– У меня внутри… шарик? – растерялась Струйка-Пара-над-Чашкой-Кофе и подумала, что более дурацкого предположения ей ещё никогда не приходилось слышать.
Шариковая Ручка улыбнулась и промолчала: глупо было возражать. Само собой, никто не собирался вести ею непрерывную линию длиной два километра… нет на свете таких сумасшедших! Ею собирались писать, а это совсем другое… Представьте себе – написать целых два километра разумных слов… те самые два километра, которые средним шагом человек может пройти только за полчаса! Это много.
И Шариковая Ручка сосредоточилась. Однако в первый день ею написали всего одно слово – «Конечно». Шариковая Ручка подождала: вдруг напишут что-нибудь ещё – но, так больше ничего и не написав, её положили на стол и там забыли.
– Интересно, сколько уже метров прошло? – подумала Шариковая Ручка и попыталась вытянуть слово «Конечно» в линию. Разумеется, ей это не удалось – и, вздохнув, Шариковая Ручка принялась ждать следующего раза.
– Чего ж Вы не катитесь? – спросила Прозрачная-Линейка-Длиной-Двадцать-Сантиметров. – В Вас же ещё минимум сантиметров двадцать осталось!
«Двадцать сантиметров? – про себя ужаснулась Шариковая Ручка. – Вот уж никогда не думала, что «Конечно» – такое длинное слово! Но если это так, то меня хватит, пожалуй, только на точку… или нет, на восклицательный знак. Как быстро проходит жизнь!»
Она ещё раз посмотрела на написанное ею: «Конечно». А что… очень даже неплохая мысль! Ради такой мысли и жизнь прожить не жалко. Вот только бы ещё восклицательный знак – и тогда всё в порядке.
Впрочем, хватило её на гораздо больше, чем восклицательный знак, не говоря уж о точке. На следующее утро её повертели в руках и, поставив после слова «Конечно» запятую, написали «не»…
«Вот и всё, – сказала себе Шариковая Ручка. – Я сделала что могла… и, пожалуй, даже больше, чем могла. Получилось не очень хорошо и совсем коротко, но всё-таки получилось!»
Тут она ещё раз с большим удовольствием прочитала: «Конечно, не»… – и решила, что это, в общем-то, гораздо лучше, чем просто «Конечно».
«Интересно, осталось ли во мне хоть сколько-нибудь сантиметров? – подумала она, замечая, что её снова кладут на стол. – Хотелось бы всё-таки восклицательный знак. Или, на худой конец, точку».
– Прощайте, – сказала вдруг Прозрачная-Линейка-Длиной-Двадцать-Сантиметров, явно обращаясь к Шариковой Ручке. – Теперь в Вас и двадцати сантиметров нет, это уж как пить дать! И шарик не поможет…
– Вы о каком шарике? – спросила Новая-Струйка-Пара-над-Чашкой-Кофе: она только что появилась на свет и вообще не поняла, о чём тут идет речь.
– Я вовсе не о шарике, – буркнула Прозрачная-Линейка-Длиной-Двадцать-Сантиметров и еле слышно проворчала: – Много вас тут таких… временных!
А на следующий день Шариковой Ручкой, к её удивлению, написали целых два слова – «стоит думать». Написали – и опять отложили Шариковую Ручку в сторону.
«Стоит думать»… – повторяла про себя Шариковая Ручка, но никак не могла взять в толк, что имеется в виду. Потом она спохватилась и прочла всё вместе: «Конечно, не стоит думать».
«Ах, вот что! – обрадовалась Шариковая Ручка. – Конечно, не стоит думать. Какая правильная мысль! Зачем думать – тем более о том, что от меня не зависит? А уж от Прозрачной-Линейки-Длиной-Двадцать-Сантиметров и тем более не зависит. Сколько во мне ещё чего осталось – решает не она. Сколько осталось – столько и осталось! Я буду катиться, пока шарик держит меня».
И она действительно тут же покатилась по почти пустому листу бумаги, выписывая слово за словом, которые при всем желании никому бы не удалось вытянуть в линию, чтобы эту линию измерить. А на бумаге складывалось следующее:
«Конечно, не стоит думать, что Шариковая Ручка была длиной два километра… таких длинных шариковых ручек, наверное, всё-таки не бывает. А то, что на ней было написано «2 км», означало следующее: если вести этой ручкой одну непрерывную линию, то длина линии составит два километра. При том, что два километра, понятное дело, большое расстояние. Средним шагом человек может пройти два километра только за полчаса. А если ещё тащить за собой шариковую ручку и вести ею непрерывную линию… даже и получасом явно не обойдешься!»
Так и поняла Шариковая Ручка, что пишет сказку о себе самой… Эту вот сказку.
И правильно поняла: каждый из нас пишет сказку о себе самом. Эту вот сказку.
А уж какой длины будет наша сказка, не знает никто. Потому что вытянуть слова в линию, чтобы эту линию измерить, – не-воз-мож-но.
ГРОМОЗДКИЙ ФОНТАН, ПОЛНЫЙ МОНЕТ
ШЕРСТЯНОЙ ПЛЕД, ОТСЛУЖИВШИЙ СВОЁ
ВЕЛИКИЙ ХУДОЖНИК СОВРЕМЕННОСТИ ПО ИМЕНИ ГУБНАЯ ПОМАДА
ТЯЖЁЛЫЙ МАГНИТ НЕОБЫЧАЙНОЙ ПРИТЯГАТЕЛЬНОЙ СИЛЫ
Шариковая Ручка улыбнулась и промолчала: глупо было возражать. Само собой, никто не собирался вести ею непрерывную линию длиной два километра… нет на свете таких сумасшедших! Ею собирались писать, а это совсем другое… Представьте себе – написать целых два километра разумных слов… те самые два километра, которые средним шагом человек может пройти только за полчаса! Это много.
И Шариковая Ручка сосредоточилась. Однако в первый день ею написали всего одно слово – «Конечно». Шариковая Ручка подождала: вдруг напишут что-нибудь ещё – но, так больше ничего и не написав, её положили на стол и там забыли.
– Интересно, сколько уже метров прошло? – подумала Шариковая Ручка и попыталась вытянуть слово «Конечно» в линию. Разумеется, ей это не удалось – и, вздохнув, Шариковая Ручка принялась ждать следующего раза.
– Чего ж Вы не катитесь? – спросила Прозрачная-Линейка-Длиной-Двадцать-Сантиметров. – В Вас же ещё минимум сантиметров двадцать осталось!
«Двадцать сантиметров? – про себя ужаснулась Шариковая Ручка. – Вот уж никогда не думала, что «Конечно» – такое длинное слово! Но если это так, то меня хватит, пожалуй, только на точку… или нет, на восклицательный знак. Как быстро проходит жизнь!»
Она ещё раз посмотрела на написанное ею: «Конечно». А что… очень даже неплохая мысль! Ради такой мысли и жизнь прожить не жалко. Вот только бы ещё восклицательный знак – и тогда всё в порядке.
Впрочем, хватило её на гораздо больше, чем восклицательный знак, не говоря уж о точке. На следующее утро её повертели в руках и, поставив после слова «Конечно» запятую, написали «не»…
«Вот и всё, – сказала себе Шариковая Ручка. – Я сделала что могла… и, пожалуй, даже больше, чем могла. Получилось не очень хорошо и совсем коротко, но всё-таки получилось!»
Тут она ещё раз с большим удовольствием прочитала: «Конечно, не»… – и решила, что это, в общем-то, гораздо лучше, чем просто «Конечно».
«Интересно, осталось ли во мне хоть сколько-нибудь сантиметров? – подумала она, замечая, что её снова кладут на стол. – Хотелось бы всё-таки восклицательный знак. Или, на худой конец, точку».
– Прощайте, – сказала вдруг Прозрачная-Линейка-Длиной-Двадцать-Сантиметров, явно обращаясь к Шариковой Ручке. – Теперь в Вас и двадцати сантиметров нет, это уж как пить дать! И шарик не поможет…
– Вы о каком шарике? – спросила Новая-Струйка-Пара-над-Чашкой-Кофе: она только что появилась на свет и вообще не поняла, о чём тут идет речь.
– Я вовсе не о шарике, – буркнула Прозрачная-Линейка-Длиной-Двадцать-Сантиметров и еле слышно проворчала: – Много вас тут таких… временных!
А на следующий день Шариковой Ручкой, к её удивлению, написали целых два слова – «стоит думать». Написали – и опять отложили Шариковую Ручку в сторону.
«Стоит думать»… – повторяла про себя Шариковая Ручка, но никак не могла взять в толк, что имеется в виду. Потом она спохватилась и прочла всё вместе: «Конечно, не стоит думать».
«Ах, вот что! – обрадовалась Шариковая Ручка. – Конечно, не стоит думать. Какая правильная мысль! Зачем думать – тем более о том, что от меня не зависит? А уж от Прозрачной-Линейки-Длиной-Двадцать-Сантиметров и тем более не зависит. Сколько во мне ещё чего осталось – решает не она. Сколько осталось – столько и осталось! Я буду катиться, пока шарик держит меня».
И она действительно тут же покатилась по почти пустому листу бумаги, выписывая слово за словом, которые при всем желании никому бы не удалось вытянуть в линию, чтобы эту линию измерить. А на бумаге складывалось следующее:
«Конечно, не стоит думать, что Шариковая Ручка была длиной два километра… таких длинных шариковых ручек, наверное, всё-таки не бывает. А то, что на ней было написано «2 км», означало следующее: если вести этой ручкой одну непрерывную линию, то длина линии составит два километра. При том, что два километра, понятное дело, большое расстояние. Средним шагом человек может пройти два километра только за полчаса. А если ещё тащить за собой шариковую ручку и вести ею непрерывную линию… даже и получасом явно не обойдешься!»
Так и поняла Шариковая Ручка, что пишет сказку о себе самой… Эту вот сказку.
И правильно поняла: каждый из нас пишет сказку о себе самом. Эту вот сказку.
А уж какой длины будет наша сказка, не знает никто. Потому что вытянуть слова в линию, чтобы эту линию измерить, – не-воз-мож-но.
ГРОМОЗДКИЙ ФОНТАН, ПОЛНЫЙ МОНЕТ
Вот оно наконец и свершилось: Громоздкий-Фонтан-Полный-Монет сделал предложение изящной Коринфской Капители – третьей по счёту, если начинать счёт от южного угла Дворца на одной старой площади. Его выбор удивил многих: полагали, что все шесть капителей Дворца одинаковые, и было непонятно, почему Громоздкий-Фонтан-Полный-Монет не выбрал ближайшую к нему, первую… раз уж между сестрами-близнецами все равно не было никакой разницы.
– Да как же нет разницы, когда разница налицо! – упорствовал Громоздкий-Фонтан-Полный-Монет, но, наверное, надо действительно быть Громоздким-Фонтаном-Полным-Монет, чтобы это понимать.
Для третьей по счёту Коринфской Капители такое предложение, разумеется, считалось большой честью. Многие вокруг неё всю свою жизнь так и прождали напрасно именно такого предложения! Дело в том, что Громоздкий-Фонтан-Полный-Монет был баснословно богат: дно его просто ломилось от денежек, накиданных в него туристами со всех концов Земли.
– Ха! – усмехался он, когда тот или иной богач швырял в него что-нибудь стоящее. – Этот клоун полагает, будто действительно жертвует большую сумму на ничтожный фонтан… Если бы он знал, что я, прямо не сходя с места, могу купить с потрохами и его самого, и все его богатства!
Надо сказать, Громоздкий-Фонтан-Полный-Монет отнюдь не хвастался. За несколько веков такой жизни он действительно собрал себе колоссальное состояние. И, между прочим, доходы его увеличивались на глазах: монетки поступали не переставая.
– Вот и ещё один удачный день, – снова и снова повторял он и не спеша подсчитывал дневной сбор. – Этот день принес мне двести тридцать пять звонких монет разного достоинства и происхождения.
Подведя итог, Громоздкий-Фонтан-Полный-Монет обычно с ног до головы обрызгивал директора городского банка, чаще всего как раз во время таких подсчётов шедшего мимо фонтана к широченной своей машине. В одно мгновение директор городского банка намокал до нитки, но ни разу за долгие годы даже не пикнул: богаче Громоздкого-Фонтана-Полного-Монет не было никого в городе, так что директор спал и видел заполучить его в свой банк вкладчиком. Но Громоздкий-Фонтан-Полный-Монет со вкладами не торопился: состояние его и так росло не по дням, а по часам… по минутам.
Только зная всё это, можно понять, какая честь была оказана третьей по счету Коринфской Капители!
– Подумай, – говорили ей сёстры-близнецы. – Мы ведь не что иное как капители… то есть и не колонны даже, а полуколонны, которые находятся в дворцовой стене больше чем наполовину и даже не существуют в качестве чего-нибудь самостоятельного! Мы, в сущности, просто повторяющийся узор… вытянутые прямоугольники с листьями аканта, мы ничто… и – смотри-ка: к одной из нас посватался самый богатый господин в городе!
– Вовсе мы не ничто! – отвечала третья по счету Коринфская Капитель, упрямо встряхивая листьями аканта. – Мы – украшение Дворца… нет, мы – красота Дворца, а ваш жених хвалёный – только водомёт с деньгами. И я ещё не знаю, соглашусь ли выйти за него замуж.
– Совсем с ума сошла! – ужасались близняшки-капители. – Не хочешь за него – так поменяйся как-нибудь незаметно ночью местом с любой из нас: никто из твоих сестёр не ответит отказом на самое желанное предложение в городе. Ты хоть представь себе, как он мог бы отреставрировать Дворец, который, того и гляди, развалится от времени! Да и добыты деньги твоего жениха честным путём: он ничего не крал и никого не обирал… он, наоборот, веками собирал своё состояние.
– А вот о том, как он его собирал, я ещё подумаю, – отвечала третья по счету Коринфская Капитель и умолкала.
Мало того, что ей не нравилось слово «жених», не нравилось ей и ещё кое-что. А именно то, что Громоздкий-Фонтан-Полный-Монет журчал себе, да и только… И ни разу на её памяти просто палец о палец не ударил. «Интересно, как можно стать таким богачом, ничего не делая?» – то и дело удивлялась разумница третья по счету Коринфская Капитель. А однажды даже забылась настолько, что произнесла этот свой вопрос вслух.
– Богачом? – рассмеялась Голубка, как нельзя более кстати присевшая отдохнуть на основание третьей по счету Коринфской Капители. – Да он беден как церковная крыса!
– Чьи же эти монетки?
– Они принадлежат людям. Люди просто оставляют их в залог – чтобы однажды вернуться сюда. На эти монетки они покупают своё будущее.
– Тогда что же такое он сам – этот Громоздкий-Фонтан-Полный-Монет? – Третья по счету Коринфская Капитель затрепетала бы от волнения, не будь она больше чем наполовину в дворцовой стене.
– Он? Он просто копилка. Свинья-копилка, – заявила Голубка и улетела в Рим.
Конечно, третья по счету Коринфская Капитель никому не рассказала об этом разговоре. Но на предложение Громоздкого-Фонта-на-Полного-Монет ответила решительным отказом. Говорят, она прожила свою жизнь достойно и одиноко – до тех самых пор, пока Дворец не разрушило время. Спасти его не смог даже тот, на чью помощь рассчитывал весь город, – баснословно богатый муж первой по счету Коринфской Капители… Громоздкий-Фонтан-Полный-Монет.
– Да как же нет разницы, когда разница налицо! – упорствовал Громоздкий-Фонтан-Полный-Монет, но, наверное, надо действительно быть Громоздким-Фонтаном-Полным-Монет, чтобы это понимать.
Для третьей по счёту Коринфской Капители такое предложение, разумеется, считалось большой честью. Многие вокруг неё всю свою жизнь так и прождали напрасно именно такого предложения! Дело в том, что Громоздкий-Фонтан-Полный-Монет был баснословно богат: дно его просто ломилось от денежек, накиданных в него туристами со всех концов Земли.
– Ха! – усмехался он, когда тот или иной богач швырял в него что-нибудь стоящее. – Этот клоун полагает, будто действительно жертвует большую сумму на ничтожный фонтан… Если бы он знал, что я, прямо не сходя с места, могу купить с потрохами и его самого, и все его богатства!
Надо сказать, Громоздкий-Фонтан-Полный-Монет отнюдь не хвастался. За несколько веков такой жизни он действительно собрал себе колоссальное состояние. И, между прочим, доходы его увеличивались на глазах: монетки поступали не переставая.
– Вот и ещё один удачный день, – снова и снова повторял он и не спеша подсчитывал дневной сбор. – Этот день принес мне двести тридцать пять звонких монет разного достоинства и происхождения.
Подведя итог, Громоздкий-Фонтан-Полный-Монет обычно с ног до головы обрызгивал директора городского банка, чаще всего как раз во время таких подсчётов шедшего мимо фонтана к широченной своей машине. В одно мгновение директор городского банка намокал до нитки, но ни разу за долгие годы даже не пикнул: богаче Громоздкого-Фонтана-Полного-Монет не было никого в городе, так что директор спал и видел заполучить его в свой банк вкладчиком. Но Громоздкий-Фонтан-Полный-Монет со вкладами не торопился: состояние его и так росло не по дням, а по часам… по минутам.
Только зная всё это, можно понять, какая честь была оказана третьей по счету Коринфской Капители!
– Подумай, – говорили ей сёстры-близнецы. – Мы ведь не что иное как капители… то есть и не колонны даже, а полуколонны, которые находятся в дворцовой стене больше чем наполовину и даже не существуют в качестве чего-нибудь самостоятельного! Мы, в сущности, просто повторяющийся узор… вытянутые прямоугольники с листьями аканта, мы ничто… и – смотри-ка: к одной из нас посватался самый богатый господин в городе!
– Вовсе мы не ничто! – отвечала третья по счету Коринфская Капитель, упрямо встряхивая листьями аканта. – Мы – украшение Дворца… нет, мы – красота Дворца, а ваш жених хвалёный – только водомёт с деньгами. И я ещё не знаю, соглашусь ли выйти за него замуж.
– Совсем с ума сошла! – ужасались близняшки-капители. – Не хочешь за него – так поменяйся как-нибудь незаметно ночью местом с любой из нас: никто из твоих сестёр не ответит отказом на самое желанное предложение в городе. Ты хоть представь себе, как он мог бы отреставрировать Дворец, который, того и гляди, развалится от времени! Да и добыты деньги твоего жениха честным путём: он ничего не крал и никого не обирал… он, наоборот, веками собирал своё состояние.
– А вот о том, как он его собирал, я ещё подумаю, – отвечала третья по счету Коринфская Капитель и умолкала.
Мало того, что ей не нравилось слово «жених», не нравилось ей и ещё кое-что. А именно то, что Громоздкий-Фонтан-Полный-Монет журчал себе, да и только… И ни разу на её памяти просто палец о палец не ударил. «Интересно, как можно стать таким богачом, ничего не делая?» – то и дело удивлялась разумница третья по счету Коринфская Капитель. А однажды даже забылась настолько, что произнесла этот свой вопрос вслух.
– Богачом? – рассмеялась Голубка, как нельзя более кстати присевшая отдохнуть на основание третьей по счету Коринфской Капители. – Да он беден как церковная крыса!
– Чьи же эти монетки?
– Они принадлежат людям. Люди просто оставляют их в залог – чтобы однажды вернуться сюда. На эти монетки они покупают своё будущее.
– Тогда что же такое он сам – этот Громоздкий-Фонтан-Полный-Монет? – Третья по счету Коринфская Капитель затрепетала бы от волнения, не будь она больше чем наполовину в дворцовой стене.
– Он? Он просто копилка. Свинья-копилка, – заявила Голубка и улетела в Рим.
Конечно, третья по счету Коринфская Капитель никому не рассказала об этом разговоре. Но на предложение Громоздкого-Фонта-на-Полного-Монет ответила решительным отказом. Говорят, она прожила свою жизнь достойно и одиноко – до тех самых пор, пока Дворец не разрушило время. Спасти его не смог даже тот, на чью помощь рассчитывал весь город, – баснословно богатый муж первой по счету Коринфской Капители… Громоздкий-Фонтан-Полный-Монет.
ШЕРСТЯНОЙ ПЛЕД, ОТСЛУЖИВШИЙ СВОЁ
– Вы слышали? – приглушённым донельзя шёпотом сказал Рояль Полированной Тумбочке, с которой был в дружбе. – Сегодня опять сказали, будто он отслужил своё…
– Это уже двенадцатый раз за последний месяц: я сосчитала! – громко откликнулась Полированная Тумбочка. – Значит, мы скоро, и правда, избавимся от его общества.
Рояль и Полированная Тумбочка просто выносить не могли Шерстяной Плед. Я бы, конечно, сказал: «И было за что…», но, пожалуй, всё-таки не скажу, потому как причина довольно смехотворна. Дело в том, что и Рояль, и Полированная Тумбочка больше всего на свете берегли свои лакированные крышки и бока, а ведь Шерстяной Плед – он шерстяной плед и есть: пыли в нем иногда слишком много накапливается. Конечно, время от времени его вытряхивают на улице, но вытряхивай не вытряхивай, а всю пыль ведь не вытряхнешь всё равно! И понятно, что пыль эта особенно заметна на сверкающих поверхностях…
– Ну, вот! – жаловались друг другу Рояль и Полированная Тумбочка. – Опять пыль полетела…
И у них тут же портилось настроение.
А Шерстяной Плед сокрушённо вздыхал – и от вздоха его новое облачко пыли начинало плыть в направлении Рояля и Полированной Тумбочки, постепенно оседая на лак…
«Хоть бы меня уже скорее заменили на новый! – размышлял Шерстяной Плед. – Слышать больше не могу всего этого!»
И, надо сказать, Шерстяной Плед имел резон для подобных размышлений. Между прочим, когда светило солнце и отражалось от крышек и боков Рояля и Полированной Тумбочки, неудобств обитателям комнаты это доставляло ничуть не меньше: лак сверкал так сильно, что ослеплял всех присутствовавших – в том числе и Шерстяной Плед. Правда, о таких вещах не принято было говорить вслух: считалось, что ни Рояль, ни Полированная Тумбочка не могут причинять никаких неудобств. А Шерстяной Плед – может.
А потому в доме действительно давно уже поговаривали о том, что пора, пора бы, пора поменять этот Шерстяной Плед, отслуживший своё, на какой-нибудь поновее – и лучше даже не на шерстяной, а на синтетический. От синтетических, дескать, пыли меньше.
Между тем настала весна, и по дому загуляли сквозняки. Рояль и Полированная Тумбочка охотно подставляли им свои крышки и бока: сквозняки ведь на то и придуманы, чтобы сдувать пыль с лакированных поверхностей.
– А его так и не поменяли, – как-то шепнул Рояль Полированной Тумбочке, имея в виду, конечно же, Шерстяной Плед. – Но, слава Богу, теперь его запрут в шкаф, и оттуда он уже не будет пылить так сильно.
Сказав так, Рояль оглушительно чихнул – и испуганное облачко пыли тут же пересело на Полированную Тумбочку. А это ей понравиться, разумеется, не могло. Но делать было нечего: Рояль со всей очевидностью простудился. Ночью начался кашель, а под утро у Рояля даже поднялась температура. Да так высоко, что пришлось вызывать доктора.
Доктор, поднеся к правому боку Рояля специальный рожок, послушал, как Рояль дышит, и поставил диагноз:
– Ничего хорошего сказать не могу. У Рояля бронхит. Весной такое часто случается. А бронхит для роялей – это самое страшное.
– Как же нам лечить его? – озаботились все вокруг.
Доктор задумался.
– Даже и не знаю, что предложить. Молока с мёдом или с малиновым вареньем Вы в него, конечно, не вольёте и никаких лекарств не впихнёте… всем этим лечат людей, но не рояли. Единственное, что могло бы ему помочь, – настоящее тепло. Есть у вас настоящее тепло?
– У нас есть плед, – тоже подумав, ответили доктору.
– Синтетический? – строго спросил тот.
– Нет, шерстяной.
– Как раз то, что нужно! – обрадовался доктор и закутал Рояль в плед – с крышки до педалей.
Рояль даже и не пикнул: его бил озноб и ему было ужасно плохо. Так, завёрнутым в плед, и простоял он несколько недель, пока не выздоровел. Всё это время Шерстяной Плед, отслуживший своё, заботливо покрывал его и изо всех сил старался не сползти на пол со скользкой холодной поверхности.
Выздоровление Рояля отметили торжественно: на Рояле был тут же сыгран «Венгерский марш» Берлиоза. А сразу по окончании марша Полированная Тумбочка во всеуслышание обратилась к Роялю:
– Теперь, когда Вы выздоровели, заберите-ка всю свою пыль, севшую на меня из-за Ваших чиханий!
Но Рояль, не обратив на её замечание никакого внимания, попросил слова и сказал:
– Разрешите мне, пожалуйста, теперь исполнить «Мазурку» Шопена.
– Вы ещё слабый после болезни, – напомнили ему.
Рояль улыбнулся и ответил:
– Я мог бы вообще не выздороветь, если бы не Шерстяной Плед. Для него я и хочу исполнить «Мазурку» Шопена, чего бы мне это ни стоило.
Говорят, Рояль ещё никогда не играл так вдохновенно, как в тот вечер. И все слушали его – затаив дыхание, особенно Шерстяной Плед, отслуживший своё: он даже ни разу не вздохнул, чтобы пыль с него не полетела в сторону Рояля. А уж пыли-то на нём на сей раз скопилось предостаточно: его ведь за всё время болезни Рояля так и не решились вытряхнуть!
Между прочим, с этого самого дня любимым занятием Рояля стало кутаться в Шерстяной Плед – особенно по вечерам. Теперь, конечно, никто не мог и подумать о том, чтобы поменять Шерстяной Плед на новый: во-первых, Шерстяной Плед ещё, оказывается, не отслужил своё, а во-вторых, мыслимое ли это дело – лишать Рояль самой большой его радости!
– Это уже двенадцатый раз за последний месяц: я сосчитала! – громко откликнулась Полированная Тумбочка. – Значит, мы скоро, и правда, избавимся от его общества.
Рояль и Полированная Тумбочка просто выносить не могли Шерстяной Плед. Я бы, конечно, сказал: «И было за что…», но, пожалуй, всё-таки не скажу, потому как причина довольно смехотворна. Дело в том, что и Рояль, и Полированная Тумбочка больше всего на свете берегли свои лакированные крышки и бока, а ведь Шерстяной Плед – он шерстяной плед и есть: пыли в нем иногда слишком много накапливается. Конечно, время от времени его вытряхивают на улице, но вытряхивай не вытряхивай, а всю пыль ведь не вытряхнешь всё равно! И понятно, что пыль эта особенно заметна на сверкающих поверхностях…
– Ну, вот! – жаловались друг другу Рояль и Полированная Тумбочка. – Опять пыль полетела…
И у них тут же портилось настроение.
А Шерстяной Плед сокрушённо вздыхал – и от вздоха его новое облачко пыли начинало плыть в направлении Рояля и Полированной Тумбочки, постепенно оседая на лак…
«Хоть бы меня уже скорее заменили на новый! – размышлял Шерстяной Плед. – Слышать больше не могу всего этого!»
И, надо сказать, Шерстяной Плед имел резон для подобных размышлений. Между прочим, когда светило солнце и отражалось от крышек и боков Рояля и Полированной Тумбочки, неудобств обитателям комнаты это доставляло ничуть не меньше: лак сверкал так сильно, что ослеплял всех присутствовавших – в том числе и Шерстяной Плед. Правда, о таких вещах не принято было говорить вслух: считалось, что ни Рояль, ни Полированная Тумбочка не могут причинять никаких неудобств. А Шерстяной Плед – может.
А потому в доме действительно давно уже поговаривали о том, что пора, пора бы, пора поменять этот Шерстяной Плед, отслуживший своё, на какой-нибудь поновее – и лучше даже не на шерстяной, а на синтетический. От синтетических, дескать, пыли меньше.
Между тем настала весна, и по дому загуляли сквозняки. Рояль и Полированная Тумбочка охотно подставляли им свои крышки и бока: сквозняки ведь на то и придуманы, чтобы сдувать пыль с лакированных поверхностей.
– А его так и не поменяли, – как-то шепнул Рояль Полированной Тумбочке, имея в виду, конечно же, Шерстяной Плед. – Но, слава Богу, теперь его запрут в шкаф, и оттуда он уже не будет пылить так сильно.
Сказав так, Рояль оглушительно чихнул – и испуганное облачко пыли тут же пересело на Полированную Тумбочку. А это ей понравиться, разумеется, не могло. Но делать было нечего: Рояль со всей очевидностью простудился. Ночью начался кашель, а под утро у Рояля даже поднялась температура. Да так высоко, что пришлось вызывать доктора.
Доктор, поднеся к правому боку Рояля специальный рожок, послушал, как Рояль дышит, и поставил диагноз:
– Ничего хорошего сказать не могу. У Рояля бронхит. Весной такое часто случается. А бронхит для роялей – это самое страшное.
– Как же нам лечить его? – озаботились все вокруг.
Доктор задумался.
– Даже и не знаю, что предложить. Молока с мёдом или с малиновым вареньем Вы в него, конечно, не вольёте и никаких лекарств не впихнёте… всем этим лечат людей, но не рояли. Единственное, что могло бы ему помочь, – настоящее тепло. Есть у вас настоящее тепло?
– У нас есть плед, – тоже подумав, ответили доктору.
– Синтетический? – строго спросил тот.
– Нет, шерстяной.
– Как раз то, что нужно! – обрадовался доктор и закутал Рояль в плед – с крышки до педалей.
Рояль даже и не пикнул: его бил озноб и ему было ужасно плохо. Так, завёрнутым в плед, и простоял он несколько недель, пока не выздоровел. Всё это время Шерстяной Плед, отслуживший своё, заботливо покрывал его и изо всех сил старался не сползти на пол со скользкой холодной поверхности.
Выздоровление Рояля отметили торжественно: на Рояле был тут же сыгран «Венгерский марш» Берлиоза. А сразу по окончании марша Полированная Тумбочка во всеуслышание обратилась к Роялю:
– Теперь, когда Вы выздоровели, заберите-ка всю свою пыль, севшую на меня из-за Ваших чиханий!
Но Рояль, не обратив на её замечание никакого внимания, попросил слова и сказал:
– Разрешите мне, пожалуйста, теперь исполнить «Мазурку» Шопена.
– Вы ещё слабый после болезни, – напомнили ему.
Рояль улыбнулся и ответил:
– Я мог бы вообще не выздороветь, если бы не Шерстяной Плед. Для него я и хочу исполнить «Мазурку» Шопена, чего бы мне это ни стоило.
Говорят, Рояль ещё никогда не играл так вдохновенно, как в тот вечер. И все слушали его – затаив дыхание, особенно Шерстяной Плед, отслуживший своё: он даже ни разу не вздохнул, чтобы пыль с него не полетела в сторону Рояля. А уж пыли-то на нём на сей раз скопилось предостаточно: его ведь за всё время болезни Рояля так и не решились вытряхнуть!
Между прочим, с этого самого дня любимым занятием Рояля стало кутаться в Шерстяной Плед – особенно по вечерам. Теперь, конечно, никто не мог и подумать о том, чтобы поменять Шерстяной Плед на новый: во-первых, Шерстяной Плед ещё, оказывается, не отслужил своё, а во-вторых, мыслимое ли это дело – лишать Рояль самой большой его радости!
ВЕЛИКИЙ ХУДОЖНИК СОВРЕМЕННОСТИ ПО ИМЕНИ ГУБНАЯ ПОМАДА
Губная помада потому так называется, что она для губ предназначена, а, например, не для лба. Если бы она была для лба предназначена, она бы называлась лобовая помада… или лобная – точно неизвестно, как именно она бы называлась, но уж только не губная! Это так же, как, скажем, с зубной щеткой: ботинки ею лучше не чистить, потому что щетка называется «зубная», а у ботинок зубов нету… у известных мне ботинок, во всяком случае.
Так что надо очень внимательно следить за тем, как что называется, – пускать такие вещи на самотёк ни в коем случае нельзя! Называется помада «губная помада» – значит, пользуемся ею для губ. Называется щетка «зубная щетка» – пользуемся ею для зубов. Чего уж тут проще?… Правда, недавно в одном магазине я увидел странное название «ножницы ручные»… и прямо весь растерялся от такого названия. Но потом подумал, что это неправильное название, и выбросил «ножницы ручные» из головы.
Между тем одна Губная Помада решила внезапно, что она Великий Художник Современности, а никакая не губная помада. Сама она так решила или нет, я про это ничего не знаю, однако сначала осторожненько проведя по губам, она потом ка-а-ак проведёт – совсем не осторожненько! – по лбу… жирную такую розовую линию… кривую. И к тому же одной этой линией Губная Помада не ограничилась: тут же провела ещё две – по щекам, а потом и ещё – по носу. То-то стало весело! Зеркало отражало радостную трёхлетнюю рожицу, разрисованную розовым в пух и прах, а Губная Помада чувствовала себя просто на седьмом небе: наконец-то ею воспользовались на полную мощь! Хватит осторожничать, аккуратно скользя по тонким губам и изо всех сил стараясь не задеть ничего вокруг… Свобода!
Скажу вам по секрету, что на самом деле любая губная помада только и мечтает о том, чтобы как-нибудь по-настоящему разгуляться. Ибо в глубине души любая губная помада уверена, что в ней погибает Великий Художник Современности. И больше всего на свете губные помады завидуют карандашам, фломастерам и кистям, которыми пишут настоящие произведения: вот это, дескать, творчество! А губы подкрашивать – так себе, баловство одно…
Потому, наверное, разукрасив трёхлетнюю рожицу сверху донизу и отправившись на своё место под зеркалом, наша Губная Помада вдруг взяла да и объявила:
– Я Великий Художник Современности.
– Это с каких же таких пор? – поинтересовалась скромная Тушь-для-Ресниц, мирно полеживая себе рядом в специальном таком чехольчике. – Уж не с тех ли пор, как Вы испакостили красным такую симпатичную мордашку?
– Выбирайте выражения! – огрызнулась Губная Помада. – Не испакостила, а украсила. И не красным, а розовым!
– Всё равно это всё смоют, – равнодушно заметила Бутылка-Минеральной-Воды на столе. – Великие Художники Современности создают свои произведения навсегда, а не на полчаса… до прихода мамы!
– Я, между прочим, ещё не закончила, – быстро поставила всех в известность Губная Помада. – И более того – я только начала. Так что главные мои произведения впереди!
– Великие Художники Современности не создают своих произведений за полчаса, – равнодушно упорствовала Бутылка-Минеральной-Воды. – Настоящее произведение требует многих месяцев, а то и лет напряжённого труда.
– Это уже вопрос таланта! – гордо возразила Губная Помада. – Я тут за полчаса столько настоящих произведений создам, что вы все со счету собьетесь!
– Я не собьюсь, – пообещал Будильник.
– Ну, смотрите! – пригрозила Губная Помада.
Следующие полчаса стали настоящим кошмаром. Даже непонятно, как совсем маленькой губной помаде удалось так разуделать комнату… Она начала с того, что нарисовала несколько огромных уродливых рож на зеркале, причем рож – самое страшное! – с высунутыми языками!
– Смоют, – сказала Бутылка-Минеральной-Воды.
– Конечно смоют, – поддержала её Тушь-для-Ресниц.
– Тут и говорить нечего, – включился в разговор Будильник, он даже и смотреть не стал в сторону этих гнусных рож – не то что считать их!
А Губная Помада орудовала вовсю. За несколько минут на светлых обоях появились кричащие розовые цветы, напоминавшие свёклу с лепестками. На дверце шкафа возник межпланетный корабль в окружении каких-то довольно отвратительных существ – инопланетян, по замыслу Губной Помады. Квадратики паркета были тоже беспорядочно раскрашены розовым, а потом Губная Помада пошла по ослепительно белому покрывалу, превращая его в белое покрывало с розовыми поросятами.
Бутылка-Минеральной-Воды молчала, словно воды в горлышко набрала. Туши-для-Ресниц тоже не было слышно.
– Ну, и что вы теперь скажете? – обратилась к ним Губная Помада, от которой остался только крохотный измусоленный пластмассовый столбик. – И получаса не прошло, а комната полна настоящих произведений!
– Что же тут скажешь… – задумчиво ответила Бутылка-Минеральной-Воды. – Пожалуй, теперь действительно не смоют… во всяком случае, с обоев и с покрывала. Это навсегда. Ну и попадёт же Вам сейчас!
Губная Помада, всё ещё победоносно оглядывая вымазанную ею комнату, в ответ рассмеялась и воскликнула:
– Пусть попадёт! Нам, Великим Художникам Современности, всегда достаются только побои… Никто никогда не понимает нас! Но пройдут годы – и за это вот покрывало, которому цена три рубля в базарный день, лучшие коллекционеры мира будут готовы отдать всё свое состояние!
Тут Губная Помада снова придирчиво оглядела разукрашенное покрывало, поднатужилась и наложила ещё один – ужасно неровный – штрих по самому краю, при этом неосторожно сдвинув покрывало и задев даже находившуюся под ним простыню. Знай, дескать, наших!
– Вот теперь, – гордо произнесла она, хотя произносить это было явно слишком рано, – начинайте ругать меня на чем свет стоит. Нам, Великим Художникам Современности, не привыкать…
Так что надо очень внимательно следить за тем, как что называется, – пускать такие вещи на самотёк ни в коем случае нельзя! Называется помада «губная помада» – значит, пользуемся ею для губ. Называется щетка «зубная щетка» – пользуемся ею для зубов. Чего уж тут проще?… Правда, недавно в одном магазине я увидел странное название «ножницы ручные»… и прямо весь растерялся от такого названия. Но потом подумал, что это неправильное название, и выбросил «ножницы ручные» из головы.
Между тем одна Губная Помада решила внезапно, что она Великий Художник Современности, а никакая не губная помада. Сама она так решила или нет, я про это ничего не знаю, однако сначала осторожненько проведя по губам, она потом ка-а-ак проведёт – совсем не осторожненько! – по лбу… жирную такую розовую линию… кривую. И к тому же одной этой линией Губная Помада не ограничилась: тут же провела ещё две – по щекам, а потом и ещё – по носу. То-то стало весело! Зеркало отражало радостную трёхлетнюю рожицу, разрисованную розовым в пух и прах, а Губная Помада чувствовала себя просто на седьмом небе: наконец-то ею воспользовались на полную мощь! Хватит осторожничать, аккуратно скользя по тонким губам и изо всех сил стараясь не задеть ничего вокруг… Свобода!
Скажу вам по секрету, что на самом деле любая губная помада только и мечтает о том, чтобы как-нибудь по-настоящему разгуляться. Ибо в глубине души любая губная помада уверена, что в ней погибает Великий Художник Современности. И больше всего на свете губные помады завидуют карандашам, фломастерам и кистям, которыми пишут настоящие произведения: вот это, дескать, творчество! А губы подкрашивать – так себе, баловство одно…
Потому, наверное, разукрасив трёхлетнюю рожицу сверху донизу и отправившись на своё место под зеркалом, наша Губная Помада вдруг взяла да и объявила:
– Я Великий Художник Современности.
– Это с каких же таких пор? – поинтересовалась скромная Тушь-для-Ресниц, мирно полеживая себе рядом в специальном таком чехольчике. – Уж не с тех ли пор, как Вы испакостили красным такую симпатичную мордашку?
– Выбирайте выражения! – огрызнулась Губная Помада. – Не испакостила, а украсила. И не красным, а розовым!
– Всё равно это всё смоют, – равнодушно заметила Бутылка-Минеральной-Воды на столе. – Великие Художники Современности создают свои произведения навсегда, а не на полчаса… до прихода мамы!
– Я, между прочим, ещё не закончила, – быстро поставила всех в известность Губная Помада. – И более того – я только начала. Так что главные мои произведения впереди!
– Великие Художники Современности не создают своих произведений за полчаса, – равнодушно упорствовала Бутылка-Минеральной-Воды. – Настоящее произведение требует многих месяцев, а то и лет напряжённого труда.
– Это уже вопрос таланта! – гордо возразила Губная Помада. – Я тут за полчаса столько настоящих произведений создам, что вы все со счету собьетесь!
– Я не собьюсь, – пообещал Будильник.
– Ну, смотрите! – пригрозила Губная Помада.
Следующие полчаса стали настоящим кошмаром. Даже непонятно, как совсем маленькой губной помаде удалось так разуделать комнату… Она начала с того, что нарисовала несколько огромных уродливых рож на зеркале, причем рож – самое страшное! – с высунутыми языками!
– Смоют, – сказала Бутылка-Минеральной-Воды.
– Конечно смоют, – поддержала её Тушь-для-Ресниц.
– Тут и говорить нечего, – включился в разговор Будильник, он даже и смотреть не стал в сторону этих гнусных рож – не то что считать их!
А Губная Помада орудовала вовсю. За несколько минут на светлых обоях появились кричащие розовые цветы, напоминавшие свёклу с лепестками. На дверце шкафа возник межпланетный корабль в окружении каких-то довольно отвратительных существ – инопланетян, по замыслу Губной Помады. Квадратики паркета были тоже беспорядочно раскрашены розовым, а потом Губная Помада пошла по ослепительно белому покрывалу, превращая его в белое покрывало с розовыми поросятами.
Бутылка-Минеральной-Воды молчала, словно воды в горлышко набрала. Туши-для-Ресниц тоже не было слышно.
– Ну, и что вы теперь скажете? – обратилась к ним Губная Помада, от которой остался только крохотный измусоленный пластмассовый столбик. – И получаса не прошло, а комната полна настоящих произведений!
– Что же тут скажешь… – задумчиво ответила Бутылка-Минеральной-Воды. – Пожалуй, теперь действительно не смоют… во всяком случае, с обоев и с покрывала. Это навсегда. Ну и попадёт же Вам сейчас!
Губная Помада, всё ещё победоносно оглядывая вымазанную ею комнату, в ответ рассмеялась и воскликнула:
– Пусть попадёт! Нам, Великим Художникам Современности, всегда достаются только побои… Никто никогда не понимает нас! Но пройдут годы – и за это вот покрывало, которому цена три рубля в базарный день, лучшие коллекционеры мира будут готовы отдать всё свое состояние!
Тут Губная Помада снова придирчиво оглядела разукрашенное покрывало, поднатужилась и наложила ещё один – ужасно неровный – штрих по самому краю, при этом неосторожно сдвинув покрывало и задев даже находившуюся под ним простыню. Знай, дескать, наших!
– Вот теперь, – гордо произнесла она, хотя произносить это было явно слишком рано, – начинайте ругать меня на чем свет стоит. Нам, Великим Художникам Современности, не привыкать…
ТЯЖЁЛЫЙ МАГНИТ НЕОБЫЧАЙНОЙ ПРИТЯГАТЕЛЬНОЙ СИЛЫ
Конечно, когда Тяжёлый Магнит Необычайной Притягательной Силы впервые появился на письменном столе, первой не выдержала Кнопка. Она даже не пикнула, а просто бросилась к нему так, словно всю жизнь только его и дожидалась. И тут же воткнулась ему в щёку острым своим носиком.
– Добрый… гм… вечер, – оторопел Тяжёлый Магнит Необычайной Притягательной Силы: он определенно помнил, что никогда прежде не был знаком с Кнопкой. – Ваше имя… простите, запамятовал…
– Кнопка! Кнопка мое имя! – истошно запищала Кнопка. – Мы ещё не знакомы, но это неважно: я принадлежу Вам всем своим существом!
– Спасибо, конечно… – растерялся Тяжёлый Магнит Необычайной Притягательной Силы, у которого всё не получалось взять в толк, как это возможно – принадлежать всем своим существом тому, кто тебя впервые в жизни видит. – А зачем Вы это делаете?
– Делаю – что? – недопоняла Кнопка, практически впиваясь в Тяжёлый Магнит Необычайной Притягательной Силы.
– Ну… принадлежите мне всем своим существом, – разъяснил тот.
Кнопка заливисто рассмеялась:
– Да Вам нельзя не принадлежать всем своим существом… у Вас ведь такая необычайная притягательная сила!
– Нельзя? – огорчился Тяжёлый Магнит Необычайной Притягательной Силы. – Ну, нельзя так нельзя.
Пришлось смириться с намертво впившейся в него Кнопкой…
Между тем Скрепка неподалёку тоже чувствовала себя очень беспокойно. Она просто вся извихлялась на месте, а потом истерически вскрикнула: «Ой, не могу больше!» – и со всего размаху влепилась в Тяжёлый Магнит Необычайной Притягательной Силы, тут же и усевшись ему прямо на шею.
– Скрепка, – коротко представилась она, пытаясь сохранить остатки собственного достоинства.
– Вы тоже ко мне? – задал глупый вопрос Тяжёлый Магнит Необычайной Притягательной Силы.
Скрепка посмотрела на него, как на идиота, и резонно произнесла:
– Я же на Вашей шее сижу, кажется!
– На моей, – едва заметно вздохнув, согласился Тяжёлый Магнит Необычайной Притягательной Силы. – А почему Вы выбрали именно мою шею?
– Можно подумать, у меня был выбор! – воскликнула Скрепка и вдруг горячо прошептала: – Я боюсь, что никто тут не сможет противостоять Вашей притягательной силе!
– Никто? – с ужасом переспросил Тяжёлый Магнит Необычайной Притягательной Силы. – Ну, никто так никто…
Увы, это была правда, причем правда страшная. Скоро на нём собрались все остальные кнопки и скрепки, а к бокам прицепились перья и зажимы… Ещё через некоторое время к нему практически прильнула металлическая Линейка, осторожными шагами подошли Ножницы, подполз на брюхе довольно увесистый Тюбик-с-Клеем.
Вскоре свободного места на Тяжёлом Магните Необычайной Притягательной Силы уже совсем не оставалось: все просто лепились друг к другу, даже не разбираясь, зачем и почему они это делают.
– Боже мой, – размышлял Тяжёлый Магнит Необычайной Притягательной Силы, – откуда ж она во мне, такая притягательная сила? Вот уж наградила природа – так наградила… просто и света белого не видно!
И впрямь – весь белый свет оказался для него заслонённым предметами, не сумевшими противостоять его необычайной притягательной силе… ах, винить ли их за это? И он терпел – никого не виня и никого от себя не прогоняя.
А однажды на письменном столе появилась Гордая Свеча в Маленьком Каменном Подсвечнике. Тонкая и ослепительно белая, оглядевшись по сторонам, она сразу поняла всё, что происходит на этом письменном столе, поняла – и улыбнулась. И Тяжёлый Магнит Необычайной Притягательной Силы почувствовал, что отныне и навсегда он влюблен в эту Гордую Свечу в Маленьком Каменном Подсвечнике.
Тем же вечером её зажгли. Лепесток пламени был таким чистым и трепетным, что Тяжёлый Магнит Необычайной Притягательной Силы не мог оторвать от него глаз. А когда Гордую Свечу в Маленьком Каменном Подсвечнике погасили, Тяжёлый Магнит Необычайной Притягательной Силы обратился к ней из-под толщи предметов, в обществе которых он напоминал растрёпанного ежа.
– Дорогая Гордая Свеча в Маленьком Каменном Подсвечнике, – сказал он, – не согласитесь ли Вы пройти со мной по жизни рука об руку?
– Добрый… гм… вечер, – оторопел Тяжёлый Магнит Необычайной Притягательной Силы: он определенно помнил, что никогда прежде не был знаком с Кнопкой. – Ваше имя… простите, запамятовал…
– Кнопка! Кнопка мое имя! – истошно запищала Кнопка. – Мы ещё не знакомы, но это неважно: я принадлежу Вам всем своим существом!
– Спасибо, конечно… – растерялся Тяжёлый Магнит Необычайной Притягательной Силы, у которого всё не получалось взять в толк, как это возможно – принадлежать всем своим существом тому, кто тебя впервые в жизни видит. – А зачем Вы это делаете?
– Делаю – что? – недопоняла Кнопка, практически впиваясь в Тяжёлый Магнит Необычайной Притягательной Силы.
– Ну… принадлежите мне всем своим существом, – разъяснил тот.
Кнопка заливисто рассмеялась:
– Да Вам нельзя не принадлежать всем своим существом… у Вас ведь такая необычайная притягательная сила!
– Нельзя? – огорчился Тяжёлый Магнит Необычайной Притягательной Силы. – Ну, нельзя так нельзя.
Пришлось смириться с намертво впившейся в него Кнопкой…
Между тем Скрепка неподалёку тоже чувствовала себя очень беспокойно. Она просто вся извихлялась на месте, а потом истерически вскрикнула: «Ой, не могу больше!» – и со всего размаху влепилась в Тяжёлый Магнит Необычайной Притягательной Силы, тут же и усевшись ему прямо на шею.
– Скрепка, – коротко представилась она, пытаясь сохранить остатки собственного достоинства.
– Вы тоже ко мне? – задал глупый вопрос Тяжёлый Магнит Необычайной Притягательной Силы.
Скрепка посмотрела на него, как на идиота, и резонно произнесла:
– Я же на Вашей шее сижу, кажется!
– На моей, – едва заметно вздохнув, согласился Тяжёлый Магнит Необычайной Притягательной Силы. – А почему Вы выбрали именно мою шею?
– Можно подумать, у меня был выбор! – воскликнула Скрепка и вдруг горячо прошептала: – Я боюсь, что никто тут не сможет противостоять Вашей притягательной силе!
– Никто? – с ужасом переспросил Тяжёлый Магнит Необычайной Притягательной Силы. – Ну, никто так никто…
Увы, это была правда, причем правда страшная. Скоро на нём собрались все остальные кнопки и скрепки, а к бокам прицепились перья и зажимы… Ещё через некоторое время к нему практически прильнула металлическая Линейка, осторожными шагами подошли Ножницы, подполз на брюхе довольно увесистый Тюбик-с-Клеем.
Вскоре свободного места на Тяжёлом Магните Необычайной Притягательной Силы уже совсем не оставалось: все просто лепились друг к другу, даже не разбираясь, зачем и почему они это делают.
– Боже мой, – размышлял Тяжёлый Магнит Необычайной Притягательной Силы, – откуда ж она во мне, такая притягательная сила? Вот уж наградила природа – так наградила… просто и света белого не видно!
И впрямь – весь белый свет оказался для него заслонённым предметами, не сумевшими противостоять его необычайной притягательной силе… ах, винить ли их за это? И он терпел – никого не виня и никого от себя не прогоняя.
А однажды на письменном столе появилась Гордая Свеча в Маленьком Каменном Подсвечнике. Тонкая и ослепительно белая, оглядевшись по сторонам, она сразу поняла всё, что происходит на этом письменном столе, поняла – и улыбнулась. И Тяжёлый Магнит Необычайной Притягательной Силы почувствовал, что отныне и навсегда он влюблен в эту Гордую Свечу в Маленьком Каменном Подсвечнике.
Тем же вечером её зажгли. Лепесток пламени был таким чистым и трепетным, что Тяжёлый Магнит Необычайной Притягательной Силы не мог оторвать от него глаз. А когда Гордую Свечу в Маленьком Каменном Подсвечнике погасили, Тяжёлый Магнит Необычайной Притягательной Силы обратился к ней из-под толщи предметов, в обществе которых он напоминал растрёпанного ежа.
– Дорогая Гордая Свеча в Маленьком Каменном Подсвечнике, – сказал он, – не согласитесь ли Вы пройти со мной по жизни рука об руку?