И уж Бог знает как случилось, что попался кому-то под руку молчаливый Свечной Огарок… Где удалось ему пережить все изменения в доме, так и осталось загадкой. Его покрутили в руках и хотели выбросить в мусоропровод, но неожиданно помедлили, поставили в дорогой подсвечник и зажгли.
Пламя вспыхнуло так ярко, что встроенные в потолок прожекторы отключились один за другим, осознав полную свою ненадобность, – и дом погрузился в непроглядную мглу. Только крохотный огонёк свечи трепетал в бескрайнем пространстве, – то и дело мерцая и выхватывая из темноты прошлого покосившийся письменный стол, который казался приготовившимся к прыжку драконом, растрёпанную софу – похожую на разлёгшееся на полу чудовище, и колченогий торшер с замысловатым абажуром – ведьму на метле, собирающуюся в полёт…
– Вы только взгляните… – тихо сказал кто-то, – как же она была прекрасна, наша старая жизнь! Как таинственна и как загадочна!…
Но в последний раз вспыхнул огонек Свечного Огарка – и не стало никакого Свечного Огарка… только маленькая лужица воска вокруг дорогого подсвечника.
Встроенные в потолок прожекторы, почуяв неладное, зажглись во всю мощь… и в их надёжном свете кожаная мебель отчётливо проступила простотой и удобством форм, картины на стенах снова охотно предъявили свои квадраты и треугольники всем желающим.
Новая жизнь продолжалась…
ПОЗОЛОЧЕННАЯ РАМА
ЛЕСТНИЧКА НАВЕРХ
МАЛЕНЬКОЕ СКВЕРНОЕ СЛОВО
ОДНОРАЗОВЫЙ СТАКАНЧИК
СТРЕЛА, ПУЩЕННАЯ ИЗ ЛУКА
Пламя вспыхнуло так ярко, что встроенные в потолок прожекторы отключились один за другим, осознав полную свою ненадобность, – и дом погрузился в непроглядную мглу. Только крохотный огонёк свечи трепетал в бескрайнем пространстве, – то и дело мерцая и выхватывая из темноты прошлого покосившийся письменный стол, который казался приготовившимся к прыжку драконом, растрёпанную софу – похожую на разлёгшееся на полу чудовище, и колченогий торшер с замысловатым абажуром – ведьму на метле, собирающуюся в полёт…
– Вы только взгляните… – тихо сказал кто-то, – как же она была прекрасна, наша старая жизнь! Как таинственна и как загадочна!…
Но в последний раз вспыхнул огонек Свечного Огарка – и не стало никакого Свечного Огарка… только маленькая лужица воска вокруг дорогого подсвечника.
Встроенные в потолок прожекторы, почуяв неладное, зажглись во всю мощь… и в их надёжном свете кожаная мебель отчётливо проступила простотой и удобством форм, картины на стенах снова охотно предъявили свои квадраты и треугольники всем желающим.
Новая жизнь продолжалась…
ПОЗОЛОЧЕННАЯ РАМА
Ох, если бы Вы видели эту Позолоченную Раму! Она была такой огромной, что впору только во дворце каком-нибудь вешать – так нет же, повесили в жилом, извините за выражение, помещении… Причём всё, что висело на стене до этого, сразу же, конечно, пришлось убрать: Позолоченная Рама заняла собой всю стену целиком. И, между прочим, стены даже еле хватило: будь стена на миллиметр короче, Позолоченная Рама не поместилась бы.
– Слава Богу! – вздохнули все, когда она наконец поместилась и, между прочим, застонала при этом так, как если бы ей переломали все кости.
– Ну, что же… – сказала Позолоченная Рама, выждав, пока домочадцы, налюбовавшись заключённой в ней картиной, разошлись по делам. – Посмотрим, посмотрим, что это я тут обрамляю!
А обрамляла она один замечательный натюрморт. Хоть вы, конечно, знаете, что такое «натюрморт», рассказать о таком натюрморте всё-таки стоит. На нём – как и вообще на картинах, которые называются «натюрморты», – не было, конечно, ни людей, ни природы… а были только овощи, фрукты и всякие вещи, но зато что это была за красота!
Пара отменных золотых яблок в центре, с десяток изумительных мелких абрикосов, небрежно разбросанных по столу, три грациозные виноградные грозди, свисавших из небольшой фруктовой вазы на переднем плане… И ещё – мраморная голова какого-то Великого Мыслителя, это уже на заднем плане, и стопка книг. А кроме того, стакан в золотом подстаканнике – и рядом с ним, на столе, золотая ложечка и маленькая ажурная тарелочка с аккуратно надкушенным поджаристым сухариком! Одним словом, совершенное загляденье…
– Такой потрясающей живописи тут ещё никогда не бывало! – произнесла Хрустальная Люстра, счастливая оттого, что ей выпала честь отражать в своих хрусталиках хотя бы некоторые из предметов, изображённых на картине.
– Вы правы, – хриплым от волнения голосом ответил Старый Граммофон. – Теперь в этой комнате всегда будет праздник!
Остальные молчали, восхищённо любуясь картиной. А о Позолоченной Раме не было сказано ни слова. Придирчиво осмотрев всё, что она обрамляла – до последней мелочи, – Позолоченная Рама тяжело вздохнула и сказала:
– Да-а-а… пожалуй, многовато мне приходится обрамлять. И кому только могло прийти в голову напичкать меня такими увесистыми предметами? Одна эта дурацкая голова Великого Мыслителя чего стоит… и книги, да ещё целая стопка! Надо же было додуматься – так перегрузить хрупкую раму!
Ну, положим, хрупкой-то Позолоченную Раму никак нельзя было назвать… Рама эта была дубовой, а стало быть, довольно тяжёлой. И очень помпезной! Она, в сущности, не так хорошо и подходила к заключённому в ней натюрморту, потому что отвлекала от него внимание… да ещё и сияла, как только что начищенный самовар! Только что ж тут поделаешь: все позолоченные рамы испокон веков убеждены в том, что это на них приходят смотреть зрители!…
– Ну, начнём… – деловито сказала Позолоченная Рама – себе сказала: с ней ведь в комнате никто не разговаривал. – Пора приниматься за дело. Если я сама не облегчу свою участь – никто не поможет!
И сразу после этих слов стопка книг полетела на пол, а на картине, рядом с мраморной головой Великого Мыслителя, образовалось пустое место.
– Вот так-то лучше! – крякнула Позолоченная Рама и распорядилась в пространство: – Уберите книги с пола!
Впрочем, выполнить её приказ было некому: домочадцы, как сказано, давно разошлись по своим делам.
– Что она себе позволяет? – в панике спросила Хрустальная Люстра, обращаясь к Старому Граммофону. Но тот в ответ только покачал своей едва державшейся трубой и послал Хрустальной Люстре взгляд, полный боли.
– Теперь перейдём к этой дурацкой голове Великого Мыслителя, – решила Позолоченная Рама – и, напрягшись, выпихнула мраморную голову за свои пределы. Голова со страшным грохотом упала на пол и раскололась на части. А задний план картины почти совсем опустел.
– Тут ещё шторка какая-то пыльная! – Позолоченная Рама чихнула, обнаружив на заднем плане занавес из тёмно-красного бархата. Понятное дело, занавес тоже полетел за пределы рамы и, падая на пол, накрыл стопку книг и осколки мраморной головы Великого Мыслителя.
– Вот здорово получилось! – обрадовалась Позолоченная Рама. – Теперь хоть их там, внизу, не видно…
– Остановитесь! – не выдержала Хрустальная Люстра, подрагивая всеми своими хрусталиками.
Даже не удостоив её взглядом, Позолоченная Рама прикинула на глаз, не слишком ли много в ней фруктов, установила, что, пожалуй, всё-таки слишком, и принялась выбрасывать один за другим… да так увлеклась, что скоро все фрукты оказались на полу – раскатившись в разные стороны.
Теперь на картине были только небольшая ваза из-под винограда, стакан в золотом подстаканнике, рядом золотая ложечка да ещё маленькая ажурная тарелочка, на которой беспокойно ёрзал аккуратно надкушенный поджаристый сухарик!
– Оставлю одни золотые вещи, – присмотревшись ко всему этому, объявила Позолоченная Рама. – А сухарик, пожалуй, съем.
Услышав такие ее слова, поджаристый сухарик сам пулей вылетел за пределы Позолоченной Рамы, а вслед за ним – ваза, стакан и тарелочка. Картина опустела: на ней уже не было ничего, кроме золотого подстаканника и золотой ложечки.
– Ну, не красота ли? – сама себе сказала Позолоченная Рама и победоносно огляделась по сторонам.
На неё смотрели с ужасом.
…а вечером в доме держали семейный совет. Никто не мог понять, как получилось, что почти все изображённые на картине предметы выпали из рамы, однако решили, что для одного золотого подстаканника и для одной золотой ложечки эта Позолоченная Рама слишком велика. Её сняли со стены и, вынув остатки картины, отнесли на чердак.
Там Позолоченная Рама стоит и до сих пор – совершенно пустая.
– Слава Богу! – вздохнули все, когда она наконец поместилась и, между прочим, застонала при этом так, как если бы ей переломали все кости.
– Ну, что же… – сказала Позолоченная Рама, выждав, пока домочадцы, налюбовавшись заключённой в ней картиной, разошлись по делам. – Посмотрим, посмотрим, что это я тут обрамляю!
А обрамляла она один замечательный натюрморт. Хоть вы, конечно, знаете, что такое «натюрморт», рассказать о таком натюрморте всё-таки стоит. На нём – как и вообще на картинах, которые называются «натюрморты», – не было, конечно, ни людей, ни природы… а были только овощи, фрукты и всякие вещи, но зато что это была за красота!
Пара отменных золотых яблок в центре, с десяток изумительных мелких абрикосов, небрежно разбросанных по столу, три грациозные виноградные грозди, свисавших из небольшой фруктовой вазы на переднем плане… И ещё – мраморная голова какого-то Великого Мыслителя, это уже на заднем плане, и стопка книг. А кроме того, стакан в золотом подстаканнике – и рядом с ним, на столе, золотая ложечка и маленькая ажурная тарелочка с аккуратно надкушенным поджаристым сухариком! Одним словом, совершенное загляденье…
– Такой потрясающей живописи тут ещё никогда не бывало! – произнесла Хрустальная Люстра, счастливая оттого, что ей выпала честь отражать в своих хрусталиках хотя бы некоторые из предметов, изображённых на картине.
– Вы правы, – хриплым от волнения голосом ответил Старый Граммофон. – Теперь в этой комнате всегда будет праздник!
Остальные молчали, восхищённо любуясь картиной. А о Позолоченной Раме не было сказано ни слова. Придирчиво осмотрев всё, что она обрамляла – до последней мелочи, – Позолоченная Рама тяжело вздохнула и сказала:
– Да-а-а… пожалуй, многовато мне приходится обрамлять. И кому только могло прийти в голову напичкать меня такими увесистыми предметами? Одна эта дурацкая голова Великого Мыслителя чего стоит… и книги, да ещё целая стопка! Надо же было додуматься – так перегрузить хрупкую раму!
Ну, положим, хрупкой-то Позолоченную Раму никак нельзя было назвать… Рама эта была дубовой, а стало быть, довольно тяжёлой. И очень помпезной! Она, в сущности, не так хорошо и подходила к заключённому в ней натюрморту, потому что отвлекала от него внимание… да ещё и сияла, как только что начищенный самовар! Только что ж тут поделаешь: все позолоченные рамы испокон веков убеждены в том, что это на них приходят смотреть зрители!…
– Ну, начнём… – деловито сказала Позолоченная Рама – себе сказала: с ней ведь в комнате никто не разговаривал. – Пора приниматься за дело. Если я сама не облегчу свою участь – никто не поможет!
И сразу после этих слов стопка книг полетела на пол, а на картине, рядом с мраморной головой Великого Мыслителя, образовалось пустое место.
– Вот так-то лучше! – крякнула Позолоченная Рама и распорядилась в пространство: – Уберите книги с пола!
Впрочем, выполнить её приказ было некому: домочадцы, как сказано, давно разошлись по своим делам.
– Что она себе позволяет? – в панике спросила Хрустальная Люстра, обращаясь к Старому Граммофону. Но тот в ответ только покачал своей едва державшейся трубой и послал Хрустальной Люстре взгляд, полный боли.
– Теперь перейдём к этой дурацкой голове Великого Мыслителя, – решила Позолоченная Рама – и, напрягшись, выпихнула мраморную голову за свои пределы. Голова со страшным грохотом упала на пол и раскололась на части. А задний план картины почти совсем опустел.
– Тут ещё шторка какая-то пыльная! – Позолоченная Рама чихнула, обнаружив на заднем плане занавес из тёмно-красного бархата. Понятное дело, занавес тоже полетел за пределы рамы и, падая на пол, накрыл стопку книг и осколки мраморной головы Великого Мыслителя.
– Вот здорово получилось! – обрадовалась Позолоченная Рама. – Теперь хоть их там, внизу, не видно…
– Остановитесь! – не выдержала Хрустальная Люстра, подрагивая всеми своими хрусталиками.
Даже не удостоив её взглядом, Позолоченная Рама прикинула на глаз, не слишком ли много в ней фруктов, установила, что, пожалуй, всё-таки слишком, и принялась выбрасывать один за другим… да так увлеклась, что скоро все фрукты оказались на полу – раскатившись в разные стороны.
Теперь на картине были только небольшая ваза из-под винограда, стакан в золотом подстаканнике, рядом золотая ложечка да ещё маленькая ажурная тарелочка, на которой беспокойно ёрзал аккуратно надкушенный поджаристый сухарик!
– Оставлю одни золотые вещи, – присмотревшись ко всему этому, объявила Позолоченная Рама. – А сухарик, пожалуй, съем.
Услышав такие ее слова, поджаристый сухарик сам пулей вылетел за пределы Позолоченной Рамы, а вслед за ним – ваза, стакан и тарелочка. Картина опустела: на ней уже не было ничего, кроме золотого подстаканника и золотой ложечки.
– Ну, не красота ли? – сама себе сказала Позолоченная Рама и победоносно огляделась по сторонам.
На неё смотрели с ужасом.
…а вечером в доме держали семейный совет. Никто не мог понять, как получилось, что почти все изображённые на картине предметы выпали из рамы, однако решили, что для одного золотого подстаканника и для одной золотой ложечки эта Позолоченная Рама слишком велика. Её сняли со стены и, вынув остатки картины, отнесли на чердак.
Там Позолоченная Рама стоит и до сих пор – совершенно пустая.
ЛЕСТНИЧКА НАВЕРХ
Вы, конечно, знаете, чем измеряются лестницы – лестницы измеряются маршами. Это так части лестницы называются: допустим, идёт себе лестница и идёт – и вдруг ка-а-ак повернёт направо! Это значит, что вы промаршировали один марш и что теперь новый марш начинается. Потому и говорят: это двухмаршевая лестница, если лестница с поворотом. А бывают ещё трехмаршевые лестницы, четырёхмаршевые и так далее… но все они слишком длинные, и про них долго рассказывать.
Я лучше расскажу вам про короткую Лестничку Наверх, которая и состояла-то всего только из одного марша. Правда – в отличие от вас, которые теперь знают, чем лестницы измеряются, – сама Лестничка Наверх никогда не слышала о том, чем они измеряются… такая уж это была непросвещённая лестничка. Хоть она и состояла всего-навсего из одного марша, а это, казалось бы, совсем легко запомнить!
Лестничка Наверх вела в мансарду. Если вам неизвестно, что такое «мансарда», – это ничего: мансарды совсем не в каждом доме бывают. Они в старых домах бывают, да и то лишь иногда: мансарда – это такая пристроечка сверху на доме. Не второй этаж, а только пристроечка, где внутри комната с низким потолком… уютная весьма.
Вот наша Лестничка Наверх туда и вела. Спросишь её, бывало:
– Куда ведёшь, Лестничка Наверх?
А она и отвечает:
– В мансарду!
Иногда даже смешно получалось: не все ведь знают, что мансарда – это такая пристроечка, и начинают думать, думать: куда же, дескать, эта Лестничка Наверх ведёт, в какие такие края неизвестные?
И некоторые по ней подниматься даже боялись: кто её знает, ещё заведёт куда-нибудь не туда! Но это они, кстати, зря: такая милая Лестничка Наверх, конечно, куда-нибудь «не туда» завести не могла. Её, между прочим, даже всегда специально гостям представляли:
– А тут, – говорили, – у нас лестничка наверх.
Вот Лестничка Наверх и думала, что это имя у неё такое – Лестничка Наверх – и что имени этого вполне достаточно, чтобы с ней познакомиться.
Но однажды она услышала, как какому-то Старенькому Гостю говорят:
– А тут у нас лестничка наверх. Не бойтесь, она недлинная: всего один марш.
Лестничка Наверх, конечно, не поняла, при чём тут марш, и поспешила спросить:
– Как это… один марш?
Ей и объяснили, что лестницы измеряются маршами и что она, стало быть, одномаршевая. Лестничка Наверх сразу глубоко задумалась, а когда Старенький Гость стал подниматься по ней, сказала ему:
– Извините, пожалуйста, дорогой Старенький Гость, но мне кажется, что я всё-таки измеряюсь не маршами.
– А чем же Вы измеряетесь? – даже остановился на полпути Старенький Гость: уж ему-то было доподлинно известно, что все лестницы на свете измеряются маршами!
– Пока ещё не знаю, чем… – призналась ему Лестничка Наверх. – Но точно не маршами. Марши… они для военных. И для тех, кто в походе. А я тут совсем ни при чём!
– Вот тебе раз… – сказал Старенький Гость. – Как же по Вам тогда ходить? Маршировать-то, получается, нельзя!
– Да уж, – согласилась Лестничка Наверх, – лучше не маршировать… если Вы, конечно, не военный и не в походе.
– Нет-нет, я не военный и не в походе, – поспешил заверить её Старенький Гость. – Я мирный учитель литературы. Но Вы, дорогая Лестничка Наверх, всё-таки сосредоточьтесь, пожалуйста, и решите, чем Вы измеряетесь, чтобы я знал, как по Вам дальше идти!
Лестничка Наверх сосредоточилась изо всех сил и наконец решила:
– Пусть все другие лестницы на свете измеряются маршами. А я буду измеряться вальсами. И поскольку я прямая, то есть без поворотов, можно сказать, что во мне один вальс. Я Одновальсовая Лестничка Наверх.
Тут уж сосредоточиться пришлось Старенькому Гостю.
– Маршировать-то я хорошо умею, – размышлял он. – А когда-то умел, конечно, и вальс танцевать, только это было очень давно… Даже не знаю, получится ли у меня теперь.
– Конечно получится! – убеждённо сказала Одновальсовая Лестничка Наверх. – Когда идёшь по лестнице в один вальс, этот вальс сам собой получается.
И у Старенького Гостя действительно сам собой получился вальс – правда, только один вальс, но больше от него и не требовалось. Зато в этом своем вальсе Старенький Гость мгновенно взлетел к самой мансарде – и там, в мансарде, его даже не узнали: настолько он за один вальс помолодел!
С тех пор гости в доме не переводились. Ещё бы – кому же не хочется помолодеть за один вальс! И каждый, приходя в дом, первым делом спешил в мансарду, вальсируя по Одновальсовой Лестничке Наверх, а там…
А там начиналась уже совсем другая жизнь, о которой надо писать уже совсем другую сказку.
Я лучше расскажу вам про короткую Лестничку Наверх, которая и состояла-то всего только из одного марша. Правда – в отличие от вас, которые теперь знают, чем лестницы измеряются, – сама Лестничка Наверх никогда не слышала о том, чем они измеряются… такая уж это была непросвещённая лестничка. Хоть она и состояла всего-навсего из одного марша, а это, казалось бы, совсем легко запомнить!
Лестничка Наверх вела в мансарду. Если вам неизвестно, что такое «мансарда», – это ничего: мансарды совсем не в каждом доме бывают. Они в старых домах бывают, да и то лишь иногда: мансарда – это такая пристроечка сверху на доме. Не второй этаж, а только пристроечка, где внутри комната с низким потолком… уютная весьма.
Вот наша Лестничка Наверх туда и вела. Спросишь её, бывало:
– Куда ведёшь, Лестничка Наверх?
А она и отвечает:
– В мансарду!
Иногда даже смешно получалось: не все ведь знают, что мансарда – это такая пристроечка, и начинают думать, думать: куда же, дескать, эта Лестничка Наверх ведёт, в какие такие края неизвестные?
И некоторые по ней подниматься даже боялись: кто её знает, ещё заведёт куда-нибудь не туда! Но это они, кстати, зря: такая милая Лестничка Наверх, конечно, куда-нибудь «не туда» завести не могла. Её, между прочим, даже всегда специально гостям представляли:
– А тут, – говорили, – у нас лестничка наверх.
Вот Лестничка Наверх и думала, что это имя у неё такое – Лестничка Наверх – и что имени этого вполне достаточно, чтобы с ней познакомиться.
Но однажды она услышала, как какому-то Старенькому Гостю говорят:
– А тут у нас лестничка наверх. Не бойтесь, она недлинная: всего один марш.
Лестничка Наверх, конечно, не поняла, при чём тут марш, и поспешила спросить:
– Как это… один марш?
Ей и объяснили, что лестницы измеряются маршами и что она, стало быть, одномаршевая. Лестничка Наверх сразу глубоко задумалась, а когда Старенький Гость стал подниматься по ней, сказала ему:
– Извините, пожалуйста, дорогой Старенький Гость, но мне кажется, что я всё-таки измеряюсь не маршами.
– А чем же Вы измеряетесь? – даже остановился на полпути Старенький Гость: уж ему-то было доподлинно известно, что все лестницы на свете измеряются маршами!
– Пока ещё не знаю, чем… – призналась ему Лестничка Наверх. – Но точно не маршами. Марши… они для военных. И для тех, кто в походе. А я тут совсем ни при чём!
– Вот тебе раз… – сказал Старенький Гость. – Как же по Вам тогда ходить? Маршировать-то, получается, нельзя!
– Да уж, – согласилась Лестничка Наверх, – лучше не маршировать… если Вы, конечно, не военный и не в походе.
– Нет-нет, я не военный и не в походе, – поспешил заверить её Старенький Гость. – Я мирный учитель литературы. Но Вы, дорогая Лестничка Наверх, всё-таки сосредоточьтесь, пожалуйста, и решите, чем Вы измеряетесь, чтобы я знал, как по Вам дальше идти!
Лестничка Наверх сосредоточилась изо всех сил и наконец решила:
– Пусть все другие лестницы на свете измеряются маршами. А я буду измеряться вальсами. И поскольку я прямая, то есть без поворотов, можно сказать, что во мне один вальс. Я Одновальсовая Лестничка Наверх.
Тут уж сосредоточиться пришлось Старенькому Гостю.
– Маршировать-то я хорошо умею, – размышлял он. – А когда-то умел, конечно, и вальс танцевать, только это было очень давно… Даже не знаю, получится ли у меня теперь.
– Конечно получится! – убеждённо сказала Одновальсовая Лестничка Наверх. – Когда идёшь по лестнице в один вальс, этот вальс сам собой получается.
И у Старенького Гостя действительно сам собой получился вальс – правда, только один вальс, но больше от него и не требовалось. Зато в этом своем вальсе Старенький Гость мгновенно взлетел к самой мансарде – и там, в мансарде, его даже не узнали: настолько он за один вальс помолодел!
С тех пор гости в доме не переводились. Ещё бы – кому же не хочется помолодеть за один вальс! И каждый, приходя в дом, первым делом спешил в мансарду, вальсируя по Одновальсовой Лестничке Наверх, а там…
А там начиналась уже совсем другая жизнь, о которой надо писать уже совсем другую сказку.
МАЛЕНЬКОЕ СКВЕРНОЕ СЛОВО
Если кому-то говорят: «Не сквернословьте, пожалуйста!», – значит, этот кто-то произнёс слово, которое нельзя произносить. Есть в мире такие слова, которые нельзя произносить. Они называются «скверные». Правда, вряд ли нам ответят на вопрос, почему их нельзя произносить. А раз так – не будем спрашивать… не очень-то и хочется!
Между прочим, тут самое странное вот что… Все знают: скверные слова нельзя произносить, а нет-нет возьмут да и произнесут. Как-то так получается… многие даже говорят, будто само собой получается! Дескать, живёшь себе – и совсем не хочешь произнести скверное слово, а хочешь произносить только хорошие и прекрасные слова – и даже произносишь их всё время… Но вдруг – на тебе: само собой произносится скверное слово! Прямо хоть плачь…
Так, во всяком случае, было рассказано одному Маленькому Скверному Слову – так оно это и запомнило. А когда запомнило, то сразу же дало себе обещание: никогда и ни за что не произноситься.
Кстати, Маленькое Скверное Слово не знало, что оно означает. Пыталось выяснить, да все только опускали глаза и говорили: «Мы тебе это когда-нибудь потом объясним». А потом всегда забывали…
Время от времени – слыша, как произносятся другие слова, – Маленькое Скверное Слово задумывалось: «А интересно всё-таки, как оно бывает – про-из-но-сить-ся? Вот повезло же некоторым словам! Особенно «да» и «нет»: подумать только, тоже ведь совсем коротенькие, а не скверные… Они на каждом шагу произносятся – без конца только их слышишь… Иногда даже дважды подряд: «да-да» – или «нет-нет». А то и трижды: «нет, нет и ещё раз нет!» – это обычно очень громко говорится. А меня и один раз произнести нельзя, даже и тихо нельзя – язык отсохнет!»
Как это – «язык отсохнет», Маленькое Скверное Слово, конечно, тоже не знало – просто когда-то услышало, что Одна Мама сказала Одному Сыну, который почти уже начал произносить Маленькое Скверное Слово: «Смотри, язык отсохнет». И Один Сын сразу же прекратил произносить Маленькое Скверное Слово, и хоть рот уже было открыл, всё равно не произнёс. Само же Маленькое Скверное Слово и подавно не произнеслось: оно ведь себе обещание дало и обещание это держало. Тем более что неприятно, наверное, увидеть, как язык у кого-то отсыхает!…
– Тебя, что же, никогда-никогда-никогда не произносят? – с ужасом спрашивали Маленькое Скверное Слово другие слова.
Маленькому Скверному Слову было стыдно сказать, что да, мол… никогда-никогда-никогда, – и оно начинало придумывать всякие неправдоподобные истории.
– Нет, ну почему же… – например, отвечало оно. – Говорят, какой-то человек даже специально ушел в пустыню, где никто не мог его видеть и слышать, с одной-единственной целью – чтобы меня произнести…
– И… что? – затаив дыхание, спрашивали другие слова. – Произнёс?
– Неизвестно, – вздыхало Маленькое Скверное Слово. – Потому что из пустыни он не вернулся…
– А что же с ним там случилось? – допытывались другие слова.
– Да язык отсох! – как бы равнодушно отзывалось Маленькое Скверное Слово.
– Кошмар какой! – в один голос восклицали другие слова и смотрели на Маленькое Скверное Слово осуждающе.
Тогда ему самому становилось стыдно за свою только что придуманную историю…
В общем, ужасная была жизнь у Маленького Скверного Слова – тут и говорить нечего. Время шло, а лучше не становилось – даже наоборот, становилось хуже. Потому что культура речи всё повышалась и повышалась. И повысилась настолько, что Маленькое Скверное Слово подумало: «Если она будет и дальше так повышаться – меня вообще скоро забудут. Потому что слово, которое не произносится, – забывается».
И Маленькое Скверное Слово с горя решило отправиться в дальние края… на Восток. Для этого оно собрало рюкзачок и завело себе ботинки покрепче, потому что идти решило пешком: денег на билет в дальние края у него всё равно не было. А на следующее утро вышло из дома с твердым намерением – потеряться в дальних краях навсегда. Бес-след-но.
Маленькое Скверное Слово шло и шло – не оборачиваясь назад и ни с кем не знакомясь по дороге: стыдно ведь представляться новым знакомым – я, мол, такое маленькое скверное слово, которое нельзя произносить, а то язык отсохнет! Все от тебя просто в разные стороны шарахаться начнут!
Неизвестно, какой длины путь проделало Маленькое Скверное Слово, но однажды оно заметило, что совсем перестало понимать речь окружающих. «Как это удивительно! – подумало Маленькое Скверное Слово. – Раньше я всё понимало, а теперь совсем ничего не понимаю!…»
Но не успело оно так подумать, как почувствовало, что произносят… его! Причём произносят громко и отчётливо, при всем честном народе, на главной площади какого-то большого города.
Маленькое Скверное Слово тут же зажмурилось: оно совсем не хотело видеть, как у того, кто его произнёс, отсыхает язык… зрелище не из приятных. Но, поскольку вокруг было тихо, глаза пришлось-таки открыть.
Всё оставалось как прежде – и язык явно ни у кого не отсох. Маленькое Скверное Слово осторожно огляделось и увидело, что стоит в толпе, в последних рядах, – и все, кто был рядом с ним, приподнимаются на цыпочки, силясь разглядеть происходящее у большого здания, где горит высокий огонь.
А там некто, одетый во все золотое, всё громче и отчётливее стал повторять его – Маленькое Скверное Слово.
Оказалось, что в местном языке оно вовсе не считалось скверным – даже наоборот! Оно было одним из имен Бога и произносилось только в особо торжественных случаях.
– Ну и странно всё в этом мире, – сказало себе Маленькое Скверное Слово.
И улыбнулось.
Между прочим, тут самое странное вот что… Все знают: скверные слова нельзя произносить, а нет-нет возьмут да и произнесут. Как-то так получается… многие даже говорят, будто само собой получается! Дескать, живёшь себе – и совсем не хочешь произнести скверное слово, а хочешь произносить только хорошие и прекрасные слова – и даже произносишь их всё время… Но вдруг – на тебе: само собой произносится скверное слово! Прямо хоть плачь…
Так, во всяком случае, было рассказано одному Маленькому Скверному Слову – так оно это и запомнило. А когда запомнило, то сразу же дало себе обещание: никогда и ни за что не произноситься.
Кстати, Маленькое Скверное Слово не знало, что оно означает. Пыталось выяснить, да все только опускали глаза и говорили: «Мы тебе это когда-нибудь потом объясним». А потом всегда забывали…
Время от времени – слыша, как произносятся другие слова, – Маленькое Скверное Слово задумывалось: «А интересно всё-таки, как оно бывает – про-из-но-сить-ся? Вот повезло же некоторым словам! Особенно «да» и «нет»: подумать только, тоже ведь совсем коротенькие, а не скверные… Они на каждом шагу произносятся – без конца только их слышишь… Иногда даже дважды подряд: «да-да» – или «нет-нет». А то и трижды: «нет, нет и ещё раз нет!» – это обычно очень громко говорится. А меня и один раз произнести нельзя, даже и тихо нельзя – язык отсохнет!»
Как это – «язык отсохнет», Маленькое Скверное Слово, конечно, тоже не знало – просто когда-то услышало, что Одна Мама сказала Одному Сыну, который почти уже начал произносить Маленькое Скверное Слово: «Смотри, язык отсохнет». И Один Сын сразу же прекратил произносить Маленькое Скверное Слово, и хоть рот уже было открыл, всё равно не произнёс. Само же Маленькое Скверное Слово и подавно не произнеслось: оно ведь себе обещание дало и обещание это держало. Тем более что неприятно, наверное, увидеть, как язык у кого-то отсыхает!…
– Тебя, что же, никогда-никогда-никогда не произносят? – с ужасом спрашивали Маленькое Скверное Слово другие слова.
Маленькому Скверному Слову было стыдно сказать, что да, мол… никогда-никогда-никогда, – и оно начинало придумывать всякие неправдоподобные истории.
– Нет, ну почему же… – например, отвечало оно. – Говорят, какой-то человек даже специально ушел в пустыню, где никто не мог его видеть и слышать, с одной-единственной целью – чтобы меня произнести…
– И… что? – затаив дыхание, спрашивали другие слова. – Произнёс?
– Неизвестно, – вздыхало Маленькое Скверное Слово. – Потому что из пустыни он не вернулся…
– А что же с ним там случилось? – допытывались другие слова.
– Да язык отсох! – как бы равнодушно отзывалось Маленькое Скверное Слово.
– Кошмар какой! – в один голос восклицали другие слова и смотрели на Маленькое Скверное Слово осуждающе.
Тогда ему самому становилось стыдно за свою только что придуманную историю…
В общем, ужасная была жизнь у Маленького Скверного Слова – тут и говорить нечего. Время шло, а лучше не становилось – даже наоборот, становилось хуже. Потому что культура речи всё повышалась и повышалась. И повысилась настолько, что Маленькое Скверное Слово подумало: «Если она будет и дальше так повышаться – меня вообще скоро забудут. Потому что слово, которое не произносится, – забывается».
И Маленькое Скверное Слово с горя решило отправиться в дальние края… на Восток. Для этого оно собрало рюкзачок и завело себе ботинки покрепче, потому что идти решило пешком: денег на билет в дальние края у него всё равно не было. А на следующее утро вышло из дома с твердым намерением – потеряться в дальних краях навсегда. Бес-след-но.
Маленькое Скверное Слово шло и шло – не оборачиваясь назад и ни с кем не знакомясь по дороге: стыдно ведь представляться новым знакомым – я, мол, такое маленькое скверное слово, которое нельзя произносить, а то язык отсохнет! Все от тебя просто в разные стороны шарахаться начнут!
Неизвестно, какой длины путь проделало Маленькое Скверное Слово, но однажды оно заметило, что совсем перестало понимать речь окружающих. «Как это удивительно! – подумало Маленькое Скверное Слово. – Раньше я всё понимало, а теперь совсем ничего не понимаю!…»
Но не успело оно так подумать, как почувствовало, что произносят… его! Причём произносят громко и отчётливо, при всем честном народе, на главной площади какого-то большого города.
Маленькое Скверное Слово тут же зажмурилось: оно совсем не хотело видеть, как у того, кто его произнёс, отсыхает язык… зрелище не из приятных. Но, поскольку вокруг было тихо, глаза пришлось-таки открыть.
Всё оставалось как прежде – и язык явно ни у кого не отсох. Маленькое Скверное Слово осторожно огляделось и увидело, что стоит в толпе, в последних рядах, – и все, кто был рядом с ним, приподнимаются на цыпочки, силясь разглядеть происходящее у большого здания, где горит высокий огонь.
А там некто, одетый во все золотое, всё громче и отчётливее стал повторять его – Маленькое Скверное Слово.
Оказалось, что в местном языке оно вовсе не считалось скверным – даже наоборот! Оно было одним из имен Бога и произносилось только в особо торжественных случаях.
– Ну и странно всё в этом мире, – сказало себе Маленькое Скверное Слово.
И улыбнулось.
ОДНОРАЗОВЫЙ СТАКАНЧИК
Стаканчик узнал, что он одноразовый, когда его подали какому-то посетителю кафе.
– У Вас нет одноразового стаканчика? – спросил Посетитель Кафе, и ему ответили:
– Есть.
И подали именно его, Стаканчик.
– Я одноразовый!… – с ужасом подумал Одноразовый Стаканчик и чуть не разрыдался. Между прочим, услышав такое, поневоле разрыдаешься: сам-то Одноразовый Стаканчик полагал, что в этом мире ожидает его долгая и верная служба – в него будут то и дело наливать всякие жидкости и выпивать из него всякие жидкости, а потом мыть его и ставить, например, в посудный шкаф, рядом с другими стаканами и стаканчиками, бокалами и бокальчиками, чашками и чашечками.
А вон как выходит… Выходит, что если он и годен на что-то, то только один раз.
– И это – жизнь? – спросил себя Одноразовый Стаканчик и сам себе ответил: – Нет, никакая это не жизнь. Не жизнь, а сплошное отчаяние! Меня, значит, выбросят сразу после того, как выпьют из меня… выпьют – что?
Тут он задумался. Может быть, если уж он одноразовый, из него выпьют что-нибудь совершенно необычное? Хоть и один раз, зато чтоб навсегда запомнилось!… Например, какой-нибудь этакий сок из этакого никому не известного фрукта с труднопроизносимым названием… а что, тогда ещё ничего! Тогда вполне можно сказать, что тебя использовали для торжественного случая… А может быть, вовсе и не сок из него выпьют – выпьют из него, скажем, волшебный напиток, который превратит пьющего в великана! И тогда все начнут спрашивать:
– В какой, в какой, в какой же такой стаканчик был налит этот волшебный напиток?
И им ответят:
– Да вот в этот Одноразовый Стаканчик!
А потом Одноразовый Стаканчик поставят под стеклянный колпак и будут хранить в музее, чтобы все, кто туда придёт, могли увидеть, в какой же именно стаканчик был налит знаменитый волшебный напиток! И все будут удивляться:
– Смотрите-ка… кто бы мог подумать, что волшебные напитки наливают в самые обыкновенные одноразовые стаканчики!
«Наверное, так и случится! – уверил себя Одноразовый Стаканчик. – Иначе всё несправедливо в этом мире».
А его, между тем, уже поставили на столик кафе, поблизости от какого-то совсем хилого и полуживого Цветка, задыхавшегося от жары.
– Простите, пожалуйста, – обратился к Цветку Одноразовый Стаканчик, видя, что тот практически погибает, – Вы тоже одноразовый?
– Я?! – возмутился Цветок. – Да Вы с ума сошли!… Я не только не одноразовый, но даже и не однолетний! Я многолетний и цвету каждый год – просто как заведённый.
– А я вот… одноразовый, – признался Одноразовый Стаканчик. – Грустно, правда?
– Грустно, – согласился Цветок. – Но я знавал таких: их тут миллионы прошли перед моими глазами – одноразовые тарелки, одноразовые ножи, одноразовые ложки, одноразовые вилки… И, конечно, одноразовые стаканчики. С большинством из них я так и не успел познакомиться – настолько быстро их выбрасывали. А тех, с кем успел… их я уже забыл: это всё были такие короткие знакомства!
– Меня Вы не забудете, – пообещал Одноразовый Стаканчик. – В меня нальют волшебный напиток, который превращает обычного человека в великана… – Тут он смутился и добавил: – Или что-то вроде…
– Сколько работаю в этом кафе – ни разу не слышал о том, что бы здесь подавали такие напитки, – усомнился Цветок.
– Их и не подают, – заверил его Одноразовый Стаканчик. – Подадут один раз – и всё.
– Он, наверное, ужасно дорогой, такой напиток… – задумчиво сказал Цветок. – Хотел бы я, чтобы и на меня капнули капельку… тогда бы я стал баобабом!
Одноразовый Стаканчик не понял, зачем цветку становиться баобабом, но смолчал. И как раз в этот момент в него начали что-то наливать: это была бесцветная жидкость, очень прозрачная… и она – о, ужас! – довольно сильно напоминала воду.
– Кажется, я ошибся, – прошептал Одноразовый Стаканчик, обращаясь к Цветку. – Вам придется забыть меня, как и прочие одноразовые стаканчики в Вашей жизни.
Тут Посетитель Кафе залпом осушил Одноразовый Стаканчик и воскликнул:
– Волшебный напиток!
– Волшебный? – переспросил Цветок – и, так и не дождавшись превращения Посетителя Кафе в великана, добавил: – Это же обыкновенная вода!
– Обыкновенная вода и есть волшебный напиток, – ответил Посетитель Кафе, а потом налил в Одноразовый Стаканчик ещё воды – и снова залпом осушил его. А потом ещё. И ещё. И ещё… – Я не знаю точно, сколько именно порций волшебного напитка выпил он из Одноразового Стаканчика, но говорят, что это был необыкновенно жаркий день!
– У Вас нет одноразового стаканчика? – спросил Посетитель Кафе, и ему ответили:
– Есть.
И подали именно его, Стаканчик.
– Я одноразовый!… – с ужасом подумал Одноразовый Стаканчик и чуть не разрыдался. Между прочим, услышав такое, поневоле разрыдаешься: сам-то Одноразовый Стаканчик полагал, что в этом мире ожидает его долгая и верная служба – в него будут то и дело наливать всякие жидкости и выпивать из него всякие жидкости, а потом мыть его и ставить, например, в посудный шкаф, рядом с другими стаканами и стаканчиками, бокалами и бокальчиками, чашками и чашечками.
А вон как выходит… Выходит, что если он и годен на что-то, то только один раз.
– И это – жизнь? – спросил себя Одноразовый Стаканчик и сам себе ответил: – Нет, никакая это не жизнь. Не жизнь, а сплошное отчаяние! Меня, значит, выбросят сразу после того, как выпьют из меня… выпьют – что?
Тут он задумался. Может быть, если уж он одноразовый, из него выпьют что-нибудь совершенно необычное? Хоть и один раз, зато чтоб навсегда запомнилось!… Например, какой-нибудь этакий сок из этакого никому не известного фрукта с труднопроизносимым названием… а что, тогда ещё ничего! Тогда вполне можно сказать, что тебя использовали для торжественного случая… А может быть, вовсе и не сок из него выпьют – выпьют из него, скажем, волшебный напиток, который превратит пьющего в великана! И тогда все начнут спрашивать:
– В какой, в какой, в какой же такой стаканчик был налит этот волшебный напиток?
И им ответят:
– Да вот в этот Одноразовый Стаканчик!
А потом Одноразовый Стаканчик поставят под стеклянный колпак и будут хранить в музее, чтобы все, кто туда придёт, могли увидеть, в какой же именно стаканчик был налит знаменитый волшебный напиток! И все будут удивляться:
– Смотрите-ка… кто бы мог подумать, что волшебные напитки наливают в самые обыкновенные одноразовые стаканчики!
«Наверное, так и случится! – уверил себя Одноразовый Стаканчик. – Иначе всё несправедливо в этом мире».
А его, между тем, уже поставили на столик кафе, поблизости от какого-то совсем хилого и полуживого Цветка, задыхавшегося от жары.
– Простите, пожалуйста, – обратился к Цветку Одноразовый Стаканчик, видя, что тот практически погибает, – Вы тоже одноразовый?
– Я?! – возмутился Цветок. – Да Вы с ума сошли!… Я не только не одноразовый, но даже и не однолетний! Я многолетний и цвету каждый год – просто как заведённый.
– А я вот… одноразовый, – признался Одноразовый Стаканчик. – Грустно, правда?
– Грустно, – согласился Цветок. – Но я знавал таких: их тут миллионы прошли перед моими глазами – одноразовые тарелки, одноразовые ножи, одноразовые ложки, одноразовые вилки… И, конечно, одноразовые стаканчики. С большинством из них я так и не успел познакомиться – настолько быстро их выбрасывали. А тех, с кем успел… их я уже забыл: это всё были такие короткие знакомства!
– Меня Вы не забудете, – пообещал Одноразовый Стаканчик. – В меня нальют волшебный напиток, который превращает обычного человека в великана… – Тут он смутился и добавил: – Или что-то вроде…
– Сколько работаю в этом кафе – ни разу не слышал о том, что бы здесь подавали такие напитки, – усомнился Цветок.
– Их и не подают, – заверил его Одноразовый Стаканчик. – Подадут один раз – и всё.
– Он, наверное, ужасно дорогой, такой напиток… – задумчиво сказал Цветок. – Хотел бы я, чтобы и на меня капнули капельку… тогда бы я стал баобабом!
Одноразовый Стаканчик не понял, зачем цветку становиться баобабом, но смолчал. И как раз в этот момент в него начали что-то наливать: это была бесцветная жидкость, очень прозрачная… и она – о, ужас! – довольно сильно напоминала воду.
– Кажется, я ошибся, – прошептал Одноразовый Стаканчик, обращаясь к Цветку. – Вам придется забыть меня, как и прочие одноразовые стаканчики в Вашей жизни.
Тут Посетитель Кафе залпом осушил Одноразовый Стаканчик и воскликнул:
– Волшебный напиток!
– Волшебный? – переспросил Цветок – и, так и не дождавшись превращения Посетителя Кафе в великана, добавил: – Это же обыкновенная вода!
– Обыкновенная вода и есть волшебный напиток, – ответил Посетитель Кафе, а потом налил в Одноразовый Стаканчик ещё воды – и снова залпом осушил его. А потом ещё. И ещё. И ещё… – Я не знаю точно, сколько именно порций волшебного напитка выпил он из Одноразового Стаканчика, но говорят, что это был необыкновенно жаркий день!
СТРЕЛА, ПУЩЕННАЯ ИЗ ЛУКА
Ради этого стоило жить: ощущение медленно натягивающейся тетивы, короткое замешательство и – вперёд!
Куда вперёд, зачем вперёд… ах, всё равно! Счастье было в том, чтобы лететь, звеня и пронзая плотный воздух, – лететь и ни о чём не думать.
«Не думай ни о чём!» – подтолкнула надёжная рука, и Стрела-Пущенная-из-Лука покинула тетиву.
Только дело-то в том, что никакая стрела не может лететь вечно. Короток путь стрелы – короток и ясен. Стрела должна поразить цель, а уж какая это цель – за стрелу заранее подумают.
Например, маленький чёрный кружок в центре большого круга, заключающего в себе ещё и другие круги, поменьше. А что – достойная цель! Воткнуться прямо в центр – с аппетитным таким хрустом, и чтобы оперение на хвосте ещё секунду-другую подрагивало: знай, дескать, наших! А потом оглядеться по сторонам, увидеть, что другие стрелы ой-как-далеко-от-тебя воткнулись, и – легко вздохнув – сказать: «Каждому своё!»
Или вон тот фанерный болван… тоже хорошая цель. У него между подбородком и животом красный такой треугольник на левой стороне груди нарисован: прямо в треугольник этот и угодить. Пробить фанеру насквозь и высунуть остриё с другой стороны: «Здра-а-асьте, а вот и я, не ждали?»
В воздухе-то на размышления уже совсем никакого времени нет. Тут дело такое: думай-не думай, а полетишь туда, куда направили – слишком надёжна рука и слишком крепка тетива!
– Вы не видите, что ли, куда летите, Стрела-Пущенная-из-Лука? – услышала она вдруг.
Времени на разговоры у Стрелы-Пущенной-из-Лука совсем не было, но оставлять вопрос без ответа ей тоже не хотелось, поэтому она на мгновение задержалась и сказала:
– Куда направили, туда и лечу!
– И куда же Вас направили?
Этот вопрос поставил Стрелу-Пущенную-из-Лука в тупик. Она не знала, куда её направили. Она забыла спросить… Да и не требовалось этого от неё – спрашивать! Требовалось лететь, звеня и пронзая плотный воздух, – лететь и ни о чем не думать.
– А если Вы воткнётесь во что-нибудь живое?
Разговор затягивался – и Стрела-Пущенная-из-Лука, решив положить ему конец, коротко ответила:
– Это меня не касается.
– Тогда посмотрите во-о-он на того Старого Воробья, сидящего на ветке. Через пару секунд Вы угодите прямо в него.
Стрела-Пущенная-из-Лука задержалась ещё на мгновение, чтобы посмотреть на Старого Воробья. Старый Воробей действительно сидел на ветке и читал книгу «О вкусной и здоровой пище». Угодить прямо в него Стреле-Пущенной-из-Лука вовсе не улыбалось.
Куда вперёд, зачем вперёд… ах, всё равно! Счастье было в том, чтобы лететь, звеня и пронзая плотный воздух, – лететь и ни о чём не думать.
«Не думай ни о чём!» – подтолкнула надёжная рука, и Стрела-Пущенная-из-Лука покинула тетиву.
Только дело-то в том, что никакая стрела не может лететь вечно. Короток путь стрелы – короток и ясен. Стрела должна поразить цель, а уж какая это цель – за стрелу заранее подумают.
Например, маленький чёрный кружок в центре большого круга, заключающего в себе ещё и другие круги, поменьше. А что – достойная цель! Воткнуться прямо в центр – с аппетитным таким хрустом, и чтобы оперение на хвосте ещё секунду-другую подрагивало: знай, дескать, наших! А потом оглядеться по сторонам, увидеть, что другие стрелы ой-как-далеко-от-тебя воткнулись, и – легко вздохнув – сказать: «Каждому своё!»
Или вон тот фанерный болван… тоже хорошая цель. У него между подбородком и животом красный такой треугольник на левой стороне груди нарисован: прямо в треугольник этот и угодить. Пробить фанеру насквозь и высунуть остриё с другой стороны: «Здра-а-асьте, а вот и я, не ждали?»
В воздухе-то на размышления уже совсем никакого времени нет. Тут дело такое: думай-не думай, а полетишь туда, куда направили – слишком надёжна рука и слишком крепка тетива!
– Вы не видите, что ли, куда летите, Стрела-Пущенная-из-Лука? – услышала она вдруг.
Времени на разговоры у Стрелы-Пущенной-из-Лука совсем не было, но оставлять вопрос без ответа ей тоже не хотелось, поэтому она на мгновение задержалась и сказала:
– Куда направили, туда и лечу!
– И куда же Вас направили?
Этот вопрос поставил Стрелу-Пущенную-из-Лука в тупик. Она не знала, куда её направили. Она забыла спросить… Да и не требовалось этого от неё – спрашивать! Требовалось лететь, звеня и пронзая плотный воздух, – лететь и ни о чем не думать.
– А если Вы воткнётесь во что-нибудь живое?
Разговор затягивался – и Стрела-Пущенная-из-Лука, решив положить ему конец, коротко ответила:
– Это меня не касается.
– Тогда посмотрите во-о-он на того Старого Воробья, сидящего на ветке. Через пару секунд Вы угодите прямо в него.
Стрела-Пущенная-из-Лука задержалась ещё на мгновение, чтобы посмотреть на Старого Воробья. Старый Воробей действительно сидел на ветке и читал книгу «О вкусной и здоровой пище». Угодить прямо в него Стреле-Пущенной-из-Лука вовсе не улыбалось.