Страница:
— Со мной все в порядке.
— Точно?
Мужчина облизывает распухшие губы. Стоит, отводит глаза, переминается с ноги на ногу. Не знает, чем занять руки. На внешней стороне правой руки — след от подошвы. Фрагмент рисунка чётко различим даже с трех метров.
Перехватив взгляд Андрея, мужчина прячет руки в карманы. Потом смотрит на телефон, подходит и кладёт трубку на рычажки. Поднимает глаза на Акулова:
— Вы что-то хотели?
Андрей кладёт в карман удостоверение. Застёгивая пуговицу, говорит:
— Мне нужно узнать, кто заказывал один памятник.
Со взглядом мужчины что-то случается. Эта метаморфоза придаёт ему сходство с кроликом, брошенным в клетку к удаву. Хотя ещё вчера, да и час назад, видимо, тоже, служитель вечного покоя подобных аналогий не вызывал.
Это длится несколько мгновений. Потом мужчина опускает голову и протягивает обе руки к телефону… Нет, не к телефону — к раскрытой канцелярской книге, лежащей около аппарата. Разграфлённые страницы заполнены крупным почерком. Чернила сиреневые, много грязных пятен.
— Э-э-э, — тянет мужчина, беря книгу в руки. Она начинает буквально подпрыгивать, так что не ясно, как он намеревается что-то читать.
Андрей подходит ближе:
— Ростислав Гмыря.
Мужчина издаёт вздох. Акулову кажется, что он сейчас упадёт в обморок. Андрей готовится поддержать — и напрасно, потому как вместо того, чтобы хлопнуться на пол, мужчина пытается его атаковать.
Попытка выглядит жалко. Перекошенное страхом лицо, отчаянный всхлип, кривой замах кулаком с отпечатком подошвы. Он бы сам удивился, если б попал.
Андрей делает шаг вперёд и отбивает предплечьем. Хочет ударить по челюсти, но в последний момент ограничивается толчком в грудь раскрытой ладонью. Толкает не сильно, но противник валится, как подкошенный. Ему много не надо, упал бы и от плевка. И от одного грозного взгляда упал бы.
Мужчина начинает отползать в угол. Андрей наклоняется, чтобы подобрать книгу. Отыскивая её на ощупь, не выпускает противника из вида. Выпрямляется, смотрит записи. Сразу видно, что двух листов не хватает.
— Ну?!
Мужчина подтягивает к груди колени:
— Вы меня тоже станете бить?
— Ещё как!
— Понимаете, я ведь был в отпуске…
— Тебя это не оправдывает.
У мужчины истерика. Он трясётся и всхлипывает насухую, потом появляются слезы. Лицо у него гладко выбритое, но сильно грязное, так что слезы стекают быстро и оставляют светлые дорожки.
Акулов смотрит с презрением. Помимо того, что такое зрелище само по себе отвратительно, у него достаточно неприязненное отношение к работникам сферы ритуальных услуг — слишком много, в своё время, довелось узнать их секретов.
Ждать надоедает, и он несколькими пощёчинами приводит толстяка в чувство. Промокнув рукавом слезы, мужчина начинает сбивчивый рассказ.
Два дня назад он вышел из отпуска. Вчера был какой-то странный телефонный звонок, а сегодня утром заявились двое мужчин. Прежде он их не видел. Его ровесники, в костюмах и хороших пальто. Начали вежливо. Поздоровались, спросили, как отдохнул — он летал в Эмираты, и они это знали, — и предложили сто долларов за информацию о том, кто поставил памятник Ростиславу Гмыре. Он ответил, что это был его старший брат, Ярослав. Дело происходило в октябре месяце, он лично оформлял все документы и все организовывал. Мужчины почему-то ему не поверили. Сказали, чтоб он над ними не издевался и вспомнил получше. Вспоминать было нечего, о чем он прямо и заявил. Ещё и борзанул слегонца, упрекнул, что мешают работать. Привык, за много лет, к власти на кладбище…
Его поколотили. Он не считал себя тюфяком и умел драться, но против этих двоих оказался бессилен. Хватило одного удара, чтобы он оставил все мысли о сопротивлении. Хрястнули так, что лишился сознания. Очухиваться не хотел, но заставили. Когда открыл глаза, ему повторили вопросы. Он сказал то же самое, и следующие пятнадцать минут оказались самыми неприятными в его жизни. Его не стали вульгарно пинать — ему профессионально делали больно. Не для удовольствия, как иногда пьяные землекопы — бомжам, а для того, чтобы получить информацию. Сказать что-либо новое он не мог, и по истечении четверти часа от него отцепились. Ушли, заплатив сотню долларов и вырвав из регистрационной книги листы с нужной записью.
Он позвонил боссу. Тот обещал разобраться, заехал через часок, выслушал снова и уехал задумчивый. Напоследок сказал, что в одну воронку снаряды два раза не падают.
Многоопытный босс ошибался. Оказалось, что падают. Да ещё как!
Заявились трое громил. Денег не предлагали, сразу начали бить и «козлом» обзывать. Почему-то были уверены, что памятник Гмыре поставил не родственник, а кто-то другой, и предлагали рассказать правду. Расколошматили телефон об его голову. Баксы забрали — и тот стольник, который оставили первые визитёры, и те четыреста, что заработал сам непосильным трудом.
Было очень обидно. И больно, конечно!
Они уехали, пообещав вернуться.
Как только он оклемался, явился Андрей. Показал какую-то книжечку, напомнил о каких-то угрозах и начал спрашивать то же самое…
— Что ж ты, дурень, на меня бросился?
— Подумал, что в третий раз побоев не выдержу.
— Помнишь, как они выглядели?
— Может, узнаю. Которые трое — все одинаковые. Шеи — вот такие! И хари — во! А первые двое — интеллигентные, одеколоном воняют. Одного называли так интересно…
— Вспоминай, пригодится!
— Синус! Точно, Синусом его, падлу, звали. Я ещё подумал вначале, что на латвийца он не похож, больно смуглый…
— А Гмырин брат?
— Мелкий такой, мне по плечо. Да я уже и не помню! Когда это было? Знал бы, что так обернётся…
— И что бы, интересно, ты сделал?
Мужчина машет рукой.
— Кроме тебя кто-нибудь видел этого брата? Я имею в виду из вашей кладбищенской братии?
— Никто, в том-то и дело. Заказ у него я принимал. Памятник он не у нас делал, готовый откуда-то привёз. Мне передал, заплатил, сказал, чтоб установили на совесть…
— На чью, твою? Да ты ж на неё давно болт забил!
Мужчина воспринять юмор не может, даже такой прямолинейный. Напряжённо молчит. Акулов ещё кое-что спрашивает. Бесполезно, никакой дельной информации получить не удаётся…
Андрей отвозит Юру домой. Тот молчит всю дорогу. На прощание крепко жмёт руку. Открывает дверь и ставит ногу на землю. Смотрит на Андрея прищурившись. Лицо серьёзное, озабоченное:
— Ростик говорил, что его брат — страшный человек. Если он в городе… Он попытается отомстить!
— Постарайся вспомнить о нем ещё что-нибудь.
— Нечего вспоминать. У нас был всего один разговор на эту тему. Ростик даже фотографию брата мне не показал.
— А она у него была?
— Может, и не было.
Юрий уходит, Акулов разворачивает машину и направляется в РУВД.
На то, чтобы получить ответ на официальный запрос в Ленинградскую область, может уйти не один месяц. Вполне возможно, что ответ вообще не придёт. Или пришлют «отписку», сочинённую, не выходя из кабинета. Иногда, по бесперспективным делам, и такая сгодится. Но сейчас не тот случай. Андрей звонит в РУБОП.
— День добрый, Северный ОУР беспокоит. Фадеева можно услышать?
Игорь — друг Волгина. По удачному стечению обстоятельств именно он занимался убийством Гмыри. К раскрытию не приблизился, но определёнными сведениями обладал.
— Через три месяца.
— О как!
— Командировка.
— Чечня?
— Да. Позавчера его проводили. Что-нибудь важное?
Акулов, помешкав, кратко объясняет суть дела, но незнакомый коллега не может помочь:
— Я краем уха слышал об этой истории, но тогда ещё здесь не работал… Боюсь, что придётся ждать Игоря. Кроме него, вряд ли кто знает все досконально…
Обложившись справочниками, Акулов звонит в город Сясьстрой. Соединиться с местным отделом милиции удаётся на удивление быстро. Слышимость великолепная и, что ещё более важно, на том конце провода оказывается человек, готовый помочь.
— Сделаем! — бодро заверяет он, как только Андрей заканчивает излагать просьбу. — Тебе как срочно надо?
Акулов смеётся:
— Как всем!
— Сегодня уже поздновато. Завтра до обеда я тебе перезвоню. Так сгодится?
— Пойдёт.
Андрей кладёт трубку и улыбается. Напряжение, оставшееся после посещения Южного кладбища, пропадает. Как мало, оказывается, надо! Всего лишь краткий разговор с неравнодушным человеком. Которого он, скорее всего, никогда не увидит.
Настроение портится очень быстро.
В коридоре Андрей видит Кашпировского под ручку с женщиной. Дородный подполковник одет в форму, она — в блестящую чёрную шубу и шляпу, поля которой колышутся при движении. Женские шляпы Акулов не переносит, хотя и может признать, что иногда это бывает красиво. Отворачивается, запирая дверь кабинета, и слышит игривый голос:
— Добрый вечер, Андрей Витальевич!
Смотрит, с трудом узнает. Они встречались один раз, в гостях у Машиных знакомых. Как же её зовут? Не Брунгильда, а… Точно, Ядвига!
— Вечер добрый, — он вытаскивает из замка ключ, ставит печать.
Кашпировский смотрит на него неодобрительно. Соперником, что ли, считает? Смешно! Знал бы, что они здесь пойдут, — посидел бы ещё в кабинете.
Подполковник хочет пройти мимо, но Ядвига его останавливает. До Акулова метров пять, говорят они тихо, так что слов не разобрать, но и без того понятно — прощаются. Инициатива — её. Кашпировский целует женщине ручку и топает дальше по коридору. Проходит впритирку к Андрею. Женщина ждёт. На плече сумка, в руках перчатки, одно колено чуть согнуто. Шляпа отбрасывает тень на лицо, но видно, что «психологиня» слегка улыбается. В зависимости от ситуации, такую улыбку можно назвать и насмешливой, и многообещающей.
— Удачно мы встретились, — говорит женщина, пристраиваясь рядом с Андреем; стучат каблучки, она просит: — Нельзя ли потише?
Акулов сбавляет шаг.
— Вы ждали меня?
— Не совсем. Но увидела и решила воспользоваться удобным случаем. Нам надо поговорить. Вы на машине? Вот и отлично, заодно меня подвезёте.
Они садятся в «восьмёрку».
— Попали в аварию?
— Не повезло.
Пауза, которая словно бы заменяет слова «рано или поздно это непременно должно было случиться».
Акулов выруливает со двора РУВД.
— Куда дальше?
— Подвезёте до дома? Это недалеко, так что не надо спешить. Езжайте помедленнее.
Андрей думает, что начало разговора не соответствует стандартным просьбам о консультациях в сложных житейских вопросах, с которыми частенько обращаются знакомые. Что-то другое, скорее всего — связанное с их единственной встречей. Значит, говорить будут о нем. Маша, кажется, упоминала о его психологическом портрете, который обещала составить Ядвига. Обещала, составила, но держит в секрете. Точнее, держала. Сейчас, можно поспорить, она готова кое-чем поделиться. И можно ещё раз поспорить, что её выводы не слишком-то утешительны.
Женщина молчит довольно долго, и эта пауза получается настолько многозначительной, что и слова-то никакие уже не нужны. Без слов все понятно. Если бы у Андрея так получалось давить на допросах — ни один злодей не избежал бы раскаяния.
Хочется протянуть руку и отогнуть поля её шляпы, чтобы увидеть лицо.
— Я давно знаю Марию и отношусь к ней с большим уважением, — начинает Ядвига. — Она очень хороший человек. К сожалению, до сих пор ей не очень-то везло в жизни. Я говорю о первом замужестве…
Слово «первом» было выделено. Подразумевалось, наверное, что сожительство с Андреем — второе, и тоже далеко не самое завидное, но Ядвига не хочет сказать этого прямо из соображений деликатности.
— Поэтому вполне естественно, Андрей, что я постаралась внимательнее присмотреться к вам.
— Очень польщён. Напрасно вы не предупредили заранее. Я бы помылся, надел чистый галстук и не ковырял пальцем в носу.
— Ничего, вы и так оказались на высоте, — кажется, она улыбается — по крайней мере, та часть лица, которую не закрывает головной убор, выглядит улыбающейся. И снова — многозначительно. По-другому, видимо, Ядвига не умеет. Издержки профессии.
— В самом деле?
— Да, выглядели очень достойно. Я бы хотела задать один вопрос, чтобы окончательно внести ясность. Это можно сделать сейчас?
— Можно, делайте. Все люди делают это.
— Андрей, вы — патриот?
Акулов отвечает после паузы, хотя время на раздумья не требуется, ответ известен давно:
— О патриотизме громче всех любят говорить люди, у которых дети учатся за границей.
— А вы придерживаетесь того мнения, что надо не говорить, а делать дело?
— Да.
Теперь уже совершенно очевидно, что она улыбается:
— Лучше всего — уголовное дело?
— Нет. Просто своё.
— Теперь мне про вас ясно практически все. О патриотизме я спросила только для того, чтобы убедиться: выбор профессии не обусловлен особенностями воспитания. Это действительно ваш осознанный выбор. И сделан он достаточно правильно. Я скажу вещи, которые могут показаться немного жестокими.
— Ничего страшного, я достаточно терпелив.
— Не станете выбрасывать на ходу из машины? Хорошо… В душе вы в большей степени несчастливы, чем это отражается в поведении: на окружающих вы производите впечатление активного, ищущего, целеустремлённого человека. Мир вы воспринимаете реалистично, однако своё предназначение видите в служении идеалу. Вы распыляете талант, растрачиваете духовное и материальное богатство. Иногда вы бываете жестоки к близким вам людям и очень часто — слепы по отношению к ним, но оправдываете это необходимостью. Вам следует избегать увлечения азартными играми и асоциальным поведением. Из вас не получится ни игрок, ни преступник. В первом случае все закончится глубокой депрессией, во втором… Если вы нарушите писаный закон, Уголовный Кодекс, например, но будете считать это правильным или, в крайнем случае, необходимым, то все обойдётся. Но если вы нарушите свои личные моральные нормы — это кончится тюрьмой. Вам жизненно необходима работа, связанная с острыми впечатлениями и риском, при этом она должна быть созидательной, проходить на виду у людей, требовать больших или, скажем так, редких познаний, мобилизаций душевных и физических сил.
— Да, мрачный портрет получился. Мне себя становится жалко.
— Андрей, вы сейчас говорите совсем не то, что думаете. Со стороны, можете мне поверить, ваши фразы звучат очень фальшиво.
— Что, Станиславский бы не поверил?
— Перестаньте, я ведь не поиздеваться над вами решила!
— Наверное, хотите помочь?
— Вы не нуждаетесь в помощи. По крайней мере, сейчас. И я сильно сомневаюсь, что вы её попросите, когда она действительно понадобится. Из гордости промолчите. Но я действительно хочу помочь. Не вам, Маше.
Андрей усмехается. Ядвига права, все, что он ей говорил — не его мысли. Точнее, когда он облекает их в слова, они настолько искажаются, что перестают выражать его чувства. Не диалог получается, и даже не спор — так, мелкие отговорки в ответ на колючую правду. Достойнее промолчать. Пусть говорит.
Любопытно, она планировала вывести его из себя? Впрочем, в любом случае это ей не удастся.
— Всем женщинам нравится Верещагин из «Белого солнца пустыри», — продолжает Ядвига, — но ни одна из них не хотела бы оказаться на месте его жены.
— Вы уверены?
— Буду настаивать, пока не увижу доказательств обратного. Найдутся такие, кто на меня ополчатся. Они приведут множество аргументов, построенных на эмоциях. Но после спора, оставшись наедине с собой, они предпочтут связать свою жизнь с кем-нибудь наподобие персонажа Ричарда Гира из фильма «Красотка».
— Который тоже всем нравится, — хмыкает Андрей.
— Вот как раз он некоторых раздражает. Или, по крайней мере, оставляет равнодушными. Но выберут они все же его. И это нормально! Это правильно. Вы не согласны?
— Я встречал исключения.
— И они были счастливы? А если счастливы, то надолго? Андрей!
— Да, я внимательно слушаю!
— Вы не тот, кто нужен Маше. А она — не та, которая составит счастье вам. Она — сильный и самостоятельный человек, а вам нужен тот, о ком нужно заботиться. Тот, кто нуждается в вашей защите. В опеке.
Ядвига делает паузу. Да, ей бы Станиславский поверил!
— Андрей, вы — лишний человек. Вы нашли себя в жизни, у вас цельный характер, у вас множество разных достоинств, которым можно завидовать, — но вы плывёте против течения. Посмотрите вокруг! Жизнь идёт очень быстро, а вы ещё и подгоняете её, избрав такое направление. При этом вы все понимаете, понимаете даже, может быть, лучше многих других, но продолжаете делать по-своему, потому что считаете это правильным. Я не смогу вас переубедить, это в принципе невозможно, но мне бы очень хотелось, чтобы вы…
— Это она вас послала?
— Типичный мужской вопрос! Нет, она меня не посылала. По крайней мере, к вам. В какой-то степени наша встреча случайна. Будет, конечно же, лучше, если Маша о ней не узнает… Но вы, мне кажется, ей расскажете. Ничего страшного, она меня поймёт. Хотелось бы, чтобы поняли и остальные…
Свою машину, ставшую излишне приметной благодаря свежим вмятинам, Андрей поставил подальше и прогулялся пешком. Издалека показалось, что в двенадцатой квартире — той самой, где проживает подозрительная студентка, — темно. Подойдя ближе, он заметил, что там все-таки кто-то есть. Или ушли, забыв выключить телевизор: свечение экрана отражалось на оконном стекле, но никаких других бликов или теней не было видно.
Андрей бросил окурок. Расстегнул куртку и потёр грудь в районе солнечного сплетения — мучила изжога от дерьмовой пиццы.
Это его и спасло…
Обернувшись, он увидел Ивана.
Тот сумел подкрасться незаметно. Ещё бы пара секунд, и напал бы со спины — воинственная поза не оставляла сомнений в намерениях.
Голос соответствовал неандертальской внешности:
— Это ты, козёл, здесь про меня вынюхивал?
Вслед за вопросом Иван напал. Он не нуждался в ответе, ему не требовалось уточнений и объяснений. Он привык добиваться своего силой и до сих пор не нарывался на адекватный отпор.
Акулов ушёл с линии атаки и ударил сбоку под колено. Бесполезно, Иван не почувствовав боли и не потерял равновесие. Развернувшись, он повторил попытку. Тактика была примитивной, но действенной. Он молотил руками и ногами, как заведённый. То, что удары идут мимо цели, его не смущало. Рано или поздно он попадёт. Целился в голову и промежность, стремился сократить расстояние, чтобы сцепиться и перевести схватку в партер.
Они вертелись на площадке в три квадратных метра. Иван умело пользовался преимуществом в росте. О защите не думал. Андрей дважды хорошо попал ему в челюсть и нос, но противник лишь чуть дёрнул головой и устремился в контратаку. Ботинки и кулаки мелькали, как лопасти пропеллера.
В борьбе Акулов был не силён. Понимал, что у него мало шансов, если окажется прижатым к земле. А к этому все и шло. Уже один раз, неожиданно, Иван прервал серию ударов и попытался схватить за рукава, а каблуком так врезал по голени, что Андрей не сдержал короткого вскрика. Только отменная реакция спасла положение. Андрей сумел уйти от повторного тычка по ноге, приёмом айкидо освободился из захвата, шагнул вперёд и локтем, справа налево, нанёс удар по носу, после чего отскочил.
Подействовало. Вот теперь проняло! Кровь брызнула, словно шмякнули об стену спелый помидор. Иван зарычал, отступая. Замотал угловатой лысой головой, разбрызгивая тёмные капли.
— Пи…ц тебе, сука!
Мгновенным движением он выхватил нож из бокового кармана. Щёлкнул фиксатор, освобождая спрятанный в ручке клинок.
— Ты покойник! Ты понял?!
Блеснуло тонкое лезвие. Сантиметров двенадцать-пятнадцать и наверняка очень острое.
Понтуясь, Иван крутанул нож вокруг пальцев. Чуть не уронил и поспешил сжать.
Акулов осторожно попятился, не спуская с противника глаз. Только бы не зацепиться ногой… Обошлось! Теперь их разделяло метров пять. Акулов выдернул из-под куртки своё оружие и затянул «молнию» до самого горла.
У Ивана отвисла челюсть, но он быстро взял себя в руки:
— Я тебя, на х… располосую! Я тебя, сука, бля, в капусту порежу. Ты понял?!
Голос звенел, не вызывая больше ассоциаций с древним человеком. Обычная уголовная шелупонь, доводящая себя до истерики, чтобы на её, гребне перескочить собственный страх.
Иван держал нож прямым хватом, и Акулов предположил, что он будет действовать в фехтовальной манере «линейного» боя. Выпад — для выполнения укола, возврат — для защиты. Боец, работающей в такой манере, создаёт вокруг себя нечто подобное «кокону», внешняя граница которого очерчивается остриём клинка в вытянутой руке, а внутренняя зависит от того, насколько уверенно он владеет своим оружием и на каком минимальном расстоянии способен его применить. Между этими границами заключена «зона поражения». Но существует и «мёртвая зона», в которой фехтование невозможно или затруднено.
Время играло против Ивана. В любой момент могла появиться милиция или прохожие, чем дальше — тем больше становилась вероятность того, что кто-нибудь из жильцов увидит их в окно и поспешит к телефону. Что бы он там ни думал, как бы глубоко ни верил в своё право использовать силу для достижения целей, но понимал, что с правовой точки зрения совершаемое им — преступление. И с криком:
— Ты сдохнешь, падла вонючая! — он, сломя голову, ринулся на Андрея.
Не лучший вариант начала атаки с расстояния в пять метров…
Акулов предпочитал «круговой» бой, в котором «зона поражения» перестаёт исполнять роль защитной оболочки, окутывающей бойца, а превращается в сгусток разящей энергии, создаваемый кистевыми движениями руки. При такой тактике «мёртвая зона» отсутствует, противник захватывается в «контролируемой зоне», «всасывается» под боевые грани оружия, подобно тому, как шнековый винт затягивает полуфабрикаты внутрь мясорубки. Нож Акулов держал клинком вниз, обхватив гарду мизинцем, чтобы её можно было использовать в качестве «рулевого колёса».
Схлестнулись…
Зимняя одежда практически исключала нанесение ударов по туловищу. Шея Ивана была прикрыта меховым воротником, и Андрей сосредоточился на том, чтобы поразить кисть, удерживающую оружие, и лицо.
Иван яростно тыкал, рассчитывая пробить толстую куртку противника, целился в центр живота. Разнообразием приёмов он похвалиться не мог…
Андрей полоснул ему по руке, ушёл от удара и, оказавшись с левого бока, пробороздил щеку противника. Успел лягнуть в пах и, прежде чем противник развернулся, отскочил. Иван произвёл длинный выпад, и Акулов снова пропорол его запястье, намного глубже, чем в первый раз, сократил расстояние, ударил ногой и сумел поразить левую половину лица Ивана. Клинок, ведомый снизу вверх, легко разрезал скулу и бровь, чуть-чуть не зацепив глаз.
В горячке Иван не чувствовал боли, но каждый миллилитр вытекшей крови уносил часть его сил, а последнее ранение оказало вдобавок и сильнейшее деморализующее воздействие.
— Сдавайся!
При ведении «кругового» боя не рекомендуется разрывать дистанцию с противником. Начав, его следует прекращать, только добившись победы. Или проиграв. Дав Ивану шанс сдаться, Акулов допустил промах, которым противник немедля воспользовался.
Его новый выпад почти достиг цели. Клинок пробил куртку Андрея, прошёл сквозь свитер, рубашку и майку. Повезло, что он скользнул вдоль рёбер, повредив только кожу и мышцы. Придись удар на четыре-пять сантиметров левее, и…
Боли Андрей не почувствовал.
Свободной рукой ударил противнику в нос.
И клинком разрезал горло. Справа налево, изо всех сил. Острая сталь не почувствовала препятствия. Как и рука.
Локтем, по инерции, он ещё и добавил по челюсти.
Только мгновенно изменившийся взгляд противника подсказал, что бой кончен.
Андрей отступил. Нож продолжал держать наготове.
Иван стоял, чуть заметно покачиваясь. Поперёк горла, чуть наискось, чернел страшный разрез. Он выглядел совсем тоненьким, можно сказать — безобидным. Окажись рядом человек, не видевший драки, он бы не понял, что происходит с Иваном.
Иван понимал. Выронил нож. Покачнулся. Хотел и не смог поднять руки к шее. Просипел без всякого выражения:
— Врача, — и упал.
Вот теперь кровь пошла. Не фонтаном ударила, но пошла, и обильно.
Наверное, это просто Акулову показалось, что пауза была длинной. А в действительности после его удара прошло лишь мгновение.
Андрей посмотрел на свой нож. Клинок выглядел почти чистым.
С почином вас, Андрей Виталич!
Он присел на корточки рядом с Иваном. Тот опять попытался что-то сказать.
— Я вызову врача, когда ты мне ответишь на вопросы. Слышишь меня?
— Да… Быстрее… врача.
— Ты убил Громова?
В глазах — непонимание.
— Около бани…
— Нет.
— Прошлым летом в Сосновке… Студентка, молодая совсем, отбилась в лесу от компании. Потом ты её утопил. Да?
Улыбка, тронувшая лицо раненого, больше напоминала судорожную гримасу. Но все-таки это было улыбкой. Он не раскаивался:
— Сама виновата… Сказал, если хорошо в рот возьмёт, то отпущу домой к маме… А она… Дура! Зачем маску сорвала? Я не хотел сперва… Пришлось, чтоб не узнала… И крик подняла…
— Точно?
Мужчина облизывает распухшие губы. Стоит, отводит глаза, переминается с ноги на ногу. Не знает, чем занять руки. На внешней стороне правой руки — след от подошвы. Фрагмент рисунка чётко различим даже с трех метров.
Перехватив взгляд Андрея, мужчина прячет руки в карманы. Потом смотрит на телефон, подходит и кладёт трубку на рычажки. Поднимает глаза на Акулова:
— Вы что-то хотели?
Андрей кладёт в карман удостоверение. Застёгивая пуговицу, говорит:
— Мне нужно узнать, кто заказывал один памятник.
Со взглядом мужчины что-то случается. Эта метаморфоза придаёт ему сходство с кроликом, брошенным в клетку к удаву. Хотя ещё вчера, да и час назад, видимо, тоже, служитель вечного покоя подобных аналогий не вызывал.
Это длится несколько мгновений. Потом мужчина опускает голову и протягивает обе руки к телефону… Нет, не к телефону — к раскрытой канцелярской книге, лежащей около аппарата. Разграфлённые страницы заполнены крупным почерком. Чернила сиреневые, много грязных пятен.
— Э-э-э, — тянет мужчина, беря книгу в руки. Она начинает буквально подпрыгивать, так что не ясно, как он намеревается что-то читать.
Андрей подходит ближе:
— Ростислав Гмыря.
Мужчина издаёт вздох. Акулову кажется, что он сейчас упадёт в обморок. Андрей готовится поддержать — и напрасно, потому как вместо того, чтобы хлопнуться на пол, мужчина пытается его атаковать.
Попытка выглядит жалко. Перекошенное страхом лицо, отчаянный всхлип, кривой замах кулаком с отпечатком подошвы. Он бы сам удивился, если б попал.
Андрей делает шаг вперёд и отбивает предплечьем. Хочет ударить по челюсти, но в последний момент ограничивается толчком в грудь раскрытой ладонью. Толкает не сильно, но противник валится, как подкошенный. Ему много не надо, упал бы и от плевка. И от одного грозного взгляда упал бы.
Мужчина начинает отползать в угол. Андрей наклоняется, чтобы подобрать книгу. Отыскивая её на ощупь, не выпускает противника из вида. Выпрямляется, смотрит записи. Сразу видно, что двух листов не хватает.
— Ну?!
Мужчина подтягивает к груди колени:
— Вы меня тоже станете бить?
— Ещё как!
— Понимаете, я ведь был в отпуске…
— Тебя это не оправдывает.
У мужчины истерика. Он трясётся и всхлипывает насухую, потом появляются слезы. Лицо у него гладко выбритое, но сильно грязное, так что слезы стекают быстро и оставляют светлые дорожки.
Акулов смотрит с презрением. Помимо того, что такое зрелище само по себе отвратительно, у него достаточно неприязненное отношение к работникам сферы ритуальных услуг — слишком много, в своё время, довелось узнать их секретов.
Ждать надоедает, и он несколькими пощёчинами приводит толстяка в чувство. Промокнув рукавом слезы, мужчина начинает сбивчивый рассказ.
Два дня назад он вышел из отпуска. Вчера был какой-то странный телефонный звонок, а сегодня утром заявились двое мужчин. Прежде он их не видел. Его ровесники, в костюмах и хороших пальто. Начали вежливо. Поздоровались, спросили, как отдохнул — он летал в Эмираты, и они это знали, — и предложили сто долларов за информацию о том, кто поставил памятник Ростиславу Гмыре. Он ответил, что это был его старший брат, Ярослав. Дело происходило в октябре месяце, он лично оформлял все документы и все организовывал. Мужчины почему-то ему не поверили. Сказали, чтоб он над ними не издевался и вспомнил получше. Вспоминать было нечего, о чем он прямо и заявил. Ещё и борзанул слегонца, упрекнул, что мешают работать. Привык, за много лет, к власти на кладбище…
Его поколотили. Он не считал себя тюфяком и умел драться, но против этих двоих оказался бессилен. Хватило одного удара, чтобы он оставил все мысли о сопротивлении. Хрястнули так, что лишился сознания. Очухиваться не хотел, но заставили. Когда открыл глаза, ему повторили вопросы. Он сказал то же самое, и следующие пятнадцать минут оказались самыми неприятными в его жизни. Его не стали вульгарно пинать — ему профессионально делали больно. Не для удовольствия, как иногда пьяные землекопы — бомжам, а для того, чтобы получить информацию. Сказать что-либо новое он не мог, и по истечении четверти часа от него отцепились. Ушли, заплатив сотню долларов и вырвав из регистрационной книги листы с нужной записью.
Он позвонил боссу. Тот обещал разобраться, заехал через часок, выслушал снова и уехал задумчивый. Напоследок сказал, что в одну воронку снаряды два раза не падают.
Многоопытный босс ошибался. Оказалось, что падают. Да ещё как!
Заявились трое громил. Денег не предлагали, сразу начали бить и «козлом» обзывать. Почему-то были уверены, что памятник Гмыре поставил не родственник, а кто-то другой, и предлагали рассказать правду. Расколошматили телефон об его голову. Баксы забрали — и тот стольник, который оставили первые визитёры, и те четыреста, что заработал сам непосильным трудом.
Было очень обидно. И больно, конечно!
Они уехали, пообещав вернуться.
Как только он оклемался, явился Андрей. Показал какую-то книжечку, напомнил о каких-то угрозах и начал спрашивать то же самое…
— Что ж ты, дурень, на меня бросился?
— Подумал, что в третий раз побоев не выдержу.
— Помнишь, как они выглядели?
— Может, узнаю. Которые трое — все одинаковые. Шеи — вот такие! И хари — во! А первые двое — интеллигентные, одеколоном воняют. Одного называли так интересно…
— Вспоминай, пригодится!
— Синус! Точно, Синусом его, падлу, звали. Я ещё подумал вначале, что на латвийца он не похож, больно смуглый…
— А Гмырин брат?
— Мелкий такой, мне по плечо. Да я уже и не помню! Когда это было? Знал бы, что так обернётся…
— И что бы, интересно, ты сделал?
Мужчина машет рукой.
— Кроме тебя кто-нибудь видел этого брата? Я имею в виду из вашей кладбищенской братии?
— Никто, в том-то и дело. Заказ у него я принимал. Памятник он не у нас делал, готовый откуда-то привёз. Мне передал, заплатил, сказал, чтоб установили на совесть…
— На чью, твою? Да ты ж на неё давно болт забил!
Мужчина воспринять юмор не может, даже такой прямолинейный. Напряжённо молчит. Акулов ещё кое-что спрашивает. Бесполезно, никакой дельной информации получить не удаётся…
Андрей отвозит Юру домой. Тот молчит всю дорогу. На прощание крепко жмёт руку. Открывает дверь и ставит ногу на землю. Смотрит на Андрея прищурившись. Лицо серьёзное, озабоченное:
— Ростик говорил, что его брат — страшный человек. Если он в городе… Он попытается отомстить!
— Постарайся вспомнить о нем ещё что-нибудь.
— Нечего вспоминать. У нас был всего один разговор на эту тему. Ростик даже фотографию брата мне не показал.
— А она у него была?
— Может, и не было.
Юрий уходит, Акулов разворачивает машину и направляется в РУВД.
На то, чтобы получить ответ на официальный запрос в Ленинградскую область, может уйти не один месяц. Вполне возможно, что ответ вообще не придёт. Или пришлют «отписку», сочинённую, не выходя из кабинета. Иногда, по бесперспективным делам, и такая сгодится. Но сейчас не тот случай. Андрей звонит в РУБОП.
— День добрый, Северный ОУР беспокоит. Фадеева можно услышать?
Игорь — друг Волгина. По удачному стечению обстоятельств именно он занимался убийством Гмыри. К раскрытию не приблизился, но определёнными сведениями обладал.
— Через три месяца.
— О как!
— Командировка.
— Чечня?
— Да. Позавчера его проводили. Что-нибудь важное?
Акулов, помешкав, кратко объясняет суть дела, но незнакомый коллега не может помочь:
— Я краем уха слышал об этой истории, но тогда ещё здесь не работал… Боюсь, что придётся ждать Игоря. Кроме него, вряд ли кто знает все досконально…
Обложившись справочниками, Акулов звонит в город Сясьстрой. Соединиться с местным отделом милиции удаётся на удивление быстро. Слышимость великолепная и, что ещё более важно, на том конце провода оказывается человек, готовый помочь.
— Сделаем! — бодро заверяет он, как только Андрей заканчивает излагать просьбу. — Тебе как срочно надо?
Акулов смеётся:
— Как всем!
— Сегодня уже поздновато. Завтра до обеда я тебе перезвоню. Так сгодится?
— Пойдёт.
Андрей кладёт трубку и улыбается. Напряжение, оставшееся после посещения Южного кладбища, пропадает. Как мало, оказывается, надо! Всего лишь краткий разговор с неравнодушным человеком. Которого он, скорее всего, никогда не увидит.
Настроение портится очень быстро.
В коридоре Андрей видит Кашпировского под ручку с женщиной. Дородный подполковник одет в форму, она — в блестящую чёрную шубу и шляпу, поля которой колышутся при движении. Женские шляпы Акулов не переносит, хотя и может признать, что иногда это бывает красиво. Отворачивается, запирая дверь кабинета, и слышит игривый голос:
— Добрый вечер, Андрей Витальевич!
Смотрит, с трудом узнает. Они встречались один раз, в гостях у Машиных знакомых. Как же её зовут? Не Брунгильда, а… Точно, Ядвига!
— Вечер добрый, — он вытаскивает из замка ключ, ставит печать.
Кашпировский смотрит на него неодобрительно. Соперником, что ли, считает? Смешно! Знал бы, что они здесь пойдут, — посидел бы ещё в кабинете.
Подполковник хочет пройти мимо, но Ядвига его останавливает. До Акулова метров пять, говорят они тихо, так что слов не разобрать, но и без того понятно — прощаются. Инициатива — её. Кашпировский целует женщине ручку и топает дальше по коридору. Проходит впритирку к Андрею. Женщина ждёт. На плече сумка, в руках перчатки, одно колено чуть согнуто. Шляпа отбрасывает тень на лицо, но видно, что «психологиня» слегка улыбается. В зависимости от ситуации, такую улыбку можно назвать и насмешливой, и многообещающей.
— Удачно мы встретились, — говорит женщина, пристраиваясь рядом с Андреем; стучат каблучки, она просит: — Нельзя ли потише?
Акулов сбавляет шаг.
— Вы ждали меня?
— Не совсем. Но увидела и решила воспользоваться удобным случаем. Нам надо поговорить. Вы на машине? Вот и отлично, заодно меня подвезёте.
Они садятся в «восьмёрку».
— Попали в аварию?
— Не повезло.
Пауза, которая словно бы заменяет слова «рано или поздно это непременно должно было случиться».
Акулов выруливает со двора РУВД.
— Куда дальше?
— Подвезёте до дома? Это недалеко, так что не надо спешить. Езжайте помедленнее.
Андрей думает, что начало разговора не соответствует стандартным просьбам о консультациях в сложных житейских вопросах, с которыми частенько обращаются знакомые. Что-то другое, скорее всего — связанное с их единственной встречей. Значит, говорить будут о нем. Маша, кажется, упоминала о его психологическом портрете, который обещала составить Ядвига. Обещала, составила, но держит в секрете. Точнее, держала. Сейчас, можно поспорить, она готова кое-чем поделиться. И можно ещё раз поспорить, что её выводы не слишком-то утешительны.
Женщина молчит довольно долго, и эта пауза получается настолько многозначительной, что и слова-то никакие уже не нужны. Без слов все понятно. Если бы у Андрея так получалось давить на допросах — ни один злодей не избежал бы раскаяния.
Хочется протянуть руку и отогнуть поля её шляпы, чтобы увидеть лицо.
— Я давно знаю Марию и отношусь к ней с большим уважением, — начинает Ядвига. — Она очень хороший человек. К сожалению, до сих пор ей не очень-то везло в жизни. Я говорю о первом замужестве…
Слово «первом» было выделено. Подразумевалось, наверное, что сожительство с Андреем — второе, и тоже далеко не самое завидное, но Ядвига не хочет сказать этого прямо из соображений деликатности.
— Поэтому вполне естественно, Андрей, что я постаралась внимательнее присмотреться к вам.
— Очень польщён. Напрасно вы не предупредили заранее. Я бы помылся, надел чистый галстук и не ковырял пальцем в носу.
— Ничего, вы и так оказались на высоте, — кажется, она улыбается — по крайней мере, та часть лица, которую не закрывает головной убор, выглядит улыбающейся. И снова — многозначительно. По-другому, видимо, Ядвига не умеет. Издержки профессии.
— В самом деле?
— Да, выглядели очень достойно. Я бы хотела задать один вопрос, чтобы окончательно внести ясность. Это можно сделать сейчас?
— Можно, делайте. Все люди делают это.
— Андрей, вы — патриот?
Акулов отвечает после паузы, хотя время на раздумья не требуется, ответ известен давно:
— О патриотизме громче всех любят говорить люди, у которых дети учатся за границей.
— А вы придерживаетесь того мнения, что надо не говорить, а делать дело?
— Да.
Теперь уже совершенно очевидно, что она улыбается:
— Лучше всего — уголовное дело?
— Нет. Просто своё.
— Теперь мне про вас ясно практически все. О патриотизме я спросила только для того, чтобы убедиться: выбор профессии не обусловлен особенностями воспитания. Это действительно ваш осознанный выбор. И сделан он достаточно правильно. Я скажу вещи, которые могут показаться немного жестокими.
— Ничего страшного, я достаточно терпелив.
— Не станете выбрасывать на ходу из машины? Хорошо… В душе вы в большей степени несчастливы, чем это отражается в поведении: на окружающих вы производите впечатление активного, ищущего, целеустремлённого человека. Мир вы воспринимаете реалистично, однако своё предназначение видите в служении идеалу. Вы распыляете талант, растрачиваете духовное и материальное богатство. Иногда вы бываете жестоки к близким вам людям и очень часто — слепы по отношению к ним, но оправдываете это необходимостью. Вам следует избегать увлечения азартными играми и асоциальным поведением. Из вас не получится ни игрок, ни преступник. В первом случае все закончится глубокой депрессией, во втором… Если вы нарушите писаный закон, Уголовный Кодекс, например, но будете считать это правильным или, в крайнем случае, необходимым, то все обойдётся. Но если вы нарушите свои личные моральные нормы — это кончится тюрьмой. Вам жизненно необходима работа, связанная с острыми впечатлениями и риском, при этом она должна быть созидательной, проходить на виду у людей, требовать больших или, скажем так, редких познаний, мобилизаций душевных и физических сил.
— Да, мрачный портрет получился. Мне себя становится жалко.
— Андрей, вы сейчас говорите совсем не то, что думаете. Со стороны, можете мне поверить, ваши фразы звучат очень фальшиво.
— Что, Станиславский бы не поверил?
— Перестаньте, я ведь не поиздеваться над вами решила!
— Наверное, хотите помочь?
— Вы не нуждаетесь в помощи. По крайней мере, сейчас. И я сильно сомневаюсь, что вы её попросите, когда она действительно понадобится. Из гордости промолчите. Но я действительно хочу помочь. Не вам, Маше.
Андрей усмехается. Ядвига права, все, что он ей говорил — не его мысли. Точнее, когда он облекает их в слова, они настолько искажаются, что перестают выражать его чувства. Не диалог получается, и даже не спор — так, мелкие отговорки в ответ на колючую правду. Достойнее промолчать. Пусть говорит.
Любопытно, она планировала вывести его из себя? Впрочем, в любом случае это ей не удастся.
— Всем женщинам нравится Верещагин из «Белого солнца пустыри», — продолжает Ядвига, — но ни одна из них не хотела бы оказаться на месте его жены.
— Вы уверены?
— Буду настаивать, пока не увижу доказательств обратного. Найдутся такие, кто на меня ополчатся. Они приведут множество аргументов, построенных на эмоциях. Но после спора, оставшись наедине с собой, они предпочтут связать свою жизнь с кем-нибудь наподобие персонажа Ричарда Гира из фильма «Красотка».
— Который тоже всем нравится, — хмыкает Андрей.
— Вот как раз он некоторых раздражает. Или, по крайней мере, оставляет равнодушными. Но выберут они все же его. И это нормально! Это правильно. Вы не согласны?
— Я встречал исключения.
— И они были счастливы? А если счастливы, то надолго? Андрей!
— Да, я внимательно слушаю!
— Вы не тот, кто нужен Маше. А она — не та, которая составит счастье вам. Она — сильный и самостоятельный человек, а вам нужен тот, о ком нужно заботиться. Тот, кто нуждается в вашей защите. В опеке.
Ядвига делает паузу. Да, ей бы Станиславский поверил!
— Андрей, вы — лишний человек. Вы нашли себя в жизни, у вас цельный характер, у вас множество разных достоинств, которым можно завидовать, — но вы плывёте против течения. Посмотрите вокруг! Жизнь идёт очень быстро, а вы ещё и подгоняете её, избрав такое направление. При этом вы все понимаете, понимаете даже, может быть, лучше многих других, но продолжаете делать по-своему, потому что считаете это правильным. Я не смогу вас переубедить, это в принципе невозможно, но мне бы очень хотелось, чтобы вы…
— Это она вас послала?
— Типичный мужской вопрос! Нет, она меня не посылала. По крайней мере, к вам. В какой-то степени наша встреча случайна. Будет, конечно же, лучше, если Маша о ней не узнает… Но вы, мне кажется, ей расскажете. Ничего страшного, она меня поймёт. Хотелось бы, чтобы поняли и остальные…
* * *
В доме номер 62 на улице Деревенской светилось множество окон. Можно было подумать, что в каждой квартире хозяева принимают гостей.Свою машину, ставшую излишне приметной благодаря свежим вмятинам, Андрей поставил подальше и прогулялся пешком. Издалека показалось, что в двенадцатой квартире — той самой, где проживает подозрительная студентка, — темно. Подойдя ближе, он заметил, что там все-таки кто-то есть. Или ушли, забыв выключить телевизор: свечение экрана отражалось на оконном стекле, но никаких других бликов или теней не было видно.
Андрей бросил окурок. Расстегнул куртку и потёр грудь в районе солнечного сплетения — мучила изжога от дерьмовой пиццы.
Это его и спасло…
Обернувшись, он увидел Ивана.
Тот сумел подкрасться незаметно. Ещё бы пара секунд, и напал бы со спины — воинственная поза не оставляла сомнений в намерениях.
Голос соответствовал неандертальской внешности:
— Это ты, козёл, здесь про меня вынюхивал?
Вслед за вопросом Иван напал. Он не нуждался в ответе, ему не требовалось уточнений и объяснений. Он привык добиваться своего силой и до сих пор не нарывался на адекватный отпор.
Акулов ушёл с линии атаки и ударил сбоку под колено. Бесполезно, Иван не почувствовав боли и не потерял равновесие. Развернувшись, он повторил попытку. Тактика была примитивной, но действенной. Он молотил руками и ногами, как заведённый. То, что удары идут мимо цели, его не смущало. Рано или поздно он попадёт. Целился в голову и промежность, стремился сократить расстояние, чтобы сцепиться и перевести схватку в партер.
Они вертелись на площадке в три квадратных метра. Иван умело пользовался преимуществом в росте. О защите не думал. Андрей дважды хорошо попал ему в челюсть и нос, но противник лишь чуть дёрнул головой и устремился в контратаку. Ботинки и кулаки мелькали, как лопасти пропеллера.
В борьбе Акулов был не силён. Понимал, что у него мало шансов, если окажется прижатым к земле. А к этому все и шло. Уже один раз, неожиданно, Иван прервал серию ударов и попытался схватить за рукава, а каблуком так врезал по голени, что Андрей не сдержал короткого вскрика. Только отменная реакция спасла положение. Андрей сумел уйти от повторного тычка по ноге, приёмом айкидо освободился из захвата, шагнул вперёд и локтем, справа налево, нанёс удар по носу, после чего отскочил.
Подействовало. Вот теперь проняло! Кровь брызнула, словно шмякнули об стену спелый помидор. Иван зарычал, отступая. Замотал угловатой лысой головой, разбрызгивая тёмные капли.
— Пи…ц тебе, сука!
Мгновенным движением он выхватил нож из бокового кармана. Щёлкнул фиксатор, освобождая спрятанный в ручке клинок.
— Ты покойник! Ты понял?!
Блеснуло тонкое лезвие. Сантиметров двенадцать-пятнадцать и наверняка очень острое.
Понтуясь, Иван крутанул нож вокруг пальцев. Чуть не уронил и поспешил сжать.
Акулов осторожно попятился, не спуская с противника глаз. Только бы не зацепиться ногой… Обошлось! Теперь их разделяло метров пять. Акулов выдернул из-под куртки своё оружие и затянул «молнию» до самого горла.
У Ивана отвисла челюсть, но он быстро взял себя в руки:
— Я тебя, на х… располосую! Я тебя, сука, бля, в капусту порежу. Ты понял?!
Голос звенел, не вызывая больше ассоциаций с древним человеком. Обычная уголовная шелупонь, доводящая себя до истерики, чтобы на её, гребне перескочить собственный страх.
Иван держал нож прямым хватом, и Акулов предположил, что он будет действовать в фехтовальной манере «линейного» боя. Выпад — для выполнения укола, возврат — для защиты. Боец, работающей в такой манере, создаёт вокруг себя нечто подобное «кокону», внешняя граница которого очерчивается остриём клинка в вытянутой руке, а внутренняя зависит от того, насколько уверенно он владеет своим оружием и на каком минимальном расстоянии способен его применить. Между этими границами заключена «зона поражения». Но существует и «мёртвая зона», в которой фехтование невозможно или затруднено.
Время играло против Ивана. В любой момент могла появиться милиция или прохожие, чем дальше — тем больше становилась вероятность того, что кто-нибудь из жильцов увидит их в окно и поспешит к телефону. Что бы он там ни думал, как бы глубоко ни верил в своё право использовать силу для достижения целей, но понимал, что с правовой точки зрения совершаемое им — преступление. И с криком:
— Ты сдохнешь, падла вонючая! — он, сломя голову, ринулся на Андрея.
Не лучший вариант начала атаки с расстояния в пять метров…
Акулов предпочитал «круговой» бой, в котором «зона поражения» перестаёт исполнять роль защитной оболочки, окутывающей бойца, а превращается в сгусток разящей энергии, создаваемый кистевыми движениями руки. При такой тактике «мёртвая зона» отсутствует, противник захватывается в «контролируемой зоне», «всасывается» под боевые грани оружия, подобно тому, как шнековый винт затягивает полуфабрикаты внутрь мясорубки. Нож Акулов держал клинком вниз, обхватив гарду мизинцем, чтобы её можно было использовать в качестве «рулевого колёса».
Схлестнулись…
Зимняя одежда практически исключала нанесение ударов по туловищу. Шея Ивана была прикрыта меховым воротником, и Андрей сосредоточился на том, чтобы поразить кисть, удерживающую оружие, и лицо.
Иван яростно тыкал, рассчитывая пробить толстую куртку противника, целился в центр живота. Разнообразием приёмов он похвалиться не мог…
Андрей полоснул ему по руке, ушёл от удара и, оказавшись с левого бока, пробороздил щеку противника. Успел лягнуть в пах и, прежде чем противник развернулся, отскочил. Иван произвёл длинный выпад, и Акулов снова пропорол его запястье, намного глубже, чем в первый раз, сократил расстояние, ударил ногой и сумел поразить левую половину лица Ивана. Клинок, ведомый снизу вверх, легко разрезал скулу и бровь, чуть-чуть не зацепив глаз.
В горячке Иван не чувствовал боли, но каждый миллилитр вытекшей крови уносил часть его сил, а последнее ранение оказало вдобавок и сильнейшее деморализующее воздействие.
— Сдавайся!
При ведении «кругового» боя не рекомендуется разрывать дистанцию с противником. Начав, его следует прекращать, только добившись победы. Или проиграв. Дав Ивану шанс сдаться, Акулов допустил промах, которым противник немедля воспользовался.
Его новый выпад почти достиг цели. Клинок пробил куртку Андрея, прошёл сквозь свитер, рубашку и майку. Повезло, что он скользнул вдоль рёбер, повредив только кожу и мышцы. Придись удар на четыре-пять сантиметров левее, и…
Боли Андрей не почувствовал.
Свободной рукой ударил противнику в нос.
И клинком разрезал горло. Справа налево, изо всех сил. Острая сталь не почувствовала препятствия. Как и рука.
Локтем, по инерции, он ещё и добавил по челюсти.
Только мгновенно изменившийся взгляд противника подсказал, что бой кончен.
Андрей отступил. Нож продолжал держать наготове.
Иван стоял, чуть заметно покачиваясь. Поперёк горла, чуть наискось, чернел страшный разрез. Он выглядел совсем тоненьким, можно сказать — безобидным. Окажись рядом человек, не видевший драки, он бы не понял, что происходит с Иваном.
Иван понимал. Выронил нож. Покачнулся. Хотел и не смог поднять руки к шее. Просипел без всякого выражения:
— Врача, — и упал.
Вот теперь кровь пошла. Не фонтаном ударила, но пошла, и обильно.
Наверное, это просто Акулову показалось, что пауза была длинной. А в действительности после его удара прошло лишь мгновение.
Андрей посмотрел на свой нож. Клинок выглядел почти чистым.
С почином вас, Андрей Виталич!
Он присел на корточки рядом с Иваном. Тот опять попытался что-то сказать.
— Я вызову врача, когда ты мне ответишь на вопросы. Слышишь меня?
— Да… Быстрее… врача.
— Ты убил Громова?
В глазах — непонимание.
— Около бани…
— Нет.
— Прошлым летом в Сосновке… Студентка, молодая совсем, отбилась в лесу от компании. Потом ты её утопил. Да?
Улыбка, тронувшая лицо раненого, больше напоминала судорожную гримасу. Но все-таки это было улыбкой. Он не раскаивался:
— Сама виновата… Сказал, если хорошо в рот возьмёт, то отпущу домой к маме… А она… Дура! Зачем маску сорвала? Я не хотел сперва… Пришлось, чтоб не узнала… И крик подняла…