Кондрашова Лариса. Замуж не напасть

   — Молодчина! — Он чмокает ее в лоб и выставляет банки с пивом на стол. — Ну чем у нас не тандем? Понимаем друг друга с полуслова и, заметь, за полгода ни разу не поссорились!
   А ведь правда, знакомы они уже полгода! Быстро летит время. Только почему-то все чаще ее приятель заговаривает о них как о паре. «Наверное, пора сваливать в сторону, — думает Евгения, — чего человеку зря мозги компостировать? И разве не он сам проповедовал свободу от семейных отношений? Выходит, прокололся на собственном кредо. Тоже мне, гусар! Исследователь женщин!»
   — Ты не забыл, зачем я пришла? — спрашивает она.
   — Ради Бога! — притворяется он. — Кровать за спиной, только покрывало откинуть… Ладно тебе глазами сверкать! Уже и пошутить нельзя. Пистолет мы у Зубенко отобрали. Он пушку-то выхватил, а у Степы реакция — будь здоров! Старый рукопашник. Он его и вырубил. Попинали маленько — месячишко проваляется. Что такому сделается?
   — Кошмар! — У Евгении даже дыхание сбивается. — А если он вас где-нибудь увидит и узнает? У него, знаешь, какая память на лица?
   — Я старался особо не рисоваться, — уже менее уверенно говорит Виктор, — а Степа Вообще из Николаева, он домой уехал!
   — Пистолет… он у тебя? — спрашивает Евгения.
   — У меня, — залихватски говорит Виктор и лезет на полку с книгами. — Вот он!
   — Похоже, все самые эксцентрические комедии из жизни! — неодобрительно качает она головой. — Ты бы еще его в авоське по городу носил, как Никулин в «Бриллиантовой руке»!
   Она осторожно берет в руку оружие.
   — «Макаров»! — хвастливо комментирует Виктор, как будто он сам его изготовил.
   — «Ходим мы по краю, ходим мы по краю…» — поет ему Евгения и еще раз примеривается к рукоятке: нет, никаких воинственных чувств в ней не пробуждается. — Возьми и выбрось его!
   — Вот еще! — хмыкает Виктор. — Я его уже Семену пообещал подарить.
   — Кому? — не верит она своим ушам.
   , — Мужику одному, мы вместе с ним работаем… Во что она ввязалась? Ведь это уже не шуточки, а, говоря языком закона, уголовно наказуемое деяние. Если бы она с самого начала остановила Витьку, запретила бы ему думать о мщении, уговорила…
   — Я его заберу, — твердо говорит она.
   — Как это — заберу? — пытается возмутиться он. — Мы его добывали, рискуя жизнью… или свободой!
   — Именно поэтому! И если ты хорошо подумаешь, без лишних эмоций, поймешь, что я права.
   К счастью, Виктор лучше относится к женщинам, чем многие другие мужчины, и знает: когда они вот так твердо на чем-нибудь настаивают, это не может быть просто капризом, и стоит прислушаться.
   Он с сожалением провожает глазами пистолет, который Евгения, завернув в бумагу, прячет в свой полиэтиленовый пакет, что, если глубоко задуматься, не намного лучше авоськи.
   — Он у тебя оружие для чего просит? Поиграть или перед девочкой пофорсить?
   — Ему надо одного своего должника припугнуть.
   — А тот заявит в милицию. А милиция у твоего Семена сделает обыск. Сколько сейчас дают за хранение огнестрельного оружия? Не знаешь? Добавь, украденного у сотрудника милиции! А там прижмут твоего Семена: где взял? А он скажет: мне друг Витя Приходько подарил.
   — Не скажет, — неуверенно бормочет Виктор.
   — Надейся на лучшее, а готовься к худшему!.. Какой ты, Витька, легкомысленный! Мне знакомый говорил, что собаки — нестареющие дети. А хочется перефразировать: мужчины — нестареющие дети…
   — Хватит тебе ругаться! — отбивается он. — Пиво согревается от твоих разговоров.
   — Больше всего я ругаю себя! — сокрушается она. — Все же смерть Маши окончательно выбила меня из колеи. Учти, Сергей тебя найдет! Рано или поздно.
   — Не найдет. У нас большой город.
   — Для его энергии даже маловат!
   — Что мне теперь, застрелиться, что ли?
   — Как только почувствуешь что-то неладное, немедленно увольняйся и куда-нибудь уезжай!
   — Интересно, куда?
   — На Крайний Север. Там живет моя подруга с мужем. Я напишу. Поживешь, пока не станет безопаснее.
   — Приятно, что ты обо мне так заботишься.
   — Потому что волей-неволей я и в твою судьбу вмешалась. И больше не хочу ничьей жизнью рисковать!
   — Понял! Но сегодня я еще могу выпить пива? Не слишком оно повлияет на мою судьбу?
   — Юморист-одиночка! — хмыкает Евгения. — А Машу все равно не вернешь.
   Она с удивлением замечает, что, произнося эти слова, почти не ощущает боли от потери. Неужели она такая черствая?
   Но тут же возражает самой себе: а память? Разве забудет она Машу? Наверное, недаром говорят: живым — живое.
   — Мы будем ее помнить, — словно отвечая на мысли Евгении, говорит и Виктор.
   И они начинают пить пиво с рыбой, закусывая все это жареной картошкой. Тут же стоит огнетушитель с импортной шипучкой а-ля шампанское.
   — Вот так мы и живем, — задумчиво говорит Евгения, — смерть и рождение, радость и горе, пиво, рыба и шампанское.
   — Ты чего это вдруг? — удивляется Виктор.
   — Люди — существа несовершенные, — заключает она, — и в коктейле их жизни каких только компонентов нет!
   — Это все потому, — ставит диагноз ее сотрапезник, — что вместо занятий любовью некоторые женщины строят из себя философов!
   Кто о чем, а вшивый все о бане!
   Домой Евгения приходит довольно рано. По крайней мере спать еще не хочется.
   — У меня куча дел! — открестилась она от настойчивых попыток Виктора оставить ее у себя.
   Савелий обычно заезжает за ней в половине девятого, но сегодня он звонит без двадцати восемь и загадочно сообщает:
   — Такое дело, Евгения, я тебя сегодня подвезти не могу. И не спрашивай, в фирме сама узнаешь.
   Она не очень огорчается. Собирается не спеша и потом едет до работы самым малым ходом, не автобусом-экспрессом, как обычно, а троллейбусом. Ей даже удается сесть, и она с удовольствием читает купленную в киоске «Комсомолку».
   Зато на работе ее действительно ожидает сюрприз. В своем кабинете появился наконец глава фирмы — Валентин Дмитриевич. От избытка чувств ему не сидится, и он ходит по кабинету и напевает что-то бравурное.
   — Здравствуйте, дорогая Евгения Андреевна. Если бы вы знали, как я вас люблю!
   — Как женщину? — громко пугается она.
   — Только как референта! — строго произносит он.
   — Значит, вы вышли из подполья?
   — Вышел! Надоело мне в этом подполье сидеть хуже горькой редьки! Думаю, лучше в камере, там хоть срок идет. Словом, подумал и пошел в ментовку сдаваться. Спрашивают меня: «Где ты раньше был?» Боялся, говорю. Они смеются: «А сейчас уже не боишься?» Устал, отвечаю, бояться.
   Ну, меня допросили и отпустили: «Иди, гуляй пока. Понадобится — вызовем!» На всякий случай подписку о невыезде взяли.
   Подписка, как представляет себе Евгения, значит ограничение свободы передвижения, но никак не мешает ему ходить на работу, чему, похоже, шеф рад как ребенок!
   — Где Варвара? Почему задерживается?
   — Вы же сами ввели для женщин фирмы мягкий режим работы!
   — Все, никаких мягкостей. Я сам — без пяти минут зек, введу теперь режим строгий, как в зоне. Все вы у меня будете по проволоке… я хотел сказать, по ниточке ходить! Американцы объявились? Что вы на меня так смотрите, Евгения Андреевна? С кем вы сидели за столом в свой первый день работы? Забыли?
   — Не забыла. Но возможно, Варя…
   — Валентин Дмитриевич! Валя… — Появившаяся в дверях Варвара бросается на шею президента и плачет и смеется, так что Евгении приходится потихоньку из кабинета ретироваться. Ох уж эти служебные романы!
   Но это она так, ворчит. Варвара и вправду извелась от тоски, и уж с ее стороны это никак не интрижка. Роман президента и секретарши явно не дешевый.
   А вот у референта нет никаких романов! И даже завалящейся новеллы. Не то чтобы она на жизнь жалуется, так — констатирует факт. Сегодня в ее жизни есть другие обязанности — вытащить в хорошисты одного отстающего по математике бедного родственника…
   Вечером после работы она идет к остановке, явственно ощущая, что утреннее раздражение отпускать ее не хочет. Как бы она перед самой собой ни делала вид, что в ее жизни ничего не произошло, факт остается фактом — произошло!
   Вчера ей позвонила Нина Аристова. Прошло больше месяца после их последнего разговора.
   — Женя, давай не будем играть в прятки!
   Кто, интересно, давал ей повод в таком тоне с ней разговаривать? Потому она Нину довольно невежливо перебила:
   — Я не собираюсь с тобой ни во что играть! А в таком тоне — и разговаривать!
   Нина поняла, что переборщила, но другой поворот разговора ее не устраивает, потому что она, оказывается, предъявляет ультиматум, а его так и предъявляют — в состоянии крайнего раздражения.
   — Так вот, приезжай и забирай своего любовника! Вот те, нате, прям из-под кровати!
   — Прямо так и забирать? Можно подумать, я у тебя забыла свой чемодан.
   — Это не далеко от истины! — презрительно хмыкнула Нина. — Он сейчас в таком состоянии, что от вещи мало отличается. Я жду!
   — Минуточку! — холодно остановила ее Евгения. — На самом деле твой муж — вовсе не вещь, которую можно перевозить с квартиры на квартиру без ее ведома! Во-вторых, советую вам обоим не искать кого-то третьего, виноватого, а разобраться вначале между собой — без жертв вы все равно не обойдетесь! В-третьих, моя жизнь — не твое дело! Я сама решаю, как мне себя вести в той или иной ситуации. И впредь прошу тебя не вмешиваться!
   Евгения повесила трубку и сказала себе: «Аристовых нет! Они оба тебе приснились. Кошмар про Нину и Толяна больше не повторится… Если ты, конечно, сама не станешь его вызывать!»

Глава 23

   Ветер согнал в небе над городом обрывки черных лохматых туч, будто стадо баранов, которых он там, вверху, режет на ледяной шашлык; потому с таким хлюпаньем срываются с небес потоки ливня.
   Сегодня днем Евгения зашла в кабинет к Наде и застала странную картину: подруга вопреки собственным уверениям о завале бумаг и уйме работы сидела, ничего не делая, и смотрела в окно, по которому мрачно струился дождь.
   — Что с тобой, Надюша? — ласково спросила ее Евгения, сердце которой в последнее время особо чутко откликалось на чужие несчастья; в этом особом видении она как-то забыла о себе — ей казалось, что другим людям неизмеримо хуже, чем ей самой.
   Надя горевала. Она будто стала меньше ростом и напоминала ей маленькую девочку, страдающую от непоправимости сделанного. Она обняла Евгению и судорожно, как в детстве обиженный Никита, прижалась к ней. Кому же бедной Наде еще пожаловаться? Не эгоистичной же, замкнувшейся в себе матери? Чего можно дождаться от нее вместо материнского сочувствия? Разве что скрытого злорадства: отказалась от родной матери и выбрала чужого человека!
   — Эдуард тебя обижает? — спрашивает подругу Евгения.
   — Он пьет мою кровь! — безрадостно шутит Надя. — Я тебе никогда не жаловалась, но, кажется, я опять ошиблась! Что скажут люди? Второй брак, и опять неудача? Видимо, все дело во мне самой! В легкомысленности, с какой я отношусь к жизни!.. Но я же не знала, что так получится!
   — О чем ты волнуешься?! — успокаивает ее Евгения. — Что подумают другие! На всех не угодишь. Ты же не просто так…
   — Просто так! — перебивает ее Надя. — Вдруг во мне проснулась какая-то идиотская бесшабашность: впервые на меня ТАК смотрел мужчина. Он вдруг будто остолбенел. И сказал нерешительно, словно боясь поверить: «Наташа!..»
   — Ты об Эдике?
   — А о ком же еще? Разве тебя не удивило, что я вдруг за один день круто переменила свою судьбу? Он всю жизнь вспоминал эту Наташу, с которой, считает, по глупости расстался. И женился на другой — из принципа! И потому никого в жизни больше не любил, все ждал чего-то…
   — Ты думаешь, с Володей была бы счастлива?
   — При чем здесь Володя? — отмахивается Надя, начисто забыв, что если бы не ее регистрация с Эдиком в пятницу, она вышла бы за Вовика в субботу. — Эдик так всю жизнь и прожил в уверенности, что он упустил в свое время великую любовь. Потому и за меня ухватился — на горе, я оказалась шибко на нее похожей. Теперь-то я думаю, что его расставание с Наташей не ошибка, а ее сознательный побег от него. Побег, который через много лет бумерангом зацепил меня.
   — Выходит, моя подружка несчастлива? А я только успела порадоваться!
   Увы, все, что может сделать для нее Евгения, — посочувствовать. Но Наде пока хватает — лицо ее освещает благодарная улыбка.
   — Спасибо, что выслушала. Что упрекать не стала.
   — Упрекать? Я?!
   — Ну, мама же упрекает: мол, сама виновата, никто не гнал тебя в шею… Выговорилась, вроде легче стало. Надо и поработать!
   Она пододвигает к себе бумаги, и Евгении ничего другого не остается, как покинуть ее кабинет.
   Домой она приходит в мрачном настроении. Просто не от чего радоваться. Надежда влипла со своим замужеством. А Евгения вообще у разбитого корыта. Один только Зубенко благоденствует. Безнаказанный. Надо попортить ему кровь. Он же считает ее лопухом. Трусливым и безвредным. Который побоится на него замахнуться…
   И она набирает под горячую руку номер Зубенко. Он мог быть где угодно — на дежурстве, у друзей, у бабы, но лопухам везет в такие вот минуты: он оказывается дома!
   — Ты еще на свободе, падла? — спрашивает она, с удивлением вслушиваясь в собственный, кажущийся чужим, голос, который произносит ненавистное ей прежде слово.
   — Кто это? — строго осведомляется Сергей; он не Лопухина, он не боится.
   — Единственная, кто знает правду.
   — Какую, интересно, правду? — злорадно интересуется он. — Что ты, Женечка, можешь знать обо мне?!
   — Гораздо больше, чем ты думаешь.
   — Милая моя, слово к делу не пришьешь!
   — Но слово-то было!
   — Было. Я и сейчас могу подтвердить, но только тебе одной, что Мария получила по заслугам. И рука моя не дрогнула! И кошмары меня не мучают! Ты довольна?
   — А пистолет твой нашелся?
   — Пистолет?.. Так это ты? А знаешь, что у меня до сих пор не сгибается сломанный палец? На правой руке! И я чуть не лишился звездочки…
   — Значит, высший суд все-таки есть? Он не воздал тебе по заслугам, но какие твои годы!
   Он грубым, хриплым голосом тихо смеется.
   — Ты не представляешь себе, какой криминогенный у нас город! Например, какой-то маньяк, кстати, как раз в районе, где ты живешь, убивает женщин. На сегодняшний день уже пять трупов! Представь, они возвращались с работы. Ничего не предвещало такой страшной гибели, по улицам еще ходил народ, но он как-то исхитрился!.. Ты не боишься ходить одна?
   — Не боюсь!
   — И те, жертвы, тоже не боялись. Надо же, какое совпадение! А ведь народ недаром говорит: береженого Бог бережет!
   — Зря ты стараешься меня запугать. Начхать я хотела на твои угрозы!
   Она кладет трубку и думает: «Надо срочно поменять замок! Он толком не закрывается, заедает». Сейчас, конечно, уже все магазины закрыты, но где-то в ящиках кухонной стенки должен быть новый замок. Красивый и блестящий. Год назад его забраковал Аркадий: слишком сложный в установке. Тогда он не поленился поехать в хозяйственный магазин, чтобы выбрать другой, попроще и подешевле.
   Неужели этот рассчитан на какие-то особые руки и мозги? Наверное, повсюду их устанавливают обычные отцы семейств. Неужели у нее, у инженера, не хватит ума в нем разобраться? Она раскладывает детали на кухонном столе и внимательно изучает инструкцию, к которой приложен чертеж замка. Если вспомнить, чертежи — это как раз ее хлеб!
   Глаза боятся — руки делают! Для начала, похоже, придется извлечь старый замок. А у него, как назло, не выкручивается болт. Резьба сорвана, ставит она диагноз и, безуспешно провозившись с отверткой, включает электродрель. Правда, сверло все время соскальзывает, не желая останавливаться в одной точке.
   Проходит к себе в квартиру муж Кристины.
   — Соседка, помочь?
   — Спасибо, не надо, — отказывается Евгения. — Я уже разобралась!
   — Смотри, чтобы обиды потом не было: шел мимо, не помог!
   Лифт снует туда-сюда, народ возвращается с работы, а она все никак не справится со старым замком. Зачем отказалась от помощи соседа? Решила без посторонней помощи обойтись! В чужих-то руках все легче…
   — Бог в помощь! — говорит прямо над ухом знакомый голос.
   Евгения от неожиданности подпрыгивает, едва не воткнув сверло в палец. Оказывается, не такая уж она бесстрашная, какой хотела выглядеть перед Зубенко!
   — Аристов! Опять ты подкрался!
   — Я и не думал красться. Приехал на лифте, как и все. Это ты так увлеклась работой, что ничего не слышала. От Зубенко закрываешься?
   Она обалдело смотрит на Толяна:
   — А ты откуда знаешь? Шпионишь?
   — Какое у тебя извращенное представление насчет обычного прохождения информации… Отойди-ка!
   Он отстраняет ее и сам берется за замок. И минуты не проходит, как он снимает его.
   — Что ты собираешься ставить на его место? Покажи. — Толян бросает беглый взгляд на замок и хмыкает: — Чем он тебя привлек: размерами или блеском?
   В его голосе слышится обидный подтекст.
   — Между прочим, я тебя не звала!
   — Как же ты собиралась его ставить?
   — Так, — пожимает она плечами, — стамеской бы отверстие расковыряла и как-нибудь впихнула…
   — Ох, беда с вами, Лопухина! Надо же было вначале его разобрать, вынуть сердцевину. Остальная часть накладывается поверх и прикручивается.
   Руки его, не переставая двигаться, разбирают замок, устанавливают. Он лишь немного поработал стамеской, никак не используя электродрель.
   — Кесарю — кесарево, а слесарю — слесарево, — говорит он, заканчивая работу, и стоит в коридоре, пока Евгения сметает в совок стружки.
   Но как только они закрывают дверь, Аристов хватает ее за руку и рывком подтаскивает к себе:
   — Быстро, глядя мне в глаза, отвечай: чем ты так разозлила Сергея, что он хрипит от ярости?
   — Ничем особенным, — пожимает плечами Евгения. — Просто один мой знакомый отобрал у него пистолет.
   — Табельное оружие.
   — Ну и со своим знакомым попинал его маленько.
   — Господи, и ты ему об этом сказала?
   — Конечно. Пусть не думает, что за Машу некому отомстить.
   — Так, а пистолет где?
   — У меня, — с заминкой произносит она. — В стенке, среди книг.
   — Неси сюда!
   — Толя…
   — Я сказал: неси!
   Он забирает у нее из рук пистолет и прячет его во внутренний карман куртки.
   — Аристов, — Евгения приваливается к стене и закрывает глаза, — я забыла поблагодарить тебя за то, что ты поставил замок.
   Они сидят на кухне по обе стороны от стола. Агрессивность Толяна сошла на нет, и он грустно посматривает на нее.
   — А я-то думал, — вздыхает он, — как тебе удалось так быстро измениться? Раз, и другой человек. Впечатление оказалось обманчивым: ты так же наивна, как и была. Только шуметь стала больше. И торопиться.
   — Я так долго спала, что теперь поневоле приходится торопиться.
   — Но в этой спешке ты, согласись, кое-что упускаешь, делаешь поспешные выводы. Помнишь твой тезис: Сергей Зубенко убил свою жену… Ошибочка вышла!
   — Кто это тебе сказал?
   — Имею информацию. После твоего категорического утверждения я, как говорится, держал руку на пульсе. Вывод следствия однозначен: жена Зубенко покончила жизнь самоубийством! Версия убийства не подтвердилась.
   — Я бы и сама так подумала, если бы не далее как сегодня Зубенко не потешался надо мной, что никто ничего не докажет!
   — Что ты сказала?
   — То, что слышал!
   — Он с тобой сегодня говорил о таких вещах?
   — Считал меня этакой безобидной овечкой.
   — Лопухина, уж не вздумала ли ты ему угрожать?
   — А ты хотел, чтобы я сидела в загоне и блеяла? Аристов вскакивает с табуретки и начинает, насколько позволяют несчастные девять метров, метаться по ее кухне.
   — Пойми, Зубенко опасен! Он может долго выжидать и ударить, когда ты не ждешь!
   — А чего ты разволновался? Если я все придумала, какая это для меня опасность? Ты же не поверил!
   — Слишком дико твое обвинение прозвучало! В газете и вправду о таком пишут, но всегда кажется, что тебя-то уж оно никогда не коснется… Боюсь, он потому и позвонил, что не знал: помнишь ли ты его прежние откровения? А раз не стал отрицать, значит, он тебя уже приговорил!
   — Руки коротки! А вообще-то не он мне звонил, я ему звонила!
   Аристов непритворно стонет:
   — Женька! Кому ты объявила войну? У него в корешах половина ментов города!
   — И что мне теперь делать? Попросить у него прощения? Мол, извини, что плохо о тебе подумала?
   — Женя! Не строй из себя Рэмбо. Поверь, я знаю жизнь немного лучше и мне виднее. Знаешь, поживи пока у мамы, я что-нибудь придумаю.
   — Аристов, не вмешивайся! И не надо ничего придумывать. Если, не дай Бог, с тобой что-нибудь случится, я себе этого вовек не прощу!
   — Спасибо за заботу. Ты, стало быть, сильнее меня, не боишься сразиться с самим Зубенко. А я, пока суд да дело, отсижусь за твоей спиной?
   — А почему ты должен ради меня собой рисковать? Я тебе никто!
   Толян идет к выходу и лишь у самой двери спрашивает, не оборачиваясь:
   — А я тебе — кто?!

Глава 24

   — Что, доченька, трудно тебе? — Мать присаживается рядом и обнимает Евгению.
   Ей непривычна ласка Веры Александровны. Раньше она не баловала дочь нежностью. С годами мать стала сентиментальной — теперь все чаще звучат в голосе бывшего «железного завуча» нотки нежности. Хорошо, бабушка внучку без оглядки голубила.
   — Имеешь в виду Никиту? — на всякий случай уточняет Евгения; что поделаешь, и к материнской ласке можно привыкать в тридцать шесть лет.
   — Имею в виду тебя. Грустная ходишь, вздыхаешь. Кураж потеряла.. Безответная любовь? Кто же он, этот негодник? Случайно, я его не знаю?
   — Толика Аристова помнишь?
   — Еще бы! Крепыш с коротким ежиком волос и пронзительными серыми глазами?
   — Ты правильно сказала, глаза у него пронзительные. Так и пронзают! Вот и я не успела увернуться.
   — Основательный мужичок. По крайней мере на меня он произвел именно такое впечатление. Помнится, он был женат.
   — Он и сейчас женат… Хочешь дать мне какой-нибудь совет?
   — Дам. Не слушай ничьих советов. — Вера Александровна усмехается. — В наше время было однозначно: женатых любить нельзя. У вас сейчас все проще.
   — Значит, в ваше время в женатых не влюблялись?
   — Еще как влюблялись. И в женатых, и в замужних. Сердцу не прикажешь. Похоже, и у прадедов наших такое случалось. Вряд ли Лесков «Леди Макбет Мценского уезда» от начала до конца выдумал.
   — То Лесков, а то я — простая смертная. Хорошо вам с папой. Всю жизнь любили друг друга и таких проблем не знали!
   — Вон ты как о нас думаешь! — Вера Александровна вздыхает и покачивает головой. — Впрочем, ты давно уже выросла, и пора пришла свергать авторитеты…
   — Неужели и у вас с папой не обошлось без проблем? — изумляется Евгения. — А мне казалось…
   — А детям о таком вовсе не обязательно было знать! — Ее мать поднимает глаза кверху. — Прости меня, Андрюша, что помяну тебя перед дочерью не в лучшем виде, а только пусть знает, что и мы не жили святыми… У меня не было любви к женатому, а вот у твоего папы любовь к незамужней была. Может, и не любовь, так, увлечение, но гром грянул! Пришел как-то домой твой отец и говорит: «Прости меня, Вера, если сможешь, но я тебе изменил!» И не разверзлась земля, и молния не испепелила неверного! Лишь у меня руки-ноги налились свинцом, не смогла я ни двинуться, ни подняться, и язык мой онемел…
   Евгения недоуменно вслушивается в голос матери: где ее обычные спокойствие и благоразумие? Даже привычная речь изменилась: будто не о своей жизни рассказывает, а какую-то книгу читает.
   — Мам! — осторожно окликает она.
   — Сколько лет прошло, а все забыть не могу! В ту ночь мы впервые спали врозь: отец ушел в нашу спальню, а я осталась в гостиной, на диване… Подруги часто рассказывали мне об изменах мужей, но их рассказы я не принимала близко к сердцу. Вернее, не примеряла их на себя. Мне казалось, я бы в таких ситуациях не стала церемониться: вот Бог, а вот порог! И вычеркнула бы из сердца! Даже втихомолку презирала женщин, которые так не поступали. Ведь они прощали предательство!.. Тяжело далась мне эта ночь на жестком диване! Наутро я вошла в спальню. Андрей — твой отец — тоже не спал: лицо у него было измученное, глаза запали. Я спросила: «Ты хочешь уйти к ней?» А он прямо закричал: «Нет! Не хочу!» И я сказала: «Тогда оставайся. Я попробую тебя простить. Только, наверное, не сразу получится!» А он: «Я буду ждать и надеяться».
   — Странно, — задумывается Евгения, — а мы с Юркой ничего такого не чувствовали. Думали, в вашей жизни только тишь да гладь!
   — Но я свою историю не окончила, — продолжает Вера Александровна. — Спустя месяц после объяснения мы с отцом оказались на вечеринке у его сестры — она в шестой раз выходила замуж. И стала новобрачная меня уму-разуму учить. Видишь ли, братишка и перед ней повинился! Мол, она бы такого не потерпела, гнать его надо поганой метлой… Слушала я, слушала, да и говорю: «Ты, Соня, шестой раз замуж выходишь. Надо думать, каждый последующий брак у тебя лучше прежнего?» Она молчит. Да и что скажешь, если не только не лучше, а один другого хуже! Легко разрушать! А ты попробуй сохранить то, что имеешь…
   — И для чего ты мне это рассказала? — интересуется Евгения. — Чтобы я на Аристова губы не раскатывала? «Парней так много холостых»? Думаешь, у них с Ниной еще все наладится?.. Не переживай, я ему говорю то же самое: надо ли ради сиюминутного увлечения разрушать хорошую, крепкую семью?! А он, дурак, слушать не хочет!