Кинг Лори Р.. Ученица Холмса

   – Хорошая работа. Теперь посмотрим, насколько далеко это продвинет нас на пути к разгадке. – И мы двинулись в том направлении, куда вели нас следы копыт, и через час были за пределами круга поиска полиции.
   Я и Холмс заметили белое пятно одновременно. Это был маленький носовой платок, втоптанный в грязь. Холмс поднял его и расправил за кончики. В углу была пометка «Дж.»
   – Интересно, случайность ли это? – поинтересовалась я. – Могла ли она намеренно его бросить? Может ли шестилетняя девочка вообще додуматься до этого? Мне кажется, что нет.
   Мы продолжили поиски, и через несколько минут моя уверенность была поколеблена, поскольку на ветке куста висела узкая голубая лента.
   – Это Джесси. Это ее ленточка для волос.
   Мы прошли еще немного, но больше не обнаружили никаких следов. Далее тропинка разветвлялась: одна ее часть вела вверх через холм, а другая спускалась вниз к деревьям. Мы остановились в нерешительности, глядя на две тропинки, но не увидели больше ни лент, ни каких-либо других сигналов.
   – Я пойду по верхней тропинке.
   – Подождите. Вам не кажется, что земля возле тех деревьев истоптана?
   Мы спустились вниз и действительно увидели множество следов какой-то бурной деятельности. Холмс осторожно обошел это место, затем быстро наклонился и поднял что-то невидимое для меня. Затем он продолжил свое тщательное исследование, подобрал еще какой-то предмет и наконец разрешил мне приблизиться.
   – Она соскочила с лошади, – сказал он, ощупывая землю, – она была босиком. Они хоть и взяли ее туфли, но не позаботились о том, чтобы их надеть. Руки у нее были развязаны. Здесь, – указал он пальцем на землю. – Видишь эти параллельные линии? Это пальцы ее ног. А здесь линии подлиннее? Это пальцы рук. Она встала с земли, опершись на руки после прыжка с лошади, и бросилась к кустам. – Холмс показывал мне все следы, я их различала, несмотря на недавно прошедший дождь. Он поднялся и пошел в том направлении, куда они вели. – Девочка добежала до этого места, и здесь ее поймали, схватив за ночную рубашку, от которой оторвалась пуговица. – Он протянул мне предмет, который подобрал раньше. – И за волосы, которые, конечно же, были распущены, потому что она сняла ленту. – Он показал мне несколько волосков.
   – Боже мой, – простонала я, – надеюсь, они не причинили ей вреда, когда поймали.
   – На земле нет никаких доказательств, свидетельствующих об этом, равно как и об обратном, – протянул Холмс в раздумье. – А кстати, что у нас было с луной двенадцатого августа?
   Я была абсолютно уверена, что луна была здесь ни при чем, но, немного подумав, все же ответила:
   – Она была полной на три четверти, и дождь прекратился. Джесси, вероятно, могла видеть достаточно хорошо, чтобы понять, где тропинка разветвляется, и поэтому пыталась оставить след. Во всяком случае, мы теперь знаем ее путь. Наша мисс Симпсон еще совсем ребенок. Но не думаю, что нам удастся обнаружить новые следы.
   – Да, это маловероятно, но все же убедимся в этом до конца.
   Мы прошли по лошадиным следам, но больше не встретили отпечатков подкованных копыт. В следующем распадке мы остановились.
   – Мэри, девочка моя, пора обратно в фургон. Позавтракаем, и цыгане начнут свое представление.
   Вернувшись к фургону, мы очутились в компании высокого констебля с мрачным выражением лица.
   – Что это вы двое делаете здесь? – спросил он.
   – Делаем? Мы здесь ночевали, и кажется, это очевидно, – ответил Холмс и прошел мимо него, чтобы положить лопату на место.
   – А куда вы уходили на все утро?
   – Мы искали трюфели.
   – Что?
   – Трюфели. Маленькие такие грибы, которые очень дорого стоят в магазинах. Богатые лорды и леди очень их любят. А встречаются они часто в горах.
   – Трюфели, ну что ж, хорошо, но в таком случае вам бы понадобились свиньи, не лопаты.
   – Свиньи ни к чему, если у вас есть особый дар. Моя дочка, она умеет находить трюфели.
   – Скажете тоже. – Он с недоверием посмотрел на меня, и я застенчиво ему улыбнулась.
   – Ну, и нашла ли ваша дочь, с этим ее даром, хоть один трюфель?
   – Нет, сегодня нет.
   – Ну ладно. Вам не мешало бы убраться отсюда. В течение часа.
   – Может, позволите нам сперва пообедать, – угрюмо проворчал Холмс, хотя время было еще вовсе не обеденное.
   – Хорошо, пообедайте. Но через два часа чтоб духу вашего здесь не было, не то окажетесь в камере. Два часа.
   Он скрылся за горкой, а я села и с облегчением захихикала.
   – Трюфели! Во имя всего святого ответьте, разве в Уэльсе есть трюфели?
   – Полагаю, что да. Посмотри, что бы нам поесть, пока я покопаюсь в картах.
   Топографические карты Холмса были довольно крупного масштаба. Он отодвинул стол и, достав из небольшого шкафчика несколько карт, расстелил их на полу. Я вручила ему бутерброд и бутылку пива.
   – Вот наш маршрут, – указал он. – Покинутый лагерь вот здесь, а след уводит нас вот сюда вдоль этой контурной линии. – Кончик коричневого пальца скользнул вдоль линии холма, затем перенесся на другую карту и остановился на развилке дороги. – А отсюда куда? Она должна быть спрятана до рассвета. В доме или в автомобиле, фургоне, повозке...
   – Но не... под землей?
   – Думаю, что нет. Если бы они хотели ее убить, то, несомненно, сделали бы это, когда она пыталась убежать. Зачем им дальше рисковать. А я не видел никаких следов крови в том месте.
   – Холмс! – воскликнула я в отчаянии.
   – В чем дело, Рассел?
   – Ни в чем. Вы просто говорили это так... бессердечно.
   – А что ты думаешь о хирурге, который содрогается при мысли о боли, которую должен причинить пациенту? Я полагал, ты давно уже поняла это, Рассел. Позволяя эмоциям вмешиваться в расследование, мы лишь мешаем руке хирурга. А теперь, зная то, что ребенок был похищен не раньше полуночи, что к пяти часам уже светло, что у похитителей не было автомобиля, – мы сильно сужаем круг наших поисков, – сказал он и очертил на карте полукруг с центром в развилке дороги, где след пропадал. – В этом районе нас должен интересовать достаточно большой населенный пункт, где есть телефон и где тот факт, что кто-то выписывает лондонскую «Таймс», не сильно бросается в глаза.
   – Понятно, – кивнула я.
   Он достал еще несколько карт большего масштаба и соединил их вместе, после чего мы оба склонились над линиями дорог, тропинок, речушек и домов. Я задумчиво стряхнула с карты пыль и произнесла:
   – В этом направлении есть только четыре маленькие деревни. Пять, если считать самую отдаленную, но чтобы доехать до нее засветло, им пришлось бы передвигаться очень быстро. Все деревни расположены достаточно близко от дороги и, вполне вероятно, имеют телефонную связь. Вот эти две вроде шире разбросаны, чем другие, здесь вероятность найти несколько частных особняков намного больше. Но вряд ли нам удастся осмотреть их за один день.
   – Конечно, нет.
   – Но у нас считанные дни до истечения срока выкупа.
   – Знаю, – бросил Холмс с раздражением, – запрягай лошадь.
   Когда констебль вернулся, нас уже не было, но до деревни мы добрались только затемно. Холмс пошел в трактирчик, который располагался в подвале какого-то дома, в то время как я распрягала и чистила лошадь, пытаясь одновременно сконцентрироваться на разговоре с детьми, которые появились сразу же, как только мы приехали. Я заметила, что в разговоре с незнакомцем среди детей всегда находится один ребенок, который определенно является лидером по отношению к остальным. На этот раз роль лидера досталась очень грязной девчонке лет десяти. Остальные лишь вставляли отдельные реплики и замечания. Я не обращала на них внимания, пытаясь выяснить для себя главное.
   – А вы цыганка?
   – А как ты думаешь? – спросила я.
   – Мой папа говорит, что да.
   – Твой папа ошибается. – Гнетущая тишина воцарилась в ответ на это заявление. Но минуту спустя девочка продолжала:
   – Если вы не цыганка, тогда кто же?
   – Ну, мы называем себя «рома».
   – Рома? Но ведь это глупо! Они ходили с копьями и давно умерли.
   – Это римляне^[2]. А мы – рома. Хотите угостить лошадку? – Маленький мальчик протянул руку за овсом. – А в вашей деревушке можно где-нибудь поужинать?
   Детвора посовещалась и вынесла свое решение:
   – Мэдди, беги домой и спроси у своей мамы. Давай побыстрее.
   Крохотная девчонка, разрываясь между желанием остаться и гордостью порученным ей заданием, не спеша прошла вниз по дороге и исчезла в трактирчике.
   – А что, у вас нет сковородки? – спросило меня существо крохотного роста и неопределенного пола.
   – Я не люблю готовить, – сказала я с важностью. Вновь воцарилась тишина, еще более тяжелая, чем в первый раз, и я поняла, что сказала лишнее. – А телефон у вас есть? – спросила я у малыша.
   – Телефон?
   – Ну да, телефон, знаешь, такая штука, которую берешь в руку и говоришь в нее, а другой человек за много миль от тебя все слышит? Уже слишком темно, и я не вижу здесь проводов.
   По изумленным лицам я поняла, что это была не та деревня. Один ребенок встрепенулся.
   – Мой папа звонил один раз, когда Гран умер и нужно было сообщить об этом брату в Кэрфилли.
   – А куда он ходил звонить?
   Он выразительно пожал плечами.
   – А зачем вам телефон?
   – Чтобы позвонить своему биржевому маклеру. – И прежде чем они успели меня спросить, что это такое, я продолжила: – А у вас здесь много бывает незнакомцев?
   – О да, много. Вот совсем недавно проезжала машина с англичанами, и она останавливалась здесь. Они выпили у мамы Мэдди и поехали дальше.
   – Просто проезжающие не в счет, – заметила я, – я имею в виду тех, кто приезжает, ест, Пьет, живет здесь. Здесь немного бывает таких, правда?
   Судя по их лицам, они едва ли могли предложить мне хоть мало-мальски подходящую группу незнакомцев. Я вздохнула. Может быть, завтра. А пока...
   – Ладно, мы пока здесь, но задержимся ненадолго. Хотите сгоняйте домой и скажите остальным, что будет представление. Целый час. А если моему папаше слишком понравится местное пиво, – добавила я, – еще и погадаю. Ну, живо.
   Ужин был хорошим и вкусным, а выручка от представления очень скромной. Наутро, еще до рассвета, мы двинулись дальше.
   В следующей деревне были телефонные провода, но она состояла всего лишь из нескольких разбросанных строений. Ни мой малолетний информатор, ни завсегдатаи трактирчика не могли припомнить, чтобы здесь недавно были незнакомцы. Мы двинулись дальше после полудня, не останавливаясь на представление.
   Очередной населенный пункт вселил в нас надежду. Телефонная линия, много домов и даже кое-какие сведения в ответ на мой вопрос о незнакомцах. Сердце мое затрепетало. Однако спустя некоторое время выяснилось, что к незнакомцам там отнесли двух английских леди, которые переехали сюда жить еще шесть лет назад.
   Чтобы добраться до других деревень, нам пришлось вернуться немного назад по дороге, и ближе к закату я почувствовала, что смертельно устала от твердого деревянного сиденья и постоянной тряски. Мы зажгли фонарь и, спустившись на землю, пошли пешком, ведя лошадь под уздцы. Я тихо сказала Холмсу:
   – А могли похитители быть местными? Я знаю, скорее всего, это приезжие, ну а вдруг?
   – Местные крестьяне похитили дочь американского сенатора, использовав сонный газ, после чего написали письмо с требованием о выкупе в «Таймс», – насмешливо произнес он. – Пораскинь мозгами, данными тебе Богом, Мэри. Местные почти наверняка были вовлечены во все это, но не они одни.
   Мы вошли в четвертую деревню, где впервые нас не встретила ватага ребятишек.
   – Полагаю, уже слишком поздно для малышей, – пробормотал Холмс и с отвращением взглянул на маленький трактир. – Возьму красного вина поприличней, – вздохнул он и отправился выполнять свою постылую обязанность.
   Я остановила лошадь, нашла и разогрела банку бобов над маленькой горелкой в фургоне. Холмс отсутствовал очень долго, и я уже начала подумывать о том, чтобы ложиться спать, когда послышался его громкий голос:
   – ...Моя скрипка, где моя скрипка? Сейчас я сыграю вам танцевальную мелодию, самую веселую, какую вы когда-нибудь слышали.
   Я вскочила, сон моментально улетучился. Дверь фургона распахнулась, и внутрь ввалился мой старикан-папаша. Он споткнулся на узких ступеньках и с размаху плюхнулся прямо мне на колени.
   – А, дорогая моя крошка, – громко продолжал он, пытаясь подняться, – ты не знаешь, куда я дел свою скрипку? – Он наконец поднялся и протянул руку за скрипкой, лежавшей на полке. При этом он наклонился ко мне и зашептал в ухо. – На цыпочках, Рассел: двухэтажный белый дом в полумиле к северу, одно дерево перед фасадом, одно сзади. Его сняли в конце июня, живут там пять человек, шестой, вероятно, приходит и уходит. Черт подери! – рявкнул он. – Я же велел тебе сменить струну. – Вновь наклонившись, он продолжал: – Я немного пошумлю перед домом. А ты его обойди, только ради Бога осторожно, и попытайся разглядеть все, что сможешь, не подходя слишком близко. Возьми с собой револьвер, но воспользуйся им только для того, чтобы в случае необходимости спасти свою жизнь. Остерегайся охраны или собак. Если тебя заметят – все пропало. Справишься?
   – Думаю, да, только...
   – Мэри, дорогая, – заорал он пьяным голосом, – вижу, ты чертовски устала. Ложись спать и меня не жди.
   – Но, папаша, а ужин?..
   – Нет уж, Мэри, не буду я портить это чудесное пиво какой-то там жратвой. Давай, Мэри, двигай в страну снов.
   Он вывалился из фургона, громко хлопнув дверью. Его скрипка сразу же ожила, а я стала собираться. Натянув брюки, я прихватила моток шелковой веревки, маленький бинокль, карманный электрический фонарик размером с карандаш и револьвер. Окинув последним взглядом фургон, я увидела тряпичную куклу. Повинуясь какому-то странному импульсу, я запихнула ее в карман на счастье, и тихо выскользнула на улицу. Миновав трактир, я устремилась к большому квадратному дому, стоявшему особняком в стороне от дороги.
   Подойдя к нему поближе, я нырнула в кусты и притаилась в них, разглядывая дом в бинокль. В окнах нижнего этажа за тонкими, но плотными занавесками горел свет. Ничего не было видно, только вроде бы из углового помещения доносились голоса. С фасада окна в верхнем этаже были темными.
   За десять минут моего сидения в засаде единственным живым существом, которое я заметила в доме, был высокий мужчина, который прошел по комнате с лампой в руке. Вблизи не было видно ни охранников, ни собак, и я пробралась поближе к флигелю, где пахло углем и парафином. Свет падал из зашторенных окон и, хотя и слабо, освещал землю. Я прождала еще десять минут, но так ничего и не заметила.
   Тогда я решила обойти здание вокруг и, пройдя через сад и преодолев заборчик, оказалась с другой стороны дома. Передо мной открывался вид также и на двор.
   С этой стороны в помещении наверху горел свет. Судя по расположению окон, я заключила, что там было две комнаты. Свет горел в правой. К моей радости, занавески в ней были либо порваны, либо неплотно прикрыты, потому что яркая полоса света падала на подоконник. Если бы я смогла забраться повыше, то с легкостью бы увидела то, что происходит в комнате.
   Я огляделась вокруг. Где-то поблизости обязательно должна быть горка, но в темноте я могла с уверенностью сказать лишь то, что сразу за домом ее не было. Тогда я взглянула на строение рядом со мной. Шиферная крыша должна была выдержать мой вес, а с нее мне было бы видно все. Я взяла ящик, днище которого было проломлено, но стенки казались довольно крепкими, и, встав на него, залезла наверх. Едва я очутилась на крохотной крыше и похвалила себя за минимум произведенного при этом шума, как задняя дверь дома настежь распахнулась и очень крупный мужчина с ужасно ярким фонарем в руке появился на ступеньках.
   Холмс продолжал шуметь. Безумное желание соскочить вниз и раствориться в темноте охватило меня и тут же исчезло, оставив лишь напряжение в мускулах и желание вжаться в трещины крыши, но когда мужчина был уже на полпути, я заметила, что он хоть и шел в моем направлении, но ничего не держал в руках, равно как и на уме. Его занимало лишь посещение помещения подо мной. Но все же в течение семи минут (целой вечности), пока он не ушел обратно, я чувствовала себя сидящей на бочке с порохом и старалась не шелохнуться, чтобы шифер не дай Бог не треснул. Наконец он удалился, и я испытала огромное облегчение.
   Постепенно мое сознание сделало два вывода. Во-первых, комната, из которой он вышел, была кухней и, во-вторых, что особенно важно, на его появление во дворе не последовало никакой реакции. К тому же он, как я заметила, ничего такого и не ожидал. Значит, ни собак, ни охраны.
   Вероятно.
   Небо было озарено светом луны, и когда я встала и выпрямилась во весь рост, то почувствовала себя слоном, попавшим на площадку для крикета. К тому же угол оказался не совсем удачным. Все, что я увидела в свой бинокль, было лишь дверным проемом в противоположной стене комнаты. Я спустилась с крыши строения, отнесла ящик обратно и остановилась, глядя на окно и размышляя.
   Если охраны нет, то что мне стоит влезть на дерево прямо возле дома? Оно было развесистым, с густой кроной и крепкими ветками. Оттуда я смогла бы видеть очень многое, сама оставаясь при этом невидимой, что было бы, конечно, безопаснее, чем слоняться по двору, пока кто-нибудь меня не заметит.
   Как бы то ни было, для начала мне требовалось освободиться от лишних вещей. Недалеко от дерева была разросшаяся живая изгородь, возле которой я и побросала свои юбки и ботинки, предварительно засунув куклу в задний карман брюк, а остальные вещи распихав по другим карманам. Холмс прервал свой концерт на некоторое время, и я, приложив ухо к окну кухни, убедилась, что все события, а точнее игра в карты, происходят в другом конце дома.
   До нижних веток дерева было не дотянуться и не допрыгнуть, поэтому я размотала веревку с пояса (всегда носите с собой кусок веревки, это самая полезная вещь на свете) и накинула ее на ветку, что росла в сторону дома. С ее помощью я влезла по стволу наверх и вскоре была на уровне окна.
   И судьба благоволила мне, потому что она была там.
   Сначала я могла видеть только часть смятой постели, и сердце мое упало, но, поднявшись чуть повыше, я увидела подушку и маленькую головку с темно-каштановыми волосами, грубо заплетенными в косичку. Волосы Джессики Симпсон. Лицо Джессики Симпсон.
   Половина моей задачи была выполнена: мы знали, что она здесь. Вторая половина, намного более важная, заключалась в том, чтобы найти путь, как бы ее оттуда вытащить. К несчастью, не было ни одной достаточно толстой ветки, которая росла бы вблизи ее окна. Однако дерево примыкало к другой, темной комнате. (Внезапно до меня донеслись пьяные выкрики и нестройное пение со стороны поселка – вероятно, Холмс нашел себе поклонников.) Я немного переместилась и увидела, что одна из ветвей почти касается стены здания. Прекрасно. Но что же дальше? Там в стене не было даже мало-мальски удобного выступа, который соединял бы два окна. К тому же я с трудом представляла себе Холмса, спускающегося, подобно пауку, на веревке по дымоходу. Нет, скорее всего, единственный возможный путь – через темную комнату.
   Пять человек, возможно шесть. Четверо играли в карты – четыре голоса, поправилась я, и один человек был неизвестно где. Внизу? В комнате с ребенком? Или в темной комнате? Впрочем, сегодня это не так важно, но завтра, когда мы вернемся...
   Именно тогда меня осенила мысль настолько безумная, что я содрогнулась, изумившись сама себе. «Это ведь не игра, Рассел, – строго наказала я себе, – делай то, что тебе велели, и возвращайся в фургон».
   Но мысль сверлила меня, подобно бураву, и я, притаившись и, внимательно наблюдая за окнами широко раскрытыми глазами, не могла от нее отделаться; мой ум анализировал, взвешивал и размышлял. Что если мне, не дожидаясь Холмса, осуществить спасательную операцию?
   Безумие. Взять в свои неопытные руки жизнь ребенка... Я покачала головой, как бы отгоняя назойливую муху, и устроилась поудобнее на своем наблюдательном посту. Хор голосов окреп, усилился и начал перемещаться в сторону поселка. Через минуту люди в доме его услышат... Я пододвинулась, чтобы лучше видеть освещенную комнату.
   И тут навязчивая идея взбудоражила меня с новой силой. Как еще могли мы провернуть операцию, если не через темное окно, в то время как они будут отвлечены криками со стороны фасада здания. К чему нам прямая демонстрация силы? Ребенок станет заложником в еще большей степени, когда к ее головке приставят дуло пистолета. А как сам Холмс надеялся попасть к ней, если не по этим тонким веткам? Холмс, которому уже под шестьдесят и которого наверняка страшит риск поломать кости, должен будет балансировать на этой же ветке. К тому же он намного тяжелее меня. Да и при шуме возле фасада дома люди внутри непременно насторожатся.
   Бред, чушь. Мне вряд ли удастся это сделать, я не смогу даже вынести ее через окно, по ветке, вниз по дереву прочь отсюда, даже если она не будет сопротивляться, а она обязательно будет. Даже рассудительный и умный ребенок может испугаться, если его вытащит из кровати странная женщина и унесет в ночь во второй раз.
   Мой разум метался между двух огней, между необходимостью тщательной подготовки операции и осознанием того, что нам едва ли представится такая возможность еще раз; между необходимостью следовать указаниям Холмса и осознанием того, что наверняка это единственный наш шанс, и я молила Бога о том, чтобы Холмс чудесным образом явился передо мной и избавил меня от терзаний.
   Я слышала, они пели рождественские хоралы. Каким-то образом мой папаша смог поднять всю местную пьянь, организовать ее и двинуть шествие под аккомпанемент сумасшедшей скрипки. Это был великолепный уэльский хор, распевающий рождественские хоралы на английском языке в маленькой уэльской деревушке теплой августовской ночью. Внезапно все показалось мне возможным, словно что-то меня подтолкнуло.
   В полосе желтого света промелькнула тень. Я подалась вперед и увидела спину мужчины. Он был в рубашке с закатанными рукавами и в жилетке, а на голове у него красовалась кепка. Он стоял у открытой двери рядом с изголовьем кровати Джессики. Постояв немного, он высунулся в коридор (кажется, это его голос выкрикивал что-то неприличное поверх нарастающего шума), затем открыл дверь пошире и вышел.
   Если бы я не увидела широкой спины, удалившейся через дверь, то никогда бы не решилась сделать это, никогда бы не двинулась к темному окну. Даже когда я зацепила шелковую веревку за более высокий сук, почти задыхаясь от принятого решения, какая-то часть меня продолжала призывать к благоразумию.
   До меня донеслись громкое беспорядочное треньканье и взрыв хохота; я ступила одной ногой на оконный карниз, балансируя в треугольнике, образованном веревкой, веткой и карнизом, достала карманный нож,
   (Мы бродим святочной толпой средь зелени листвы...)
   раскрыла самое тонкое лезвие, вставила его между рамами и скорее почувствовала, чем услышала, легкий щелчок. Окно приоткрылось, я застыла в ожидании, но изнутри не последовало никакой реакции на мои действия. Тогда я открыла окно полностью и, проскользнув внутрь помещения, ступила босой ногой на дощатый пол в готовности отразить атаку, однако никто на меня не набросился; комната была пуста, и, вздохнув с облегчением, я устремилась к
   (Любовь и радость ждут тебя...) двери. Коридор и лестница были пусты, только снизу доносились голоса. Дверь в освещенную комнату была приоткрыта. Я вытащила куклу из кармана брюк и ступила в ужасно светлый проход.
   (Возрадуйся и с нами будь, Господь благословит...)
   – Джессика! – прошептала я. – Не пугайся. Кое-кто хочет увидеть тебя. – Держа куклу перед собой, я открыла дверь шире и увидела очень серьезное для шести лет лицо. Джессика отпрянула, опершись на локти, и, изучая мою грязную, но все же ласковую физиономию, ждала.
   – Джесси, твои мама и папа прислали меня за тобой. Ты же хочешь домой? Нам нужно идти прямо сейчас, а то эти люди нас остановят.
   – Я не могу, – прошептала она.
   Боже мой, что же на этот раз?
   – Почему?
   Не говоря ничего, она села и откинула покрывало с ног, обнаружив металлическую цепь, один конец которой был прикреплен к ее ноге, а другой к ножке кровати.
   – Я пыталась убежать, и они надели на меня вот это.
   Разгул на улице приближался к апогею. До меня доносились какой-то треск, звон разбитого стекла, яростные крики и последовавший за всем этим пьяный смех. Скоро они вернутся, и нам до этого нужно исчезнуть. Что ж, придется слегка пошуметь.
   – Минутку, дорогая. Подержи куклу.
   Ее руки обхватили любимую игрушку, а я наклонилась осмотреть цепь. Прочная и новая, она была прикреплена одним концом с маленьким обручем к ее щиколотке висячим замком, а другим к ножке кровати – болтом размером с мой мизинец. Кровать была дешевой, но деревянные ножки добрых трех дюймов толщины казались очень прочными. Мне виделся только один выход, и оставалось надеяться, что я не переломаю себе ноги.
   Я забралась на угол кровати, перенесла вес своего тела на левую ногу, потом, подняв правую, нанесла сокрушительный, подобный взрыву удар. Удар был сделан под несколько неверным углом и, как выяснилось потом, стоил мне трещины в кости. Однако это была небольшая цена, потому что у кровати осталось только три ножки. Джесси была свободна. Не обращая внимания на шум, я наклонила кровать, подхватила цепь вместе с ножкой и девочку и перекинула ее через плечо, подобно мешку с картошкой.