Вопрос был справедлив, и Далландра долго думала, а он терпеливо ждал, только руки, сжатые в кулаки, выдавали его волнение.
   – Потому что они страдают, – ответила она наконец – Во всяком случае, Эвандар, а его дочери кажется что с их народом что-то не так. И нужна помощь Адо.
   – Что ты говоришь! Все равно я не понимаю, почему именно ты должна им помогать!
   – Потому что у них нет никого, кроме меня.
   – У меня тоже, и у всех остальных из твоего Народа!
   – Я знаю.
   – Так почему же ты продолжаешь всюду выискивать этих демонов?
   – Да ладно тебе, никакие они не демоны!
   – Хорошо, хорошо, извини. Просто они мне не нравятся! Кроме того, дело ведь не только в жалости, да? Они тебя очаровали!
   – Я это признаю. Они – загадка. Мы искали всюду – и с помощью твоего наставника, и в книгах, и у других мастеров двеомера, и до сих пор не знаем, что же они такое. Только я могу это выяснить!
   – Так что же это, просто любопытство?
   – Любопытство? – Ее кольнуло раздражение. – Я бы не стала таким образом отделываться от разговора.
   – Я и не думал отделываться.
   – Да что ты!
   И они впервые поссорились, шепотом говоря друг другу колкости – шепотом, потому что остальные обитатели алара ходили мимо палатки взад и вперед, занимаясь обычными утренними делами.
   Не выдержав, Далландра выскочила из палатки, промчалась через весь лагерь и побежала на пастбище. Оглянувшись, она еще больше взбесилась, потому что Адерин не побежал за ней следом. Она отдышалась и пошла, сама не зная куда, описывая круги, но не выпуская из виду лагерь.
   – Далландра! Далландра! – Звал ее издалека тоненький голосок. – Подожди! Отец назвал мне твое имя!
   Девушка резко повернулась и увидела Элессарио, догонявшую ее. Она бежала, приминая траву, будто человек из плоти и крови, но при этом была полупрозрачной улыбаясь, протянула она руку, сжатую в кулачок.
   – Это подарок тебе.
   Далландра машинально протянула вперед руку, и ей на ладонь упал серебряный орех. Он выглядел, как грецкий орех в скорлупе, с черенком и листочком, но был сделан из серебра.
   Когда Далландра пощелкала по нему ногтем, он зазвенел.
   – Спасибо, конечно, но почему ты мне его даришь?
   – Потому что ты мне нравишься. И потом, это проводник. Если ты захочешь попасть в нашу страну, он тебя туда отведет.
   – Правда? Каким образом?
   – Приложи его к глазам, и увидишь все дороги.
   Опять машинально Далландра подняла к глазам руку с орехом, но в последнюю секунду спохватилась. Трясущейся рукой засунула она орех поглубже в карман штанов.
   – Спасибо тебе, Элессарио. Я не забуду этого.
   Девочка улыбнулась и выглядела такой счастливой и невинной, что невозможно было заподозрить ее в коварстве. Не то что Эвандара.
   – Наверное, твой отец дал его тебе, чтобы ты подарила его мне?
   – Да конечно. Он знает, где они растут.
   – Ага. Я так и думала.
   Элессарио что-то начала говорить, но вдруг завизжала, как побитая собака.
   – Кто-то идет! Это он! Твой мужчина! – И исчезла.
   Далландра обернулась и увидела спешащего к ней Адерина. Она побежала к нему навстречу, и он с таким облегчением улыбнулся, что Далландра тут же вспомнила, что они были в ссоре.
   – Прости, что я так по-дурацки убежала, – сказала она.
   – Это ты меня прости, что я тебе столько всего наговорил. Я так тебя люблю.
   Она кинулась к нему в объятия и поцеловала его. В его объятиях она вновь почувствовала себя так надежно, и счастливо, и в полной безопасности. И почему-то совсем забыла рассказать Адерину о серебряном орехе. Наткнувшись на него потом, Далландра завернула орех в лоскуток и спрятала на самом дне своей личной седельной сумы, куда он никогда не заглядывал.
 
   Еще через несколько месяцев, когда дни стали короче и в аларе начали поговаривать о зимнем лагере, Адерин понял, что Далландра регулярно видится со Стражами. Сначала это не приходило ему в голову. Конечно, она уезжала верхом одна не меньше трех раз в неделю, но им обоим требовалось время, чтобы побыть в одиночестве – для совершения ритуалов и для медитации.
   Его собственная работа наставником отнимала у него столько времени, что он даже был благодарен Далландре за то, что она занималась своими делами. Еще позже ему пришлось признать, что он просто не хотел верить тому, что его женщина может так холодно и сознательно делать что-то против его воли. Ни одна дэверрийская женщина не поступила бы таким образом, а он всегда думал о Далландре, как о своей жене, похожей на его мать. Кроме того, она всегда брала с собой нож, а на лошади была упряжь с металлическими деталями, удила с мундштуком и стремена, а все это отпугивало Стражей. Только потом он понял, что она просто оставляла где-нибудь лошадь, а дальше шла пешком и встречалась со своими друзьями.
   Правде в глаза его заставила посмотреть растущая рассеянность Далландры и отсутствие интереса к жизни. На осеннем алардане Народ шел к ней, как к мудрейшей, со своими вопросами, но она старалась как можно меньше заниматься этим. Если бы она могла, то переложила бы все земные заботы на Адерина. Когда они оставались вдвоем, Далландра погружалась в свои мысли, и ее невозможно было вовлечь в разговор. Он все искал этому объяснения – она думает о медитации, она обдумывает что-то непонятное – до тех пор, пока случайно нё разговорился с Энабрильей.
   – Далландра что, заболела? – спросила его девушка.
   – Нет. Что за странный вопрос?
   – Она в последнее время настолько рассеянная. Сегодня утром я наткнулась на нее у ручья. Пришлось трижды окликнуть ее, прежде чем она меня услышала. А когда я все же сумела до нее докричаться, она так странно уставилась на меня. Могу поклясться, она не сразу вспомнила, кто я такая.
   Адерин ощутил укол холодной иглы страха.
   – Конечно, – продолжала Энабрилья, – может, она просто беременна. Я хочу сказать, вы вместе всего четыре года, и это очень мало, но ты – я не хочу тебя обидеть – ты все же круглоухий, а говорят, что у мужчин-круглоухих все по-другому.
   Адерин почти не слышал ее болтовни. Ее озабоченность вынудила его увидеть то, чего он так страшился. Когда Далландра вернулась в лагерь, он сидел в палатке и ждал ее.
   – Ты продолжаешь выезжать, чтобы встречаться с ними, верно? – сразу же выпалил он.
   – Да. Я никогда не говорила, что не буду этого делать.
   – Почему ты не сказала мне?
   – А зачем? Ты только расстраиваешься. Кроме того, я никогда не хожу в их мир. Я заставляю их приходить в наш.
   Он замешкался, пытаясь подыскать нужные слова, а она наблюдала за ним, слегка наклонив голову набок; ее глаза стального серого цвета смотрели спокойно и отстраненно.
   – Чего ты так боишься? – спросила она вдруг.
   – Я не хочу, чтобы ты ушла с ними и оставила меня одного.
   – Оставила тебя? Что? О, любимый мой! Никогда! – она бросилась в его объятия. – Прости меня! Я и не знала, что ты тревожишься о таких глупостях! – Она испытующе посмотрела ему в лицо. – Ради работы мне придется несколько ночей уходить одной, но это и все.
   – Это правда? – Ему хотелось умолять ее не оставлять его ни на минуту, но он понимал, что такая просьба смешна. Это просто невозможно, иначе им придется прекратить работать. – Ты обещаешь?
   – Ну, конечно, обещаю! Я всегда буду возвращаться к тебе. Всегда!
   Она так страстно поцеловала его, что Адерин почувствовал – она говорила правду, она безоговорочно верила в свои слова. Его облегчение было подобно теплой волне, унесшей все его страхи и тревоги далеко в океан. И очень долго, всю эту длинную, холодную и полную бурь зиму Далландра была прежней, отдавая ему все свое внимание и любовь. К приходу весны он решил, что вел себя глупо, что не стоило так беспокоиться из-за ее работы со Стражами, хотя Далландра честно призналась ему, что часто разговаривала с Элессарио.
   – Я нужна этому ребенку, Адо. Понимаешь, теперь я верю, что она и весь их род должны были воплотиться в людей, как ты и я. Но что-то пошло совершенно не так. Я собрала кое-какие свидетельства, убедившие меня, что эти существа оказались рассеяны во вселенной, сквозь несколько духовных уровней. Я думаю, они именно это имеют в виду, когда говорят о жизни в нескольких мирах, а не в одном мире, понимаешь?
   – Но я никогда ни о чем подобном не слышал!
   – Я тоже. Поэтому они так увлекли меня. Видишь ли, я оставила своих родителей, променяла их на двеомер, потому что всегда любила скрытые вещи и всякие тайны.
   – Я поступил так же. Я понимаю тебя, только прошу – будь с ними осторожна. Я не доверяю им.
   – Я тоже им не доверяю. Не волнуйся.
   – А если предположить, что они воплотятся? Чем они станут?
   – Представления не имею. Они, между прочим, тоже. Но мне кажется, они провели здесь столько времени, что станут похожи на нас – я имею в виду эльфов, а не вас, круглоухих.
   Слова резанули его, прозвучав зловещим предупреждением. Ни разу с того времени, как они поженились, не проводила Далландра границы между собой и родом Адерина. Это так ранило его, что он не решился что-либо сказать, и момент был безвозвратно упущен.
   – Чтобы стать похожими на нас, им придется от многого отказаться, – продолжала Далландра. – На самом деле от многого, и иногда я думаю, что они этого не сделают. А если они не решатся – что ж, кое-кто говорит, что они исчезнут навсегда, а я не хочу, чтобы такое случилось, ни с одной душой. Это будет страшная трагедия.
   – Ты права. Но ведь они сами выбрали такую судьбу.
   – Сами? У них не будет никакого выбора, если они не найдут того, кто им поможет.
   – А зачем им нужна ты? Что-то вроде космической повитухи?
   – Ну конечно. – Она выглядела удивленной, что он этого до сих пор не понял. – Именно для этого.
 
   На яркой траве у ручья полусидя-полулежа отдыхал Эвандар. Рядом лежала его арфа. С такого близкого расстояния Далландра видела, что арфа была из настоящего дерева, как и стрела, полученная в подарок, сделана на эльфийский манер, но более тонкой работы, и украшена перламутровым узором в виде водорослей и морских коньков. Он заметил ее интерес.
   – Это арфа из исчезнувших городов, точнее, из Ринбаладелана. Моему народу такие вещи достаются нелегко.
   – Должно быть, ты забрал ее до того, как город пал.
   – О да. – Неожиданно он нахмурился. – Видишь ли, я пытался спасти Ринбаладелан. Конечно, это было безнадежно, даже с моей помощью. Но город был так красив, что мне претила сама мысль о том, что он окажется разрушен.
   – Только красота? А как же эльфы, жившие в нем?
   – Они жили, умирали, приходили и уходили – это все не мои заботы. А вот драгоценные камни выдерживают испытание временем, и игра света на этих камнях тоже. Гавань Ринбаладена пронзила своей красотой мое сердце, а эти волосатые существа превратили ее в свалку и позволили ей затянуться илом, и сбрасывали туда трупы, и вода стала грязной и вонючей. А потом пришли крабы, стали поедать трупы, а покрытые мехом существа поедали крабов, заболели чумой и умерли, и я смеялся, глядя, как они ползли с раздутыми животами по канавам разрушенного ими города.
   Далландру передернуло, и он искренне удивился ее реакции.
   – Ты же понимаешь, что они заслужили смерть, – сказал Эвандар. – Они убили мой город, а заодно и всех твоих соплеменников. Я не понимаю, почему ты утверждаешь, что не помнишь Ринбаладен, Далландра. Я точно знаю, что видел тебя там.
   – Может, и видел. Мы не запоминаем свои жизни. Душа, помнящая все, несет слишком тяжкое бремя для новой жизни.
   Теперь передернулся он.
   – Все забыть! Я бы этого не вынес. И жить такой ограниченной жизнью, как вы!
   – Эвандар, нам пора честно поговорить, если, конечно, вы умеете быть честными. Ты просишь меня помочь вам, но при этом все время утверждаешь, что не нуждаешься в моей помощи.
   – Это все для меня слишком ново. – Он взял арфу и сыграл такую неземную мелодию, что глаза Лалланадры наполнились слезами восторга. – Дело не во мне. Дело в Элессарио.
   – А. Ты ее любишь?
   – Люблю? Нет. Я не хочу обладать ею. Мне даже не нужно, чтобы она все время была рядом. – Он посмотрел на Далландру. – Я просто хочу, чтобы она была счастлива, и очень не хочу, чтобы она исчезла. Это любовь?
   – Конечно, глупый! Это любовь куда более сильная, чем простое желание обладать.
   Его удивление было забавным.
   – Ну, Далла, если ты так говоришь… Подумать только! – Он сыграл еще одну мелодию, на этот раз забавную, с очень высокими нотами. – Очень хорошо. Я люблю Элессарио, как ни странно это для меня звучит, и она еще молода, слишком молода, чтобы понять, от чего откажется, если последует за вами в рождение и плоть, в бесконечное колесо и в весь этот сверкающий, странный, а иногда липкий, скользкий и мокрый мир, в котором вы живете. И тогда она получит все, что должны были получить все мы, а я смогу спокойно умереть.
   – Почему бы тебе не прийти вместе с ней и жить?
   Эвандар отрицательно покачал головой и склонился над арфой. Он играл музыку, предназначенную для танцев, это было ясно по быстрым аккордам и по тому, что ноги ее сами задвигались. Далландра заставила себя сидеть спокойно, пока он не закончил играть, неожиданно перейдя в минор и оставив мелодию незавершенной.
   – Ты нас не поймешь, пока не попадешь в наш мир, – сказал он.
   – Допустим, я пойду туда – просто допустим! Что произойдет с моим телом?
   – С этим куском мяса? Тебя это волнует?
   – Конечно же волнует! Без него я не смогу вернуться домой к мужчине, которого я люблю!
   – Почему это должно волновать меня?
   – Потому что без моего тела я умру, и мне придется родиться заново, а вам придется долго ждать и потом начинать все сначала.
   – О, это будет утомительно сверх всякой меры, точно? Дай-ка подумать. О, я знаю! Ты же умеешь превращаться из женщины в птицу и обратно, так что если я превращу кусок мяса в драгоценный камень на цепочке, ты сможешь повесить его на шею, и он всегда будет с тобой, а когда ты захочешь домой, просто опять превратишься в женщину. Далла, честное слово, если ты проведешь с нами всего несколько дней – всего несколько – и посмотришь, как мы живем, и узнаешь нас поближе, ты придумаешь, как помочь моей Элессарио, я уверен. – Он улыбнулся. – Моей Элессарио. Которую я люблю. Так странно звучит, но ты знаешь, по-моему, ты права.
   Он подхватил арфу и исчез.
   Если бы Эвандар просил ради себя, Далландра бы никогда не согласилась, она понимала это даже тогда. Но он просил ради другой души, а это было совсем другое. Она уже достаточно долго встречалась с ними, в частности, с Альшандрой, чтобы понять – старый Невин был прав, у них нет сострадания. То, что Эвандар начинал испытывать любовь, не желая этого, было так важно, и эту перемену надо было лелеять и подпитывать. И хотя Далландра всегда очень внимательно относилась к возможным опасностям, она не хотела, чтобы Адерин узнал, что она собирается пойти на такой риск. Он только начнет кричать и браниться, уговаривала она себя, и вдруг поняла, что уже приняла решение.
   Но ей не хотелось лгать Адерину, поэтому она ничего не сказала ему, уезжая тем утром. Отъехав на пять миль от лагеря, она расседлала лошадь, повернула ее в сторону табуна и, шлепнув по крупу, отправила домой. Потом вынула из кармана серебряный орех и развернула. Долго рассматривала она его думая, хватит ли у нее мужества пройти сквозь это. А если Эвандар лгал? Нет, ее магии достаточно, чтобы отличить ложь от правды. Никогда еще Эвандар не говорил так искренне. Как ни странно, подстегнула ее мысль об Адерине. Что он подумает о ней, если она поведет себя, как последняя трусиха, полная планов, но не имеющая мужества? Собрав в кулак всю свою волю, она дотронулась орехом до глаз – сначала до левого, потом до правого.
   Сначала не произошло ничего, и она засмеялась над тем, что так легко поддалась на розыгрыш Элессарио. Но, сунув орех в карман, Далландра вдруг заметила изменения в ландшафте. Цвета стали ярче, трава – такого насыщенного зеленого цвета, что казалась изумрудной, а небо – глубоким и сверкающим, как море в солнечном свете. Далландра сделала несколько шагов и увидела что на север от нее над волной изумрудной травы в воздухе висит туман. Казалось, что он на горизонте, но при каждом ее шаге он приближался, его становилось все больше, потом он начал переливаться цветами от серого и бледно-лилового до нежнейшего розового и голубого, как перламутр на арфе Эвандара. Вспомнив об арфе, Далландра тут же услышала ее.
   Туман окутал ее, и его прохладное прикосновение было приятным, как прикосновение шелка. Впереди виднелись три дороги, тянущиеся вдаль через пастбище. Одна вела налево к темным холмам, таким зловещим и мрачным, что им не могло быть места в стране Эвандара.
   Вторая дорога вела направо, к горам, светлым и блестящим в чистом воздухе над туманом. Их вершины, покрытые снегом, сверкали так ярко, что казались подсвеченными изнутри. А прямо перед ней простиралась третья дорога. Далландра стояла, не зная, как поступить, и тут появилась Элессарио, бегущая по туманной третьей дороге.
   – Далла, Далла! О, как здорово, что ты пришла! Нам будет так хорошо вместе! – Нет, нет, я пришла ненадолго, всего на несколько дней.
   – Да, отец говорил мне. Тебе нужно вернуться к мужчине, которого ты любишь. Возьми. Отец велел отдать это тебе. – Она протянула Далландре аметист на золотой цепочке. Девушка взяла драгоценность и вскрикнула, потому что камень представлял собой статуэтку, изображающую ее самое в полный рост, не больше двух дюймов в высоту, но выполненную с потрясающей точностью вплоть до формы кистей рук. Она надела цепочку на шею.
   – Эллесарио, если ты увидишь, что я уронила или потеряла его, скажи мне сразу же.
   – Отец сказал то же самое. Я скажу. Обещаю. А теперь пошли. Сегодня будет пир, потому что ты здесь.
   Эллесарио доверчиво, как ребенок, взяла ее за руку, и Далландра поняла, что по крайней мере эта душа была еще достаточно юной и могла научиться любить. Рука об руку пошли они по дороге, покрытой туманом. Оглянувшись, Далландра и сзади увидела только туман.
 
   За три часа до заката кобыла Далландры вернулась в табун одна. Когда это увидел охранявший табун Калондериэль, он отправил мальчика в лагерь за Адерином. Адерин из палатки услышал мальчика, который громко звал его по имени, и опрометью выскочил из палатки.
   – Мудрейший, о, мудрейший! – задыхаясь, выпалил мальчик. – Лошадь мудрейшей вернулась в табун одна!
   Адерин помчался к табуну. В его сознании вспыхивали ужасные картины: лошадь скинула Даллу, и она сломала себе шею; Далла зацепилась за стремя, и лошадь волокла ее, пока девушка не умерла; Далла упала в овраг и сломала позвоночник… Навстречу ему вышел Калондериэль, ведя в поводу совершенно спокойную кобылу.
   – Вот так она и вернулась, без седла и уздечки.
   – О, боги! Может быть, Далла просто работала, а лошадь отвязалась и вернулась домой?
   Сказав это, Адерин вдруг ощутил липкий холодный страх, словно рука зла стиснула ему сердце. Он был настолько взволнован, что не смог погадать на магических камнях, будто забыл все, что знал и умел. Как он ни старался, он не видел ничего – ни Далландры, ни ее следа, не видел даже седла и уздечки, которые наверняка лежали где-нибудь на лугу. Не выдержав этого, Калондериэль оседлал трех меринов, схватил кобылу за повод и позвал на помощь Альбараля, лучшего следопыта дружины. Альбараль бежал перед ним, как охотничья собака, не отрывая глаз от земли. К счастью, никто, кроме Далландры в этот день верхом не выезжал, и они очень скоро увидели примятую траву и кое-где следы копыт, ведущие напрямик через пастбище.
   Солнце уже танцевало, скрываясь за облачным горизонтом, когда они нашли седло и уздечку. Альбараль велел Келу немедленно спешиться и подальше увести коней, чтобы не затоптать следы. Адерин спрыгнул с седла и подбежал к эльфу, стоявшему в высокой траве.
   – Да, это ее вещи, – сказал Адерин.
   Альбараль кивнул и вновь начал описывать круги, пытаясь отыскать следы самой Далландры. Адерин встал на колени, положил трясущуюся руку на седло и, ощутив резкий толчок двеомера, с мрачной определенностью понял, что она ушла. Не умерла, но ушла так далеко, что он никогда не найдет ее. Он закричал, и этот долгий, отчаянный крик-плач заставил Альбараля прекратить поиски.
   – Мудрейший! Знамение?
   Адерин кивнул, не в силах вымолвить ни слова. Калондериэль оставил лошадей и подбежал к ним, хотел что-то сказать, но передумал. Его кошачьи глаза широко распахнулись, как у младенца-эльфа. Вздрогнув, Альбараль отвернулся.
   – Я нашел следы. Мудрейший, вы подождете здесь?
   – Нет, Я пойду с тобой. Веди.
   Они прошли по следам всего несколько ярдов, до места, где трава была сильно примята. Опытный Альбараль определил, что здесь она сначала встала на колени, а потом легла. Дальше не было ничего – словно она превратилась в птицу и улетела.
   – Тут нет ее одежды, – сказал Адерин. – Она не могла улететь одетой.
   – Трава здесь влажная, – сказал стоявший на коленях Альбараль. – Похоже на туман. Или еще на что-нибудь.
   – Туман двеомера? – спросил Калондериэль, бессознательно скрещивая пальцы, чтобы оградить себя от колдовства. Страх сжал Адерину горло и отнял дар речи. Неужели из этого тумана вылетела огромная птица и унесла Адлландру?
   – Можно посмотреть, где кончается мокрая трава, – неуверенно сказал Альбараль. Адерин собирался ответить, как вдруг услышал – они все услышали – где-то в отдалении звук серебряного рога, и на горизонте показались всадники. Они вырисовывались на фоне заходящего солнца, черные кони в кроваво-красных облаках.
   Это продолжалось несколько мгновений – и исчезло.
   – Стражи, – прошептал Кел. – Это они забрали Далландру?
   Адерин упал на колени, выдирая пригоршни примятой травы – последнее, к чему она прикасалась на земле. Его увели с трудом.
   Всю ночь Адерин шагал по палатке взад и вперед. Он точно знал, что никогда больше не увидит ее, и тут же в нем вскипала надежда, и он верил, что Далландра вернется, конечно же, вернется, может быть, утром, или через час, может быть, она уже идет по лагерю и сейчас войдет в палатку. И снова слезы жгли ему горло, и он знал, что она все равно что умерла – ушла навсегда. На рассвете он выбрался наружу и пошел туда, куда ушла Далландра, но, конечно, не нашел ее. Он вернулся в лагерь, и все обращались с ним, как с больным: разговаривали, понизив голос, предлагали ему поесть, уговаривали лечь и полежать, и так печально смотрели на него, что ему хотелось кричать и ругаться.
   Адерин спал весь этот день и бодрствовал всю ночь, и следующую, и следующую, и так прошло семь дней, а следов Далландры так и не было, и на рассвете восьмого дня он признал неизбежное и вызвал сквозь огонь Невина. Тот отозвался так быстро, словно и вовсе не спал. Адерин рассказал ему, что произошло, и образ Невина в огне постарел от горя.
   – Однажды она обещала, что никогда не оставит меня, – сказал Адерин. – И я поверил ей, как последний дурак. Не дольше, чем на несколько дней, сказала она, и я поверил.
   – Послушай, я не представляю себе, чтобы Далландра нарушила свою священную клятву, какой бы магической силой ни обладали эти Стражи.
   – Может быть, она и не нарушит. Невин, я просто не знаю, что думать! Если бы я только знал, что именно с ней случилось, действительно знал! Я же могу только догадываться, что эти проклятые Стражи ее забрали!
   – Почему бы не спросить их?
   – Спросить их? Я не могу их найти!
   – А ты пытался?
   Адерин вышел из палатки в занимающуюся зарю. Он и в самом деле не пытался. В глубине души он не хотел их видеть. Он хотел проклинать их, накинуться на них, заставить их страдать так же, как страдал он сам. Но если он сделает это, они никогда не вернут ее. Он вышел из пробуждающегося лагеря и пошел на луг, сначала спотыкаясь, как слепой, шагая неизвестно куда. Потом успокоился и начал рассуждать. Он знал, в каких примерно местах могут появиться Стражи: на межах, на пересечениях тропинок, там, где сливаются ручьи, в общем, в тех местах, которые могут служить воротами, или переходом, или границей. Припомнив это, он добрался до места, где три ручейка сливались в одну речку.
   – Эвандар! – яростно закричал он. – Эвандар! Верни мне мою жену!
   В ответ только шумела трава и журчал ручей. Он закричал еще раз, и голос его походил на голос безумца.
   – Эвандар! Дай мне хотя бы шанс сразиться за нее! Эвандар!
   – Она не моя, я не могу удерживать ее или возвращать.
   Голос раздался сзади. Адерин резко повернулся и увидел эльфа. Его желтые волосы походили цветом на нарциссы под ярким солнцем, он был одет в зеленую тунику и кожаные штаны, через плечо висел лук, а на поясе – колчан со стрелами.
   – Она пришла к нам по своей воле, – продолжал Эвандар. – Честное слово. Я просил ее о помощи, но никогда бы не стал похищать.
   – Но ты, конечно же, не знаешь, вернется ли она обратно?
   – Обязательно вернется, когда захочет. Мы не будем удерживать ее против ее воли.
   – А если она не захочет? Впрочем, тебя это не волнует, правда?
   Эвандар нахмурился, уставился на траву и заговорил, не глядя на Адерина.
   – В сердце моем поселилось странное чувство. Я никогда не испытывал ничего подобного, но, знаешь ли, мне жаль тебя Адерин Серебряные Крылья. Так тяжело и грустно у меня на сердце, что я не знаю, как по-другому можно это назвать. – Тут он поднял глаза, и в них действительно стояли слезы. – Я даю тебе обещание. Ты увидишь ее снова. Я клянусь тебе, и неважно, как долго она пробудет у нас.