Страница:
– Ты не поймешь.
– Это болезнь?
– Нет, не бойся… Пробуй двигать руками и ногами.
Своей целой рукой я растирал мальчишке спину, но это не очень-то помогало. Почувствовав, что тепло выходит из меня, я еще раз сконцентрировался и усилием воли подстегнул свой обмен веществ так, чтобы поднять температуру тела выше нормы. Прошел наверно не один час, прежде чем Нок начал согреваться. А, согреваясь, он уснул. Я согревал его, а думал о Риве. И передо мной стояла картина падающей на снег фигурки, на спине у которой, на фоне светлой куртки, алели два пятна. Но я почему-то не мог поверить, что этого мальчишки, который стал для меня почти что родным, больше нет. Мне вспоминался Рив в Гэзде, беспомощный и покалеченный, Рив на "Игле", Рив в Лонкле, Рив смеющийся, Рив серьезный, Рив чем-то обеспокоенный. И снова картина, где он падает на снег.
Нок начал стонать во сне. Я перевернул его спиною к себе и прижал поплотнее. Он так и не проснулся, а только притянул к груди коленки, сворачиваясь клубочком. Я нашел его холодные ладони и сжал в своей. Сейчас, как я понимал, ситуация сложилась почти что безнадежная. Я искалечен, нахожусь неизвестно где, и все свои последние резервы расходую на то, чтобы не замерзнуть самому, и не дать замерзнуть мальчишке, с которым лишь немного знаком, и которого судьба свела со мною, когда мне тяжело, как никогда. Через какое-то время мне показалось, что стало теплее, ненамного, но вполне ощутимо. И, начисто лишенный ориентира по времени, я толи уснул, толи снова потерял сознание. Очнулся я снова от холода и оттого, что Нок, прижимаясь ко мне, часто всхлипывал.
– Нок, ты не спишь?
– Нет… Никто ребят не отвечает. Никто из ребят.
Я прислушался и не уловил даже малейшего намека на дыхание, кроме своего и Нока. Мне было тяжело осознать то, что все пленники, кроме нас, погибли от холода. Ведь для латян, с их замедленным обменом веществ, такой холод смертелен. Протянув руку, я дотянулся до сетки. Прочная упругая сталь, и не мне в таком состоянии пытаться ее порвать. Я до скрипа сжал зубы, и мне самому захотелось заплакать, по этим без всякой вины погибшим ребятам. Погибшим безо всякой борьбы и надежды на спасение. Но заплакать я не мог, сам не знаю почему. Не могу сказать, сколько прошло времени, оно в этом холоде и темноте казалось бесконечным, но наверно не меньше двух суток без каких бы то ни было перемен.
Окончилось это несильным толчком. Потом, через какое-то время послышался шум шагов и скрип металла. Потом появился свет, я увидел его через спекшиеся веки, и услышал голоса. Говорили двое. Один голос был грубый и надтреснутый, другой же визгливый и неприятно-режущий. Обладатель визгливого голоса говорил по вакски:
– И что же ты привез, полный груз мороженых трупов, когда было нужно всего лишь двух человек, а их-то вы и не нашли.
– Корабль не предназначен для такого холода…
– Молчать, это ты ни для чего не предназначен. Ты еще у меня отправишься перебирать дерьмо рабов.
Люди как раз проходили мимо нас, и я пошевелился, чтобы привлечь внимание.
– Эти двое живы, - сказал визгливый, - один обработанный.
– Там он был словно сам главный демон. Один уложил почти четыре полных отделения, в том числе половину отделения демонов. Он дрался даже с перебитыми ногами и был страшен, когда мы убили беловолосого мальчишку. Я подумал, что он вас заинтересует.
– Что за мальчишка в одной ячейке с ним?
– Они были вместе.
Нок в это время очнулся и приподнял голову, очевидно глядя на них, и его стала пробивать крупная дрожь.
– Возможно, это те самые.
– Но, повелитель…
– Молчать, ты со своими рыбьими мозгами вообще не способен думать.
Визгливый щелкнул пальцами, и я услышал еще шаги:
– Что прикажете, повелитель?
– Этих двоих привести в полный порядок, я сам с ними побеседую.
– За пару часов мы их подготовим.
– Я сказал, в полный порядок.
– Но ведь тогда пройдет много дней.
– Ради того, что я хочу, я могу и подождать. Если же они не те, я исполню им "Большое желание".
Эти люди ушли, а через пару минут я услышал лязг запоров. Потом чьи-то руки ухватили меня за подмышки и вытащили из этой клетки. Нок судорожно вцепился в меня и принялся кричать, когда его от меня отрывали. А я уже не находил в себе сил, чтобы пошевелиться. Нок все еще кричал, когда я почувствовал, как мне в плечо вонзается игла. В голове у меня послышался все нарастающий звон, и я потерял сознание, словно провалился в вязкую и плотную тьму, которая медленно, но неотвратимо поглощала меня. Последней промелькнувшей у меня мыслью было: "Это начало конца, звездолетчик, на этот раз ты попался окончательно".
Снова я очнулся уже спустя значительное время. И для меня начался самый настоящий кошмар наяву, который не стоило бы описывать, даже если можно было описать. Вакцы вылечили меня, но, одновременно с этим вживили устройство повиновения, тот самый диск. И они уже знали, кто я такой. Противостоять их допросам было практически невыносимо, но я держался благодаря подготовке звездолетчика и знанию того, что я не имею права ничего им рассказывать. Это продолжалось невыносимо долго, недели и месяцы, может быть даже не один год. Еще наверно меня спасало и то, что они не решались на крайние меры, я был нужен им живым и в своем уме.
Через какое-то время ко мне в камеру бросили Нока, всего измученного, но целого и живого, а я еще не знал, для чего им это нужно. Через два-три месяца мальчишка поправился. Я старался приободрить его, и это у меня даже получалось, особенно наверно потому, что его больше не трогали, потому что точно выяснили, что к звездам он никакого отношения не имеет. Потом наверно с месяц не трогали и меня. И у меня начали появляться надежды и мысли о том, как бежать. Но тут они начали более страшные для меня пытки, потому что пытали не меня, а Нока в моем присутствии, требуя от меня соглашения о сотрудничестве. Я же не имел права на такое соглашаться, а ничем другим помочь мальчишке не мог. Вакцы же не торопились, стремясь затянуть пытку до бесконечности.
Потом, в камере, я ревел от бессилия и просил прощения у мальчишки. Говорил, что если я соглашусь, будет намного хуже для всех других. По мере того, как мальчишка превращался в истерзанного калеку, лишаясь пальцев, рук, ног, я сам терял рассудок. Особенно по ночам, когда Нок просил меня прикончить его, а я не мог этого сделать. Я дошел до такого состояния, что в ответ на их требования начал просить, чтобы меня прикончили. Но мне сказали, что это мое желание останется невыполненным, и я буду мучиться столько, сколько захотят они, или пока я не соглашусь сотрудничать.
Конечно, я мог бы покончить с собою в любой момент. И они знали об этом, но, смеясь, говорили мне, что сам я этого никогда не сделаю, пока есть хоть намек на избавление. Не знаю, что они понимали под этим, но это было действительно так. Я не знал точно, где мы находимся, не знал, сколько прошло времени. Не было никаких перемен в искусственном освещении, никакого намека на изменение температуры и влажности. Я только предполагал, что спрятаны мы надежно, скорее всего, под землей.
От Нока уже мало что осталось. Он уже не мог говорить, и отказывался от еды. Было ясно, что долго он не протянет. И кажется, что он сам был рад этому. Но вакцы не дали ему умереть. Не смотря ни на что, в медицине они большие мастера. Но было ясно, что сделано это лишь для того, чтобы продлить пытку. Пока же Нока со мной не было, я узнал о Ваке столько, что это было для меня еще страшнее пытки. И я начал уже по настоящему сходить с ума, и никакая подготовка уже не могла мне помочь.
В ту ночь, когда вернули Нока, я всерьез думал о том, чтобы покончить с собой. И я уже готов был это сделать, как уснул, впервые за несколько недель. И сон, приснившийся мне, был снова странный. Мне снилось, будто камера освещена равномерным светом и прямо посредине ее, спиной к нам, стоит человек с полностью бесцветными волосами в форме "Иглы". Неужели Рив уцелел, мелькает у меня мысль. Но нет, это не Рив, совсем другой рост и другая фигура, по которой я узнаю самого себя. И я тут же вспоминаю свой сон на "Игле", в лаборатории Рэя, и ничему не удивляюсь.
– Я пришел, как и обещал.
"Я помню".
– Ты прошел то испытание, про которое я говорил. Погоди, не обвиняй меня, я тут ни при чем, и в происходящие события я не вмешивался.
"Ты тогда говорил о каком-то выборе".
– Он перед тобой. Если ты согласишься сотрудничать с вакцами, ты останешься жив. И не просто жив, ты получишь возможность вернуться на "Иглу", а вместе с нею на Землю. Там ты сможешь стать известнейшим и знаменитым человеком. Но в этом случае погибнет вся эта планета, все люди, живущие на Лате. Если же не согласишься, Лата останется живой и довольно скоро преодолеет последствия войны. Но этим сформируется причинный узел, способный погубить все через тысячу спокойных лет. И не ты будешь искать решение тех проблем…
На этом все оборвалось, и я услышал, что за мной пришли. И на этот раз меня проводили к тому самому человеку с визгливым голосом. Он выглядел неестественно для вакца любезным, даже предложил мне сесть. Это все очень не походило на все их методы. Он сулил мне, в обмен на мое сотрудничество, почти все, что я пожелаю. Расписывал разные, по его мнению, прелести жизни. Но я резко отказался. А он даже не стал давить на кнопки, чтобы я получил через диск наказание, он понимал, что меня это не сломит.
– Ну что же, у нас есть и другие способы, - сказал он, словно догадавшись о моих мыслях, - приведите тех, о ком я говорил, и привяжите его понадежнее к этой вот стене.
Я не сопротивлялся, так как уже не раз убеждался, что это бесполезно. Я молча дал прикрепить себя цепями к стене этого зала пыток, или еще чего там у них. Когда же цепи были закреплены, визгливый снова заговорил:
– Нам известно, что ты можешь игнорировать свою боль, и даже как-то нейтрализовывать наше воздействие на тебя. Известно и то, что ты с трудом, но можешь переносить то, как больно хорошо знакомому тебе человеку. Ты сильный человек, инопланетник, таких я еще не встречал. Но я бы давно тебя сломал, если бы не хотел сохранить тебе здоровье и рассудок. Но я все равно сломаю тебя, не будь я Шаньесь Ньяе, - он повернулся к одному из помощников и сказал, - введите наших птенчиков.
В зал ввели пятерых ребятишек, мальчишек лет четырех-пяти. Прилично одетых, умытых, причесанных, с бледной кожей, но без малейших признаков недоедания, характерных для вакцев. Ребятишки тут выглядели испуганными. Мне показалось, что все они на одно лицо, но, из-за стоящего в зале полумрака, я не мог их разглядеть лучше.
– Ну что, не узнаешь, инопланетник. Такая милая фотография из семейного альбома. Ну что же, посмотри получше. Юсн, сделай побольше света.
Сидящий в углу техник щелкнул выключателями, зажглись потолочные панели. Перемена света заставила меня закрыть глаза, тем более что такого яркого света я не видел давно. В это время визгливый подвел ко мне одного из мальчишек:
– Ну, что же не смотришь. Смотри, или тебя заставят.
Сквозь полуприкрытые веки я посмотрел. И в первый момент не поверил своим глазам. У этого мальчишки были голубые глаза, а волосы того же цвета, как у меня. А лицо, это же мое собственное лицо, таким я был в этом возрасте. Я знал, что такое возможно на Земле, но не догадывался, что это возможно и в этом чудовищном Ваке.
– Думаю, что узнал, инопланетник. Это действительно ты, точнее твоя точнейшая копия в пяти экземплярах. Мы просто взяли твои клетки и вырастили их. Они ничего не знают о Ваке. Воспитывали их в лучших традициях так любимого тобой Аивера. Ну, как, милые ребятишки? Побеседуй с ними, инопланетник, мы же пока удалимся, чтобы не мешать.
Он махнул рукой и вместе со своими людьми скрылся за дверью, очевидно, чтобы наблюдать из другого места, об уединении здесь не могло быть и речи. Мальчишки стайкой приблизились ко мне. Да, действительно, они были точными копиями меня, а не какой-то подделкой под это. В глазах у них явно читалось любопытство. Я попытался улыбнуться, но у меня ничего из этого не получилось, и я просто спросил:
– Как вас зовут, ребята?
Они недоуменно запереглядывались. Потом один из них, кажется тот, которого ко мне подвели раньше, сказал на чистейшем аиверском:
– Не понимаем.
Я переспросил уже на этом языке, выдавив из себя жалкое подобие улыбки:
– Как всех вас зовут?
– А… я Вик.
– Я Ог.
– Я Рив.
– Я Яс.
– А это Рэй, но он стесняется.
От всех этих названных имен мне стало больно. И я спросил:
– А как ваши фамилии?
– Стрельцов, мы братья.
– А кто ваши родители?
– Мы не знаем, нам не говорят… А почему вы прикованы?
– Наверно, чтобы ничего вам не сделать.
– Ой, а где у вас рука?
– Как видите, нет.
– Вы такой страшный.
– Разве страшный?
– Очень… И у вас такие же глаза, как у нас.
Никто из моих пытателей не появлялся, и я еще довольно долго разговаривал с этими малышами, к своему ужасу убеждаясь, что это действительно ребятишки без комплекса Вака, внутренне очень похожие на меня, но не четырех-пяти, а шести или даже семилетнего по развитию. И эти ребята, мои копии, становились мне все более симпатичными. Потом снова появился визгливый и приказал увести малышей, мне же он сказал:
– Вижу, что ты, инопланетник, уже о многом догадываешься. Так что советую тебе подумать, хорошо подумать, до завтра. Если ты согласишься, им не будет сделано ничего плохого. Подумай.
Меня бросили обратно в камеру, где я сорвался, и рассказал обо всем Ноку, на что тот сказал:
– Они знают, как заставить человека. Но, если ты согласишься, я до конца своих дней буду тебя презирать.
– Нет, не для того мы столько вытерпели. Им не заставить меня. Хотя, видит небо, это практически единственный шанс на спасение, и мне, и тебе. Через какое-то время мы смогли бы попасть на звездолет, куда никто не смог бы добраться.
– Но ты ничего не говорил об этом.
Тут я вспомнил свой сон, и, после короткой паузы, сказал:
– Видишь ли, Нок, я слишком полюбил вашу планету, чтобы желать ей скорейшей гибели. Нет, на такое я не способен.
На следующий день меня снова отвели в тот самый зал.
– Ну, как, инопланетник, ты подумал?
– Да, и я отказываюсь.
– Ты заставляешь меня делать то, чего я не хочу. Может быть, еще передумаешь?
– Нет, я не хочу гибели этой планете.
– Ну, не такие уж мы дикари, чтобы уничтожать свой дом. Ведь мы уцелели даже после великой войны два се назад, разве что утратили много знаний. Вак очень стар, чтобы делать необдуманные вещи…
– Я отказываюсь, - оборвал я его.
– Ну что же, тогда приступим к неприятному.
Меня снова привязали к стене. Визгливый же все это время говорил:
– Ты, инопланетник, можешь переносить свою боль, можешь и чужую. Но хорошо представь себе. Любой из этих птенчиков чувствует точно так же, как и ты, они такие же, как и ты, и смогли бы вырасти такими же, если бы ты не был так упрям. Каждый из них мог бы стать тебе сыном или братом, их плоть - твоя плоть.
Я же только молчал, стараясь даже не представлять себе то, что сейчас произойдет. Прошло несколько минут, и в зал ввели одного из мальчишек. Визгливый на несколько секунд прервался, а потом спросил на аиверском, с несильным акцентом:
– Как тебя зовут, мальчик?
– Рив Стрельцов, - ответил он без запинки, потому что после вчерашнего дня этого зала уже не боялся.
– А знаешь ли ты этого человека? - он указал на меня.
– Это Виктор, - мое имя он выговорил замедленно.
– А знаешь ли ты, кто он такой?
– Не, - мальчишка закрутил головою.
– Это Вик-инопланетник. Полное его имя Виктор Стрельцов. Он, и только он, единственный твой родитель.
– Это правда? - воскликнул мальчишка с радостью и посмотрел на меня.
Мне ничего не оставалось, как кивнуть. В следующую секунду мальчишка вырвался из рук приведшего его сюда человека, который, похоже, держал его только для виду, и со всех ног бросился ко мне, а потом на шею и зашептал:
– Папа, папа, здесь стало так страшно. Мы ведь уедем отсюда?
Я молчал, не зная, что сказать, и только слезы сами по себе появились у меня на глазах. В следующий момент, по сигналу визгливого, мальчишку оттащили от меня, и визгливый снова спросил по вакски:
– Ну, как, инопланетник, еще есть возможность передумать.
Я отрицательно мотнул головой. Тогда он махнул своим людям рукой и сказал:
– Начинайте.
Один из них схватил мальчишку и несколькими движениями сорвал с него всю одежду. Второй же вытащил блестящий нож и провел им по руке. Мальчишка закричал.
– Еще не поздно согласиться, инопланетник, тогда он останется целым.
Я снова мотнул головой.
– Он же чувствует все точно так же, как и ты, но не умеет терпеть боль. А так больно ему в первый раз в жизни. Мальчик, который, по твоим понятиям, знает только хорошее.
Я еще раз мотнул головой. Визгливый сделал еще один знак, и замолкший было мальчишка снова закричал. Я рванул цепи, но пронзившая тело боль заставила меня бессильно повиснуть. Визгливый же перешел на аиверский:
– Мальчик, если этот упрямый инопланетник скажет всего лишь одно слово: "Согласен", тебе больше не будут делать больно. Попроси его.
Я опустил голову, чтобы не смотреть на происходящее, но мне и этого не дали. Мальчишка снова закричал. И это продолжалось долго, несколько часов. Специальные инъекции, которыми нас пичкали, не давали потерять сознание ни ему, ни мне.
– Папа, скажи им, скажи. Я не могу… А-аа-а…
Эти слова метались по залу и у меня в мозгу, а визгливый говорил:
– Не думай, что мы остановимся, как с твоим приятелем. Если ты не согласишься, мы покончим с птенчиком, самым медленным способом.
Но я в этот момент уже ничего не воспринимал. И желал только одного, полного безумия для себя. Потом крики прекратились, и от мальчишки, который еще несколько часов назад радостно бросался мне на шею, остались только кровоточащие обрубки, которые придвинули к самым моим ногам.
– Он мог бы стать твоим сыном или братом. Но видишь, что он него осталось, ничего, кроме мяса. Но остались еще четверо других. Так что думай, инопланетник, завтра мы встретимся снова. Уведите его.
Идти, после всего увиденного, я не смог. Но меня утащили и бросили обратно в камеру. Я не мог даже говорить. Во мне продолжали пульсировать полные боли и страдания слова: "… скажи им, скажи… Я не могу больше…" Нок что-то спрашивал у меня, но я не слышал его. Но ночью я уснул, и это принесло мне облегчение тем, что я утратил чувство реальности. А, очнувшись, я уже грезил наяву, и словно бы бродил в мираже. Я видел свой родной Дивер, бродил по вековым лесам, как когда-то семилетним мальчишкой. И это состояние у меня продолжалось три дня, как потом сказал Нок. А вывел меня из него мальчишеский крик. Очнувшись, я сразу все понял. Мальчишка, так похожий на меня, бился в руках пытателей. Визгливый же говорил:
– … последняя возможность согласиться. Мы поступим с ним по-другому. В этом баке раскаленное масло. Мы будем опускать его туда медленно, понемногу, ты не сможешь не услышать, как он будет кричать. Когда у него изжарятся ноги, мы их отрежем и съедим у тебя на глазах. Потом развернем его руками вниз и продолжим опускание.
Мальчишку тем временем уже лишили одежды и привязали к висящему на веревке брусу. Потом подняли и начали опускать над баком. И тут я столкнулся с взглядом мальчишки. Я ожидал увидеть в его глазах ужас, а увидел только горящую, обращенную ко мне надежду, смешанную с какой-то толикой презрения. И я уже больше ничего не мог с собой поделать. Я крикнул:
– Стойте, я согласен.
Тут же все замерли, словно от удара. Даже визгливый прекратил свою противнейшую болтовню. Потом повернулись ко мне. А потом визгливый снова заговорил:
– Ну, вот и хорошо. Сразу надо было соглашаться. А сейчас дай свое слово в присутствии свидетелей.
– Я даю свое слово, что буду сотрудничать с вами.
– Хорошо. А сейчас дай слово, что ничего не сделаешь против нас.
– Я даю это слово.
– Ну и прекрасно. Инопланетник не нарушит такого слова.
– Освободите мальчишку!
– Зачем, для тебя он уже и так испорчен сегодняшними событиями, а он пятый и последний. Но ничего, он умрет быстро.
Он потянулся к тормозу, удерживающему веревку. И тут во мне полыхнул огонь такой страшнейшей и все сжигающей ненависти, что я уже не мог подавлять ее в себе.
Не знаю, откуда во мне взялись такие силы. От моего рывка сразу в двух местах порвались звенья цепи. И я, не чувствуя себя, буквально полетел вперед. Один взмах руки, и обрывок цепи обмотался вокруг шеи визгливого. Рывок, и он падает с переломленной шеей, не успевая ударить меня через диск. Но его подручные успевают это сделать. Боль пронизывает меня, но не оказывает того парализующего действия, а наоборот, пробуждает скрытые до сих пор резервы. Я хватаю цепь и один из пыточных ножей и бросаюсь на подручных визгливого. Они даже не успевают оказать сопротивления, они палачи, а не бойцы. Когда с ними было покончено, я срубил веревку и подхватил мальчишку на руки:
– Нужно уходить, одевайся, быстро, вон твоя одежда.
Я стянул с одного из палачей форму. Она оказалась мне маловата, но я уже не обращал на это внимания. Одеваясь, я провел рукою по стенке бака, рука покрылась копотью и заныла от ожога. Копоть была как раз кстати.
– Быстро сюда.
Ножом я отхватил кусок тряпки и, испачкав ее сажей, принялся марать мальчишке лицо и волосы. Потом проделал это с собой, и все это за несколько секунд. Потом я подхватил искалеченной рукой мальчишку, в другую взял нож и кинулся прочь из этого зала ужаса. По пути я уложил несколько охранников, а потом мы сумели затеряться в этом диком лабиринте коридоров и переходов. И боль, производимая диском, меня доконала. Едва мне стоило лишь слегка успокоиться, как я вообще лишился сил. Если я от него не избавлюсь, мой конец предрешен. Но как это сделать без чьей-то помощи. Я рухнул на пол, подмяв под себя мальчишку, который, правда, тут же выбрался.
– Как тебя зовут?
– Я же Вик, последний, разве ты не знаешь?
– Я тоже Вик. И я не могу больше двигаться, а ты должен мне помочь избавиться от диска в позвоночнике.
– Мне этого не сделать.
– Разрежу я сам.
Я задрал одежду у себя на спине, наставил нож, как мне показалось, в нужное место и, уже почти не чувствуя боли, сделал разрез.
– Смотри, это такая штучка.
– Кровь… - мальчишка отвернулся, и его вырвало, а я понял, что помощи от него не получу.
– Ну что же, тогда, Вик-маленький, беги отсюда и постарайся уцелеть…
– А это правда, что ты мой отец?
– В какой-то степени. Ты, это я, моя копия. Но я совсем не хотел, чтобы ты появлялся на этот свет. Беги отсюда.
– Я тебя ненавижу, ненавижу, - вырвалось у него, а слезы так и брызнули из глаз.
– А ну беги, если не хочешь стать куском мяса. - Я угрожающе поднял нож, и мальчишка, повернувшись ко мне спиной, со всех ног побежал прочь. Я же расслабился окончательно и потерял сознание.
Меня нашли только через пару часов. И это были не какие-то охранники, которые могут причинять боль только беспомощному, а солдаты с эмблемами "Демонов ночи". Они принялись избивать меня, со всем знанием этого дела. Продолжали избивать и тогда, когда я уже потерял сознание. Очнулся я уже в своей камере, когда Нок, беспомощно двигая обрубками рук и ног, пытался передвинуть меня на подстилку.
– Не надо, Нок, - сказал я, сам не имея возможности передвинуться.
Нок поднял голову и в его глазах я, впервые за долгое время, я увидел радость.
– Вик, ты снова очнулся?
– Вроде бы.
– А, правда, что ты прикончил визгливого?
– Наверно да, если только они не умеют пришивать на место оторванные головы.
– А знаешь, кем он был?
– Откуда, - говорить мне было трудно. Каждый вдох и выдох причинял мне страшную боль, потому что у меня были переломаны ребра. Я даже увидел, что у меня изо рта потекла кровь.
– Он был у них самым главным. И за его убийство нас завтра казнят.
Мне стала ясна причина радости Нока. Только в таком положении человек может радоваться своей предстоящей смерти.
– Нок, мне очень трудно говорить, особенно громко, но сегодня я расскажу тебе все. Ляг рядом, если можешь.
И я рассказал Ноку абсолютно все о себе, конечно без излишних подробностей, но все. Этого я с Ноком, за все проведенное здесь время, не делал, опасаясь того, что это будет узнано пытателями, и обращено мне во вред. Но в последнюю ночь это было уже можно сделать. Я рассказал о Дивере, о том, как он горел. О своем полете на "Игле", о погибшем экипаже. О том, как с помощью Рэя я стал земным звездолетчиком. Обо всех событиях со мной на Лате. И наконец-то о том, почему я не имею права сотрудничать с вакцами. Рассказал о своем сне, в котором мне являлся я сам. О том, как я нарушил слово, данное самому себе, а потом слово, данное вакцам. Нок же старался меня утешить, а потом мы оба впали в забытье.
Из этого забытья нас вывели гром и сотрясение от взрывов и, зазвучавшие после этого, резкие звуки выстрелов. В первый момент мы даже не могли сообразить, что там происходит. Было ясно только то, что кто-то с кем-то воюет. Потом все стихло и надежда, не успев еще оформиться, начала угасать. Прошло еще несколько часов, и двери камеры открылись, точнее даже распахнулись, а на пороге стоял молодой солдат в совершенно незнакомой мне форме, совсем еще мальчишка, по земным меркам, показавшийся мне смутно знакомым. Посмотрев на нас, он охнул и спросил на аиверском:
– Это болезнь?
– Нет, не бойся… Пробуй двигать руками и ногами.
Своей целой рукой я растирал мальчишке спину, но это не очень-то помогало. Почувствовав, что тепло выходит из меня, я еще раз сконцентрировался и усилием воли подстегнул свой обмен веществ так, чтобы поднять температуру тела выше нормы. Прошел наверно не один час, прежде чем Нок начал согреваться. А, согреваясь, он уснул. Я согревал его, а думал о Риве. И передо мной стояла картина падающей на снег фигурки, на спине у которой, на фоне светлой куртки, алели два пятна. Но я почему-то не мог поверить, что этого мальчишки, который стал для меня почти что родным, больше нет. Мне вспоминался Рив в Гэзде, беспомощный и покалеченный, Рив на "Игле", Рив в Лонкле, Рив смеющийся, Рив серьезный, Рив чем-то обеспокоенный. И снова картина, где он падает на снег.
Нок начал стонать во сне. Я перевернул его спиною к себе и прижал поплотнее. Он так и не проснулся, а только притянул к груди коленки, сворачиваясь клубочком. Я нашел его холодные ладони и сжал в своей. Сейчас, как я понимал, ситуация сложилась почти что безнадежная. Я искалечен, нахожусь неизвестно где, и все свои последние резервы расходую на то, чтобы не замерзнуть самому, и не дать замерзнуть мальчишке, с которым лишь немного знаком, и которого судьба свела со мною, когда мне тяжело, как никогда. Через какое-то время мне показалось, что стало теплее, ненамного, но вполне ощутимо. И, начисто лишенный ориентира по времени, я толи уснул, толи снова потерял сознание. Очнулся я снова от холода и оттого, что Нок, прижимаясь ко мне, часто всхлипывал.
– Нок, ты не спишь?
– Нет… Никто ребят не отвечает. Никто из ребят.
Я прислушался и не уловил даже малейшего намека на дыхание, кроме своего и Нока. Мне было тяжело осознать то, что все пленники, кроме нас, погибли от холода. Ведь для латян, с их замедленным обменом веществ, такой холод смертелен. Протянув руку, я дотянулся до сетки. Прочная упругая сталь, и не мне в таком состоянии пытаться ее порвать. Я до скрипа сжал зубы, и мне самому захотелось заплакать, по этим без всякой вины погибшим ребятам. Погибшим безо всякой борьбы и надежды на спасение. Но заплакать я не мог, сам не знаю почему. Не могу сказать, сколько прошло времени, оно в этом холоде и темноте казалось бесконечным, но наверно не меньше двух суток без каких бы то ни было перемен.
Окончилось это несильным толчком. Потом, через какое-то время послышался шум шагов и скрип металла. Потом появился свет, я увидел его через спекшиеся веки, и услышал голоса. Говорили двое. Один голос был грубый и надтреснутый, другой же визгливый и неприятно-режущий. Обладатель визгливого голоса говорил по вакски:
– И что же ты привез, полный груз мороженых трупов, когда было нужно всего лишь двух человек, а их-то вы и не нашли.
– Корабль не предназначен для такого холода…
– Молчать, это ты ни для чего не предназначен. Ты еще у меня отправишься перебирать дерьмо рабов.
Люди как раз проходили мимо нас, и я пошевелился, чтобы привлечь внимание.
– Эти двое живы, - сказал визгливый, - один обработанный.
– Там он был словно сам главный демон. Один уложил почти четыре полных отделения, в том числе половину отделения демонов. Он дрался даже с перебитыми ногами и был страшен, когда мы убили беловолосого мальчишку. Я подумал, что он вас заинтересует.
– Что за мальчишка в одной ячейке с ним?
– Они были вместе.
Нок в это время очнулся и приподнял голову, очевидно глядя на них, и его стала пробивать крупная дрожь.
– Возможно, это те самые.
– Но, повелитель…
– Молчать, ты со своими рыбьими мозгами вообще не способен думать.
Визгливый щелкнул пальцами, и я услышал еще шаги:
– Что прикажете, повелитель?
– Этих двоих привести в полный порядок, я сам с ними побеседую.
– За пару часов мы их подготовим.
– Я сказал, в полный порядок.
– Но ведь тогда пройдет много дней.
– Ради того, что я хочу, я могу и подождать. Если же они не те, я исполню им "Большое желание".
Эти люди ушли, а через пару минут я услышал лязг запоров. Потом чьи-то руки ухватили меня за подмышки и вытащили из этой клетки. Нок судорожно вцепился в меня и принялся кричать, когда его от меня отрывали. А я уже не находил в себе сил, чтобы пошевелиться. Нок все еще кричал, когда я почувствовал, как мне в плечо вонзается игла. В голове у меня послышался все нарастающий звон, и я потерял сознание, словно провалился в вязкую и плотную тьму, которая медленно, но неотвратимо поглощала меня. Последней промелькнувшей у меня мыслью было: "Это начало конца, звездолетчик, на этот раз ты попался окончательно".
Снова я очнулся уже спустя значительное время. И для меня начался самый настоящий кошмар наяву, который не стоило бы описывать, даже если можно было описать. Вакцы вылечили меня, но, одновременно с этим вживили устройство повиновения, тот самый диск. И они уже знали, кто я такой. Противостоять их допросам было практически невыносимо, но я держался благодаря подготовке звездолетчика и знанию того, что я не имею права ничего им рассказывать. Это продолжалось невыносимо долго, недели и месяцы, может быть даже не один год. Еще наверно меня спасало и то, что они не решались на крайние меры, я был нужен им живым и в своем уме.
Через какое-то время ко мне в камеру бросили Нока, всего измученного, но целого и живого, а я еще не знал, для чего им это нужно. Через два-три месяца мальчишка поправился. Я старался приободрить его, и это у меня даже получалось, особенно наверно потому, что его больше не трогали, потому что точно выяснили, что к звездам он никакого отношения не имеет. Потом наверно с месяц не трогали и меня. И у меня начали появляться надежды и мысли о том, как бежать. Но тут они начали более страшные для меня пытки, потому что пытали не меня, а Нока в моем присутствии, требуя от меня соглашения о сотрудничестве. Я же не имел права на такое соглашаться, а ничем другим помочь мальчишке не мог. Вакцы же не торопились, стремясь затянуть пытку до бесконечности.
Потом, в камере, я ревел от бессилия и просил прощения у мальчишки. Говорил, что если я соглашусь, будет намного хуже для всех других. По мере того, как мальчишка превращался в истерзанного калеку, лишаясь пальцев, рук, ног, я сам терял рассудок. Особенно по ночам, когда Нок просил меня прикончить его, а я не мог этого сделать. Я дошел до такого состояния, что в ответ на их требования начал просить, чтобы меня прикончили. Но мне сказали, что это мое желание останется невыполненным, и я буду мучиться столько, сколько захотят они, или пока я не соглашусь сотрудничать.
Конечно, я мог бы покончить с собою в любой момент. И они знали об этом, но, смеясь, говорили мне, что сам я этого никогда не сделаю, пока есть хоть намек на избавление. Не знаю, что они понимали под этим, но это было действительно так. Я не знал точно, где мы находимся, не знал, сколько прошло времени. Не было никаких перемен в искусственном освещении, никакого намека на изменение температуры и влажности. Я только предполагал, что спрятаны мы надежно, скорее всего, под землей.
От Нока уже мало что осталось. Он уже не мог говорить, и отказывался от еды. Было ясно, что долго он не протянет. И кажется, что он сам был рад этому. Но вакцы не дали ему умереть. Не смотря ни на что, в медицине они большие мастера. Но было ясно, что сделано это лишь для того, чтобы продлить пытку. Пока же Нока со мной не было, я узнал о Ваке столько, что это было для меня еще страшнее пытки. И я начал уже по настоящему сходить с ума, и никакая подготовка уже не могла мне помочь.
В ту ночь, когда вернули Нока, я всерьез думал о том, чтобы покончить с собой. И я уже готов был это сделать, как уснул, впервые за несколько недель. И сон, приснившийся мне, был снова странный. Мне снилось, будто камера освещена равномерным светом и прямо посредине ее, спиной к нам, стоит человек с полностью бесцветными волосами в форме "Иглы". Неужели Рив уцелел, мелькает у меня мысль. Но нет, это не Рив, совсем другой рост и другая фигура, по которой я узнаю самого себя. И я тут же вспоминаю свой сон на "Игле", в лаборатории Рэя, и ничему не удивляюсь.
– Я пришел, как и обещал.
"Я помню".
– Ты прошел то испытание, про которое я говорил. Погоди, не обвиняй меня, я тут ни при чем, и в происходящие события я не вмешивался.
"Ты тогда говорил о каком-то выборе".
– Он перед тобой. Если ты согласишься сотрудничать с вакцами, ты останешься жив. И не просто жив, ты получишь возможность вернуться на "Иглу", а вместе с нею на Землю. Там ты сможешь стать известнейшим и знаменитым человеком. Но в этом случае погибнет вся эта планета, все люди, живущие на Лате. Если же не согласишься, Лата останется живой и довольно скоро преодолеет последствия войны. Но этим сформируется причинный узел, способный погубить все через тысячу спокойных лет. И не ты будешь искать решение тех проблем…
На этом все оборвалось, и я услышал, что за мной пришли. И на этот раз меня проводили к тому самому человеку с визгливым голосом. Он выглядел неестественно для вакца любезным, даже предложил мне сесть. Это все очень не походило на все их методы. Он сулил мне, в обмен на мое сотрудничество, почти все, что я пожелаю. Расписывал разные, по его мнению, прелести жизни. Но я резко отказался. А он даже не стал давить на кнопки, чтобы я получил через диск наказание, он понимал, что меня это не сломит.
– Ну что же, у нас есть и другие способы, - сказал он, словно догадавшись о моих мыслях, - приведите тех, о ком я говорил, и привяжите его понадежнее к этой вот стене.
Я не сопротивлялся, так как уже не раз убеждался, что это бесполезно. Я молча дал прикрепить себя цепями к стене этого зала пыток, или еще чего там у них. Когда же цепи были закреплены, визгливый снова заговорил:
– Нам известно, что ты можешь игнорировать свою боль, и даже как-то нейтрализовывать наше воздействие на тебя. Известно и то, что ты с трудом, но можешь переносить то, как больно хорошо знакомому тебе человеку. Ты сильный человек, инопланетник, таких я еще не встречал. Но я бы давно тебя сломал, если бы не хотел сохранить тебе здоровье и рассудок. Но я все равно сломаю тебя, не будь я Шаньесь Ньяе, - он повернулся к одному из помощников и сказал, - введите наших птенчиков.
В зал ввели пятерых ребятишек, мальчишек лет четырех-пяти. Прилично одетых, умытых, причесанных, с бледной кожей, но без малейших признаков недоедания, характерных для вакцев. Ребятишки тут выглядели испуганными. Мне показалось, что все они на одно лицо, но, из-за стоящего в зале полумрака, я не мог их разглядеть лучше.
– Ну что, не узнаешь, инопланетник. Такая милая фотография из семейного альбома. Ну что же, посмотри получше. Юсн, сделай побольше света.
Сидящий в углу техник щелкнул выключателями, зажглись потолочные панели. Перемена света заставила меня закрыть глаза, тем более что такого яркого света я не видел давно. В это время визгливый подвел ко мне одного из мальчишек:
– Ну, что же не смотришь. Смотри, или тебя заставят.
Сквозь полуприкрытые веки я посмотрел. И в первый момент не поверил своим глазам. У этого мальчишки были голубые глаза, а волосы того же цвета, как у меня. А лицо, это же мое собственное лицо, таким я был в этом возрасте. Я знал, что такое возможно на Земле, но не догадывался, что это возможно и в этом чудовищном Ваке.
– Думаю, что узнал, инопланетник. Это действительно ты, точнее твоя точнейшая копия в пяти экземплярах. Мы просто взяли твои клетки и вырастили их. Они ничего не знают о Ваке. Воспитывали их в лучших традициях так любимого тобой Аивера. Ну, как, милые ребятишки? Побеседуй с ними, инопланетник, мы же пока удалимся, чтобы не мешать.
Он махнул рукой и вместе со своими людьми скрылся за дверью, очевидно, чтобы наблюдать из другого места, об уединении здесь не могло быть и речи. Мальчишки стайкой приблизились ко мне. Да, действительно, они были точными копиями меня, а не какой-то подделкой под это. В глазах у них явно читалось любопытство. Я попытался улыбнуться, но у меня ничего из этого не получилось, и я просто спросил:
– Как вас зовут, ребята?
Они недоуменно запереглядывались. Потом один из них, кажется тот, которого ко мне подвели раньше, сказал на чистейшем аиверском:
– Не понимаем.
Я переспросил уже на этом языке, выдавив из себя жалкое подобие улыбки:
– Как всех вас зовут?
– А… я Вик.
– Я Ог.
– Я Рив.
– Я Яс.
– А это Рэй, но он стесняется.
От всех этих названных имен мне стало больно. И я спросил:
– А как ваши фамилии?
– Стрельцов, мы братья.
– А кто ваши родители?
– Мы не знаем, нам не говорят… А почему вы прикованы?
– Наверно, чтобы ничего вам не сделать.
– Ой, а где у вас рука?
– Как видите, нет.
– Вы такой страшный.
– Разве страшный?
– Очень… И у вас такие же глаза, как у нас.
Никто из моих пытателей не появлялся, и я еще довольно долго разговаривал с этими малышами, к своему ужасу убеждаясь, что это действительно ребятишки без комплекса Вака, внутренне очень похожие на меня, но не четырех-пяти, а шести или даже семилетнего по развитию. И эти ребята, мои копии, становились мне все более симпатичными. Потом снова появился визгливый и приказал увести малышей, мне же он сказал:
– Вижу, что ты, инопланетник, уже о многом догадываешься. Так что советую тебе подумать, хорошо подумать, до завтра. Если ты согласишься, им не будет сделано ничего плохого. Подумай.
Меня бросили обратно в камеру, где я сорвался, и рассказал обо всем Ноку, на что тот сказал:
– Они знают, как заставить человека. Но, если ты согласишься, я до конца своих дней буду тебя презирать.
– Нет, не для того мы столько вытерпели. Им не заставить меня. Хотя, видит небо, это практически единственный шанс на спасение, и мне, и тебе. Через какое-то время мы смогли бы попасть на звездолет, куда никто не смог бы добраться.
– Но ты ничего не говорил об этом.
Тут я вспомнил свой сон, и, после короткой паузы, сказал:
– Видишь ли, Нок, я слишком полюбил вашу планету, чтобы желать ей скорейшей гибели. Нет, на такое я не способен.
На следующий день меня снова отвели в тот самый зал.
– Ну, как, инопланетник, ты подумал?
– Да, и я отказываюсь.
– Ты заставляешь меня делать то, чего я не хочу. Может быть, еще передумаешь?
– Нет, я не хочу гибели этой планете.
– Ну, не такие уж мы дикари, чтобы уничтожать свой дом. Ведь мы уцелели даже после великой войны два се назад, разве что утратили много знаний. Вак очень стар, чтобы делать необдуманные вещи…
– Я отказываюсь, - оборвал я его.
– Ну что же, тогда приступим к неприятному.
Меня снова привязали к стене. Визгливый же все это время говорил:
– Ты, инопланетник, можешь переносить свою боль, можешь и чужую. Но хорошо представь себе. Любой из этих птенчиков чувствует точно так же, как и ты, они такие же, как и ты, и смогли бы вырасти такими же, если бы ты не был так упрям. Каждый из них мог бы стать тебе сыном или братом, их плоть - твоя плоть.
Я же только молчал, стараясь даже не представлять себе то, что сейчас произойдет. Прошло несколько минут, и в зал ввели одного из мальчишек. Визгливый на несколько секунд прервался, а потом спросил на аиверском, с несильным акцентом:
– Как тебя зовут, мальчик?
– Рив Стрельцов, - ответил он без запинки, потому что после вчерашнего дня этого зала уже не боялся.
– А знаешь ли ты этого человека? - он указал на меня.
– Это Виктор, - мое имя он выговорил замедленно.
– А знаешь ли ты, кто он такой?
– Не, - мальчишка закрутил головою.
– Это Вик-инопланетник. Полное его имя Виктор Стрельцов. Он, и только он, единственный твой родитель.
– Это правда? - воскликнул мальчишка с радостью и посмотрел на меня.
Мне ничего не оставалось, как кивнуть. В следующую секунду мальчишка вырвался из рук приведшего его сюда человека, который, похоже, держал его только для виду, и со всех ног бросился ко мне, а потом на шею и зашептал:
– Папа, папа, здесь стало так страшно. Мы ведь уедем отсюда?
Я молчал, не зная, что сказать, и только слезы сами по себе появились у меня на глазах. В следующий момент, по сигналу визгливого, мальчишку оттащили от меня, и визгливый снова спросил по вакски:
– Ну, как, инопланетник, еще есть возможность передумать.
Я отрицательно мотнул головой. Тогда он махнул своим людям рукой и сказал:
– Начинайте.
Один из них схватил мальчишку и несколькими движениями сорвал с него всю одежду. Второй же вытащил блестящий нож и провел им по руке. Мальчишка закричал.
– Еще не поздно согласиться, инопланетник, тогда он останется целым.
Я снова мотнул головой.
– Он же чувствует все точно так же, как и ты, но не умеет терпеть боль. А так больно ему в первый раз в жизни. Мальчик, который, по твоим понятиям, знает только хорошее.
Я еще раз мотнул головой. Визгливый сделал еще один знак, и замолкший было мальчишка снова закричал. Я рванул цепи, но пронзившая тело боль заставила меня бессильно повиснуть. Визгливый же перешел на аиверский:
– Мальчик, если этот упрямый инопланетник скажет всего лишь одно слово: "Согласен", тебе больше не будут делать больно. Попроси его.
Я опустил голову, чтобы не смотреть на происходящее, но мне и этого не дали. Мальчишка снова закричал. И это продолжалось долго, несколько часов. Специальные инъекции, которыми нас пичкали, не давали потерять сознание ни ему, ни мне.
– Папа, скажи им, скажи. Я не могу… А-аа-а…
Эти слова метались по залу и у меня в мозгу, а визгливый говорил:
– Не думай, что мы остановимся, как с твоим приятелем. Если ты не согласишься, мы покончим с птенчиком, самым медленным способом.
Но я в этот момент уже ничего не воспринимал. И желал только одного, полного безумия для себя. Потом крики прекратились, и от мальчишки, который еще несколько часов назад радостно бросался мне на шею, остались только кровоточащие обрубки, которые придвинули к самым моим ногам.
– Он мог бы стать твоим сыном или братом. Но видишь, что он него осталось, ничего, кроме мяса. Но остались еще четверо других. Так что думай, инопланетник, завтра мы встретимся снова. Уведите его.
Идти, после всего увиденного, я не смог. Но меня утащили и бросили обратно в камеру. Я не мог даже говорить. Во мне продолжали пульсировать полные боли и страдания слова: "… скажи им, скажи… Я не могу больше…" Нок что-то спрашивал у меня, но я не слышал его. Но ночью я уснул, и это принесло мне облегчение тем, что я утратил чувство реальности. А, очнувшись, я уже грезил наяву, и словно бы бродил в мираже. Я видел свой родной Дивер, бродил по вековым лесам, как когда-то семилетним мальчишкой. И это состояние у меня продолжалось три дня, как потом сказал Нок. А вывел меня из него мальчишеский крик. Очнувшись, я сразу все понял. Мальчишка, так похожий на меня, бился в руках пытателей. Визгливый же говорил:
– … последняя возможность согласиться. Мы поступим с ним по-другому. В этом баке раскаленное масло. Мы будем опускать его туда медленно, понемногу, ты не сможешь не услышать, как он будет кричать. Когда у него изжарятся ноги, мы их отрежем и съедим у тебя на глазах. Потом развернем его руками вниз и продолжим опускание.
Мальчишку тем временем уже лишили одежды и привязали к висящему на веревке брусу. Потом подняли и начали опускать над баком. И тут я столкнулся с взглядом мальчишки. Я ожидал увидеть в его глазах ужас, а увидел только горящую, обращенную ко мне надежду, смешанную с какой-то толикой презрения. И я уже больше ничего не мог с собой поделать. Я крикнул:
– Стойте, я согласен.
Тут же все замерли, словно от удара. Даже визгливый прекратил свою противнейшую болтовню. Потом повернулись ко мне. А потом визгливый снова заговорил:
– Ну, вот и хорошо. Сразу надо было соглашаться. А сейчас дай свое слово в присутствии свидетелей.
– Я даю свое слово, что буду сотрудничать с вами.
– Хорошо. А сейчас дай слово, что ничего не сделаешь против нас.
– Я даю это слово.
– Ну и прекрасно. Инопланетник не нарушит такого слова.
– Освободите мальчишку!
– Зачем, для тебя он уже и так испорчен сегодняшними событиями, а он пятый и последний. Но ничего, он умрет быстро.
Он потянулся к тормозу, удерживающему веревку. И тут во мне полыхнул огонь такой страшнейшей и все сжигающей ненависти, что я уже не мог подавлять ее в себе.
Не знаю, откуда во мне взялись такие силы. От моего рывка сразу в двух местах порвались звенья цепи. И я, не чувствуя себя, буквально полетел вперед. Один взмах руки, и обрывок цепи обмотался вокруг шеи визгливого. Рывок, и он падает с переломленной шеей, не успевая ударить меня через диск. Но его подручные успевают это сделать. Боль пронизывает меня, но не оказывает того парализующего действия, а наоборот, пробуждает скрытые до сих пор резервы. Я хватаю цепь и один из пыточных ножей и бросаюсь на подручных визгливого. Они даже не успевают оказать сопротивления, они палачи, а не бойцы. Когда с ними было покончено, я срубил веревку и подхватил мальчишку на руки:
– Нужно уходить, одевайся, быстро, вон твоя одежда.
Я стянул с одного из палачей форму. Она оказалась мне маловата, но я уже не обращал на это внимания. Одеваясь, я провел рукою по стенке бака, рука покрылась копотью и заныла от ожога. Копоть была как раз кстати.
– Быстро сюда.
Ножом я отхватил кусок тряпки и, испачкав ее сажей, принялся марать мальчишке лицо и волосы. Потом проделал это с собой, и все это за несколько секунд. Потом я подхватил искалеченной рукой мальчишку, в другую взял нож и кинулся прочь из этого зала ужаса. По пути я уложил несколько охранников, а потом мы сумели затеряться в этом диком лабиринте коридоров и переходов. И боль, производимая диском, меня доконала. Едва мне стоило лишь слегка успокоиться, как я вообще лишился сил. Если я от него не избавлюсь, мой конец предрешен. Но как это сделать без чьей-то помощи. Я рухнул на пол, подмяв под себя мальчишку, который, правда, тут же выбрался.
– Как тебя зовут?
– Я же Вик, последний, разве ты не знаешь?
– Я тоже Вик. И я не могу больше двигаться, а ты должен мне помочь избавиться от диска в позвоночнике.
– Мне этого не сделать.
– Разрежу я сам.
Я задрал одежду у себя на спине, наставил нож, как мне показалось, в нужное место и, уже почти не чувствуя боли, сделал разрез.
– Смотри, это такая штучка.
– Кровь… - мальчишка отвернулся, и его вырвало, а я понял, что помощи от него не получу.
– Ну что же, тогда, Вик-маленький, беги отсюда и постарайся уцелеть…
– А это правда, что ты мой отец?
– В какой-то степени. Ты, это я, моя копия. Но я совсем не хотел, чтобы ты появлялся на этот свет. Беги отсюда.
– Я тебя ненавижу, ненавижу, - вырвалось у него, а слезы так и брызнули из глаз.
– А ну беги, если не хочешь стать куском мяса. - Я угрожающе поднял нож, и мальчишка, повернувшись ко мне спиной, со всех ног побежал прочь. Я же расслабился окончательно и потерял сознание.
Меня нашли только через пару часов. И это были не какие-то охранники, которые могут причинять боль только беспомощному, а солдаты с эмблемами "Демонов ночи". Они принялись избивать меня, со всем знанием этого дела. Продолжали избивать и тогда, когда я уже потерял сознание. Очнулся я уже в своей камере, когда Нок, беспомощно двигая обрубками рук и ног, пытался передвинуть меня на подстилку.
– Не надо, Нок, - сказал я, сам не имея возможности передвинуться.
Нок поднял голову и в его глазах я, впервые за долгое время, я увидел радость.
– Вик, ты снова очнулся?
– Вроде бы.
– А, правда, что ты прикончил визгливого?
– Наверно да, если только они не умеют пришивать на место оторванные головы.
– А знаешь, кем он был?
– Откуда, - говорить мне было трудно. Каждый вдох и выдох причинял мне страшную боль, потому что у меня были переломаны ребра. Я даже увидел, что у меня изо рта потекла кровь.
– Он был у них самым главным. И за его убийство нас завтра казнят.
Мне стала ясна причина радости Нока. Только в таком положении человек может радоваться своей предстоящей смерти.
– Нок, мне очень трудно говорить, особенно громко, но сегодня я расскажу тебе все. Ляг рядом, если можешь.
И я рассказал Ноку абсолютно все о себе, конечно без излишних подробностей, но все. Этого я с Ноком, за все проведенное здесь время, не делал, опасаясь того, что это будет узнано пытателями, и обращено мне во вред. Но в последнюю ночь это было уже можно сделать. Я рассказал о Дивере, о том, как он горел. О своем полете на "Игле", о погибшем экипаже. О том, как с помощью Рэя я стал земным звездолетчиком. Обо всех событиях со мной на Лате. И наконец-то о том, почему я не имею права сотрудничать с вакцами. Рассказал о своем сне, в котором мне являлся я сам. О том, как я нарушил слово, данное самому себе, а потом слово, данное вакцам. Нок же старался меня утешить, а потом мы оба впали в забытье.
Из этого забытья нас вывели гром и сотрясение от взрывов и, зазвучавшие после этого, резкие звуки выстрелов. В первый момент мы даже не могли сообразить, что там происходит. Было ясно только то, что кто-то с кем-то воюет. Потом все стихло и надежда, не успев еще оформиться, начала угасать. Прошло еще несколько часов, и двери камеры открылись, точнее даже распахнулись, а на пороге стоял молодой солдат в совершенно незнакомой мне форме, совсем еще мальчишка, по земным меркам, показавшийся мне смутно знакомым. Посмотрев на нас, он охнул и спросил на аиверском: