в чем работа-то? — вернулся он к давно мучившему его вопросу.
Да! В чем, собственно, будут наши обязанности, — набравшись храбрости, вставил Нильский и, слегка покраснев, добавил, — и наша зарплата?
Прежде, чем говорить об обязанностях, надо знать цели, — начал Остап. — Вы, дорогие мои соратнички, должны знать перспективу, какой бы блестящей она вам ни показалась. Итак, каковы наши цели? В ближайшие полгода я собираюсь заработать полтора миллиона, разорить один банк и построить один храм. Впрочем, последнее уже сделают мои последователи. Зато первые две части я собираюсь сделать при вашем непосредственном участии. Все три задачи не представляют для меня особой сложности. Единственное, в чем я могу ошибиться, — это в сроках.
Остап замолчал, ожидая, по-видимому, вопросов. Образовавшуюся паузу заполнила неудачная шутка Нильского.
Уточните насчет характера сроков, Остап Семенович, — сказал он с ехидным смешком и взглядом попросил поддержки у Четвергова.
Жора, ошарашенный размером суммы ожидаемого оборота, молчал, прикидывая, сможет ли он уже на первой стадии предприятия украсть «штуку» и быстренько смыться.
Остап обвел соратников снисходительным взглядом.
Я вижу, вам не очень-то верится. Я прощаю вам ваш скепсис. Но, тем не менее, мои планы именно таковы, и, как мне кажется, начало уже положено. Главное, что уже есть в нашем предприятии, — это я, ваш покорный слуга, офис — это уютное жилище со шкафами вместо комнат, главный менеджер и завхоз — мосье Пятница, сам господин президент — Сан Саныч Нильский и, наконец, у нас есть начальный капитал — десять украинских гривен, что равно пяти долларам США. На первый взгляд, это может показаться маловатым, но Генри Форд тоже начинал свою карьеру с чистильщика сапог. Правда, в отличие от Форда, мы находимся в более плачевном положении, потому что у нас отсутствуют законы, защищающие права частного предпринимателя. Зато присутствует такое количество противоречащих друг другу декретов, в которых еще долго никто не сможет разобраться. Мы не будем обращать внимания на этот сорняк. И я надеюсь, нас посетит искра Божья, на которой мы разогреем свой обед.
Теперь, чего у нас нет, — продолжал Остап, постепенно воодушевляясь. — У нас нет одного необходимого члена нашей команды — женщины. Какой именно женщины, и зачем она нам понадобится, вы узнаете позже. И последнее, чего у нас нет, — это информации. Самой свежайшей, горячей и бесценной информации
Информация в наше время — это все! — козыряя своим образованием, сказал Нильский, обращаясь к Жоре. — Кто владеет информацией, тот владеет миром. Но где ее достать?
Мы достанем ее немедленно! — безапелляционно заявил Остап, пододвигая к себе небольшую стопку газет и журналов. Затем, взглянув на кислое выражение лиц своих подопечных, он добавил — Впрочем, если кое-кого одолевают сомнения, то прошу не стесняться. Работа серьезная и напряженная, мне нужны будут помощники энергичные, мыслящие масштабно и рьяно. Или за отсутствием способности к мышлению, верующие в меня беззаветно, как Пенелопа в Одиссея.
А как же все-таки насчет зарплаты? — опять вернулся к старому вопросу Жора, сразу обозначив свои критерии понятия веры.
Джентльмены, ну вы подумайте, можно ли говорить о жаловании при двух миллионах чистого заработка? — с укоризной сказал Остап.
При этой фразе Жора подумал, что, возможно, удастся украсть и все три штуки.
Я согласен! Держите петуха, шеф! — выпалил он. Остап перевел взгляд на Нильского.
А нельзя ли поговорить все-таки о небольшой, но гарантированной оплате? — спросил мудрый бывший научный сотрудник.
Можно, но этот разговор будет окончательным, а мне бы не хотелось, чтобы с появлением в нашем коллективе сверхприбылей, за которые, как говорил Карл Маркс, капиталисты готовы пойти на любое преступление, у нас появились обиженные и недовольные. Я просто настаиваю на проценте. Иначе у меня не будет уверенности, что какой-нибудь тихой теплой ночью вы, Сан Саныч, не перережете горло Пятнице и не уложите меня под товарный поезд.
Нильский начал изображать на лице возмущение, но тут с вопросом вмешался Жора.
А сколько мы получим?
Распределение предлагается исключительно честное, — ответил Крымов. — Я удовлетворюсь девяноста процентами, остальную огромную массу денег вы разделите поровну.
А сколько это все же составит в абсолютной сумме? — не унимался Жора.
Если считать в долларах — а при нынешней ситуации в стране лучше считать в твердой валюте, — то у вас должно выйти чистыми по семьдесят тысяч на каждого.
Оба соратника одновременно выразили свою полную и безоговорочную капитуляцию в вопросе небольшого, но гарантированного заработка.
Остап перешел к следующему вопросу.
Теперь насчет субординации. Мне не нравится, что вы начали называть меня шефом. Во-первых, это плохая примета. Во-вторых, я буду осуществлять только идейное руководство. Учитывая мое пристрастие к режиссуре, можете называть меня просто и скромно — маэстро. Если говорить о дисциплине, то без моего указания не производить никаких действий, даже самых безобидных. Заранее прошу простить мне мои командные высоты, но я давно усвоил правило: только оторвавшись от коллектива, его можно возглавить Ходить придется по лезвию бритвы, так что будем учиться балансировать. Импровизировать и думать самостоятельно — только по моей команде. Влюбляться в женщин и вступать в религиозные секты на время операции категорически запрещается. Питаться умеренно, делать зарядку — никакого лишнего веса.
А что, придется убегать? — ехидно спросил битый жизнью Нильский.
Не только, — пропуская колкость мимо ушей, ответил Остап, — возможно, и догонять. Надо будет выглядеть подтянуто и импозантно. Вам лично, Нильский, предстоит должность президента большого концерна.
А мне? — заерзал на стуле Жора, волнуясь, что его начинают вытеснять на вторые роли и по своей неискушенности в бизнесе не знающий, что большие должности заканчиваются большими сроками.
Я бы предложил должность президента вам, Пятница, если бы вы могли написать это слово хотя бы с двумя ошибками. Но не волнуйтесь, распределение доходов будет вестись по трудовым вкладам, а не по должностям, которых у нас еще остается больше, чем людей. Вы назначаетесь завхозом и по совместительству начальником отдела кадров. Это очень ответственно, Жора. Даже самые захудалые сутенеры сейчас согласны с товарищем Сталиным в том, что кадры решают все.
Скрипя половицами, Остап, самовоодушевившийся, как современные телепроповедники, расхаживал по комнате, прочно удерживая внимание слушателей. Соратники, не отрывая глаз, провожали его движением голов, как теннисный мячик в замедленной съемке.
Кто же хочет размениваться по мелочам! — как попугай, повторил парень, поглядывая на незнакомца с сомнением, рожденным отсутствием рубашки. Он смотрел на Остапа, как на картонную коробку из-под обуви, найденную на улице: с одной стороны, очень хотелось ее буцнуть ногой, с другой — опасно: в ней мог лежать кирпич.
Тогда разрешите представиться. Остап Крымов.
Жора Четвергов, — сказал парень и выкинул в сторону Остапа ладонь, простую и твердую, как у памятника Ленину.
Крымов машинально обратил внимание на постановку его руки. Ладонь Жоры располагалась строго вертикально, что говорило о среднем балансе уверенности в себе. Кстати, Нильский, здороваясь, протянул Крымову руку слегка обращенной ладонью кверху, что говорило о мягкости характера и открытости.
Итак, Четвергов, — повторил Остап, определяя по жесткости ладони ее знакомство со слесарным инструментом. В школе, наверное, вас звали просто Четверг.
Откуда вы знаете? — слегка засомневавшись в новом начальнике, спросил Жора.
Просто я знаком с полетом фантазии нашего народа. Можете не сомневаться, молодой человек, если бы я был вашим одноклассником, вас бы уже лет двадцать называли Пятницей.
Почему Пятницей? — спросил Жора. Как лучший способ ведения беседы, он всегда предпочитал задавать вопросы, потому что относился к той категории людей, которые пишут скверно, говорят плохо, а думают только в крайнем случае.
А что, вам больше нравится Среда? — спросил Остап и, взяв Жору за руку, начал не спеша прогуливаться вдоль касс,
Кстати, мы, вообще-то, не знакомы, но я могу рассказать кое-что о вас. Я большой физиономист, не удивляйтесь, мой милый Пятница, Хотите, погадаю по вашему лицу?
Может, лучше по руке? — спросил Жора.
Нет. Только по лицу. По руке гадают цыгане и шарлатаны.
Валяйте, — разрешил Жора, поскольку с него за это денег не просили.
Остап, прищурившись, взглянул на парня.
Несомненно, вы являетесь типичным представителем нашего народа, в который легко верят революционеры и попы, но доверять которому противопоказано и тем, и другим. В свое время вы уклонились от воинской обязанности, затем — от права на труд. И я думаю, вы, вообще, — талантливый уклонист. Такому, как вы, пальцев в рот не клади — свистните. Зная, что семья заменяет человеку все, вы, выбирая между семьей и всем, выбрали последнее. В настоящее время в вашей душе не осталось места, где бы не ступала нога человека по имени женщина. Как ни ловчились, вы все же попали в брачные сети. Но затем временно приостановили свое членство в семье. Очень вероятно, что не в одной. Я верю, что вы не раз давали себе слово стать другим человеком. И становились им, но вскоре этот другой тоже начинал красть. Вы всегда были легки на подъем для падения в очередную яму краха ваших финансовых начинаний. Бизнесом вы начали заниматься очень рано. Еще во втором классе, наверное, помогали своим родителям экономить деньги на учебниках, оставаясь на второй год. Гигиене вы традиционно отводите не самые почетные места в вашей жизни. С милицией у вас трудные отношения, но взаимные, — вы не любите друг друга. Очень вероятно, что именно поэтому, выступая антиподом Феликса Дзержинского, вы идете по жизни с холодным сердцем, горячим умом и грязными руками.
Жора посмотрел на свои черные ногти и неопределенно хмыкнул.
Если мы уже договорились насчет работы, — продолжил Остап, — то я хочу предложить вам должность Пятницы.
Жора не стал спорить, тем более, что не читал «Робинзона Крузо». Он решил перейти к делу.
Так в чем работа?
Не торопитесь, мой дорогой Пятница. Кстати, сколько вам лет?
Тридцать.
Сколько раз были женаты?
Жора замешкался. Видимо, у него не было точного ответа на этот вопрос.
Ясно, — сказал Остап. — Дети?
Жора поднял глаза к лепному куполу вокзала, где на панно счастливые дети сталинских времен были прорежены не менее счастливыми сталеварами и шахтерами. Он углубился в сложные математические расчеты.
Понятно, — констатировал Остап. — Признавайтесь, сколько капусты вы перевели на своих детей? Алименты?
Жора уныло кивнул и потупил глаза.
С дерева вашей любви облетели все листья, кроме исполнительного. Ну ладно, с этим мы разберемся, — кинул Остап. — Порой так трудно выйти в люди и сохраниться человеком.
Жора почувствовал, как в районе затылка в нем зародилось чувство уважения к шефу. Остап придирчиво оглядел Жору.
Вы пьете?
Нет, — категорично ответил Четвергов.
Курите?
Бросаю.
Верю, — сказал Остап, но с сомнением двинул бровью. — Вы, наверное, находитесь на той стадии, на которой перестаете сами покупать сигареты. Как с женщинами? Излишества присутствуют?
Боже упаси! — замахал руками Жора.
Так что, получается, что у вас всего один порок? — недоуменно спросил Остап.
Какой? — удивился Жора.
Вы — лгун. Впрочем, это, может быть, сейчас и не порок, а средство к существованию.
В это время тоненький румяный юноша, видимо, опаздывающий к поезду, пытаясь прошмыгнуть между говорящими мужчинами, слегка толкнул Остапа в плечо. Молниеносным движением, подобным броску языка лягушки за мухой, Жора схватил студента за ухо и вытянул его в ниточку перед Остапом.
Извинись перед дядей, нахал, — сказал Жора, не оставляя студенту других вариантов, кроме одного — присущей нашему народу вежливости.
Ладно, Жора. Отпустите юношу, — успокоил его Крымов. — Если он куда-то торопится, его за это можно уважать. Не торопятся только те, кто познал истину жизни, а это несчастнейшие люди.
Остап задумался. Кандидат предлагал не очень большой выбор способностей. Мир мудр, и в вечной терпеливой жизни есть место всем: и красивым, и уродливым, и умникам, и глупцам. Каждый займет свою нишу и дополнит бесконечную цепь Вселенной еще одним звеном. И каждое из этих звеньев — недостающее. Знать бы только, не достающее до чего.
Крымов колебался. Он вспомнил одну американскую пословицу: чем глупее фермер, тем выше кукуруза. Наша пословица гласила: лучше с умным потерять, чем с дураком найти. «В конце концов, — подумал Остап, — страна поворачивается к западным идеалам жизни. Главный конек американцев и японцев — это узкая специализация. Если сразу лишить этого парня инициативы, то много вреда он не наделает. А люди нужны. Еще Карл Маркс в „Капитале“ обосновал необходимость прибавочной стоимости. Что на простом языке означает: сам много не наработаешь».
Крымов считал, что все люди делятся на две категории: на тех, которые ни на что не способны, и тех, кто способен на все. И неизвестно, кто мог бы доставить больше хлопот. По облику Четвергова сразу было видно, что парень недалек и хитер задним умом. Окинув кандидата скептическим взглядом, Остап подумал, что до полноценного соратника ему так же далеко, как сенбернару до Сары Бернар. И все же нет абсолютно бездарных людей, каждый бездарен по-своему. Это испокон веков давало в жизни шанс каждому.
Жора тоже молчал. И делал это по двум причинам. Во-первых, он вообще, не очень любил говорить, и не только потому, что его мозг редко вырабатывал мысль, достойную публичной огласки. Во-вторых, — и это был редкий случай, — в данный момент он как раз такую мысль вырабатывал. Жора думал о том, что очень даже может пригодиться этому пройдохе без рубашки, но в дорогих штанах. Только сам Жора знал, в чем его конек и сила. А дело было в том, что он с младых лет обладая несравненным даром конспирации. У каждого человека может быть свой «бздык», как говорила его мать. Жориным хобби и второй натурой были конспирация и разведка. Ему всегда мерещились слежка, злые происки не только недругов, но и более скрытые и коварные — происки друзей, любимых и родителей. С невероятной хитростью Жора еще в школе уходил от бесконечных слежек, ловушек и покушений на его жизнь. Его не устраивала пассивная роль в ежедневной схватке с многочисленными врагами, в том числе и международными, и часто он работал на опережение. Он умудрялся знать все обо всем. Он тайно рылся в портфелях своих одноклассников, что позволяло иметь оперативную информацию о их враждебных планах. Каждую ночь он прокрадывался в коридор и исследовал содержимое карманов своего отчима, которому он очень не доверял. При всем при этом Жора был относительно честным мальчиком и не скрывал, что родителей любит меньше, чем сливочное мороженое. Кстати, вскоре опасения Жоры насчет своего отчима подтвердились. Именно он первым обнаружил факт наличия у отчима молодой любовницы. Выследить явочную квартиру и установить ее личность для Жоры не представило труда. Через месяц ювелирной работы он положил на стол своей мамаши досье, состоящее из ста двадцати страниц. Факты были убийственные. Отчим был обречен. Это был лишь один из многих раскрытых им заговоров. Никто не умел так ловко, как Жора, распознать тройную слежку и уйти от нее. Никто не знал так, как он, самые удобные места для установки подслушивающих жучков. Мало кто смог бы, как он, всю ночь просидеть в засаде под проливным дождем, выслеживая объект семейства кошачьих, регулярно брюхативший их Мурку. Да, что там говорить, — это был талант. Годы смели с души нашего Пинкертона налет прыти, но бдительность осталась при нем. Несмотря на врожденную лень, которая касалась всего, кроме конспирации, Жора обладал крепкой волей для того, чтобы позволить кому-либо избавить его от дурных привычек.
Пронесшиеся воспоминания и нахлынувшие мысли Жора резюмировал одной фразой:
Я пригожусь нам, шеф, вы не пожалеете.
Я никогда ни о чем не жалею, — ответил Остап, выходя из задумчивости. — Абсолютно точно установлено, что причина рака — чувство обиды. А обида — сестра самоедства. Ладно, пойдемте знакомиться с коллективом. Поскольку на интеллектуальную поддержку рассчитывать не приходится, то если я скажу, что две головы лучше, чем одна, меня поймет только торговец шляпами. Но ведь еще остаются ноги, количество которых будет равняться четырем А это уже приличная цифра. Уже можно ходить строем.
Остап ухарски махнул рукой.
Ладно, Георгий, наше время дает нам не очень большой выбор. Эх, ударим, что ли, концом века по недостаткам воспитания и избытку глупости! За мной!
Через минуту Остап подводил Жору к тому месту, где Нильский в ожидании новых жизненных перспектив натирал суконной тряпочкой свои туфли.
Знакомьтесь, господа. Это Георгий Пятница Победоносец.
Жора, — пропустив шутку мимо ушей, представился билетный спекулянт, — Жора Четвергов
А это Сан Саныч Нильский Тринадцатый.
Сан Саныч, — улыбнувшись, представился научный сотрудник Южного вокзала.
Будущие соратники, в прошлом находившиеся на разных уровнях интеллектуальной иерархии, скептически посмотрели друг на друга. В глазах Нильского читалось сочувствие. Зрачки Жоры горели желанием ответить тем же, но, с детства не имеющие привычки фиксироваться на одном месте, не выражали ничего, кроме ожидания подвоха. Только детям и патологоанатомам присуще свойство не придавать значения различиям между людьми — ни умственным, ни социальным, ни внешним. Оба соратника уже давно не были детьми, и с первого взгляда каждый из них мысленно поставил себя на ступеньку выше другого. По всем показателям.
Итак, — начал Крымов, — будем обустраиваться. Вы, Жора, лично займетесь жильем. Я видел там на ступеньках бабушек с рекламными табличками. Нам нужна квартира со всеми удобствами, спутниковой связью, круглосуточно работающим телефоном, живописным видом на море и плотным завтраком. В общем, вы должны уложиться в шестьдесят баксов, не больше. Вы, Нильский, купите прессу, из которой я должен почерпнуть информацию о политической и экономической ситуации в городе.
А деньги на квартиру, шеф? — поинтересовался Жора.
Остап обиделся.
Как только найдете что-то подходящее, предоставьте квартиродателя мне. Уж в чем — в чем, а в кредите Крымову еще никогда не отказывали.
За два года и три месяца до этого…
По рыхлой вате снега на фоне умиротворенной ограды православной церкви мечется огненно-рыжий беснующийся комок собачьего восторга. Жарко. Ноль градусов — это очень жарко. Это — Сахара для снега, собирающегося умереть завтра. А сегодня — утопающая по брюхо собачья радость, обращенная внутрь себя. Чау-чау с тибетскими глазами и фиолетовым дивом языка, разбрызгивая пушистые золотые искры, пропахивает клацающими челюстями хрустящий снег, и в бездонных коричневых глазах его — китайское бесстрастие. Сдержанная радость себе самому, сдержанное ожидание миски с кашей и новых собачьих запахов, степенное терпение присутствия человека. Его хладнокровие — это не мудрость Востока и не высота непальских хребтов. Его предки редко доживали до старости, и мудрость исхода жизни не осела в клетках их сочного и вкусного мяса. Их убивали пастухи своими длинными кривыми ножами, и разделанная плоть не успевала остынуть до соприкосновения с огнем жаровни. Его предки не успели впитать в свои гены ни страсть человеческой любви и ненависти, ни первый туман во влажных пурпурных глазах агонизирующего оленя, ни серую ненависть в глазах голодной волчицы. Выращенные дни корма двуногих животных, они не познали их мудрости, их силы и ничтожества, и ни одна клетка их девственного мозга не запятнала себя рефлексом преданности человеку. И выхолощенное мироощущение, замкнутое в тесном кругу гордыни, независимости и глупости, довольствуется двумя земными радостями мохнатого зверя — новыми собачьими запахами и миской теплой каши. И никогда в его мозгу не родится простая мысль о том, что ни щенков, ни человеческих детей нельзя рождать в юности, что хотя бы один из родителей должен иметь достаточный возраст для того, чтобы передать своему потомку, кроме своей внешности и крови, свою мудрость и мудрость своих предков.
«ВЕЛИКИЙ СУКОННЫЙ ПУТЬ»
Если вы не можете работать без плана, то это не значит, что вы — наркоман и потеряны для общества.
Остап Крымов (Из поездки в Амстердам)
Через полчаса Остап с соратниками въезжал в снятое помещение, которое, как рассчитывал Крымов, будет на первых порах служить и офисом. Жилищем-офисом оказался дореволюционной постройки двухэтажный дом с мокрым цоколем и позеленевшим шифером на том месте, которое называлось крышей. Половина дома принадлежала хозяйке, вторая пустовала вовсе. При доме был крошечный участок, украшенный двумя строениями: собачьей будкой и мрачной кирпичной конструкцией над выгребной ямой. Весь дом был щедро украшен самым древним и распространенным орнаментом — бедностью.
Апартаменты находились в одном из самых затрапезных районов города — Москалевке, названном так хохлами, по-видимому, в отмазку за имперские замашки кацапов. Крымов, знавший пятизвездочные отели Майами и Барселоны, утешал себя мыслью, что данную экзотику вполне можно принять за ретро. Зато в доме был настоящий телефон, поставленный хозяйке как жене участника трех войн. Сам аппарат был громоздким, зловещим и черным, как чекистский «воронок», и навевал воспоминания о добрых сталинских временах. Портрет самого Иосифа Виссарионовича стоял за стеклом серванта. Взгляд кормчего падал вбок на семь белых слоников, повернувшихся к вождю задом, как будто они только что вышли из зала заседания Двадцатого съезда КПСС.
После часового обследования дома радостный Пятница доложил, что двор надежно прикрыт собакой, с улицы на окнах стоят решетки, подслушивающих жучков не обнаружено. Правда, присутствует несметное количество живых жучков, в том числе и довольно крупных. Со стороны пустующей половины дома Жора пообещал установить секретные механические датчики. Остап успокоил себя мыслью: чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не руками, и отпустил завхоза делать ловушки.
Хозяйкой дома оказалась древняя, но крепкая от скопившейся в ней обиды старуха, именующаяся Даниловной. Брошенная на произвол судьбы государством и мужем, преспокойно умершим еще при Советской власти, она крепко ударилась в религию, надеясь на том свете добраться-таки до Михаила Горбачева. У Даниловны была ужасная память — она все помнила. Уже десять лет жила она сама, не считая Барона — огромного злобного кобеля, все время прикованного к цепи возле своей будки. Последний раз кобель выбегал за пределы родного дома еще при старом хозяине и был приговорен к пожизненным кандалам после того, как за один день завалил соседского козла Никиту и в образовавшейся потасовке оторвал кусок ляжки участковому инспектору милиции. В результате пожизненного ареста — этого типично человеческого акта насилия и произвола — характер Барона изменился к худшему. Он молча ненавидел и презирал всех и вся. Тщетно Жора впоследствии подкармливал его мясом, пытаясь снискать благосклонность кобеля, сидящего слишком близко от дверей сортира. Барон не спеша прожевывал говядину, окидывал Жору презрительным взглядом и уходил в будку, оставляя кормильца в полном неведении о своих возможных действиях.
В этой связи Остап живо вспомнил сетования своего знакомого, бывшего депутата Самарской думы, который во время предвыборной кампании регулярно устраивал благотворительные обеды для бедняков. Голодные молчаливые старики и старухи дружно приходили изо дня в день, получали свое полноценное питание, а затем дружно, как один, проголосовали за коммуниста, который ничего не делал, кроме того, что собирал под красным флагом праздный люд по дворам и поносил по матери в мегафон своих оппонентов. «Да, необъяснима душа не только российского человека, но и российской собаки», — говорил Остап, глядя на Барона. Поэтому Крымов, хотя и считал, что собаки во многом благородней людей, но и им также старался не доверять.
Вся троица новоиспеченных соратников разместилась на втором этаже. Нильскому досталась панцирная кровать, чиркающая сеткой по полу при погружении в нее кого-либо старше трехлетнего ребенка. Остап разместился на королевском дерматиновом диване с высокой спинкой и двумя круглыми валиками по краям. Жора забил за собой раскладушку, поскольку вообще не собирался спать в свои годы один. Помимо полатей, на втором этаже было много стенных шкафов, которые, как потом оказалось, были комнатами.
Компаньоны перекусили картошкой, сваренной Даниловной для постояльцев в кредит. Счищая горячую кожуру, Остап предупредил соратников:
Обращайтесь с картошкой почтительно, уважая ее мундир.
Посыпая разваристый корнеплод солью, Крымов уплел его с не меньшим аппетитом, чем тихоокеанского королевского омара. Закончив трапезу, Остап собрал компаньонов на совещание.
Некоторое время он молчал, собираясь с мыслями. Первым не выдержал Жора.
Так в чем работа-то? — вернулся он к давно мучившему его вопросу.
Да! В чем, собственно, будут наши обязанности, — набравшись храбрости, вставил Нильский и, слегка покраснев, добавил, — и наша зарплата?
Прежде, чем говорить об обязанностях, надо знать цели, — начал Остап. — Вы, дорогие мои соратнички, должны знать перспективу, какой бы блестящей она вам ни показалась. Итак, каковы наши цели? В ближайшие полгода я собираюсь заработать полтора миллиона, разорить один банк и построить один храм. Впрочем, последнее уже сделают мои последователи. Зато первые две части я собираюсь сделать при вашем непосредственном участии. Все три задачи не представляют для меня особой сложности. Единственное, в чем я могу ошибиться, — это в сроках.
Остап замолчал, ожидая, по-видимому, вопросов. Образовавшуюся паузу заполнила неудачная шутка Нильского.
Уточните насчет характера сроков, Остап Семенович, — сказал он с ехидным смешком и взглядом попросил поддержки у Четвергова.
Жора, ошарашенный размером суммы ожидаемого оборота, молчал, прикидывая, сможет ли он уже на первой стадии предприятия украсть «штуку» и быстренько смыться.
Остап обвел соратников снисходительным взглядом.
Я вижу, вам не очень-то верится. Я прощаю вам ваш скепсис. Но, тем не менее, мои планы именно таковы, и, как мне кажется, начало уже положено. Главное, что уже есть в нашем предприятии, — это я, ваш покорный слуга, офис — это уютное жилище со шкафами вместо комнат, главный менеджер и завхоз — мосье Пятница, сам господин президент — Сан Саныч Нильский и, наконец, у нас есть начальный капитал — десять украинских гривен, что равно пяти долларам США. На первый взгляд, это может показаться маловатым, но Генри Форд тоже начинал свою карьеру с чистильщика сапог. Правда, в отличие от Форда, мы находимся в более плачевном положении, потому что у нас отсутствуют законы, защищающие права частного предпринимателя. Зато присутствует такое количество противоречащих друг другу декретов, в которых еще долго никто не сможет разобраться. Мы не будем обращать внимания на этот сорняк. И я надеюсь, нас посетит искра Божья, на которой мы разогреем свой обед.
Теперь, чего у нас нет, — продолжал Остап, постепенно воодушевляясь. — У нас нет одного необходимого члена нашей команды — женщины. Какой именно женщины, и зачем она нам понадобится, вы узнаете позже. И последнее, чего у нас нет, — это информации. Самой свежайшей, горячей и бесценной информации
Информация в наше время — это все! — козыряя своим образованием, сказал Нильский, обращаясь к Жоре. — Кто владеет информацией, тот владеет миром. Но где ее достать?
Мы достанем ее немедленно! — безапелляционно заявил Остап, пододвигая к себе небольшую стопку газет и журналов. Затем, взглянув на кислое выражение лиц своих подопечных, он добавил — Впрочем, если кое-кого одолевают сомнения, то прошу не стесняться. Работа серьезная и напряженная, мне нужны будут помощники энергичные, мыслящие масштабно и рьяно. Или за отсутствием способности к мышлению, верующие в меня беззаветно, как Пенелопа в Одиссея.
А как же все-таки насчет зарплаты? — опять вернулся к старому вопросу Жора, сразу обозначив свои критерии понятия веры.
Джентльмены, ну вы подумайте, можно ли говорить о жаловании при двух миллионах чистого заработка? — с укоризной сказал Остап.
При этой фразе Жора подумал, что, возможно, удастся украсть и все три штуки.
Я согласен! Держите петуха, шеф! — выпалил он. Остап перевел взгляд на Нильского.
А нельзя ли поговорить все-таки о небольшой, но гарантированной оплате? — спросил мудрый бывший научный сотрудник.
Можно, но этот разговор будет окончательным, а мне бы не хотелось, чтобы с появлением в нашем коллективе сверхприбылей, за которые, как говорил Карл Маркс, капиталисты готовы пойти на любое преступление, у нас появились обиженные и недовольные. Я просто настаиваю на проценте. Иначе у меня не будет уверенности, что какой-нибудь тихой теплой ночью вы, Сан Саныч, не перережете горло Пятнице и не уложите меня под товарный поезд.
Нильский начал изображать на лице возмущение, но тут с вопросом вмешался Жора.
А сколько мы получим?
Распределение предлагается исключительно честное, — ответил Крымов. — Я удовлетворюсь девяноста процентами, остальную огромную массу денег вы разделите поровну.
А сколько это все же составит в абсолютной сумме? — не унимался Жора.
Если считать в долларах — а при нынешней ситуации в стране лучше считать в твердой валюте, — то у вас должно выйти чистыми по семьдесят тысяч на каждого.
Оба соратника одновременно выразили свою полную и безоговорочную капитуляцию в вопросе небольшого, но гарантированного заработка.
Остап перешел к следующему вопросу.
Теперь насчет субординации. Мне не нравится, что вы начали называть меня шефом. Во-первых, это плохая примета. Во-вторых, я буду осуществлять только идейное руководство. Учитывая мое пристрастие к режиссуре, можете называть меня просто и скромно — маэстро. Если говорить о дисциплине, то без моего указания не производить никаких действий, даже самых безобидных. Заранее прошу простить мне мои командные высоты, но я давно усвоил правило: только оторвавшись от коллектива, его можно возглавить Ходить придется по лезвию бритвы, так что будем учиться балансировать. Импровизировать и думать самостоятельно — только по моей команде. Влюбляться в женщин и вступать в религиозные секты на время операции категорически запрещается. Питаться умеренно, делать зарядку — никакого лишнего веса.
А что, придется убегать? — ехидно спросил битый жизнью Нильский.
Не только, — пропуская колкость мимо ушей, ответил Остап, — возможно, и догонять. Надо будет выглядеть подтянуто и импозантно. Вам лично, Нильский, предстоит должность президента большого концерна.
А мне? — заерзал на стуле Жора, волнуясь, что его начинают вытеснять на вторые роли и по своей неискушенности в бизнесе не знающий, что большие должности заканчиваются большими сроками.
Я бы предложил должность президента вам, Пятница, если бы вы могли написать это слово хотя бы с двумя ошибками. Но не волнуйтесь, распределение доходов будет вестись по трудовым вкладам, а не по должностям, которых у нас еще остается больше, чем людей. Вы назначаетесь завхозом и по совместительству начальником отдела кадров. Это очень ответственно, Жора. Даже самые захудалые сутенеры сейчас согласны с товарищем Сталиным в том, что кадры решают все.
Скрипя половицами, Остап, самовоодушевившийся, как современные телепроповедники, расхаживал по комнате, прочно удерживая внимание слушателей. Соратники, не отрывая глаз, провожали его движением голов, как теннисный мячик в замедленной съемке.