Страница:
— Вы ошиблись номером.
И только потом, уже нажав на рычаг, почувствовала, как кровь отливает от лица.
— Эдик, ты говорил кому-нибудь, где тебя искать?
— Нет. Я вообще никому не сказал, что собираюсь скрываться. Жена в отъезде, родители тоже. Думал позвонить своим девочкам на работу, но так и не позвонил. Что бы я им сказал? А что, это меня спрашивали? Не может быть. Наверное, действительно ошиблись номером.
— Думаешь? — спросила Надежда с сомнением. — Вот что. Позвони-ка сейчас кому-нибудь из своих хороших знакомых, лучше — не связанных с работой, и спроси, не интересовался ли тобой кто-нибудь.
Эдик хмыкнул, но достал из кармана записную книжку и придвинул к себе аппарат.
— Алло, Женька? Привет, это Эдик… Что?.. Дама, говоришь? Нет, понятия не имею… Да, странно… Извини, я тебе попозже перезвоню. — Он положил трубку и затравленно посмотрел на Надежду. — Чертовщина какая-то! Откуда убийца — Эжен или кто угодно другой — может знать телефонные номера моих друзей? Твой, Женькин? С тобой мы целую вечность не виделись и не разговаривали, с Женькой я два раза в год езжу на рыбалку…
— Записная книжка, — подсказала Елизавета.
И Надя, и Эдик вздрогнули — они совершенно забыли о её присутствии.
— Но записная книжка при мне, — медленно произнёс Эдик. — Не мог же он скопировать её заранее, он же не знал, что я планирую исчезнуть!
— Она у тебя единственная? — спросила Надежда.
— Дома есть другая, стационарная. Ты хочешь сказать, что он влез в мою квартиру?
— Не исключено.
Эдик криво усмехнулся.
— Ни фига себе целеустремлённость! Вот это, я понимаю, жажда убивать! Нет, он точно псих. А баба откуда взялась? Маньяк с сообщницей — это что-то новенькое.
— Баба может ни о чем не догадываться. Мало ли под каким предлогом он попросил её помочь!
— И что мы теперь будем делать? Не ровен час, этот одержимый по квартирам пойдёт, станет соседей расспрашивать, подслушивать под дверью со стетоскопом.
— Мы должны перейти в наступление! — бесстрашно заявила Лиска. — Давайте сами подстережём вашего Эжена, скрутим его и поговорим начистоту.
— Вообще-то, мысль интересная, — одобрила Надежда. — Если застичь его врасплох, то вполне можно скрутить. Особенно вдвоём; втроём, к сожалению, не получится — кому-то из нас придётся остаться с Мишуткой. Но вот на похороны я вас завтра не пущу. Иначе неизвестно, кто кого застигнет врасплох. Он наверняка будет вас там поджидать.
15
И только потом, уже нажав на рычаг, почувствовала, как кровь отливает от лица.
— Эдик, ты говорил кому-нибудь, где тебя искать?
— Нет. Я вообще никому не сказал, что собираюсь скрываться. Жена в отъезде, родители тоже. Думал позвонить своим девочкам на работу, но так и не позвонил. Что бы я им сказал? А что, это меня спрашивали? Не может быть. Наверное, действительно ошиблись номером.
— Думаешь? — спросила Надежда с сомнением. — Вот что. Позвони-ка сейчас кому-нибудь из своих хороших знакомых, лучше — не связанных с работой, и спроси, не интересовался ли тобой кто-нибудь.
Эдик хмыкнул, но достал из кармана записную книжку и придвинул к себе аппарат.
— Алло, Женька? Привет, это Эдик… Что?.. Дама, говоришь? Нет, понятия не имею… Да, странно… Извини, я тебе попозже перезвоню. — Он положил трубку и затравленно посмотрел на Надежду. — Чертовщина какая-то! Откуда убийца — Эжен или кто угодно другой — может знать телефонные номера моих друзей? Твой, Женькин? С тобой мы целую вечность не виделись и не разговаривали, с Женькой я два раза в год езжу на рыбалку…
— Записная книжка, — подсказала Елизавета.
И Надя, и Эдик вздрогнули — они совершенно забыли о её присутствии.
— Но записная книжка при мне, — медленно произнёс Эдик. — Не мог же он скопировать её заранее, он же не знал, что я планирую исчезнуть!
— Она у тебя единственная? — спросила Надежда.
— Дома есть другая, стационарная. Ты хочешь сказать, что он влез в мою квартиру?
— Не исключено.
Эдик криво усмехнулся.
— Ни фига себе целеустремлённость! Вот это, я понимаю, жажда убивать! Нет, он точно псих. А баба откуда взялась? Маньяк с сообщницей — это что-то новенькое.
— Баба может ни о чем не догадываться. Мало ли под каким предлогом он попросил её помочь!
— И что мы теперь будем делать? Не ровен час, этот одержимый по квартирам пойдёт, станет соседей расспрашивать, подслушивать под дверью со стетоскопом.
— Мы должны перейти в наступление! — бесстрашно заявила Лиска. — Давайте сами подстережём вашего Эжена, скрутим его и поговорим начистоту.
— Вообще-то, мысль интересная, — одобрила Надежда. — Если застичь его врасплох, то вполне можно скрутить. Особенно вдвоём; втроём, к сожалению, не получится — кому-то из нас придётся остаться с Мишуткой. Но вот на похороны я вас завтра не пущу. Иначе неизвестно, кто кого застигнет врасплох. Он наверняка будет вас там поджидать.
15
Разумеется, из-за этих самых похорон они проспорили полночи. Надежда убеждала, урезонивала, заклинала, кричала и даже всплакнула под конец. Эдик, со своей стороны, устроил целое драматическое представление. Другая на её месте десять раз почувствовала бы себя трусливой подлой тварью, подзуживающей благородных героев плюнуть на честь и верность живота ради, и отступила бы, но Надя только воодушевилась: раз в ход пошли котурны, стало быть, рана, вызванная утратой Ирен, не смертельна. Накануне, например, Эдик не играл — слишком уж жалким и некрасивым выглядело его горе. А когда горе выглядит жалким и некрасивым, это значит, что оно всепоглощающее, что у человека просто не остаётся сил и желания думать, как он выглядит в глазах других. В случае Эдика это тревожнейший симптом, сравнимый разве что с появлением трупных пятен. И когда он, завернувшись в тогу благородного негодования, наэлектризовал атмосферу до появления эльмовых огней, у Надежды настолько отлегло от сердца, что она исполнила свою партию едва ли не с большим блеском, чем сам маэстро. Елизавета только хлопала своими серыми глазищами, на них глядючи. Но в конце концов именно она произнесла решающее слово, и это слово, к Надиному удовлетворению, склонило чашу весов к здравому смыслу.
— Знаешь, Эдик, когда умерла Анна Сергеевна, Таська — тогда ещё Таська, не Ирен — не хотела идти на похороны. Я её чуть ли не силой заставила. Помню, она говорила: «Моя мама где угодно, только не в этой напомаженной ледышке». Мне тогда её слова чуть ли не кощунством показались, а сейчас я её понимаю. Тася у меня здесь. И здесь. — Лиска коснулась сначала груди, потом виска. — А там, — она неопределённо махнула рукой, — произведение морговских визажистов. Оно даже не похоже будет на Ирен. Я собиралась на похороны только из чувства долга. Из чувства долга перед Ирен, перед её памятью. Но, если бы мы могли спросить её саму, она поддержала бы Надю. И весьма энергично. Мне кажется, я даже голос её слышу. — И она произнесла неожиданно низко, с хрипотцой: «С ума сошли, братцы-кролики? Только попробуйте у меня! Надо же — подставлять свои глупые головы под пули благопристойности ради!»
Судя по тому, как дёрнулось лицо Эдика, имитация была убедительной. Надежда поспешила закрепить преимущество.
— Мы же не станем ей перечить, правда?
Вот так и вышло, что в пятницу они вместо кладбища отправились к Эжену устраивать засаду. То есть отправились Эдик с Надеждой, а Елизавета осталась дома присматривать за Мишуткой и выполнять роль страхового полиса. Нельзя сказать, что такое распределение ролей её обрадовало, но здравый смысл, безусловно, был Лискиной сильной стороной, поэтому она не спорила.
План операции принадлежал Эдику.
— По-моему, устраивать западню лучше в логове зверя, — решил он. — Эффект неожиданности сильнее. Там мы уж точно застигнем его врасплох. Эжен снимает комнату у двух алкоголиков. Жуткая берлога, но ему плевать. После развода ему на все плевать. За бутылку водки хозяева примут нас с распростёртыми объятиями, а двумя мы их загипнотизируем, словно факир учёную кобру. С рук будут есть. Эжен непременно поедет и на похороны, и на поминки. Если он убийца, то караулить нас, если нет, то из доброго отношения к Ирен. А дальше — трезвым с поминок не уедешь, это будет выглядеть слишком вызывающе. Стало быть, Эжен вернётся домой подшофе. Мы приедем заранее, подружимся с алкашами и возьмём его тёпленьким. Скрутим вмиг, он и пикнуть не успеет.
Первая фаза операции прошла без сучка, без задоринки. При виде литровой бутыли «Абсолюта» у супругов-алкоголиков в зобу дыханье спёрло. А когда отпустило, они моментально сервировали стол — алюминиевые приборы, гранёные стаканы, две банки кильки в томате, чёрствый ржаной хлеб.
— Женечка скоро придёт, — сипло щебетала неопрятная хозяйка с опухшим лицом и плотоядно облизывалась на бутылку. — Вы пока посидите с нами, закусите чем бог послал.
— Чего ты привязалась, Любаня? — фальшиво протестовал супруг. — С таким горючим наша закусь не конает. Может, Женька их чёрной икрой будет кормить…
— Мы чёрной икры не едим, — успокоил его Эдик. — У нас на неё идиосинкразия. Открывай свою кильку, хозяйка. Вздрогнем за знакомство.
Водка пошла легко, как песня. Сначала хозяева ещё пытались следить, чтобы гости от них не отставали, потом сообразили, что им же больше достанется, и расслабились.
— Уймись, Любаня, им ещё с Женькой сидеть! — одёрнул супругу глава застолья, и скользкий вопрос: «Почему не пьём до дна, молодёжь?» больше не возникал.
На второй фазе план работать перестал. Неизвестно, много ли пил Эжен на поминках, но домой он явился совсем не таким тёпленьким, какими к тому времени стали Надежда и Эдик. И не они застигли его врасплох, а он — их. Ни хозяева, ни гости даже не слышали, как он вошёл в квартиру.
— Женька! — пьяно взвизгнула Любаня, когда он бесшумным призраком появился на пороге кухни. Она, кажется, намеревалась броситься постояльцу на шею, но запуталась в ножках стола и табуретки, и распласталась в земном поклоне, что, впрочем, совершенно её не смутило. — К нам приехал, к нам при-е-эхал Евгений Петрович да-арагой!
Однако столь радушный приём не произвёл на Эжена никакого впечатления. Если он и испытал какие-то чувства при виде компании, пирующей на кухне, то никак их не проявил. Разве что слегка приподнял правую бровь.
— Эдик? — произнёс он с умеренно вопросительной интонацией, не обращая внимания на валявшуюся в его ногах хозяйку. — Ты ко мне? Тогда пойдём в комнату.
Эдик не слишком уверенно встал из-за стола, следом за ним поднялась Надежда. Эжен перевёл на неё вопрошающий взгляд. По нему совершенно невозможно было определить, узнал ли он давешнюю посетительницу дантиста.
— Это Надя, — представил её Эдик. — Она со мной.
Эжен кивнул. На лице его по-прежнему ничего не отражалось. «Тоже мне, индеец Джо, чёртов! — подумала Надежда. — Чингачгук Большой Змей, Монтигомо Ястребиный Коготь, Виннету, сын Инчучуна. Надо же, как это я вчера не разглядела в нем черты монголоидных предков? Скуластая физиономия, антрацитовые треугольные глаза… Только волосы подкачали. Вместо смоляных кос или вороного конского хвоста — невыразительный куцый хаер мышастой масти».
Он повёл их в комнату, открыл дверь. Надя едва не поперхнулась от немыслимого букета — застарелая табачная вонь, смешанная с запахом пыли, мокрой ржавчины подтекающих батарей и несвежего белья. Эжен щёлкнул выключателем, и их глазам открылась картина «Мерзость запустения». Сальные лохмотья обоев на стенах, паутина по углам, мутное оконное стекло в потёках и разводах, одежда, беспорядочно сваленная где попало. «И правда, логово, — подумала Надежда, судорожно цепляясь за Эдиков рукав. — Настоящее звериное логово». Эжен, словно прочитав её мысли, криво усмехнулся.
— Прошу прощения за беспорядок, я не ждал гостей. — И закрыл за ними дверь. Потом сгрёб одежду с двух стульев и табуретки, швырнул охапку на диван и пригласил с оттенком иронии в голосе: — Садитесь, пожалуйста.
Кажется, обстановка в комнате и Эдику подействовала на нервы. Во всяком случае, начал он с того, что показал краешек их с Надеждой страхового полиса.
— Мы ненадолго. У нас сегодня ещё одна встреча. Не удивляйся, если сюда позвонят и попросят кого-нибудь из нас к телефону. Мы ждали тебя дольше, чем рассчитывали, и наш друг, возможно, уже нервничает.
Понял Эжен, что это предупреждение, или нет, но на этот раз он и бровью не повёл. Сел к столу, достал из кармана красочную пачку табака, придвинул к себе машинку для скручивания папирос, стопку папиросной бумаги, свернул тонкую пахитоску, прикурил, затянулся, закрыл глаза и спросил без выражения:
— Почему ты не пришёл на похороны? Я считал тебя другом Ирен.
Надя посмотрела на Эдика и с удовольствием убедилась, что он протрезвел и взял себя в руки. А когда он вынул из кармана платок, неторопливо отряхнул стул и придвинул его Надежде со словами: «Присаживайся, дорогая», стало ясно, что предложенные Эженом вариант сценария и трактовка роли пришлись ему по душе. Эдик увидел достойного партнёра. Игра началась.
— Возможно, мои слова покажутся тебе параноидальным бредом, Эжен, — сказал он скучающим тоном, так что не оставалось сомнений: ему абсолютно все равно, как будет воспринято его признание, — но я не пришёл на похороны, потому что боялся схлопотать пулю.
Эжен открыл глаза и посмотрел на гостя не то чтобы с удивлением, а так, с интересом. Надежда едва сдержала улыбку. Эти двое стоили друг друга.
Эдик закинул ногу на ногу и достал сигарету.
— Не знаю, известно ли тебе, но в прошлую пятницу Ирен приезжала ко мне. Вечером, в конце рабочего дня. За два часа до своей гибели. — Он помолчал. — Видишь ли, дело в том, что она слышала, как произошло убийство. Да-да, то самое. Правда, Ирен не сразу поняла, что именно она слышала. А когда поняла, сопоставила все, что ей было известно, и пришла к выводу, что убил один из наших. Она не сказала мне кто. Не хотела подводить под монастырь человека, к которому хорошо относилась. Но убийца знал, что она вышла в холл буквально через минуту после того, как он закончил своё чёрное дело, и Ирен опасалась его… скажем так, неблагоразумного поведения. Поэтому она дала мне ниточку. На случай, если убийца не поверит в её умение держать язык за зубами и предпримет свои шаги. К стыду своему, я долго не мог разгадать её загадку. Похоже, моё тугомыслие стоило жизни несчастному Мыколе, который имел неосторожность сунуть нос не в своё дело — он подслушал наш с Ирен разговор. После его исчезновения я решил не дразнить гусей и спрятался. Потом ещё много чего произошло, но главное — сегодня ночью я наконец нашёл разгадку. Я вычислил убийцу, Эжен. Это ты.
На этот раз Виннету все-таки проняло. На его лице явственно отобразилось изумление. Целую секунду он взирал на Эдика, точно на пляшущего лилового крокодила. Потом скуластая физиономия снова обратилась в камень.
— Значит, неправильно вычислил, Эдик. Придётся тебе поломать голову ещё.
— Брось, Эжен, тебе не отвертеться. Не мог ты убить — раз, два, три… — четырех человек и не оставить следов. Милиция без труда установит, какую угрозу представлял для тебя тот криминального вида бугай, выяснит, что у тебя ни в одном из четырех случаев нет алиби…
— Очень хорошо, что ты заговорил об алиби, Эдик. Вообще-то в вечернее и ночное время суток с алиби у меня напряжённо, местные алкаши перестают вязать лыко задолго до моего возвращения с работы, а другого общества у меня здесь нет. Но конкретно в прошлую пятницу у моих родителей был юбилей — сорок лет со дня свадьбы. В девять часов вечера, когда нашли Ирен, я ехал на Серпуховской электричке. Ирен живёт на самом севере Москвы, от её дома до Серпухова больше ста пятидесяти километров. В пять минут одиннадцатого я уже сидел за праздничным столом в окружении дюжины других гостей. Электричка отправляется с Курского вокзала в девятнадцать пятьдесят шесть и прибывает в Серпухов в двадцать один пятьдесят одну. В моем вагоне, правда, никого из знакомых не случилось, но от станции до дома мы шли вместе с соседкой. Тебе дать номер телефона родителей? Они наверняка не откажутся снабдить тебя телефонными номерами соседки и своих гостей.
Эдик принял удар неплохо, но физиономия у него удлинилась. Уже понимая, что безнадёжно проигрывает, он все-таки сделал отчаянную попытку спасти партию.
— А как у тебя с алиби на вчерашний вечер, часов на семь? Ты, случаем, не ушёл пораньше с работы из-за разыгравшейся мигрени?
Надя подумала, что смешок у Виннету неприятный. Похож на лисий лай. Видно, рыжехвостая бестия была тотемным животным его племени.
— На вчерашний вечер у меня расшибенное алиби. Ни один самый дотошный следователь не подкопается. В семь часов вечера к нам пожаловал опер — тот самый опер, что ведёт дело об убийстве бугая криминального вида. Он согнал всех нас в конференц-зал и мусолил больше часа.
Тут уж Эдик лица сохранить не сумел. Он беспомощно оглянулся на Надежду, выпрямился, потряс головой и спросил жалобно:
— Собрал ВСЕХ вас? И Базиля с Джованни тоже?
— Так-так, — удовлетворённо пробормотал Виннету, высыпая на полупрозрачный лист новую порцию табака. — Значит, ты вычислил не только меня, а ещё и Джованни с Базилем? Божий одуванчик Джованни и травоядный садху Базиль — серийные убийцы? А кандидатуру нашего святейшего патриарха ты, случайно, не рассматривал? Или католикоса всех армян? По-моему, они очень даже мило впишутся в эту компанию.
Эдик снова повернулся к Надежде и просигналил взглядом SOS. На этот раз она вняла его безмолвному призыву.
— По-моему, мы лаем не на то дерево, дорогой. Вы согласитесь принять наши извинения, Эжен, если в качестве компенсации за моральный ущерб мы поделимся с вами своей информацией? Лишний союзник и лишние мозги нам не помешают.
Виннету подвинул табуретку, прислонился спиной к стене, затянулся, закрыл глаза и милостиво кивнул.
— Давайте попробуем. Кстати, Эдик, ты сказал о четырех убитых…
— Да-да, мы все объясним. Только сначала пусть Эдик позвонит кому-нибудь из коллег и спросит насчёт вчерашнего вечера, чтобы уж никаких сомнений не осталось. Эдик, кому из своих девочек ты абсолютно доверяешь? И в смысле надёжности предоставляемых сведений, и в смысле умения хранить молчание? Нам ни к чему, чтобы о твоём звонке завтра знал весь трудовой коллектив.
Эжен усмехнулся.
— За его величество с радостью отдаст жизнь любая из придворных дам. Или откусит себе язык, если он того пожелает.
Шутка прозвучала не слишком добро, и Надежда спросила себя, к кому относится недоброжелательство Виннету: к любвеобильному Эдику или к придворным дамам? И сама же себе ответила: к дамам, вероятно. После измены жены Виннету, вероятно, стал женофобом.
— Эжен, где у тебя телефонный аппарат? — спросил Эдик.
— Позвони лучше с мобильного. Наш аппарат, как бы это помягче выразиться, не совсем в товарном виде. Микрофон приходится придерживать пальцами, и в наушнике трещит — того и гляди оглохнешь.
— Мобильный я где-то посеял, — мрачно признался Эдик. — Должно быть, по пьяни в машине забыл.
Эжен встал с табуретки, подошёл к дивану, порылся в куче тряпья и откопал неожиданно миниатюрный голубой аппаратик, дорогую игрушку, которая в этой берлоге смотрелась примерно так же уместно, как рождественская ёлка на каннибальском пиру.
— На уж, пользуйся моим, инквизитор.
Эдик позвонил Леди Джулии. Разговор длился недолго. Он пообещал представить все объяснения позже, попросил никому не говорить о его звонке и осведомился о вчерашнем вечере. Алиби Виннету подтвердилось.
Рассказ Эдика и Надежды занял значительно больше времени. Когда они закруглились, часы показывали почти одиннадцать. Пришлось срочно звонить Елизавете, которая уже подумывала о приведении в боевую готовность всего состава московской милиции. Когда с утешениями, извинениями и оправданиями перед измученной неизвестностью Лиской было покончено, недавние обвинители спросили полностью оправданного Эжена, что он обо всем этом думает.
— Я думаю, вы на ложном пути, — заявил он. — Из чего Ирен и вы вслед за ней заключили, что убийца уголовника — один из наших? Из слов бугая, предлагавшего себя в ночные сторожа, верно? Но у Ирен сложилось впечатление, что бугай незнаком со своим собеседником. Так почему убийца не мог просто сделать вид, будто работает в нашем здании? Даже проще: бугай вошёл в холл, увидел стоящего или сидящего там человека, решил, что тот здесь работает и стал проситься в сторожа. Зачем было киллеру его разубеждать? Так ему сподручнее с ним управиться. Понимаете, к чему я клоню? Убийца — совершенно посторонний человек. Он откуда-то знал, что жертва зайдёт к нам в поисках работы, явился заранее и подготовил свою маленькую мизансцену. Чего ты трясёшь головой, Эдик? Почему нет?
— Да потому, Эжен, что в свете твоей версии убийство Ирен, исчезновение Мыколы и покушение на мужа Ирен не имеют смысла.
— М-да, — задумчиво протянул Виннету, — это довод. Значит, подозреваемых всего четверо? Ты, я, Базиль и Джованни? Между прочим, как насчёт тебя? У тебя-то есть алиби?
— Только на вчера, — ответила за друга Надежда. — Я могу поклясться на Библии, а также на Талмуде, Коране и тибетской Книге мёртвых, что Эдик не стрелял в мужа Ирен.
— Да, боюсь, милицию это не впечатлит. Но я вам верю. Как-то мне, знаете, трудно себе представить, что вы явились сюда и разыграли целый спектакль только ради того, чтобы заручиться моей поддержкой. Я — человек маленький, моя поддержка не стоит стольких усилий. Да, Эдик, ты спрашивал, с нами ли вчера вечером были Джованни и Базиль. Так вот, их не было. Они обедали с конкурентами. Акропольцы собрали на банкет всех директоров-смежников — они все ещё носятся со своей идеей разделения территории. Тебя, кстати, тоже приглашали, но ты уже ушёл в подполье. А Джованни с Базилем решили сходить, людей посмотреть, себя показать…
— Значит, у них тоже есть алиби? — спросила Надежда.
— Не факт. Банкет начался в три. К шести все уже, конечно, основательно набрались. Вполне можно было уйти по-английски. Знаешь, Эдик, если выбирать убийцу из этих двоих, я бы сделал ставку на Базиля.
— Почему?
— Я Джованни восемь лет знаю. Он к нам с институтской скамьи пришёл. Тогда ещё и дизайн-студии-то не было. Все сидели под одной вывеской. Это уж потом начали отпочковываться один за другим. Джованни с тех пор ничуть не изменился, как был телёнком, так и остался. И про его жизнь всем все известно. А с Чезаре они вообще на один горшок ходили. Знаешь, какое Чезаре трепло? Ради красного словца не пожалеет и отца. При таком дружке в тайне ничего не сохранишь. Слышал, небось, про то, как Джованни сласти воровал? Продавщица взвешивает конфеты, лишние кидает не глядя на прилавок, а Джованни — мелкий ещё совсем, из-за прилавка не видать — хвать их, и в карман. Вот тебе самое ужасное в его жизни преступление. Откуда там взяться знакомцу уголовного вида, объясни мне, пожалуйста? Я уж не прошу объяснить, как ты его представляешь в роли убийцы. По-твоему, он сидел в засаде, поджидая Ирен, потом направил на неё машину, сбил и проехался по телу несколько раз? Наш Джованни? И ты в это веришь?
— Нет, — честно признался Эдик. — Но и Базиля в этой роли я тоже не вижу. Он Ирен почитал за святую. Да и сам тяготеет к святости.
— Базиль — другое дело. Он приехал сюда всего два года назад и близкими друзьями не обзавёлся. По идее, он может выдавать себя за кого угодно, и разоблачить его некому. Вот скажи, что ты про него знаешь, если не считать его восточных заскоков?
— Ну… не так уж и мало знаю, если подумать. Родился в Тамбове, возраст тридцать шесть лет, происхождение рабоче-крестьянское, служил в армии в железнодорожных войсках, где-то в Казахстане, потом работал в родном Тамбове в типографии, закончил заочно какой-то технический вуз. Восемь лет назад стал владельцем небольшой информационно-рекламной газетёнки, которую сам же и учредил. Больших денег не нажил, но концы с концами сводил, что, по мнению нашего босса, большое достижение для местного издания, не дотируемого никакими князьками, рвущимися в губернаторы. Потому-то босс его и заметил и, когда ему понадобился очередной директор, сманил в Москву. Что ещё? Разведён, имеет семилетнюю дочь, которую регулярно навещает. Водит машину. Остальное — восточные заскоки.
— И все это ты знаешь только с его слов. Ну, разве что про газету и переезд в Москву — со слов босса. Понимаешь теперь, о чем я?
— Понимаю, — задумчиво сказал Эдик. — Слушай, Эжен, ты не против поехать сейчас к нему, переговорить? Базиль — здоровый мужик, боюсь, мы с Надькой вдвоём с ним не управимся.
— Не хочется тебя разочаровывать, но с Базилем тебе в ближайшие два дня переговорить не удастся. Он опять укатил в свой Тамбов на уикенд.
— До понедельника? — ужаснулся Эдик. — Проклятье! А я-то надеялся, что не сегодня-завтра мы поставим точку. Ты представляешь, каково это — ощущать себя обложенным зверем? — И продекламировал с чувством:
— Да-а, когда она ещё придёт, эта пора! — раскапризничался Эдик. — Вчера ночью мы с тобой тоже были уверены, что вычислили убийцу, а Эжену хватило пяти минут, чтобы доказать нам всю ошибочность нашего дедуктивного метода. Кто сказал, что у Базиля получится хуже?
Он выглядел таким несчастным, что растрогал даже непрошибаемого Виннету.
— Если хочешь, можно съездить сейчас к Джованни. Он, по крайней мере, скажет, есть ли у Базиля алиби на вчерашний вечер. Да и у него самого, хотя лично мне его алиби до лампочки. Я все равно никогда не поверю, что Джованни может кого-то убить.
Эдик с сомнением посмотрел на часы.
— Не поздновато ли для визита? Джованни ведь с родителями живёт.
— Ерунда! — отмахнулся Виннету. — Родители у него классные. У Джованни чуть ли не каждую ночь народ тусуется — богема, елы-палы! — и родители эту наглую публику до утра чаем с пирогами потчуют.
Увидев Джованни, Надежда мгновенно прониклась упорным нежеланием Эдика и Эжена верить в его причастность к каким бы то ни было преступлениям. Он буквально излучал доброту. Это уютное круглое лицо, ласковые тёмные глаза, застенчивая улыбка, аккуратная картофелина носа, широкие сильные ладони с длинными чуткими пальцами просто не могли принадлежать убийце. И дом у него был уютным и добрым. И мохнатый коричневый свитер. И родители — довольно, кстати, старенькие для тридцатилетнего сына. Конечно же, Джованни был поздним ребёнком, единственным и горячо любимым.
Мама Джованни действительно усадила гостей пить чай с пирогами. Пироги были ещё тёплыми — откуда они только взялись среди ночи? Усаживаясь за стол, Надежда настраивалась на долгие задушевные разговоры, но деликатная хозяйка, убедившись, что все в порядке, оставила сына с гостями наедине. Эдик, не теряя времени на пространные вступления, быстро изложил суть дела, которое их привело. И повторил историю, которую уже рассказывал сегодня Эжену, но повторил с купюрами. Как заметила Надя, он старательно затушёвывал тот факт, что подозреваемых всего четверо. Видимо, чтобы не травмировать Джованни, который и без того переживал безмерно — то и дело бледнел, закрывал лицо руками, бормотал: «Невозможно», «чудовищно», «это безумие какое-то».
— Расскажи нам про этот вчерашний банкет, Джованни, — попросил Эдик, закончив страшную повесть. — Вы с Базилем держались вместе или разбрелись кто куда? Если разбрелись, то виделись ли потом? Досидели до конца или ушли пораньше? Дело не в том, что я подозреваю тебя или Базиля, просто мне нужно исключить тех, кто физически не мог стрелять вчера в мужа Ирен.
— Знаешь, Эдик, когда умерла Анна Сергеевна, Таська — тогда ещё Таська, не Ирен — не хотела идти на похороны. Я её чуть ли не силой заставила. Помню, она говорила: «Моя мама где угодно, только не в этой напомаженной ледышке». Мне тогда её слова чуть ли не кощунством показались, а сейчас я её понимаю. Тася у меня здесь. И здесь. — Лиска коснулась сначала груди, потом виска. — А там, — она неопределённо махнула рукой, — произведение морговских визажистов. Оно даже не похоже будет на Ирен. Я собиралась на похороны только из чувства долга. Из чувства долга перед Ирен, перед её памятью. Но, если бы мы могли спросить её саму, она поддержала бы Надю. И весьма энергично. Мне кажется, я даже голос её слышу. — И она произнесла неожиданно низко, с хрипотцой: «С ума сошли, братцы-кролики? Только попробуйте у меня! Надо же — подставлять свои глупые головы под пули благопристойности ради!»
Судя по тому, как дёрнулось лицо Эдика, имитация была убедительной. Надежда поспешила закрепить преимущество.
— Мы же не станем ей перечить, правда?
Вот так и вышло, что в пятницу они вместо кладбища отправились к Эжену устраивать засаду. То есть отправились Эдик с Надеждой, а Елизавета осталась дома присматривать за Мишуткой и выполнять роль страхового полиса. Нельзя сказать, что такое распределение ролей её обрадовало, но здравый смысл, безусловно, был Лискиной сильной стороной, поэтому она не спорила.
План операции принадлежал Эдику.
— По-моему, устраивать западню лучше в логове зверя, — решил он. — Эффект неожиданности сильнее. Там мы уж точно застигнем его врасплох. Эжен снимает комнату у двух алкоголиков. Жуткая берлога, но ему плевать. После развода ему на все плевать. За бутылку водки хозяева примут нас с распростёртыми объятиями, а двумя мы их загипнотизируем, словно факир учёную кобру. С рук будут есть. Эжен непременно поедет и на похороны, и на поминки. Если он убийца, то караулить нас, если нет, то из доброго отношения к Ирен. А дальше — трезвым с поминок не уедешь, это будет выглядеть слишком вызывающе. Стало быть, Эжен вернётся домой подшофе. Мы приедем заранее, подружимся с алкашами и возьмём его тёпленьким. Скрутим вмиг, он и пикнуть не успеет.
Первая фаза операции прошла без сучка, без задоринки. При виде литровой бутыли «Абсолюта» у супругов-алкоголиков в зобу дыханье спёрло. А когда отпустило, они моментально сервировали стол — алюминиевые приборы, гранёные стаканы, две банки кильки в томате, чёрствый ржаной хлеб.
— Женечка скоро придёт, — сипло щебетала неопрятная хозяйка с опухшим лицом и плотоядно облизывалась на бутылку. — Вы пока посидите с нами, закусите чем бог послал.
— Чего ты привязалась, Любаня? — фальшиво протестовал супруг. — С таким горючим наша закусь не конает. Может, Женька их чёрной икрой будет кормить…
— Мы чёрной икры не едим, — успокоил его Эдик. — У нас на неё идиосинкразия. Открывай свою кильку, хозяйка. Вздрогнем за знакомство.
Водка пошла легко, как песня. Сначала хозяева ещё пытались следить, чтобы гости от них не отставали, потом сообразили, что им же больше достанется, и расслабились.
— Уймись, Любаня, им ещё с Женькой сидеть! — одёрнул супругу глава застолья, и скользкий вопрос: «Почему не пьём до дна, молодёжь?» больше не возникал.
На второй фазе план работать перестал. Неизвестно, много ли пил Эжен на поминках, но домой он явился совсем не таким тёпленьким, какими к тому времени стали Надежда и Эдик. И не они застигли его врасплох, а он — их. Ни хозяева, ни гости даже не слышали, как он вошёл в квартиру.
— Женька! — пьяно взвизгнула Любаня, когда он бесшумным призраком появился на пороге кухни. Она, кажется, намеревалась броситься постояльцу на шею, но запуталась в ножках стола и табуретки, и распласталась в земном поклоне, что, впрочем, совершенно её не смутило. — К нам приехал, к нам при-е-эхал Евгений Петрович да-арагой!
Однако столь радушный приём не произвёл на Эжена никакого впечатления. Если он и испытал какие-то чувства при виде компании, пирующей на кухне, то никак их не проявил. Разве что слегка приподнял правую бровь.
— Эдик? — произнёс он с умеренно вопросительной интонацией, не обращая внимания на валявшуюся в его ногах хозяйку. — Ты ко мне? Тогда пойдём в комнату.
Эдик не слишком уверенно встал из-за стола, следом за ним поднялась Надежда. Эжен перевёл на неё вопрошающий взгляд. По нему совершенно невозможно было определить, узнал ли он давешнюю посетительницу дантиста.
— Это Надя, — представил её Эдик. — Она со мной.
Эжен кивнул. На лице его по-прежнему ничего не отражалось. «Тоже мне, индеец Джо, чёртов! — подумала Надежда. — Чингачгук Большой Змей, Монтигомо Ястребиный Коготь, Виннету, сын Инчучуна. Надо же, как это я вчера не разглядела в нем черты монголоидных предков? Скуластая физиономия, антрацитовые треугольные глаза… Только волосы подкачали. Вместо смоляных кос или вороного конского хвоста — невыразительный куцый хаер мышастой масти».
Он повёл их в комнату, открыл дверь. Надя едва не поперхнулась от немыслимого букета — застарелая табачная вонь, смешанная с запахом пыли, мокрой ржавчины подтекающих батарей и несвежего белья. Эжен щёлкнул выключателем, и их глазам открылась картина «Мерзость запустения». Сальные лохмотья обоев на стенах, паутина по углам, мутное оконное стекло в потёках и разводах, одежда, беспорядочно сваленная где попало. «И правда, логово, — подумала Надежда, судорожно цепляясь за Эдиков рукав. — Настоящее звериное логово». Эжен, словно прочитав её мысли, криво усмехнулся.
— Прошу прощения за беспорядок, я не ждал гостей. — И закрыл за ними дверь. Потом сгрёб одежду с двух стульев и табуретки, швырнул охапку на диван и пригласил с оттенком иронии в голосе: — Садитесь, пожалуйста.
Кажется, обстановка в комнате и Эдику подействовала на нервы. Во всяком случае, начал он с того, что показал краешек их с Надеждой страхового полиса.
— Мы ненадолго. У нас сегодня ещё одна встреча. Не удивляйся, если сюда позвонят и попросят кого-нибудь из нас к телефону. Мы ждали тебя дольше, чем рассчитывали, и наш друг, возможно, уже нервничает.
Понял Эжен, что это предупреждение, или нет, но на этот раз он и бровью не повёл. Сел к столу, достал из кармана красочную пачку табака, придвинул к себе машинку для скручивания папирос, стопку папиросной бумаги, свернул тонкую пахитоску, прикурил, затянулся, закрыл глаза и спросил без выражения:
— Почему ты не пришёл на похороны? Я считал тебя другом Ирен.
Надя посмотрела на Эдика и с удовольствием убедилась, что он протрезвел и взял себя в руки. А когда он вынул из кармана платок, неторопливо отряхнул стул и придвинул его Надежде со словами: «Присаживайся, дорогая», стало ясно, что предложенные Эженом вариант сценария и трактовка роли пришлись ему по душе. Эдик увидел достойного партнёра. Игра началась.
— Возможно, мои слова покажутся тебе параноидальным бредом, Эжен, — сказал он скучающим тоном, так что не оставалось сомнений: ему абсолютно все равно, как будет воспринято его признание, — но я не пришёл на похороны, потому что боялся схлопотать пулю.
Эжен открыл глаза и посмотрел на гостя не то чтобы с удивлением, а так, с интересом. Надежда едва сдержала улыбку. Эти двое стоили друг друга.
Эдик закинул ногу на ногу и достал сигарету.
— Не знаю, известно ли тебе, но в прошлую пятницу Ирен приезжала ко мне. Вечером, в конце рабочего дня. За два часа до своей гибели. — Он помолчал. — Видишь ли, дело в том, что она слышала, как произошло убийство. Да-да, то самое. Правда, Ирен не сразу поняла, что именно она слышала. А когда поняла, сопоставила все, что ей было известно, и пришла к выводу, что убил один из наших. Она не сказала мне кто. Не хотела подводить под монастырь человека, к которому хорошо относилась. Но убийца знал, что она вышла в холл буквально через минуту после того, как он закончил своё чёрное дело, и Ирен опасалась его… скажем так, неблагоразумного поведения. Поэтому она дала мне ниточку. На случай, если убийца не поверит в её умение держать язык за зубами и предпримет свои шаги. К стыду своему, я долго не мог разгадать её загадку. Похоже, моё тугомыслие стоило жизни несчастному Мыколе, который имел неосторожность сунуть нос не в своё дело — он подслушал наш с Ирен разговор. После его исчезновения я решил не дразнить гусей и спрятался. Потом ещё много чего произошло, но главное — сегодня ночью я наконец нашёл разгадку. Я вычислил убийцу, Эжен. Это ты.
На этот раз Виннету все-таки проняло. На его лице явственно отобразилось изумление. Целую секунду он взирал на Эдика, точно на пляшущего лилового крокодила. Потом скуластая физиономия снова обратилась в камень.
— Значит, неправильно вычислил, Эдик. Придётся тебе поломать голову ещё.
— Брось, Эжен, тебе не отвертеться. Не мог ты убить — раз, два, три… — четырех человек и не оставить следов. Милиция без труда установит, какую угрозу представлял для тебя тот криминального вида бугай, выяснит, что у тебя ни в одном из четырех случаев нет алиби…
— Очень хорошо, что ты заговорил об алиби, Эдик. Вообще-то в вечернее и ночное время суток с алиби у меня напряжённо, местные алкаши перестают вязать лыко задолго до моего возвращения с работы, а другого общества у меня здесь нет. Но конкретно в прошлую пятницу у моих родителей был юбилей — сорок лет со дня свадьбы. В девять часов вечера, когда нашли Ирен, я ехал на Серпуховской электричке. Ирен живёт на самом севере Москвы, от её дома до Серпухова больше ста пятидесяти километров. В пять минут одиннадцатого я уже сидел за праздничным столом в окружении дюжины других гостей. Электричка отправляется с Курского вокзала в девятнадцать пятьдесят шесть и прибывает в Серпухов в двадцать один пятьдесят одну. В моем вагоне, правда, никого из знакомых не случилось, но от станции до дома мы шли вместе с соседкой. Тебе дать номер телефона родителей? Они наверняка не откажутся снабдить тебя телефонными номерами соседки и своих гостей.
Эдик принял удар неплохо, но физиономия у него удлинилась. Уже понимая, что безнадёжно проигрывает, он все-таки сделал отчаянную попытку спасти партию.
— А как у тебя с алиби на вчерашний вечер, часов на семь? Ты, случаем, не ушёл пораньше с работы из-за разыгравшейся мигрени?
Надя подумала, что смешок у Виннету неприятный. Похож на лисий лай. Видно, рыжехвостая бестия была тотемным животным его племени.
— На вчерашний вечер у меня расшибенное алиби. Ни один самый дотошный следователь не подкопается. В семь часов вечера к нам пожаловал опер — тот самый опер, что ведёт дело об убийстве бугая криминального вида. Он согнал всех нас в конференц-зал и мусолил больше часа.
Тут уж Эдик лица сохранить не сумел. Он беспомощно оглянулся на Надежду, выпрямился, потряс головой и спросил жалобно:
— Собрал ВСЕХ вас? И Базиля с Джованни тоже?
— Так-так, — удовлетворённо пробормотал Виннету, высыпая на полупрозрачный лист новую порцию табака. — Значит, ты вычислил не только меня, а ещё и Джованни с Базилем? Божий одуванчик Джованни и травоядный садху Базиль — серийные убийцы? А кандидатуру нашего святейшего патриарха ты, случайно, не рассматривал? Или католикоса всех армян? По-моему, они очень даже мило впишутся в эту компанию.
Эдик снова повернулся к Надежде и просигналил взглядом SOS. На этот раз она вняла его безмолвному призыву.
— По-моему, мы лаем не на то дерево, дорогой. Вы согласитесь принять наши извинения, Эжен, если в качестве компенсации за моральный ущерб мы поделимся с вами своей информацией? Лишний союзник и лишние мозги нам не помешают.
Виннету подвинул табуретку, прислонился спиной к стене, затянулся, закрыл глаза и милостиво кивнул.
— Давайте попробуем. Кстати, Эдик, ты сказал о четырех убитых…
— Да-да, мы все объясним. Только сначала пусть Эдик позвонит кому-нибудь из коллег и спросит насчёт вчерашнего вечера, чтобы уж никаких сомнений не осталось. Эдик, кому из своих девочек ты абсолютно доверяешь? И в смысле надёжности предоставляемых сведений, и в смысле умения хранить молчание? Нам ни к чему, чтобы о твоём звонке завтра знал весь трудовой коллектив.
Эжен усмехнулся.
— За его величество с радостью отдаст жизнь любая из придворных дам. Или откусит себе язык, если он того пожелает.
Шутка прозвучала не слишком добро, и Надежда спросила себя, к кому относится недоброжелательство Виннету: к любвеобильному Эдику или к придворным дамам? И сама же себе ответила: к дамам, вероятно. После измены жены Виннету, вероятно, стал женофобом.
— Эжен, где у тебя телефонный аппарат? — спросил Эдик.
— Позвони лучше с мобильного. Наш аппарат, как бы это помягче выразиться, не совсем в товарном виде. Микрофон приходится придерживать пальцами, и в наушнике трещит — того и гляди оглохнешь.
— Мобильный я где-то посеял, — мрачно признался Эдик. — Должно быть, по пьяни в машине забыл.
Эжен встал с табуретки, подошёл к дивану, порылся в куче тряпья и откопал неожиданно миниатюрный голубой аппаратик, дорогую игрушку, которая в этой берлоге смотрелась примерно так же уместно, как рождественская ёлка на каннибальском пиру.
— На уж, пользуйся моим, инквизитор.
Эдик позвонил Леди Джулии. Разговор длился недолго. Он пообещал представить все объяснения позже, попросил никому не говорить о его звонке и осведомился о вчерашнем вечере. Алиби Виннету подтвердилось.
Рассказ Эдика и Надежды занял значительно больше времени. Когда они закруглились, часы показывали почти одиннадцать. Пришлось срочно звонить Елизавете, которая уже подумывала о приведении в боевую готовность всего состава московской милиции. Когда с утешениями, извинениями и оправданиями перед измученной неизвестностью Лиской было покончено, недавние обвинители спросили полностью оправданного Эжена, что он обо всем этом думает.
— Я думаю, вы на ложном пути, — заявил он. — Из чего Ирен и вы вслед за ней заключили, что убийца уголовника — один из наших? Из слов бугая, предлагавшего себя в ночные сторожа, верно? Но у Ирен сложилось впечатление, что бугай незнаком со своим собеседником. Так почему убийца не мог просто сделать вид, будто работает в нашем здании? Даже проще: бугай вошёл в холл, увидел стоящего или сидящего там человека, решил, что тот здесь работает и стал проситься в сторожа. Зачем было киллеру его разубеждать? Так ему сподручнее с ним управиться. Понимаете, к чему я клоню? Убийца — совершенно посторонний человек. Он откуда-то знал, что жертва зайдёт к нам в поисках работы, явился заранее и подготовил свою маленькую мизансцену. Чего ты трясёшь головой, Эдик? Почему нет?
— Да потому, Эжен, что в свете твоей версии убийство Ирен, исчезновение Мыколы и покушение на мужа Ирен не имеют смысла.
— М-да, — задумчиво протянул Виннету, — это довод. Значит, подозреваемых всего четверо? Ты, я, Базиль и Джованни? Между прочим, как насчёт тебя? У тебя-то есть алиби?
— Только на вчера, — ответила за друга Надежда. — Я могу поклясться на Библии, а также на Талмуде, Коране и тибетской Книге мёртвых, что Эдик не стрелял в мужа Ирен.
— Да, боюсь, милицию это не впечатлит. Но я вам верю. Как-то мне, знаете, трудно себе представить, что вы явились сюда и разыграли целый спектакль только ради того, чтобы заручиться моей поддержкой. Я — человек маленький, моя поддержка не стоит стольких усилий. Да, Эдик, ты спрашивал, с нами ли вчера вечером были Джованни и Базиль. Так вот, их не было. Они обедали с конкурентами. Акропольцы собрали на банкет всех директоров-смежников — они все ещё носятся со своей идеей разделения территории. Тебя, кстати, тоже приглашали, но ты уже ушёл в подполье. А Джованни с Базилем решили сходить, людей посмотреть, себя показать…
— Значит, у них тоже есть алиби? — спросила Надежда.
— Не факт. Банкет начался в три. К шести все уже, конечно, основательно набрались. Вполне можно было уйти по-английски. Знаешь, Эдик, если выбирать убийцу из этих двоих, я бы сделал ставку на Базиля.
— Почему?
— Я Джованни восемь лет знаю. Он к нам с институтской скамьи пришёл. Тогда ещё и дизайн-студии-то не было. Все сидели под одной вывеской. Это уж потом начали отпочковываться один за другим. Джованни с тех пор ничуть не изменился, как был телёнком, так и остался. И про его жизнь всем все известно. А с Чезаре они вообще на один горшок ходили. Знаешь, какое Чезаре трепло? Ради красного словца не пожалеет и отца. При таком дружке в тайне ничего не сохранишь. Слышал, небось, про то, как Джованни сласти воровал? Продавщица взвешивает конфеты, лишние кидает не глядя на прилавок, а Джованни — мелкий ещё совсем, из-за прилавка не видать — хвать их, и в карман. Вот тебе самое ужасное в его жизни преступление. Откуда там взяться знакомцу уголовного вида, объясни мне, пожалуйста? Я уж не прошу объяснить, как ты его представляешь в роли убийцы. По-твоему, он сидел в засаде, поджидая Ирен, потом направил на неё машину, сбил и проехался по телу несколько раз? Наш Джованни? И ты в это веришь?
— Нет, — честно признался Эдик. — Но и Базиля в этой роли я тоже не вижу. Он Ирен почитал за святую. Да и сам тяготеет к святости.
— Базиль — другое дело. Он приехал сюда всего два года назад и близкими друзьями не обзавёлся. По идее, он может выдавать себя за кого угодно, и разоблачить его некому. Вот скажи, что ты про него знаешь, если не считать его восточных заскоков?
— Ну… не так уж и мало знаю, если подумать. Родился в Тамбове, возраст тридцать шесть лет, происхождение рабоче-крестьянское, служил в армии в железнодорожных войсках, где-то в Казахстане, потом работал в родном Тамбове в типографии, закончил заочно какой-то технический вуз. Восемь лет назад стал владельцем небольшой информационно-рекламной газетёнки, которую сам же и учредил. Больших денег не нажил, но концы с концами сводил, что, по мнению нашего босса, большое достижение для местного издания, не дотируемого никакими князьками, рвущимися в губернаторы. Потому-то босс его и заметил и, когда ему понадобился очередной директор, сманил в Москву. Что ещё? Разведён, имеет семилетнюю дочь, которую регулярно навещает. Водит машину. Остальное — восточные заскоки.
— И все это ты знаешь только с его слов. Ну, разве что про газету и переезд в Москву — со слов босса. Понимаешь теперь, о чем я?
— Понимаю, — задумчиво сказал Эдик. — Слушай, Эжен, ты не против поехать сейчас к нему, переговорить? Базиль — здоровый мужик, боюсь, мы с Надькой вдвоём с ним не управимся.
— Не хочется тебя разочаровывать, но с Базилем тебе в ближайшие два дня переговорить не удастся. Он опять укатил в свой Тамбов на уикенд.
— До понедельника? — ужаснулся Эдик. — Проклятье! А я-то надеялся, что не сегодня-завтра мы поставим точку. Ты представляешь, каково это — ощущать себя обложенным зверем? — И продекламировал с чувством:
— Ну-ну, не преувеличивай, — подбодрила его Надежда. — Осталось совсем немного — мы уже определили убийцу, можно сказать, дописали последнее предложение. А поставить точку — дело нехитрое. Выше нос! — И, вспомнив их старую, ещё студенческую игру — угадать, кого цитируют, и по возможности ответить цитатой из угаданного автора — обратилась за поддержкой к тому же Пастернаку: — «Придёт пора, силу подлости и злобы одолеет дух добра».
Я пропал, как зверь в загоне.
Где-то люди, воля, свет,
А за мною шум погони,
Мне наружу хода нет.
— Да-а, когда она ещё придёт, эта пора! — раскапризничался Эдик. — Вчера ночью мы с тобой тоже были уверены, что вычислили убийцу, а Эжену хватило пяти минут, чтобы доказать нам всю ошибочность нашего дедуктивного метода. Кто сказал, что у Базиля получится хуже?
Он выглядел таким несчастным, что растрогал даже непрошибаемого Виннету.
— Если хочешь, можно съездить сейчас к Джованни. Он, по крайней мере, скажет, есть ли у Базиля алиби на вчерашний вечер. Да и у него самого, хотя лично мне его алиби до лампочки. Я все равно никогда не поверю, что Джованни может кого-то убить.
Эдик с сомнением посмотрел на часы.
— Не поздновато ли для визита? Джованни ведь с родителями живёт.
— Ерунда! — отмахнулся Виннету. — Родители у него классные. У Джованни чуть ли не каждую ночь народ тусуется — богема, елы-палы! — и родители эту наглую публику до утра чаем с пирогами потчуют.
Увидев Джованни, Надежда мгновенно прониклась упорным нежеланием Эдика и Эжена верить в его причастность к каким бы то ни было преступлениям. Он буквально излучал доброту. Это уютное круглое лицо, ласковые тёмные глаза, застенчивая улыбка, аккуратная картофелина носа, широкие сильные ладони с длинными чуткими пальцами просто не могли принадлежать убийце. И дом у него был уютным и добрым. И мохнатый коричневый свитер. И родители — довольно, кстати, старенькие для тридцатилетнего сына. Конечно же, Джованни был поздним ребёнком, единственным и горячо любимым.
Мама Джованни действительно усадила гостей пить чай с пирогами. Пироги были ещё тёплыми — откуда они только взялись среди ночи? Усаживаясь за стол, Надежда настраивалась на долгие задушевные разговоры, но деликатная хозяйка, убедившись, что все в порядке, оставила сына с гостями наедине. Эдик, не теряя времени на пространные вступления, быстро изложил суть дела, которое их привело. И повторил историю, которую уже рассказывал сегодня Эжену, но повторил с купюрами. Как заметила Надя, он старательно затушёвывал тот факт, что подозреваемых всего четверо. Видимо, чтобы не травмировать Джованни, который и без того переживал безмерно — то и дело бледнел, закрывал лицо руками, бормотал: «Невозможно», «чудовищно», «это безумие какое-то».
— Расскажи нам про этот вчерашний банкет, Джованни, — попросил Эдик, закончив страшную повесть. — Вы с Базилем держались вместе или разбрелись кто куда? Если разбрелись, то виделись ли потом? Досидели до конца или ушли пораньше? Дело не в том, что я подозреваю тебя или Базиля, просто мне нужно исключить тех, кто физически не мог стрелять вчера в мужа Ирен.