Страница:
Вилена встала прямая, упругая. Пронизывающе посмотрела на него. Ваня тоже вскочил:
— Я работаю над проблемой машинной памяти. Можно использовать портативную кибернетическую машину, которая запомнит уйму необходимых знаний.
— Машина, но не я!..
— Машину сделать частью вашего мозга.
— Заменить мой мозг электроникой? — гневно спросила Вилена и опять пристально посмотрела на Болева.
— Нет. Что вы!.. Только ввести в ваш мозг электроды, платино-иридиевые электроды… какую-нибудь сотню… Животным ведь вводят.
— Животным?
Ваня торопливо объяснял:
— Портативная машина памяти всегда будет с вами. Ею станут управлять биотоки вашего мозга. Заключенные в ней знания непосредственно передаются ему…
— Болев! — властно перебила Вилена..
— Я воспользовался готовым комплексом памяти и только насытил его. Вот в этом чемоданчике или сумочке, называйте как хотите, заключены все нужные вам для экзамена познания. Считайте это электронной шпаргалкой или справочником… Только пользуйтесь! — и Ваня протянул Вилене небольшую кожаную сумку, которую она приняла за чемоданчик.
Вилена взяла ее и приложила к уху:
— Как же мне узнать, что здесь таится?
— Согласиться. Я не знаю, как это делается. Вероятно, придется остричь волосы. Ну, и побрить голову… Я не нейрохирург.
— Вы с ума сошли!
— Вот этого я больше всего и боялся, — упавшим голосом сказал Болев. — Я, признаться, попробовал написать стихи про древнего царя Птолемея. Он, уходя на воину, оставил безутешную жену Веронику. Нет, не бойтесь, я не стану вам читать свои вирши, просто расскажу. Она поклялась богам принести им в жертву свою красоту, свои волосы, если муж вернется…
— Милый, милый Ваня! В своих стихах вы уже предлагали мне стать Спящей Красавицей, дождаться принца в ледяном гробу. Теперь вы хотите…
— Когда вернувшегося царя встретила жена… он был безутешен! Но звездочет Канон показал ему в небе пряди рассыпанных звездочек. Они походили на Волосы Вероники.
— Вы, должно быть, все-таки станете поэтом. Не думайте, милый Ваня, что я испугалась. Рискуя жизнью, о волосах не плачут. Нет, я отказываюсь от вашей чудесной электронной шпаргалки совсем не поэтому.
— Отказываетесь? — не веря ушам спросил Болев.
— Подумайте, что вы мне предлагаете? Протез мозга? Разве я захотела бы заменить свои ноги самыми красивыми колесами?
Ваня смущенно посмотрел вниз и покачал головой.
— Почему же я должна перестать быть человеком в самом главном? Почему должна пойти на симбиоз женщины с машиной, дополнить свою голову протезом? Нет, Ваня, я хочу выиграть сражение, оставшись человеком, показать, на что способна, если иду на все…
— Как жаль… Я думал… войдя в звездолет и вспомнив о Волосах Вероники, вы этим включили бы одну электронную ячейку…
— Милый Ваня. Я и так обязательно, когда войду в звездолет, вспомню Волосы Вероники, а главное, вас. Я ведь давно все поняла… без всякой электроники, и я не знаю, как благодарить вас за подарок, который не смогу принять.
— Простите меня… Я не знал, что вы такая. Я — глупец. Я… я искал…
Я искал до скончания дней В запыленных, зачитанных книгах Сокровенную сказку о ней…
— Я тоже искала сказку, — сказала Вилена и чуть виновато, но твердо посмотрела на него своими зеленоватыми глазами. — Но видите, нашла совсем не сказку. — И она отдала ему чемоданчик.
— Я работаю над проблемой машинной памяти. Можно использовать портативную кибернетическую машину, которая запомнит уйму необходимых знаний.
— Машина, но не я!..
— Машину сделать частью вашего мозга.
— Заменить мой мозг электроникой? — гневно спросила Вилена и опять пристально посмотрела на Болева.
— Нет. Что вы!.. Только ввести в ваш мозг электроды, платино-иридиевые электроды… какую-нибудь сотню… Животным ведь вводят.
— Животным?
Ваня торопливо объяснял:
— Портативная машина памяти всегда будет с вами. Ею станут управлять биотоки вашего мозга. Заключенные в ней знания непосредственно передаются ему…
— Болев! — властно перебила Вилена..
— Я воспользовался готовым комплексом памяти и только насытил его. Вот в этом чемоданчике или сумочке, называйте как хотите, заключены все нужные вам для экзамена познания. Считайте это электронной шпаргалкой или справочником… Только пользуйтесь! — и Ваня протянул Вилене небольшую кожаную сумку, которую она приняла за чемоданчик.
Вилена взяла ее и приложила к уху:
— Как же мне узнать, что здесь таится?
— Согласиться. Я не знаю, как это делается. Вероятно, придется остричь волосы. Ну, и побрить голову… Я не нейрохирург.
— Вы с ума сошли!
— Вот этого я больше всего и боялся, — упавшим голосом сказал Болев. — Я, признаться, попробовал написать стихи про древнего царя Птолемея. Он, уходя на воину, оставил безутешную жену Веронику. Нет, не бойтесь, я не стану вам читать свои вирши, просто расскажу. Она поклялась богам принести им в жертву свою красоту, свои волосы, если муж вернется…
— Милый, милый Ваня! В своих стихах вы уже предлагали мне стать Спящей Красавицей, дождаться принца в ледяном гробу. Теперь вы хотите…
— Когда вернувшегося царя встретила жена… он был безутешен! Но звездочет Канон показал ему в небе пряди рассыпанных звездочек. Они походили на Волосы Вероники.
— Вы, должно быть, все-таки станете поэтом. Не думайте, милый Ваня, что я испугалась. Рискуя жизнью, о волосах не плачут. Нет, я отказываюсь от вашей чудесной электронной шпаргалки совсем не поэтому.
— Отказываетесь? — не веря ушам спросил Болев.
— Подумайте, что вы мне предлагаете? Протез мозга? Разве я захотела бы заменить свои ноги самыми красивыми колесами?
Ваня смущенно посмотрел вниз и покачал головой.
— Почему же я должна перестать быть человеком в самом главном? Почему должна пойти на симбиоз женщины с машиной, дополнить свою голову протезом? Нет, Ваня, я хочу выиграть сражение, оставшись человеком, показать, на что способна, если иду на все…
— Как жаль… Я думал… войдя в звездолет и вспомнив о Волосах Вероники, вы этим включили бы одну электронную ячейку…
— Милый Ваня. Я и так обязательно, когда войду в звездолет, вспомню Волосы Вероники, а главное, вас. Я ведь давно все поняла… без всякой электроники, и я не знаю, как благодарить вас за подарок, который не смогу принять.
— Простите меня… Я не знал, что вы такая. Я — глупец. Я… я искал…
Я искал до скончания дней В запыленных, зачитанных книгах Сокровенную сказку о ней…
— Я тоже искала сказку, — сказала Вилена и чуть виновато, но твердо посмотрела на него своими зеленоватыми глазами. — Но видите, нашла совсем не сказку. — И она отдала ему чемоданчик.
Глава вторая. ПАМЯТЬ ПРЕДКОВ
— У нас в Нидерландах в старые времена говорили: «Бог создал мир, а Голландию — голландцы».
Вилена пристально посмотрела на своего спутника, потом вокруг.
Великолепное шоссе напоминало родную страну. Но здесь оно тянулось вдоль прямолинейного канала, рядом мелькали мачты монорельсовой дороги. Шоссе проходило ниже уровня воды в канале. Поэтому суда на подводных крыльях, казалось, мчались навстречу и готовы были перелететь через шоссе с цветником, отделявшим воду от дороги.
У инженера тен-Кате, встретившего Вилену на аэродроме, машина была на воздушной подушке.
В облике инженера было какое-то несоответствие, в котором Вилене хотелось разобраться. Был он еще молод, хотя и лысел, ростом невысок, рано пополневший, сидел сутулясь и сбоку казался унылым. Но стоило поймать его взгляд, как это впечатление исчезало: горящими глазами жадно смотрел он перед собой, словно старался все заметить, все впитать в себя. Говорил он тоже в полном противоречии со своим обликом, убежденно и с увлечением. Должно быть, где-то внутри, решила Вилена, он был столь же романтичен, сколь обыденен с виду.
— Голландцы вот уже тысячу лет отвоевывают землю у моря, — снова говорил тен-Кате. — Мы едем по былому морскому дну.
— По польдеру? — Вилена пристальным взглядом окинула поля, разделенные на аккуратные прямоугольники и возделанные с особой любовью.
— В былые времена фермер передавал свое хозяйство старшему сыну, а младшие отправлялись искать счастья. За морем вырос город Нью-Амстердам, который зовется теперь Нью-Йорком. Голландцы основали Бурскую республику в Африке, наводнили Индонезию. Они или растворялись среди заморских народов, или возвращались обратно. В Голландии становилось тесно.
— Какая удивительно ровная страна, — заметила Вилена.
— И без гор, и без лесов, — подхватил ее спутник. — Нидерланды — в переводе «нижняя страна». У нас есть древняя поговорка: «Держи ноги сухими». Наши предки застали здесь болота и себшу, смесь грязи и соли. Они осушили страну, перерыв все сетью каналов и перекачав в них воду с помощью ветряных мельниц. Начали наступать на море, оградив страну дамбами.
— Всегда восхищалась.
— Я потому напомнил вам об этом, что мечтаю отодвинуть дамбы еще глубже в море, отвоевать у него плодородных земель не меньше, чем осушено за тысячу лет. До вступления Голландии в Объединенный мир этот проект считали невыполнимым… — Он встретился глазами со взглядом Видены, живым, пожалуй, даже выпытывающим.
— Почему? — спросила она.
— Но ведь вы пианистка, — сказал он, смотря уже в сторону.
— Но теперь изучаю технику. И ради этого еду к вашему отцу, рассчитываю на его помощь.
— Земляные работы — самые тяжелые. Нужно перебросить в море миллиарды кубометров камня, песка, цемента для плотин. Но без этого можно обойтись, если построить дамбы из морской воды.
— Заморозить ее? Но сколько же надо холодильных устройств?
— Если использовать давнюю дружбу голландцев с ветром, можно за его счет и заморозить дамбы, а потом и поддерживать их в замороженном состоянии. — И, увлекшись, он стал объяснять: — Опустить в морскую воду каркас из труб и пропустить по ним холодильный раствор. А когда вода замерзнет, трубы вытащить. Холодильный раствор заполнит отверстия во льду, не позволяя ему оттаять. И никакого цемента! Так сделали у вас в Арктике. Я тут ничего не изобрел.
— Мне это нравится. Ледяные берега. Красиво.
— Не сочтите меня назойливым, почему вы, знаменитая пианистка, интересуетесь техникой?
— Мне это необходимо.
— Для жизни?
— Для счастья.
Молодой инженер умолк, бросив смущенный взгляд на свою спутницу.
Машина свернула с магистрали и перешла с воздушной подушки на колеса.
Теперь они ехали уже более узкой дорогой между возделанными полями, поразившими Вилену своей расцветкой.
— Тюльпаны! — сдерживая себя, сказала она. — Голландские тюльпаны!
— Теперь голландские, но ввезены сюда из Турции в XVI веке. Как раз тогда Голландия покрывалась ветряными мельницами, сделавшими ее самой энерговооруженной и передовой страной Европы. Потому к нам и приезжал русский царь Петр.
— Он любил трудолюбие. Говорят, у вас матери показывали своим малышам их ручонки, на которых линии складываются в букву М, а если смотреть наоборот, то в букву W.
— Верно. Мене — человек. Верк — работа. Да, так в былые времена отгадывали судьбу, зная, что она неотделима от труда. Может быть, потому трудовая Голландия так легко вошла в семью народов Объединенного мира.
По сторонам дороги мелькали каменные домики ферм. Часто их окружали рвы с водой, через них были переброшены мостики. За рвами расстилались поля выращенных цветов.
— Почва в Голландии взлелеяна поколениями. Недаром в мрачные годы мировой войны двадцатого века эта почва вывозилась в гитлеровскую Германию как ценный военный трофей, — продолжал инженер занимать гостью.
Вдали показался странный холм со срезанной макушкой. Словно огромный стол стоял среди равнины. На нем в листве деревьев проглядывали старинные черепичные крыши. На крутом склоне холма виднелись древние почерневшие деревянные сооружения — защита от морских волн.
— Причуда отца, — указал на них тен-Кате. — Не позволяет убирать. Память предков! Даже старые причалы сохраняет. Видите вверху просмоленную лодку? Редкая древность.
— Значит, остров не среди моря?
— Среди поля — среди бывшего моря. Но зовется островом. На нем и помещается клиника отца. Мы приехали.
Они поднимались по выбитым в скале ступеням, пока не оказались на поверхности бывшего острова. Вилена окинула пристальным взглядом поля и представила себе морскую даль и домотканый парус в синеве. Ветер дул ей в лицо, развевая платье.
— Море прорывалось сюда дважды: в двенадцатом веке в небывалый шторм и потом в двадцатом, когда гитлеровцы, проиграв войну, взорвали дамбы.
— Войны теперь невозможны, а против штормов вы воздвигнете надежные ледяные дамбы, увеличив территорию Голландии.
— Может быть, не только Голландии, но и всего Объединенного мира. Осушить бы все материковые отмели! Это дало бы человечеству вторую Евразию!
Он вел ее по парку. В аллеях встречались одинокие больные.
Профессор Питер тен-Кате-старший ждал Вилену, но не вышел ее встречать.
Невысокий, как и сын, но отяжелевший, с заметным брюшком, он не хотел поддаваться возрасту и довольно старомодно боролся с ним. На голове у него были тщательно уложены редкие крашеные волосы. Несовременные пышные усы его — тоже крашеные.
— Очень рад вашему приезду, — сказал он Вилене звонким голосом. — Мой друг академик Руденко просил меня принять вас.
Вилена, пристально всматриваясь в него, решила, что ему не дать его семидесяти пяти лет. Если бы он прочел мысли своей новой пациентки, то был бы очень доволен.
Профессора срочно вызвали в операционную, и он, извинившись, ушел.
Вилена осталась его ждать, вспоминая, как впервые услышала о нем.
Академик Руденко не забыл о Вилене после трагедии с Ладой. Однажды, выйдя в общую комнату, Вилена увидела за семейным столом профессора Лебедева из Института мозга.
Авеноль суетилась около контейнера электромагнитной почты, очевидно заказав что-то в магазине. Софья Николаевна и Анна Андреевна хлопотали у стола. Папа занимал гостя. Вилена услышала слова отца:
— Я сам хотел везти к вам Вилену. Губит свой мозг.
— Начатый ею эксперимент беспримерен. Вот и она! — Профессор обратился к Вилене: — Надеюсь, вы не забыли меня и простите за вторжение? Владимир Лаврентьевич так заботится о вас!
Вилена улыбнулась.
Гостя усадили за стол. Вилена удивилась обилию блюд. В их спартанском доме не принято было много есть. Лебедев шутливо потирал руки. Интересовался, как у Вилены идут занятия.
— Жаль, не научились еще прививать человеку нужные способности, — ответила она.
— Вам ли не благодарить предков за гены музыканта?
— Но мне нужны гены математика-отца или далекого предка по материнской линии — физика Ильина.
Так зашел разговор о памяти предков.
— Она существует, — решительно заявил Лебедев. — Есть знания, опыт жизни, передаваемые по наследству. Волчонок, лисенок играют в охоту. Мы это называем инстинктом, не понимая сущности.
— Вы отрицаете инстинкт? — спросила Анна Андреевна.
— Не отрицаю, а пытаюсь объяснить… без чванства гомо сапиенса. Птицы знают маршруты перелетов, рыбы — пути нереста. Бобры умеют строить инженерные сооружения, не заканчивая институтов. А человек…
— Что человек? — подняла глаза Вилена.
— Человек все-таки загадка, — вздохнул толстяк, вытирая губы салфеткой. — Возьмите его мозг. В нем нейронов что звезд в Галактике. А сколько мы используем? Весьма малый процент.
— Как жаль, — отозвалась Вилена, хмуря брови.
— Знаменитый голландский ученый Питер тен-Кате называет белые пятна на полушариях мозга материками сюрпризов.
— Не там ли хранятся знания предков? — спросил Ланской.
— А как иначе объяснить, что один человек, упав с лошади, заговорил вдруг на древнегреческом языке, которого не изучал? Или: почему в двадцатом веке английский пьяница-моряк Эдвард Смит, напиваясь, изъяснялся на арабском языке и отменно бранился на забытых средневековых диалектах? И, трезвея, сразу забывал.
— Во всяком случае, естественно объяснить это памятью предков, — сказал Юлий Сергеевич. — Добавлю: многим приходилось испытывать странное ощущение: как будто это со мной уже было, хотя быть этого не могло!
— Дежавю. Так в медицине зовут подобное нервное расстройство.
— Расстройство? — переспросила Вилена. — А полеты во сне? Без крыльев, без всяких усилий взмываешь, как при невесомости. А летают во сне все.
— Возможно, и не расстройство, а тоже проявление наследственной памяти, далекое воспоминание из чужой жизни. Голландский ученый тен-Кате делает дерзкие опыты, пробуждая у своих пациентов память предков.
Вилена, сощурясь, пристально смотрела в окно на бегущие облака. Ею овладела мысль обратиться к этому профессору через академика Руденко. Если бы он попросил тен-Кате принять ее!
И вот она сидела теперь в старинном рыбачьем домике бывшего острова, снова готовая на опасный эксперимент. Было бы неверно думать, что она не боялась. А вдруг она станет идиоткой? И она невольно повела плечами, но, тотчас же овладев собой, расправила их.
Профессор тен-Кате вернулся из операционной, довольно потирая руки.
— Вы очень смелы. У меня еще не было полной удачи, — сказал он Вилене.
Она твердо ответила, посмотрела ему в глаза:
— Теперь будет.
— Наши предки слишком мало знали по сравнению с теперешним временем.
— А их способности можно во мне пробудить?
Старый профессор улыбнулся:
— Хотите заполучить частичку их «я»? Именно этим мы и занимаемся. Все ли вы взвесили? Имеете ли представление о механизме памяти?
Вилена готовилась перед отъездом сюда. Она знала, что современные физиологи проводят аналогию между живым организмом и кибернетической машиной. Главная отличительная черта живого — способность принимать информацию извне и реагировать на нее… Даже у дождевого червя наблюдаются такие процессы. Ячейки памяти расположены у него в хвосте. У большинства животных — в центральном мозговом образовании. Впрочем, есть и память мышечная. Вилена слишком хорошо знала о ней — ее пальцы сами воспроизводили наизусть в строго определенном порядке тысячи движений с поразительно точными интервалами, записанными композиторами в нотах. С кибернетической точки зрения в мышцах существовали элементы логической памяти.
Механизм памяти, как поняла Вилена, у живых существ в принципе не отличается от машинной памяти электронного устройства. Но если у кибернетиков элементы запоминающего устройства намагничиваются или заряжаются статическим электричеством, или, как в современной машине звукозаписи, в запоминающем элементе происходит смещение молекул, то у живых организмов все основывалось на химических реакциях в клетках, хранящих в результате химического соединения полученную информацию. Однако можно было представить себе и клеточки, в которых запоминающие химические реакции уже произошли, и это отразилось в коде наследственности, по которому воспроизводится новое живое существо. Оно появится на свет вместе с клеточками, запомнившими информацию, полученную теми, кто дал в поколениях жизнь наследнику.
Ученые разделили память на активную и пассивную. Активная обусловлена существованием клеточек, готовых запоминать. Пассивная же
— образованием клеточек, уже как бы заранее измененных в результате давнего запоминания. Поэтому живые существа, будь то кит или комар, формируясь соответственно с расположением цепочек из молекул нуклеиновых кислот, получают не только плавники, крылья и ноги, но и какую-то часть мозга с уже «сработавшими во время жизни прародителей клеточками, носителями памяти». Эта наследственная память передает детенышам такие знания, которых те при короткой своей жизни никак не могли получить. Этот феномен назвали «инстинктом», передающимся из поколения в поколение. Особенно ярок пример из жизни таких «общественных» насекомых, как муравьи пли пчелы. Наследственная память помогала любым видам животных в их борьбе за существование.
Очевидно, человек не мог быть исключением из общего правила. Но его пассивная память из-за активности мозга уступает памяти живой, отодвигается на далекий задний план и проявляется лишь в исключительных случаях.
— Вы готовы на все? — спросил профессор тен-Кате. — Я тоже готов помочь вам, но… не скрою, боюсь, как бы пробужденные в вас древние комплексы не заслонили современность. Но я надеюсь на успех. Вам предстоит подготовиться. Вас проводит сестра ван Дейсс. — Последние слова он произнес, включив переговорное устройство.
На пороге появилась высокая худая сестра ван Дейсс. У нее были тонкие губы и строгие глаза, а на голове — сложное белое сооружение. Она повела Вилену в отведенную ей комнату.
Операционная профессора тен-Кате ничем не напоминала хирургическую, если не считать того, что стены ее были выкрашены тоже в черный цвет, как и в операционной академика Руденко.
Черными были и огромные щитовые панели, на них выделялись желтые циферблаты, по преимуществу прямоугольные.
И Вилене сразу вспомнилась рубка управления звездолета, какой она увидела ее во время видеосвидания. Стало как-то легче. Если все будет удачно, то она войдет все-таки в такую же рубку.
— Готовы ли вы, смелая женщина? — ласково спросил профессор, с улыбкой вставший из-за пульта ей навстречу.
Вилена не видела, чтобы до этого он улыбался, — около глаз у него появились морщинки, похожие на трещинки.
Усадив Вилену в кресло, тен-Кате пошутил:
— Не сочтите это за такие древности, как зубоврачебное кресло или электрический стул, — и сам же засмеялся.
Вилена осталась серьезной.
Сестра ван Дейсс подошла к ней с огромным шлемом, от которого тянулись к черному пульту пружинки проводов.
Вилена вспомнила о говорившей Ладе.
Когда Ланской-Ратовой надевали на голову шлем, она зажмурилась, но заставила себя открыть глаза. И ей представилось, что на нее надели космический шлем.
Вилена пристально посмотрела на своего спутника, потом вокруг.
Великолепное шоссе напоминало родную страну. Но здесь оно тянулось вдоль прямолинейного канала, рядом мелькали мачты монорельсовой дороги. Шоссе проходило ниже уровня воды в канале. Поэтому суда на подводных крыльях, казалось, мчались навстречу и готовы были перелететь через шоссе с цветником, отделявшим воду от дороги.
У инженера тен-Кате, встретившего Вилену на аэродроме, машина была на воздушной подушке.
В облике инженера было какое-то несоответствие, в котором Вилене хотелось разобраться. Был он еще молод, хотя и лысел, ростом невысок, рано пополневший, сидел сутулясь и сбоку казался унылым. Но стоило поймать его взгляд, как это впечатление исчезало: горящими глазами жадно смотрел он перед собой, словно старался все заметить, все впитать в себя. Говорил он тоже в полном противоречии со своим обликом, убежденно и с увлечением. Должно быть, где-то внутри, решила Вилена, он был столь же романтичен, сколь обыденен с виду.
— Голландцы вот уже тысячу лет отвоевывают землю у моря, — снова говорил тен-Кате. — Мы едем по былому морскому дну.
— По польдеру? — Вилена пристальным взглядом окинула поля, разделенные на аккуратные прямоугольники и возделанные с особой любовью.
— В былые времена фермер передавал свое хозяйство старшему сыну, а младшие отправлялись искать счастья. За морем вырос город Нью-Амстердам, который зовется теперь Нью-Йорком. Голландцы основали Бурскую республику в Африке, наводнили Индонезию. Они или растворялись среди заморских народов, или возвращались обратно. В Голландии становилось тесно.
— Какая удивительно ровная страна, — заметила Вилена.
— И без гор, и без лесов, — подхватил ее спутник. — Нидерланды — в переводе «нижняя страна». У нас есть древняя поговорка: «Держи ноги сухими». Наши предки застали здесь болота и себшу, смесь грязи и соли. Они осушили страну, перерыв все сетью каналов и перекачав в них воду с помощью ветряных мельниц. Начали наступать на море, оградив страну дамбами.
— Всегда восхищалась.
— Я потому напомнил вам об этом, что мечтаю отодвинуть дамбы еще глубже в море, отвоевать у него плодородных земель не меньше, чем осушено за тысячу лет. До вступления Голландии в Объединенный мир этот проект считали невыполнимым… — Он встретился глазами со взглядом Видены, живым, пожалуй, даже выпытывающим.
— Почему? — спросила она.
— Но ведь вы пианистка, — сказал он, смотря уже в сторону.
— Но теперь изучаю технику. И ради этого еду к вашему отцу, рассчитываю на его помощь.
— Земляные работы — самые тяжелые. Нужно перебросить в море миллиарды кубометров камня, песка, цемента для плотин. Но без этого можно обойтись, если построить дамбы из морской воды.
— Заморозить ее? Но сколько же надо холодильных устройств?
— Если использовать давнюю дружбу голландцев с ветром, можно за его счет и заморозить дамбы, а потом и поддерживать их в замороженном состоянии. — И, увлекшись, он стал объяснять: — Опустить в морскую воду каркас из труб и пропустить по ним холодильный раствор. А когда вода замерзнет, трубы вытащить. Холодильный раствор заполнит отверстия во льду, не позволяя ему оттаять. И никакого цемента! Так сделали у вас в Арктике. Я тут ничего не изобрел.
— Мне это нравится. Ледяные берега. Красиво.
— Не сочтите меня назойливым, почему вы, знаменитая пианистка, интересуетесь техникой?
— Мне это необходимо.
— Для жизни?
— Для счастья.
Молодой инженер умолк, бросив смущенный взгляд на свою спутницу.
Машина свернула с магистрали и перешла с воздушной подушки на колеса.
Теперь они ехали уже более узкой дорогой между возделанными полями, поразившими Вилену своей расцветкой.
— Тюльпаны! — сдерживая себя, сказала она. — Голландские тюльпаны!
— Теперь голландские, но ввезены сюда из Турции в XVI веке. Как раз тогда Голландия покрывалась ветряными мельницами, сделавшими ее самой энерговооруженной и передовой страной Европы. Потому к нам и приезжал русский царь Петр.
— Он любил трудолюбие. Говорят, у вас матери показывали своим малышам их ручонки, на которых линии складываются в букву М, а если смотреть наоборот, то в букву W.
— Верно. Мене — человек. Верк — работа. Да, так в былые времена отгадывали судьбу, зная, что она неотделима от труда. Может быть, потому трудовая Голландия так легко вошла в семью народов Объединенного мира.
По сторонам дороги мелькали каменные домики ферм. Часто их окружали рвы с водой, через них были переброшены мостики. За рвами расстилались поля выращенных цветов.
— Почва в Голландии взлелеяна поколениями. Недаром в мрачные годы мировой войны двадцатого века эта почва вывозилась в гитлеровскую Германию как ценный военный трофей, — продолжал инженер занимать гостью.
Вдали показался странный холм со срезанной макушкой. Словно огромный стол стоял среди равнины. На нем в листве деревьев проглядывали старинные черепичные крыши. На крутом склоне холма виднелись древние почерневшие деревянные сооружения — защита от морских волн.
— Причуда отца, — указал на них тен-Кате. — Не позволяет убирать. Память предков! Даже старые причалы сохраняет. Видите вверху просмоленную лодку? Редкая древность.
— Значит, остров не среди моря?
— Среди поля — среди бывшего моря. Но зовется островом. На нем и помещается клиника отца. Мы приехали.
Они поднимались по выбитым в скале ступеням, пока не оказались на поверхности бывшего острова. Вилена окинула пристальным взглядом поля и представила себе морскую даль и домотканый парус в синеве. Ветер дул ей в лицо, развевая платье.
— Море прорывалось сюда дважды: в двенадцатом веке в небывалый шторм и потом в двадцатом, когда гитлеровцы, проиграв войну, взорвали дамбы.
— Войны теперь невозможны, а против штормов вы воздвигнете надежные ледяные дамбы, увеличив территорию Голландии.
— Может быть, не только Голландии, но и всего Объединенного мира. Осушить бы все материковые отмели! Это дало бы человечеству вторую Евразию!
Он вел ее по парку. В аллеях встречались одинокие больные.
Профессор Питер тен-Кате-старший ждал Вилену, но не вышел ее встречать.
Невысокий, как и сын, но отяжелевший, с заметным брюшком, он не хотел поддаваться возрасту и довольно старомодно боролся с ним. На голове у него были тщательно уложены редкие крашеные волосы. Несовременные пышные усы его — тоже крашеные.
— Очень рад вашему приезду, — сказал он Вилене звонким голосом. — Мой друг академик Руденко просил меня принять вас.
Вилена, пристально всматриваясь в него, решила, что ему не дать его семидесяти пяти лет. Если бы он прочел мысли своей новой пациентки, то был бы очень доволен.
Профессора срочно вызвали в операционную, и он, извинившись, ушел.
Вилена осталась его ждать, вспоминая, как впервые услышала о нем.
Академик Руденко не забыл о Вилене после трагедии с Ладой. Однажды, выйдя в общую комнату, Вилена увидела за семейным столом профессора Лебедева из Института мозга.
Авеноль суетилась около контейнера электромагнитной почты, очевидно заказав что-то в магазине. Софья Николаевна и Анна Андреевна хлопотали у стола. Папа занимал гостя. Вилена услышала слова отца:
— Я сам хотел везти к вам Вилену. Губит свой мозг.
— Начатый ею эксперимент беспримерен. Вот и она! — Профессор обратился к Вилене: — Надеюсь, вы не забыли меня и простите за вторжение? Владимир Лаврентьевич так заботится о вас!
Вилена улыбнулась.
Гостя усадили за стол. Вилена удивилась обилию блюд. В их спартанском доме не принято было много есть. Лебедев шутливо потирал руки. Интересовался, как у Вилены идут занятия.
— Жаль, не научились еще прививать человеку нужные способности, — ответила она.
— Вам ли не благодарить предков за гены музыканта?
— Но мне нужны гены математика-отца или далекого предка по материнской линии — физика Ильина.
Так зашел разговор о памяти предков.
— Она существует, — решительно заявил Лебедев. — Есть знания, опыт жизни, передаваемые по наследству. Волчонок, лисенок играют в охоту. Мы это называем инстинктом, не понимая сущности.
— Вы отрицаете инстинкт? — спросила Анна Андреевна.
— Не отрицаю, а пытаюсь объяснить… без чванства гомо сапиенса. Птицы знают маршруты перелетов, рыбы — пути нереста. Бобры умеют строить инженерные сооружения, не заканчивая институтов. А человек…
— Что человек? — подняла глаза Вилена.
— Человек все-таки загадка, — вздохнул толстяк, вытирая губы салфеткой. — Возьмите его мозг. В нем нейронов что звезд в Галактике. А сколько мы используем? Весьма малый процент.
— Как жаль, — отозвалась Вилена, хмуря брови.
— Знаменитый голландский ученый Питер тен-Кате называет белые пятна на полушариях мозга материками сюрпризов.
— Не там ли хранятся знания предков? — спросил Ланской.
— А как иначе объяснить, что один человек, упав с лошади, заговорил вдруг на древнегреческом языке, которого не изучал? Или: почему в двадцатом веке английский пьяница-моряк Эдвард Смит, напиваясь, изъяснялся на арабском языке и отменно бранился на забытых средневековых диалектах? И, трезвея, сразу забывал.
— Во всяком случае, естественно объяснить это памятью предков, — сказал Юлий Сергеевич. — Добавлю: многим приходилось испытывать странное ощущение: как будто это со мной уже было, хотя быть этого не могло!
— Дежавю. Так в медицине зовут подобное нервное расстройство.
— Расстройство? — переспросила Вилена. — А полеты во сне? Без крыльев, без всяких усилий взмываешь, как при невесомости. А летают во сне все.
— Возможно, и не расстройство, а тоже проявление наследственной памяти, далекое воспоминание из чужой жизни. Голландский ученый тен-Кате делает дерзкие опыты, пробуждая у своих пациентов память предков.
Вилена, сощурясь, пристально смотрела в окно на бегущие облака. Ею овладела мысль обратиться к этому профессору через академика Руденко. Если бы он попросил тен-Кате принять ее!
И вот она сидела теперь в старинном рыбачьем домике бывшего острова, снова готовая на опасный эксперимент. Было бы неверно думать, что она не боялась. А вдруг она станет идиоткой? И она невольно повела плечами, но, тотчас же овладев собой, расправила их.
Профессор тен-Кате вернулся из операционной, довольно потирая руки.
— Вы очень смелы. У меня еще не было полной удачи, — сказал он Вилене.
Она твердо ответила, посмотрела ему в глаза:
— Теперь будет.
— Наши предки слишком мало знали по сравнению с теперешним временем.
— А их способности можно во мне пробудить?
Старый профессор улыбнулся:
— Хотите заполучить частичку их «я»? Именно этим мы и занимаемся. Все ли вы взвесили? Имеете ли представление о механизме памяти?
Вилена готовилась перед отъездом сюда. Она знала, что современные физиологи проводят аналогию между живым организмом и кибернетической машиной. Главная отличительная черта живого — способность принимать информацию извне и реагировать на нее… Даже у дождевого червя наблюдаются такие процессы. Ячейки памяти расположены у него в хвосте. У большинства животных — в центральном мозговом образовании. Впрочем, есть и память мышечная. Вилена слишком хорошо знала о ней — ее пальцы сами воспроизводили наизусть в строго определенном порядке тысячи движений с поразительно точными интервалами, записанными композиторами в нотах. С кибернетической точки зрения в мышцах существовали элементы логической памяти.
Механизм памяти, как поняла Вилена, у живых существ в принципе не отличается от машинной памяти электронного устройства. Но если у кибернетиков элементы запоминающего устройства намагничиваются или заряжаются статическим электричеством, или, как в современной машине звукозаписи, в запоминающем элементе происходит смещение молекул, то у живых организмов все основывалось на химических реакциях в клетках, хранящих в результате химического соединения полученную информацию. Однако можно было представить себе и клеточки, в которых запоминающие химические реакции уже произошли, и это отразилось в коде наследственности, по которому воспроизводится новое живое существо. Оно появится на свет вместе с клеточками, запомнившими информацию, полученную теми, кто дал в поколениях жизнь наследнику.
Ученые разделили память на активную и пассивную. Активная обусловлена существованием клеточек, готовых запоминать. Пассивная же
— образованием клеточек, уже как бы заранее измененных в результате давнего запоминания. Поэтому живые существа, будь то кит или комар, формируясь соответственно с расположением цепочек из молекул нуклеиновых кислот, получают не только плавники, крылья и ноги, но и какую-то часть мозга с уже «сработавшими во время жизни прародителей клеточками, носителями памяти». Эта наследственная память передает детенышам такие знания, которых те при короткой своей жизни никак не могли получить. Этот феномен назвали «инстинктом», передающимся из поколения в поколение. Особенно ярок пример из жизни таких «общественных» насекомых, как муравьи пли пчелы. Наследственная память помогала любым видам животных в их борьбе за существование.
Очевидно, человек не мог быть исключением из общего правила. Но его пассивная память из-за активности мозга уступает памяти живой, отодвигается на далекий задний план и проявляется лишь в исключительных случаях.
— Вы готовы на все? — спросил профессор тен-Кате. — Я тоже готов помочь вам, но… не скрою, боюсь, как бы пробужденные в вас древние комплексы не заслонили современность. Но я надеюсь на успех. Вам предстоит подготовиться. Вас проводит сестра ван Дейсс. — Последние слова он произнес, включив переговорное устройство.
На пороге появилась высокая худая сестра ван Дейсс. У нее были тонкие губы и строгие глаза, а на голове — сложное белое сооружение. Она повела Вилену в отведенную ей комнату.
Операционная профессора тен-Кате ничем не напоминала хирургическую, если не считать того, что стены ее были выкрашены тоже в черный цвет, как и в операционной академика Руденко.
Черными были и огромные щитовые панели, на них выделялись желтые циферблаты, по преимуществу прямоугольные.
И Вилене сразу вспомнилась рубка управления звездолета, какой она увидела ее во время видеосвидания. Стало как-то легче. Если все будет удачно, то она войдет все-таки в такую же рубку.
— Готовы ли вы, смелая женщина? — ласково спросил профессор, с улыбкой вставший из-за пульта ей навстречу.
Вилена не видела, чтобы до этого он улыбался, — около глаз у него появились морщинки, похожие на трещинки.
Усадив Вилену в кресло, тен-Кате пошутил:
— Не сочтите это за такие древности, как зубоврачебное кресло или электрический стул, — и сам же засмеялся.
Вилена осталась серьезной.
Сестра ван Дейсс подошла к ней с огромным шлемом, от которого тянулись к черному пульту пружинки проводов.
Вилена вспомнила о говорившей Ладе.
Когда Ланской-Ратовой надевали на голову шлем, она зажмурилась, но заставила себя открыть глаза. И ей представилось, что на нее надели космический шлем.
Глава третья. СВЕРХВОСПОМИНАНИЕ
Вернувшись после эксперимента тен-Кате домой. Вилена каждую ночь стала видеть страшные сны.
…Маленькая гривастая лошаденка скачет под ней ровным махом. Высокие пахучие травы бьют ее по лицу. С бугров видна степь, вспененная ковыльной сединой, и волны холмов на горизонте.
Все быстрее скачка. Ветер воет в ушах, и стрелы свищут у самого уха.
Черной тучей высыпали из засады враги. Звенят клинки, сшибаются кони, встают на дыбы, падают вместе со свирепыми всадниками в траву.
Как странно было Вилене чувствовать в себе бешеную ярость, кровь, свою и чужую, боль и опьянение битвой…
Проснувшись, Вилена долго не могла прийти в себя. Как могла она убивать? Ей казалось, что она живет странной, новой, совсем не ее, Вилены, но притягивающей к себе чьей-то жизнью…
Торжественно-печально опускают в открытую могилу тело вождя. Под руку ему кладут, чтобы удобнее было схватить, лук и колчан со стрелами. Удар кривого меча — и валится на край ямы мохноногий конь. Его стаскивают вниз за хвост и длинную гриву. Женщины покорно стоят на коленях. Лица их скрыты распущенными волосами, которые достают до комков рыжей, выброшенной снизу земли…
Вилена проснулась в холодном поту.
Сверкает отраженным солнцем морской простор. Сияющая синева моря, неба и свежий ветер наполняют Вилену безотчетной радостью. Ее длинная одежда ниспадает крупными складками. На берег с корабля сходит загорелый горбоносый бородач. Рабы несут тюки привезенных товаров.
Высятся стены, словно сложенные из скал. У ворот бородатые стражи в огненных шлемах, с огненными копьями.
И вот Вилена на базаре, ярком, шумном, пестром… Разноречивый говор напоминает гомон птиц.
На камнях у мощеной дороги с выбитой в ней колесницами колеей сидит купец. Он разложил перед собой браслеты, серьги, кольца.
У Вилены (всегда равнодушной к украшениям) дух захватывает теперь от их красоты. Ее сжимают со всех сторон, толкают локтями молодые женщины со множеством косичек, спадающих на плечи. Вилене жаль просыпаться — она хочет снова и снова переживать непосредственность наивной покупательницы.
Золотая пластинка с письменами сверкает в лучах солнца. Нужно распластаться на жертвенном камне, повторяя: «Ила ве ту ла ерасе нак к иавил же урвар те си амеит еле илаквеала се как Астрансес зила ка селе Итала».
Утром Вилена ловит себя на том, что повторяет эти странные слова. Юлий Сергеевич педантично записывает их.
Профессор тен-Кате предупредил его, что наследственная память у Вилены будет просыпаться постепенно. Нужно обязательно отметить, какой период яснее всего всплывает в ее сознании. Может быть, потребуется еще один сеанс.
Профессор Ланской, тщательно ведя дневник снов своей дочери, сокрушался:
— Каспарян, тот сразу бы определил, что это за язык. Попробуй перевести хотя бы смысл.
К величайшему изумлению Вилены, ей не составило это никакого труда. Она произнесла нечто вроде заклинания:
Сияющему свету ласковому эрасов даю, как принес, ей уготовленное, теми же именами священными поклявшись это дать Астранес могущественной, всюду сущей в Италии…
— В Италии, — задумчиво сказал профессор Ланской. — Во всяком случае, ничего похожего ни на один живой или мертвый язык. И уж, во всяком случае, это не латынь. Астранес? Что это за божество? Может быть, Астарта?
И вдруг он понял:
— Эрасов, говоришь ты? Но ведь это, очевидно, этрусков!
И Вилену свели с этрусковедами. Они показали тексты на знакомых ей золотых пластинках жертвенника и были потрясены. Оказывается, она настолько хорошо знала этрусский язык, что могла исправить переводы, сделанные за последние столетия, на основе корней древних славянских слов.
Авеноль, узнав об этом, решительно заявила:
— Этруски — русские. Только древние. Всегда так думала.
Юлий Сергеевич рассмеялся:
— Устами младенца глаголет истина.
— Во-первых — не младенца, а потом, что такое уста и что такое глаголет? Несовременно.
— Во всяком случае, современные лингвисты допускают, что это действительно так — родство этрусского языка с древним славянским.
Вилене нужно было перенести удар. Тен-Кате ошибся. Он пробудил в ней слишком давнюю память, полезную науке, но бесполезную ей.
Как это ни было курьезно, но Вилена думала о своей судьбе будущей звездолетчицы на этрусском языке. Правда, не хватало понятий. В голове была мешанина из древних и современных слов.
Юлий Сергеевич осторожно посоветовал ей остановиться. Нельзя искушать судьбу, а вернее, науку с ее исканиями. Второй эксперимент может быть менее удачным, если не трагическим.
Но Вилена уже уподобилась лыжнику, несущемуся для прыжка с трамплина — останавливаться было уже нельзя.
И она снова улетела в Голландию.
После второго сеанса в клинике тен-Кате Вилена вернулась домой сама не своя. Бабушка и мама причитали.
Кошмары начали мучить Вилену еще сильнее, но она не могла уже без них обходиться и с нетерпением ожидала вечера, чтобы забыться тяжелым, беспокойным сном, жить чужой, непонятной жизнью.
Бабушка рассказывала, как перепугалась, когда Вилена закричала во сне:
— Орудия выкатить! Прямой наводкой по головному танку… Огонь!
Вилена металась по кровати, стонала, звала кого-то.
Бабушка разбудила ее.
— Как хорошо! Мне снилось, что я ранен, — обрадовалась Вилена, вцепившись в бабушкину руку.
— Ранена, — поправила та.
— Нет, ранен. Второе орудие моей батареи погибло под гусеницами! А какие были ребята! Орлы! Точно.
— Что ты, внученька. Танки сейчас разве что в музее можно отыскать.
— Ах, бабуля, бабуля! Это ужасно! — твердила Вилена. — Неужели люди жили так? Меня только что понесли в медсанбат.
— Ну знаешь ли! Доэкспериментировались на тебе. Если не медсанбат, то врач требуется.
Она была права. Врач был нужен, и его пригласили. Он стал неотступно наблюдать за Виленой. Это был профессор Сергей Федорович Лебедев из Института мозга.
В отличие от родных Вилены, он не впадал в панику, считал, что причин для беспокойства нет.
Но Вилена беспокоилась не о себе, а о том, что происходит в ночной ее жизни, которая была и ее и не ее, а давно погибшего под Берлином человека, и была не менее ярка, чем дневная.
Вилена видела себя на больничной койке в госпитале. Нога была изуродована, загипсовала и «изуверски» подвешена на блоке. Лежать можно было лишь недвижно на спине, и все время думалось, думалось, думалось…
И думы эти были для нее так ясны, что утром она звала отца и говорила:
…Маленькая гривастая лошаденка скачет под ней ровным махом. Высокие пахучие травы бьют ее по лицу. С бугров видна степь, вспененная ковыльной сединой, и волны холмов на горизонте.
Все быстрее скачка. Ветер воет в ушах, и стрелы свищут у самого уха.
Черной тучей высыпали из засады враги. Звенят клинки, сшибаются кони, встают на дыбы, падают вместе со свирепыми всадниками в траву.
Как странно было Вилене чувствовать в себе бешеную ярость, кровь, свою и чужую, боль и опьянение битвой…
Проснувшись, Вилена долго не могла прийти в себя. Как могла она убивать? Ей казалось, что она живет странной, новой, совсем не ее, Вилены, но притягивающей к себе чьей-то жизнью…
Торжественно-печально опускают в открытую могилу тело вождя. Под руку ему кладут, чтобы удобнее было схватить, лук и колчан со стрелами. Удар кривого меча — и валится на край ямы мохноногий конь. Его стаскивают вниз за хвост и длинную гриву. Женщины покорно стоят на коленях. Лица их скрыты распущенными волосами, которые достают до комков рыжей, выброшенной снизу земли…
Вилена проснулась в холодном поту.
Сверкает отраженным солнцем морской простор. Сияющая синева моря, неба и свежий ветер наполняют Вилену безотчетной радостью. Ее длинная одежда ниспадает крупными складками. На берег с корабля сходит загорелый горбоносый бородач. Рабы несут тюки привезенных товаров.
Высятся стены, словно сложенные из скал. У ворот бородатые стражи в огненных шлемах, с огненными копьями.
И вот Вилена на базаре, ярком, шумном, пестром… Разноречивый говор напоминает гомон птиц.
На камнях у мощеной дороги с выбитой в ней колесницами колеей сидит купец. Он разложил перед собой браслеты, серьги, кольца.
У Вилены (всегда равнодушной к украшениям) дух захватывает теперь от их красоты. Ее сжимают со всех сторон, толкают локтями молодые женщины со множеством косичек, спадающих на плечи. Вилене жаль просыпаться — она хочет снова и снова переживать непосредственность наивной покупательницы.
Золотая пластинка с письменами сверкает в лучах солнца. Нужно распластаться на жертвенном камне, повторяя: «Ила ве ту ла ерасе нак к иавил же урвар те си амеит еле илаквеала се как Астрансес зила ка селе Итала».
Утром Вилена ловит себя на том, что повторяет эти странные слова. Юлий Сергеевич педантично записывает их.
Профессор тен-Кате предупредил его, что наследственная память у Вилены будет просыпаться постепенно. Нужно обязательно отметить, какой период яснее всего всплывает в ее сознании. Может быть, потребуется еще один сеанс.
Профессор Ланской, тщательно ведя дневник снов своей дочери, сокрушался:
— Каспарян, тот сразу бы определил, что это за язык. Попробуй перевести хотя бы смысл.
К величайшему изумлению Вилены, ей не составило это никакого труда. Она произнесла нечто вроде заклинания:
Сияющему свету ласковому эрасов даю, как принес, ей уготовленное, теми же именами священными поклявшись это дать Астранес могущественной, всюду сущей в Италии…
— В Италии, — задумчиво сказал профессор Ланской. — Во всяком случае, ничего похожего ни на один живой или мертвый язык. И уж, во всяком случае, это не латынь. Астранес? Что это за божество? Может быть, Астарта?
И вдруг он понял:
— Эрасов, говоришь ты? Но ведь это, очевидно, этрусков!
И Вилену свели с этрусковедами. Они показали тексты на знакомых ей золотых пластинках жертвенника и были потрясены. Оказывается, она настолько хорошо знала этрусский язык, что могла исправить переводы, сделанные за последние столетия, на основе корней древних славянских слов.
Авеноль, узнав об этом, решительно заявила:
— Этруски — русские. Только древние. Всегда так думала.
Юлий Сергеевич рассмеялся:
— Устами младенца глаголет истина.
— Во-первых — не младенца, а потом, что такое уста и что такое глаголет? Несовременно.
— Во всяком случае, современные лингвисты допускают, что это действительно так — родство этрусского языка с древним славянским.
Вилене нужно было перенести удар. Тен-Кате ошибся. Он пробудил в ней слишком давнюю память, полезную науке, но бесполезную ей.
Как это ни было курьезно, но Вилена думала о своей судьбе будущей звездолетчицы на этрусском языке. Правда, не хватало понятий. В голове была мешанина из древних и современных слов.
Юлий Сергеевич осторожно посоветовал ей остановиться. Нельзя искушать судьбу, а вернее, науку с ее исканиями. Второй эксперимент может быть менее удачным, если не трагическим.
Но Вилена уже уподобилась лыжнику, несущемуся для прыжка с трамплина — останавливаться было уже нельзя.
И она снова улетела в Голландию.
После второго сеанса в клинике тен-Кате Вилена вернулась домой сама не своя. Бабушка и мама причитали.
Кошмары начали мучить Вилену еще сильнее, но она не могла уже без них обходиться и с нетерпением ожидала вечера, чтобы забыться тяжелым, беспокойным сном, жить чужой, непонятной жизнью.
Бабушка рассказывала, как перепугалась, когда Вилена закричала во сне:
— Орудия выкатить! Прямой наводкой по головному танку… Огонь!
Вилена металась по кровати, стонала, звала кого-то.
Бабушка разбудила ее.
— Как хорошо! Мне снилось, что я ранен, — обрадовалась Вилена, вцепившись в бабушкину руку.
— Ранена, — поправила та.
— Нет, ранен. Второе орудие моей батареи погибло под гусеницами! А какие были ребята! Орлы! Точно.
— Что ты, внученька. Танки сейчас разве что в музее можно отыскать.
— Ах, бабуля, бабуля! Это ужасно! — твердила Вилена. — Неужели люди жили так? Меня только что понесли в медсанбат.
— Ну знаешь ли! Доэкспериментировались на тебе. Если не медсанбат, то врач требуется.
Она была права. Врач был нужен, и его пригласили. Он стал неотступно наблюдать за Виленой. Это был профессор Сергей Федорович Лебедев из Института мозга.
В отличие от родных Вилены, он не впадал в панику, считал, что причин для беспокойства нет.
Но Вилена беспокоилась не о себе, а о том, что происходит в ночной ее жизни, которая была и ее и не ее, а давно погибшего под Берлином человека, и была не менее ярка, чем дневная.
Вилена видела себя на больничной койке в госпитале. Нога была изуродована, загипсовала и «изуверски» подвешена на блоке. Лежать можно было лишь недвижно на спине, и все время думалось, думалось, думалось…
И думы эти были для нее так ясны, что утром она звала отца и говорила: