Коллинз Джеки. Приговор Лаки

   На следующий день она уже кричала в голос, но поблизости никого не было, и никто ее не слышал.
   Несколько часов кряду Бриджит выкрикивала проклятья в адрес Карло, который бросил ее одну.
   К этому моменту ей уже стало ясно, что он обманул ее и что никакой врач никогда сюда не приедет. Из всех способов лечения наркотической зависимости Карло избрал самый простой и самый жестокий – ей предстояло самой пережить «ломку». Пережить или сдохнуть.
   И Бриджит действительно хотелось умереть. Когда-то она читала о муках, которые испытывают наркоманы, не получая привычных таблеток или уколов, но она и представить себе не могла, что они будут настолько сильными. Бриджит готова была зубами перегрызть себе вены на запястьях, и только мысль о ребенке останавливала ее. Ради ребенка она должна была выжить.
   Как прошел третий день – Бриджит не помнила.
   На четвертый день судороги сделались такими сильными, а она так ослабела, что у нее открылось кровотечение. Несколько часов спустя Бриджит потеряла ребенка.
   Эта новая боль была пустяком по сравнению с тем, через что она уже прошла.
   То теряя сознание, то снова приходя в себя, Бриджит лежала на полу в луже собственной крови и не в силах была пошевелить ни рукой, ни ногой. Страшная жажда мучила ее. Бриджит чувствовала, что умирает, и приветствовала смерть как долгожданную избавительницу.
   Несколько часов спустя она, однако, ухитрилась хоть как-то привести себя в порядок и доползти до кухни. Там Бриджит схватила бутылку с водой и сделала несколько жадных глотков. Вода несколько подбодрила ее, и, сев на полу возле кухонного стола, Бриджит поклялась себе, что будет жить. Жить вопреки всему.
   Именно после этого к ней начали постепенно возвращаться силы и разум.
   Ребенок оказался мальчиком. Бриджит похоронила его в саду под деревом и прочла над могилой коротенькую молитву.
   Ни горя, ни мук совести, ни жалости к себе она не испытывала. Больше всего Бриджит интересовало, сколько еще дней или, может быть, недель есть у нее в запасе до возвращения Карло. Она надеялась, что много. Очевидно, прописав ей подобное «лечение», Карло рассчитывал добиться полного выздоровления, и, следовательно, ожидать его в ближайшие дни не стоило. Навещать ее он наверняка тоже не собирался.
   «Подонок, – подумала Бриджит о своем муже. – Как он смел пойти на такую низость? А если бы я умерла? Неужели я для него ничего не значу?»
   Конечно же, нет, честно ответила она себе. Для Карло лишь одно имело значение: Бриджит – его официальная жена, и, следовательно, в случае ее смерти Карло наследовал все ее состояние.
   Подумав об этом, Бриджит сгоряча решила, что он, похоже, и вовсе не собирался возвращаться, но вскоре отказалась от этой мысли. Карло был не настолько глуп и понимал, что, если его заподозрят в убийстве, наследства ему не видать как своих ушей.
   Очевидно, в его намерения входило лишь максимально ускорить ее естественную кончину.
   «Графиня была женщиной настолько слабого здоровья, что любой самый легкий сквозняк мог без труда погасить эту свечу», – припомнила она фразу из какого-то полузабытого дамского романа. Это могло быть сказано о ней, если бы Карло удался его план.
   Впрочем, каким именно путем он добьется своего, Бриджит не особенно занимало. Теперь она знала одно: Карло способен на все, а это означало, что ей нужно бежать от него.
   И как можно скорее.

Глава 21

   Яркие вспышки репортерских блицев на мгновение ослепили Лаки, ступившую на лестницу здания суда, и она с неудовольствием подумала, что может снова стать героиней репортажей бульварной прессы.
   Журналисты и без того тщательно просеяли ее биографию и извлекли на свет немало историй из прошлого, а теперь – в качестве гарнира – им нужны были ее фотографии. Желательно голышом или в объятиях какого-нибудь мужчины, но, если бы она набросилась с кулаками на кого-то из обнаглевших папарацци, это тоже сгодилось бы. «Нет, этого вы от меня не дождетесь», – подумала Лаки, решительно сжав губы.
   На самом деле раздражение Лаки объяснялось главным образом тем, что, как она считала, газеты старательно делали из мухи слона. Лаки всегда старалась жить честно, и скрывать ей было совершенно нечего. Другое дело, что она не стремилась предавать гласности все обстоятельства собственной жизни, среди которых, в частности, был брак с Крейвеном Ричмондом, сыном сенатора Питера Ричмонда, за которого она вышла по настоянию отца, едва только ей исполнилось шестнадцать. Похоже, Крейвена, который сам был теперь сенатором в Вашингтоне, ждал не очень приятный сюрприз, но Лаки было его ни капельки не жаль. Крейвена она никогда не любила.
   Но еще больше Лаки возмущал Ленни, который поселился со своей сицилийской шлюхой в «Шато Мормон» и, кажется, был вполне доволен своим новым положением. Так, во всяком случае, доложили ей «доброжелатели» из числа дальних и близких знакомых, и Лаки это очень не нравилось. О чем он только думает, спрашивала она себя. Неужели Ленни не собирается возвращаться к ней? Кроме того, – что бы ни произошло между ним и Клаудией пять лет назад, – за все это время он ни разу не вспомнил о своей спасительнице или, по крайней мере, не попытался навести справки о ее судьбе. Почему же, стоило только Клаудии появиться в Америке, Ленни стал жить с ней, словно они уже давно были одной семьей?
   На вновь вспыхнувшее чувство это было не похоже, и Лаки терялась в догадках. Уж не виновата ли она сама в том, что Ленни ведет себя именно так, порой закрадывалась ей в голову предательская мысль, но Лаки гнала ее от себя. Если кто и виноват в том, что случилось, то только Ленни, Ленни и еще раз Ленни.
   Лживый, похотливый козел!
   В том, что он спит с Клаудией, Лаки не сомневалась. Это было только логично, к тому же Ленни наверняка был не прочь как следует насолить ей за то, что она его вышвырнула. Правда, он продолжал звонить Лаки чуть ли не каждый день, утверждая, что ничего так не хочет, как снова быть с нею, но она не верила ни одному его слову. Если Ленни действительно хотел помириться с ней, он должен был первым делом избавиться от Клаудии и ребенка. Скажем, дать им денег, купить билеты до Рима, посадить в самолет – и привет! Но он этого не сделал, и Лаки снова и снова спрашивала себя: чем его так приворожила эта итальянская красотка?
   Было и еще одно обстоятельство, которое Ленни упорно отказывался принимать в расчет, хотя Лаки сделала все, чтобы довести до его сведения известные ей факты. Факты же эти состояли в том, что, как удалось выяснить нанятым Лаки детективам, Клаудия приходилась племянницей Донателле Боннатти и, следовательно, принадлежала к клану заклятых врагов семьи Сантанджело. Ленни не мог не знать, что это означает для Лаки, но до сих пор он никак не отреагировал, и ей оставалось только скрипеть зубами от бессильной злобы.
   Сын Ленни тоже был наполовину Боннатти, но Лаки старалась об этом не думать.
   Тем временем их собственные дети ужасно скучали по папе. Они спрашивали о нем чуть ли не ежедневно, и Лаки приходилось лгать им, придумывая все новые и новые подробности командировки, в которую Ленни якобы отправился для производства сложных натурных съемок. В конце концов ей удалось-таки приучить Марию и Джино-младшего к мысли, что папа вернется домой очень не скоро, но что она будет делать дальше. Лаки просто не представляла.
   Вернее, не представляла, что она скажет детям.
   Что же касалось отношений с Ленни, то Лаки твердо решила с ним развестись. О том, чтобы вернуться к прошлому, не могло быть и речи – поступок Ленни слишком сильно ранил ее, слишком глубоко оскорбил.
   Еще одну проблему представлял собой Алекс. Он чуть не ежедневно напоминал Лаки о том, как они однажды переспали друг с другом. Но Алекс не мог не понимать, что Лаки пошла на близость с ним в полной уверенности, что Ленни мертв. Кроме того, в тот вечер она слишком много выпила и почти не отдавала себе отчета в своих действиях, но об этом Алекс предпочитал не вспоминать.
   Другой стороной связанной с Алексом проблемы были его довольно своеобразные взгляды на то, что значит «вместе работать над фильмом». Ни о каком «вместе» не было и помина: с самого начала Алекс принялся безжалостно помыкать Лаки, словно она была не главным продюсером, а сопливой девчонкой из техперсонала. Если он так ведет себя на съемках, не раз думала Лаки, то вовсе не удивительно, что за ним закрепилась репутация тирана и самодура, но ничего с этим поделать она не могла. Пока не могла, но в перспективе Алекса, несомненно, ждал крупный скандал, хотя многие и считали его гением. Его режиссерские закидоны с ней не пройдут – это Лаки решила твердо.
 
   Тем временем набор актеров для «Соблазна» шел полным ходом, и Лаки была занята по горло. Лишь сегодня она выбралась в суд, чтобы оказать необходимую поддержку Стивену, который отчаянно в этом нуждался. О том, что в зале суда она столкнется и с Ленни, Лаки старалась не думать – эта встреча сулила ей мало приятного.
   Тревожными были ее мысли и когда она думала о Бриджит. Почему они с Карло так поспешно покинули Лос-Анджелес? Почему Бриджит так ужасно выглядела? Что вообще с ней происходит и где она сейчас?
   Впрочем, эту проблему Лаки могла решить сравнительно легко. Вскоре после вечеринки в честь свадьбы Бриджит она позвонила Буги, своему бывшему телохранителю, который, уйдя на покой, поселился на ферме в Орегоне.
   – Это важно, Буг, я чувствую, – сказала Лаки, разъяснив ему ситуацию. – Сделай это для меня, ладно? Я не могу довериться никому, кроме тебя, потому что… потому что это семейное дело.
   Она действительно полностью доверяла Буги, который оказал ей когда-то множество важных услуг и делом доказал свою преданность. Правда, он был уже в летах, но особо уговаривать старого детектива не пришлось: через несколько дней после их разговора Буги вылетел в Италию.
   Стив ждал Лаки у дверей зала для судебных заседаний.
   – Привет, дорогой, – сказала Лаки, целуя его в щеку. – Как дела?
   – Спасибо, неплохо, – кивнул Стивен, и Лаки внимательно посмотрела на него. В последнее время с ее сводным братом что-то происходило: он явно приободрился и держался ровно, спокойно, хотя и не оправился от своей потери окончательно. Лаки подозревала, что в его жизни появилась женщина, но кто она – об этом ей оставалось только догадываться, поскольку Стивен, естественно, не сказал ей ни слова.
   – Не торопись, – сказала она ему, кивнув собственным мыслям. – Времени у тебя хоть отбавляй.
   Стивен снова кивнул. Он понял, что она имела в виду, и Лаки ободряюще ему улыбнулась.
   «Но как я могу давать ему советы после того, как моя собственная семейная жизнь разбилась вдребезги?» – подумала она, глядя на брата.
   Заместителем окружного прокурора была Пенелопа Маккей – привлекательная женщина сорока с небольшим лет, очень энергичная и деловитая. Она произвела на Лаки хорошее впечатление, к тому же Стивен, хорошо ее знавший, сказал, что, несмотря на внешнее спокойствие и доброжелательность, Пенелопа умеет быть жесткой и последовательной.
   Когда Лаки и Стивен вошли в зал суда, Пенелопа кивнула ему, а Стив кивнул в ответ. Он знал, что сегодня его не будут приглашать на свидетельское место, поскольку в первый день слушаний стороны, как правило, только обменивались заявлениями.
   В зале были и родственники Мэри Лу – ее мать, тетка и двоюродные братья и сестры. Стивен не стал пробираться к ним – родные Мэри Лу заняли места в самом центре зала, он приветствовал их кивком. Стивен не решился взять с собой Кариоку, хотя ему, как юристу, было прекрасно известно, какое впечатление могло произвести на жюри присяжных ее появление.
   Стив, однако, считал, что девочке нечего делать в этом зале. Внимание газет и телевидения могло плохо подействовать на Карри, да и оглашение подробностей смерти матери было способно вновь травмировать ее психику.
   Определение состава присяжных заняло всю предыдущую неделю. Спецификой процесса диктовалась необходимость использования двух жюри – по одному для Тедди и для Милы, и Стивен поспешил занять место на первом ряду перед скамьей присяжных, чтобы удобнее было следить за ними. У него в этом отношении был наметанный глаз, и он мог заранее сказать, к какому решению будут склоняться члены жюри.
   Накануне Пенелопа Маккей известила Стивена о составе двух групп присяжных. Жюри, которому предстояло определить виновность Тедди, состояло из шести мужчин и шести женщин; три женщины и двое мужчин были темнокожими, одна из оставшихся женщин была азиаткой, а двое мужчин – американцами испанского происхождения. Остальные присяжные были белыми. Жюри Милы состояло в основном из женщин, в нем было только двое мужчин.
   Стив хорошо понимал, что, когда придет его черед давать свидетельские показания, он должен апеллировать главным образом к женщинам. Он не обманывал себя: именно умение правильно обратиться к женщинам, воззвать к их чувствительным натурам и даже сыграть на их подсознательном расположении к красивому, умному мужчине, каким он, без сомнения, был, и помогло ему добиться значительных успехов на адвокатском поприще. Поначалу, правда, Стивен не использовал возможностей своей внешности – этот прием казался ему слишком дешевым трюком, но сейчас он подумал: какого черта? Джерри Майерсон всегда учил его использовать любое оружие, какое только есть под рукой, и сейчас Стив собирался последовать его совету.
   Потому что, если бы убийц Мэри Лу оправдали, он никогда бы не простил себе, что не сделал всего, что было в его силах.
   До того как в зале появился судья, Стив все же успел подойти к родным Мэри Лу, чтобы перемолвиться с ними несколькими словами. Мать Мэри Лу плакала, не в силах держать себя в руках.
   – За что? – спросила она у зятя, сжимая в руках деревянную рамку с портретом дочери. – За что, Стив?!
   Бедная моя девочка!
   Но он не мог ей ничего сказать. Он сам тысячу раз задавал себе этот вопрос и не находил ответа.
 
   Когда ввели Милу, в зале суда наступила звенящая тишина. Все головы разом повернулись в ее сторону, и Мила с вызовом вздернула подбородок, на мгновение почувствовав себя звездой этого грандиозного шоу, но тут же снова опустила голову. Мейбелин настойчиво советовала ей не дерзить и постараться вызвать сочувствие присяжных. Именно поэтому, кстати, Мила была одета в свежую белую блузку с длинными рукавами, прямую синюю юбку до колен и дешевые мягкие туфли. Ее короткие волосы, приобретшие свой первоначальный темно-русый цвет, были тщательно приглажены, а лицо из-за отсутствия косметики казалось неестественно бледным.
   «Я знаю, у тебя будет совершенно идиотский вид, – сказала Мейбелин, – но тебе надо обмануть этих дураков присяжных. Поэтому никакой помады, никаких румян, никакой бижутерии. И не забудь сделать несчастное лицо – пусть думают, что ты – пай-девочка, которую изнасиловал богатенький черный подонок».
   И Мила последовала ее совету, хотя больше всего на свете ей хотелось послать все это сборище куда подальше. В особенности – судью и присяжных. Она считала, что у них нет никакого права судить ее.
   Продолжая держать голову опущенной, она исподтишка разглядывала зал. «Стадо ничтожных вонючек, которые явились поглазеть, – зло думала она. – Ну ничего, дайте мне только выйти отсюда, я вам покажу!»
   Что она им покажет, Мила додумать не успела.
   Уиллард Хоксмит, адвокат, тронул ее за рукав. От него так разило нафталиновыми шариками, что Милу едва не затошнило.
   – Чего? – спросила она агрессивно, отдергивая руку.
   – Улыбнись, – шепнул Уиллард.
   – Зачем? – так же шепотом ответила Мила. – Они же все меня ненавидят. Это несправедливый суд!
   На Тедди, который сидел всего в нескольких футах от нее, она даже не посмотрела. На что ей этот слюнтяй? Скоро он все равно отправится за решетку.
   И поделом. Он – ничтожество, жалкий трус!
 
   В Пенелопе Маккей было то, что Лаки называла стилем, поэтому она очень внимательно слушала, как заместительница окружного прокурора излагает обстоятельства дела. Одновременно она внимательно рассматривала присяжных. Стивен, прекрасно умевший читать по лицам, научил ее, на что следует в первую очередь обращать внимание, и Лаки напряженно ловила в глазах этих незнакомых людей выражение негодования, недоумения, недоверия. Потом она попыталась представить себя на их месте и выслушать обвинительную речь их ушами. На чьей стороне будет их сочувствие? Кого они сочтут виновным – темнокожего Тедди Вашингтона, сына богатого и знаменитого актера и шоумена, или Милу Капистани – ничем не выделяющуюся белую девушку, дочь скромной иммигрантки русского происхождения? А может, они вспомнят о безвинно погибшей Мэри Лу Беркли и о Ленни Голдене, который остался жив лишь благодаря счастливой случайности?
   Взгляд Лаки упал на обвиняемых. Тедди – темнокожий шестнадцатилетний паренек – казался напуганным и растерянным. Что касалось Милы Капистани, то тут у Лаки не было никаких сомнений – она была виновна. И Лаки вовсе не надо было дожидаться решения жюри, чтобы сказать это со всей определенностью. В худом, с острыми чертами, как у хорька, лице Милы, в ее лицемерно опущенных ресницах и бегающих глазках было столько ненависти, что Лаки стало не по себе. «Эта могла застрелить Мэри Лу даже не ради бриллиантового ожерелья, а просто так… – невольно подумалось ей. – Хладнокровно и безжалостно, в точности как рассказывал Ленни».
   Самой Лаки нисколько не было жаль ни Тедди, ни Милы. Первый был просто инфантильным подростком, безответственным и наивным. Что касалось Милы, то она только заслуживала того, чтобы ее надолго упрятали за решетку. Если же этого по каким-то причинам не произойдет…
   Что ж, кроме официального суда, существовало еще правосудие Сантанджело…

Глава 22

   В свои двадцать пять Дюк Браунинг был законченным психопатом. Среднего роста, худой, с кукольным, как у сестры, личиком, он выглядел моложе своих лет и казался просто улыбчивым, милым юношей – студентом колледжа или университета. Это впечатление еще усиливалось благодаря аккуратным серым брюкам и свитеру, какие носят учащиеся подготовительных факультетов, но наряд этот был просто маскировкой. С трудом закончив среднюю школу, Дюк решил, что с него хватит. С тех пор вся его жизнь была посвящена тому, чтобы получать как можно больше удовольствий. А с этим у него пока проблем не было. Все, чего ему хотелось, Дюк получал легко.
   Сейчас он сидел в украденной машине, припаркованной напротив особняка Прайса Вашингтона, и терпеливо ждал. Свой наблюдательный пост Дюк занял еще с раннего утра. Он видел, как уехал в суд Прайс, и даже подумал про себя, что у этого пижона, пожалуй, неплохой вкус. Дюк был искренне убежден, что черные парни, если только у них есть вкус и стиль, преуспевают в жизни гораздо больше, чем их белые собратья, а главное – умеют лучше проводить время.
   Они были лучшими танцорами, лучшими спортсменами и, как рассказывали Дюку знакомые девчонки, были гораздо горячее и неутомимее в постели. Если они не зазнавались, то с ними вполне можно было иметь дело.
   Достав их кармана баллончик спрея «Бинако», он пару раз прыснул им себе в рот, освежая дыхание.
   Чистота и свежесть были своеобразным пунктиком Дюка. Он пользовался «Бинако» каждый час и возил с собой зубную щетку, которой пользовался всякий раз после еды. Душ он старался принимать не реже трех раз в день – утром, в обед и перед вечерней прогулкой, а если позволяло время, то и на сон грядущий.
   Дважды в день он менял рубашки и носки, пользовался очищающими лосьонами и принимал специальный комплекс витаминов от угрей.
   Чистота в его глазах была сродни избранности.
   Вскоре после Прайса из дома вышла русская экономка, которую Дюк узнал по описанию сестры.
   Бедняжка Мейбелин все еще мариновалась в тюрьме в ожидании суда, но, как с удовлетворением подумал Дюк, даже там она времени зря не теряла. Дедушка Гарри назвал это «налаживанием полезных знакомств». По его мнению, в жизни это было самое важное. Важнее, чем деньги.
   Дедушка Гарри знал, что говорил. Он был широко известным и уважаемым в уголовном мире мошенником, промышлявшим манипуляциями с ценными бумагами, доверенностями и прочими финансовыми документами. Деньги он умел делать буквально из воздуха, и Дюк с Мейбелин успели кое-чему у него научиться.
   Родители Дюка и Мейбелин погибли в автокатастрофе, когда детям было по восемь лет. Дюк их почти не помнил, но по рассказам деда догадывался, что они были несколько эксцентричной парой. Достаточно было сказать, что они назвали его в честь Дюка Эллингтона, а Мейбелин – в честь известной парфюмерной компании. Впрочем, ни брат, ни сестра не имели ничего против своих имен, напротив, они им даже нравились.
   После гибели родителей воспитанием Дюка и Мейбелин вплотную занялся дедушка Гарри, к которому их отправили, как к законному опекуну. Это было чудесное время, которое отравляла им только Рени – вторая жена Гарри, «жадная сука на роликовых коньках», как они прозвали ее между собой. Мейбелин и Дюк ее просто ненавидели, а Рени платила им той же монетой.
   После безвременной кончины дедушки Гарри – он задохнулся, подавившись куском непрожаренной печенки, – они остались втроем в разваливающемся доме на Голливудских холмах, который достался им по наследству. Дюк и Мейбелин были абсолютно уверены, что у Рени нет на дом никаких прав, и решили избавиться от своей бабки. Дюк даже составил план, но Мейбелин все испортила своей дикой выходкой.
   При мысли об этом Дюк почувствовал такой гнев, что не сдержался и с силой ударил кулаком по рулю.
   Проклятая дура! Он научит ее контролировать себя и сдерживать свой неуправляемый бешеный темперамент! Он просто обязан преподать сестре урок, пока она не навлекла на себя и на него еще большую беду…
   Впрочем, он жалел сестру, которая попала в тюрьму. Ему очень не хватало Мейбелин. Они всегда все делали вместе, и только в тот день она его не дождалась. Каким местом она думала, когда собиралась заколоть Рени кухонным ножом? Нужно было спросить у него: вместе бы они точно отправили старуху к праотцам и так запутали бы концы, что их не распутал бы ни один самый хитрый коп.
   Увы, он слишком задержался с возвращением домой, после того как отбыл во Флориде срок за изнасилование. И теперь его маленькой сестренке грозило пожизненное заключение. Эх, если бы они обделали это дельце вместе, Мей точно не попалась бы!
   Выждав еще десять минут после ухода экономки, Дюк вышел из машины и не торопясь пересек улицу, Подойдя к парадной двери особняка Прайса, он огляделся по сторонам и нажал на кнопку электрического звонка.
   Дверь ему открыла Консуэлла – миловидная мексиканская горничная с округлым мягким животиком и пышным задом.
   – Доброе утро. Я из службы окружного прокурора, – вежливо сказал Дюк, взмахнув в воздухе поддельным удостоверением. – Меня прислали, чтобы забрать из комнаты Тедди Вашингтона кое-какие вещи, которые необходимы для следствия. Могу я войти, мисс?
   Консуэлла придирчиво оглядела улыбчивого, прилично одетого молодого человека и кивнула. В конце концов, он был официальным лицом, которого окружной прокурор уполномочил забрать какие-то вещи из комнаты Тедди.
   – Прошу вас, входите, – сказала она, пропуская его внутрь.
   Дюк не заставил просить себя дважды.

Глава 23

   Все утро Лаки проторчала в суде, но, как только судья объявил перерыв на обед, она помчалась в офис Алекса, чтобы принять участие в работе своей продюсерской группы по подбору актеров.
   У дверей в конференц-зал ее ненадолго задержала Лили – бывшая любовница, а ныне помощница и секретарша Алекса.
   – Они уже просмотрели семнадцать человек, – доверительно сообщила она. – Все, как на подбор, супермены и красавцы. Сейчас они прослушивают одного телевизионного актера, молодого, но очень перспективного.
   – Ну и как? Алексу хоть кто-нибудь понравился? – поинтересовалась Лаки.
   – Нет. – Лили покачала головой. – И босс очень недоволен. В отличие, кстати, от Венеры Марии, которая просто счастлива. Ты ведь знаешь, что она в последний момент решила сама читать со всеми претендентами?
   – Впервые слышу. – Пришел черед Лаки качать головой. – Интересно, как на это посмотрит Купер Тернер? – добавила она задумчиво. При всех своих достоинствах, муж Венеры был ревнив, не зря же когда-то он играл Отелло.
   – Не думаю, чтобы он был в восторге, – согласилась Лили, загадочно улыбаясь.
   Проникнув в конференц-зал, Лаки села рядом с Мэри – директором по подбору актерского состава.
   Алекс снял с ней уже пять фильмов и, по его же собственным словам, доверял Мэри как самому себе. Венера Мария, стоя в центре зала, разыгрывала один из эпизодов сценария на пару с молодым привлекательным актером.
   Заметив ее, Алекс поднял голову.
   – Как дела? – спросил он вполголоса.
   – Нормально, – так же тихо ответила Лаки.
   Когда молодой актер закончил чтение отрывка и, приняв свою порцию поздравлений с блестящей игрой и уверений в том, что его агента непременно известят о принятом решении, покинул зал, Алекс объявил перерыв.
   – У меня разыгралась жуткая мигрень, – пожаловался он. – Все эти актеры слишком молоды и слишком энергичны. Энтузиазм из них так и прет. У меня от них уже в глазах рябит.
   – Я пропустила что-нибудь интересное? – поинтересовалась Лаки.