Кессель Ж. Всадники

наблюдать за игрой пламени. Потихоньку он начал забывать все, и разморенный
теплом костра, снова ощутил себя одним целым с ночью, со звездами, что сияли
на темном небе, с шумом текущей речной воды, с ее запахом, с травами и
кустарниками.
Внезапно Джехол громко заржал. Мокки испуганно бросился к нему. Конь
дергал веревку так сильно, словно хотел выломать камень за который он был
привязан.

- Где-то поблизости бродит дикий зверь - сказал Урос.

Мокки зашептал:
- Он подбирается ближе. Джехол дрожит все сильнее.

Но тут, Урос и Мокки услышали странный голос, который шел к ним с
другой стороны площадки, оттуда, где тропа шла дальше. Грубый и нежный,
резкий и мягкий, ясный и мрачный одновременно, он напевно произнес:

- Мир вам, о друзья, которым купол ночи заменяет юрту. И также мир
вашему длинногривому спутнику. Не бойтесь! У зверя, что идет со мной, нет
ничего дикого, кроме его запаха.

Голос приближался. И на светлый полукруг огня упала тень от высокой,
худощавой фигуры, которая двигалась спокойным и легким шагом.

"Как странно... Эта величавая походка и речь. Так разговаривали поэты
прошлых времен. Кто это может быть?" - думал Урос.

Женщина вышла из тени и встала в свете костра.


Не смотря на все то, что случилось между ними раньше, Мокки и Урос
бросились друг к другу. Суеверный страх перед колдовством принудил их к
этому. Было совершенно невероятно, чтобы здесь, в этих горах, во тьме ночи,
какая-то женщина, - да, женщина! - спокойно шла по своему пути.

"Да, но все же - подумал Урос присматриваясь к женщине внимательней -
почему она одета в теплый пуштин, юбку и сапоги? И этот мешок в ее руке?
Духи не страдают ни от холода, ни от голода. Наверняка это горная ведьма..."

Он спросил:
- Разве не мужской голос обращался к нам только что?

Ответил ему не Мокки, а эта женщина, что продолжала стоять не двигаясь:

- Среди моего народа, те кто рождены для пения имеют не один голос, но
несколько.
- Какого народа? - спросил Урос

Женщина ничего не ответила на это, но выкрикнула несколько слов на
неизвестном языке. И из темноты появился маленький, крепко сбитый человечек,
который опираясь на палку, подошел к ним качающейся походкой. Он остановился
и тогда Урос и Мокки поняли, что это была обезьяна, покрытая густой
коричневой шерстью. В ту же секунду с Уроса слетел и страх и беспокойство,а
также и любопытство.
Он понял с кем имеет дело:

- Джат - вырвалось у него.

Его презрение к ним, казалось было старше чем он сам, и было правильным
и естественным. И ему никогда не приходила в голову мысль, что он может им
обидеть или задеть этих людей, к которым с древних времен все относились
именно так.
А что другого заслуживали эти твари, неизвестного происхождения и
языка, без родины и пашни, без оружия и очагов? Всегда в дороге, без всякой
цели? Все эти лудильщики и предсказатели, все эти бродячие фигляры с
дрессированными медведями, собаками и обезьянами?

- Да, это одна из них - сказал Мокки.

И против воли на широком, добродушном лице саиса, отразилось недоверие.
И для него это тоже было совершенно естественно. Никто не хотел иметь с ними
дела, с этим бесчестным сбродом. Хотя Мокки встречал джат в степи, и не
видел, чтобы они делали что-то плохое, но с детства слышал он что все
обвиняли этих вечных бродяг в преступлениях, и ему казалось, что он все
видел собственными глазами. Когда они снимались с места и уходили, то в
каком-нибудь хозяйстве всегда пропадала пара овец и несколько кур. А иногда,
- более худшего преступления нельзя представить - пропадала одна из лошадей.
И Мокки привязал Джехола покрепче. Так, на всякий случай...

Казалось, что джат не почувствовала того презрения, что исходило от
мужчин. Привычка? Притворство? Гордость? Равнодушие? Она не двигаясь
смотрела на огонь, который отбрасывал на нее светлые блики. Она была уже не
молода. Короткие волосы, выглядывающие из-под круглой меховой шапки, были
седы. Но она отличалась очень высоким ростом и почти королевской статью. Ее
резкие и четкие черты лица носили отпечаток благородства и гордости
свободного человека. Урос больше не удивлялся, что в эту ледяную ночь она
путешествует по горам одна, независимая и бесстрашная.

Старая женщина дернула свою обезьяну за цепочку и пошла мимо костра.

"Она поняла - подумал Урос - Она уходит отсюда"
Но он ошибся. Она подошла прямо к ним, бросила мешок на землю, села и
протянула руки к огню. Обезьяна последовала ее примеру.

В движениях старухи не было ни вызова, ни страха, ни дерзости, ни
скромности. Она просто воспользовалась законным и древним правом: правом
путешественника на гостеприимство. Уросу понравилось, что она не колеблясь
поступила именно так и когда она торжественно произнесла:

- Мир тебе, очаг гостеприимных хозяев!

Он ответил ей так же :

- Добро пожаловать путешественник, который оказал ему честь!
И обратился к Мокки:
- Быстро вскипяти воду для чая. Подогрей рис и лепешки.
- Но я не могу отойти от Джехола - возразил тот - Он все еще дрожит.

Не убирая руки от огня джат ответила :

- Скажи своему саису, что он может отойти от коня. Я успокою его.
- Как ты думаешь это сделать? - спросил Урос - Конь совсем тебя не
знает.
- Увидишь - ответила джат.

И Урос приказал Мокки:
- Делай, что она говорит!

Мокки убрал руку с шеи Джехола и отошел в сторону. Но лишь на один шаг:
этой старухе он все еще не доверял.

Джат приложила два пальца к губам и свистнула. Первый свист был
короткий и ясный, но без резкости. Словно она хотела сказать: "Послушай
меня!". Уши Джехола задвигались и он повернул голову в сторону огня, где
сидела джат. Она засвистела снова, но теперь тихо и нежно. Джехол фыркнул.
Он больше не дрожал. Медленно покинул его страх и он успокоился.
"Иди! Иди сюда!" - говорил нежный призывный свист.
Словно какая-то невидимая сила тянула его, и Джехол пошел в сторону
этой женщины. Сперва он сделал один шаг, затем еще один... губы джат были
закрыты и издавали лишь равномерный, глухой звук, который напоминал тихий
шум текущей реки или ручья. Джехол остановился перед ней, склонил свою шею и
дотронулся ноздрями до ее щеки. Его грива упала ей на лицо. Обезьянка
ревниво подбежала тоже и положила свою голову на другое плечо старухи. Та
открыла свой мешок, вытащила оттуда два куска сахару, и протянула обоим
животным на ладони.

- Вот так - сказала старая женщина - теперь вы друзья. Можно сказать,
что вы разделили хлеб и соль.
- Ты же ведьма! - закричал Мокки - Как все джаты! Мне всегда об этом
говорили...Ведьма!
Старуха сделала шаг вперед и на ее спокойном лице появилось
недовольство:
- Ведьма, ведьма! Так каждый дурак, каждый трусливый ребенок, называет
силу и мудрость, которую не в состоянии понять.
- Где ты научилась этому искусству? - спросил Урос.

Джат положила руку на гриву Джехола, который ласкался к ней, и ответила
со спокойной гордостью:

- Я Радда, дочь Челдаша. И в России, от Сибири до Украины, не было
никого, кто разбирался бы в лошадях, так как он - Челдаш торговец лошадьми,
цыган.
- Цыган? Что это за племя? - спросил Урос вновь.
- Это одно из названий джатов. - сказала Радда - Где-то нас зовут
цыганами, а где-то житанами. Но с древности, в любой стране мира, мы говорим
на одном языке, который происходит от индийского.

Мокки приготовил чай и рис.

- Так ты из России? - спросил Урос
- Мой отец и мой муж были оттуда - ответила она - Про себя я не могу
теперь так сказать. С тех пор, как они умерли во время той большой
революции, я ничто иное, как одна из бродячих джатов.
- Ты путешествуешь в одиночестве?
- Нет - ответила Радда - Моя обезьянка сопровождает меня.
- И как давно ты одна?
- Кто знает... Я не считаю года.

Она опустилась на землю возле трех камней, на которых стоял котелок с
едой. Она ела медленно и молчала. Время от времени доставала она из своего
мешка, что-то непонятное и давала обезьяне. Никто не произнес ни слова, пока
старая джат и ее спутник не закончили свою трапезу. Взглянув на обезьянку
джат спросила:

- Ты хорошо поел, Сашка?

Обезьянка кивнула головой и почесала себе живот. Затем приложила лапу к
груди и поклонилась Уросу и Мокки.

- Смотри, она благодарит нас, точно! - воскликнул саис и его глаза
засияли детской радостью.
Он не думал больше ни о чем, только об этом развлечении. Никогда в
жизни он ничего подобного не видел. Обезьянка поклонилась снова, еще ниже. И
в темноте холодной ночи раздался счастливый смех Мокки, который уже было
поверил, что разучился смеяться навсегда. Когда он захлопал в ладоши
обезьянка напыжилась от гордости. А ведь она могла показать намного больше!
Ее живые глазки забегали. Она смотрела то на палку, которая лежала на земле,
то на старую джат. Радда согласно кивнула головой. Обезьянка подняла палку с
земли, положила ее себе на левое плечо, выпрямилась, и чеканя шаг прошла
шесть шагов вперед, развернулась, потом шесть шагов назад и остановилась
перед Мокки, стоя по стойке смирно.

- Это же солдат! Я угадал? Это солдат! - закричал Мокки и захлопал в
ладоши - Пожалуйста, еще раз!

Обезьянка изобразила наездника, а потом и пьяницу - восхищение Мокки не
знало границ.

- Хватит! - внезапно крикнул Урос.

Ему не нравилась это глупое представление, а больше всего его
раздражала восторженность Мокки. Повернувшись к старой женщине, он сказал:

- Ты зарабатываешь себе на жизнь только с помощью своей обезьяны? Разве
ты не можешь делать того, что могут все другие джаты?
- Ты спрашиваешь, могу ли я, например, предсказывать будущее? -
ответила та.
- Например...
- Я не предсказываю будущее по линиям руки, или по чайным листьям -
сказала Радда - Я смотрю в сердце человека и вижу там то, что скрыто от него
самого.
- Делай, как ты считаешь нужным - ответил ей Урос.

И хотя он был уверен, что ни голос, ни лицо не выдавали его суеверного
страха, который преследовал его с самого начала этого важнейшего приключения
его жизни, но ему показалось взгляд Радды прошел сквозь него насквозь, когда
она подняв глаза над огнем, посмотрела в его сторону.

Джат закрыла глаза и тихо проговорила:

- Гордость, которую чувствуешь в себе и других - не заменит дружбы. А
жестокость и жизненная стойкость - не одно и то же.
- Это все? - спросил Урос.

Его голос звучал спокойно, но руки дрожали и он почувствовал
облегчение, когда вновь посмотрев на него, старая женщина сказала:

- Думаю, что для тебя больше никаких предсказаний нет.
- А для меня? - спросил Мокки - Что ты можешь предсказать мне, о
бабушка такой великолепной обезьянки?

Не посмотрев на него и не пошевелившись, джат ответила:

- Простодушие не гарантия невиновности.

Урос пожал плечами:

- Зачем ты разговариваешь с ним? С таким же успехом можешь говорить с
моим конем!
- Да...Твой конь... - тихо сказала старая джат - Знаешь ли ты, что в
своей гриве он несет нити ваших судеб?

Урос ничего не ответил, он чувствовал себя уставшим, словно каменным.

Но неожиданно Радда начала петь и от ее песни шла такая сила, что Урос
наклонился вперед, к этой поющей женщине, стараясь не пропустить ни одного
звука.

Словно по-волшебству, мелодия пронзила ночь и понеслась к небесам и его
созвездиям. Дух одиночества, темнота и огонь оказались связанными этой
песней. Никогда еще Урос не слышал ничего подобного. Он не чувствовал больше
боли от сломанной ноги. Он оказался далеко-далеко отсюда, на крыльях этой
песни он летел к небу, облакам и звездам.

Песня оборвалась так же внезапно как и началась и Урос ощутил себя
посреди невыносимой пустоты. Он захотел повторить несколько строк, но понял,
что Радда пела на совершенно неизвестном ему языке.

- Ты пела на русском? - спросил он ее.
- Нет, это был язык нашего народа. - ответила она не поднимая взгляда
от потухающих углей.
- Ты можешь перевести мне слова это песни?
Женщина медленно повернулась к нему:
- Эта песня похожа на тебя. Песнь всадника. - и задумчиво добавила -
Подожди, мне нужно немного времени.

Несколько минут было слышно только шум реки. Обезьянка стала
почесываться, ее цепочка зазвенела, и тогда старая джат сказала:

- В переводе звучит, конечно, не так красиво, как на нашем языке.
- Ничего страшного - ответил Урос - Пусть даже так!

Почти не раскрывая губ, цыганка начала тихо, почти беззвучно напевать.
Но постепенно ее голос становился все сильней, все звонче, словно в нем
появилась сила дикого горного потока и ветра.

Хей, хей! Горяча и смела моя кровь
И степь вокруг бесконечна.
А если захочет мой верный конь, то помчится быстрее ветра
Я поводья сжимаю в руках.

Хей, хей! Скачи и лети, мой любимый друг,
Мчись в галопе все дальше и дальше
Ночь в степи так темна,
Но утренний свет уже ожидает нас.

Хей, хей! Мы утро разбудим вместе с тобой
Лети прямо в небо, мой добрый конь.
Но будь осторожен ты и в полете
Своей гривой принцессу луну не задень.

Старая джат все еще смотрела на игру пламени. Никто из мужчин не
шевелился.

- Мать, о мать, откуда ты берешь свою силу? - внезапно воскликнул
Мокки.
- Заткнись! -грубо оборвал его Урос.

Пытаясь вернуть волшебство этой песни он повторил:

- Своей гривой, принцессу луну не задень...принцессу луну...

Но волшебство было разбито. Он повернулся к Радде и сказал:

- Если бы пророк был чавандозом, то это была бы его песня. Благодарю
тебя, что ты спела ее мне.
- Я сделала это не для тебя, - возразила Радда - а для твоего коня. Мой
отец восхищался Джехолом.
При последних словах, ее голос зазвучал нежнее и мягче чем раньше. Еще
ниже склонилась она над огнем.

- Знаешь ли ты другие песни? - спросил Урос.

Джат молчала. О да, сотни песен знала она. Все те, которые она выучила
еще девочкой, сопровождая отца от ярмарки к ярмарке, от рынка к рынку, через
Дон и Днепр, через Волгу и Урал. Все те что пели на устраиваемых им
праздниках, когда ему удавалось обхитрить другого торговца лошадьми. Все те,
что пелись в дороге, и возле такого же костра, что и сейчас.

Позднее, ее муж, известный гитарист, исполнял вместе с ней старые
баллады и древние песни... И никто не мог их петь так, как пела она. Девочки
и женщины ее племени должны были лишь подпевать в хоре и хлопать в ладоши, а
танцовщицы и танцоры двигались под мелодию ее голоса - так было раньше. Но
что осталось от всего этого теперь? Тени прошлого нельзя беспокоить, иначе
они разрушат ту последнюю силу, что еще остается у человека - силу выжить.
Но как все это объяснить этим двум мужчинам? В огонь все воспоминания! Пусть
они превратятся в пепел... Ее прошлое лежало теперь у нее под ногами, в этом
небольшом дорожном мешке.

Старая джат подняла его и перекинула через плечо.

- Больше я ни одной не знаю - сказала она.

Одним движением, без помощи рук, встала она с земли.

"Словно совсем юная девушка" - подумал Урос и понял как же сильно устал
он сам.

- Благодарю тебя за твое гостеприимство! - сказала ему Радда.
- И я тебя, за твой бесценный подарок! - ответил Урос.

Мокки смотрел на них ничего не понимая. Его рука, лежащая на голове
обезьянки, начала дрожать. Животное мягко сбросила ее и побежала к своей
хозяйке.

- Мать, о мать! Почему ты хочешь уйти в темноту ночи, вместо того,
чтобы остаться здесь, возле гостеприимного огня? - воскликнул Мокки.

Джат застегнула свой пуштин и сказала:

- Мне нравится идти навстречу рассвету...Как и всаднику в той песне.

Она взяла обезьянку за цепочку и добавила:

- Да пребудет с вами мир!
- Да пребудет мир с тобой! - ответили мужчины.

Они провожали ее взглядами, когда она, сопровождаемая своим
полу-человеческим спутником, твердым шагом удалялась за пределы освещенного
круга.. Когда она полностью вошла в ледяную тьму, Урос подумал : "Горда,
смела и свободна, как редко какой человек...И все же лишь женщина... старая
женщина."

И он прошептал :

- Иди, Радда, иди дальше...И мир пусть пребудет с тобой на любом пути,
который ты для себя изберешь.

Темнота поглотила ее фигуру. Джехол тихо заржал.

- Мать! О, мать! - закричал Мокки.

Звук ее шагов затих и мужчины поняли, что она на секунду остановилась.

- Мать, я прошу тебя - выкрикнул Мокки - скажи нам, что это неправда,
будто люди вашего племени крадут лошадей!

И ясный голос ответил ему из темноты:

- Прекрасная лошадь, как и прекрасная женщина, принадлежит лишь тому,
кто любит ее больше всего.

Урос оперся спиной о скалу, а потом соскользнул на землю. Его опять
мучила боль. Тихим, дружелюбным тоном он спросил:

- Ты слышал, что она сказала Мокки?

Лежа плашмя на земле, в своей лихорадочном бреду он услышал слова - а
может быть это доносился до него голос джат, что шептал из темноты?

Но будь осторожен ты и в полете
Своей гривой принцессу луну не задень.

Возле костра, куда он подбросил еще веток, заснул Мокки, свернувшись
клубком. Урос слушал его ровное дыхание. Когда он понял, что саис крепко и
глубоко заснул, то тихо развязал узлы на веревке, которой был привязан
Джехол за выступ скалы, и потянул ее на себя.
Когда конь подошел к нему близко, он ударил его плеткой по ноздрям и
выпустил веревку из рук. Джехол в бешенстве встал на дыбы, сделал резкий
скачок и умчался во тьму, в сторону реки.

- Что такое? - пробормотал Мокки, который проснулся сразу и Урос не
успел его даже окликнуть.
- Лошадь убежала - сказал Урос.
- Куда?
- Туда.
- Я приведу ее назад, не волнуйся - сказал Мокки.

Он уже побежал, когда Урос окликнул его дрожащим голосом:

- Именем Пророка, Мокки, вернись назад!

Саис повиновался и Урос сказал ему:
- Поклянись Кораном, что ты не ускачешь отсюда верхом на Джехоле, и не
оставишь меня умирать здесь.

Ответом Мокки, был лишь жалобный стон.

- Поклянись мне! - приказал Урос - Кораном!
- Да, да, клянусь Кораном! - выкрикнул Мокки, только чтобы не слышать
больше этот голос...

Джехол не убежал далеко, по первому же зову он вернулся назад.

- Он испугался обезьяны и верно, так сильно дергал веревку, что все
узлы развязались - говорил Урос пока Мокки привязывал коня вновь.

- Наверняка...точно...- бормотал Мокки.

Он почти не понимал, что он говорит. Он думал лишь о том, с какой
нежностью прижался к нему Джехол, когда он позвал его из темноты. А еще, ему
казалось, что голос джат шептал ему в ухо: "Прекрасная лошадь, как и
прекрасная женщина, принадлежит лишь тому, кто любит ее больше всего..."

И Мокки лег в темноте, далеко от Уроса и от костра, на холодную землю,
повторяя вновь и вновь с отчаяньем и страхом:
- Мать, о мать, почему я так одинок?

Только услышав это, Урос заснул.



Уже загорался рассвет. Костер почти погас, лишь пара сучковатых веток
еще
слабо горела. Ледяной холод разбудил обоих мужчин. Урос лежал
окоченевший и неподвижный. Мокки быстро развел огонь вновь и приготовил чай.
Он выпил его так быстро, что обжег себе язык. Тепло огня и горячий напиток
дали ему новые силы. Он наполнил чашку для Уроса, который все еще не
шевелился и лежал словно каменная статуя. В свете костра его лицо,
обрамленное короткой бородой, казалось совершенно восковым.

"Он умер!" - понял Мокки. И его рука, словно сама по себе потянулась к
Уросу за пазуху, туда, где он хранил ту сложенную вдвое, бумагу.

- Ты слишком торопишься, - неожиданно произнес Урос не открывая глаз -
Дай мне чаю.

Мокки пришлось приподнять ему голову, чтобы тот смог пить.

- Еще! - приказал Урос - Покрепче и больше сахара.

Потом он смог сам, без помощи саиса, подняться и прислониться к скале.

- Почему ты не позволил мне замерзнуть? - спросил он саиса.
- Один правоверный не должен оставлять другого умирать - ответил ему
Мокки поджав губы.
- Что ж, понимаю. - сказал Урос.

Мокки принес кувшин с водой и Урос умылся. Вода была ледяной. Боль в
его ноге вновь начала напоминать о себе.

- Вправь мне перелом - сказал он Мокки

Саис размотал, клейкую от сукровицы, ткань. Нога выглядела ужасно,
гноящаяся, воспаленная рана была темно-фиолетового, почти черного, цвета.
Острые обломки костей проткнули кожу в нескольких местах.

Мокки покачал головой:

- Это будет очень больно. Даже быку я не стал бы этого делать.
- Давай же! - буркнул Урос.

Саис обхватил ногу выше и ниже места перелома и одним сильным движениям
свел куски костей вместе. Урос не издал ни звука, только кровь прихлынула к
его лицу.

- Пока пусть лежит так - сказал Мокки

Он взял пустой мешок из-под риса, и половину его длинны намотал поверх
раны, а другую сторону мешковины порвал на узкие лоскуты, которые он завязал
узлами, так крепко, как мог.

- Чтобы гной вышел наружу. - пояснил Мокки и затянул ткань еще туже.

Найдя две ветки он выстругал из них ровные палки и привязал их по обеим
сторонам повязки, которая уже стала такой же грязной и липкой, как и
прежняя.

Потом он оседлал Джехола, собрал одеяла и посуду. Когда все было
готово, он подошел к Уросу вновь и спросил:

- Помочь тебе сесть в седло?

Но Урос, все еще сидящий на земле возле скалы, ответил :

- Ты что, стал таким же безбожником, как обезьяна джат? Смотри туда!

Мокки повернулся к востоку и в ту же секунду опустился на колени.
Солнце взошло и его свет горел пламенем на пиках скал: пришло время первой
молитвы. Мокки вспомнил, с каким воодушевлением молился он у стен
караван-сарая прошлым утром. Сегодня же свет солнца казался ему ледяным,
далеким и равнодушным. Он быстро пробормотал про себя слова молитвы и
покончив с этой рутиной, обернулся к Уросу.

Склонившись вперед, со скрещенными на груди руками, тот словно
преобразился.

"Он все еще молится - подумал саис - И с каким благоговением!"

Никогда еще Урос не взывал к Аллаху с таким пылом. Ни перед бузкаши, ни
даже перед шахским бузкаши. Та игра, которую он затеял и которая сейчас
начиналась, была несравнимо важнее и заходила намного дальше.

Солнце уже стояло высоко в небе, а Урос все возносил молитвы
Всевышнему.

ГОЛОСА НОЧИ

Этим днем путешественникам стало ясно, насколько жестоки и беспощадны
могут быть горы к тому, кто был для них чужаком.

Камни, которые внезапно катились им под ноги,...такие узкие тропы, что
по ним едва мог пройти человек, не то что лошадь,...глубокие пропасти за
поворотами дороги,... и ни одного надежного, прямого, ровного пути. Взгляду
не хватало простора. Только каменные стены скал, или обрывы видели они.
Допустить одну маленькую ошибку, споткнуться или одно неосторожное движение,
неверный шаг - и смерть уже ждала их.

Страх быстро закрался в душу Мокки и уже не отпускал. Все теперь
зависело от него. Он должен был искать дорогу в этой каменной пустыне,
протискиваясь между камнями и кусками скал, затем осторожно проводить
Джехола то по поднимающейся ввысь, то опускающейся тропе, а если он видел,
что этот путь вел в одну из пещер, то вынужден был разворачиваться и искать
дорогу вновь. И при каждом шаге, что он делал, ему приходилось держаться то
за край скалы, то за края обрыва.

В конце концов, он был простой пастух из степи. Его чутье, нервы,
мускулы и глаза не были созданы для горных переходов. И он должен был
заставлять коня идти вперед, чьей родиной, увы, тоже были не горы.

Сначала, если он видел впереди какое-то препятствие, провал или обрыв,
и идти в ту сторону казалось ему опасным, он пытался спрашивать совета у
Уроса. Но тот ни разу ему не ответил. Все свои силы сейчас он тратил на то,
чтобы держаться в седле, борясь с усталостью, болью и лихорадкой. Ничто
больше не имело для него значения. Его лицо было непроницаемо, а взгляд
лишен выражения.

И Мокки перестал к нему обращаться за помощью и ободрением. Чувство,
что он оказался один в этих страшных горах, подстегнуло его страх. И из
страха выросла ненависть. "Это ты! Ты этого хотел, безумец! Ты заставил меня
и Джехола идти по этому пути! - думал Мокки - А теперь тебе наплевать, что
нам страшно. Да будь ты проклят, ты один во всем виноват!"

Проходили часы...Они шли все дальше через этот лабиринт из скал,
обрывов и ущелий. Им пришлось пройти сквозь темный грот, столь длинный, что
казалось они никогда не дойдут до конца, и в нем они слышали шепот
прикрепившихся к стенам горных духов. А потом начался такой крутой подъем,
что им пришлось освободить Джехола от его груза, и тут же все - одеяла,
одежду, еду и посуду - сбросил в пропасть неожиданный порыв ледяного ветра.

Небольшой выступ скалы, до которого они дошли с наступлением сумерек, и
с которого далеко внизу, можно было разглядеть долину, - был так узок, что
Мокки закрыл глаза, чтобы избавиться от головокружения.


За все время этого опасного пути, ни Мокки, ни Урос, ни Джехол не
чувствовали ни голода, ни жажды. Но теперь, когда они вышли на надежную
тропу, только одно желание испытывали они - пить!
Джехол мог найти воду, благодаря своему чутью. И Урос предоставил ему
право идти куда он захочет.

Тот наклонил голову и заржал. Сперва он шел медленно, ноздри его
вздрагивали, казалось он не может решиться. Урос и Мокки терпеливо ждали. Он
остановился еще раз, коротко заржал и помчался галопом вперед. Каждый его
прыжок отзывался болью в теле чавандоза, и Мокки собрав последние силы,
побежал за ними.

До их слуха донеслось тихое журчание воды, которое становилось все
громче, пока не превратилось сначала в ясный шум, а потом в грохотание. Они
подъехали к большому водопаду, который вырывался из глубины скал.
Солнце играло в его водяных брызгах. Мокки и Джехол наклонились и жадно