Комарницкий Евгений. Эныч

   — Да, моя крошка, есть такой грешок. Забавная тут у нас с тобой комбинация вырисовывается.
   — Ты так изменилась, бабушка.
   Шапочка присаживается на край постели. Ставит корзинку, снимает сандалики.
   — Ножки устали. Очень уж я к тебе сегодня торопилась, ба-бульция.
   — Ты тоже изменилась. Барышней стала.
   — А ушки у тебя почему такие большие? — заалевшая Красная Шапочка трогает пальчиком ухо волка.
   — Это чтобы тебя лучше слышать, птичка моя, — псевдобабушка гладит лапой розовые коленки девочки.
   — А глазки? — спрашивает любознательная Красная Шапочка. Снимает шапочку.
   — Чтобы лучше видеть тебя, клубничка моя, — лапа поднимается выше. Красная Шапочка расстегивает пуговицу на платьице, двигает худенькими плечиками.
   — А какой у тебя большой рот! Зачем тебе такой?
   — Это чтоб… — волк сглатывает слюну, — горячо целовать тебя, дорогая моя, любимая.
   Пальчик Шапочки упирается в одеяло, приподнявшееся холмом посредине постели.
   — А это?.. — дыхание девочки становится прерывистым. — Что это?
   — А это, — облизывает свои толстые губы волк, — это свет моей жизни, грех души моей, огонь моих чресел, — подарок для тебя, ненаглядная моя, единственная!..
   Разбрасывая в разные стороны крохотных полированных болванчиков, волк откидывает одеяло. Радостно вскрикнув, Красная Шапочка принимается стягивать с себя платьице. Под платьицем оказываются зеленые трусики с вышитым на них малиновой вязью именем «Лолита».
   Ударом когтя волк разрывает трусики в клочья и подминает под себя не успевшую стащить с головы платьице соблазнительную нимфетку.
   — Провокация! Вредительство! — надсаживается в центре зала назвавшийся Разбулатовым зритель. — Остановите сеанс! Включите свет!
   — А прикольный мультец, — Коля толкает Эныча локтем. — Наверняка западный. И как только наши этот момент не вырезали?
   Волк и Красная Шапочка меняют в постели позицию. Продолжают функционировать среди порхающих в засушенном танце бабочек-конфетти.
   — Кто это сделал?! Всех под суд! — выплясывают руки вскочившего с места Разбулатова. — Подать сюда администрацию! До самого Курносова дойду! Под расстрел пойдете! Я за всеми давно слежу!..
   Голос у Разбулатова срывается. Еще какое-то время он яростно рубит воздух, затем начинает пробираться через ряды кресел к светящемуся оконцу киноаппаратной. Под ногами Разбулатова пищат юные зрители. С экрана его настигают причмокивания, вздохи и стоны: у волка с Лолитой-Шапочкой французская любовь.
   Гена встает и на гнущихся и дрожащих ногах направляется прочь из зала. В руке его болтается машинально прихваченный чемодан.
   — Ну что, Ген, пошел? Давай только скорей возвращайся, — говорит, не отрываясь от происходящего на экране, Кувякин. — Интересно ведь!
   Разбулатов достигает последнего ряда кресел. Оттолкнувшись от чьих-то плеч, со всхлипыванием и клекотом грудью кидается на оконце-амбразуру. Зал погружается во мрак. Нарастающий плач детей заглушает сладострастные излияния звуковых колонок. Разбулатов, в свою очередь, перекрывает все вместе взятые звуки внезапно вернувшимся к нему голосом:
   — Мать вашу так!!!
   …В фойе светло и просторно. Со стен жизнерадостно поглядывают звезды советского кинематографа. Блестят глянцевые анонсы и мраморный пол, белеют известковые колонны. С лестницы, ведущей вниз, к туалетам, доносится крик билетерши:
   — Жора! Жора! Киномеханик! Скорее же! Там у вас что-то случилось! Жора! Ну Жора же!
   Слышны торопливые шаги. С лестницы в фойе, застегивая на бегу ремень, влетает запыхавшийся киномеханик Жора. Скользит по мрамору и скрывается за дверью с надписью «Посторонним вход воспрещен». В то же мгновение приоткрывается дверь кинозала. В фойе протискивается Гена с чемоданом, крадется вдоль фотографий и анонсов по направлению к выходу. Из-за дальней колонны появляется Ландсгербис. С удивлением наблюдает за поведением Гены. Следует за ним. Гена оборачивается, но не останавливается, а, наоборот, ускоряет шаг. Ландсгербис негромко окликает его:
   — Сокол!
   Гена бросает чемодан и переходит на бег.
   — Сокол!
   — Нет! Не правильно! Я в такие игры не играю!
   Гена выбегает на улицу. Ландсгербис, наморщив лоб, стоит у стеклянных дверей. «Сокол» мечется на трамвайной остановке, затем бежит к стоянке такси…
   Распахивая дверцу машины, «Сокол», он же капитан Дельцин, выпаливает:
   — В аэропорт. К чертовой бабушке! Плачу втройне!
   — Ив оба конца, — говорит водитель. — Деньги на бочку. Дельцин бросает на сиденье к шоферу пятидесятирублевую купюру, делает резкий жест рукой.
   — Гони!
   Машина срывается с места, давит у остывшей асфальтовой кучи двух замечтавшихся голубей и мчит по трамвайным рельсам, вздымая пыльные облака.
   Опираясь на пульт костяшками пальцев, стоит, наклонившись, генерал. Его взгляд направлен в одну точку. Перед Плуховым — кучка раздавленных окурков. Он в задумчивости.
   У стола, потирая лоб, просматривает свои записи Ландсгербис.
   Нервно подергивая усами ходит по комнате Джугашхурдия, время от времени поглядывая на генерала.
   — Тридцатый… Тридцатый… Жду сообщений… Двадцать второй… Двадцать второй… — вызывает на связь группы Степанчук.
   — Говорит тридцатый, — звучит из динамика. — Машина с «Соколом» выехала на Варнаковское шоссе. Движется в сторону аэропорта.
   — Состояние четыре! — командует Степанчук. — Не упустите сигнала от «Сокола»!
   Проследив за взглядом генерала, Джугашхурдия останавливается у стола и говорит Плухову:
   — Зачэм вы рассматрываэтэ окуркы? Надо что-то прэдпрыны-мат.
   Генерал выпрямляется. Убирает руки в карманы. Смотрит на Ландсгербиса.
   — А что вы, товарищ Ландсгербис, думаете по этому поводу? Вы — как очевидец?
   Ландсгербис ручкой, в форме скрипичного ключа, делает новую запись в книжечке.
   — Данная экстраординарная ситуация получена путем сложной комбинационной игры. Предпочту не делать скоропалительных выводов. Касательно Дельцина замечу, что за время многолетней совместной работы не наблюдал за ним каких-либо отклонений при выполнении служебного долга.
   Ландсгербис посасывает колпачок авторучки.
   — Ясно, — говорит генерал, пощипывая мочку уха. Пододвигается к Степанчуку.
   — Ясност прэдполагаэт дэйствиа, — ворочает усами Джугашхурдия. — Ваш Чугун наносыт странэ нэвосполнымыэ потэры. Он угрожаэт государствэнным ынтэрэсам страны. С этым пора кончат.
   Генерал покусывает нижнюю губу.
   — Майор Степанчук! Что скажете вы?
   — Девятый… Девятый… — продолжает вызов групп Степанчук.
   — Майор Степанчук! Я к вам обращаюсь!
   — Я слушаю, товарищ генерал.
   — Что вы слушаете?
   — Вас, товарищ генерал.
   — Я спросил ваше мнение. У вас есть еще свое мнение?
   — Мое мнение целиком совпадает с мнением товарищей из Москвы, — Степанчук громко щелкает тумблером.
   «На-ка, выкуси мое мнение», — думает он. Опускает голову к пульту и продолжает:
   — Я только хотел добавить, что данная экстраординарная ситуация угрожает не только интересам всей страны.
   «Свалились на шею два недоноска столичных — хмырь болотный и ишак карабахский».
   Лицо генерала темнеет. Он стискивает зубы. Давят тяжелые мысли. Грозит в любую минуту заныть старая рана. «Да, понятно… Все, конечно, сразу в кусты. В кустах-то оно спокойнее. Хорошо в кустах. А мне, значит, решение принимать… Прислал мне помощников Барабан! Один какие-то кренделя выписывает, второй только губами чмокает, а третий вообще чокнутый и лыка не вяжет. Степанчук, вражина, всегда мне рад ножку подставить. Надо будет ему работенку погрязнее дать, да потуже, да чтоб ответственности побольше. И спать не давать. В крайнем случае все свалю на него, и никакой Борисов, никакой даже Молекула ему не помогут… А что делать сейчас? Брать Чугуна или не брать? Звонить Барабану?.. Нет, это отпадает — себе дороже. Надо решить сейчас. Самому… Вот черт! Так брать или не брать? Если Барабану сейчас звонить, то…»
   — Итак, товарищи, — произносит генерал, доставая портсигар, — ситуация сложилась критическая. Дальнейшие действия врага предусмотреть практически невозможно. Исходя из данной обстановки, считаю необходимым изолировать ядро вражеской группировки, действующей в нашем городе. Если существенных возражений у вас не имеется, то Чугуна и Кувякина будем брать. По возможности — бесшумно. Возражения есть?
   Расположившиеся за столом Ландсгербис и Джугашхурдия молчат. Генерал поворачивается к Степанчуку.
   — Возражений, как вижу, не имеется. В таком случае, майор, приступайте к разработке и проведению операции захвата.
   Генерал зажигает спичку, прикуривает.
   — Есть, Петр Сергеевич, — встает клацая челюстями Степанчук.
   Гудит зуммер.
   — Говорит девятый. Группа Чугуна движется в сторону консервного завода. Контактов за последние полчаса не наблюдалось.

5

   — Слинял твой земеля, — говорит Эн Энович, переступая через сточную канаву. — ДЗУ-ДЗОЙ накрылся.
   — Сказать по правде, он мне сразу не понравился, вот ей Дядя! Мешочник какой-то. Помнишь, как он за свой чемодан трясся? Гусь!.. Ну, ничего, — вынув стакан из кармана, продувает его Коля. — Если Константиныч на смене, то не все еще потеряно. Наберем на его жестяночке консервов, сплавим их, и все будет в ажуре. Как говорится в библии, Эныч: хорошо, когда хорошо — хорошо…
   — Далеко еще топать?
   — Да уже пришли. Во-он за бараками труба дымит, видишь?
   Оставшуюся часть пути друзья преодолевают молча. У проходной просят вахтера позвонить и вызвать Игоря Константиновича — пожарного.
   Минут через десять появившийся на проходной Константиныч приветствует гостей, а затем, взмахнув рукой, ведет за собой длинными полутемными коридорами. В одном из коридорных тупичков он открывает обитую жестью дверь. В комнате — кровать с панцирной сеткой, стол и несколько табуреток. На стенах — противопожарные плакаты. Они же — на подоконнике и на полу.
   Пожарный Константиныч основательно пьян и потому особенно радушен.
   — Давненько, давненько ты ко мне не заглядывал, — говорит он козлиным голосом. — Частенько я тебя вспоминал, Николай. Настоящая дружба, дружище, не ржавеет, не горит и не тонет…
   Голова Константиныча с коротко остриженными светлыми волосами тычется в Колин подбородок. Пожарный обнимает старого знакомого.
   — Спасибо, что пришел. Молодец, что дружка привел… О! Даже стакан принес!
   Константиныч отступает, утирает рукавом наполнившиеся слезами глаза.
   — Ну, порадовал, порадовал!
   Он становится на четвереньки и скрывается под столом. Минуты через четыре вылезает с противоположной стороны с танцующей в его руках трехлитровой банкой с наполовину заполненной прозрачной жидкостью.
   — Это что? Спирт?! — Коля подхватывает банку, нюхает и, поставив ее на стол, победно вскидывает руки. Пожарный, вылезая, спиной приподнимает край стола.
   — Порадовал, порадовал…
   Банка скользит по наклонной плоскости. Коля обеими руками хватает ее и прижимает к груди.
   — Да что ж ты делаешь, Апостол?! Разобьешь ведь!
   — Ну и что? — плюхается на табуретку апостол Константиныч. — Я для друзей все могу. Подумаешь, спирт! Садись, ребята! Там под шкафом консервы мясные, олимпийские. Давай их на стол!.. Мы эти консервы для Москвы делаем. Сам Господь Дядя, язык проглотит. Наливай, Коля, наливай. А ты, друг, ножичком поработай… Говоря по совести, в них разную химию набивают, в основном дрянь всякую — азот и серу… Но — вкусно. А главное как поешь, так только изжогой страдаешь, и все. Вы пейте, пейте, ребята. На меня не смотрите. В меня больше не лезет…
   — А вода есть? — спрашивает Коля, снимая полиэтиленовую крышку с банки.
   — Чего нет, того нет, — разводит руками Константиныч. — Сменщик графин разбил, бульбаш безрукий.
   — Обойдемся, — говорит Эныч. — Не графья.
   — Не графья, — соглашается Коля, с усмешкой поглядывая на пьющего Эныча.
   Поставив стакан, Эныч поддевает лезвием ножа бурый кусок. Коля зажмуривается и выпивает свою дозу. Отыскав наощупь консервную банку, хватает липкий шмат и жадно его ест.
   — Закусывайте, ребята, закусывайте как следует. В здоровом теле — здоровый нюх!.. А спиртянский я выменял на химкомбинате. Мне его тамошний пожарный-грек вынес, Харитон Гавриилыч. Душа-человек. Бывший, кстати, доцент-экономик. Благодаря ему мы с вами и пьем… Химкомбинат — секретный. Три ряда колючей проволоки под напряжением, вышки и сирены кругом всякие понатыканы, телекамеры стоят. И все прочее. Говорят, он на сорок этажей под землю уходит. Какую-то там бактерию выводят. У них и метро свое есть, аж до Москвы тянется. Поэтому мы в трамваях и ездим… Плесни и мне, пожалуй, Коля.
   Константиныч маленькими руками чешет мясистый грушевидный нос.
   — А у нас одни неприятности с Энычем, — говорит, наливая, Коля. — Со вчерашнего дня полоса пошла. Нет, у меня даже пораньше… Да что теперь говорить, надо было сразу к тебе идти. Скажи, Эныч?
   — Мимо не налей, — говорит Эныч.
   …В ста шагах от бетонной ограды, окружающей консервный завод, стоит на пригорке под развесистым кленом темно-серая «Волга». Между заводом и машиной — пустырь. В салоне автомобиля четверо.
   — Ведите антенну вдоль второго этажа административного корпуса, — командует майор Степанчук. С заднего сиденья раздается негромкое жужжание. Чуть потрескивает динамик. Затем слышны голоса:
   — Я уже и СПИД три раза перенесла… Ничего не могу поделать. Только зимой… Три года без отпуска… Не мешайте работать.
   — Не то, — говорит Степанчук. — Дальше.
   — И дубленку сразу и югославские туфли. Я померила — туфли малы, дубленка велика… Ой, девочки, сказка! Внутри начинка такая вкусная!.. Кобыла здоровая. А Всеволод Дмитриевич, зам главного инженера…
   — Дальше.
   — Подлецы. Тысячами воруют — им ничего. А лимитчице за банку консервов матку с корнем вырывают… Куда только органы смотрят?
   — Это окно на заметку. Дальше.
   — Две мало. Две пятьсот… Две пятьсот не могу. Много… Отчего же много? (Хлопает дверь.) Вы по какому вопросу?
   — Не то. Подождите минутку, — Степанчук оборачивается. — Евсюков, вы не напутали с планом завода?
   — Нет, товарищ майор.
   — А не могли пожарных переселить на другой этаж?
   — Я уточнял.
   — Продолжайте поиск, лейтенант Сычев. Жужжание усиливается. Оживает динамик.
   — Отложите десять бараньих туш. Что? Что? Консервы? Радиоактивные? Сухим пайком в пионерский лагерь.
   — Дальше. Что вы на этом застряли!
   — …с метровыми хвостами крысье в мясорубках перемалывается…
   — Вот здесь остановитесь, — Степанчук настораживается.
   — У нас на чугунке тоже крысы. Ну что, добьем?
   — Они, — говорит Степанчук.
   — Конвейеры в цехах никогда не моют. Крысы — на конвейеры, как мухи на мед. На кнопку нажмут, и тех в мясорубку тащит. Потом химию запускают. В мясорубке все перемешивается — вот и готово. Так на всех заводах.
   — Это пожарный, — констатирует Степанчук.
   — Да хватит тебе, Константиныч, нашел тему: крысы, да крысы. Тьфу!.. А вот спирт у тебя мировецкий, забористый. Как бы еще раздобыть?
   — А это Кувякин.
   — Что-нибудь да придумаем, Коля. Ты не волнуйся. Пожалуй, мы щас с вами к Толику Волчаку на Невку за эссенцией сходим. Не хуже спирта вещь. Дай только срок.
   — Срок дадим, — обещает майор Степанчук. — Куда ты денешься.
   — Тогда пошли. Чего резину тянуть!
   — Чугун, — говорит майор. — Распоряжается. Евсюков, у вас все готово?
   — Оцепление поставлено, — докладывает Евсюков. — Перекрыты все подземные коммуникации, связывающие завод с городом. Наблюдение с воздуха установлено. Машины на местах. На территории завода группа старшего лейтенанта Бурцева. Связь с ними осуществляется через спутниковую систему-невидимку «Союз-Агамемнон».
   Динамик какое-то время безмолвствует. Потом что-то гремит, падает, разбивается. Слышна ругань. Шаги. Скрипит дверь. Шаги стихают.
   — Отключайте прибор, лейтенант Сычев. Евсюков, давайте команду.
   — Восьмой, семнадцатый, тридцать пятый! — говорит Евсюков в микрофон. — Готовность номер один!
   Степанчук сжимает челюсти, постукивает пальцами по сиденью.
   По территории завода передвигается пожарный Константиныч. Голову его украшает синяя фуражка с золотистой кокардой. Тело покачивается из стороны в сторону. На вытянутых руках он несет огнетушитель. За Константинычем, выписывая ногами замысловатые кренделя, следует на небольшом расстоянии Коля Кувякин. Лицо его расплыто в довольной улыбке. Трудно подымая стопы, замыкает шествие Эныч. Процессия движется вдоль свежевырытой траншеи. Проходя мимо сидящих на краю рва солдат-осетинов, Коля отдает им честь.
   — Здравствуйте, товарищи грузины! Поздравляем вас с успешно вырытой ямой!
   Осетины молчат.
   — Почему не слышу криков «ура»? И одеты не по форме!
   — Уходи, пока не убили, — цедит сквозь зубы свирепого вида сержант с густыми сросшимися бровями.
   Коля ускоряет движение. Поднимается вслед за Константинычем на эстакаду. Шумно сопя, туда же взбирается Эныч.
   — Никак на пожар собрались?! — слышен девичий голос с проезжающего мимо электрокара. — А что же огнетушитель только один? Остальные пропили, что ли?!
   — Нет, не пропили, мы банку просто разбили, в чем эссенцию нести? — объясняет Коля свернувшему за угол электрокару. — Я, дорогуша, антифриз в огнетушителях с базы выносил…
   Надвинувшийся на Колю Эныч слегка подпихивает его.
   — Ну чего раскрылетился? Давай топай.
   — Не отставайте, ребята! — предупреждает Константиныч. — А то потеряетесь. У нас здесь полный Хорст Вессель.
   Константиныч наваливается на железную дверь. Дверь скрежещет, впуская приятелей в цех. Коля зажимает нос пальцами, Эныч морщится.
   — Вот это да! — говорит Коля с французским прононсом. — Как у черта под мышкой!
   — Это еще что! Ты в соседний бы цех заглянул, где лимитчики с вьетнамцами прописку отрабатывают. Человек там на ногах и минуты не устоит. Как-нибудь я вас туда проведу.
   Цех, по которому идут приятели, наполнен разнообразными звуками. Здесь собрались гудение, скрежет, лязганье, вой, дребезжание и полный комплект стуков. Коля и Эныч вслед за пожарным лавируют меж уродливых громадных машин, подпрыгивающих и дергающихся в конвульсиях, меж деревянных столбов, подпирающих потолок, пролезают под галереей конвейеров, по которым ползут кровоточащие обрубки диковинных животных, скользят по лужам растекшегося машинного масла, задевают ногами за банки, металлические пруты, резиновые обрезки и обломки костей.
   — Вы меня здесь подождите! Возле распределительного щита! — кричит в ухо Коле Константиныч. — Только рубильник не трогайте!
   — Что?! Рубильник?! — не понимает Коля. Машет рукой. — Иди!
   — Что?! — не понимает Константиныч. Тоже машет рукой. — Стойте здесь! Никуда не ходите!
   Константиныч вместе с огнетушителем растворяется в темном провале. Коля и Эныч усаживаются на кучу промасленных телогреек. Сидят пять минут. Потом Коля не выдерживает, кричит Энычу:
   — Пойду! Проверю! Что! Он! Там делает!
   Подходит к провалу. Видит крутую железную лестницу. Берется за перила и спускается в темноту.
   Слабеет машинный гул. Коля идет, перебирая руками по шершавой стене. С трудом отрывает подошвы башмаков от липкого пола. Замечает впереди огонек. Вскоре огонек разрастается и позволяет Коле увидеть Константйныча, держащего в руке импровизированный факел, состоящий из палки и масляной ветоши. Другой рукой Константиныч приподнимает проволочную сетку и, отогнув, лезет в образовавшуюся щель. Тащит за собой огнетушитель. Поскальзывается и падает за сеткой. Звенит стекло.
   — Эй, Константиныч! — окликает пожарного Коля, приближаясь к сетке. — Опять банку раскокал? Чего ты там?..
   В этот момент раздается хлопок, и к потолку устремляются голубоватые языки пламени.
   — Эй, эй!.. Апостол!.. — отпрыгивает от сетки Коля. — Ты полегче! Так и пожар устроишь! Давай быстрей вылезай!
   Зацепившийся штаниной за проволоку, Константиныч пытается подняться.
   — Коля! Дружище! Помоги! — козлиный голос Константйныча полон ужаса.
   Подбежавший к ограждению Коля тянет на себя сопротивляющуюся сетку и протягивает другу руку. Раздается еще один хлопок, погромче, и вырвавшиеся Из-за проволоки языки пламени опаляют ему лицо.
   — Помоги!! — орет объятый пламенем Константиныч. Потом булькает.
   У Кувякина загорается рукав пиджака. Сбивая с себя пламя, Коля бежит к лестнице. Оглянувшись, видит, что его преследует огненный ручеек, попеременно делающийся то желтым, то красным, то голубым, то оранжевым. Ручеек расширяется. Колины волосы встают дыбом. Добежав до лестницы, по которой пляшут всполохи пламени, он вихрем взлетает наверх. Эныч, по-прежнему сидящий с задумчивым видом на телогрейках, шевелит губами и смотрит на машины.
   — А-а-а!! — кричит Коля. Эныч не слышит. Коля подскакивает к нему, трясет за плечо, орет в самое ухо:
   — Рвем когти, Эныч!! Пожа-ар!!
   Эн Энович подымается. На его лице написано недоумение.
   — Чего ты? — говорит он.
   Коля беззвучно открывает рот. Его подрагивающая рука указывает в сторону провала. Эн Энович поворачивает голову. Из подвала вылетают клубы дыма. Эныч возвращает взгляд на прежнее место. Коли нет. Эныч снова глядит на провал. Сквозь дым пробиваются крупные искры.
   — А Константиныч куда подевался? — произносит Эн Энович. Вертит головой и обнаруживает стремительно бегущего вдоль конвейера Кувякина. Коля несется огромными скачками, перепрыгивая через груды костей, банок, тряпок.
   — Э-эны-ыч!! Вли-ипли-и!! — вопит Коля, стрелой пролетая мимо оторопевшего Эныча и пропадая из виду. Эныч замечает перебегающих от машины к машине людей. Они окружают его. Вырывающийся из провала дым окутывает Эна Эновича. Он чихает, кашляет и чувствует на себе несколько крепкоосьминожи-стых рук.
   — Уйди!! — ревет Эныч. — Зашибу!!
   Начинает работать корпусом и кулаками. Руки-щупальцы, державшие Эныча, отпускают его. Однако вновь чьи-то железные пальцы впиваются в запястье, пытаясь завернуть руку Эныча за спину. Эныч остервенело кусает врага. Грозно трубя, бросается сквозь дым в сторону выхода. Налетает на какие-то металлические предметы, сшибает несколько деревянных подпорок, падает и, скользя животом по полу, заезжает под один из конвейеров. К гулу работающих машин примешивается тем временем новый звук — треск, который вскоре переходит в оглушительный грохот. К Эну Эновичу под конвейер прикатываются куски бетона и кирпича. Становится тихо.
   …Прислушиваясь к угрожающим раскатам, Коля мчится по коридору. Свернув за угол, наталкивается на глухую стену. Озирается и, увидев сбоку небольшую дверцу, — распахивает ее. Бежит по новому коридору. Внезапно в проеме возникают два силуэта и бросаются ему навстречу. Коля ныряет в обнаружившийся справа лаз и оказывается в большой с высокими окнами комнате, с выходящими из потолка толстыми трубами. Угол комнаты доверху завален пустыми жестяными банками. Недолго думая, Коля зарывается в них и замирает. Слышит шаги.
   — Здесь, — звучит низкий голос.
   — Зде-есь, — звучит голос повыше. — В этих банках сидит. Козел дядьков!
   — Вы обнаружены, Кувякин, — предупреждает обладатель низкого голоса. — Вылезайте.
   — И без глупостей, — добавляет обладатель высокого голоса. Жестяная куча слегка шевелится.
   — Да вы что, мужики. Я за вашего пожарника не ответчик. Я сюда случайно попал. И не Кувякин я никакой вовсе, а Бухов-ский…
   — Прекратить болтовню. Вылезай. Живо…
   — Подумаешь, на завод пришел посмотреть. Ну, не Буховский я, а Брод…
   — Стрелять будем, дождешься, Дядьковский.
   — На размышление — пятнадцать секунд. Открываем огонь без предупреждения.
   — Если будете стрелять, я кину гранату. Вот так, — говорит Коля.
   Наступает тишина. Идут секунды. Затем что-то попискивает.
   — Рубин. Рубин. Я тридцать пятый. Объект второй блокирован нами в шестом квадрате. Объект вооружен. Просим подкрепление… Вас понял.
   Куча в мгновение ока разлетается. Стукаясь о потолок, о стены, друг о друга, гремят, скачут по полу банки. Издав воинственный клич, Коля встает во весь рост. Глаза его смотрят в разные стороны. Рука занесена над головой.
   — Вы чего, сволочи, издеваетесь?!! А?!.
   Коля швыряет банку и бежит к окну. Пробив стекло, выпадает из здания. В несколько прыжков, едва не сбив солдата, достигает края траншеи. Его преследуют трое. Он перемахивает через ров. Его встречают четверо. Он спрыгивает на дно траншеи и бежит к административному корпусу. Перед ним объявляются еще трое. Провернувшись на пятке, Коля устремляется в обратном направлении. По обе стороны окопа солдаты-осетины ведут бой с Колиными преследователями. Мелькают пряжки ремней.
   — Дембелей толкать?! Па-алучай! Собаки толстомордые!
   — Под трибунал пойдете! Мы из Гэ, — свистит ремень, — Бэ-э-э-э…
   Миновав дерущихся, Коля вскарабкивается на эстакаду. Наткнувшись на пустой электрокар, он садится за руль и включает максимальную скорость.
   По территории завода стелется черный дым. Пламя вырывается из окон производственных корпусов. Коля едва успевает объезжать появляющиеся перед ним стопки поддонов, баки, ящики, бочки. От стальных бивней кара чудом уворачиваются снующие в дыму рабочие и работницы, обезумевшие крысы и сотрудники органов. Вокруг Коли царит жуткая какафония. Съехав с эстакады, он заворачивает за трансформаторную будку и перед ним вырастает бетонная ограда.