По замыслу архитектора, холл первоначально представлял собой полукруглый зал высотой в два этажа, с выгнутой внешней стеной, застеклённой от пола до потолка. Широкая лестница, основание которой занимало центр зала, полого поднималась наверх и заканчивалась ещё более широкой площадкой, прилегающей к противоположной, плоской стене холла.
   Получив в аренду такое нефункциональное помещение, владелец всех трех фирм — рекламного агентства, дизайн-студии и агентства почтовой рассылки — распорядился о перепланировке. Справа от лестницы, практически вплотную к ней, выгородили помещение под офис рекламного агентства — почти правильный прямоугольник большой общей комнаты и две смежные комнатки для начальства, трапециевидную и треугольную. Общую и директорскую части офиса разделял крошечный тамбур — «предбанник», где стоял единственный на все три фирмы копировальный аппарат. Попасть из любой комнаты «Пульсара» в холл можно было только через предбанник, наружная дверь которого пряталась в небольшой нише сразу за лестницей.
   Часть холла слева от лестницы отвели под конференц-зал, но по какой-то причине — возможно, из опасения, что экзотическая форма зала будет отвлекать участников деловых переговоров — нарушили симметрию холла, возведя вместо одной длинной зигзагообразной стены две не слишком длинные и оставив закуток между продольной стеной и лестницей.
   Лестничную площадку наверху расширили и удлинили, получив солидный довесок к помещениям второго этажа, расположенным за холлом. На полученной таким образом новой площади по обе стороны от лестницы отгородили ещё по комнате. Прежде их занимало агентство «Голубь», в одной была контора, в другой — склад. Потом склад переехал в другое здание, офис устроили на его месте, а освободившуюся комнату сдали в субаренду дантисту. Остальную территорию второго этажа занимали две комнаты дизайн-студии — офис и мастерская, коридор и туалет.
   Все это Надежда узнала от Эдика, полагавшего, что ему удастся отговорить её от экскурсии на место преступления, если он представит самую подробную информацию о планировке здания. Он даже план не поленился нарисовать, но Надя все-таки настояла на своём. Известно же: лучше одни раз увидеть, чем сто раз услышать.
   Народная мудрость не обманула. Едва Надежда вошла в холл, как сразу заметила несоответствие между тем, что увидела, и тем, что услышала от Эдика. По его словам, стенд стоял в глубокой тени, и увидеть что-либо в просвете между полом и фанерным щитом было трудно. Надя даже застыла в растерянности, поняв, насколько далеко от истины это утверждение. Верхняя, стеклянная часть выгнутой стены обеспечивала великолепное освещение. Свет свободно проникал под фанерное полотно стенда и добивал почти до стены. Только самый дальний угол под лестницей оставался тёмным, но и там при желании можно было разглядеть очертания полотёра. «Неужели он намеренно мне солгал? — гадала Надежда. — Какая глупость! Зачем?!»
   Только через минуту до неё дошло, в чем дело. Эдик разговаривал с Ирен около семи вечера, когда на улице уже стемнело, и обследовал холл только после её ухода.
   Надя подняла голову и внимательно осмотрела люстру. На первый взгляд, лампочек в ней хватало, чтобы осветить холл до последнего уголка. До перепланировки так оно, наверное, и было. Но тогда козырёк площадки второго этажа ещё не нависал над холлом и не перекрывал доступ верхнему свету. А теперь по вечерам в закутке между лестницей и конференц-залом действительно должно быть совсем темно. Потому, наверное, его и загородили стендом, превратив в подобие чулана для щёток, тряпок и полотёра.
   Слева от входа стоял стол с двумя пепельницами и длинная деревянная лавка — уголок курильщика. Надежда села на лавку спиной к столу и лицом к стенду, достала сигарету и закурила. В прошлый четверг, ровно неделю назад на этом самом месте сидела Ирен. Надя закрыла глаза и словно увидела высокую сутулую женщину с вытянутым желтоватым лицом. Вот она выходит из-за лестницы, уткнувшись в свои листочки, садится на скамью — именно так, спиной к столу, перелезать через лавку ей было недосуг — и, не отрывая взгляда от странички с текстом, закуривает. Делает две-три затяжки, и тут её внимание отвлекает скрип, непонятный и неожиданный — в пустом-то холле. Ирен поднимает голову на звук и видит… Что же она видит? Надя открыла глаза и посмотрела в сторону стенда. При теперешнем освещении было ясно видно, что за ним никого нет. По словам Эдика, Ирен вышла в холл около половины пятого. В это время на улице ещё достаточно светло, стало быть…
   Из-за лестницы донёсся звук открываемой двери. Повернув голову, Надежда увидела миниатюрную брюнетку с миловидным, но хмурым лицом и необыкновенно мрачного молодого человека, с ног до головы упакованного в чёрную кожу. «Полин и, вероятно, Эжен», — догадалась Надежда. Увидев её, парочка на миг придержала шаг, потом брюнетка решительно направилась к столу.
   — Могу я вам чем-нибудь помочь? — поинтересовалась она вежливо.
   — Благодарю вас, нет. — Надежда виновато улыбнулась. — Я пришла к зубному и немножко нервничаю. — Она показала наполовину выкуренную сигарету. — Решила оттянуть экзекуцию.
   Полин улыбнулась в ответ, правда, несколько натянуто. Она и её спутник сели на другом конце лавки и молча закурили. Их напряжённые позы и нервные затяжки утвердили Надежду в мысли, что парочка вышла для серьёзного разговора и присутствие третьего лица их не устраивает. Пришлось подниматься на Голгофу — к дантисту.
   Дантист и его медсестра составляли занятную пару. Она — русская красавица, каких рисуют на палехских шкатулках. Синие глазищи в пол-лица, нежный румянец на щеках, толстая русая коса. Он — типичный армянин, смуглый, носатый, с чёрными глазами, полуприкрытыми неправдоподобно большими веками, и широкими чёрными бровями, сросшимися у переносицы. Несмотря на эти зловещие брови, характерные морщинки у рта и глаз выдавали балагура и шутника, любителя от души посмеяться. У Надежды был знакомый зубной врач с такими же морщинками. Пациенты выходили из его кабинета трясясь и всхлипывая. «Ужасно! — отвечали они на вопросы перепуганной очереди. — Попробуйте сами смеяться с широко разинутым ртом!»
   Но армянин, против ожидания, не стал забавлять Надежду анекдотами и байками. То ли физиогномика её подвела, то ли события последних дней поумерили смешливость дантиста. Он быстро и без лишних слов обработал сверлом маленькую дырочку, поставил пломбу, посоветовал удалить дефектный зуб мудрости, пожелал всего доброго и ушёл за ширму мыть руки. Надежда расплатилась с медсестрой и вышла.
   Полина и Эжен все ещё сидели в курилке и разговаривали. Надя расслышала обрывок фразы: «…знает, что похороны завтра». Она замерла, надеясь услышать продолжение, но её выдал хлопок закрывшейся двери и внизу замолчали. «Ждут, пока я уйду. Может быть, сделать вид, что я иду в туалет, а потом потихоньку прокрасться назад?»
   Её замысел расстроило появление бородатого кучерявого брюнета, который вышел из дальней комнаты, вынул из кармана линялой штормовки трубку, а из кармана непонятного происхождения штанов — пачку табака и, распечатывая её на ходу, двинулся к лестнице. Заметив Надежду, он окинул её заинтересованным взглядом, остановился, неожиданно отвесил поклон и молча последовал прежним курсом. «Это, скорее всего, Игнат, — решила Надежда. — Человек со странностями».
   — Вы что, сегодня вообще из курилки решили не вылезать? — громко удивился бородач ещё с лестницы.
   — Да вот так как-то получилось, — ответил ему глухой мужской голос. — А ты, как я погляжу, все в трудах, папа Карло. Все в трудах.
   «Теперь можно смело уходить, — поняла Надежда. — При нем эта парочка не станет обсуждать свои дела».
   — Эдик! Я все поняла! — закричала Надежда с порога.
   Эдик вылетел в прихожую, как будто им выстрелили из пушки — помятый, всклокоченный, с красным пятном, оставленным на щеке складкой подушки.
   — Что?!
   — Ты ошибся. Ирен ясно видела, что за стендом никого нет. — Надежда поделилась своим открытием об особенностях дневного и вечернего освещения в холле. — В половине пятого света было ещё достаточно. И это означает, что убийца успел спрятаться либо в конференц-зале, либо наверху. Последнее маловероятно, потому что снизу действительно хорошо слышны шаги на лестнице. А в холле — палас, по нему можно пройти бесшумно. Ты не помнишь, дверь конференц-зала не скрипит?
   — По-моему, нет. — Эдик провёл пятернёй по волосам и нахмурился, вспоминая. И замок там магнитный, открывается с тихим щелчком, Ирен могла и не услышать… Но кто тогда четвёртый? И причём здесь скрип?
   — Скрип заставил Ирен поднять голову и посмотреть на стенд, благодаря ему она узнала, что там никто не прятался. Но труп за стендом лежал, вряд ли убийца таскал его туда-сюда по зданию, полному народа. Под самой лестницей есть тёмный угол, при ярком солнце ещё можно рассмотреть, что там лежит, а в хмурый день или ближе к вечеру — нет. Туда убийца и положил жертву…
   — А почему сам не спрятался там же?
   — Но, Эдик, это же очевидно! Он ведь не монстр какой, чтобы сидеть на трупе только что приконченной им жертвы! Естественно, ему хотелось оказаться как можно дальше… Слушай, мы так и будем стоять в прихожей? Пошли на кухню, я проголодалась.
   Неописуемая гримаса ясно выразила отношение Эдика к пище, но на кухню он пошёл и даже помог накрыть на стол.
   — А что скрипело? Рассохшаяся стойка?
   — Скорее всего.
   — И убийца — кто-то из директоров?
   — Да.
   — Невозможно.
   — Почему? Из-за того, что Ирен говорила о четырех мужчинах? Знаешь, я думаю, она могла оговориться. Думала одновременно о том, что ключи есть только у четырех человек, и о том, что убийца — мужчина.
   — Откуда она могла знать, что это мужчина? Конечно, покойник был габаритный, такого нелегко протащить через весь холл, но известен случай, когда женщина во время пожара в состоянии аффекта вынесла на себе сундук, который потом двое мужиков даже приподнять не смогли. А убили этого качка вполне по-женски — ядом.
   — Кто тебе сказал?
   — Опер. Не мне, он по телефону говорил, а я вошёл не вовремя. Отравленная сигарета. Чуешь запашок мелодрамы?
   — И тем не менее убийца — мужчина. Помнишь, ты сам обратил моё внимание на такой факт: с незнакомой женщиной мужчина всегда говорит иначе, чем с незнакомым же мужчиной. Другие интонации, другой выбор слов. Ирен не вслушивалась в монолог жертвы, но общее впечатление у неё сложилось. Достаточное, что бы определить пол его безмолвного собеседника.
   — Хм, спорное утверждение, но, допустим, ты права. Допустим, Ирен действительно услышала достаточно, чтобы определить пол. Судя по внешности этого парня он вполне мог использовать обороты, типа «Слышь, мужик?» или «Эй, кореш!» Пусть все было так, как ты говоришь: Ирен вышла в холл, услышала скрип, увидела пустоту за стендом, а когда обнаружили труп, поняла, что убийца мог прятаться только в конференц-зале. Ключей от зала всего четыре, Полину Ирен отбросила из-за неподходящего пола, но, говоря со мной, обмолвилась и сказала про четырех мужчин. Я верно изложил твою теорию?
   — Ну… в общем, да. Только тон мне не нравится. Не вижу оснований для скепсиса.
   — А между тем, их целых два. Первое: Ирен была уверена, что убийца видел её в холле. И её гибель доказывает, что она не ошиблась. Ты убедилась, что от двери конференц-зала не видно скамью для курящих?
   — Не успела. Курильщики помешали. Но даже если так! Убийца мог видеть её, когда она шла через холл. Или вообще узнал по голосу. Может, она закашлялась или мурлыкала какой-нибудь мотивчик. Что там у тебя на второе?
   Эдик с озадаченным видом обернулся к плите и посмотрел на кастрюльку.
   — Не знаю, я не открывал.
   — Балда! Я не про рагу спрашиваю — кстати, выключи, а то пригорит, — а про второе основание для скептицизма.
   — А! Для филолога ты слишком туманно изъясняешься. Не знаю, сочтёшь ли ты это основанием… У тебя выходит, что подозреваемых всего трое: я, Джованни и Базиль. Так вот, это невозможно.
   — Этого не может быть, потому что не может быть никогда? Похоже, филологическое образование вообще не блестяще сказывается на умственных способностях. Но продолжай.
   — А ты предпочитаешь «credo quia absurdum»? Джованни — добрейшее в мире существо. Если бы не Альбинка, его секретарша, он бы пустил свою дизайн-студию по миру — вкалывал бы за бесплатно, лишь бы делать людям приятное. Ему обидеть человека — мука смертная. Он чуть не повесился однажды, когда на него предъявили претензии сразу две бабы — ведь, по крайней мере, одной пришлось бы отказать! Чезаре клянётся, что застал его за написанием предсмертной записки. Конечно, Чезаре соврёт — недорого возьмёт, но я сам слышал, как он — Чезаре, не Джованни — орал на одну из этих баб по телефону. Если мне железно докажут, что убил один из нас двоих: я или Джованни, я попрошу надеть на меня смирительную рубашку.
   — Ну, а Базиль?
   — Базиль, конечно, пожестче. Но он — неофит. Кто-то подсадил его на восточную религиозную философию, причём я толком так и не разобрал, на какую именно. Он и Веды цитирует от Ригавед до Упанишад, и сутры упоминает — то есть, вроде, убеждённый индуист, а с другой стороны, выражается — махаяна, говорит, ваджраяна, дхарм, ахинса. Что уже несомненный буддизм. Ладно, не суть. Главное, что Базиль, если не считать работы, занимается исключительно своим духовным совершенствованием — дхьяны, йога, чань — в общем, полный вертолёт. И больше его ничего не интересует, я готов поклясться. Слава богу, уже два года за ним наблюдаю. Мясо-рыбу не кушает — на силос перешёл, курить бросил, вот-вот бросит пить и начнёт дорожку перед собой мести, чтоб какую букашку ненароком не задавить. Я ещё мог бы, поднапрягшись, представить, как он, охваченный негодованием новообращённого фанатика, душит негодяя, осквернившего святыню, хотя буддизм, в принципе, не поощряет страсти. Но чтобы отравить незнакомого человека сигаретой?! Да у Базиля и сигарет-то полгода как нет. А уж Ирен он и пальцем бы не тронул. Ни при каких обстоятельствах. Базиль с неё пылинки сдувал. Я рассказывал тебе?..
   — Рассказывал, — поспешно заверила Надежда, напуганная перспективой повторного вечера воспоминаний. — Значит, Ирен не оговорилась. Должен быть кто-то четвёртый. Подумай хорошенько, Эдик, у кого ещё мог оказаться ключ от конференц-зала?
   — Не знаю. — Он пожал плечами. — По идее, любой может попросить ключ у директора, если дело требует. Например, чтобы принять клиента. Но по правилам, сразу после ухода клиента положено закрывать зал и возвращать ключ владельцу. Мне не верится, что убийца заранее все предвидел и заказал дубликат. Убил он, вне всяких сомнений, под влиянием минуты. Принимая во внимание время и место, смешно предполагать заранее обдуманный умысел.
   — Зато способ указывает на преднамеренность. Человек, не помышляющий об убийстве, не станет держать при себе отравленные сигареты.
   Битых три часа Эдик с Надей обсуждали мотивы, возможности, характеры действующих лиц, пытались найти другие решения задачи, заданной Ирен, придумать, какая тайна могла связывать убийцу и жертву, если они даже не были знакомы. В конце концов ресурсы были исчерпаны.
   — Да, для решения этой задачки наших маленьких серых клеточек недостаточно, — печально подвела итог Надежда. — Так что классический детектив отменяется. Придётся действовать по канонам крутого. Вышибая ногой дверь, вламываться на бандитские малины с двумя наганами наперевес и вытряхивать из бандитов правду вместе с выбитыми зубами. В общем, я переквалифицируюсь в филёры. Или лучше в «казачки»? Как ты думаешь, какой способ эффективнее: ходить за подозреваемыми по пятами или втереться к ним в доверие и после совместной пьяной оргии вытянуть всю подноготную?
   Эдик не поддержал шутку. Видно совсем его укатало, беднягу.
   — Брось, Надька. Ты не будешь мозолить убийце глаза. Dixi. Я не вынесу, если ещё и с тобой что-нибудь случится.
   Польщённая этим признанием, Надежда ринулась в бой:
   — Но не можем же мы просто сидеть и ждать! За тобой охотятся убийца, милиция…
   — Милиция пока не охотится. Они не знают про Мыколину тетрадку.
   — Ну так заохотится! Когда поймёт, что ты скрываешься. Нам нужна информация, черт побери! А от кого ещё можно её получить, как не от твоих коллег?
   — От кого ещё? Хм! А знаешь, можно попытаться. У Ирен были два близких человека — муж и подруга. Вдруг она им что-нибудь говорила…
   — Адрес! — потребовала Надежда, бросаясь в прихожую.
   — Я поеду с тобой.
   — Нет!
   — Да! Чего мне бояться? Они-то, уж точно, не убийцы.
   — А если убийца караулит под дверью?
   — Тогда тем более я не могу отпустить тебя одну.
   После недолгих препирательств поехали вместе. Эдик поймал такси и назвал водителю адрес. Через полчаса машина остановилась у подъезда «сталинской» восьмиэтажки. Когда они вошли внутрь, лифт — мастодонт с металлической дверью, открываемой вручную, — только что стартовал с первого этажа.
   — Нам на какой? — спросила Надежда.
   — На четвёртый.
   — Давай пешком, — предложила она.
   И, вспомнив, как в юности они бегали по лестницам наперегонки, рванула наверх. Эдик, ослабленный переживаниями последних дней, быстро отстал.
   — Стой! — кричал он снизу. — Подожди меня, ненормальная!
   Надя, задыхаясь от смеха и непривычной нагрузки, поднажала ещё. Когда она взлетела на площадку между третьим и четвёртым этажами, раздался хлопок, и в ту же секунду из ниши перед квартирами, скрытой от глаз стеной, выскочила и метнулась к лифту чёрная фигура. Грохнула решётчатая дверь, лифт поехал вниз. Не успев ничего понять, Надежда пробежала по инерции последний пролёт и увидела распахнутую дверь квартиры.
   На полу прихожей лежал незнакомец с простреленной грудью. Глаза его были открыты, губы шевелились. Надя шагнула вперёд и склонилась над ним.
   — Сан! Майсан! — прошептал незнакомец и закрыл глаза.

12

   Злополучный понедельник, навсегда оставшийся в памяти Виктора Бекушева днём-чемпионом по бестолковости, абсурдности и безрезультатности, ознаменовал начало самой неудачной рабочей недели за всю его милицейскую карьеру. Во вторник Виктор ехал на Петровку, полный решимости вытряхнуть душу из коллег покойной Морозовой, устроивших накануне коллективную пьяную истерику с элементами то ли безобразного фарса, то ли высокой трагедии. Однако на «летучке», традиционно проводимой Песичем по утрам, выяснилось, что на их многострадальный отдел свалилась новая напасть в виде убийцы-маньяка. Не лишённый своеобразной художественной жилки, изувер облачал зверски умерщвлённых мужчин и женщин в яркие искусственные шелка и оставлял на берегу какого-либо водоёма, придав мёртвому телу позу глубокой задумчивости.
   Первую жертву маньяка, мужчину, нашли чуть больше месяца назад на северо-востоке Москвы, под горбатым пешеходным мостиком через Яузу. Мертвец глядел на воду, сидя на камне в позе роденовского «Мыслителя». Поскольку было ещё неизвестно, единичное это убийство или начало серии, дело оставили в окружной прокуратуре. Вторая жертва, женщина, встретила свою злую судьбу две недели спустя, но в столичные сводки не попала — на сей раз маньяк художественно разместил фигуру наподобие микеланджеловской «Ночи» под ивой, над текучими водами подмосковной речки Уча. Третий несчастный, снова мужчина, угодил в лапы садиста вечером вчерашнего проклятого понедельника и был обнаружен ранним утром тоже под мостом, рядом с кладбищем ржавых речных посудин, неподалёку от платформы «Москворечье». Покойник стоял, опираясь на трость, и прозревал пространство и время, в точности как его великий прототип — церетелиевский «Пётр». Как и в первых двух случаях, все одеяние жертвы состояло из несуразной женской ночной рубашки ацетатного шелка, ярко-оранжевый цвет которой следователь районной прокуратуры, выезжавшая на первый труп, поэтично обозвала в протоколе «шафранным». Эта характерная деталь, врезавшаяся в память кому-то из дежурных по городу месяц назад, позволила быстро объединить два московских трупа в серию, а после соответствующего запроса добавить к ним и подмосковный. Засим, как и следовало ожидать, дело радостно передали в горпрокуратуру. Точнее, сбагрили с неприличной поспешностью — утром того же вторника. Горпрокуратура же быстренько подключила Петровку.
   Облегчив душу многомерной и многосвязной, словно конструкции Эйфеля, матерной тирадой, Песич бросил на поимку маньяка лучшие силы отдела, в том числе и Бекушева с Халецким. Два с половиной дня ударная бригада рыскала по городу и области, пытаясь выявить свидетелей, видевших, как убийца извлекал тела из машины или пристраивал их на берегу, определить хотя бы приблизительно географическое положение берлоги, где маньяк расправлялся с жертвами, установить фирму-производителя шафранных ночнушек (как выяснилось, давно почившую в бозе), нащупать связь между погибшими, найти хоть какую-нибудь общность в их знакомствах, интересах, образе жизни и манере поведения.
   К исходу четверга стало ясно, что раскрыть преступление по горячим следам не удалось. Песич отменил аврал, милостиво позволив подчинённым заняться и другими делами, спешно оставленными ради поисков маньяка. Получив высочайшее дозволение, Виктор сломя голову помчался в гнездо рекламщиков, почтовиков и дизайнеров, гадая на лету, успеет ли добраться до конца рабочего дня. Звонить заранее и просить свидетелей задержаться ему не хотелось: пусть его появление станет для расслабившегося противника сюрпризом. Без пяти семь он взбежал на крыльцо пресловутого особняка, мысленно ликуя: «Успел!», но на этом везение кончилось.
   Первым делом Виктор направил стопы в офис рекламного агентства и пожелал увидеть Николая Усова, чьи бегающие глазки не давали ему покоя с самого понедельника. Тут-то и выяснилось, что оперативник пропустил много интересного. Усов бесследно исчез по пути на работу во вторник утром, и как раз сегодня его обезумевшая от тревоги мать уговорила милиционеров родного отделения принять от неё заявление. Но это ещё не все. В среду таинственным образом пропал директор агентства почтовой рассылки Эдуард Вязников, один из самых близких друзей покойной Морозовой. Обстоятельства второго исчезновения выглядели ещё загадочнее первого, поскольку произошло оно практически на глазах у коллег.
   Вчера, в одиннадцать утра Вязников приехал на встречу с клиентом. Без пятнадцати двенадцать стороны пришли к соглашению об условиях будущего контракта, директор «Голубя» пообещал подготовить текст договора и проводил клиента до дверей. В холле Вязникова перехватила Полина Кузнецова, исполнительный директор «Пульса». Она сообщила о звонке изнемогающей от тревоги матери Усова и попросила совета. Они обсудили положение и пришли к выводу, что бить в набат пока не стоит, ибо Николай, основательно перебравший в понедельник, мог стать жертвой заурядного запоя и вполне типичного в таких случаях провала в памяти.
   После разговора с Полиной Вязников вернулся к себе в офис и около часа работал над очередным отчётом для клиента. Потом он передал свои записи секретарю, поручив ей набрать текст на компьютере, и объявил, что прогуляется до дизайн-студии. Его визит привёл к мелкому инциденту, быстро исчерпанному благодаря вмешательству директора студии. Один из художников, некий Михаил Король по прозвищу Чезаре, принёс из дома портрет Морозовой, написанный несколькими месяцами раньше. Покойная не любила фотографироваться, поэтому портрет оказался чуть ли не единственным её изображением, оставшимся в распоряжении коллег. Увидев его, Вязников с ножом к горлу пристал к автору, выпрашивая портрет на память. Чезаре наотрез отказался как подарить, так и продать свою работу, сказав, что эта вещь дорога ему самому. Директор «почтовиков» продолжал настаивать, и они едва не повздорили. Тогда директор дизайнеров предложил сфотографировать картину, отсканировать снимок, увеличить и раздать копии всем желающим. Вязников согласился и отправился в «Пульсар» за светочувствительной плёнкой. Рекламщики предложили ему поискать плёнку в столе Усова. Покопавшись там, Вязников вышел от рекламщиков и заперся в конференц-зале. Больше его никто не видел.
   Вернувшиеся после обеда сотрудницы агентства «Голубь» обнаружили, что пальто их обожаемого директора, висевшее в офисе, исчезло. Сперва девушки не особенно обеспокоились — мало ли куда и по каким делам могло уехать начальство. Правда, их несколько смутило, что Сир (как они любовно называли Вязникова), вопреки обыкновению, не оставил шутливого послания с абсурдными инструкциями, призывом к ударному труду и изложением абсолютно неуважительных причин своей отлучки, но вспомнив, каким потрясением для него была смерть Ирен, рассудили, что ему не до шуток. Однако когда директор не явился сегодня утром, — а по предварительной договорённости с клиентом именно на сегодня было запланировано подписание выстраданного накануне контракта, — их беспокойство заметно усилилось. Решив не замыкаться в молчании, девушки поделились тревогой с сотрудниками дружественных фирм. Вязникову несколько раз звонили и домой, и на мобильный — без ответа. Курьер, отправленный к нему на квартиру, явился ни с чем.