Страница:
Избавилась от полутрупа Самохина я на удивление быстро. Сгребла толстые ноги в нечистых ботинках и, поднапрягшись, выволокла своего неприятного гостя из квартиры. Особо не церемонясь, скатила его бесчувственную тушу на один пролет вниз по лестнице и, радуясь, что за этим занятием меня не застал никто из соседей, быстро сбегала на кухню за тряпкой и подтерла со ступенек и бетонного пола возле квартиры следы крови, обильно хлеставшей из разбитой самохинской брови. Потом тщательно заперла на все замки дверь и принялась затирать кровищу с паласов в спальне и в коридоре. Пытаясь решить, а не стоит ли позвонить в милицию или «скорую»? Рассказать, что в парадной валяется пьяный мужчина. С разбитой физиономией. Не помер бы ненароком…
Но куда-либо звонить я не стала. Пусть этим займутся соседи. А я же прополоскала тряпку, от души обрызгала дезодорантом кресло, в котором еще час назад сидел мой пропахший чесноком ухажер, и вышвырнула с балкона недопитую бутылку «Посольской». Хотела отправить следом за ней и мартини, но вовремя передумала и поставила его в бар. Хоть шерсти клок с паршивого барана Самохина…
Когда через полчаса я осторожно высунула нос из квартиры, моего израненного приятеля на площадке между этажами уже не наблюдалось. Немного кровищи, соседская консервная банка с окурками, опрокинутая на пол. И все… Самохин тихо слинял. Не пытаясь снова зайти ко мне в гости. Мудрое решение. Я и так уже не чувствую правой пятки. А ему на рожу надо накладывать швы.
Я заперла дверь и быстренько скатилась по лестнице, размахивая пакетом с «Мельницами богов» и старой плюшевой скатертью, которую решила приспособить в качестве подстилки. Мой путь лежал в парк, где, как я надеялась, на южном склоне одного из пригорков земля уже достаточно прогрелась и подсохла за несколько погожих майских дней. Поваляюсь пару часов под солнышком, дочитаю Шелдона, повспоминаю то, что сегодня произошло с идиотом Самохиным. Интересно, а будет ли он завтра помнить об этом? Или решит с похмела, что его отметелила группа спецназа? Или бандиты? Интере-е-есно…
…Интере-е-есно. А если вдруг вспомнит, то что скажет на это? Не будет ли ко мне с его стороны каких-то претензий? Хотя кто кому еще должен их предъявлять? Пошел он, этот Самохин!..
Я валялась под жарким солнышком на старой плюшевой скатерти, и у меня, как ни странно, впервые за последние дни было прекрасное настроение. Правда, ныла немного нога, и до сих пор иногда выплывал из каких-то глубин чесночно-водочный дух. Но это все мелочи, по сравнению с тем, что я снова твердо решила уехать в круиз по Европе. Или хотя бы в Сочи. До октября. И перечитать все-таки Бенчли. И завести на пару месяцев, пока не станет заметен животик…
Нет, никаких любовников я заводить не буду. Отбил у меня Самохин такое желание напрочь!
Зато неожиданно объявился Барханов. Соизволил позвонить и порасспрашивать, как у меня дела. Я ответила, что ничего. Что загибаюсь со скуки. Что собираюсь удрать до начала осени в Сочи…
— Серьезно? — Барханов на другом конце провода задумался на секунду и вынес вердикт. — Одобряю. Что, уже купила путевку?
— Нет. Не хочу никаких турбаз или пансионатов. Там слишком шумно. Попрусь на юга дикарем, на машине. Найду какую-нибудь бабульку. Даже не обязательно на побережье…
— Погоди, — перебил меня Барханов. — Есть идея. У меня в Пятигорске сестра. Большой дом. Сад. Рядом озеро. Есть куда поставить машину. И главное, не к чужим людям поедешь. Как, Маринка?
— Да мне-то что? Хоть Сочи, хоть Пятигорск… — ответила я. — Лишь бы не Гудермес.
— Тогда я звоню сестре…
Так неожиданно была устроена моя курортная жизнь. И я не спеша начала собираться в дорогу. Вот тогда-то снова и объявился Самохин. С огромным букетом роз и с виноватым лицом он стоял на площадке возле моей квартиры, и я с ним столкнулась нос к носу, когда возвращалась из магазина. Смыться куда-либо не было никаких вариантов. Общаться с ним не было никакого желания. Тем паче, впускать в квартиру.
— Ну и чего ты приперся? — нелюбезно спросила я и не заметила протянутых мне цветов.
Стояла и с интересом разглядывала круглую самохинскую рожу. На правой брови свежий розовый шрам. Под левым глазом еще не до конца сошедший желтый синяк. И хорошо же я над ним потрудилась!
— Привет, — пискнул он. Такой скромненький! Такой нерешительный! — Поговорить бы, Марина.
— А перебьешься!
— Пожалуйста, Мэри. — И эта дрянь бухнулась передо мной на колени. На загаженный пол. Выставя перед собой, словно крест, букет красных роз. — Пожалуйста. Просто поговорить. Мне надо очень о многом тебе сказать!
— А ты все помнишь, что случилось в нашу последнюю встречу? — Я сунула в замочную скважину ключ. — Ты тогда мне тоже очень о многом сказал.
— Пожалуйста, Мэри! — Пластинку заело. Блюдцеобразная рожа покрылась красными пятнами, и на ней выступили круглые капли испарины. — Пожалуйста, милая. Неужели ты не умеешь прощать?
«Хм… „милая“, — ухмыльнулась я про себя. — Сначала была „женой“, теперь стала „милой“. Что дальше?»
— Черт с тобой, проходи. На десять минут, — позволила я и распахнула дверь.
Огромнейшим минусом, сформировшимся во мне еще в детстве, было то, что я не умела подолгу держать зла на людей. И была готова простить им самые изощренные пакости. Вот и сейчас я просто раскисла при виде стоявшего на коленях несчастного толстяка Самохина. И все мои благие намерения послать его на хрен испарились, как июньский туман при первых проблесках солнышка. Хотя намерение разъяснить ему то, что со мной он может ни на что не рассчитывать кроме простого знакомства, оставалось в силе. Сейчас-то он и узнает и про Антона, и про то, что я жду ребенка. И поймет, что в этой игре ему ничего не светит. Если, конечно, он не упертый дурак.
— Не сюда! Не в гостиную! — прикрикнула я на Самохина, как только он просочился в квартиру и, стянув с ног ботинки, остался в линялых носках. — На кухню! — Он провинился и был лишен привилегии сидеть в моих креслах. К тому же в гостиной царил предстартовый беспорядок. Ведь через несколько дней я собиралась уезжать в Пятигорск.
Самохин проковылял на кухню и скромно ткнулся обширной задницей в уголок табуретки. Я прошла следом за ним, вставила^в розетку штепсель от чайника и извлекла из пакета батон и упаковку копченой грудинки. Спросила:
— А тебе Коран позволяет кушать свинину? — И, когда Самохин с серьезнейшим видом кивнул, начала нарезать бутерброды. — Так чего ты хотел мне сказать?
— В общем, во-первых, — начал он таким официальным тоном, словно был не на кухне, а в кабинете у Путина, — я хотел бы перед тобой извиниться за то, что здесь начудил в последнюю нашу встречу.
«Начудил, — подумала я. — Шикарную он выбрал формулировку. Начудил, озорник, и не более».
— Тогда я был слишком пьян, — продолжал мой неудавшийся ухажер, — и, поверь, хулиганил не я, а проклятая водка. Но с выпивкой теперь все. Отрезано! — Самохин решительно рассек рукой воздух, а я подумала об отце, который на моей памяти «отрезал» где-то около сотни раз. — Ни глотка! Если хочешь, то можешь поставить условие, и я сразу пойду закодируюсь.
В силу сложившихся обстоятельств, мне было до фонаря, закодируется Самохин или останется алкашом. Поэтому я лишь коротко бросила:
— Дальше, — и принялась заваривать чай.
— Итак, я считаю, что все, что произошло три недели назад, это просто дурацкое недоразумение. — Официальный тон еще не утратил своей тяжеловесности. — И очень рассчитываю на то, что ты извинишь меня. И забудешь…
— Хорошо, извиняю, — перебила я. — Забыла. А ты-то хоть помнишь, что случилось тогда?
— Ну… — замялся Самохин. — Смутно. Отрывками… Кажется, я к тебе приставал…
— Мягко сказано. Что еще помнишь?
— Кажется… Пришли твои друзья, да? И меня избили…
— Короче, не помнишь. Ни черта ты не помнишь, Самохин. Мои друзья тебя бы просто прикончили. И закопали бы тело в парке… А отделала тебя я. Так что в следующий раз хорошенько подумай, прежде, чем меня домогаться.
Он молчал, и в наступившей тишине я, кажется, даже слышала, как гудятна форсаже его мозговые извилины. Самохину не дано было поверить в такое! Что его рожу расквасила я.
— Ты?!! Серьезно, Марина? А где ты научилась так драться?
В Таиланде, в лагере спецподготовки Организации. Но эта информация не для ушей российских гибэдэдэшников.
— Нигде, — пожала плечами я. — Просто ты был очень пьян. А я разозлилась. И отпинала тебя ногами. Извини, конечно, но другого выхода не было. Иначе бы ты меня изнасиловал.
— Ладно, забыли. Договорились, Маринка? — улыбнулся в первый раз за весь вечер Самохин. — Будем считать, что с этим вопросом покончено. Теперь о приятном… Я ведь пришел делать тебе предложение!
Эффектная пауза!
Ах какого он о себе высокого мнения! Даже не держит в своей тупой голове мысли о том, что это мне совсем не приятно.
— Давай-ка, мой милый друг, сразу отложим в сторону эту тему и больше не будем к ней возвращаться. — Я разлила чай по чашкам и устроилась за столом. — А чтобы тебе все было понятно, поясняю: у меня есть гражданский муж, которого люблю уже вот шесть лет. Он сейчас работает за границей. И вернется ближе к зиме. А я жду от него ребенка. Правда, это пока незаметно. Срок небольшой…
— Так можно сделать аборт! — ожил на секунду Самохин. — У меня есть знакомая…
И тут же мне его стало жалко. Очень жалко! В свои тридцать пять он не может понять прописных истин. И признает только свое «хочу!». И, не стесняясь (или не понимая), выставляет его напоказ… Как только можно держаться на плаву с таким диким балластом? Жить не в глухой тайге, а в набитом людьми мегаполисе? С подобной идеологией…
— Николай, ты понимаешь, что мелешь сейчас чепуху? Какой аборт? Ты подумал, прежде чем это сказал? А?!! Я мечтаю об этом ребенке! Я обожаю своего мужа! Еще с тех пор, когда была школьницей. Он дал в свое время мне столько, сколько не смогут дать никогда и сто человек. Он предоставил мне шанс, когда я уже поставила на себе крест. А что сделал для меня ты? Попробовал изнасиловать? И сразу же после этого имеешь наглость делать мне предложение.
Круглая рожа снова покрылась красными пятнами. Чашка в пухлой руке тряслась.
Так-то, мистер гибэдэдэшник! От ворот поворот! Нехорошо, что не сделала этого раньше. Но, слава Богу, все-таки сделала.
— А какого же черта ты все это время долбала мне мозги?! — прошипел зловеще Самохин, и я поспешила сказать:
— Погоди. — Встала из-за стола и, так, чтобы мой гость не заметил, достала из ящичка для ложек и вилок электрошокер. Положила в карман пиджачка. Кто его знает, дурака Николая? Вдруг его переклинит, и он опять бросится на меня? Тогда-то я его и шарахну! — Итак, уважаемый. Во-первых, вы, похоже, забыли, что находитесь на моей кухне, а не в своей вонючей мусорне. Так что никаких «долбала» и прочее. Следите за язычком. И во-вторых. С чего это вы вдруг решили, что я вам делаю что-то с мозгами? Никаких поводов для каких-то надежд я не давала. Вы заявлялись в гости — я вас не выгоняла. Зачем обижать? Вы дарили цветы — я не отказывалась. Опять же, зачем обижать? Вы приглашали меня в ресторан, и я вам составляла компанию… Кстати, о птичках. Могу возместить все расходы. Легко! На моем бюджете это не отразится. А, Николай? Никола-ай! Выписывайте скорее счет.
Красные пятна на круглой роже Самохина перемещались, словно циклоны на метеокарте в телепрограмме прогноза погоды. На лбу снова выступил пот. Усы обреченно поникли.
— Извини меня, княжна Мэри, — чуть слышно промямлил он. — Я, должно быть, сказал что-то не то. Все это так неожиданно… Я-то надеялся… Тогда мы будем просто друзьями? Хорошо?
Вот таким он мне нравился больше. И я моментально забыла о том, что Самохин хотел меня изнасиловать. Я не умела подолгу держать зла на кого-либо. Я никогда не была мстительной стервой. В отличие от многих других.
— Хорошо, Николай. Мы будем друзьями. И надеюсь, ничто не омрачит нашей дружбы, — напыщенно продекламировала я. — Только не приходи ко мне пьяным… Ты почему не пьешь чай?..
Мы просидели на кухне еще часа два. Болтали о всякой пустой чепухе. Самохин рассказывал, как десять дней не ходил на работу из-за разбитой физиономии, а потом замазывал остатки синяков гримом. Я делилась своими планами на ближайшие месяцы. Мол, уеду к знакомой на юг. Буду купаться, загорать и бездельничать.
— Одна? На машине? — удивлялся Самохин. — А не боишься?
— Кого? Бандюков? На «триста двадцатом» [1]я уйду по шоссе от любого. А на посты ГАИ мне плевать. В ссучившихся гибэдыы… черт, ги-бэ-дэ-дэ-шников я не верю. Правильно делаю?
— Ну-у-у… В принципе, да. Все рассказы про продажных ментов, про то, что они работают в одной связке с бандитами, — это, как правило, выдумки журналистов. Но как ты представляешь себе проехать почти три тысячи километров? Без остановки?
— Почему? Устану, так заверну в какую-нибудь деревню и найду бабушку, которая сдаст мне на ночь веранду. И привяжет к машине злую собаку. И накормит меня сытным ужином.
— И все-таки ты сумасшедшая! Авантюристка!
«Да, — думала я, — в этом мне не откажешь. Этим я заразилась еще от покойного Ромки. Потом добавил адреналинчику в кровь Антон. Да и Барханов — не одуванчик… Меня окружают какие-то монстры. И самое интересное, что Коля Самохин — самый безобидный из них. Вон какой сидит, толстый кошмарик… Кушает из блюдечка чай… Ну просто лапочка! Когда трезвый…»
На этот раз, выходя из квартиры, он даже не попытался что-нибудь вякнуть насчет того, что останется на ночь. Я позволила ему на прощание ткнуться усами мне в щеку, и он растворился во мраке подъезда, недавно подвергшегося набегу бомжей, охочих до дармовых лампочек.
«Вот такая-то собачья жизнь, мистер гибэдэдэшник», — вздохнула я и, заперев дверь, пошла отбирать то тряпье, что прихвачу с собой на юга. Ведь все надо еще постирать. Ведь все надо еще погладить. И через три дня отправляться в дорогу…
В этот момент я даже и не подозревала, несчастная, что через три дня вместе со всем этим тряпьем (чистым и тщательно выглаженным) вместо югов угожу в молотилку. Которую уже через час одним телефонным звонком запустит Самохин….
Знала бы наперед, никогда не поехала бы на Кавказ на машине. А еще задолго до этого никогда не остановилась бы на слякотной скользкой дороге на взмах полосатого ментовского жезла. Эх, знала бы все наперед… И не было бы тогда никаких Геморроев. Которые пишутся с большой буквы.
Которые мне скоро организует Самохин.
— Так когда, говоришь, уезжаешь? — поинтересовался Николай на прощание.
Я ответила:
— Послезавтра, часов в пять утра.
И он меня немного заинтриговал:
— У меня, может быть, будет к тебе поручение. Ма-а-аленькое такое. — Самохин чуть раздвинул большой и средний пальцы руки и продемонстрировал мне, насколько ничтожно его поручение.
— Что надо? — насторожилась я, но он отложил все на завтра.
— Завтра. Завтречка, княжна Мэри. Вот завтра зайду попрощаться… Может, еще ни чего не получится.
Но все у него получилось. И он приперся на следующий день в самый канун моего отъезда. И приволок с собой огромный сверток из плотной вощеной бумаги. Торжественно опустил его на пол у меня в коридоре, и я удивленно ковырнула бумагу ногтем.
— Что это?
— Железо, — радостно сообщил Николай, и я решила, что у кого-то из нас поехала крыша. — Не смотри, пожалуйста, так на меня, княжна Мэри. Я еще не рехнулся. Не успел… Это и правда железо. Скажи, ты ведь с кольцевой пойдешь на Воронеж?
— Да, — промямлила я, не сразу сообразив, что под «кольцевой» он имеет в виду объездную дорогу в Москве.
— Видишь, как здорово. Помнишь, вчера я сказал о маленьком поручении?
— Да, — опять односложно ответила я, не в силах понять, что к чему.
— Маришка, пожалуйста, сделай завтра небольшой крюк от воронежской трассы. Заверни ко мне в Пялицы. Всего шестьдесят километров. Туда и обратно — сто двадцать. Понимаешь, у моего брата «сузуки». Джип. Он его стукнул недавно. А в Пялицах запчасти достать невозможно. Надо либо ехать в Москву, либо искать их здесь, в Питере. Я нашел. А переправить их брату никак не могу. Не ждать же, на самом деле июля, когда уйду в отпуск. А тут такая оказия. Завезешь? А, Маришка?
— Не знаю… — задумалась я.
— Заодно ты там как раз и останешься на ночь. А захочешь, так на несколько дней. Мои все будут рады. У нас такое красивое озеро!..
«В Пятигорске тоже есть озеро», — подумала я. Переться к каким-то железом для джипа к каким-то самохинским родичам не было никакого желания. Смутные подозрения, что здесь не все так, как хотелось бы, выползли на задворки моего подсознания, но я отогнала их прочь. И спросила:
— Так что за железо?
— Я ж говорю, для «сузуки». Крыло, лонжерон…
— Лонжерон? У него там что, самолет? Или все-таки джип?
— Княжна Мэри, в машинах тоже есть лонжероны. Пора бы знать. Так берешься?
Я не умела отказывать людям в таких мелочах. Я была слишком добренькой. И в этом несчастье всей моей жизни.
— Ладно, берусь. А этот твой лонжерон хоть влезет в багажник?..
Мы сходили в гараж и перегнали мою машину к подъезду. Самохин помог перетаскать в нее многочисленные пакеты и сумки, не забыв, естественно, о своем железе. Потом попробовал напроситься на чай, но я его нелюбезно отшила:
— Пойду спать. Завтра подъем вместе с солнышком. И целый день за рулем. Так сколько, ты говоришь, до твоей Пялицы? Тысяча пятьсот?
— Да. Я засекал по спидометру.
— Часов шестнадцать — семнадцать пути, — вслух прикинула я, и Самохин покачал головой.
— Если гнать, княжна Мэри. Смотри, осторожнее.
— Не боись. — Я протянула ему на прощание руку. — Гонять я умею. Сообщи своим, чтобы встречали меня часов в девять.
— Сообщу. Счастливо тебе отдохнуть, княжна Мэри.
— Счастливо тебе поработать. Вернусь в сентябре, позвоню.
Он ушел, а я еще полчаса, прежде чем лечь в постель, изучала тщательно составленный план, как найти в Пялицах нужный дом. Двухэтажный кирпичный дом с крытой железом крышей и с флюгером в виде кораблика.
Добротный, наверное, дом. Построенный на долгие годы…
…И красиво вычерченный Самохиным план. С кучей ориентиров и всего двумя поворотами. С таким не заблудится даже дебил…
…И отличное настроение. Завтра я еду отдыхать! На юга! К бархановской сестре. С садом и озером.
Я сунула план в портмоне, поставила будильник на четыре утра и, прежде чем отправиться спать, залезла под душ. Намыливала мочалку, придирчиво разглядывала себя в зеркало — не обозначился ли уже животик? — и мурлыкала под нос песенку Кати Огонек.
Даже не подозревая о том, что через сутки мне станет совсем не до песенок.
«Интересно, и какими такими вирами в этот провинциальный рай занесло двухэтажный кирпичный дом, который мне сейчас предстоит отыскать?» — подумала я и, наткнувшись на первый ориентир, который обозначил на плане Самохин, — древнюю пожарную каланчу с огромным российским триколором на крыше, — свернула направо. Гладкий новый асфальт, который так меня радовал все шестьдесят километров пути от воронежской трассы, сразу сменился небывалым кошмаром. Недаром самохинский братец разъезжает здесь на джипе «сузуки»! Джипам нравится прыгать по выбоинам и форсировать лужи. Мой же неженка «мерседес» еле полз через них на второй передаче. К вящему удовольствию троих мальчишек на велосипедах, которые, не торопясь, двигались параллельными со мной курсами, и огромного полудохлого пса, который кашлял — не лаял, а именно кашляя — вдогонку моей машине.
А впереди уже нарисовался второй ориентир — широкий ручей, через который был перекинут узенький мостик. На таком не смогли бы разъехаться и две легковушки. Хотя сразу две легковушки на этой улочке были бы небывалой сенсацией. Про нее можно бы было смело писать доехала. Остается еще раз свернуть направо и высматривать дом с флюгером в виде кораблика. Я бросила взгляд на часы — без пяти девять. Прибываю с точностью скоростного экспресса Лондон — Париж.
Но чего мне это сегодня стоило! Пять раз меня штрафовали за превышение скорости. Два раза на Е-95, два раза на кольцевой, и последний — всего час назад — перед самым поворотом с воронежской трассы на Пялицы. Я пробыла за рулем без малого шестнадцать часов с несколькими куцыми перерывами на обед и на разборки с ментами. У меня налились свинцом руки, а перед глазами плыли белые пятна. А завтра предстоит еще один такой марш-бросок. Зато уже вечером я окажусь в Пятигорске. Буду гулять по саду. Буду купаться в озере…
Я свернула с разбитой улочки и сразу очутилась в каком-то элитном райончике. Местные «новые русские» понастроили здесь с десяток неказистых особняков, похожих по форме на огромные собачьи будки. Все, как один, в два этажа. Все, как один, из красного кирпича. Все, как один, с рождения не ведали штукатурки. Зато, все укрыты от местных татей внушительными двухметровыми заборами.
Я притормозила и скользнула взглядом вдоль красных кирпичных монстров. Вон он, маленький белый парусник-флюгер. И крыша, крытая новой, еще не утратившей блеска оцинковкой. Остались последние сто пятьдесят метров моего сегодняшнего сверхмарафонского заезда.
«Мерседес» не спеша проехал их на второй передаче и уткнулся носом в ворота, на которых был нарисован белой краской номер «12». Все точно — Набережный тупик, 12. Именно этот адрес называл мне Самохин.
Я вылезла из машины и подошла к узенькой дверце рядом с воротами. Настолько узенькой, что удивительно, как Самохин, бывая здесь в отпуске, мог в нее пролезать. Или для него специально открывали ворота?..
И до Пялиц добрался прогресс. Дверца в заборе оказалась оборудована домофоном. Он был установлен рядом с антикварным почтовым ящиком с яркой надписью для дураков: «Для писем и газет». Я щелкнула ногтем по звонкой утробе ящика и надавила на кнопку звонка.
— Кто? — почти сразу из домофона раздался приятный мужской голос.
Я прокашлялась и четко доложила:
— Из Питера. Я Марина. Николай звонил вам насчет меня.
— Ага! — обрадовался приятный голос, и в замке что-то щелкнуло. — Проходите.
Я распахнула дверцу и очутилась в неуютном дворе, с обширными следами недавно свернутого здесь строительства. Откуда-то из засады испуганно взлаяла тонким голоском невидимая собачка. А от дома навстречу мне уже спешил немолодой мужчина в строгом черном костюме, белой рубашке и темно-бордовом галстуке. Если он разрядился столь официально, ожидая встречи со мной, то это лестно.
— Здравствуй, Мариночка. — Мужчина резво подскочил ко мне и, прежде чем я успела от него увернуться, поцеловал меня в щеку. — Я Николай, — негромко представился он, — Сейчас открою ворота.
«Еще один Николай, — про себя ухмыльнулась я. — Сколько их здесь? Каждый второй? Лет сорок назад у местного попа, похоже, закончились святцы. Хотя тогда попов здесь, наверное, и не было».
Мужчина тем временем уже распахнул ворота и даже присвистнул, с восхищением уставившись на четырехглазую морду моего «мерседеса».
— Ишь ты! — прокомментировал он. — Заезжай, Мариночка.
Я аккуратно вкатила машину во двор, обогнула кучу строительного мусора и, повинуясь активным жестам «распорядителя» в темно-бордовом галстуке, припарковалась впритирку к крыльцу.
— Отлично, Мариночка! — в кривой улыбке расползся рот Николая. — Сейчас пойдем ужинать. Только сначала давай разберемся с делами. Где посылка, которую тебе передали в Санкт-Петербурге?
Мне резанул по ушам этот «Санкт-Петербург». Так говорят только дикторы с телевидения. И то иногда. А нормальные люди произносят короче — «Питер».
Впрочем, не только это. Николай на высоком бетонном крыльце сейчас смотрелся, точно плохой актер, который очень старается без ошибок сыграть свою роль в паршивенькой пьесе. Декламирует громко и четко, так, чтобы расслышали на галерке.
«А где же галерка?» — подумала я.
Она дала о себе знать, как только я распахнула багажник и, поднатужившись, начала вытаскивать оттуда сверток с крылом и лонжероном.
— Секундочку, девушка, — раздался у меня за спиной грозный окрик, и я даже вздрогнула.
Откуда он взялся, этот молоденький типчик в яркой летней рубашке и в темных очках, который сзади незаметно подкрался ко мне, я проморгала. Зато отлично видела, как широко распахнулась дверь дощатого сарайчика метрах в тридцати от меня, и оттуда выскочил мужчина в ментовской форме. Следом за ним из-за двери выглянули две любопытные рожицы — старичка и женщины средних лет.
Но куда-либо звонить я не стала. Пусть этим займутся соседи. А я же прополоскала тряпку, от души обрызгала дезодорантом кресло, в котором еще час назад сидел мой пропахший чесноком ухажер, и вышвырнула с балкона недопитую бутылку «Посольской». Хотела отправить следом за ней и мартини, но вовремя передумала и поставила его в бар. Хоть шерсти клок с паршивого барана Самохина…
Когда через полчаса я осторожно высунула нос из квартиры, моего израненного приятеля на площадке между этажами уже не наблюдалось. Немного кровищи, соседская консервная банка с окурками, опрокинутая на пол. И все… Самохин тихо слинял. Не пытаясь снова зайти ко мне в гости. Мудрое решение. Я и так уже не чувствую правой пятки. А ему на рожу надо накладывать швы.
Я заперла дверь и быстренько скатилась по лестнице, размахивая пакетом с «Мельницами богов» и старой плюшевой скатертью, которую решила приспособить в качестве подстилки. Мой путь лежал в парк, где, как я надеялась, на южном склоне одного из пригорков земля уже достаточно прогрелась и подсохла за несколько погожих майских дней. Поваляюсь пару часов под солнышком, дочитаю Шелдона, повспоминаю то, что сегодня произошло с идиотом Самохиным. Интересно, а будет ли он завтра помнить об этом? Или решит с похмела, что его отметелила группа спецназа? Или бандиты? Интере-е-есно…
…Интере-е-есно. А если вдруг вспомнит, то что скажет на это? Не будет ли ко мне с его стороны каких-то претензий? Хотя кто кому еще должен их предъявлять? Пошел он, этот Самохин!..
Я валялась под жарким солнышком на старой плюшевой скатерти, и у меня, как ни странно, впервые за последние дни было прекрасное настроение. Правда, ныла немного нога, и до сих пор иногда выплывал из каких-то глубин чесночно-водочный дух. Но это все мелочи, по сравнению с тем, что я снова твердо решила уехать в круиз по Европе. Или хотя бы в Сочи. До октября. И перечитать все-таки Бенчли. И завести на пару месяцев, пока не станет заметен животик…
Нет, никаких любовников я заводить не буду. Отбил у меня Самохин такое желание напрочь!
* * *
Он пропал с горизонта ровно на три недели. Не звонил, не заходил — лечил, должно быть, свою побитую рожу. И я про него почти забыла.Зато неожиданно объявился Барханов. Соизволил позвонить и порасспрашивать, как у меня дела. Я ответила, что ничего. Что загибаюсь со скуки. Что собираюсь удрать до начала осени в Сочи…
— Серьезно? — Барханов на другом конце провода задумался на секунду и вынес вердикт. — Одобряю. Что, уже купила путевку?
— Нет. Не хочу никаких турбаз или пансионатов. Там слишком шумно. Попрусь на юга дикарем, на машине. Найду какую-нибудь бабульку. Даже не обязательно на побережье…
— Погоди, — перебил меня Барханов. — Есть идея. У меня в Пятигорске сестра. Большой дом. Сад. Рядом озеро. Есть куда поставить машину. И главное, не к чужим людям поедешь. Как, Маринка?
— Да мне-то что? Хоть Сочи, хоть Пятигорск… — ответила я. — Лишь бы не Гудермес.
— Тогда я звоню сестре…
Так неожиданно была устроена моя курортная жизнь. И я не спеша начала собираться в дорогу. Вот тогда-то снова и объявился Самохин. С огромным букетом роз и с виноватым лицом он стоял на площадке возле моей квартиры, и я с ним столкнулась нос к носу, когда возвращалась из магазина. Смыться куда-либо не было никаких вариантов. Общаться с ним не было никакого желания. Тем паче, впускать в квартиру.
— Ну и чего ты приперся? — нелюбезно спросила я и не заметила протянутых мне цветов.
Стояла и с интересом разглядывала круглую самохинскую рожу. На правой брови свежий розовый шрам. Под левым глазом еще не до конца сошедший желтый синяк. И хорошо же я над ним потрудилась!
— Привет, — пискнул он. Такой скромненький! Такой нерешительный! — Поговорить бы, Марина.
— А перебьешься!
— Пожалуйста, Мэри. — И эта дрянь бухнулась передо мной на колени. На загаженный пол. Выставя перед собой, словно крест, букет красных роз. — Пожалуйста. Просто поговорить. Мне надо очень о многом тебе сказать!
— А ты все помнишь, что случилось в нашу последнюю встречу? — Я сунула в замочную скважину ключ. — Ты тогда мне тоже очень о многом сказал.
— Пожалуйста, Мэри! — Пластинку заело. Блюдцеобразная рожа покрылась красными пятнами, и на ней выступили круглые капли испарины. — Пожалуйста, милая. Неужели ты не умеешь прощать?
«Хм… „милая“, — ухмыльнулась я про себя. — Сначала была „женой“, теперь стала „милой“. Что дальше?»
— Черт с тобой, проходи. На десять минут, — позволила я и распахнула дверь.
Огромнейшим минусом, сформировшимся во мне еще в детстве, было то, что я не умела подолгу держать зла на людей. И была готова простить им самые изощренные пакости. Вот и сейчас я просто раскисла при виде стоявшего на коленях несчастного толстяка Самохина. И все мои благие намерения послать его на хрен испарились, как июньский туман при первых проблесках солнышка. Хотя намерение разъяснить ему то, что со мной он может ни на что не рассчитывать кроме простого знакомства, оставалось в силе. Сейчас-то он и узнает и про Антона, и про то, что я жду ребенка. И поймет, что в этой игре ему ничего не светит. Если, конечно, он не упертый дурак.
— Не сюда! Не в гостиную! — прикрикнула я на Самохина, как только он просочился в квартиру и, стянув с ног ботинки, остался в линялых носках. — На кухню! — Он провинился и был лишен привилегии сидеть в моих креслах. К тому же в гостиной царил предстартовый беспорядок. Ведь через несколько дней я собиралась уезжать в Пятигорск.
Самохин проковылял на кухню и скромно ткнулся обширной задницей в уголок табуретки. Я прошла следом за ним, вставила^в розетку штепсель от чайника и извлекла из пакета батон и упаковку копченой грудинки. Спросила:
— А тебе Коран позволяет кушать свинину? — И, когда Самохин с серьезнейшим видом кивнул, начала нарезать бутерброды. — Так чего ты хотел мне сказать?
— В общем, во-первых, — начал он таким официальным тоном, словно был не на кухне, а в кабинете у Путина, — я хотел бы перед тобой извиниться за то, что здесь начудил в последнюю нашу встречу.
«Начудил, — подумала я. — Шикарную он выбрал формулировку. Начудил, озорник, и не более».
— Тогда я был слишком пьян, — продолжал мой неудавшийся ухажер, — и, поверь, хулиганил не я, а проклятая водка. Но с выпивкой теперь все. Отрезано! — Самохин решительно рассек рукой воздух, а я подумала об отце, который на моей памяти «отрезал» где-то около сотни раз. — Ни глотка! Если хочешь, то можешь поставить условие, и я сразу пойду закодируюсь.
В силу сложившихся обстоятельств, мне было до фонаря, закодируется Самохин или останется алкашом. Поэтому я лишь коротко бросила:
— Дальше, — и принялась заваривать чай.
— Итак, я считаю, что все, что произошло три недели назад, это просто дурацкое недоразумение. — Официальный тон еще не утратил своей тяжеловесности. — И очень рассчитываю на то, что ты извинишь меня. И забудешь…
— Хорошо, извиняю, — перебила я. — Забыла. А ты-то хоть помнишь, что случилось тогда?
— Ну… — замялся Самохин. — Смутно. Отрывками… Кажется, я к тебе приставал…
— Мягко сказано. Что еще помнишь?
— Кажется… Пришли твои друзья, да? И меня избили…
— Короче, не помнишь. Ни черта ты не помнишь, Самохин. Мои друзья тебя бы просто прикончили. И закопали бы тело в парке… А отделала тебя я. Так что в следующий раз хорошенько подумай, прежде, чем меня домогаться.
Он молчал, и в наступившей тишине я, кажется, даже слышала, как гудятна форсаже его мозговые извилины. Самохину не дано было поверить в такое! Что его рожу расквасила я.
— Ты?!! Серьезно, Марина? А где ты научилась так драться?
В Таиланде, в лагере спецподготовки Организации. Но эта информация не для ушей российских гибэдэдэшников.
— Нигде, — пожала плечами я. — Просто ты был очень пьян. А я разозлилась. И отпинала тебя ногами. Извини, конечно, но другого выхода не было. Иначе бы ты меня изнасиловал.
— Ладно, забыли. Договорились, Маринка? — улыбнулся в первый раз за весь вечер Самохин. — Будем считать, что с этим вопросом покончено. Теперь о приятном… Я ведь пришел делать тебе предложение!
Эффектная пауза!
Ах какого он о себе высокого мнения! Даже не держит в своей тупой голове мысли о том, что это мне совсем не приятно.
— Давай-ка, мой милый друг, сразу отложим в сторону эту тему и больше не будем к ней возвращаться. — Я разлила чай по чашкам и устроилась за столом. — А чтобы тебе все было понятно, поясняю: у меня есть гражданский муж, которого люблю уже вот шесть лет. Он сейчас работает за границей. И вернется ближе к зиме. А я жду от него ребенка. Правда, это пока незаметно. Срок небольшой…
— Так можно сделать аборт! — ожил на секунду Самохин. — У меня есть знакомая…
И тут же мне его стало жалко. Очень жалко! В свои тридцать пять он не может понять прописных истин. И признает только свое «хочу!». И, не стесняясь (или не понимая), выставляет его напоказ… Как только можно держаться на плаву с таким диким балластом? Жить не в глухой тайге, а в набитом людьми мегаполисе? С подобной идеологией…
— Николай, ты понимаешь, что мелешь сейчас чепуху? Какой аборт? Ты подумал, прежде чем это сказал? А?!! Я мечтаю об этом ребенке! Я обожаю своего мужа! Еще с тех пор, когда была школьницей. Он дал в свое время мне столько, сколько не смогут дать никогда и сто человек. Он предоставил мне шанс, когда я уже поставила на себе крест. А что сделал для меня ты? Попробовал изнасиловать? И сразу же после этого имеешь наглость делать мне предложение.
Круглая рожа снова покрылась красными пятнами. Чашка в пухлой руке тряслась.
Так-то, мистер гибэдэдэшник! От ворот поворот! Нехорошо, что не сделала этого раньше. Но, слава Богу, все-таки сделала.
— А какого же черта ты все это время долбала мне мозги?! — прошипел зловеще Самохин, и я поспешила сказать:
— Погоди. — Встала из-за стола и, так, чтобы мой гость не заметил, достала из ящичка для ложек и вилок электрошокер. Положила в карман пиджачка. Кто его знает, дурака Николая? Вдруг его переклинит, и он опять бросится на меня? Тогда-то я его и шарахну! — Итак, уважаемый. Во-первых, вы, похоже, забыли, что находитесь на моей кухне, а не в своей вонючей мусорне. Так что никаких «долбала» и прочее. Следите за язычком. И во-вторых. С чего это вы вдруг решили, что я вам делаю что-то с мозгами? Никаких поводов для каких-то надежд я не давала. Вы заявлялись в гости — я вас не выгоняла. Зачем обижать? Вы дарили цветы — я не отказывалась. Опять же, зачем обижать? Вы приглашали меня в ресторан, и я вам составляла компанию… Кстати, о птичках. Могу возместить все расходы. Легко! На моем бюджете это не отразится. А, Николай? Никола-ай! Выписывайте скорее счет.
Красные пятна на круглой роже Самохина перемещались, словно циклоны на метеокарте в телепрограмме прогноза погоды. На лбу снова выступил пот. Усы обреченно поникли.
— Извини меня, княжна Мэри, — чуть слышно промямлил он. — Я, должно быть, сказал что-то не то. Все это так неожиданно… Я-то надеялся… Тогда мы будем просто друзьями? Хорошо?
Вот таким он мне нравился больше. И я моментально забыла о том, что Самохин хотел меня изнасиловать. Я не умела подолгу держать зла на кого-либо. Я никогда не была мстительной стервой. В отличие от многих других.
— Хорошо, Николай. Мы будем друзьями. И надеюсь, ничто не омрачит нашей дружбы, — напыщенно продекламировала я. — Только не приходи ко мне пьяным… Ты почему не пьешь чай?..
Мы просидели на кухне еще часа два. Болтали о всякой пустой чепухе. Самохин рассказывал, как десять дней не ходил на работу из-за разбитой физиономии, а потом замазывал остатки синяков гримом. Я делилась своими планами на ближайшие месяцы. Мол, уеду к знакомой на юг. Буду купаться, загорать и бездельничать.
— Одна? На машине? — удивлялся Самохин. — А не боишься?
— Кого? Бандюков? На «триста двадцатом» [1]я уйду по шоссе от любого. А на посты ГАИ мне плевать. В ссучившихся гибэдыы… черт, ги-бэ-дэ-дэ-шников я не верю. Правильно делаю?
— Ну-у-у… В принципе, да. Все рассказы про продажных ментов, про то, что они работают в одной связке с бандитами, — это, как правило, выдумки журналистов. Но как ты представляешь себе проехать почти три тысячи километров? Без остановки?
— Почему? Устану, так заверну в какую-нибудь деревню и найду бабушку, которая сдаст мне на ночь веранду. И привяжет к машине злую собаку. И накормит меня сытным ужином.
— И все-таки ты сумасшедшая! Авантюристка!
«Да, — думала я, — в этом мне не откажешь. Этим я заразилась еще от покойного Ромки. Потом добавил адреналинчику в кровь Антон. Да и Барханов — не одуванчик… Меня окружают какие-то монстры. И самое интересное, что Коля Самохин — самый безобидный из них. Вон какой сидит, толстый кошмарик… Кушает из блюдечка чай… Ну просто лапочка! Когда трезвый…»
На этот раз, выходя из квартиры, он даже не попытался что-нибудь вякнуть насчет того, что останется на ночь. Я позволила ему на прощание ткнуться усами мне в щеку, и он растворился во мраке подъезда, недавно подвергшегося набегу бомжей, охочих до дармовых лампочек.
«Вот такая-то собачья жизнь, мистер гибэдэдэшник», — вздохнула я и, заперев дверь, пошла отбирать то тряпье, что прихвачу с собой на юга. Ведь все надо еще постирать. Ведь все надо еще погладить. И через три дня отправляться в дорогу…
В этот момент я даже и не подозревала, несчастная, что через три дня вместе со всем этим тряпьем (чистым и тщательно выглаженным) вместо югов угожу в молотилку. Которую уже через час одним телефонным звонком запустит Самохин….
Знала бы наперед, никогда не поехала бы на Кавказ на машине. А еще задолго до этого никогда не остановилась бы на слякотной скользкой дороге на взмах полосатого ментовского жезла. Эх, знала бы все наперед… И не было бы тогда никаких Геморроев. Которые пишутся с большой буквы.
Которые мне скоро организует Самохин.
* * *
Прежде чем я уехала в Пятигорск, он успел наведаться в гости еще пару раз. В первый раз, за два дня до моего отъезда на юг, приперся с неизменным букетом и весь вечер хлебал на кухне чаек, развлекая меня дурацкими ментовскими байками. Нечто подобное я читала у Кивинова…— Так когда, говоришь, уезжаешь? — поинтересовался Николай на прощание.
Я ответила:
— Послезавтра, часов в пять утра.
И он меня немного заинтриговал:
— У меня, может быть, будет к тебе поручение. Ма-а-аленькое такое. — Самохин чуть раздвинул большой и средний пальцы руки и продемонстрировал мне, насколько ничтожно его поручение.
— Что надо? — насторожилась я, но он отложил все на завтра.
— Завтра. Завтречка, княжна Мэри. Вот завтра зайду попрощаться… Может, еще ни чего не получится.
Но все у него получилось. И он приперся на следующий день в самый канун моего отъезда. И приволок с собой огромный сверток из плотной вощеной бумаги. Торжественно опустил его на пол у меня в коридоре, и я удивленно ковырнула бумагу ногтем.
— Что это?
— Железо, — радостно сообщил Николай, и я решила, что у кого-то из нас поехала крыша. — Не смотри, пожалуйста, так на меня, княжна Мэри. Я еще не рехнулся. Не успел… Это и правда железо. Скажи, ты ведь с кольцевой пойдешь на Воронеж?
— Да, — промямлила я, не сразу сообразив, что под «кольцевой» он имеет в виду объездную дорогу в Москве.
— Видишь, как здорово. Помнишь, вчера я сказал о маленьком поручении?
— Да, — опять односложно ответила я, не в силах понять, что к чему.
— Маришка, пожалуйста, сделай завтра небольшой крюк от воронежской трассы. Заверни ко мне в Пялицы. Всего шестьдесят километров. Туда и обратно — сто двадцать. Понимаешь, у моего брата «сузуки». Джип. Он его стукнул недавно. А в Пялицах запчасти достать невозможно. Надо либо ехать в Москву, либо искать их здесь, в Питере. Я нашел. А переправить их брату никак не могу. Не ждать же, на самом деле июля, когда уйду в отпуск. А тут такая оказия. Завезешь? А, Маришка?
— Не знаю… — задумалась я.
— Заодно ты там как раз и останешься на ночь. А захочешь, так на несколько дней. Мои все будут рады. У нас такое красивое озеро!..
«В Пятигорске тоже есть озеро», — подумала я. Переться к каким-то железом для джипа к каким-то самохинским родичам не было никакого желания. Смутные подозрения, что здесь не все так, как хотелось бы, выползли на задворки моего подсознания, но я отогнала их прочь. И спросила:
— Так что за железо?
— Я ж говорю, для «сузуки». Крыло, лонжерон…
— Лонжерон? У него там что, самолет? Или все-таки джип?
— Княжна Мэри, в машинах тоже есть лонжероны. Пора бы знать. Так берешься?
Я не умела отказывать людям в таких мелочах. Я была слишком добренькой. И в этом несчастье всей моей жизни.
— Ладно, берусь. А этот твой лонжерон хоть влезет в багажник?..
Мы сходили в гараж и перегнали мою машину к подъезду. Самохин помог перетаскать в нее многочисленные пакеты и сумки, не забыв, естественно, о своем железе. Потом попробовал напроситься на чай, но я его нелюбезно отшила:
— Пойду спать. Завтра подъем вместе с солнышком. И целый день за рулем. Так сколько, ты говоришь, до твоей Пялицы? Тысяча пятьсот?
— Да. Я засекал по спидометру.
— Часов шестнадцать — семнадцать пути, — вслух прикинула я, и Самохин покачал головой.
— Если гнать, княжна Мэри. Смотри, осторожнее.
— Не боись. — Я протянула ему на прощание руку. — Гонять я умею. Сообщи своим, чтобы встречали меня часов в девять.
— Сообщу. Счастливо тебе отдохнуть, княжна Мэри.
— Счастливо тебе поработать. Вернусь в сентябре, позвоню.
Он ушел, а я еще полчаса, прежде чем лечь в постель, изучала тщательно составленный план, как найти в Пялицах нужный дом. Двухэтажный кирпичный дом с крытой железом крышей и с флюгером в виде кораблика.
Добротный, наверное, дом. Построенный на долгие годы…
…И красиво вычерченный Самохиным план. С кучей ориентиров и всего двумя поворотами. С таким не заблудится даже дебил…
…И отличное настроение. Завтра я еду отдыхать! На юга! К бархановской сестре. С садом и озером.
Я сунула план в портмоне, поставила будильник на четыре утра и, прежде чем отправиться спать, залезла под душ. Намыливала мочалку, придирчиво разглядывала себя в зеркало — не обозначился ли уже животик? — и мурлыкала под нос песенку Кати Огонек.
Даже не подозревая о том, что через сутки мне станет совсем не до песенок.
* * *
Пялицы оказались захудалым поселком городского типа с единственной пригодной для движения транспорта улицей, в которую вливалось шоссе, ведущее от воронежской трассы. Улица именовалась длинно и неуклюже — Сельскохозяйственная, — и на ней сбились в дружную кучку всевозможные магазины, автовокзал и уродливое строение местной администрации. Там же мне бросились в глаза несколько блочных пятиэтажных домов. Кроме них, остальной жилой фонд поселка, похоже, составляли обычные избы, выкрашенные все, как одна, желтой фасадной краской и крытые белым шифером. Избы-близняшки, каждая в три подслеповатых окна, спрятавшиеся за жидкие кустики начинающей распускаться сирени.«Интересно, и какими такими вирами в этот провинциальный рай занесло двухэтажный кирпичный дом, который мне сейчас предстоит отыскать?» — подумала я и, наткнувшись на первый ориентир, который обозначил на плане Самохин, — древнюю пожарную каланчу с огромным российским триколором на крыше, — свернула направо. Гладкий новый асфальт, который так меня радовал все шестьдесят километров пути от воронежской трассы, сразу сменился небывалым кошмаром. Недаром самохинский братец разъезжает здесь на джипе «сузуки»! Джипам нравится прыгать по выбоинам и форсировать лужи. Мой же неженка «мерседес» еле полз через них на второй передаче. К вящему удовольствию троих мальчишек на велосипедах, которые, не торопясь, двигались параллельными со мной курсами, и огромного полудохлого пса, который кашлял — не лаял, а именно кашляя — вдогонку моей машине.
А впереди уже нарисовался второй ориентир — широкий ручей, через который был перекинут узенький мостик. На таком не смогли бы разъехаться и две легковушки. Хотя сразу две легковушки на этой улочке были бы небывалой сенсацией. Про нее можно бы было смело писать доехала. Остается еще раз свернуть направо и высматривать дом с флюгером в виде кораблика. Я бросила взгляд на часы — без пяти девять. Прибываю с точностью скоростного экспресса Лондон — Париж.
Но чего мне это сегодня стоило! Пять раз меня штрафовали за превышение скорости. Два раза на Е-95, два раза на кольцевой, и последний — всего час назад — перед самым поворотом с воронежской трассы на Пялицы. Я пробыла за рулем без малого шестнадцать часов с несколькими куцыми перерывами на обед и на разборки с ментами. У меня налились свинцом руки, а перед глазами плыли белые пятна. А завтра предстоит еще один такой марш-бросок. Зато уже вечером я окажусь в Пятигорске. Буду гулять по саду. Буду купаться в озере…
Я свернула с разбитой улочки и сразу очутилась в каком-то элитном райончике. Местные «новые русские» понастроили здесь с десяток неказистых особняков, похожих по форме на огромные собачьи будки. Все, как один, в два этажа. Все, как один, из красного кирпича. Все, как один, с рождения не ведали штукатурки. Зато, все укрыты от местных татей внушительными двухметровыми заборами.
Я притормозила и скользнула взглядом вдоль красных кирпичных монстров. Вон он, маленький белый парусник-флюгер. И крыша, крытая новой, еще не утратившей блеска оцинковкой. Остались последние сто пятьдесят метров моего сегодняшнего сверхмарафонского заезда.
«Мерседес» не спеша проехал их на второй передаче и уткнулся носом в ворота, на которых был нарисован белой краской номер «12». Все точно — Набережный тупик, 12. Именно этот адрес называл мне Самохин.
Я вылезла из машины и подошла к узенькой дверце рядом с воротами. Настолько узенькой, что удивительно, как Самохин, бывая здесь в отпуске, мог в нее пролезать. Или для него специально открывали ворота?..
И до Пялиц добрался прогресс. Дверца в заборе оказалась оборудована домофоном. Он был установлен рядом с антикварным почтовым ящиком с яркой надписью для дураков: «Для писем и газет». Я щелкнула ногтем по звонкой утробе ящика и надавила на кнопку звонка.
— Кто? — почти сразу из домофона раздался приятный мужской голос.
Я прокашлялась и четко доложила:
— Из Питера. Я Марина. Николай звонил вам насчет меня.
— Ага! — обрадовался приятный голос, и в замке что-то щелкнуло. — Проходите.
Я распахнула дверцу и очутилась в неуютном дворе, с обширными следами недавно свернутого здесь строительства. Откуда-то из засады испуганно взлаяла тонким голоском невидимая собачка. А от дома навстречу мне уже спешил немолодой мужчина в строгом черном костюме, белой рубашке и темно-бордовом галстуке. Если он разрядился столь официально, ожидая встречи со мной, то это лестно.
— Здравствуй, Мариночка. — Мужчина резво подскочил ко мне и, прежде чем я успела от него увернуться, поцеловал меня в щеку. — Я Николай, — негромко представился он, — Сейчас открою ворота.
«Еще один Николай, — про себя ухмыльнулась я. — Сколько их здесь? Каждый второй? Лет сорок назад у местного попа, похоже, закончились святцы. Хотя тогда попов здесь, наверное, и не было».
Мужчина тем временем уже распахнул ворота и даже присвистнул, с восхищением уставившись на четырехглазую морду моего «мерседеса».
— Ишь ты! — прокомментировал он. — Заезжай, Мариночка.
Я аккуратно вкатила машину во двор, обогнула кучу строительного мусора и, повинуясь активным жестам «распорядителя» в темно-бордовом галстуке, припарковалась впритирку к крыльцу.
— Отлично, Мариночка! — в кривой улыбке расползся рот Николая. — Сейчас пойдем ужинать. Только сначала давай разберемся с делами. Где посылка, которую тебе передали в Санкт-Петербурге?
Мне резанул по ушам этот «Санкт-Петербург». Так говорят только дикторы с телевидения. И то иногда. А нормальные люди произносят короче — «Питер».
Впрочем, не только это. Николай на высоком бетонном крыльце сейчас смотрелся, точно плохой актер, который очень старается без ошибок сыграть свою роль в паршивенькой пьесе. Декламирует громко и четко, так, чтобы расслышали на галерке.
«А где же галерка?» — подумала я.
Она дала о себе знать, как только я распахнула багажник и, поднатужившись, начала вытаскивать оттуда сверток с крылом и лонжероном.
— Секундочку, девушка, — раздался у меня за спиной грозный окрик, и я даже вздрогнула.
Откуда он взялся, этот молоденький типчик в яркой летней рубашке и в темных очках, который сзади незаметно подкрался ко мне, я проморгала. Зато отлично видела, как широко распахнулась дверь дощатого сарайчика метрах в тридцати от меня, и оттуда выскочил мужчина в ментовской форме. Следом за ним из-за двери выглянули две любопытные рожицы — старичка и женщины средних лет.