Клерон Кирилл. Вампиры в Москве

   (— гони этих немытых скотов в шею!)
   Вдохновленный дружеской поддержкой с того света, Василь круто повернулся вокруг оси, набычился и попер на мордастых, как танк на гору:
   — Слышали моего кореша? — никакие вы не друзья, а мерзкие самозванцы, опарыши гнойные!
   — Чего-чего?!
   — A тoгo! Кыш отсюда прочь вон бегите своих мышей ловить по вонючим норам. И чтобы духа вашего здесь не было!
   Столь активный наезд не произвел на гостей никакого впечатления. Лишь один из них дружелюбно оскалился и поманил Василя пальцем:
   — Не кипятись, приятель, подставь-ка свое ушко, я тебе кое-что интересное расскажу. А потом мы уйдем. Ты ведь именно этого хочешь?
   — Вы уроды, педики, гомики и демократы вонючие. Я сейчас кое-что нехорошее скажу о вашей маме. Слушаете?
   — Слушаем, слушаем.
   — Я ее сто раз имел на тюках макулатуры. Имел всюду — хоть это вы понимаете?
   (— спятил мужичок, уже и самих чертей не боится. едва ли выудим что-нибудь путное… а из этого следует, что мы исполнили приказ, по крайней мере, постарались исполнить, а теперь начинается вторая часть задания, творческая — Делайте, что душе угодно, уж мы-то знаем, что ей угодно!):
   Нику заранее развеселился и изобразил показное подобострастие на физиономии:
   — Василь Васильевич, ну подставьте ушко!
   — Никакой я тебе не Васильевич, ну да ладно. Валяй, болтай и уматываетесь на хер отсюда. Уже утомили.
   Не успел Василь наклонить шею, в надежде услышать что-то интересное, как в хрящ с хрустом вонзились острые, как бритва, зубы и откусили ухо. Нет, гордись своим учеником, Ганин, не ухо, а ушную раковину. Точнее, просто отрезали. Какое-то время ее обсасывали, перебрасывая языком от щеки к щеке, как леденец, а потом выплюнули на пол:
   (— грязное, волосатое, дерьмо!)
   Нику скорчил отвратительную гримасу и из уголков его рта начала капать темноватая кровь. В ответ брови Василя удивленно приподнялись и практически встретились с корнями волос:
   (— и вот что интересно: мое личное ухо валяется на полу, будто морская раковина на песке, по щеке хлещет кровь, но абсолютно не больно и даже любопытно — а что же дальше будет?)
   А дальше произошло вот что:
   Вторая морда наклонилась к оставшемуся уху и откусила и его — для симметрии, что ли. Как бритвой срезала. Потом курносый нос отгрызли, затем губы зажевали. Ну, а следующим актом, морды ловко расстегнули пояс Василя и сдернули шаровары:
   (— и вот что интересно: как это им не противно? это же антисанитария какая-то! неужели и член не побрезгуют откусить?)
   Не побрезговали. Хорошо, а что же дальше? Какую еще хирургическую процедуру сотворят с его телом?
   …И вот уже осоловевший правый глаз удивленно рассматривает выковырянный левый, повисший на толстом сосуде и свешивающийся из темной дыры точно в том месте, где совсем недавно была глазница. Так вот, поверх этого сосуда, что уже само по себе странно, жирно стекает коричневая кровь и капает прямо на кончик потертого ботинка. Прямо на кончик!
   А потом внутри стало гораздо интересней, чем снаружи. Там, в мозгу, куда Джике почти уже добрался своим длинным острым мизинцем сквозь отверстие на месте ноздрей, неожиданно вспыхнула яркая картина странного хоровода, прощальный глюк от ЕЕ ВЕЛИЧЕСТВА ЖИЗНИ:
   Василь стоял в центре овальной пустой комнаты, а вокруг него набирал обороты дьявольский хоровод. В диком танце без названия все быстрее и быстрее кружилась теплая компания — пожелтевшая книга без обложки, хвост ящерицы, череп невинно убиенного, коты, а также его собственные откусанные уши и нос:
   (— все-таки есть у режиссера этого действа чувство меры: если бы еще и член присутствовал, было бы совсем неприлично! тогда бы и цензура могла не пропустить)
   У всех участников из самых разных потребных и непотребных мест росло по две маленькие ручки, которыми они цепко держались друг за друга.
   Через некоторое время хоровод остановился, а потом начал вращаться в другую сторону.
   (— и до чего же хитро себя ведут — чтобы голова у меня не закружилась, знают, поди, что с детства проблемы с вестибулярным аппаратом, а ведь я основная фигура на этом представлении и обязан досмотреть его до конца)
   Тем временем, участников прибыло, преимущественно за счет людей — вот отплясывает Ганин со свернутой шеей, выкаблучивается жена-гадюка, Яночка голыми сиськами трясет и даже жирный священник не отлынивает, умудряется креститься в такт музыки. Люди, предметы и части тела прекрасно ладят по части ритма и композиции, и носятся вокруг опешившего Василя, как сумасшедшие. Они освоили новый танцевальный элемент и дополнительно вращаются вокруг оси, заодно высоко подпрыгивая. Освещает эту нелепую сцену красный камень, вынутый из цепкой Ладони и вместо светильника прикрепленный над двустворчатой дверью с надписью ВЫХОД.
   Потом хоровод постепенно начинает снижать обороты, потом рассыпается, а еще потом все провожающие (ибо нет сомнений — именно проститься с Василем они пришли) обступают его с двух сторон, формируя две стройные шеренги, упирающиеся в двери:
   (— они хотят, чтобы я шел к выходу, они говорят: выйдешь и перестанешь чувствовать боль… скажите на милость, как благородно! я боли и так не чувствую, что, засранцы, выкусили?! управы на вас нет — развели тут клоунаду!)
   Впрочем, надо было идти — что-то подталкивало Василя и у того не осталось ни сил, ни желания сопротивляться этому импульсу. Оставался лишь один-единственный парадоксальный вопрос:
   (— но вот что интересно: если бы заодно откусили и руки, чем тогда я бы открыл дверь?)
   Но рук для этого не потребовалось. Белые створки распахнулись самостоятельно, дыхнув на Василя холодной и беспредельной пустотой. Ледяной, черный, мертвый и соответствующий еще десятку самых отрицательных эпитетов воздух обжег его изуродованное лицо, заставив неожиданно почувствовать острую боль. А может и не лицо оказалось обожжено, а сама душа? И тогда Василь закричал. Громко, пронзительно, безнадежно. И словно эхом, словно ответом где-то в пугающей бесконечности вселенной вспыхнула яркая звезда, которую невозможно было не узнать — пентаграмма, словно сошедшая со страниц дьявольской книги, звезда Люцифера. Из ее сердца заструились яркие лучи, образовав конус. Конус рос с неимоверной скоростью и мгновенно достал до земли в форме огромной воронки, которая, словно смерч, начала втягивать окровавленное и обезображенное тело, подбадривая его обладателя еле-еле слышной считалкой:

 
ни на что не надейся
ни о чем не жалей
нет у жизни предела —
так шагай же смелей
 

   Сил сопротивляться не было. Уже вылетая в никуда, Василь оглянулся на прощальный караул. Осиротевшие, несчастные, но исполненные высокой печали, его участники махали маленькими кривыми ручками и плакали. В последний миг, между нелепо скрюченным убиенным Ганиным и развязной красоткой Яной появился еще один провожатый. Видимо, последний. Показалось, кровавый камень — вначале его сжимала Ладонь, вместо лампы он висел над выходной дверью, а теперь встал в строй.
   Но это был не камень. Это, судорожно затихая, пульсировало сердце. ЕГО вырванное сердце.
   Да, что ни говори, встречаются еще в нашем паскудном мире судьбобаловни и жуткие счастливчики. Как все-таки повезло Василю, что он чокнулся за несколько минут до экзекуции, кастрации и вивисекции! Как же повезло!

ХРЕСТА РАДИ!

   Скушай ложку манной каши
   Ради мамы, бабы Маши
   Дяди Юры, тети Нади
   И Христа, конечно, ради.

 
   — Ну и где? — так заждавшийся Раду встретил своих бойцов, вернувшихся с ответственного задания. Довольные, возбужденные и слегка забрызганные кровью, они всем своим видом демонстрировали успех. Нику гордо положил на стол Ладонь:
   — Принимай, хозяин.
   От амулета шел неприятный трупный запах, но это не помешало Раду поднести его к лицу и долго всматриваться в детали. Ошибки не было, не было никакого народного промысла — перед ним находился амулет Йона. Таким образом, из вопросов, сформулированных еще в Будапеште, осталось лишь три:
   — действительно ли Йон обладает секретом Локкуса?
   — как найти брата?
   — как заставить его поделиться секретом?
   Весьма проблематичные вопросы, но хотя бы уже не так уныло подсчитывать вероятность удачного завершения вояжа:
   — Спасибо, молодцы. А что вы узнали об Йоне? Где он сейчас, как лишился Ладони?
   Гордое и где-то даже победоносное выражение быстро исчезло с лиц братьев, растаяло, как снег под жарким солнцем, уступив место легкой растерянности:
   — Узнали немного. Мужик, живущий в бомбоубежище вместе с хозяином квартиры Ганиным, по неизвестным нам причинам убил его и там же закопал. Вместе с телом в могилу положил Ладонь. Когда мы пришли, он спятил и ничего вразумительного рассказать не мог. Ну, мы его…
   — Ох уж олухи царя небесного! Повезло мне с вами! Ничего деликатного нельзя поручить. И с чего это мужик спятил? Просто так?
   — Ну, нас увидел…
   — Вы пришли к нему вежливые, в костюмах и при галстуках и он неожиданно спятил?
   — Не в костюмах. Мы ждали, когда он вернется с демонстрации или еще откуда-то. Нашли место захоронения и вырыли тело из могилы. Когда мужик заявился, превратились в котов…
   — Можете не продолжать. Боюсь, такую работу нельзя признать удовлетворительной.
   — Но, хозяин…
   — Никаких но. Единственная ниточка к брату порвана. Вашими руками. Молодцы…
   Раду не скрывал разочарования. Во-первых, ничего не узнал о местонахождении Йона, во-вторых, Кастильо в очередной раз продемонстрировали склонность к дешевым эффектам и непонимание сути задания:
   — Я же просил вначале поговорить с ним ласково, не пугать, бутылку поставить. Пошли вон, костоломы, поменяйте воду Ерофею! Чего-то сильно воняет.
   Братья послушно отправились исполнять поручение. Тут надо пояснить, что решив на время остаться в квартире Ганина-Ерофея, Раду позаботился о теле студента. В смысле, чтобы не сильно воняло. Вот зимой, на балкон вынесешь, снежком присыпешь и никаких проблем. А летом просто беда. Но и куда-то перемещать труп .весьма проблематично. Вот и пришло в голову воспользовался известной методикой, дающей неплохой эффект — положить мертвое тело в ванну, придавить парочкой тяжелых автомобильных дисков и залить водой, в которой растворена соль и сода в пропорции 2 к 1. Оставалось каждые сутки менять воду и добавлять ингредиенты, так ведь нет — подлый Ерофей и здесь умудрился подгадить. И уже на пятый день по квартире распространился конкретный запашок, хотя методика гарантировала минимум две недели:
   (— что-то здесь неправильно, в этой стране — вода, соль, сода, воздух или люди. или все вместе)
   Не сегодня-завтра требовалось подыскивать другое место жительства, а пока Раду продолжил вертеть амулет. Йон такой патетичный, такой сентиментальный, а эта Ладонь наверняка его единственная связь с теми временами, с Валлахией, с замком Келед. Как же он умудрился ее лишиться? И не согласится ли обменять ее на секрет Локкуса, если, конечно, им обладает? Но сначала надо найти брата…
   Наступивший день, 22 августа 1991 года, являл миру триумф советской демократии и нового мышления. К вечеру народ окончательно распоясался, перестал бояться и митинговать. И принялся скромно, но со свойственным ему неиспорченным вкусом, отмечать победу Ельцина над злостными путчистами. Из распахнутых окон орали на полную мощь и дурь телевизоры и радиоприемники, наперебой передававшие гордые интервью первого президента России и маловразумительные комментарии Горбачева. Некоторые музыкально одаренные граждане пели, причем репертуар отличался известным разнообразием и простирался от блатных частушек до военно-патриотических маршей. На улице валялось несколько испахабленных партбилетов, разорванные портреты членов политбюро и… использованные презервативы. Именно сексом некоторые граждане снимали напряжение этих нескольких дней, которые до основания потрясли СССР.
   Раду же терпеливо ждал наступления сумерек. В произошедшем он уже винил себя, что послал костоломов на столь ответственное задание. Но себя винить Раду долго не мог:
   (— да и плевать с высокой колокольни, разыщу я брата, обязательно разыщу)
   А пока, почему бы не пройтись по ликующей Москве, кем-нибудь закусить под шумок?! Почему бы еще разок не посетить убежище и все там внимательно осмотреть?! Глядишь, найдется какая-нибудь зацепка — ему ведь так везет в последнее время…
   Сказано — сделано. И вот уже компания их трех вампиров уверенно вышагивает по вечерним московским улицам, на которые, как червяки после дождя, выползли отряды нищих и попрошаек, а также многочисленные проститутки. По случаю столь знаменательного события все выходные и бюллетени отменялись. Не время болеть и отдыхать в эти золотые часочки. И это правильно, как любил говаривать всем известный товарищ-господин, ибо на радостях мы всегда щедрее и эмоциональнее обычного.
   Раду, весьма сдержанно относящийся к людским порокам и добродетелям, искренни считал, что лучше ПАперть и ПАнель, чем ПАшня, тем более русская, тем более чем ПАрапет моста, с которого сигаешь от безысходности. И он не подыгрывал мировому злу, о коотором знал лишь понаслышке, а действительно так считал. Что же касается победы демократии, тут Раду являл откровенный пессимизм:
   — чего вы ликуете?! нахлебаетесь еще горя с Борисом-победителем…)
   У метро Парк Культуры клянчили деньги несколько бездомных нахальных мальчишек. Зачуханные, оборванные, а глаза такие — маму родную за грош продадут. Особенно выделялся худощавый пацаненок с плакатиком на шее:

   Люди добрые!
   Падайте Хреста ради
   Жертви Чернобаля

   Люди добрые, примерно один из ста, останавливались перед просителем и старательно рылись в кошельках, выискивая копеечку помельче. Раду же сунул руку в карман и извлек первую попавшуюся купюру — сто рублей. В отличии от большинства дарителей он не верил, что на том свете зачтется, а действовал от души. От своей специфической души. И разве он виноват, что глупый мальчишка не спрятал банкноту поглубже, а начал гордо ее демонстрировать менее удачливым попрошайкам:
   (— вот какой я крутой клянча! вот сколько дали!)
   Обделенные рассудили иначе — деньги дали на всех, на всю братву. Началась потасовка, мальчишку побили, деньги отняли…
   Раду стоял поодаль, с неподдельным интересом наблюдал за классической сценой:
   (— вот как бог наказывает человеческую гордыню, он вообще очень любит наказывать…)
   Вдруг Раду неожиданно кто-то дернул за рукав, словно старого знакомого. Рядом с ним стоял и светился, как новогодняя елка, недавний попутчик по самолету, толстяк и коммерсант. Он был слегка навеселе:
   — Здравствуйте, здравствуйте… Как поживаете?
   — Неплохо. А вы?
   — О, просто замечательно. Установил много ценных коммерческих контактов. Да и путч помог.
   — Это чем же?
   — Ну, во-первых, 19-го отменили международные рейсы, а то я очень сильно нервничал перед полетом. А во-вторых, во время демонстрации познакомился с одной очаровательной русской девушкой. Говорит, что полюбила с первого взгляда. Кстати, а где ваши птички?
   (— да вот, оглянись, прямо за тобой два мордоворота)
   — Улетели. Открыли защелку клетки и упорхнули.
   — Ай-яй-яй! Ну да ладно, побежал на свидание. Я с утра аж десять таблеток Прометея выпил, — толстяк хитро подмигнул: — чтобы лучше стоял. Еще лучше!
   — Счастливый… — почему-то подумал Раду: — мне бы твои заботы… Ну да пора возвращаться на землю:
   Потом он обратился к Нику:
   — Нику, теперь я хочу лично заглянуть в подвал, где вы нашли Ладонь. Еще раз все внимательно осмотреть.
   — Ты что, нам не доверяешь — каждый сантиметр облазили, в каждую щель заглянули…
   — Короче, рассказывайте, как пройти, а лучше нарисуйте.
   Нику, как более продвинутый по части черчения, послушно разложился на скамейке, вытащил из кармана клочок бумаги и начал рисовать план.
   — Может, пойдем вместе? Мы и покажем.
   — Нет, не вместе, не вместе. Нечего вам светиться. Сейчас у всех документы проверяют, а вы — самые настоящие нелегалы. Могут принять за агентов мирового коммунизма и морду набить. Так что лучше поспешите к Ерофею, водичку смените, а я скоро вернусь. Вопросы есть?
   Вопросов не было и на том компания распалась. Братья поспешили домой, а Раду отправился в сторону убежища.

ПОСЛЕДНЯЯ ОХОТА

   Старшего сержанта Виктора Фролова, отличника боевой и политической подготовки, сильно разочаровала трусость и нерешительность командования. Оно так и не отдало правильного приказа, «наградив» его за три дня и три ночи, проведенных в неудобном танке, лишь глазеющими зеваками, очкастыми агитаторами с листовками и любопытствующими детишками, бесстрашно залезающими на броню. И это все? А он-то надеялся проявить силу, расстрелять или задавить какую-нибудь сытую холеную буржуйскую рожу. Увы! Большинство командиров продалось со всеми потрохами, поменяло красный цвет на цвет доллара и предпочитало бездействовать. Вот и дождались.
   Чуть позже прошел слух об аресте Вязова и прочих путчистов. А он то, наивный, думал до конца службы прятаться за министром, как за каменной стеной. Сливки со знакомства снимать. Теперь эта стена начала рушиться, а вместе с ней и акции Вязовского протеже. Витя уже едва успевал уворачиваться от первых обломков:
   — Ну что, Витек, твоего-то другана в тюрягу на перевоспитание отправили!
   — Да, нехорошо, брат… С врагом народа общался… За это по головке не погладят.
   — Вот помяни, вернемся в часть, отберут твой танк. На какую-нибудь рухлядь пересадят, а то вообще в мастерскую отправят гусеницы клепать.
   Эти шуточки донельзя задевали самолюбие Витька и даже пугали. Так ведь оно и бывает — паны дерутся, у холопов чубы трещат. Скверно стало на душе, очень скверно. Рушился мир, таяли иллюзии, жестокая реальность хватала за горло. Да, именно за горло, которое вдруг захотелось промочить. Даже не промочить, а обжечь. Тут-то и пригодится бутылка водки, подаренная пострадавшим от демократии.
   Витек даже слегка прослезился от неожиданно .нахлынувшей жалости и к самому себе, и к щедрому бомжу:
   (— эх, братишка… не судьба тебе выбраться из люка в нормальную квартиру. Продали нас, сволочи…).
   Вытащив заветную поллитровку из укромного местечка, Витя незаметно зашел во двор близлежащего дома и почти залпом все высосал. Запросто. Без закуски. Без удовольствия. Через несколько минут в голове поплыло, а губы начали непроизвольно бормотать. Подслушай кто-нибудь этот алкогольный бред, не будь дураком, позвал бы на помощь, чтобы схватили «съехавшего» сержанта, да поблизости никого не оказалось:
   — А плевать! А в рот! Может для кого и завершилось, не для меня. Устрою свою охоту, самостоятельно отдам приказ стальному другу. Вот так-то! Я найду двуногую крысу и раздавлю ее напрочь. А потом танк остановлю и выгляну посмотреть из люка на мокрое пятно на асфальте. Сначала издалека. А потом поближе, дабы в деталях.
   Плохо, развалясь на башне, криво бренчал на гитаре Ваше благородие, госпожа удача. Похоже, лично его политическая ситуация совершенно не волновала, похоже, не в прок пошли ему лекции Витька, который уже не скрывал своего раздражения:
   — Эй, Плохо, сваливай на землю!
   — Зачем это?
   — Надо мне отъехать, поехать…
   Язык у Витька основательно заплетался, а глаза смотрели в разные стороны и никак не могли сфокусироваться. Плохо удивился:
   — Ты где это успел набрался?
   — Где набрался, там уже пусто. Ну, мне еще раз повторить приказ?
   Кулаки у Вити серьезные, и Плохо предпочел спрыгнуть. Хотя, с другой стороны…
   Про другую сторону происходящего Плохо слишком долго думал, ибо Витек уже лихо прыгнул в танк, уверенно включил двигатель и с ревом тронулся с места. Да, мастерство не пропьешь! Никто не успел опомниться, как подняв столбы пыли, стальное чудовище скрылось за углом.
   Всего-то чуть-чуть успел проехать Охотник, а уже показалась первая мишень. Ничего не подозревая, она медленно продвигалась по улице — высокий мужик, смотрящий в какую-то бумажку:
   (— и где этот проклятый люк? прямо, потом налево и ещё раз налево, ну и план! как здесь говорят, без поллитра не разберешься…)
   Будь на дворе светло, да поприличней оптика, Витек увидел бы крючковатый нос мужика и, не будь столь пьян, теоретическую бы подвел базу:
   (— нацмен или жид. давить, как клопов!)
   Но сейчас ему все равно, кого и как давить — хоть самого Вязова. Он собирался выиграть заочный спор с самоубийцей Колькой и от этой мысли аж заулыбался.
   До цели, все еще не замечавшей надвигающейся опасности, оставалось буквально несколько метров и Охотник уже предвкушал первую жертву, как мужчина неожиданно ловко отпрыгнул в сторону — прямо сальто-мортале какое-то исполнил. Словно и не отпрыгнул, а по воздуху перелетел.
   Это только раззадорило танкиста:
   (— ничего, циркач, я с тобой сейчас разделаюсь!)
   Танк со скрежетом развернулся, боком врезался в столб электропередач и согнул его. Витя больно ударился о какую-то железяку — до чего же неудобно место механика-водителя! Из рассеченной брови брызнула кровь, только прибавившая злости и агрессивности.
   Между тем, объект охоты отбежал на десяток метров и поманил танк пальцем. Не танк, конечно, а его водителя. А это уже вызов, это уже война безо всяких компромиссов.
   Встревоженные сослуживцы Фролова тем временем тоже не дремали. Весть о пьяном танке уже разнеслась по отделениям милиции, по военной прокуратуре, по штабу Московского военного округа. Трезвонили и жильцы домов, под окнами которых происходило сафари. Несколько милицейский машин уже прибыло к месту событий, но что они могли сделать супротив пятидесятитонной дуры?
   Едва завидев подмогу, Раду прекратил игры в кошки-мышки, стоившие городской казне трех сбитых фонарных столбов и карманам автолюбителей нескольких раздавленных легковушек. Он завернул за, угол, решив до конца досмотреть интересное представление. Какой у этого шоу будет конец?
   (— не люблю хороших концов! почему бы не проучить негодника, чтобы не повадно было?!)
   Витя же, потерял из вида верткого мужика, недолго огорчался. Чем не цель ментовские машины с проблесковыми маячками и сиренами? Он погнался за одной и так грамотно задел боком, что тачка отлетела метров на двадцать и перевернулась на крышу. Испуганные пассажиры в погонах, потирая ссадины и ушибы и поправляя фуражки, бросились врассыпную. Но танкист и не собирался их давить, эту мелюзгу, он уже преследовал другую четырехколесную болтунишку, орущую в мегафон:
   — Солдат Фролов, остановитесь!
   (— никакой я не солдат! я генерал!)
   Пока все гадали, как остановить махину, во время одного из пируэтов она въехала в угол старого двухэтажного здания, рухнувшего прямо на танк и покрывшего его слоем столетней штукатурки и сгнивших перекрытий. Проблем-то очиститься — дай задний ход и продолжай куражиться, но мочевой пузырь подвел, да и пьяная голова барахлила. Дав задний ход и разбросав обломки здания, Витя зачем-то остановился и вылез из люка. Не зачем-то, а помочиться.
   — Фролов, ты на прицеле. Стоять и не двигаться. Мы не шутим, будем стрелять!
   Хмель из мозга уже слегка испарилась и проштрафившийся солдатик готов был выполнить приказ. Какая-никакая, а власть! Набедокурил он, конечно, основательно, но вроде никого не убил. Ну год дисбата вкатят, ну три, делов-то на пять копеек, уж как-нибудь перекантуется…
   Так бы все и закончилось, скучно и неинтересно, но в соседнем переулке Витя краем глаза узрел «циркача», с мерзкой ухмылкой наблюдающего за происходящим и делающего неприличные знаки. Звериная ярость, хуже всякой водяры, помутила сознание Вити и швырнула его в направлении шутника, дабы без всякого танка, без всяких гусениц, а своими руками задавить. Это был рывок спринтера, рывок несостоявшегося рекордсмена мира…
   Витя Фролов не сразу понял, почему так больно обожгло ему спину, ноги, ягодицы. Не сразу понял, что это за смешные железные цилиндрики пронзительно засвистели возле самого уха и один за другим начали расплющиваться о броню, выбивая искры. А когда понял, было уже поздно. Взорванное десятками пуль, его молодое тело все еще цеплялось за жизнь, но как уцепишься за вытекающую кровь? Это посложнее, чем опытному альпинисту за отвесную скалу. Как за эту самую жизнь уцепишься, если даже десяти пальцев не хватит, чтобы заткнуть все дырки?! Эх, Гарвей, Гарвей…
   Удовлетворившись кровавым финалом, Раду почел за лучшее незаметно ретироваться с поля боя и вернуться на квартиру, отдышаться и поделиться впечатлениями. Да и из общих соображений требовалось переждать несколько часов, пока все уляжется. Да и план местности потерялся, а с этими перебежками и ориентировка сбилась.
   Братья азартно дулись в подкидного дурака и вяло поинтересовались, как успехи:
   — Нет успехов. Зато почти как на войне побывал. Какой-то бухой шизик на танке едва в лепешку не превратил — спасибо милиции, взяла огонь на себя.
   — Моя милиция меня бережет — вставил Нику.
   — Вот именно. На этот раз пойдем вместе, потерял я план. Да и разобраться в этих каракулях сложно.