Кнут Виктор. Кровавый отпуск

   «Хозяин» милостиво предлагал мне принять участие в шоу. Словно в некоем продвинутом авангардистском спектакле, где актеры напрямую общаются с публикой, вовлекая ее в театральное действо. И что я должна отвечать?
   — Конечно. — Имело смысл ему подыграть, потому что пытаться убедить дурака в чем-либо, о чем он не хочет и слышать, — пустое занятие. Все равно «тридцать шестой» не избежать сегодня бича. Остается надеяться на то, что издевательство будет не долгим и не слишком жестоким. И на то, что девочка уже давно привыкла к подобному и перенесет все спокойно. Хотя как можно привыкнуть? Как можно переносить такое спокойно? — Конечно, вы правы, хозяин, — повторила я. — Надо пороть, но только не сильно. Не плеткой. Ладошкой по попе. Отшлепать. Как вам такое?
   — Ладошкой? — на секунду задумался карлик. — По попе? Не-е-ет! — Эта тема его совершенно не вставила. — Ладошкой не то.
   — Тогда хоть не сильно. В честь праздника. В честь того, что сегодня у вас в гостях я.
   — В гостях? — удивился «хозяин». — Почему в гостях? Э нет… Никаких гостей! Ты теперича здеся живешь! Пока не издохнешь! Поняла?.. Не слышу!
   — Поняла, — поспешила ответить я, и удовлетворенный карлик сразу переключил все внимание на девочку: — Чего расселась? Передивайси!
   Следующие минут пять он в позе профоса торчал на кровати, стиснув в кулачке ручку плетки, и с жадностью наблюдал за тем, как «тридцать шестая» стягивала с себя свое меховое бельишко, а раздевшись, безуспешно пыталась разобраться в хитросплетениях сбруи. Переминалась с ноги на ногу, негромко бренчала цепочками и крючками и никак не могла сообразить, как же влезать в эту сатанинскую альпинистскую обвязку. И в свете свечей напоминала мне ожившую восковую фигурку, не удавшуюся скульптору и выброшенную в темный чулан.
   Неестественно бледное, словно слоновая кость, худое тельце на груди и на бедрах было покрыто синяками и застаревшими шрамами от ударов бича. Через всю спину протянулась длинная темно-бордовая полоса, и я сделала вывод, что карлик порой не соизмеряет силы и лупит свою «игрушку» так, что у нее лопается кожа. И как только девочка еще не сошла с ума? Или уже сошла? Я просто пока не заметила этого.
   И как только она еще жива? И как только жив еще этот мерзавец? Я буду не я, если в ближайшее время не упорядочу этот вопрос.
   А «тридцать шестая» все никак не могла разобраться со сбруей. И «хозяин», в конце концов устал ждать. Молча отвел в сторону руку с бичом, крутанул им над головой и со звонким щелчком хлестнул девочку по животу. Она сдавленно вскрикнула, присела на корточки и сжалась в комочек, обхватив руками колени.
   — Говоришь, по попе? — проскрипел карлик. — Ладошкой? — И сграбастав «тридцать шестую» за волосы, резко дернул ее на себя. — Ладо-о-ошкой?!!
   Девочка опрокинулась на бок и замерла в ногах у «хозяина». А тот еще раз несильно прошелся бичом ей по спине, проорал: «Лежать так!», — и начал развязывать пояс халата. Громко сопя и дрожа от возбуждения. Больше похожий на одного из персонажей гоголевского «Вия», нежели на человека. Как же он был омерзителен в этот момент!
   И еще омерзительнее оказался тогда, когда наконец справился с поясом. Халат соскользнул вниз и сразу был отброшен на пол коротенькой пухлой ногой. А «хозяин» предстал на сцене, освещенной свечами, голым, аки младенец. Если, конечно, не брать в расчет шлем и некое украшение из ремней — нечто вроде того, что так и не смогла надеть на себя девочка.
   «О мамочка родная! — подумала я. — Никогда в жизни не видела голого карлика. И не видеть бы никогда! И все же, развернись-ка, родимый. Развернись, развернись. Погляжу, что там есть у тебя между ног. То же, что и у других мужичков, или нечто больше похожее на экспонат из Кунсткамеры? Да развернись же, черти тебя побери! Дай посмотреть. Интересно».
   Но «хозяин» не торопился переключать внимание на меня. Он был полностью поглощен разборками с «тридцать шестой» и был серьезно настроен сначала отвести душу на ней. Размяться, так сказать, а уже после заняться мной. На десерт.
   Он снова вцепился девочке в волосы, заставил ее встать на карачки и несколько раз приложился бичом ей вдоль спины. От души приложился. С оттяжкой. «Тридцать шестая» тоненько взвизгнула и завыла. Глухо и тоскливо, как-то совсем не по-человечьи. Так собаки воют порой по покойнику. Так, наверное, воют и привидения в мрачных шотландских замках.
   — Заткнись! — Карлик еще раз стегнул бичом. — Заткни-и-ись, я сказал! Проси прощения!
   Девочка всхлипнула, сипло втянула воздух и обхватила ручонками изверга за тощую задницу, уткнулась лицом ему в живот.
   — Пажа-а-аласты-ы! — простонала она. — Я больше не бу-у-уду-у-у.
   Карлик довольно хрюкнул и еще раз прошелся бичом ей по спине.
   — Пажа-а-аласты-ы-ы! — девочка, продолжая всхлипывать и подвывать, тесно прижималась к истязавшему ее ублюдку, тискала пальчиками его сморщенные, как у младенца, ягодицы, громко чавкая, целовала его в живот и в пах.
   А он стегал и стегал. Особенно не усердствуя. Но ведь в руке у него был ременной сыромятный бич. Я чувствовала, как больно сейчас его жертве. И как омерзительно ей в объятиях отвратного голого недоростка, играющего в хозяина.
   Когда пробьет наконец мой час, сперва я добьюсь того, чтобы он начал мечтать о смерти! И лишь потом приведу его мечты в исполнение!
   Щелчки бича били по нервам, будто электрические разряды на сеансе электрошока. К горлу вновь подступил комок тошноты. Я попыталась отвернуться, закрыть глаза, не смотреть на эту кошмарную аллегорию из Дантова «Ада». Но то, что происходило сейчас рядом со мной, обладало некоей притягательной силой. И веки непроизвольно приподнимались. Голова поворачивалась. Как ни хотела, я не могла оторвать взор от этого сатанинского шоу.
   — Ладнысь. Будет с тебя, — наконец пропищал карлик и отбросил в сторону плеть.
   Я облегченно вздохнула. Будто сейчас на эшафоте была вовсе не «тридцать шестая», а я. И ременная плеть размеренно обхаживала мою спину. Впрочем, у меня все еще впереди…
   А он тем временем оставил девочку лежать — громко всхлипывая, вздрагивая худеньким тельцем, — и вспомнил, о том; что сегодня в программе есть еще я. На десерт, так сказать… И развернулся ко мне! Блестящий от пота отвратительный гоблин. Вызывающий тошноту. Наряженный в невероятную портупею из черных ремней, украшенных заклепочками и цепочками. Вонючий мелкий засранец с совсем даже не мелким, совершенно стандартным стоячим членом, который тискала и поглаживала пухленькая ладошка. Хм, теперь буду знать, что у карликов с этим делом все в норме. Век живи, век учись.
   — Смотришь, Матильда?
   Я промолчала.
   — Смотри. — Карлик соскочил с кровати и, на ходу теребя свое мужское достоинство, вплотную подбежал к клетке. — Смотри!
   Черт с ним, с маньяком. Я демонстративно прижалась физиономией к сетке.
   — Нравиццы?
   «Не так, чтобы очень, — подумала я. — Карлсон с пропеллером был бы, наверное, сексуальнее. Эх, не стошнило бы. Но надо терпеть. В интересах дела. Во имя свободы».
   И ответила:
   — Ничего.
   — Что «ничего»?! — взвизгнул карлик.
   — Все нормально.
   — Не ври! Врешь все, мразь! Все вы все врете! Всегда врете! Я вам противен! Все вы воротите нос от меня! Брезгли-ы-ывыи, бля… А я, виноват? Виноват, скажи мне, что я такой?..
   «А я виновата? — подумала я. — А „тридцать шестая“? В чем мы виноваты-то?»
   — …Что таким родился? — продолжал плакаться карлик. — Не-э-эт! Все вы меня ненавидите! Мною брезгуете! Да!.. Брезгуешь мною? Матильда? А, брезгуешь? Так вот и умойся своей брезгливостью! Щас умоисси! Ща-а-ас! — Он размахнулся и изо всей силы шарахнул плетью по сетке. — Ща-а-ас тебя во все дыры! — И еще раз шарахнул. И еще… Уродец распалился буквально за считанные секунды. — Сперва мелкую, после тебя.
   Может быть, надо было что-то ему ответить? Но что? Я не психолог. Я не разбираюсь в тонкостях души обиженных жизнью педофилов-садистов. Я не знаю, как вести с ними дискуссии.
   И я промолчала. А карлик оторвался от клетки и, снова на время забыв обо мне, влез на кровать. После небольшого антракта следовало ожидать продолжения, но наблюдать дальше за всем этим дурдомом у меня не осталось никаких сил. Я легла на топчан и закрыла глаза. И была рада бы заткнуть и уши, но руки были по-прежнему крепко связаны за спиной, и как я не старалась все это время ослабить веревки, непрерывно манипулируя кистями рук, добилась только того, что ладони больше не затекали и оставались теплыми. Но хоть малейшей свободы в движениях получить я не смогла. В деле связывания пленников карлик был асом. Наверное, натренировался на «тридцать шестой».
   Я лежала, неудобно вытянувшись на жестком коротком топчане, и помимо желания вслушивалась в шебуршание на кровати, в негромкий сюсюкающий шепот «хозяина». Он резко сменил кнут на пряник — не в прямом смысле, конечно, в переносном. Хотя я бы не удивилась, если бы этот придурок действительно, отложив в сторону плетку, достал бы с полочки пирожок и начал бы скармливать его несчастной избитой девочке. Но до меня пока доносилось только его виноватое бухтение:
   — …Досталось бедненькой… маленькой… девочке… Все, больше не буду… Давай поглажу, где у тебя болит… Давай, пожалею… Кисонька… Мышка…
   «Скорее бы этот пес похотливый переключился на меня, — думала я. — Появится хоть какая-то ясность, возникнет хоть какое-то движение. Не бесполезное лежание на топчане в позе отрешенной от яви жертвы, в роли бессловесной свидетельницы, а возможность что-нибудь предпринять. Не будет же этот уродец развлекаться со мной с пистолетом в руке. Расстреножит, наверное, меня перед тем, как насиловать. Вот тогда и придет хана негодяю! Не поможет ему никакая плетка, никакие ремни, никакие заклепочки… Скорее бы, черт его побери!»
   Невнятное бухтение, в котором еще можно было разобрать обрывки невнятных фраз, перешло в довольное уханье и кваканье. Сволочь «хозяин» трудился на кровати изо всех сил. А я продолжала бессмысленно валяться на топчане, пытаясь переключиться мыслями на что-нибудь — все равно что, — за пределами этого подземелья.

* * *

   Но он оказался не так прост, как я об этом мечтала. Дурак дураком, но бдительности не утратил ни на мгновение. Не предоставил ни единого шансика, и мне осталось только беспомощно выть и скрежетать зубами, когда мы «играли» в преступницу и палача…
   — Выходь, Матильда! — На мое место «хозяин» загнал «тридцать шестую», и она поспешила забиться в уголок клетки и держалась подальше от меня, пока я поднималась с топчана. — Когда я здесь, валяться нельзя. Тока стоять или сидеть.
   — Я не знала, — виновато промямлила я.
   — Должна знать.
   «Интересно, откуда? — подумала я. — Что-то нигде здесь не видела правил внутреннего распорядка».
   — Будешь за это наказана, — продолжая скрипеть карлик, выпуская меня из клетки.
   И как же он меня достал этим своим «наказана»! Утомится наказывать, если принять во внимание все мои прегрешения, в которые он ткнул меня носом за последнее время. Ручонка отвалится, размахивая кнутом. Проще сразу меня отравить.
   — Иди на ложе.
   — Ку-у-уда? — Я даже прикусила губы, чтобы не рассмеяться.
   — На ложе, — повторил Карлик.
   Он не мог взять в толк, что меня удивило в его словах. Стоял от меня шагах в трех, совсем голый, если не брать в расчет сбрую и танкистский шлем, зато с «пээмом» в ручонке. А я-то надеялась, что он, как сунул пистолет в карман халата, так и забыл. Ан нет! Молодец, Карла. Бдительный, чтобы ты сдох.
   — Это лучше назвать не ложем, а алтарем, — назидательно заметила я. Сама не знаю, зачем. Но «хозяину» это понравилось.
   — Хм, алтарем, — прокряхтел он. — Не плохо, а? Хорошо, прилгу к этому… к сведению. И зачту тебе эту мыслю, как смягчающее вину обстоятельство. Сейчас и зачту. Залезай на алтарь. Ха, неплохо… алтарь.
   Карлик поднял с полу плеть и, мастерски щелкнув ею перед самым моим лицом, заставил меня растянуться на кровати. На спине со связанными сзади руками — более чем дурацкая поза. Более чем неудобная. Но я даже не думала рыпаться или протестовать, терпеливо дожидаясь, когда мне распутают нога. Когда палач допустит ошибку.
   Пустое! Ошибаться он и не думал. И кроме плетки, сбруй и кандалов, подвешенных на стене, имел и другие пыточные причиндалы. Например, короткую цепь с мощным строгим ошейником, который ловко зафиксировал на моей шее.
   — Чего делаешь? — дернулась я, но карлик невозмутимо ответил:
   — Так надо. — И начал закреплять конец цепи на спинке кровати.
   Я попробовала приподняться, но в шею впились специально заточенные шипы. И я сразу поняла, что шансы на то, чтобы освободиться, у меня сейчас сведены к нулю. И мысленно выругалась. И опять закрыла глаза. И постаралась переключиться мыслями на что-либо отвлеченное, полностью отрешиться от реального мира, забыть про окружающую меня кошмарную действительность, уйти от нее в некий виртуальный мир грез и фантазий. Так, как в Таиланде учил меня учитель-тибетец, спец по таинствам человеческих чувств. Он безуспешно пытался привить мне, так же как и остальным двенадцати курсантам тренировочного лагеря, невосприимчивость к боли, умение в нужный момент отключаться от того, что творится вокруг, притормаживать все процессы жизнедеятельности организма. Хрен чего он добился от нас, несчастный тибетец, хрен чему научил. У него на это было всего полгода. Или все же что-то из этого курса осталось во мне?
   — Сейчас, Матильда… Сейчас… — подрагивающим голоском прокряхтел рядом со мной «хозяин», и я почувствовала, как он потащил у меня с бёдер спортивные штаны и трусы.
   «Черт с ним, пускай развлекается, — решила я, — Переживу как-нибудь. Спишу с уродца этот грешок, когда буду вырезать ему яйца. Когда буду потрошить ему брюхо. Когда буду сравнивать счет. — И совершенно не к месту подумала: — Проклятие, я не мылась три дня!.. Надеюсь, у этого пидора нет мандавошек и СПИДа?»
   Он стянул с меня одежду настолько, насколько ему позволила веревка у меня на щиколотках. Взгромоздился мне на ноги и, радостно хрюкая, обмусолил все колени и бедра. Потом вцепился в волосы у меня на лобке и несколько раз сильно дернул. Проклятый садистик! Я отчетливо ощущала его маленькое, липкое от пота тельце, елозившее у меня по ногам. О задница! Отключиться, перейти из действительности в виртуальность не удавалось. Плохо учил меня сэнсей-тибетец! Или, скорее, я была плохой ученицей!
   И омерзительным до тошноты был возившийся у меня на коленях карлик. Хозяин, блин! А ведь было достаточно лишь слегка дернуть ногой, чтобы так двинуть его по яйцам, что он забыл бы о похоти очень надолго. О-очень надолго! Если ни на всю жизнь. Мне очень хотелось поступить сейчас именно так.
   Но я лишь лежала пластом и молча старалась переварить все то, что сейчас происходило со мной. И убеждала себя в том, что бывает и хуже. Когда в Таиланде меня заставляли есть огромных древесных личинок, я тоже считала, что пережить такое немыслимо. Но ведь пережила! Пережила и вот валяюсь теперь под потным вонючим карликом… Тьфу, я предпочла бы сейчас еще раз нажраться личинок!
   А ногами дергай не дергай, отбивай «хозяину» его инструмент не отбивай, все равно ничего из этого выгадать не смогу. Получу лишь моральное удовлетворение оттого, что досадила уродцу. А потом он, когда немного очухается, просто замочит меня, беспомощную в этом проклятом ошейнике и со связанными руками. Это уже не войны с ментами, наглыми и похотливыми, но все же находящимися в здравом рассудке. Это — психологическая борьба с сексуальным маньяком, непредсказуемым и взрывоопасным. И разминировать этого маньяка надо осторожно и неторопливо, ожидая в любой момент напороться на какой-нибудь неприятный сюрпризец.
   А очередной неприятный сюрпризец был уже тут как тут. Карлик, вдоволь натеревшись о мои ноги, неожиданно оставил меня в покое, слез с кровати и прошлепал к шкафу. Я, осторожно повернув набок голову, наблюдала за тем, как он извлек оттуда какие-то очередные садистские погремушки, цинично продемонстрировав их мне и объявил:
   — Матильда, сейчас все будет нормально.
   В этом я сомневалась. Что там еще придумал маньяк?
   Он всего лишь решил сковать мне ноги. И все-то у этой сволочи было предусмотрено, и все оборудовано! Зацепил за заднюю спинку кровати две цепи, торжественно побренчал блестящими кандалами — самыми настоящими кандалами, какими пользовались еще работорговцы, — и уже через пару минут мои икры — повыше веревок, повыше штанов — охватили два металлических кольца.
   — Отлично, вот так, — прокомментировал карлик, повозился немного с узлами у меня на щиколотках, и ненужная больше веревка полетела на пол. Следом за ней туда же отправились штаны и трусы. — Теперь еще руки. — Мелкий пакостник переступил через меня, ухмыльнулся зловеще, подпрыгнул и с размаху уселся мне на живот.
   Так, что перехватило дыхание! Я непроизвольно дернулась вперед и острые шипы ошейника снова впились мне в шею. На этот раз куда глубже. На этот раз они прокололи кожу-до крови.
   — С-сука… — ели смогла выдавить я, и «хозяин» довольно хихикнул:
   — Не нравиццы?
   Я промолчала в ответ.
   — Не нравиццы?!! — пронзительно пискнул он и с размаху двинул меня в грудь кулачком.
   — Нет, — просипела я.
   — Ага! — Карлик был явно доволен. — То ли еще будет, Матильда!
   Я в этом не сомневалась. Будет много чего интересного. Как говорится, по полной программе. А сейчас всего лишь увертюра к балету. Прима пока что сидит в гримерке и не спешит появляться на сцене.
   — Ну что, Матильда? — «Хозяин» поелозил жиденькой задницей и поудобнее устроился у меня на животе, — Вот развязать тебя думаю. Не дело это, весь день-то со связанными руками. Ведь правда?
   Я перехватила его взгляд и молча кивнула.
   — Пра-а-авда. — Рожица карлика расплылась в довольной ухмылке. — А как ты себя будешь вести, коль развяжу?
   Я сразу попробовала бы его убить. Или, как минимум, вышибить из сознания.
   — Нормально, — как-то уж очень безлико, очень неубедительно пробормотала я.
   — Нармальны-ы-ы? — радостно тявкнул «хозяин». — Нармальны, гришь?.. Врешь ты, Матильда! Мне врешь! А зря! Я ить знаю все про тебя. Все-все-все, чего натворила. А? Мылицыанеров поубивала, тварь! Из-под стражи сбежала! Везде тебя ищут, меня предупреждали специально, что если вдруг встречу бабу в лесу молодую, так чтобы я это… того… осторожнее. Эвон и бумажка лежит у меня с фоткой твоей. — Карлик снова осклабилсж в широченной улыбке и — сволочь такая! — по-хозяйски похлопал ладошкой меня по щеке. — А я осторожный. Я астаро-о-ожный! Вон как тебя взял да словил! А, Матильда? Понравилось?
   Я молчала.
   — Не понравилось. Да и ладно. Мне-то чего? Ты эта… тока пока, дура, не понимаешь, шо я ж тебя уберег, приютил у себя. А то гнить бы тебе в тюрьме. Али в могиле. А у меня ты как у Христа за пазухой здеся. Кормить буду, в баньку водить. Трахать буду как следует. Чего еще надо? Вон, девке, — карлик кивнул в сторону клетки, — телевизор с зарплаты собираюсь купить. Так што вы с ей не соскучитесь здеся… Как у Христа за пазухой, — еще раз пробормотал он. — А ты тока веди себя, как положено. Не… Это самое… Не бузи тока там, и все прочее. Не провиняйся там, ну и не будешь наказана. Понимаешь? Я снова молча кивнула. — Панима-а-аишь! Уважай меня, падчи-няйси, а я уж плохому не выучу. Я уж об вас, об дурах двоих, позабочусь. А уж если и перепадет вам иногда, так ить за дело. Не просто же так перепадет. Я ж просто так не лютую. — Карлик задумчиво пожевал своими бесцветными губками, чем очень напомнил старуху, которая хранит свою челюсть в стакане с водой. — Я ить, Матильда, с тобой по-простому, по-деревенски. Не учить вас порой, не лупить, понимаешь, так и толку не будет, Я ить добра вам желаю, тока добра. Так что не оби-жайси. Эвон, как тридцать шестая…
   Он наконец соизволил подняться у меня с живота, и я смогла вдохнуть свободно. Руки за спиной опять затекли, и я совершенно не ощущала кончиков пальцев. И с ужасом думала о том, что карлик побоится меня развязать. И я так пролежу до утра. А в результате останусь без рук.
   Но «хозяин» все же избавил меня от веревки, хотя и обставил эту процедуру великими предосторожностями.
   — Уж извини, Матильда, так надо. Чтоб ты того… без глупостей, — пояснил он и напялил мне на голову какой-то мешок. Такие одевают заложникам, чтоб те не видели, куда их везут. — Дикая ты ишо, не попривыкла. Я ить боюсь, не совладать мне с тобой, коль начнешь бесноваться. А не совладаю, так пристрелить придется тебя. Жалко. А ну, давай сядь.
   В результате, руки мои оказались прикованными к тем кандалам, что были закреплены на стене. При этом свободы действий прибавилось настолько, что я, например, могла бы легко поправить себе прическу, если бы вдруг возникло такое желание. К тому же хозяин великодушно снял у меня с шеи ошейник и с громким лязгом бросил его на пол. Вот только шансы на освобождение пока не увеличились ни на грош. Возясь с оковами у меня на ногах, карлик пользовался каким-то маленьким инструментиком, напоминающим ключ железнодорожника. Им он, наверное, затягивал болты и на металлических кольцах, охвативших мои запястья. А где этот, будь он неладен, ключик? Без него никуда — не голыми же пальцами бороться с железом… Куда «хозяин» его засунул, пока у меня на башке был мешок?
   Впрочем, я не стала особо ломать себе голову над этой проблемой. Черт с ним, с ключом. Наверняка вскоре подвернется более подходящая возможность начать войну. День, два… Но не вечно же карлик собрался держать меня в этих оковах. Дождусь и я своего момента. А на данное время у меня другая задача — постараться выйти из предстоящих сейчас издевательств с наименьшим ущербом, достойно выдержать пытки, суметь при этом сыграть убедительно совершенно убитую, полностью падшую духом бабенку, готовую к любым унижениям, лишь бы ее получше кормили, поменьше лупили, дали попить и хотя бы немного ослабили путы, вернее, кандалы. Вдруг «хозяин» настолько дурак, что поверит? Хорошо бы. Пусть не сегодня. Пусть завтра… послезавтра… даже через неделю. Я готова терпеть неделю, лишь бы в конце концов выбраться из этого адского плена. Желательно без особых потерь. И прикончить при этом Карлушу.
   А Карлуша тем временем снова хлебнул из своей бутылки и решил, что настала пора давно обещанного мне суда. И, естественно, последующего за ним наказания — самого вкусненького, самого сладенького, центрального номера вечеринки. Он уселся на кровати у меня в ногах, пошлепал ладошкой меня по бедру и вздохнул:
   — Эх, совсем старым стал. Все забываю, шо надо. Што ж этта я, Матильда, одежу с тебя не стянул, как кандалы одевал? А? И ты мне не подсказала.
   «Будешь за это наказана», — добавила я про себя, но ошиблась. Карлик решил этот грех мне простить.
   — Придеццы вещь портить, — вздохнул он и откуда-то — мне показалось, что из-под матраца, — извлек кинжал с кривым-прекривым клинком. Настолько кривым, что такие в реальной жизни мне видеть ни разу не доводилось. Лишь на картинках в книжках, со сказками Андерсена и Шарля Перро. Там с такими кинжалами изображались разбойники. — Придеццы вещь портить, — еще раз пожаловался «хозяин», и не успела я даже и глазом моргнуть, как он ловко располосовал вдоль рукавов мою спортивную курточку, а следом за ней разрезал у меня на груди и футболку. — Тебе больше оне не понадобиццы. Так походишь пока. А потомока прикуплю бельишко тебе. — Карлик выдернул у меня из-под спины обрывки одежды и, довольным взором оценив мою грудь, почмокал губами. И торжественно объявил: — Приготовления закончены.
   «Представление начинается», — подумала я и тяжко вздохнула.
   — Почему мыльцыанеров поубивала? — «Хозяин» снова схватился за плетку, но в ход ее пока не пускал. — Рассказывай. Сколько их было?
   — Пятеро, — всхлипнула я.
   — Пятеро? — От удивления карлик даже приоткрыл ротик. — И всех ты это… того?
   — Нет, я их только поранила. Отобрала пистолет и стреляла им по ногам.
   — Хм… по ногам… Слышь, тридцать шестая, какая подружка теперича у тебя? В тюрьме ей место, а я спасаю ее, нянькаюсь с ею. А она, сука неблагодарная!.. — Он не договорил, крутанул плеткой и перетянул меня ею поперек живота. Словно плеснул кипятком! Я дернулась всем телом и взвизгнула. И тут же второй удар пришелся мне по ногам. — Так-то! Не нравиццы? — радостно крякнул карлик, — А будешь знать, как супротив власти идтить! А будешь знать, как меня не слушаццы!.. А будешь… знать… сучка… кто… здесь… хозяин…
   Эта сволочь хлестала меня, наверное, целую вечность. Хлестала и назидательно приговаривала с каждым ударом:
   — Шо ж ты… гадина… мыльцианеров… поискалечила?.. Шо ж ты… сучка такая… супротив власти… поперла?.. Власть… уважать ее… надыть… любить ее… понимаешь?.. Она… народом… нам дадена… А ты шо же… дрянь… понаделала?… Шо же ты, мразь… натворила-а-а…
   Ремень у плетки оказался, на счастье, мягким и легким. Он больно обжигал кожу, но не рассекал ее, да и карлик лупил меня без особого усердия. Злости в его поведении было сейчас не заметно. Своего я все же отчасти добилась — сумела не вывести из себя маньяка. Оставалось в дальнейшем выдерживать ту же линию поведения.