Клён Кирилл. Команда бесстрашных бойцов

   – Ты знал, чем ущучить меня, Даня. Но я не в обиде. Знаешь, ты сам не понял, наверное, как глубоко влез мне в душу, какую струну задел. Я позабочусь о Гвозде. Кругом война, Даня, дрянь, сумасшедшая жизнь. Я до того устала, ты даже наполовину почувствовать не сумеешь… Может быть, хоть от Гвоздя отогреюсь. Мне так холодно, так холодно! Мне очень холодно, Даня… В общем, ты сделал большой подарок, сам того не желая.
   Она хотела добавить в самом конце слово «мальчик», но удержалась. Какой он мальчик? Он мужик, хотя ему и шестнадцати нет. Чувствует и действует грубо, как мужик. Зато и не выдаст, и собой загородит, если… в общем, тоже как мужик.
   Даня подошел и молча погладил ее по руке. Муж мог бы так сделать, сын – никогда. Катя с легкой горечью подумала: «Теперь я им в мамашки уже не гожусь». А потом вспомнила последние дни и поправила себя: «Почти».
   Даня деловито сказал:
   – Спит – и хорошо. Чем дольше проспит, тем лучше. Так, Катя, отправь Тэйки и Немо выгружаться. Тайный въезд в подвал, который у Гвоздя раньше гаражом был вот где… – Он нарисовал пальцем на ладони несколько линий и добавил пару объясняющих фраз, – передай им и иди сюда. У нас будет особенная работенка. Совершенно особенная.
   И пока Катя разъясняла остальным, как, куда и что (это отняло у нее вчетверо больше времени, чем у Дани, когда он показывал ей самой), генерал занялся поисками тряпья в Гвоздевом хозяйстве. Годились полотенца, старая одежда, грязные подштанники, чехлы, постельное белье, отработавшее свой срок… Барахлишком Гвоздь всегда был богат. Но никогда не помнил, какая вещь где лежит, и из какой кучи надо вынуть новую рубашку, дабы она не превратилась в старую, будучи ни разу не надеванной.
   Даня намародерил целую гору. Вернулась Катя, и он вместе с ней решил, без каких тряпок команда вполне может обойтись. Потом долго искал ножницы и клей…
   В течение часа они вдвоем обклеивали койку тряпьем. Все углы, все плоскости. Катя в самом начале поинтересовалась смыслом этой работы, и Даня с несвойственной ему застенчивостью объяснил:
   – С ним будут твориться… странные вещи Катя. Возможно, ему захочется попортить свое тело. Или… совсем… того. Ну и… он нас будет пугать… мол, самоубьюсь, гады, дайте порошочку, а то самоубьюсь. А мы… нам нельзя дать ему ни единого шанса. Даже стул не надо придвигать в койке. Еду ставить на пол, воду на пол. Лохани и горшок ему из покрышечной резины нарежем. Такие дела.
   Когда они закончили, Гвоздь все еще спал.
   – Напоследок поищем его поховки.
   – Что?
   – Ну, где он наркоту держит.
   И они обыскали две комнаты. Поставили все вверх дном, не пропустили ни одной щели.
   Это был траб. Совсем немного серого порошка, граммов тридцать. И это была радужная пыль, две упаковочки под одну инъекцию каждая. И еще это был Линкс-А, литровая банка, пустая на треть.
   Даня, увидев банку с Линксом, побелел. Кате показалась, будто генерал скрипнул зубами от ярости. Или ей не показалось?
   Все Гвоздевы сокровища отправились в унитаз.
   – Даня, я слышала, будто им надо давать в самом начале маленькие порции… от ломки. А с течением времени порции уменьшать, уменьшать, уменьшать…
   – Нет.
   – Прости. А зачем ты все слил, не лучше ли…
   – Поменять на харчи? Верно. Лучше. Умнее. Но это не должно лежать здесь ни дня, ни часа.
   Катя удивленно пожала плечами:
   – Он ведь не дотянется.
   – Не о нем речь, а о нас.
   – Не понимаю.
   – Поймешь. Он так будет выть, корчиться, глумиться над тобой! Сама дашь.
   – Нет, я не дам. Я еще не выжила из ума генерал.
   – Да! В первый раз не дашь. И во второй. И в десятый. Но когда он взмолится в сорок четвертый раз, ты сломаешься. Ты пожалеешь его и пустишь все дело насмарку. Знаешь, как ему будет худо? Да он весь на дерьмо готов будет изойти ради одной капельки. Застыдит. Оттрахать пообещает. Слюни пустит и эпилептиком притворится.
   Катя помолчала с минуту, а потом все-таки спросила:
   – Неужели сам Гвоздь все это предвидел за полтора года?
   – Ну не я же.
   Даня утаил от Кати только одну мелочь: тогда мастер-хранитель полагал, что у его кровати дежурить станет сам Даня, непреклонный и прагматичный. Но Гвоздь все равно был уверен: «Я и тебя заболтаю. Есть у тебя кое-какие уязвимые точки. Ты принесешь мне дозу, нет сомнений. В конце концов, принесешь».
   Катя потрясенно молчала. Она многое повидала, но с конченым наркошей ей никогда возиться не приходилось.
   – Все, Катя. Твое дежурство началось с этой секунды.
   – А как же вы… как вы справитесь с делами без меня?
   И Даня ответил очень вежливо:
   – Ничем крупным без тебя мы не займемся. Придется отложить все дела до Гвоздевой поправки. А с мелочевкой как-нибудь справимся втроем.
   Катя все еще смотрела с сомнением.
   – Хорошо. Я обещаю: если затеется серьезная бодяга, я заберу тебя. Но не больше, чем на полдня.
   Она устало вздохнула:
   – Я не о том, генерал. Здесь всегда должен быть хотя бы один человек. Допустим, нас перебьют. Нельзя такого исключить? Плохо, конечно, но исключить такого нельзя. Кто освободит Гвоздя?
   Даня вытер пот, неожиданно выступивший у него на лбу. О таком раскладе он не подумал. Дубина. Надо было подумать.
   – Если ты понадобишься снаружи, тут останется другой человек.
   Затем Даня поговорил отдельно с Тэйки и Немо, объяснил все лукавство их нового положения. Первую попросил приглядеть за Катей. Может ведь она поддаться на уговоры Гвоздя и добыть ему порошок на стороне? Тэйки скривила рожу и со вздохом ответила:
   – Мадам может. Она ведь хорошая, не как мы – собаки с зубами…
   А Немо генерал уговорил присмотреть за всеми, используя его сверхъестественную интуицию. Немо переспросил:
   – За всеми, командир, значит, и…
   – Значит, и за мной, Немо. Я тоже не надежен на все сто. Пожалуй, один ты и надежен.
   Генерал уверен был и в себе, и в Немо. Но он закладывался на тот невероятный, фантастический случай, когда любая надежность какими-нибудь внешними обстоятельствами поставлена будет под вопрос. Умом понимал: блажь, перестраховка. А задница настаивала на своем: пусть блажь, но на всякий-то случай надо бы соломки подложить, – мягче падать будет, когда споткнешься на ерунде.
   Как обычно, ум дурил, а задница фонтанировала мудростью.
   Ненадежными оказались все.
   Люди же…
   Проснувшись, Гвоздь сначала не понял, какого ляда он сам себя приковал к койке. Увидел Катю и спросил:
   – Вы уже пришли? Часа же не прошло, как уехали… Не получилось с магом? Не прошла Данина концепция новой войны? Жаль, намечались любопытные изменения… Не пойму, откуда у меня эта игрушка… – осторожно погладил он наручники. – Кстати, куда я задевал ключ?
   – Ты все забыл. Ведь ты открыл нам, а потом заснул.
   – Кажется, я самую малость потерял ощущение времени… – Гвоздь попытался сунуть свободную руку в карман, но не обнаружил на себе штанов.
   – О! – только и сказал он.
   – Все отлично, милый, все просто отлично. Мы взяли мага… правда, потом пришлось его убить… Даня своего добился, шума было на всю Москву, он теперь говорит: «Время меняется, началось новое время…»
   Гвоздь помотал головой, прогоняя сон:
   – Отлично, отлично… новое время… Катя, посмотри, у меня в кармане штанов должен лежать ключик от этой штуки… Давай же, посмотри.
   Она широко, даже слишком широко улыбнулась и залепетала:
   – Ты не хочешь нас поздравить с победой? Ведь это и твоя победа, милый Гвоздь…
   – Да, конечно, поздравляю от всей души… Ты только посмотри насчет ключа.
   Катя поняла: дольше тянуть невозможно. Настало время генералу объясниться с мастером.
   – Боюсь, ключик сейчас у Дани.
   – Так позови его. Мне ужасно неудобно валяться тут… так… да еще голышом.
   – Он куда-то отошел, сейчас я посмотрю.
   В этот момент сонный взгляд Гвоздя остановился на спинке кровати, оснащенной тряпьем аж по самое не могу. Остановился и сфокусировался.
   – Стой! – крикнул он, в спину выпорхнувшей было, Кате. – Стой… Это то, что я думаю?
   Она молча кивнула.
   Катя стояла в неудобной позе и боялась шелохнуться. Вот-вот разразится буря, шторм, настоящая катастрофа. Ей надо быть в другом месте. Она чувствовала нестерпимый стыд за свое участие в этом деле. Одно или два мгновения Кате больше всего на свете хотелось провалиться под землю. И вдруг она успокоилась. Да, стыдно. Да, страшно. Но никуда не денешься. На железной койке, обезображенной совместными с Даней трудами, сейчас лежит ее работа, и отступать некуда.
   Катя бросила на Гвоздя взгляд, исполненный смирения древнего и почти позабытого в мире, выскочившем из сустава. Глядя на нее, мастер понял все.
   – У меня две просьбы, Катя. Дай мне покурить, а потом выйди, пожалуйста, минут на пять. Мне надо подумать. Извини, просто мне надо подумать в одиночестве, и ничего сверх того. А потом позови генерала, если тебе не трудно.
   – Ты же не куришь…
   – Три года. Раньше курил, а дурные привычки, Катерина, они такие неотвязчивые!
   Ей нравилось, когда кто-нибудь называл ее Катериной. Чаще всего так обращался к ней Гвоздь… Она свернула самокрутку, щедро сыпанув табаку, живо нашла в кухонном хозяйстве Гвоздя спички и пустила дымок. Самокрутка перешла к хозяину убежища.
   Катя покинула его.
   Гвоздь лежал и глядел в потолок, привыкая к мысли, что все серьезно. Он пытался найти выход из мышеловки, но ему сегодня не думалось. В последнее время ему вообще не думалось. Особенно на голяк… Но ведь, по большому счету, он легко может взять себя в руки: раньше же получалось! Нынче, конечно, полоса несколько затянулась, но надо просто взять себя в руки, проявить минимум воли. Разве он не способен справиться с мелкими неприятностями? И тут на мгновение откуда-то из глубины высунулась харя и подсказала суть дела: «Да тебе просто надо удрать от них. И опять все будет хорошо. Усек? Ищи способ удрать». Харя пропала. Реникса какая в голову лезет! Устал, до чего же он устал, давно надо было расслабиться, дать себе отдых… впрочем, кажется, он давал себе отдых… Какая-то смешная дурь отвлекала его от серьезных мыслей, и Гвоздь никак не мог сосредоточиться. А для поединка с Даней нужно полное сосредоточение, Даня – серьезный комбатант.
   Как ни старался Гвоздь, он ничего не смог придумать, помимо самого простого способа: «Пройти через испытание. День? Два? Ну, три… Ох, три дня… Да нет же, я справлюсь! Тяжело… Надо проявить терпение. Как будто все в порядке. А потом, чуть только они зазеваются… потом – деру. Все бросить, и деру! Только так. А разве у меня не все в порядке, разве мне надо притворяться? Разве мне надо терпеть? Нечего терпеть-то. Вот и…»
   В комнату вошел Даня.
   «Только терпение. Иначе мне не вырваться…»
   – Извини, старик. Ты сам просил когда-то, – начал без предисловий генерал.
   «Дела обстоят хуже, чем я думал. Он считает меня больным идиотом».
   – Послушай, Даня… Я просил, и я подтверждаю свою просьбу.
   У генерала в глазах – по килотонне удивления. Гвоздь понял, что нашел верный тон, и решил его в дальнейшем придерживаться.
   – Так вот, Даня, наверное, я дал тебе повод заподозрить во мне зависимость от наркотиков…
   Даня усмехнулся.
   «Каких кренделей я тут навытворял? Кажется, ничего особенного не было…»
   – И ты прав, поступая со мной таким образом. Но я не уверен в правильности диагноза. Посмотри на меня, похож ли я на доходягу? Ведь я пребываю в неплохой физической форме…
   Генерал посмотрел на него. Перед ним лежал скелет, едва обтянутый кожей, лицо – черное вены на ногах – все в фиолетовых пятнах, зрачки по сковородке, запах немытой скотины сбивает с ног от самого порога.
   По тому, как дернулось лицо генерала, Гвоздь понял: ошибочка. Не с той стороны зашел. Хотя, по идее, чем это он производит столь неблагоприятное впечатление? Малость похудел, так для здоровья одна польза.
   – Давай заключим маленькое пари, Даня.
   – Какое, Гвоздь?
   – Ты продержишь меня сутки, двое… сколько хочешь в подобном положении, хотя оно для меня и обременительно. Убедившись в полном отсутствии зависимости, ты освободишь меня. И когда-нибудь… когда такого рода действия понадобятся на самом деле, ты проделаешь все в полном соответствии с нашим уговором.
   Гвоздь с тревогой почувствовал, до чего же сложно ему сдерживаться. Какая-то черная слепая гадина перла изнутри, она требовала заорать в лицо этому подонку: «Ты у меня в доме, щенок, дерьмо! А ну, отпусти меня, на кой ляд я тебя только выкормил, змееныша! Живо!» С гадиной было очень трудно справиться. Гвоздь едва унимал нервную дрожь в пальцах.
   – А если ты запросишь дозняк хотя бы раз за весь срок пари, тогда как поступим?
   – Значит, ты был прав, и я в полном твоем распоряжении.
   Даня поднялся со стула:
   – Отлично. Договорились. Неделя.
   – Что… неделя?
   – Ты отлично все понял, старик. Срок пари – неделя.
   Гвоздь готов был разорваться от бешенства. Неделя! Да он за неделю тут совсем… Впрочем, что он тут за неделю? Да ничего. Нонсенс. Отлично переживет.
   – По рукам, Даня.
   Генерал колебался. Он хотел уйти и, одновременно, не менее того, желал поговорить по душам. Заранее знал, какой выйдет фальшивый и ядовитый разговор, но перебороть себя не смог:
   – Гвоздяра… Выдержишь неделю, так я тебя, барбоса, на руках носить стану. И Прялку тебе, и чего покрупнее… даром. Ты только выдержи, я очень тебя прошу.
   Повернулся и ушел. С-сволочь. Змееныш. Ненавижу.
   Весь день Гвоздь был мил, тих, спокоен. Улыбался. Заводил умные разговоры то с Катей, то с Тэйки. Есть Гвоздю не хотелось совершенно. Генерал почему-то не подходил к нему. О пари Даня своей команде рассказал.
   Ночью Гвоздь тяжко ворочался на койке, никак не мог заснуть. Любая поза раздражала его. Слушая шумы из соседней комнаты, Катя опечалилась:
   – Неудобно ему, бедняге…
   – А может, ты ошибся, Даня? – встряла Тэйки.
   – Спите обе! – резко ответил генерал.
   Наутро Гвоздь захотел поесть, и Катя принесла ему завтрак в свежескроенной посуде. Узник взглянул на лохань с едой и ощутил, как гадина вырвалась на свободу. Последним движением, которое еще контролировал он, человек, Гвоздь поднес тару с питьем ко рту и сделал несколько судорожных глотков. Лохань с завтраком полетела в Катю. Гадина разорвала ему рот криком, и Гвоздь орал, орал неизвестно что, потом он сам не мог вспомнить, какую пакость бросал в лицо Кате. Но, кажется, средство не попросил. Потом, когда очнулся, когда гадина отпустила его, мастер увидел Катино лицо. Оно было цвета полнолуния.
   Узник чувствовал себя уставшим и выжатым. Без сил он опустился на подушку.
   – Извини, пожалуйста… Трудно смириться с некоторыми вещами. Надеюсь, хотя бы пари я не нарушил?
   Катя отрицательно покачала головой:
   – Ничего. Ничего. Просто тебе сейчас плохо. Поспи…
   Второй день дался ему труднее. Кажется, он позволил себе пару бранных слов разок… другой… третий. Катя молча улыбалась ему, и ее улыбка бесила мастера еще больше. Да кто она такая!
   Вечером Гвоздь позвал к себе Даню. Мастер хотел сказать ему очень много, но собрал остатки воли и вышвырнул из своей речи все самое поганое.
   – Даня… Даниил Уваров! Я когда-то спас тебе жизнь. Я тебя кормил, поил и учил. Я пустил тебя в свой дом тогда и разрешил тебе привести под мою крышу трех тупоумных обормотов сейчас. Чем же ты отплатил мне? Я хозяин этого места, слышишь ты, хозяин! Моя воля здесь – закон! А ты приковал меня, как последний бандит… Я… вот что хотел сказать тебе, Даня: у тебя нет чести. Ты предатель, Даня. Я знаю, ты не освободишь меня, я и не прошу, но ты должен знать: другом я больше тебя не считаю. Нельзя держать предателя в друзьях.
   Гвоздь очень надеялся пронять генерала. Такими вещами его можно было пронять, во всяком случае – раньше.
   – Все? – спокойно осведомился Даня.
   И мастер плюнул в него.
   Даня вышел, хлопнув дверью сильнее, нежели сделал бы это спокойный человек.
   – Предатель! Преда-атель! – неслось ему в спину.
   Генерал прислонился спиной к двери и крепко выругался.
   – Если опять позовет меня этот шибздик, – сказал он, обращаясь к Кате, – не зови, не пойду.
   – Но как же…
   – Так же.
   – Это ведь действительно его дом…
   – Пошел он в жопу со своим домом!
   Затем, чуть сбавив тон, добавил:
   – Карауль его, Катя, глаз с него не спускай.
   …На вторую ночь мастер выл и стонал. Катя дважды заходила к нему, и он дважды посылал ее подальше.
   На рассвете, когда все еще спали, Кате показалось, будто Гвоздь негромко зовет ее. Она зашла к нему в третий раз. Так и есть, узник ждал сиделку.
   – Прости меня за все те гадости, которые я наговорил. Прости, Катя. Я давно хотел тебе сказать, да все никак не мог собраться с духом. Я… люблю тебя. Люблю уже давно, с того самого дня, как увидел в первый раз. Помнишь, была осень, стояла теплынь…
   – Помню, – ответила Катя, слегка оторопев.
   – Я умираю, мне осталось всего ничего. Даня прав, со мной кончено. Больше я ни на что не годен. Двое-трое суток, и начнется кризис, а сил нет, и я, конечно, уйду от вас… на небесные склады продуктов.
   Катины глаза наполнились слезами.
   – Добудь мне… хоть каплю, хоть пару крупинок… ради моей любви и ради моей смерти. Катя! Мне все равно. Мне уже все равно. Если тебе не противно, поцелуй меня… Если ты жалеешь старого мастера, дай ему умереть без мучений. Не говори Дане, не огорчай сорванца. Пусть думает: вот, Гвоздь поправится, мы спасем Гвоздя… Не отнимай у парня любимую игрушку. Мы-то с тобой взрослые люди, мы знаем, чего стоит жизнь. А жизни у меня осталась всего одна пригоршня. Катя! Ка-тень-ка…
   Гвоздь плакал.
   И она уже начала прикидывать, где бы ему раздобыть ту самую последнюю порцию, предсмертную. Вдруг одно обстоятельство сбило ее.
   – Гвоздь… это было весной.
   – А?
   – Плохой из тебя влюбленный, милый мастер. Первый раз ты увидел меня весной. Точно, стояла теплынь. Но только в мае, Гвоздь, в мае.
   Узник откинулся на подушки и закрыл глаза. Голосом, лишенным всяких чувств, он произнес:
   – Да ты просто фригидная сука. За какие заслуги тебя, старую корову, в хозяйстве держат? Ведь даже подоить нельзя.
   Катя хлопнула дверью, как давеча сделал это генерал. Три пары глаз встретили ее по эту сторону. Команда не спала. Все всё слышали.
   Немо бесстрастно сказал:
   – Мне очень хорошо, когда ты рядом. Катя.
   Тэйки воскликнула:
   – Не обращай внимания на обторчанного придурка. Ты боец – высший класс!
   А Даня спросил без затей:
   – Видишь?
   – Ты мудрее, чем я думала, Даня…
   Тут она зарыдала всерьез и бросилась к нему на грудь.
   Генерал поглаживал Катины волосы и приговаривал:
   – Ну что ты, что ты… Это не он говорил, это дрянь в нем говорила… Парень не в своем уме… Потерпи, Катя. Нам всем надо потерпеть, Катенька… Тут уж никуда не денешься, тут – только терпеть. Потерпи, потерпи, пожалуйста… Дурень наш потом сам извиняться будет…
   И она понемногу успокоилась в Даниных руках. А когда пришла в норму, еще полежала немножко, вдыхая его запах и наслаждаясь этой нечаянной близостью.
   Чуть погодя, генерал зашел к узнику и сказал с холодком:
   – Кончено пари. Будешь лежать столько сколько надо.
   – И сколько?
   – Десять лет, мля.
   Гвоздь с ужасом подумал: «Этот – может. Запросто».
   И он принялся биться головой о кроватную спинку. Раз, два, пять, десять, двенадцать… Больно.
   – Лучше подохну, чем терпеть от вас, сапрофитов!
   – Не отвлекайся, долби.
   Тринадцать, четырнадцать… Больно же!
   – Ты мне не хозяин, Даня!
   – Не натурально головой бьешься. Я не поверил.
   Когда-то мастер читал о древнеримском герое, убившем себя, задержав воздух в легких и перестав дышать. Тоже способ, когда ничего другого не предлагается… И Гвоздь сделал глубокий вдох напоследок, так до конца и, не решив, пугает ли он сейчас Даню или на самом деле расстается с жизнью.
   Генерал не уходил. Ждал, заметив странное поведение узника. Когда тот жадно вдохнул на сороковой секунде, Даня посоветовал:
   – Попробуй еще разок.
   И Гвоздь попробовал. Когда перед глазами пошли темные круги, он почувствовал пинок пониже спины, сбился и опять вдохнул.
   – Дурак, – констатировал генерал. – Доходяга. Кончай фанаберию.
   Не дожидаясь ответа, Даня вышел. Генерал не знал, как это бывает, когда каждая мышца разевает рот в жадном вопле: «Да-а-а-ай!» Зато он знал, что от ломки люди с ума сходят, на стенку лезут, других людей режут, но только не совершают самоубийств. Ведь смерть не несет в себе дозу.
   На третью ночь Даню разбудил Немо.
   – Генерал… Надо встать. Надо пойти к мастеру. Мастер шалит. Не вижу пока, чем кончится, но хорошего не будет.
   Даня вскочил и вылетел в соседнюю комнату. Там Гвоздь сосредоточенно отгрызал собственную руку. Под койкой растекалась алая лужица.
   Совершают наркоманы самоубийства или мет, кто их знает. Генерал крепко усомнился в собственном опыте. Убить узник себя хотел или удрать вознамерился ценой куска собственной плоти, непонятно. Но на всякий случай он переселил Катю в комнату Гвоздя. А когда она отсутствовала, ее замещал кто-нибудь другой.
   Той ночью Гвоздь бился, не даваясь им в руки, однако медвежьей хватке Немо он ничего противопоставить не смог. Рану обработали йодом, кровь худо-бедно остановили, места укусов перевязали. Даня срочно вызвал Рыжего Макса, полумага и полумедика одновременно, ничего не умевшего до конца, но все-таки хоть что-то понимавшего в лечении. Тот явился к рассвету, увидел странную картинку и даже открыл рот, чтобы задать парочку вопросов. Однако тут он увидел, как смотрит на него Даня, и вопросов задавать не стал. Рыжий побормотал над Гвоздевым запястьем, вымазал его в каком-то дешевом магическом вареве, а потом высказался в духе ничего-особенного-я-заживил-основное-я-не-основное-само-скоро-затянется…
   Даня хладнокровно объявил мастеру:
   – Не напрашивайся на болеутоляющее. И на снотворное тоже не напрашивайся. И на успокоительное. Не старайся зря, не получишь, хоть неделю под сумасшедшего коси.
   – Сволочь, – констатировал Гвоздь. – Фашист.
   – А если еще раз вытворишь такое, то я своими руками вырежу для тебя резиновую манжетку на шею. Неснимаемую. Будет очень не удобно жрать, да и спать – тоже не особенно приятно. Зато не загрызешь сам себя.
   – Осчастливь меня на полную катушку, благодетель! – зло откликнулся узник.
   Гвоздь кидался на всех, как цепная собака, орал, ругался, плевался, даже пускать газы начал. Катя все терпеливо сносила. Время от времени Даня приказывал снять наручники с одной руки мастера и перенести на другую, или же на ногу. В эти минуты узника держали всей командой.
   Через несколько суток его раздражение сменилось апатией. Гвоздь холодно ненавидел весь мир, он целыми днями молча смотрел в потолок. Ничего не ел и не пил. По ночам корчился, бил ногами в спинку кровати, но не стонал, видимо желая избежать хотя бы этого унижения. Он чувствовал себя сильно обозленным мертвецом…
   Порой он пытался уговаривать Катю освободить его. Осаждал ее изобретательно и терпеливо, строя всякий раз новые лукавые подходы.
   Однажды Даня услышал в комнате Гвоздя шум. Заглянув, он увидел странную картину: Тэйки сидела на Кате и отбирала у нее какой-то предмет. Катя отчаянно сопротивлялась.
   Генерал подошел поближе и одним движением выдрал из ее рук… пилу-ножовку. Он осмотрел наручники, но нашел лишь пару царапин.
   Катя сидела на полу – растрепанная, сердитая и жалкая одновременно; ей хотелось сказать что-нибудь оправдательное, она вполне осознавала, сколь глупо поступает, – и когда пилила, и теперь. Но слова не шли ей на язык. Не подворачивалось ничего подходящего…
   – Вот так… – только и выдавила она.
   – Я тебя не виню, – неожиданно мягко ответил генерал, – я тебя совсем не виню. И никто тебя винить не станет. Но ты помни: если придется тебя у койки Гвоздя заменить, то любой из нас справится с работой сиделки хуже тебя. Усекла?
   – Да. Я… я больше не буду. Прямо затмение какое-то нашло.
   – Ладно. Это ж мастер… зубы заговаривать. За полчаса кому хочешь башню сорвет. Ты еще, Катя, хорошо держишься.
   Гвоздь не сказал ни слова. Он, как змея, не мигая, смотрел на троицу, пристально и недобро. В глазах его плескались ледяное презрение и жгучая жажда. Узник твердо знал: правда на его стороне, а значит, он обязательно вырвется. Не сегодня, так завтра. Не завтра, так через неделю.
   Генералу давно надо было заняться делами: команда жива, покуда она способна себя прокормить, а когда сидишь сиднем, еды не прибавляется… Немо дневал и ночевал в «Бобре» занимаясь его починкой. Когда тягач стал как новенький, генерал взялся планировать очередную операцию.
   Три дня спустя команда ходила на транспорт. Даня побоялся оставлять Катю один на один с Гвоздем и взял ее вместе с Тэйки в рейд. Немо остался временно исполняющим обязанности сиделки при мастере.
   «Этот не подведет. Хоть и нехорошо так думать, а железяку не разжалобишь…»
   Команда атаковала и разбила обоз из четырех машин недалеко от места, где раньше был город Домодедово. Одна машина, полная Верных защитников, развернулась и ушла, другую взорвали вместе с тремя гоблинами-солдатами, даже не успевшими выскочить оттуда. Еще два грузовика наполнены были продуктами, и этого команде хватит надолго. Бензин слили, – потом его можно будет поменять на соляру, которую тягачи пьют, как лошади…