Страница:
– Либо так, как я сказала, либо у тебя вообще ничего не получится. – Она произнесла это категоричным, не оставляющим никакого сомнения в ее решимости голосом, с легким налетом скуки и безразличия. Но самым худшим оказалось то, что он моментально согласился. «Здесь командую я», – подумала она, с трудом сдерживая смех, потому что чувствовала, что, если сейчас рассмеется, у нее начнется истерика.
Она сейчас так сильно презирала и ненавидела его, что чуть не задохнулась от переполнявших ее чувств. Но еще большую боль доставляло ей презрение к самой себе. «Я слышала, как некоторые говорили, что при случае продали бы своих родителей за пинту пива, но ты первый человек, который, ради того чтобы заплатить карточный долг, продал ту женщину, которой не раз клялся в искренней любви».
Через неделю к квартире на Креморн-гарден, где теперь была вынуждена жить Элизабет, подкатил огромный черный лимузин. Она села в него в полном одиночестве и через десять минут была уже около Болтонза. Назад ее доставили ровно через час, и, как только она открыла дверь, Жозе Луис бросился ей навстречу.
– Ну?
– О, просто прекрасно! Он очаровательный, сильный мужчина... и очень выносливый.
Он улыбнулся натянутой улыбкой, но в его глазах уже не было прежнего выражения. Теперь в них светилась жадность. Она бросила свой выходной плащ прямо на софу.
– Мы встретимся снова, – продолжала она. – На следующей неделе. Но, разумеется, за меньшую сумму. Ты всегда был склонен преувеличивать. Да, он очень богатый человек и совсем нежадный. Почему ты солгал мне, что проиграл меня в карты? У тебя же нет никаких карточных долгов, – в ее вялом, апатичном голосе промелькнула досада. – Ты просто-напросто предложил ему меня за деньги, вот и все. Ты увидел, что я ему нравлюсь, и решил извлечь из этого выгоду.
После этих слов она с размаху ударила его по лицу, так что ее даже развернуло на каблуках, а в комнате раздался звук, напоминающий хруст сломанной кости. Удар был настолько сильным, что он откинулся назад и, зацепившись за что-то, упал на спину с ошеломленным выражением лица.
Она наклонилась над ним, посмотрела в его глаза испепеляющим, полным ненависти и презрения взглядом.
– Ты слишком жаден и самовлюблен, подонок! Ты хотел стать сутенером? – Ее насмешливый голос был полон брезгливости. – Но только не за счет меня! Если я решила зарабатывать деньги проституцией, то это мои деньги, мои, слышишь?! Вот эти. – И, достав из черной вечерней сумочки толстую пачку банкнот, она помахала ими у него перед носом. – Это за мой труд, а не за твой, понимаешь?! Ни один мужчина в мире не заработает таких денег, которые я заработаю в поте лица и в поте моего влагалища! Ты просто смазливая крыса, гладкошерстная, прилизанная и трусливая! Вон из моего дома! Чтобы ноги твоей здесь больше не было! Не трогай! – Она резко выпрямилась, отдернув от него руку с деньгами. – Филипп! – громко позвала она.
Тут же открылась входная дверь, и в комнату в сопровождении красивого молодого человека великолепного телосложения вошел Филипп.
– Вон! – повторила своему бывшему любовнику Элизабет, указав головой на дверь. – Вон из моей квартиры, вон из моей жизни! И если хоть одно слово... одно глупое вонючее слово вылетит из твоего поганого рта, на стол в полицейском управлении ляжет бумага со всеми подробностями, касающимися твоих сексуальных отношений с семнадцатилетней дочерью одного очень известного герцога. Я ясно изложила свою мысль?!
Черные пуговки его глаз перешли с ее лица на двух мужчин, а потом – обратно. Обругав ее всеми известными ему испанскими ругательствами, он тем не менее вынужден был отступить. Сохраняя между двумя мужчинами и собой безопасное расстояние, он в конце концов добрался до двери и исчез. Они слышали, как он скакал по лестнице через две ступеньки.
– Великолепно! – Филипп захлопал в ладоши. – Возвращаемся к нормальной жизни.
Но Элизабет разрыдалась и спрятала лицо в ладонях.
– Ну-ну, успокойся... Мне казалось, что ты выплакала все слезы гораздо раньше.
– Мне тоже так казалось. Спасибо тебе. Я так рада, что рассказала тебе все, потому что если бы я этого не сделала, то никогда бы не узнала ни об этой сутенерской сделке, ни о Луцинде Колепорт – дочери герцога.
– Ладно, что было, то было. Все закончилось. А теперь... пожалуйста, Элизабет, не плачь. О, я вижу, на тебе новый пиджак, мне бы не хотелось, чтобы на этом красивом атласе остались следы соленых слез. Вот, возьми мой платок. Робин, думаю, надо выпить?
– Я плачу не о нем, не думай, – захлебываясь, проговорила Лиз. – Это слезы жалости к самой себе. Глупая, одурманенная и бестолковая девчонка!
– Но все уже прошло...
– Мне же говорили, говорили, говорили, почему я не слушалась? И ты мне говорил, и папа, и Бой.
– Думаю, все можно списать на временное безумие, которое охватывает любого, кто слишком углубляется в лабиринты любви. Я знаю, что говорю, потому что сам побывал в твоей шкуре. Чувства притупляются, взор затуманивается... Ну что ж, мы все рано или поздно должны пройти через подобные испытания.
– Я больше через это никогда не пройду, никогда.
– Эх, глупышка, – неодобрительно пробормотал Филипп.
– Я уверена в этом. Кстати, знаешь, сколько я заработала сегодня вечером? Ты просто себе не представляешь, десять тысяч фунтов! – Лиз хихикнула. – Я тебе сейчас еще кое-что расскажу. Сегодня вечером я получила огромное удовольствие от секса. Это было прекрасно. Можешь себе представить, насколько это было великолепно, если я сама тебе об этом говорю! Я полностью отдалась работе, и по всему было видно, что он остался мной очень доволен. – Она еще раз хихикнула.
Филипп с изысканной вежливостью прокомментировал:
– Я бы больше удивился, если бы он дал меньше.
– Меня это вполне устраивает, потому что в какой-то степени компенсирует те деньги, которые я потратила на этого... этого...
– Да, мы понимаем, что ты имеешь в виду.
– ...и теперь я смогу отдать все свои долги, а вот это тебе... – И она протянула ему пачку банкнот. – Я очень тебе благодарна, Филипп. Я предполагала, что эта идея исходила от моего Любимчика, но мне не могло прийти в голову, что он хочет стать моим сутенером. Я поначалу думала, что он действительно проиграл эти деньги в карты.
– Он слишком большой мошенник, – покачал головой Филипп. – В принципе это был вполне закономерный поступок. Так как ты перестала снабжать его деньгами, он решил заработать их новым способом, по-прежнему используя тебя, если не учитывать, конечно, тот случай со стариной Хью Колепортом, которого он шантажировал.
– Она действительно беременна?
– Боюсь, что да. Насколько я знаю, старый Колепорт воспользовался хлыстом, когда этот болван имел неосторожность предложить ему, что за приемлемую цену спасет честное имя его дочери. Теперь он остался ни с чем.
Филипп вздохнул с явным облегчением, особенно теперь, чувствуя в руках приятную хрустящую упругость тысячи фунтов.
– Я возьму эти деньги, потому что беднякам не приходится выбирать... Вдобавок ко всему я еще считаю, что я честно их заработал. Ведь у нас с тобой одно общее дело. Ты занимаешься телами, а я – информацией. – Их глаза встретились, и они поняли друг друга. – Да... Я мог бы подкидывать тебе покупателей...
– Клиентов!
– Очень хорошо, клиентов, за чисто символическую плату... скажем, десять процентов. Ты не против?
– Конечно, нет!
Они пожали друг другу руки, как бы скрепив этим пожатием свою сделку.
– Вот, смотри, мой мальчик, – сказал Филипп, обернувшись к молчаливо стоящему в стороне красавцу, – это называется использовать свой шанс. Ничего не отвергай. Возможности – это такие капризные женщины, которые очень быстро обижаются и уходят, при этом, учти, они уже никогда не возвращаются.
Лиз глубоко задумалась.
– Я думаю, штук десять ты сможешь найти? Я имею в виду клиентов. Иначе мне придется назначать слишком большую цену, чтобы нормально жить. А так мне будет хватать на то, чтобы одеваться и...
– Робин, дорогой, – обратился Филипп к своему спутнику, – это слишком специфическая информация для твоих ушей. Подожди меня в машине. Я задержусь недолго. – И он послал ему воздушный поцелуй. – Только ради тебя. – После этих слов Филипп повернулся к Лиз и, нежно вздохнув, добавил: – Ах, какой преданный ученик... Ну что ж, давай теперь поговорим о деле....
Лиз сидела неподвижно, уставившись куда-то вдаль, не в силах вырваться из власти воспоминаний.
Филипп был бы удивлен, если бы узнал, сколько времени она недавно потратила, пытаясь разрешить денежный вопрос. Ведь она жила на широкую ногу, ни в чем себе не отказывая. Дома у Лиз всегда стоял ящик шампанского, и, если ей вдруг хотелось черных трюфелей по цене сто фунтов за две унции[3], она не задумываясь платила эту сумму. Ее ювелирные украшения были от Мак-Коя, машина – всегда одной и той же модели – «Мерседес Спорте», причем она меняла ее ежегодно. Ее дом находился в самом престижном районе, на северо-западе Лондона, и Элизабет не пожалела денег на его отделку и мебель.
Элизабет регулярно ездила на курорты, где постоянно встречала женщин, стремившихся найти здесь богатого мужа, а достигнув цели, начинавших искать себе развлечения на стороне. Порой она с удовольствием улыбалась про себя, потому что рядом с ней были жены ее клиентов, принимавшие ее за свою и даже не догадывавшиеся, каким образом она заработала деньги, позволявшие ей вместе с ними принимать проточные ванны и купаться в горячих источниках. Элизабет понимала, что по существу она ничем не отличается от них: они точно так же, как и она, торговали своим телом. От них всегда несло запахом алчности, их глаза постоянно бегали вокруг, оценивая стоимость драгоценностей других женщин и сравнивая их со своими. Эти женщины были в том критическом возрасте и в том критическом состоянии, когда мужья обычно начинают искать возможность поменять их на более свежий «экземплярчик», поэтому они не жалели денег, украшений и всяких новинок косметики, чтобы, в свою очередь, приобрести новую «модель». «Замужние проститутки, – окрестила их Элизабет. – Продают себя точно так же, как и я, только взамен, чтобы скрыть факт продажи, лицемерно требуют себе знак приличия и порядочности – обручальное кольцо».
Она никогда не сомневалась в том, что выглядит прекрасно, потому что была действительно очень красивой женщиной. Чтобы «полюбить» Элизабет Уоринг, мало было купить ее тело, насладиться им можно было только тогда, когда образ и стиль жизни «покупателя» соответствовали ее стилю. Стать такой Элизабет Уоринг было непросто, но еще сложней было такой остаться. И вот скоро все закончится.
Элизабет никогда не пыталась обмануть жизнь и всегда платила полную цену за те деньги, которые зарабатывала. Поэтому клиенты постоянно ей говорили, что она доставляет им неописуемое удовольствие и, как бы ни было трудно в это поверить, счастье. За что же ей все это? За что! «Надо обсудить все с Филиппом, – наконец решила она, почувствовав, что после этого решения ей стало легче. – Он так ясно мыслит и не подвержен сомнениям. Его трудно поколебать какими-нибудь предрассудками. Он всегда был полностью согласен с мудрым изречением миссис Патрик Кэмпбэлл: «Никого не должно волновать, что человек делает, пока он не выходит на улицу и не начинает пугать лошадей».
«Мы с ним два сапога пара, – подумала Элизабет, и эта мысль показалась ей очень смешной. Он – старый любовник, находящийся на содержании, а она – высокооплачиваемая проститутка. Занятия, по общественным понятиям, достойные порицания и осуждения, однако они так не считали. – Филипп посоветует мне, как решить мою проблему. А как я скажу о ней папе и Бою... и стоит ли вообще им что-то говорить? Филипп все знает. Он всегда все знает».
4
Она сейчас так сильно презирала и ненавидела его, что чуть не задохнулась от переполнявших ее чувств. Но еще большую боль доставляло ей презрение к самой себе. «Я слышала, как некоторые говорили, что при случае продали бы своих родителей за пинту пива, но ты первый человек, который, ради того чтобы заплатить карточный долг, продал ту женщину, которой не раз клялся в искренней любви».
Через неделю к квартире на Креморн-гарден, где теперь была вынуждена жить Элизабет, подкатил огромный черный лимузин. Она села в него в полном одиночестве и через десять минут была уже около Болтонза. Назад ее доставили ровно через час, и, как только она открыла дверь, Жозе Луис бросился ей навстречу.
– Ну?
– О, просто прекрасно! Он очаровательный, сильный мужчина... и очень выносливый.
Он улыбнулся натянутой улыбкой, но в его глазах уже не было прежнего выражения. Теперь в них светилась жадность. Она бросила свой выходной плащ прямо на софу.
– Мы встретимся снова, – продолжала она. – На следующей неделе. Но, разумеется, за меньшую сумму. Ты всегда был склонен преувеличивать. Да, он очень богатый человек и совсем нежадный. Почему ты солгал мне, что проиграл меня в карты? У тебя же нет никаких карточных долгов, – в ее вялом, апатичном голосе промелькнула досада. – Ты просто-напросто предложил ему меня за деньги, вот и все. Ты увидел, что я ему нравлюсь, и решил извлечь из этого выгоду.
После этих слов она с размаху ударила его по лицу, так что ее даже развернуло на каблуках, а в комнате раздался звук, напоминающий хруст сломанной кости. Удар был настолько сильным, что он откинулся назад и, зацепившись за что-то, упал на спину с ошеломленным выражением лица.
Она наклонилась над ним, посмотрела в его глаза испепеляющим, полным ненависти и презрения взглядом.
– Ты слишком жаден и самовлюблен, подонок! Ты хотел стать сутенером? – Ее насмешливый голос был полон брезгливости. – Но только не за счет меня! Если я решила зарабатывать деньги проституцией, то это мои деньги, мои, слышишь?! Вот эти. – И, достав из черной вечерней сумочки толстую пачку банкнот, она помахала ими у него перед носом. – Это за мой труд, а не за твой, понимаешь?! Ни один мужчина в мире не заработает таких денег, которые я заработаю в поте лица и в поте моего влагалища! Ты просто смазливая крыса, гладкошерстная, прилизанная и трусливая! Вон из моего дома! Чтобы ноги твоей здесь больше не было! Не трогай! – Она резко выпрямилась, отдернув от него руку с деньгами. – Филипп! – громко позвала она.
Тут же открылась входная дверь, и в комнату в сопровождении красивого молодого человека великолепного телосложения вошел Филипп.
– Вон! – повторила своему бывшему любовнику Элизабет, указав головой на дверь. – Вон из моей квартиры, вон из моей жизни! И если хоть одно слово... одно глупое вонючее слово вылетит из твоего поганого рта, на стол в полицейском управлении ляжет бумага со всеми подробностями, касающимися твоих сексуальных отношений с семнадцатилетней дочерью одного очень известного герцога. Я ясно изложила свою мысль?!
Черные пуговки его глаз перешли с ее лица на двух мужчин, а потом – обратно. Обругав ее всеми известными ему испанскими ругательствами, он тем не менее вынужден был отступить. Сохраняя между двумя мужчинами и собой безопасное расстояние, он в конце концов добрался до двери и исчез. Они слышали, как он скакал по лестнице через две ступеньки.
– Великолепно! – Филипп захлопал в ладоши. – Возвращаемся к нормальной жизни.
Но Элизабет разрыдалась и спрятала лицо в ладонях.
– Ну-ну, успокойся... Мне казалось, что ты выплакала все слезы гораздо раньше.
– Мне тоже так казалось. Спасибо тебе. Я так рада, что рассказала тебе все, потому что если бы я этого не сделала, то никогда бы не узнала ни об этой сутенерской сделке, ни о Луцинде Колепорт – дочери герцога.
– Ладно, что было, то было. Все закончилось. А теперь... пожалуйста, Элизабет, не плачь. О, я вижу, на тебе новый пиджак, мне бы не хотелось, чтобы на этом красивом атласе остались следы соленых слез. Вот, возьми мой платок. Робин, думаю, надо выпить?
– Я плачу не о нем, не думай, – захлебываясь, проговорила Лиз. – Это слезы жалости к самой себе. Глупая, одурманенная и бестолковая девчонка!
– Но все уже прошло...
– Мне же говорили, говорили, говорили, почему я не слушалась? И ты мне говорил, и папа, и Бой.
– Думаю, все можно списать на временное безумие, которое охватывает любого, кто слишком углубляется в лабиринты любви. Я знаю, что говорю, потому что сам побывал в твоей шкуре. Чувства притупляются, взор затуманивается... Ну что ж, мы все рано или поздно должны пройти через подобные испытания.
– Я больше через это никогда не пройду, никогда.
– Эх, глупышка, – неодобрительно пробормотал Филипп.
– Я уверена в этом. Кстати, знаешь, сколько я заработала сегодня вечером? Ты просто себе не представляешь, десять тысяч фунтов! – Лиз хихикнула. – Я тебе сейчас еще кое-что расскажу. Сегодня вечером я получила огромное удовольствие от секса. Это было прекрасно. Можешь себе представить, насколько это было великолепно, если я сама тебе об этом говорю! Я полностью отдалась работе, и по всему было видно, что он остался мной очень доволен. – Она еще раз хихикнула.
Филипп с изысканной вежливостью прокомментировал:
– Я бы больше удивился, если бы он дал меньше.
– Меня это вполне устраивает, потому что в какой-то степени компенсирует те деньги, которые я потратила на этого... этого...
– Да, мы понимаем, что ты имеешь в виду.
– ...и теперь я смогу отдать все свои долги, а вот это тебе... – И она протянула ему пачку банкнот. – Я очень тебе благодарна, Филипп. Я предполагала, что эта идея исходила от моего Любимчика, но мне не могло прийти в голову, что он хочет стать моим сутенером. Я поначалу думала, что он действительно проиграл эти деньги в карты.
– Он слишком большой мошенник, – покачал головой Филипп. – В принципе это был вполне закономерный поступок. Так как ты перестала снабжать его деньгами, он решил заработать их новым способом, по-прежнему используя тебя, если не учитывать, конечно, тот случай со стариной Хью Колепортом, которого он шантажировал.
– Она действительно беременна?
– Боюсь, что да. Насколько я знаю, старый Колепорт воспользовался хлыстом, когда этот болван имел неосторожность предложить ему, что за приемлемую цену спасет честное имя его дочери. Теперь он остался ни с чем.
Филипп вздохнул с явным облегчением, особенно теперь, чувствуя в руках приятную хрустящую упругость тысячи фунтов.
– Я возьму эти деньги, потому что беднякам не приходится выбирать... Вдобавок ко всему я еще считаю, что я честно их заработал. Ведь у нас с тобой одно общее дело. Ты занимаешься телами, а я – информацией. – Их глаза встретились, и они поняли друг друга. – Да... Я мог бы подкидывать тебе покупателей...
– Клиентов!
– Очень хорошо, клиентов, за чисто символическую плату... скажем, десять процентов. Ты не против?
– Конечно, нет!
Они пожали друг другу руки, как бы скрепив этим пожатием свою сделку.
– Вот, смотри, мой мальчик, – сказал Филипп, обернувшись к молчаливо стоящему в стороне красавцу, – это называется использовать свой шанс. Ничего не отвергай. Возможности – это такие капризные женщины, которые очень быстро обижаются и уходят, при этом, учти, они уже никогда не возвращаются.
Лиз глубоко задумалась.
– Я думаю, штук десять ты сможешь найти? Я имею в виду клиентов. Иначе мне придется назначать слишком большую цену, чтобы нормально жить. А так мне будет хватать на то, чтобы одеваться и...
– Робин, дорогой, – обратился Филипп к своему спутнику, – это слишком специфическая информация для твоих ушей. Подожди меня в машине. Я задержусь недолго. – И он послал ему воздушный поцелуй. – Только ради тебя. – После этих слов Филипп повернулся к Лиз и, нежно вздохнув, добавил: – Ах, какой преданный ученик... Ну что ж, давай теперь поговорим о деле....
Лиз сидела неподвижно, уставившись куда-то вдаль, не в силах вырваться из власти воспоминаний.
Филипп был бы удивлен, если бы узнал, сколько времени она недавно потратила, пытаясь разрешить денежный вопрос. Ведь она жила на широкую ногу, ни в чем себе не отказывая. Дома у Лиз всегда стоял ящик шампанского, и, если ей вдруг хотелось черных трюфелей по цене сто фунтов за две унции[3], она не задумываясь платила эту сумму. Ее ювелирные украшения были от Мак-Коя, машина – всегда одной и той же модели – «Мерседес Спорте», причем она меняла ее ежегодно. Ее дом находился в самом престижном районе, на северо-западе Лондона, и Элизабет не пожалела денег на его отделку и мебель.
Элизабет регулярно ездила на курорты, где постоянно встречала женщин, стремившихся найти здесь богатого мужа, а достигнув цели, начинавших искать себе развлечения на стороне. Порой она с удовольствием улыбалась про себя, потому что рядом с ней были жены ее клиентов, принимавшие ее за свою и даже не догадывавшиеся, каким образом она заработала деньги, позволявшие ей вместе с ними принимать проточные ванны и купаться в горячих источниках. Элизабет понимала, что по существу она ничем не отличается от них: они точно так же, как и она, торговали своим телом. От них всегда несло запахом алчности, их глаза постоянно бегали вокруг, оценивая стоимость драгоценностей других женщин и сравнивая их со своими. Эти женщины были в том критическом возрасте и в том критическом состоянии, когда мужья обычно начинают искать возможность поменять их на более свежий «экземплярчик», поэтому они не жалели денег, украшений и всяких новинок косметики, чтобы, в свою очередь, приобрести новую «модель». «Замужние проститутки, – окрестила их Элизабет. – Продают себя точно так же, как и я, только взамен, чтобы скрыть факт продажи, лицемерно требуют себе знак приличия и порядочности – обручальное кольцо».
Она никогда не сомневалась в том, что выглядит прекрасно, потому что была действительно очень красивой женщиной. Чтобы «полюбить» Элизабет Уоринг, мало было купить ее тело, насладиться им можно было только тогда, когда образ и стиль жизни «покупателя» соответствовали ее стилю. Стать такой Элизабет Уоринг было непросто, но еще сложней было такой остаться. И вот скоро все закончится.
Элизабет никогда не пыталась обмануть жизнь и всегда платила полную цену за те деньги, которые зарабатывала. Поэтому клиенты постоянно ей говорили, что она доставляет им неописуемое удовольствие и, как бы ни было трудно в это поверить, счастье. За что же ей все это? За что! «Надо обсудить все с Филиппом, – наконец решила она, почувствовав, что после этого решения ей стало легче. – Он так ясно мыслит и не подвержен сомнениям. Его трудно поколебать какими-нибудь предрассудками. Он всегда был полностью согласен с мудрым изречением миссис Патрик Кэмпбэлл: «Никого не должно волновать, что человек делает, пока он не выходит на улицу и не начинает пугать лошадей».
«Мы с ним два сапога пара, – подумала Элизабет, и эта мысль показалась ей очень смешной. Он – старый любовник, находящийся на содержании, а она – высокооплачиваемая проститутка. Занятия, по общественным понятиям, достойные порицания и осуждения, однако они так не считали. – Филипп посоветует мне, как решить мою проблему. А как я скажу о ней папе и Бою... и стоит ли вообще им что-то говорить? Филипп все знает. Он всегда все знает».
4
В конце недели к Элли неожиданно пришла посетительница. Она с головой ушла в чтение «Пустынного дома», найденного ею на тележке госпитального библиотекаря, поэтому сначала даже не понимала, что кто-то остановился рядом. Из всех кроватей, находящихся в палате, только около этой не было стула, потому что к ней никто не приходил. Вдруг она услышала:
– Я сяду на кровать, ладно?
Элли подняла глаза и увидела Морин, которая улыбалась яркой, открытой улыбкой. Темно-синие, глубокие глаза смотрели на Элли с нескрываемым любопытством, горя желанием побыстрее узнать все новости.
«Да, конечно, Морин, – подумала Элли. – Паола слишком осторожна, а Синди глупа, чтобы прийти сюда. Морин всегда металась между ними двоими. Или, может, ее послал Мики, чтобы она все разузнала?» В глазах Элли засветилась тревога, и Морин поспешила ее развеять:
– Не волнуйся, все в порядке. Мики не знает, где я сейчас. В принципе ему все равно, даже если он и узнает. Он сейчас в тюрьме.
Элли привстала и взяла с тумбочки блокнот и ручку, потому что челюсть была еще стянута проволокой и она из-за нее не могла говорить.
«Как? За что? Когда?» – написала она.
– Ха, ни за что не догадаешься! Синди сдала его с потрохами.
Морин с явным удовольствием утвердительно кивнула головой, увидев в глазах Элли нескрываемое удивление.
– Она знала, что ему надо встретиться со своим поставщиком и взять наркотики, поэтому она быстренько позвонила той здоровенной сержантке в полиции. Ну, ты знаешь, о ком я говорю, та, с накрученными волосами, помнишь? Она так часто арестовывала Синди, что они стали чуть ли не подругами. Так вот, Синди позвонила ей в участок и попросила, чтобы та с ней встретилась, а потом рассказала ей о сделке: где, когда и как все это будет. Они сцапали его с полной сумкой кокаина и двумя десятками ампул с амфетамином. Они взяли и Мики, и того, кто ему все это передал.
«Зачем это надо было Синди?» – написала Элли.
– Он ее избил. Сказал, что она плохо следит за чистотой в квартире и ничего не делает. Ты же знаешь, как она относится к своим ногтям?! Так представь себе, он сломал ей два ногтя! Она прямо взбесилась. Можно было подумать, что ей оторвали два пальца. Но она тоже не дура, дождалась удобного случая, когда он вышел, и провернула все это дельце. Попряталась немного, пока они его не сгребли вместе с кокаином, а потом вернулась назад, собрала шмотки и укатила обратно к себе на Север. А я решила вот по дороге забежать к тебе, сообщить приятную новость. Ну, как ты тут?
Окинув критическим взглядом Элли, Морин заметила:
– Синяки уже почти прошли, а вот нос выглядит еще плохо, и что это за железки у тебя на зубах?
«Челюсть сломана, – написала Элли. – Поэтому не могу говорить».
– Да, Паола была права. Она сейчас в Саттене, с ребенком. Мы не знаем, что делать, пока нет Мики. Наверное, дело теперь будет вести Тони, по крайней мере, пока Мики не выйдет. Так уже было, когда Мики сидел за сутенерство. Тони хоть на игле не сидит и бить тебя не будет... Вот, я тебе тут притащила. – Она достала букет цветов и пару журналов, где картинок было гораздо больше, чем слов.
«Спасибо», – написала Элли.
– А как же ты ешь? Через трубочку?
Элли написала: «Да, только жидкости: супы, молоко и т. д.». Морин поморщила нос:
– Фу, гадость какая! – Но потом с любопытством спросила: – Ну и сколько тебя здесь продержат?
«Точно не знаю. Не меньше недели, пока мне будет необходим постельный режим».
– Хорошо, что я не принесла тебе фрукты, – хихикнула Морин.
В этот момент в палату с решительным видом вошла медсестра, явно собираясь сделать им замечание.
– Сидеть на кроватях запрещено. Вам надо найти себе стул.
– Ну и где я его буду искать? – нагло спросила Морин.
Медсестра оглянулась по сторонам. В палате не было ни одного свободного стула.
– Вы обе можете выйти в комнату посетителей, – предложила она. – Мисс Джордан разрешено вставать с постели.
Морин помогла Элли надеть больничный халат, завязав его пояс бантиком сзади.
– Боже мой, ты вся в бинтах, как мумия! Он на тебе живого места не оставил!
В комнате для посетителей было пусто, поэтому они сели в первые попавшиеся кресла, и Морин, со скрипом открыв оконную раму, закурила сигарету.
– Вот так-то лучше.
Элли написала в блокноте: «Что было, когда Мики узнал, что меня нет?»
– Взбеленился, как кобель бешеный. Устроил нам допрос, но я, знаешь, состроила непонимающую физиономию и сказала, что ничего не знаю. Паола, та вообще не дрогнула, с честным таким выражением лица лжет ему прямо в глаза и не стесняется. Ну а Синди на самом деле ничего не знала. Но он все равно два дня еще рвал и метал, а потом начались эти его кокаиновые дела, и все потихоньку забылось. Если он когда-нибудь встретит Синди, ей несдобровать, хотя это вряд ли, потому что она умотала аж в Салфорд, она оттуда и приехала в Лондон. Назад она вернется не скоро, это точно. Удачно, что я смогла забежать к тебе и поболтать... Я думаю, если ты решишь вернуться назад, Тони будет не против. Мики светит где-то, год тюремного заключения, плюс они ему еще накрутят за то, что он последний раз сидел за сутенерство. Теперь его просто так не выпустят. Тони не такой уж плохой, к своим девочкам он всегда относится хорошо и не бьет их.
Элли покачала головой, и у Морин не осталось никаких сомнений по поводу ее решения.
– Ну, как знаешь. Я просто думала, что так будет лучше, потому что Тони и Мики все-таки приятели.
«Лучше? – подумала Элли. – С Тони Панаколисом не может быть лучше». Тогда, в первый раз, когда она его увидела, у нее даже мурашки по телу побежали...
Он сидел на кухонном столе с отсутствующим выражением лица. Слишком прилизанный, слишком умный, слишком слащавый и чистенький для этих трущоб, но тем не менее она с первого взгляда поняла, что он был таким же убогим и продажным, как и все их обитатели. Лицо его напоминало переспевшее яблоко. Оно было одутловатым, сочный, чувственный рот с толстыми, мясистыми губами, на его курчавых волосах жира было гораздо больше, чем на руках мясника. Но по тому, как относился к нему Мики, Элли поняла, что перед ней человек, который может убрать Мики с дороги одним мизинцем.
Войдя в комнату, она почувствовала, что они только что говорили о ней, потому что Мики сразу угодливо засуетился:
– Это Элли, Тон... Разве я не прав? Чувствуешь, в ней есть какой-то шарм. Она прирожденная актриса. Я уверен, что, если бы она пошла на просмотр в театр «Абей», ее бы упрашивали там остаться.
Весь энтузиазм Мики разбился о безразличие Тони Панаколиса, поэтому он, немного удивленный, отошел в сторону.
– Подойди сюда... так... Пусть кошка посмотрит на мышку, – сказал Мики.
Элли взглянула на Паолу, сидевшую в глубине комнаты на софе. Та кивнула ей головой. Это означало: будь осторожна.
– Скинь плащик, так... дай Тони внимательно на тебя посмотреть.
Элли сбросила свой дешевенький плащ, под которым оказалось стройное тело в короткой мини-юбке и толстом вязаном свитере. Он плотно облегал ее высокую девичью грудь. На длинных красивых ногах были надеты высокие, выше колен, сапоги, а между ними красовались целых восемь дюймов упругой юной плоти. Она стояла посреди комнаты, а Тони Панаколис «лапал» ее своими темно-оливковыми глазами с головы до ног. Ей даже казалось, что после этого взгляда на ее теле остаются липкие следы. Несмотря на то, что ей очень хотелось схватить плащ и убежать, она заставила себя спокойно стоять и ждать, что будет дальше. Ее интуиция и весь тот опыт, который она приобрела, живя здесь, подсказывали, что с этим человеком ни в коем случае нельзя связываться.
– Тони ищет новую мордашку для своего фильма, – заявил Мики с видом знатока, которого уже выдвинули на премию «Оскар».
– Да? А в каком жанре фильм? – поинтересовалась Элли. Она чувствовала, что выпуклые стеклянные глаза Тони Панаколиса прожигают насквозь, но продолжала играть свою роль. Пять месяцев жизни в этом отстойнике еще не полностью убили в ней способность наивно удивляться неожиданным сюрпризам, однако под маской детской наивности и открытости приобретенный жизненный опыт уже стал формировать защитный слой, который мог бы уберечь ее истинное «я» от чужого наглого вмешательства.
– Ты что, не слышишь меня? Это же Тони Панаколис! – Мики повернулся к тому, кто был сейчас для него «царь и Бог». – Мне иногда кажется, что Элли прилетела с другой планеты! Она слишком много знает о посторонних вещах, но ни черта не смыслит в таких людях, как ты и я!
– Тони делает самые лучшие порнофильмы, – пояснила Паола.
– А-а... понятно... – Элли сдвинула брови, почувствовав отвращение.
– Не вороти нос раньше времени! – резко бросил Мики. – Тони очень хорошо платит своим актрисам. За один фильм ты могла бы заработать целое состояние!
– Да ну! – с сарказмом произнесла Элли. Мики сузил глаза.
– Не надо со мной так разговаривать, малышка. Естественно, я получу свою долю. Ведь это я даю тебе шанс, не так ли?
– От которого я, увы, должна отказаться, – вежливо ответила Элли и повернулась к Тони Панаколису. – Я думаю, что я не смогу сделать для вас то, что вы хотите. Но все равно спасибо за предложение. – Это было сказано очень вежливым и решительным тоном.
– Да ты что! – взвился Мики.
– Успокойся, Мики. – Голос у Тони был таким же мягким, как и его пухлые руки. – У Элли тоже есть право сделать свой выбор, ведь, если она без желания будет играть свою роль, она испортит весь фильм. Может быть, когда она приобретет более солидный опыт на этой работе, она передумает. Честно говоря, она еще немного не доросла до той роли, которую я придумал ей в этом фильме.
После этих слов Тони Мики успокоился и у него прояснилось лицо.
– Ну хорошо, хозяин ты. Как скажешь, так и будет. Может быть, месяцев через шесть попробуем, а?
– Посмотрим, – пожал плечами Тони Панаколис. «Сначала посмотрю я», – подумала Элли. Еще никогда в жизни она не испытывала такого отвращения к мужчине, а она уже хорошо научилась доверять своей интуиции, и сейчас та вовсю трубила ей о том, что впереди страшная опасность.
Позже, оставшись с Паолой вдвоем, она спросила ее:
– Кто он такой?
– Мистер Шеф. Держит целую свору шлюшек, штук десять, но основной доход имеет от порнобизнеса. Причем снимает самые крутые вещи. Синди в некоторых участвовала. – Она цинично хмыкнула и добавила: – Синди пойдет на все, что угодно, если за это хорошо заплатят.
– А ты снималась?
– Да, пару раз... Когда не могла придумать ничего лучше. Тони очень умен. Он обычно начинает с простых вещичек, раз или два тебя снимут крупным планом во время групповых оргий, ничего страшного, просто тебя имеют сразу два человека. А потом, когда голова уже закружится и отупеешь, тебя привязывают к чему-нибудь и начинаются изнасилования и всякие садистские штучки. Ты правильно сделала, что отказала ему. Когда он предложил мне в первый раз, у меня не хватило смелости отказать, а я была старше, чем ты.
– Меня от него воротит, – с дрожью в голосе произнесла Элли.
– Я тебя понимаю. Особенно эти ужасные глаза.
– А почему Мики перед ним на задних лапках ходит?
– Потому что Тони очень не любит, когда к нему относятся неуважительно. Его головорезы – специалисты по пыткам и издевательствам. Они уже многих искалечили, я сама знаю по крайней мере одного, которого они кастрировали. Мики от одной мысли об этом бросает в жар, и он становится как полоумный. Тони еще – хотя я не могу этого доказать – поставляет Мики кокаин.
Следующие шесть месяцев Элли постоянно ждала какой-нибудь неприятности. Приближалось ее совершеннолетие, которое она должна была отмечать в этой новой жизни. Да, она стала грубее, перестала доверять всем и каждому, и ее бывшая наивность теперь «была осуждена на одиночное заключение». И еще: она была более чем уверена, что зарабатывала для Мики ничуть не меньше, чем Паола, у которой уже была постоянная клиентура. Ее заработки были порой даже больше, чем у Паолы, и всегда больше, чем у Синди и Морин, вместе взятых. Он поставил ее работать на Парк-лейн, где ее красота сослужила ей неплохую услугу. Все зависело от Мики, который часто выходил из себя, потому что в последнее время его пристрастие к кокаину стало стоить слишком дорого и он уже не мог позволять себе жить так, как ему хотелось. В результате он задолжал Тони огромную сумму.
Как-то она спросила Паолу, почему Тони пришел к ним, ведь у него наверняка есть много желающих.
– Сейчас у него появился интерес к другим вещам, – пояснила Паола. – Те, кто видел, говорят, что это уже слишком, но нам надо молчать. Единственное, что я знаю, так это то, что на этом он делает большие, очень большие деньги.
– Еще больше, чем на порнографии?
– По слухам, да. – Паола пожала плечами. – Он снимает сцены сексуальных извращений с детьми. Я постоянно думаю о моей Черил. Я разорву на части любого, кто прикоснется к ней хоть пальцем. Меня начинает колотить, когда я думаю о сексе с детьми.
Элли встречалась с Тони Панаколисом еще несколько раз, и всякий раз он смотрел на нее так, что ее воротило от этого похотливого, липкого взгляда. Он так и не повторил своего предложения, потому что знал, какой получит на него ответ.
– ...Ну и что ты собираешься делать?
Элли вернулась к действительности, уловив обрывок вопроса Морин.
– Ты же ничего больше не умеешь, кроме того, чему мы тебя научили. – Морин хихикнула.
«Что-нибудь придумаю», – написала Элли.
После того как Морин ушла, она лежала и думала о ней, чувствуя, что глубоко тронута заботой и вниманием девушки. Несмотря на то, что у них не было ничего общего, Морин решила проделать длинный путь до больницы, расположенной на южном берегу реки, чтобы успокоить ее и рассказать приятные новости об ублюдке, из-за которого Элли сюда попала. Да, Морин всегда была доброй душой.
– Я сяду на кровать, ладно?
Элли подняла глаза и увидела Морин, которая улыбалась яркой, открытой улыбкой. Темно-синие, глубокие глаза смотрели на Элли с нескрываемым любопытством, горя желанием побыстрее узнать все новости.
«Да, конечно, Морин, – подумала Элли. – Паола слишком осторожна, а Синди глупа, чтобы прийти сюда. Морин всегда металась между ними двоими. Или, может, ее послал Мики, чтобы она все разузнала?» В глазах Элли засветилась тревога, и Морин поспешила ее развеять:
– Не волнуйся, все в порядке. Мики не знает, где я сейчас. В принципе ему все равно, даже если он и узнает. Он сейчас в тюрьме.
Элли привстала и взяла с тумбочки блокнот и ручку, потому что челюсть была еще стянута проволокой и она из-за нее не могла говорить.
«Как? За что? Когда?» – написала она.
– Ха, ни за что не догадаешься! Синди сдала его с потрохами.
Морин с явным удовольствием утвердительно кивнула головой, увидев в глазах Элли нескрываемое удивление.
– Она знала, что ему надо встретиться со своим поставщиком и взять наркотики, поэтому она быстренько позвонила той здоровенной сержантке в полиции. Ну, ты знаешь, о ком я говорю, та, с накрученными волосами, помнишь? Она так часто арестовывала Синди, что они стали чуть ли не подругами. Так вот, Синди позвонила ей в участок и попросила, чтобы та с ней встретилась, а потом рассказала ей о сделке: где, когда и как все это будет. Они сцапали его с полной сумкой кокаина и двумя десятками ампул с амфетамином. Они взяли и Мики, и того, кто ему все это передал.
«Зачем это надо было Синди?» – написала Элли.
– Он ее избил. Сказал, что она плохо следит за чистотой в квартире и ничего не делает. Ты же знаешь, как она относится к своим ногтям?! Так представь себе, он сломал ей два ногтя! Она прямо взбесилась. Можно было подумать, что ей оторвали два пальца. Но она тоже не дура, дождалась удобного случая, когда он вышел, и провернула все это дельце. Попряталась немного, пока они его не сгребли вместе с кокаином, а потом вернулась назад, собрала шмотки и укатила обратно к себе на Север. А я решила вот по дороге забежать к тебе, сообщить приятную новость. Ну, как ты тут?
Окинув критическим взглядом Элли, Морин заметила:
– Синяки уже почти прошли, а вот нос выглядит еще плохо, и что это за железки у тебя на зубах?
«Челюсть сломана, – написала Элли. – Поэтому не могу говорить».
– Да, Паола была права. Она сейчас в Саттене, с ребенком. Мы не знаем, что делать, пока нет Мики. Наверное, дело теперь будет вести Тони, по крайней мере, пока Мики не выйдет. Так уже было, когда Мики сидел за сутенерство. Тони хоть на игле не сидит и бить тебя не будет... Вот, я тебе тут притащила. – Она достала букет цветов и пару журналов, где картинок было гораздо больше, чем слов.
«Спасибо», – написала Элли.
– А как же ты ешь? Через трубочку?
Элли написала: «Да, только жидкости: супы, молоко и т. д.». Морин поморщила нос:
– Фу, гадость какая! – Но потом с любопытством спросила: – Ну и сколько тебя здесь продержат?
«Точно не знаю. Не меньше недели, пока мне будет необходим постельный режим».
– Хорошо, что я не принесла тебе фрукты, – хихикнула Морин.
В этот момент в палату с решительным видом вошла медсестра, явно собираясь сделать им замечание.
– Сидеть на кроватях запрещено. Вам надо найти себе стул.
– Ну и где я его буду искать? – нагло спросила Морин.
Медсестра оглянулась по сторонам. В палате не было ни одного свободного стула.
– Вы обе можете выйти в комнату посетителей, – предложила она. – Мисс Джордан разрешено вставать с постели.
Морин помогла Элли надеть больничный халат, завязав его пояс бантиком сзади.
– Боже мой, ты вся в бинтах, как мумия! Он на тебе живого места не оставил!
В комнате для посетителей было пусто, поэтому они сели в первые попавшиеся кресла, и Морин, со скрипом открыв оконную раму, закурила сигарету.
– Вот так-то лучше.
Элли написала в блокноте: «Что было, когда Мики узнал, что меня нет?»
– Взбеленился, как кобель бешеный. Устроил нам допрос, но я, знаешь, состроила непонимающую физиономию и сказала, что ничего не знаю. Паола, та вообще не дрогнула, с честным таким выражением лица лжет ему прямо в глаза и не стесняется. Ну а Синди на самом деле ничего не знала. Но он все равно два дня еще рвал и метал, а потом начались эти его кокаиновые дела, и все потихоньку забылось. Если он когда-нибудь встретит Синди, ей несдобровать, хотя это вряд ли, потому что она умотала аж в Салфорд, она оттуда и приехала в Лондон. Назад она вернется не скоро, это точно. Удачно, что я смогла забежать к тебе и поболтать... Я думаю, если ты решишь вернуться назад, Тони будет не против. Мики светит где-то, год тюремного заключения, плюс они ему еще накрутят за то, что он последний раз сидел за сутенерство. Теперь его просто так не выпустят. Тони не такой уж плохой, к своим девочкам он всегда относится хорошо и не бьет их.
Элли покачала головой, и у Морин не осталось никаких сомнений по поводу ее решения.
– Ну, как знаешь. Я просто думала, что так будет лучше, потому что Тони и Мики все-таки приятели.
«Лучше? – подумала Элли. – С Тони Панаколисом не может быть лучше». Тогда, в первый раз, когда она его увидела, у нее даже мурашки по телу побежали...
Он сидел на кухонном столе с отсутствующим выражением лица. Слишком прилизанный, слишком умный, слишком слащавый и чистенький для этих трущоб, но тем не менее она с первого взгляда поняла, что он был таким же убогим и продажным, как и все их обитатели. Лицо его напоминало переспевшее яблоко. Оно было одутловатым, сочный, чувственный рот с толстыми, мясистыми губами, на его курчавых волосах жира было гораздо больше, чем на руках мясника. Но по тому, как относился к нему Мики, Элли поняла, что перед ней человек, который может убрать Мики с дороги одним мизинцем.
Войдя в комнату, она почувствовала, что они только что говорили о ней, потому что Мики сразу угодливо засуетился:
– Это Элли, Тон... Разве я не прав? Чувствуешь, в ней есть какой-то шарм. Она прирожденная актриса. Я уверен, что, если бы она пошла на просмотр в театр «Абей», ее бы упрашивали там остаться.
Весь энтузиазм Мики разбился о безразличие Тони Панаколиса, поэтому он, немного удивленный, отошел в сторону.
– Подойди сюда... так... Пусть кошка посмотрит на мышку, – сказал Мики.
Элли взглянула на Паолу, сидевшую в глубине комнаты на софе. Та кивнула ей головой. Это означало: будь осторожна.
– Скинь плащик, так... дай Тони внимательно на тебя посмотреть.
Элли сбросила свой дешевенький плащ, под которым оказалось стройное тело в короткой мини-юбке и толстом вязаном свитере. Он плотно облегал ее высокую девичью грудь. На длинных красивых ногах были надеты высокие, выше колен, сапоги, а между ними красовались целых восемь дюймов упругой юной плоти. Она стояла посреди комнаты, а Тони Панаколис «лапал» ее своими темно-оливковыми глазами с головы до ног. Ей даже казалось, что после этого взгляда на ее теле остаются липкие следы. Несмотря на то, что ей очень хотелось схватить плащ и убежать, она заставила себя спокойно стоять и ждать, что будет дальше. Ее интуиция и весь тот опыт, который она приобрела, живя здесь, подсказывали, что с этим человеком ни в коем случае нельзя связываться.
– Тони ищет новую мордашку для своего фильма, – заявил Мики с видом знатока, которого уже выдвинули на премию «Оскар».
– Да? А в каком жанре фильм? – поинтересовалась Элли. Она чувствовала, что выпуклые стеклянные глаза Тони Панаколиса прожигают насквозь, но продолжала играть свою роль. Пять месяцев жизни в этом отстойнике еще не полностью убили в ней способность наивно удивляться неожиданным сюрпризам, однако под маской детской наивности и открытости приобретенный жизненный опыт уже стал формировать защитный слой, который мог бы уберечь ее истинное «я» от чужого наглого вмешательства.
– Ты что, не слышишь меня? Это же Тони Панаколис! – Мики повернулся к тому, кто был сейчас для него «царь и Бог». – Мне иногда кажется, что Элли прилетела с другой планеты! Она слишком много знает о посторонних вещах, но ни черта не смыслит в таких людях, как ты и я!
– Тони делает самые лучшие порнофильмы, – пояснила Паола.
– А-а... понятно... – Элли сдвинула брови, почувствовав отвращение.
– Не вороти нос раньше времени! – резко бросил Мики. – Тони очень хорошо платит своим актрисам. За один фильм ты могла бы заработать целое состояние!
– Да ну! – с сарказмом произнесла Элли. Мики сузил глаза.
– Не надо со мной так разговаривать, малышка. Естественно, я получу свою долю. Ведь это я даю тебе шанс, не так ли?
– От которого я, увы, должна отказаться, – вежливо ответила Элли и повернулась к Тони Панаколису. – Я думаю, что я не смогу сделать для вас то, что вы хотите. Но все равно спасибо за предложение. – Это было сказано очень вежливым и решительным тоном.
– Да ты что! – взвился Мики.
– Успокойся, Мики. – Голос у Тони был таким же мягким, как и его пухлые руки. – У Элли тоже есть право сделать свой выбор, ведь, если она без желания будет играть свою роль, она испортит весь фильм. Может быть, когда она приобретет более солидный опыт на этой работе, она передумает. Честно говоря, она еще немного не доросла до той роли, которую я придумал ей в этом фильме.
После этих слов Тони Мики успокоился и у него прояснилось лицо.
– Ну хорошо, хозяин ты. Как скажешь, так и будет. Может быть, месяцев через шесть попробуем, а?
– Посмотрим, – пожал плечами Тони Панаколис. «Сначала посмотрю я», – подумала Элли. Еще никогда в жизни она не испытывала такого отвращения к мужчине, а она уже хорошо научилась доверять своей интуиции, и сейчас та вовсю трубила ей о том, что впереди страшная опасность.
Позже, оставшись с Паолой вдвоем, она спросила ее:
– Кто он такой?
– Мистер Шеф. Держит целую свору шлюшек, штук десять, но основной доход имеет от порнобизнеса. Причем снимает самые крутые вещи. Синди в некоторых участвовала. – Она цинично хмыкнула и добавила: – Синди пойдет на все, что угодно, если за это хорошо заплатят.
– А ты снималась?
– Да, пару раз... Когда не могла придумать ничего лучше. Тони очень умен. Он обычно начинает с простых вещичек, раз или два тебя снимут крупным планом во время групповых оргий, ничего страшного, просто тебя имеют сразу два человека. А потом, когда голова уже закружится и отупеешь, тебя привязывают к чему-нибудь и начинаются изнасилования и всякие садистские штучки. Ты правильно сделала, что отказала ему. Когда он предложил мне в первый раз, у меня не хватило смелости отказать, а я была старше, чем ты.
– Меня от него воротит, – с дрожью в голосе произнесла Элли.
– Я тебя понимаю. Особенно эти ужасные глаза.
– А почему Мики перед ним на задних лапках ходит?
– Потому что Тони очень не любит, когда к нему относятся неуважительно. Его головорезы – специалисты по пыткам и издевательствам. Они уже многих искалечили, я сама знаю по крайней мере одного, которого они кастрировали. Мики от одной мысли об этом бросает в жар, и он становится как полоумный. Тони еще – хотя я не могу этого доказать – поставляет Мики кокаин.
Следующие шесть месяцев Элли постоянно ждала какой-нибудь неприятности. Приближалось ее совершеннолетие, которое она должна была отмечать в этой новой жизни. Да, она стала грубее, перестала доверять всем и каждому, и ее бывшая наивность теперь «была осуждена на одиночное заключение». И еще: она была более чем уверена, что зарабатывала для Мики ничуть не меньше, чем Паола, у которой уже была постоянная клиентура. Ее заработки были порой даже больше, чем у Паолы, и всегда больше, чем у Синди и Морин, вместе взятых. Он поставил ее работать на Парк-лейн, где ее красота сослужила ей неплохую услугу. Все зависело от Мики, который часто выходил из себя, потому что в последнее время его пристрастие к кокаину стало стоить слишком дорого и он уже не мог позволять себе жить так, как ему хотелось. В результате он задолжал Тони огромную сумму.
Как-то она спросила Паолу, почему Тони пришел к ним, ведь у него наверняка есть много желающих.
– Сейчас у него появился интерес к другим вещам, – пояснила Паола. – Те, кто видел, говорят, что это уже слишком, но нам надо молчать. Единственное, что я знаю, так это то, что на этом он делает большие, очень большие деньги.
– Еще больше, чем на порнографии?
– По слухам, да. – Паола пожала плечами. – Он снимает сцены сексуальных извращений с детьми. Я постоянно думаю о моей Черил. Я разорву на части любого, кто прикоснется к ней хоть пальцем. Меня начинает колотить, когда я думаю о сексе с детьми.
Элли встречалась с Тони Панаколисом еще несколько раз, и всякий раз он смотрел на нее так, что ее воротило от этого похотливого, липкого взгляда. Он так и не повторил своего предложения, потому что знал, какой получит на него ответ.
– ...Ну и что ты собираешься делать?
Элли вернулась к действительности, уловив обрывок вопроса Морин.
– Ты же ничего больше не умеешь, кроме того, чему мы тебя научили. – Морин хихикнула.
«Что-нибудь придумаю», – написала Элли.
После того как Морин ушла, она лежала и думала о ней, чувствуя, что глубоко тронута заботой и вниманием девушки. Несмотря на то, что у них не было ничего общего, Морин решила проделать длинный путь до больницы, расположенной на южном берегу реки, чтобы успокоить ее и рассказать приятные новости об ублюдке, из-за которого Элли сюда попала. Да, Морин всегда была доброй душой.