Комарницкий Евгений. Эныч

   Генерал отводит от Степанчука взгляд, опасаясь, что не сумеет скрыть неприязнь.
   А может, Евсюков и не под колпаком вовсе, случайность…
   — Я считаю лейтенанта Евсюкова, — отвечает Плухову Степанчук, — одним из наиболее способных наших работников, потому и дал ему это задание.
   «Ну что? Съел? Старый пень. Небось теперь Волохонского в дятлы метишь?»
   Глаза майора перебегают с одного генеральского уха на другое. Плухов достает портсигар.
   — Что показал анализ экскрементов с самолета? Обнаружены там холерные палочки?
   — Нет, не обнаружены.
   Генерал в задумчивости разминает сигарету. Степанчук подходит к нему, щелкает зажигалкой.
   — Петр Сергеевич, я тут любопытное совпадение обнаружил.
   — Ну?
   «Баранку гну, — думает Степанчук. — Ишь, разлетелся на готовенькое, тетерев». И говорит:
   — На той же Кастагоновской, в том же доме и даже в том же подъезде загажена еще одна квартира под номером семьдесят три. Холерной палочки не обнаружено и там. Однако, мне пришла в голову мысль проверить кал из этой квартиры на предмет идентичности с предыдущим образцом.
   Генерал кривится.
   — Разумно ли это? Как испражнения из квартиры могли попасть в летящий самолет?
   — И все же я думаю, что экспертиза уместна, — говорит Степанчук. — Появление в разных, причем, в самых неподходящих местах большого количества человеческих экскрементов — да еще в один и тот же день — наводит на подозрение о взаимосвязи данных фактов.
   — Ты, стало быть, полагаешь, — усмехается генерал, — что все это сотворил один человек? Что-то в истории таких прецедентов не наблюдалось. Разве что Гулливер в нашей Лилипутии поднатужился.
   Майор, поскрипывая зубами, возвращается к столу.
   — Когда же будут готовы твои анализы на идентичность, Степанчук?
   Степанчук придвигает телефон, снимает трубку и набирает номер лаборатории.
   — Как дела? Кладет трубку.
   — Обещают поторопиться.
   …Стрелки настенных часов находятся на правой стороне циферблата. Плухов, помешивая резной мельхиоровой ложечкой кофе, рассуждает:
   — Завод у нас с тобой, Степанчук, самое уязвимое место. Несомненно, действует организованная группа хорошо обученных врагов. А насколько циничны методы их работы! И в каком только парнике они такую штуковину отрастили? Нет, без Штатов здесь дело не обошлось. Они на подобные выдумки мастера, хотя и изнутри — пустотелые. Итальяшки всякие или французишки — мелкота. У англичан тоже кишка тонка. Я их хорошо знаю. Еще с Австрии, с сорок пятого, знакомство пошло. Трусы они. Мы у них тогда думали вырвать хоть пару сотен изменников Родины. Для показательной расправы. Так они нас ими по уши завалили… А немцы? Ребята трудолюбивые, но туповаты. Они бы просто весь завод взорвали, и все. Еще японцы вроде бы остаются. Изобретательные головы, но не в области половых выкрутасов. Не их это профиль.
   Генерал отхлебывает кофе, ставит чашку.
   — Хорошо еще, про наш завод в ЦэКа не узнали. Вони не оберешься. Подлей-ка коньяку, Степанчук.
   Майор подливает.
   — Вони, Петр Сергеевич, у нас и без ЦэКа хватает. Прикрывает белесыми ресницами глаза.
   «Вот змей! Неужели допер? Кто-то, верно, в обкоме меня застучал!»
   Стучат в дверь. Входит широкоплечий, с маленькой головой, атлет. Это лейтенант Евсюков.
   — Разрешите доложить, товарищ генерал.
   — Докладывайте.
   — По распоряжению майора Степанчука… — головка Евсюкова чуть наклоняется в сторону Степанчука.
   — Знаю, лейтенант. Говорите о главном.
   — Гражданка Осипова утверждает, что после развода с мужем, имевшем место четырнадцать лет назад, не вступала с мужчинами в половые контакты. В медицинских документах записей о каких-либо венерических заболеваниях гражданки Осиповой до сегодняшнего дня не было. Родственников за границей, как она утверждает, не имеет и сама там никогда не бывала. Утверждает также, что за последние семь-восемь дней не употребляла в пищу ничего, кроме хлеба и воды, хотя по ее объему, этого не скажешь. Ссылается на то, что пенсии хватает якобы только на две-три недели. Вчера утром — точное время гражданка Осипова не помнит — она, приняв солнечную ванну, возвращалась домой со двора, где повстречала в подъезде своего соседа Энова, который ее толкнул. Далее Осипова заявляет, что по лестнице следом за Эновым — как ей показалось, догоняя его, — бежал гражданин в белом плаще с надвинутым на лицо капюшоном, который сорвал с Осиповой очки. Через минуту, когда практически ослепшая гражданка Осипова пыталась нащупать ногой следующую ступеньку с целью добраться до своей квартиры, кто-то напал на нее сзади и вошел с ней в половой контакт. Больше гражданка Осипова по существу данного дела сообщить ничего не может, так как потеряла сознание и пришла в себя только в венерологической больнице.
   Наступает молчание. Слышен напряженный ход часов.
   — Евсюков, вы свободны, — произносит, наконец, генерал. Евсюков уходит. Плухов неторопливо допивает свой кофе. Покручивает в руке ложечку.
   — Мне думается, Степанчук, что никакого контакта не было.
   — Это была инъекция, — соглашается майор, — тем более, что никаких следов мужского семени не обнаружено. Старая женщина, долгое время не имевшая интимных отношений, могла и ошибиться.
   — Наверняка ошиблась. Ну-ка, представьте мне досье на этого Энова.
   — Оно уже здесь, в сейфе.
   У генерала приподнимается бровь.
   — Владельцем загаженной квартиры на Кастагоновской, Петр Сергеевич, и является как раз Энов Эн Энович. А работает он, — Степанчук выдерживает паузу, — на чугунолитейном заводе.
   У генерала приподнимается вторая бровь.
   «Вот так-то, — думает майор Степанчук. — Это тебе не свиней пасти».
   Результаты экспертизы, говорящие об идентичности образцов кала, и группа содействия из Москвы прибывают с интервалом в четыре минуты.
   — Капитан Дельцин, — представляется среднего роста шатен с пронзительным взглядом.
   — Капитан Ландсгербис, — называет себя стоящий справа от Дельцина блондин. Брюнет, стоящий слева, говорит:
   — Джугашхурдия.
   Глаза генерала Плухова теплеют.
   — По чашечке кофе? — предлагает он. — Наверно, устали с дороги?
   — Спасибо, не надо кофе, — капитан Дельцин делает короткий отрицательный жест. — Товарищи мои действительно устали и не прочь немного отдохнуть, а мы с вами сейчас же приступаем к работе, генерал. Время торопит.
   Генерал нажимает на кнопку. Входит прапорщик.
   — Проводите людей в отведенные для отдыха помещения. Ландсгербис, Джугашхурдия и прапорщик выходят.
   — Хочу представить вам майора Степанчука. Он — мой первый заместитель.
   — Да-да. Мне это известно, — капитан поправляет галстук. — А что касается кофе, генерал, беру свои слова обратно.
   — Присаживайтесь, — Плухов указывает капитану на кресло. Садится сам неподалеку от него. Исподтишка поглядывает на Дельцина.
   «Шустер. Такому палец в рот не клади. Чувствуется железная хватка. Барабан знает, кого прислать. Ну и попрыгает у меня Степанчук».
   Степанчук разливает кофе. Думает: «Расселся. Хорек московский. Еще кофе его пои. Ладно. Посмотрим еще чья возьмет… Стоп! А Плухову-то в Центре не доверя-яют…»
   В течении получаса капитан Дельцин входит в курс дела, уточняя детали. Затем предлагает допросить Тульского.
   …Аркаша, лежа на боку, часто моргает. За спиной у него, вдоль тела, помещается скомканная арматура.
   — Снимали его с этой штуки еще в парке. Потом здесь, — поясняет Степанчук. — До половины она из зада выходит, дальше никак. Возвращается. Отбили гипс. Электросварку применить пока не решились. Попробуем после допроса.
   — С позиции научного материализма, — отмечает генерал, — здесь и на чугунолитейном заводе действуют одни и те же физические законы.
   Капитан Дельцин неопределенно кивает.
   — Приступайте, майор, — говорит Плухов.
   — Что же вы, гражданин Тульский, на статую полезли? — начинает допрос Степанчук. — В диссиденты записались? Или как?
   Аркаша моргает.
   — Плохо вам разве раньше жилось?.. Такой симпатичный молодой человек. Подстрижены. Не носите бороды. По-моему, в свое время и в институте учились? И даже, кажется на пятом курсе, поисками Дяди всерьез занялись?.. Нашли?
   Аркаша перестает моргать.
   — Родители у вас хорошие люди. Честные труженики, — продолжает майор. — Отец погиб на производстве, у станка. До сих пор на доске почета висит. Мать — неглупая женщина. Работает уборщицей в Трегубовском гастрономе.
   Глаза Аркаши наполняются влагой.
   — Может быть, вас кто-то обидел? Или неправильно понял?.. Почему вы не отвечаете?
   Майор склоняется над Аркашей. Дельцин смотрит на часы, это не ускользает от внимания Степанчука.
   — Не хочешь, значит, с нами на чистоту? Тогда придется поговорить с тобой по-другому.
   Он выходит и тут же возвращается с человеком, который накануне был прислонен к опоре под Парусами.
   — Знаешь его? — Степанчук тычет пальцем в Аркашу.
   — С ним вчера тот, которого фотографию вы мне показывали.
   — Что «тот, которого»?
   — Разговаривал. Ни с кем до этого словом не перемолвился. А этот болтун весь день по павильону ходил, как тот ему слово сказал, сразу ушел.
   Степанчук оскаливается.
   — Ты сказал «болтун». А о чем он болтал?
   — Про Гавайи упоминал. Про Гонконг. А еще о китайцах говорил, об американцах, — рассказывает человек-опора, — и жалел, что Гитлера нет.
   — Про Дядю упоминал?
   — Да, упоминал… Советовал на нем верхом кататься. Аркаша снова моргает.
   — А вы не помните, — вступает в разговор капитан Дельцин, — в связи с чем он это советовал?
   — Вот… тут… — мнется человек-опора. — Не то чтоб не помню, а шумно там, не все расслышишь.
   — О чем он еще говорил? — ^- задает вопрос Степанчук.
   — Разное. Об актерах что-то, писателях, стихи читал, о блокаде вспоминал, ругал космос, о шахматах говорил, о «Спартаке»…
   Плухов и Дельцин переглядываются. Пальцы генерала ломают сигарету. В глазах капитана зажигается огонек.
   — …о бабах… то есть, о женщинах говорил, по-иностранному тоже…
   — С кем? — справляется Степанчук. — Долго говорил?
   — Минуту, наверно. С очкариками какими-то.
   — На иностранцев похожи? — спрашивает Дельцин.
   — Похожи.
   — О чем он говорил с тем, — вмешивается Плухов, — который на фотографии?
   — О водке. О «Старорусской».
   — А может быть, о старой России? Прежний режим восхвалял?
   — Может быть. Но точно сказать не могу.
   — Тот, с фотографии, что сказал этому?
   — Дал какое-то указание. А потом, вечером, того милиция в вытрезвитель забрала.
   Генерал оглядывает коллег.
   — Есть еще вопросы?.. У вас, капитан? Дельцин делает отрицательный жест.
   — Ну, — говорит Степанчук «опоре», — до семи отдохнешь и — на пост.
   — Товарищ майор, не могу я столько. Голова болит. У столба все да у столба, — жалуется «опора».
   — Ты за что зарплату получаешь? — одергивает жалобщика Степанчук. Человек-опора исчезает.
   Майор склоняется к моргающему Тульскому, приподнимает за волосы голову. Тянет:
   — Хоро-ошую маскировку выбрал на случай прова-ала — ал-каш-дисссидент. Не-ет, вы-ышкой тут, милый, попахивает.
   Аркаша пускает слюни.
   — Что вы скажите, капитан? — обращается Плухов к Дель-цину.
   — Есть кое-какие соображения.
   — Майор Степанчук, продолжайте допрос. Протокол занесете ко мне, — распоряжается генерал.
   Степанчук распрямляется. Поскрипывает зубами.
   …Обгладывая цыплячье крылышко, генерал выслушивает соображения капитана Дельцина. Московский гость говорит не спеша. Тщательно пережевывая шашлык.
   — Итак, как видите, картина проясняется. Почерк проведения диверсии позволяет сделать вывод, что действует агентура ведущей западной империалистической державы, а именно Соединенных Штатов Америки.
   — Бесспорно. Я пришел к такому же выводу. Генерал облизывает кончик пальца.
   — Диверсии организованы на высоком техническом уровне, с использованием половых извращений, — продолжает, разрезав мясо и откладывая в сторону нож, Дельцин. — Диапазон действий широк. Цели: подрыв экономики города и страны, нанесение ущерба здоровью трудящихся, а также разрушение моральных устоев советских граждан посредством ведения антисоветской пропаганды и воздействия порнографией.
   — Разумно, — вставляет генерал.
   — Вражеская организация имеет резидента в Москве, о чем говорит факт прибытия к вам самолета с необычным грузом на борту. Отдельные провалы указывают на широкий масштаб проводимой операции.
   — Логично.
   — Спрашивается, почему противник избрал объектом своей деятельности ваш город?
   Генерал перестает есть.
   — Ну, во-первых, — Дельцин берет нож, — это важный стратегический и крупный промышленный центр страны. Во-вторых, используя трудности местного значения, враг рассчитывает вызвать среди населения вашего города беспорядки, так как здесь уже наблюдались волнения. — Дельцин смотрит на генерала. — Ведь у вас были волнения?
   Плухов достает платок, сморкается.
   Звонит телефон. Генерал вытирает платком пальцы, берет трубку. Докладывают об установлении наблюдения за объектом. Энов в вытрезвителе. Спит. Генерал просит проявить максимум внимания и осторожности.
   — Да, капитан, — говорит он Дельцину, — мы с вами были правы. Энов — птица высокого полета. Четвертый раз за полгода проделывает трюк с вытрезвителем.
   Дожевав крылышко, генерал запивает его ананасовым соком.
   — Слушаю вас, капитан, продолжайте.
   — Сейчас главное — не спугнуть Энова. Через него мы нащупаем связи с другими городами страны и выйдем на Москву…
   — Вот именно! — подхватывает Плухов. — А если поведем хитрую игру с резидентами, так выйдем и на западные центры. Узнаем, где у них производятся эти штуковины, закупим и ударим по их чугунолитейным заводам тем же оружием!
   — Не будем так далеко заглядывать в будущее, генерал. Дел пока хватает у нас и сегодня.
   Снова звонит телефон. Докладывают с чугунолитейного. За ночь сделан отвод от центральной трубы. В ближайшие часы завод обещают пустить. Генерал сообщает об этом Дельцину.
   — Прекрасно… Итак, — продолжает тот, дожевав последний кусок бастурмы, — наблюдение за квартирой, вытрезвителем и кафе установлено, спецохрана завода и других стратегически важных объектов усилена, в город с утра выйдут особые группы… А основную часть всей операции я беру на себя.
   Плухов согласно кивает.
   — Генерал, — Дельцин кладет вилку на серебряный поднос, — у вас есть салфетки?

3

   Раннее пасмурное утро. Дождь. Эныч и Кувякин выходят из ворот вытрезвителя. По асфальту бегут грязные струйки воды. Эныч без пиджака. Холодные капли попадают за воротник. Съежившийся Коля, отстав от Эныча на полшага, пошмыгивает носом.
   — Да, Эныч, дали мы вчера с тобой маху. Надо было последний пузырь у себя во дворе шлепнуть. Что ни говори, а родные стены всегда вытащат. А ведь говорил я себе: «Пора уходить, Коля…»
   Мутные струйки собираются в лужи, которых приятели не замечают. Изредка Энычу и Коле попадаются навстречу зонты и сумрачные лица прохожих.
   — Ну так что будем делать, Эныч? — спрашивает Коля. — Надо чего-то думать…
   — Думаю, — отвечает не оборачиваясь Эныч.
   Коля хмыкает, углубляясь в свои невеселые мысли. Через минуту спрашивает:
   — Ну как? Что придумал?
   Грузно ступая, Эныч продолжает свой путь.
   — Трупы мыть будешь? — предлагает он.
   — Там все забито. Туда к четырем утра подходить надо.
   — Тогда разгрузим вагон с цементом.
   — Да ты что, Эныч. Сдохнем.
   — Тогда не знаю, — говорит Эныч. — Думай сам.
   — Да… — Коля поднимает воротник своего пиджака. — Задача. Я, конечно, могу зайти к Володьке-солдату, но он мне не даст. Прижимистый он. Вот если бы кто-нибудь другой попросил… Например, ты. — Коля останавливается. — Слушай, Эныч, а это идея!
   Эныч продолжает идти. Коля разочарованно смотрит ему в спину.
   — Ну, может, тогда…
   — К солдату идем, — отчеканивает Эн Энович. Довольный Коля, идя вслед за другом, инструктирует того.
   — Солдат обычно у гаражей околачивается, — объясняет Коля. — А денег у него больше чем у Рокфеллера или даже Светки из винного. Ты, Эныч, у него пятерку стрельни. Нет, даже червонец. Да, лучше червонец — для начала большого пути.
   — А отдавать кто будет? — спрашивает Эн Энович.
   У Коли развязывается шнурок на ботинке. Поравнявшись спустя минуту с товарищем, он отвечает:
   — Не боись, Эныч. Я с автобазы шланг экспроприирую. Во-лодьке-солдату он для перевозки мебели нужен. Так что под шланг и занимай. Солдат тебя уважает.
   …Володьки возле гаражей нет. Приятелям подсказывают, что он торгует лосьоном и «тройным» на вокзале. Окрыленные надеждой на успех, друзья отправляются по указанному адресу.
   На вокзале, переступая через тела отдыхающих-ожидающих, они продвигаются в направлении заколоченного буфета. Однако солдата-спасителя на рабочем месте не оказывается. Коля и Эныч стоят потерянные. Неожиданно перед ними возникает немой. Мычит, отзывает за буфет. В проеме между обшарпанной сырой стенкой и досками буфета немой достает из кармана несколько самодельных перелистных календариков. Все они умещаются на ладони Эна Эновича. Коля с ленцой разглядывает фотографии усатого вождя-грузина в маршальском кителе, мальчиков и девочек, писающих неподалеку от какой-то раскоряченной башни, и ангела, стреляющего в испуганную даму со сладострастным лицом.
   Немой мычит, трясет вертикальным пальцем.
   — Тебе что, рубль нужен? — тупо глядя то на календарики, то на немого, спрашивает Эныч.
   Немой забирает товар, прячет, принимается усиленно жестикулировать. Лицо его обретает многозначительное выражение. Затем он поднимает большой палец к самому Колиному носу, и в руках у Кувякина оказывается календарик покрупнее. Большой палец сменяется тремя рядовыми. Коля неохотно переворачивает странички с голыми расплывшимися девицами. Продолжая мычать, торговец перемещает три пальца к глазам Эна Эновича, у которого по скулам начинают гулять желваки.
   — Чего размычался? МДАЗВОН, — прерывает Эныч гримасничанье.
   — Давай, парень, дуй отсюда, — говорит Коля.
   Немой выхватывает календарик и покидает проем. Его несостоявшиеся покупатели выходят следом. Коля предлагает поискать солдата на перроне.
   По залу тем временем разливается трель колокольчиков. Отдыхающие отрывают от пола сонные головы, ворочают ими, прислушиваются к непонятным веселым звукам. Женщина с грудным ребенком, сидящая на узлах у выкрашенной под мрамор колонны, окликает торопящегося к выходу немого:
   — Мужчина! Эй, мужчина, вы обронили что-то!
   — Пошла ты!.. — огрызается немой. Выбегает из зала, утягивая с собой волшебные звуки.
   Орет проснувшийся младенец. Кто-то поблизости заходится кашлем. В центре зала что-то громко падает. Головы отдыхающих возвращаются на места.
   Эн Энович и Коля стоят на перроне. Володьки-солдата здесь тоже не видно. Удаляется хвост пассажирского поезда. Мимо приятелей проходит носильщик, толкая пустую тележку. Останавливается рядом с ними, шутит:
   — Что, мужики, от поезда отстали? Ну, бабы ваши вам теперь дадут! Правда, не скоро.
   — Тебе хорошо смеяться, — вяло откликается Коля. — Вон румяный какой, наверно стакана два принял. Уж если ты такой доброхот, то помог бы людям здоровье поправить. Нам и лекарства всего-то по сто грамм…
   — Может быть, вас к гастроному подвезти? Тележка свободна.
   — Не до шуток, отец, — устало говорит Коля.
   — Ребята, вы местные? — к носильщику, Коле и Энычу подходит парень лет тридцати, в помятых брюках, небритый, с матерчатым чемоданом.
   — Ладно, папаша, чего стал, толкай свою тележку, — отправляет Коля носильщика. Поворачивается к подошедшему — Конечно, местные. А что ты хотел?
   — Да понимаешь, кореш, только что с поезда сошел, ничего не знаю, голова трещит… Где, что… Сейчас бы бутылек…
   — Да это, земеля, — оживляется Коля, — как два пальца. Было б на что.
   — Оставалась где-то синяя…
   Поставив чемодан, парень шарит по карманам. Глаза его красны, лицо болезненно кривится. Коля заинтересованно наблюдает за действиями «земели». Эныч посапывает.
   — Вот, — парень наконец извлекает из заднего кармана брюк скомканную бумажку. — Последняя пока пятерка. В дороге картишками баловался. Поначалу фартило, а к утру все спустил.
   — Бывает, — сочувствует Коля, хлопая его по плечу. — Деньги — сор. Ну ладно, пошли. Сейчас пузырь построим.
   Коля ведет Эныча и нового знакомого вдоль перрона.
   — Так быстрее к магазину выйдем, — поясняет он. — А у нас, земеля, тоже своя история. Нас вчера в вытрезвяк загребли. Только что оттуда. С Эныча там пиджак сняли, сволочи, а у меня пятьдесят родных увели.
   — Пятьдесят родных у тебя в прошлый раз сперли, — уточняет Эныч.
   — Ах, да, — спохватывается Коля. — В этот раз семьдесят с небольшим. И часы «Полет».
   — Мусоров терпеть не могу, — заявляет «земеля». — Всю жизнь мне поломали, гады.
   В носы путешественникам ударяет зловоние. Они подходят к небольшому желтому зданию общественного туалета. У входа под буквой «М» переминается с ноги на ногу тощий старик.
   — Сынки! — окликает он компанию. — Сынки-и! Вы не сюда? Сюда не ходите! Тут грабють и убивають!
   Эныч в задумчивости останавливается. Чешет спину.
   — Совсем забыл. По-большому хочется.
   — Да и меня подпирает, — солидаризуется с Энычем «земеля». — В поезде не успел.
   — Тогда и я по-маленькому, — подхватывает Коля. Приятели заходят в уборную. Старик спешит за ними. Приговаривает:
   — Ой, как хорошо. А то я один боялся. Тут и деньги отбирають и убивають.
   — А много у тебя денег, старик? — спрашивает Коля, приступая к своему делу. — Миллион будет?
   — Ох, сынок, — старик перебирается к дальнему писсуару. — Откуда?.. Вам бы все шутки…
   — Так чего ж ты боишься? — Коля заканчивает процедуру. Читает надписи на стене.
   Эн Энович чинно восседает над эмалированной дырой. Рядом с ним покряхтывает «земеля».
   — Тебя как звать-то? — спрашивает Эн Энович.
   — Геной.
   — Меня Энычем.
   — А меня Николаем, — говорит Коля. Идет вдоль стены, находя и читая новые надписи.
   — Что? — спрашивает Гена. — Интересно пишут?
   — А, дядьня на постном масле! Воды много.
   — А вот в лагере, где я был, — вспоминает Гена, — с душой сортиры расписывали. Прямо Третьяковская галерея. Тебе, Николай, оттуда и выходить не захотелось бы.
   Из угла выбирается старикашка.
   — Ой, и шутники вы, ребятки. Весело с вами. Сразу видно, порядочные люди. Я тоже посмеяться люблю. Да кто не любит! Шутка жить помогает.
   С шумом срабатывает автоматический спуск воды. Гена успевает выпрыгнуть со своего места. Эныч продолжает сидеть — по колено в пенящейся воде.
   — Ох ты, Дядя, беда-то какая! — всплескивает руками старик. — Чуть не по пояс намок. А брюки, так все насквозь. Хорошо, хоть рубашку повыше задрал. Вот она, техника. Совсем Дядю забыли. Что ж теперь делать-то будешь?
   Глаза Эныча наливаются кровью.
   — Убью, — говорит он тяжелым голосом. — Пошел в ДЗУ отсюда. Часто перебирая тощими ножками, старик покидает уборную.
   Эныч встает, застегивает штаны.
   — Ничего, Эныч, — говорит Коля. — Не беда. Все равно дождик… Гена, ты по какой статье тянул?
   — Да по двести шестой. Часть вторая.
   — А-а, хулиганка, знакомое дело. Всех гребут за одно и то же. Сколько отбухал?
   Гена поднимает с цементного пола свой чемодан.
   — Трояк отмотал. Компания выходит на улицу.
   — Я прямиком оттуда, — рассказывает Гена. — Ехал нормально, всю дорогу проводницу трахал, как полагается. Потом черт дернул за сику сесть, а эта шантрапа мухлевала. В лагере за такое на месте опустили бы. А тут что скажешь? С поезда выкинут на ходу. Да и не прекратишь. Вот и продул полкуска… Ладно. Дядек с ними. Как пришли, так и ушли.
   — А сюда чего занесло? — интересуется Коля.
   — Кореш дал адрес одной бабы. Побуду у ней чуток, оклемаюсь и — в родные края.
   В глазах у Гены вспыхивает искорка. Гаснет. Он крепче сжимает ручку чемодана.
   Дождь прекратился. Светлеет небо. Несмело проклевывается солнце. Эныч, Коля и Гена пересекают привокзальную площадь. В центре площади, у розового памятника основателю государства, собрался народ. До приятелей долетают отчаянные женские крики. Свистит милиционер.
   — Что там могло произойти? — говорит Гена.
   — А-а!.. Какая разница, — отмахивается Коля. — Там всегда что-нибудь происходит. Подрался кто-то. Пошли скорее. Труба трубит.
   Коля выходит из магазина. Карман его оттопырен.
   — Звереет Светка, — говорит он. — Еле выпросил. Пришлось два рубля добавлять. Уперлась, и все тут. Семь, говорит, и точка. Что ж, думаю, надо выручать парня.
   — Ну, ведите. Вам виднее, гле лучше вмазать.
   Гена посматривает на Колю, на Эныча, ждет решения. К магазину приближаются Семен и Михеич.
   — Здорово, ребята!.. Привет, мальчики! Как жизнь? — говорят они. У Семена на щеке синяк. У Михеича — сверток под мышкой.
   — Нормально, — отвечает Коля, прищуривается. — Что, тоже за горючим? А ну-ка, друзья, гоните вчерашний должок!