Клюева Варвара. Чёрный ангел

   Бросив напоследок: «Опоздаешь — пеняй на себя! Домой не пущу», — сердитая мамаша начала протискиваться к двери. Сообразив, что парень едет дальше, Надежда не без сожаления встала (шанса снова занять сидячее место не подвернётся уже до самого дома, это она знала точно) и вклинилась в толпу.
   — Молодой человек, извините, пожалуйста, вы не уделите мне несколько минут? Думаю, мы с вами могли бы здорово выручить друг друга. Если вы согласитесь выйти со мной на ближайшей остановке, я обещаю изложить идею до прихода следующего троллейбуса.
   По реакции парня Надежда поняла, что не ошиблась в нем. Мимолётное удивление, смущение и тут же — спрятавшая их иронически-вежливая улыбка и совсем уж иронический галантный полупоклон.
   — Располагайте мной, прекрасная незнакомка.
   Совсем недурно для мальчишки восемнадцати лет.
   Надежде хватило пяти минут, чтобы обрисовать обстановку в семье и изложить свой план. Сашке понадобилось меньше трех, чтобы обдумать и принять её предложение. Вероятно, их пара стала абсолютным мировым рекордсменом на дистанции от первой фразы, сказанной одним из будущих супругов другому, до заключения брачного соглашения.
   Они стали друзьями, добрыми и надёжными. Ради неё джентльмен Сашка безукоризненно сыграл свою довольно-таки сволочную роль при знакомстве с Надиной бабкой. («Вы ведь здесь не прописаны? Тогда вашего согласия на мою прописку не требуется. Елена Викторовна, вы же не захотите сломать жизнь единственной дочери, правда? Впрочем, если ваша матушка вынудит вас на такую подлость, мы дождёмся рождения ребёнка и разменяем эту квартиру по суду. Чтобы прописать ребёнка к матери, не требуется даже вашего согласия. Не смейте оскорблять мою жену, Тамара Тимофеевна! Её моральный облик — абсолютно не вашего ума дело. Так! Ещё одно слово, и я включаю диктофон. Пусть с вашим собственным моральным обликом разбирается суд. У вас пошаливает сердечко, Тамара Тимофеевна? У моей мамы есть хороший знакомый, директор дома престарелых, там хорошее отделение для инвалидов. Думаю, по блату он вас возьмёт.»)
   Надежда не менее виртуозно окоротила его мамашу. («К счастью, вы не можете нам помешать, любезная Лидия Кирилловна. Саша уже совершеннолетний… Да я бы никогда и не позволила ему притронуться к деньгам женщины, попрекающей его каждым съеденным куском. Верно, на первом курсе ещё тяжеловато подрабатывать, но я-то уже на третьем! Перевожу с листа, печатаю десятью пальцами, так что мужа прокормлю. И при этом не буду тыкать ему в физиономию грязными носками и требовать вечной благодарности… Ну, без вашего благословения мы как-нибудь обойдёмся.»)
   Они уважали личную свободу друг друга, делились радостями, неприятностями и даже подробностями своих романов. Они разыгрывали из себя ревнивых супругов, когда очередной роман партнёра себя исчерпывал, и прикрывали друг другу спину, когда Надина бабка или Сашкина мать вспоминали о существовании «свиней неблагодарных». Они вместе планировали свой скудный бюджет и бодро тащили в одной упряжке нехитрый воз студенческого быта. Они помогали друг другу советом, делом и просто участием. Иногда, в промежутках между своими романами, они засыпали в одной постели, но никому из них не приходило в голову, будто это даёт право требовать от партнёра большего.
   Такой вот занятный был у них брак. Фиктивный, не фиктивный — бог разберёт. Ясно только, что детей при таких свободных отношениях заводить не принято. Они и не заводили. И правильно сделали, как выяснилось. В конце концов Сашка нашёл женщину своей мечты и женился по-настоящему. Им тогда пришлось здорово поднапрячься, чтобы скрыть истинное положение дел, но, кажется, Сашкина пассия так до конца и не поверила в чистый платонизм их отношений. Во всяком случае, видеться с Надеждой она мужу запретила. А родись ребёнок, все могло кончиться печально. Но ребёнка, к счастью, не было. Да и не нужен Надежде ребёнок.
   Так она думала до той минуты, пока не увидела Мишутку. До той минуты, пока он не обнял её за шею, не вскарабкался обезьянкой, не положил голову ей на плечо и не обозвал непонятным словом. Собачкой, кажется. Да пусть бы хоть гадючкой окрестил, все равно по тону понятно было, что она, Надежда, очень ему понравилась. А уж он Надежде совершенно вскружил голову. Так что даже убийца, сбивший Мишуткину мать, почти на Надиных глазах расстрелявший отца мальчика и, возможно, подстерегающий где-то Эдика, отошёл на второй план. Надя, наверное, и вовсе забыла бы о нем, если бы не мысль, что Мишутка остался сиротой. А если его отец не выживет, то круглым сиротой.
   В дом набегут казённые рыла и скажут жестяными голосами, что доверчивого Мишутку надлежит определить в детский приёмник, выяснить, имеются ли у него родственники, готовые взять на себя опеку над мальчиком, и только потом, если таковых не найдётся, можно будет рассмотреть заявление об усыновлении мальчика посторонними гражданками. Усыновление — дело нескорое, решается иногда годами, тем более если возникнут сложности — к примеру, посторонняя гражданка окажется незамужней. И даже если отец ребёнка выживет, до его выздоровления мальчика по закону все равно положено поместить в специальное государственное учреждение. А что Мишутка за это время может погибнуть или превратиться в злобного волчонка, так до этого казённым дядям и тётям нет никакого дела. Они исполняют свой долг, и точка.
   «Не отдам, — думала Надежда, прижимая к себе тёплое тельце. — Никому не отдам. Заберу к себе, спрячу, подожду, пока не выздоровеет его отец… А если не выздоровеет, что-нибудь придумаю… Дам взятку, раздобуду фальшивое свидетельство о рождении, перееду…»
   В эту минуту в дверь позвонили. Надежда замерла. Мысли лихорадочно заметались под черепушкой, сталкиваясь, разлетаясь, переплетаясь в клубок. «Кто это? Убийца бы не посмел… Или посмел?.. Не открою… На полу в прихожей — кровавая лужа… объясняйся теперь. Позвонят немного и уйдут. Никого нет дома…»
   Звонок повторился — длинный, настойчивый.
   — Ди до! — громко закричал Мишутка, оторвав голову от Надиного плеча. — Винг! Ди до!
   — Вот тебе и динь-дон, — пробормотала Надежда. После Мишуткиного восторженного вопля притворяться, будто в квартире никого нет, стало бессмысленно. Звонок заливался протяжной трелью. — Нет, это не убийца. Не до такой же степени он наглый! Сейчас все соседи на уши встанут. Ещё милицию вызовут. А у нас тут кровавая лужа… Кто там? — спросила она у двери дрожащим голоском.
   — Раечка? Это Лиза, соседка! А где Петя? У вас ничего не случилось? — затараторили за дверью женским голосом.
   Помедлив секунду, Надя повернула замок. («Только никому не открывай! — заклинал Эдик. — Прошу тебя, Надька. Я позвоню условным звонком: три коротких, два длинных, три коротких. А больше никому не открывай, сиди тихо, хорошо?» Не откроешь тут, как же!). На пороге стояла женщина весьма примечательной внешности. Широченный шишковатый лоб, огромные серые глазищи, расставленные на немыслимое расстояние (чуть ли не на висках начинаются), линия щёк резко скошена к маленькому, но заметно выдающемуся вперёд подбородку. Несмотря на опухшие веки и чёрные тени под глазами, весь облик прямо-таки дышит пионерской отвагой и бескомпромиссностью. В Надиной голове ни с того ни с сего зазвучал Гимн демократической молодёжи: «Эту песню не задушишь, не убьёшь. Не убьёшь. Не убьёшь!»
   — Кто вы? — подозрительно спросила соседка Лиза. Тут её голос слегка дрогнул. — Что тут происходит?
   — Лика! — радостно воскликнул Мишутка и потянулся к старой знакомой. — Ты пишел! А мама де?
   Елизавета подхватила его на руки и шагнула в прихожую, машинально повинуясь приглашающему жесту Надежды. Надя торопливо заперла дверь и потянула гостью в комнату. Та послушно шагнула за Надеждой, но тут же застыла, наткнувшись взглядом на подсыхающее тёмное пятно, обезобразившее пол.
   — Что?.. Что это?
   — Лиза, ради бога, давайте пройдём в комнату! — взмолилась Надежда. — Я все объясню, только не под дверью! Вы сами сейчас поймёте почему.
   Упёршись в неё шальным взглядом — то ли гипнотизирующим, то ли, наоборот, загипнотизированным, — Лиза медленно вошла в комнату. Надежда тут же прикрыла дверь.
   — Сядьте, прошу вас. Это займёт немало времени. — Лиза опустилась в кресло. Мишутка тотчас соскользнул с её колен и, быстро перебирая конечностями, уполз в угол с игрушками. — Меня зовут Надежда. Я — близкий друг Эдика, а он, в свою очередь, дружил с Ирен. Она когда-нибудь упоминала его имя?
   — Я знаю Эдика, — медленно, будто бы с трудом, выговорила Елизавета. — Но… как вы здесь оказались? И где Петя?
   — Позвольте мне изложить все по порядку. — И Надежда немного сбивчиво, но все же довольно внятно поведала о вчерашнем визите пьяного в дрезину Эдика с тетрадкой пропавшего Мыколы; о трупе неизвестного, обнаруженном в прошлый четверг в вестибюле здания, где работали Ирен, Эдик и Мыкола; о неожиданном приезде больной Ирен вечером следующего дня; о её признании, сделанном Эдику, и странных словах, сказанных напоследок, за несколько часов до гибели («Если со мной что-нибудь случится…»); о загадочном исчезновении Мыколы и содержимом найденной в его столе тетради, о терзаниях Эдика, считающего себя косвенно виновным в гибели Ирен, и его уверенности, что милиция, ознакомившись с заметками Мыколы, сочтёт его, Эдика, вину совсем не косвенной; о подозрении, что убийца расправляется со всеми возможными свидетелями и сейчас охотится за Эдиком; об их попытке вычислить злодея, руководствуясь туманным намёком Ирен, и провале этой попытки; о неожиданно посетившей их мысли, что Ирен могла сказать что-нибудь существенное своему мужу или подруге; о приезде сюда; о чёрном человеке, метнувшемся от квартиры к лифту, когда Надежда взбежала на площадку между этажами; об открытой двери и лежащем на полу прихожей человеке с простреленной грудью.
   — Петенька! — вскрикнула Лиза и прижала ладони к побелевшим впалым щекам. — Он… он…
   — Жив, — торопливо успокоила Надежда. — Славик сказал, что стреляли из пистолета небольшого калибра. Пуля зацепила ребро и ушла вбок, прострелено лёгкое, но другие жизненно важные органы вроде бы не задеты. Много крови он потерять не успел, мы с Эдиком сразу же запеленали его, как мумию… Простите… я хотела сказать, туго перебинтовали.
   — А кто такой Славик? Врач?
   — Военный хирург, замначальника отделения в госпитале Бурденко. Мой давний поклонник. Я звонила ему почти невменяемая, он решил, что ранили меня и примчался сюда за тридцать пять минут. Наверное, рекорд установил. У меня есть ещё один знакомый хирург, но не военный, к тому же он не позволяет мне вертеть собой так, как Славик… Да и Славу пришлось едва не на коленях умолять, чтобы он спрятал раненого у себя в госпитале и ничего не сообщал милиции. Он сказал, что из-за меня вся его карьера может полететь к чёртовой матери. Наверное, придётся теперь выходить за него замуж…
   — Почему?
   — Почему придётся выходить замуж?
   — Нет, почему вы попросили его ничего не сообщать милиции?
   — По многим причинам. Главным образом, для того чтобы до Пети не добрался убийца. Милиция вряд ли поставит около него круглосуточный пост, поэтому чем меньше людей знает о его местопребывании, тем в большей он безопасности. Ну, и ещё из-за Эдика. Его и так можно считать лучшим подозреваемым года. В первом убийстве его даже Ирен подозревала… то есть не подозревала, но не исключала его причастности. Потому и приехала на следующий день предупредить, что ничего предпринимать не собирается. И тем самым снабдила Эдика отличным мотивом для её убийства — так наверняка решит следствие. Когда Ирен сбили, Эдик бродил где-то по городу, размышлял над её рассказом, алиби у него нет. В тетрадке Мыколы — явная на него наводка. А когда Мыкола исчез, у Эдика было похмелье, он сидел дома. Опять без алиби. Если бы мы вызвали милицию и сообщили, что в мужа Ирен практически на наших глазах стрелял некто в чёрном и больше мы о нем ничего сообщить не можем, они без особого напряжения навесят на Эдика все. Я-то знаю, что он не мог стрелять, потому что бежал за мной, отставая на пролёт или два, но мне, скорее всего, не поверят. «Вы кто? Подруга? А сюда зачем явились? Помогали подозреваемому? Ну-ну!»
   — Но Петенька придёт в себя и скажет им, что это был не Эдик.
   — Во-первых, не обязательно. Стрелок был в какой-то тёмной штуковине вроде вязаной шапочки, натянутой на лицо. Во-вторых… — Надежда замялась, но все же закончила с мрачной решимостью: — неизвестно, придёт ли он в себя.
   — Как?! — Елизавета вскочила. — Вы же говорили, что ранение не тяжёлое…
   — Да, но Славику очень не понравилось его сердце. Петенька был сердечником?
   Лиза тяжело опустилась в кресло.
   — У него был микроинфаркт, когда Тася… Ирен умерла. Его не хотели отпускать из больницы, а он все равно ушёл. Из-за Мишутки.
   Надежда вздрогнула и посмотрела в сторону малыша. Тот крепко спал прямо на ковре, прижимая к себе яркий пластмассовый паровоз.
   — Как вы его назвали?
   — Мишутка. Это Ирен его так звала. А Петенька — Микки. Бедный мальчик! В полтора года потерять мать и чуть не потерять отца… Все же я надеюсь, что Петя справится. Должен справится ради Мишутки.
   Они помолчали. Елизавета встала с кресла, взяла малыша на руки и положила его в кроватку.
   — Так вот, значит, куда она ездила, — пробормотала она как бы про себя, вернувшись в кресло. — К Эдику… А я понять не могла, как она на улице очутилась. Больная совершенно. Ночью у неё градусник зашкаливало. Господи, почему я домой пошла, почему не осталась её сторожить? Эх, Таська, Таська, что же ты натворила!..
   — А почему — Таська? — осторожно спросила Надежда.
   — Так её звали… раньше. Она не любила своё имя. Таисья значит счастливая, а у Таськи жизнь была… не дай бог никому. После того как её мама умерла, она поменяла имя на Ирину. Хватит, сказала, мне счастья, теперь хочу покоя. Вот и успокоилась… — Лиза заплакала.
   Надежда неловко заёрзала в кресле. Она не умела утешать, если горе было настоящим, непоправимым. Слова сразу становились бессмысленными и фальшивыми, жесты, вроде пожатия руки, — нарочитыми и неуклюжими. Единственный приём, который иногда срабатывает, — попытка отвлечь внимание.
   — Скажите, Петя — священник? — спросила она, словно не замечая Лизиных слез.
   Сработало!
   — Нет. А почему вы так решили? — удивилась Лиза.
   — Понимаете, когда я добежала до него, он ещё был в сознании. И даже пытался что-то сказать. Мне послышалось: «мой сан!» Показалось, наверное.
   По шишковатому лбу пробежала волна — Елизавета сосредоточенно нахмурилась, потом лоб разгладился.
   — А! Это он, наверное, про Мишутку. Son — сын. Таська разговаривала с малышом по-русски, а Петя только по-английски, чтобы мальчик с детства знал второй язык. Петенька по-английски говорит совершенно свободно и почти без акцента, только употребляет много американизмов. Конечно, произношение не оксфордское… — Лиза осеклась и недоуменно воззрилась на визави, которая вдруг расплылась в улыбке.
   — Так значит, он меня не собачкой обозвал! — туманно объяснила Надежда. — Не собючи, а so beauty — такая красавица.
   — Кто обозвал? Петенька? — не поняла Елизавета.
   Серия звонков — три коротких, два длинных, три коротких — перебила Надин ответ.
   — Это Эдик! — Она вскочила и побежала открывать дверь.
   Вот у Эдика, похоже, никаких проблем с проявлением сочувствия не было. Увидев заплаканную Елизавету, он широко шагнул к ней, сгрёб в охапку, притянул её голову к своему плечу, поцеловал в макушку и забормотал:
   — Лиска, Лиска, ты — сильная девочка. Ирен всегда говорила, что лично её мир держится только на тебе. А теперь — тем более. Кто, кроме тебя, расскажет Мишутке, какой была его мама? Держись, родная!
   И все это — без единой фальшивой ноты. Может быть, потому что их горе было общим. Надежда вспомнила, как рыдал Эдик у неё на кухне, и опять ощутила что-то похожее на неприязнь к Ирен, но тут же устыдилась. «Ирен не виновата, что Эдик считал её интереснее тебя, курица завистливая!» — мысленно осадила она себя.
   Елизавета пару раз всхлипнула и отняла голову от его груди.
   — Как там Петенька? Ты ведь отвозил его в госпиталь, да?
   — Да, Славик попросил сесть за руль. Сам не мог — возился с пациентом. Два раза колоть пришлось по дороге. Славик все говорил: «главное — довезти живым, а там подключим к аппарату и вытащим». Довезли, слава богу. Живой. Теперь все будет хорошо. Как здорово, что ты здесь оказалась, Лиска! Я не знал, застанем ли мы тебя дома. Тебе Надежда уже все рассказала? Собирайся скорее, поедешь с нами.
   — Куда? Зачем? — опешила Лиска.
   Эдик укоризненно посмотрел на Надю.
   — Ты ничего не объяснила? Лизок, ты только не волнуйся, но тебе угрожает опасность. Похоже, этот маньяк устраняет всех, кто мог получить от Ирен какую-либо информацию об убийстве у нас на работе. Видишь ли, у нас там порешили какого-то братка, а Ирен чуть не застукала злодея на месте преступления.
   — Я знаю, Надежда сказала…
   — Стало быть, ты должна понимать, что тебе необходимо скрыться. Этот нелюдь уже добрался до Ирен, кажется, и до парня, который подслушал наш с Ирен разговор, до Иркиного мужа. И до меня бы добрался, если бы я не спрятался у Надежды. Нам нужно немедленно смываться — вдруг он ещё крутится у дома?
   — Но я не могу! У меня семья, и Мишутка вот…
   — Мишутку заберём с собой. Мужу оставь записку вроде: «Вынуждена срочно уехать, потом все объясню». Куда и почему уезжаешь не пиши. Мало ли, к кому попадёт записка. Опять же мужу спокойнее: меньше знаешь — крепче спишь…
   — Погоди, Эдик, — встряла Надежда. — Как же мы поедем, да ещё с ребёнком, если убийца кружит у дома? Он же всех нас перестреляет из кустов!
   — Спокойно, я все продумал. Внизу, в подъезде — служебный вход в магазинчик, через который можно выйти на улицу, перед выходом машина — я у Славика одолжил. С парнем из магазина я договорился, он нас впустит. Войдём через служебный вход, выйдем через парадный, нырнём в машину, и привет. Если убийца нас караулит, то, скорее всего, тайком следит за подъездом со двора. Вряд ли он после своей пальбы рискнёт внутри дежурить, мозолить глаза соседям. Давайте, девочки, собирайтесь живее, я обещал Славику подогнать машину через два часа.
   Елизавета опомнилась только в машине.
   — Постой, Эдик! Нет смысла убегать! Убийце незачем караулить нас у дома. Он без труда найдёт нас завтра на кладбище. Мы же не можем не пойти на Тасины похороны!
   Эдик с проклятием ударил по тормозам и обернулся.
   — Завтра похороны? Черт, я не знал!.. Ладно, что-нибудь придумаем.
   — И вообще, мне кажется, вы неправы. В смысле, это безумие какое-то — убивать людей просто потому, что они что-то могут знать. Петя точно ничего не знал, в четверг Ирен с ним почти не разговаривала, только просила уехать, чтобы Мишутка не заразился — он у них недавно ветрянкой переболел. Я это знаю, потому что она меня на помощь позвала — уговаривать. Ирен совсем больная пришла, едва на ногах держалась, и легла сразу. Я Петю с Мишуткой сама собирала и провожала… Она даже подойти им к себе не разрешила, боялась заразить. Да, к чему это я? О чем я говорила?
   — О том, что это безумие — убивать, не зная толком, известно что-нибудь жертве или нет, — напомнила Надежда. — Я согласна. Но кто поручится, что убийца не спятил. Например, на почве страха перед наказанием.
   — Но тогда получается, что прятаться нужно абсолютно всем! Если бы Та… Ирен мне что-нибудь рассказала, я могла поделиться со своим мужем, с коллегами по работе, с милиционером, который к нам приходил. Ирен и сама могла кому-нибудь позвонить…
   — А она тебе точно ничего не рассказывала? — спросил Эдик.
   — Нет. Говорю же, пришла совсем больная. Полночи бредила, потом температура немного спала, и она уснула, а проснулась совсем слабенькая, как новорождённый котёнок, только пищать и могла.
   — А в бреду?
   — В бреду Таська что-то непонятное говорила. Мне показалась, она какую-то детскую страшилку вспоминает. Помните — «Чёрная перчатка», «Жёлтое пятно»?
   — Почему тебе так показалось? Ты помнишь какие-нибудь её слова?
   Лиска покачала головой.
   — Нет, она совсем бессвязно говорила. Один раз только села вдруг на кровати, произнесла целую фразу, совершенно бессмысленную, на мой взгляд, потом посмотрела на меня и жалобно так спросила: «Но этого же не может быть, правда?» Я уложила её обратно и заверила, что, конечно же, не может.
   — Лизанька, умница, пожалуйста, постарайся вспомнить эту фразу. Хоть что-нибудь! — взмолился Эдик.
   Лиза с сомнением посмотрела на него в зеркало.
   — Попробую. Но ничего не обещаю. В голове осталась полная ахинея, типа: «Все там, но никого нет». Только фраза длиннее была, а по смыслу примерно так.
   Они добрались до Надиного дома, Эдик помог им отнести Мишутку, убедился, что в квартире нет следов постороннего пребывания, а на лестнице никто не крутится, и поехал возвращать машину Славику. Надя с Лизой устроили малышу безопасное лежбище и пошли на кухню пить чай. После чаепития, в процессе которого дамы перешли на «ты», Лиза попросила разрешения прочесть злополучную тетрадку. Надежда, естественно, разрешила, а когда с чтением было покончено, пересказала версии, которые они с Эдиком выдвинули, опираясь на рассказ и туманный намёк Ирен, и даже показала план холла, где происходило действие. Елизавета взяла бумажку с чертежом, долго его разглядывала, а потом спросила:
   — Тут масштаб выдержан? Сколько примерно метров от лавки курильщиков до стенда и от стенда до двери в конференц-зал?
   — От лавки до стенда метров шесть, холл у них здоровый. А от стенда до зала метра три, наверное, — сказала Надежда.
   — Тогда он бы не успел. Смотри: Ирен услышала звук падения, когда копировала отчёт. Сколько там было страниц? Две-три? Скопировать их — минута, не больше. После этого она сразу вышла из-за лестницы и оказалась в точке, откуда просматривается весь холл, правильно? За эту минуту убийца должен был склониться к жертве, убедиться, что она мертва, дотащить до стенда, нырнуть под щит, потом добраться с грузом до дальнего угла под лестницей, выбраться из закутка, добежать до конференц-зала, вставить ключ, открыть замок, вынуть ключ, юркнуть за дверь и закрыть её за собой. А груз у него, между прочим, был тяжёлый. Не верится мне, что он так быстро управился. Скорее всего, он остался стоять за стендом. И скрип, который Ирен слышала, тому подтверждение. Он хотел посмотреть, кто сидит в курилке и неосторожно прислонился к щиту.
   — Но тогда бы Ирен его увидела! Она же смотрела в сторону стенда.
   — Ты сама говоришь, что при электрическом освещении стенд — в глубокой тени.
   — Да, но в половине пятого на улице ещё достаточно светло.
   — В половине пятого на улице сумерки. А Ирен наверняка вышла в холл позже. Ты говорила, что примерно в половине пятого ей дали отчёт и она отредактировала его в комнате, а потом ещё думала над вставкой. Минут пятнадцать все это, наверное, заняло. Если бы в холле к тому времени не горел свет, она не смогла бы читать.
   Раздался кодовый звонок, Надежда пошла открывать. Она как раз приводила Эдику Лискины аргументы, когда они вошли в кухню и увидели застывшую Лиску, которая смотрела перед собой страшным взглядом.
   — Что?.. Что случилось? — перепугалась Надежда.
   Елизавета пошевелилась.
   — Я вспомнила. Вспомнила, почему мне пришла на ум детская страшилка. Чёрные ноги! Таська в бреду два или три раза упомянула чёрные ноги.
   Эдик плюхнулся на табуретку и схватился за голову. Надежде не было нужды спрашивать, что с ним. Эдик всегда, сколько она его помнила, носил чёрные вельветовые джинсы. Разных моделей, разных фирм, но непременно чёрные и вельветовые. Даже на свадьбу их надевал.
   — Ты помнишь, кто ещё в тот вечер был в чёрных штанах? И в чёрных ботинках? — спросила она быстро.
   — Да, — простонал он. — Базиль был в чёрном костюме и белой рубашке, мы ещё шутили насчёт смокингов. Дескать, не рассылал ли Джованни приглашения с припиской: «форма одежды — вечерняя»? Джованни был в чёрных джинсах. Эжен всегда одевается одинаково — в чёрную кожу. И обувь у всех нас была чёрная.
   — Так, все сходится. Ты, Базиль, Джованни, Эжен — четыре человека. Мужчины. Базиля и Джованни мы уже отбросили в прошлый раз. Значит, остаётся Эжен. Тем более что и тот, с пистолетом, кажется, был в чёрной коже. Я не уверена, но похоже на то.
   — Боже, но почему?! У Эжена, конечно, вид немного инфернальный, но он вполне приятный парень. Несчастный только. Его жена бросила, а он — однолюб. Третий год в депрессии. Зачем ему понадобилось убивать этого качка? А Ирен? Он к ней всегда хорошо относился… И она к нему. Рассудком он, что ли, повредился?
   Зазвонил телефон. Надежда сняла трубку.
   — Да?
   — Простите, можно Эдуарда к телефону? — спросил женский голос.
   Надежда часто шутила, что могла бы выжить и без разума, за счёт одних инстинктов. Они срабатывали у неё молниеносно, гораздо быстрее, чем включалась мысль. Вот и сейчас, она ещё не успела осознать, что означает этот звонок, когда услышала собственный равнодушный голос: