Кондрашова Лариса. Замуж не напасть

   — Сейчас принесу.
   — И гитару захвати! Душа музыки просит.
   — Кому-то нужна была книга…
   — Не бурчи! Какая ты, оказывается, скандальная.
   Толян разливает бренди по рюмкам, а Евгения лишь удивляется себе. Прежде она ударилась бы в панику: остаться наедине с таким шалым мужиком да еще пить с ним! А теперь она почему-то уверена, что сможет быть хозяйкой положения…
   — Ну, Жека, за твою смелость!
   — Велика смелость — решиться на развод!
   — Не скажи, многие хотели бы решиться, да боятся.
   — К вам с Ниной это не относится!
   — Ты так думаешь?.. Кстати, могла бы и допить. Тост за тебя подняли!
   — На днях я попробовала допивать… Видел бы ты меня!
   — Опьянил воздух свободы. И как ощущение после перебора?
   — Не дай Бог! Наизнанку всю вывернуло!
   — Тогда будем пить понемногу, но часто. Давай за то, чтобы не повторять старых ошибок.
   — Хотелось бы…
   — Сыграй что-нибудь! Сколько раз мы с тобой в компаниях были, только однажды я слышал, как ты играла и пела.
   — Почему-то Аркадию мое пение не нравилось.
   — По-моему, ему и жить не нравилось!
   — Не будем о нем. — Она провела рукой по струнам. — Что пан желает послушать?
   — Сыграй что-нибудь из Есенина.
   — «Отговорила роща золотая». Пойдет?
   — Пойдет. Это и моя любимая.
   Он слушает молча. Притих, задумался и в эту минуту показался ей таким уязвимым…
   — Ох, Женька, всю душу ты мне вывернула! До печенок достала!
   Он наклоняется, чтобы поцеловать ей руку, но в последний момент передумывает, крепко хватает ее за подбородок и целует в губы. Взасос. Она отталкивает его. Так что Толян чудом удерживается на табуретке.
   — Горячая! А чего толкаешься? Ты же мне отвечала!
   — Не придумывай!
   — Уж поверь. Равнодушных женщин я знаю. Их целуешь, будто снулую рыбу — в ответ никакого движения. А от тебя жар идет, как от печки. Как же ты столько лет с Аркадием жила? Вопрос снимается — дурацкий! Дедушка Крылов в таких случаях говорил: чем кумушек считать трудиться, не лучше ль на себя, кума, оборотиться?! — Он кладет руку ей на колено и пристально смотрит в глаза. — Я тебя хочу!
   — А я тебя — нет!
   — И ты хочешь. Только еще не знаешь. Тебя как консервную банку вскрывать надо. И предварительно разогреть.
   Он опять впивается в ее губы и так сильно прижимает к стене, что она впечатывается в нее затылком. Гитара соскальзывает на пол.
   — Пусти! — Евгения испугалась. Она вовсе не хозяйка положения, как думала вначале.
   — И не подумаю. Ищи дурака!
   — Я позвоню твоей Нине и все расскажу.
   — Давай, валяй! Ради такого случая на минуту я даже выпущу тебя из своих пылких объятий. Звони! Может, в ней что-нибудь проснется? Может, она вспомнит, что женщина?!
   Рот его искривляется так, что блестит полоска зубов. Он разве что не хрипит.
   — Восемнадцать лет! — стучит Толян кулаком по стене. — Восемнадцать лет я унижаюсь перед собственной женой, выпрашивая, как милостыню: Ниночка, снизойди! Я же человек! Мне бывает тяжело, неуютно, и я нуждаюсь в ласке, как любое разумное животное! Мне надоело искать сочувствия у случайных женщин!
   — Вот уж не думала. Все считают ваш брак идеальным.
   — Мы к этому стремимся. Чтобы он стал таким, осталось мне забыть о чувствах… Выпьем! За счастливый брак.
   — Не части. У меня и так уже крыша поехала. И убери руку с моего колена!
   — Куда?
   — На свое колено!
   — На свое? Какие у тебя странные намеки! — Он довольно хохочет. — Ты потешно смущаешься: краснеешь, как девчонка! И целуешься сладко.
   — Аристов, я тебя не целовала. Не шей мне дело.
   — Все равно ты классная женщина! Выдержанная. Спасибо, что по физиономии не съездила. Рука дернулась… Выпьем за хорошего человека — Женю Лопухину… Ты его фамилию оставила?
   Евгения кивает и уже не скандалит, что он подвинул табуретку так близко, что касается коленями ее коленей.
   Она перебирает струны и поет, но уже не Есенина, а одну из своих песен. Мелодия у нее немудреная, но стихи, на которые она подбирает, берут за душу. Евгения редко играет их кому-то — она поет обычно самой себе, когда совсем уж тоскливо. Толяна они «достают». Даже глаза его увлажняются, и он, смутившись, отворачивается и бурчит:
   — Зараза! — И просит: — Еще сыграй!
   Впервые она видит его глаза так близко. И замечает, что они меняют цвет от его настроения. В гневе они серые, почти стальные, а сейчас, в расслаблении, — серо-зеленые. Ресницы, длинные и пушистые, как у девушки, придают его глазам особую выразительность.
   Нос Толяна, как гребень бойцового петуха, носит следы воинственности хозяина — он искривлен, а ближе к переносице на нем виден шрам.
   Шрам у него и на правой брови. Она как бы взъерошена и придает лицу вопросительное выражение. На его губы Евгения старается не смотреть — жесткие и сухие, они будто опаляют огнем…
   Толян забирает у нее из рук гитару, берет ее за плечи и приближает к себе:
   — Между нами, почему вдруг ты решилась на развод? Она пытается вырваться:
   — Не твое дело!
   — Черт! И слова-то подберешь не сразу… Он импотент?
   — Нет. Просто он равнодушен ко всему.
   — Понятно.
   — Что тебе понятно? — вдруг взрывается Евгения. — Ты тоже считаешь, что я сексуально озабоченная? Прожить с женой чуть ли не два десятка лет и не поинтересоваться, что у нее в голове? А на душе? Я же не манекен!..
   — И незачем так орать! — говорит он словами Кролика из мультфильма. — Я и в первый раз хорошо слышал!.. Похоже, у нас с тобой одинаковые проблемы.
   — У меня уже нет проблем!
   — Интересно, и кто же он?
   — Почему сразу — он? Просто я добилась того, чего хотела!
   — Одиночество — хорошая вещь, как сказал классик, но нужно, чтобы рядом был кто-то, кому можно сказать, что одиночество — хорошая вещь… Выпьем?
   — Я больше не хочу.
   — А мне не хочется уходить!
   — Толян, вали отсюда! У меня свои планы, и ты мне мешаешь. В коридоре на полке твоя книга — бери и уходи.
   — Ой, как грубо! А еще архитектор!
   — Поторопись.
   — Я уйду, если ты согласишься подарить мне несколько мгновений…
   — И не мечтай!
   — Вот как, никто и не ожидал!.. Тебе эта рубашка маловата, — говорит он и пальцем поддевает пуговицу.
   Рубашка распахивается, обнажая грудь. Евгения собиралась красить окна, сняла лифчик… Вовсе не для того, чтобы ее раздевали прямо на кухне! Она пытается руками стянуть ворот сорочки. В спешке это ей плохо удается, и она чуть не плачет:
   — Уйди, Аристов, я тебя умоляю!
   И в это время, как избавление, раздается звонок в дверь. Алексей! Она и забыла о нем.
   — Кто это? — темнеет лицом Толян.
   — Алеша. Мой друг! — Она неприкрыто радуется.
   — Да, недолго мучилась старушка… Сиди, доченька, я сам открою.
   И действительно идет открывать.
   — Заходите, заходите! — слышен из коридора его голос, прямо-таки лучащийся гостеприимством. — Женя мне о вас рассказывала. Очень рад! Толян!
   — Алексей, — слышит она и, приведя себя в порядок, выходит из кухни.
   — Заходи, Алеша, — приглашает она. — Толя забежал на минутку. Он торопится.
   — Ах, как это мило! Цветы! — продолжает «косить под дурачка» Толян. — Женя, неси вазу, их нужно немедленно поставить в воду!
   Алексей стоит в растерянности: он никак не может понять, какую роль играет Толян. Но не сопротивляется, когда Аристов своей энергией вытесняет его в кухню.
   — Что это у вас в пакете?
   — Редиска, огурцы, консервы.
   — Отлично. Жёка, быстренько сделай салатик. Я, вы, наверное, не в курсе, знаю эту гражданку много лет. И вдруг сегодня мне сообщают, что она разошлась с Аркадием. Моя жена когда-то с ним вместе работала, тогда мы и познакомились… Вы, надеюсь, не ревнуете?
   — Что вы! — Алексею ничего не остается, как поддерживать его игру.
   Евгения не понимает, что нужно Толяну. Любой другой мужчина, почувствовав себя лишним, давно бы попрощался и ушел, а этот делает вид, что ничего не происходит.
   — Женюра, хватит тебе суетиться, — почти интимно говорит он. — До чего хозяйственная, спасу нет! Представьте, Алексей, она собиралась красить окна. Кстати, Женечка, эмаль ПФ никуда не годится. Краска начнет трескаться, не дожидаясь зимы… А мы здесь бренди балуемся. У вас что, коньяк? — Толян бесцеремонно лезет в пакет. — Шампанское — для Жеки. Водка… Давайте сначала бренди допьем, а потом уж за водку примемся!
   Что? Примемся! Так он не собирается уходить?! И она говорит сквозь зубы:
   — Аристов, ты нам мешаешь!
   — Опять скандалишь! — машет он рукой. — Ничего я не мешаю. Вы же сразу в постель не завалитесь? Сначала посидите, попьете. А втроем пить, как известно, намного интересней!
   Она яростно вскакивает с табурета, подбоченивается, но, к своему удивлению, слышит примиряющий голос Алексея:
   — Что ты, Женя, нервничаешь? И правда, пусть человек посидит с нами, поговорит, выпьет. Нехорошо его выгонять, он нам ничего плохого не сделал!
   «Глупец! — мысленно иронизирует Евгения. — Ты же не знаешь этого обалдуя! Он компостирует тебе мозги, а ты и уши развесил! Решил справиться с ним силой своего интеллекта? Хочу посмотреть!»
   «Обалдуй» между тем, явственно радуясь, приобнял Алексея:
   — Молодец! Любят эти женщины все усложнять, а мужик мужика всегда поймет! Наша дама, заметил, пьет сегодня по чуть-чуть. Говорит, на днях перебрала. Вы, случайно, при этом не присутствовали?
   — Присутствовал, — растерянно признается Алексей. «Как он тебя подловил! То ли еще будет!» — злорадствует Евгения. Она больше ни во что не вмешивается. Сидит, как мышь под метлой, и только наблюдает, как Толян снимает с ее… любовника одну обертку за другой. Чем-то терапевт ему не глянулся.
   Мужчины с места в карьер берут такой темп пития, что она начинает опасаться, как бы оба не полегли прямо здесь, в кухне. Но потом вспоминает, что за все годы, проведенные в одних компаниях, она ни разу не видела Аристова перепившим. Наверное, споить Толяна мудрено.
   Алексей вполне освоился и уже хлопает Толяна по плечу, а тот ему пьяно кивает. Но Евгения видит, что глаза у него трезвые, изучающие.
   — Что, мужик, нравится тебе наша Жека? — обнимает его за плечи Толян.
   — Нравится, — кивает Алексей, и глаза у него не в пример собутыльнику хмельные.
   — Скажу тебе по секрету, мне тоже, — признается Толян. — Но у меня жена, двое детей… У тебя есть жена?
   — Есть, — слышит Евгения и не верит своим ушам — он же делал ей предложение! — Но мы с ней решили развестись.
   — Развод — дело житейское, — соглашается Толян. — А кто подаст на развод: ты или она?
   — Мы еще не решили.
   Евгения готова провалиться сквозь землю: что подумает о ней Толян?!
   — А Жеке ты об этом не говорил?
   — Она умная, все поймет! — Он с любовью смотрит на Евгению, а она думает: чем бы его треснуть по башке? Может, бутылкой шампанского?
   — Ну, мужик, — добродушно улыбается ему Толян, — я думал, ты свободен. А раз мы оба женаты, то извини подвинься: я, как говорится, первый пришел!
   — Как — первый? — с трудом перестраивается Алексей.
   — Говоря иносказательно.
   — Я не п-понимаю…
   — А тебе и не надо понимать. Сделай так, чтобы я тебя искал!
   Евгения чувствует, что дело подходит к развязке, и поднимается из-за стола:
   — Думаю, мне здесь делать нечего!
   — Сиди, Женя! — горделиво вмешивается Алексей. — Твой знакомый сейчас встанет и уйдет.
   С лица «знакомого» моментально слетает маска рубахи-парня. Толяна понесло.
   — Что ты сказал? Я — уйду?! — Он так стремительно и мощно сгребает терапевта за ворот, что тот от испуга моментально трезвеет. — Да я тебя удавлю!
   На кухне Лопухиных, средней кухне средней тихой семьи, закипают романтические страсти.
   — Аристов, отпусти его!
   — Молчи, женщина!
   Толян волоком вытаскивает Алексея в коридор и рывком открывает дверь.
   — Еще раз увижу тебя здесь — ноги выдерну! Понял?
   — Понял, — пытается сохранить хорошую мину Алексей; он смотрит на Евгению, но она, опустив руки, застыла в дверях кухни и стоит столбом.
   Дверь захлопывается, и в наступившей тишине раздается лишь шум едущего лифта.
   Толян делает шаг к Евгении.
   — Аристов, — холодно говорит она, — если ты немедленно не уйдешь…
   Ее голос лишен и намека на эмоции. Так мог бы разговаривать оживший айсберг.
   — Я уйду, — говорит Толян и пятится к двери.
   — Книгу!
   Он покорно берет с полки Бушкова.
   — Жека, если ты думаешь, что я испортил тебе жизнь…
   — Не говори глупости.
   Он изучающе вглядывается в ее лицо, но ничего прочесть не может.
   — Я тебя обидел, — по-своему объясняет ее замкнутость Толян. — Привык все брать нахрапом, а Восток — дело тонкое, — неловко шутит он.
   По-прежнему ничего в ней не отзывается на эти примитивные уловки.
   — Черт побери! Да что же мне теперь, на колени перед тобой становиться?! Подумай, еще спасибо мне скажешь, что избавил тебя от такого козла! Тот же тип, что твой бывший муженек, только помоложе да похитрее! И со своей женой он никогда не разведется, потому что для этого кое-какие усилия нужны, а он привык плыть по течению…
   — На себя посмотри, — советует Евгения.
   — Да, я — говно, — кричит он, — но я никому ничего не обещаю!
   — Чем ты гордишься? — спрашивает она и презрительно смотрит на Аристова, от чего он дергается, как чертик на веревочке. — Не обещает он, видите ли! Живет на земле как придется, без обязательств, куда кривая вывезет. Чем же ты лучше Алексея?!
   Собственно, она вовсе не уверена, что ее обвинения попадают в точку. Да и известие о том, что их с Ниной брак не так уж благополучен, как они все думали, ею пока не осмыслено, но сейчас Евгения хочет одного: разозлить Аристова до такой степени, чтобы он ушел, хлопнув дверью. Нет у нее настроения выяснять с ним какие бы то ни было отношения, тем более что у них этих отношений как раз и нет. А то, что Аристов полез к ней целоваться, она воспринимает однозначно: мужики никогда не проходят спокойно мимо того, что, как им кажется, плохо лежит. По крайней мере пробуют, не получится ли поживиться.
   Евгения добивается своего, и Толян все-таки уходит, а она без сил присаживается на банкетку у двери. Кто открыл ящик Пандоры и выпустил на нее все эти беды? Но тут вдруг прорезается внутренний голос: «Подумаешь, беды! Мужики из-за нее подрались! Гордиться надо: вон как весело живешь!»
   «Нет уж, — решает она, — это чересчур весело! Хватит испытывать судьбу! Больше никаких романов, встреч, телефонных звонков! Буду сидеть тихо, рисовать проект шале^[1] с разными модными финтифлюшками. Наслаждаться творчеством, одиночеством и тишиной…»
   Кто-то из мудрецов сказал: не давай зароков!

Глава 5

   Засыпает она, против ожидания, едва коснувшись подушки. Сладко. С легкими цветными снами… пока ее не будит дверной звонок.
   — Господи, кого принесло в такую рань?!
   Между тем часы показывают уже половину девятого. Соня вы, Лопухина!
   На пороге стоят двое молодых незнакомых парней в джинсах, коже, и в руке одного — большая спортивная сумка. И когда она поставит глазок? Так ведь можно и нарваться!
   — Квартира Лопухиных? — спрашивают парни. Евгения кивает и выжидающе смотрит на них.
   — Мы пришли красить. Окна, двери…
   — Но я…
   — Нас прислал Анатолий Васильевич.
   То бишь Аристов. Откровенно говоря, она посчитала его слова обычным трепом. Тем приятнее убедиться, что он — человек слова!
   — Заходите.
   — Не покажете, где мы могли бы переодеться? Евгения провожает их в комнату Никиты и сама бежит переодеваться. Не в этом же легкомысленном халатике общаться с работниками. Одевается и лихорадочно думает: «Сколько они возьмут за работу? И есть ли у меня столько?»
   Ребята выходят, одетые в аккуратные, явно импортные, комбинезончики. Да, фирма веников не вяжет. А на кармане у них эмблема, она вглядывается и ахает про себя: это же та самая строительная фирма, в которую зовет ее работать некто Валентин Дмитриевич! Какое отношение к ним имеет Аристов?
   Однако как не похожи они на маляров, памятных ей с детства! Те были почему-то в основном женщинами. Работали они в черных, заляпанных всеми цветами красок робах, стоявших на них колом. Они не стесняясь расхаживали в таком виде по городу, а эти мальчики снимают даже свои импортные комбинезоны. Пожалуй, вправду их фирма — предприятие солидное.
   — Откуда начинать? — спрашивает один из маляров. Евгения показывает на комнату Никиты и говорит:
   — А краска?..
   — У нас свои материалы.
   Она еще некоторое время смотрит, как они выверенными, точными движениями накладывают мазки, и спохватывается, что нужно срочно подготовить для них поле деятельности. Да, застал ее врасплох этот бузотер! Не так уж просто общаться с людьми, которые держат свое слово…
   Потом она мчится на кухню — нужно срочно приготовить обед для работников. Она едва успевает это сделать, как они приходят и говорят:
   — Принимайте работу, хозяйка!
   Они покрасили не только окна и двери. Выкрашены все трубы, батареи! Сколько же часов пришлось бы ей самой возиться!
   — Садитесь обедать, — приглашает Евгения.
   Они опять уходят, переодеваются и садятся за стол чистые, вымытые, на традиционных маляров не похожие.
   — Сколько я вам должна? — спрашивает она.
   — Нам — нисколько. Мы на зарплате.
   — Понятно. Вы уж извините за любопытство, но, насколько я знаю, Анатолий Васильевич работает совсем в другой фирме.
   — Точно, в другой, но мы так часто выполняем их заказы, что почти привыкли считать его своим шефом.
   Ребятишки посмеиваются.
   Ну Толян! Ну прохиндей! Что он им такое понарассказывал?..
   Интересно, что к вину, которое Евгения выставила на стол, ребята так и не притронулись. Еще одна непонятная простому обывателю странность. Один ее коллега приглашал маляров по объявлению. Там, где отделочные работы обещают выполнить недорого и качественно. Так эти приглашенные в первый день напились чуть ли не до белой горячки и лишь на второй день ни шатко ни валко приступили к работе.
   Евгения оставила окна открытыми и спокойно ходит, убирает. Запах краски почти не ощущается. Казалось бы, живи и радуйся, но мысль об Аристове не дает ей покоя. Сколько она ему должна? Станет ли он брать деньги? Вот ведь как повернул. Вчера она его выгнала, а сегодня придется идти на поклон.
   Она распаляет себя настолько, что не выдерживает, хватает трубку и набирает телефон квартиры Аристовых. Берет трубку Нина.
   — Здравствуй, Женечка!
   Евгения вспоминает вчерашние слова Толяна — их так трудно сопоставить со сложившимся у всех образом Нины. Такой участливой, радушной, и вдруг — не понимает собственного мужа! Уж если он при ней забылся, значит, и вправду накипело!
   — Где твой супруг, Нинуля?
   — Когда это он в выходные дома сидел? С утра куда-то умчался. — Немного помолчав, она осторожно спрашивает: — Ты как себя чувствуешь? Очень переживаешь?
   — Некогда. Маляры вот только что ушли. Полы мою.
   — Ты мужественная женщина. Не каждая бы решилась.
   — А я закрыла глаза и прыгнула.
   — Куда? — не поняв, пугается Нина.
   — Ну, как бы прыгнула, понимаешь?
   — А-а… Я скажу Толе, что ты звонила. Только он может поздно прийти.
   — Ничего. Я рано не ложусь.
   — Счастливая! А у меня уже в половине десятого начинают глаза слипаться. Я — жаворонок. А Толя злится…
   — Чего ж тут злиться? Против природы не попрешь. Еще немного поговорив ни о чем, они кладут трубки. Евгения моет полы. Моет и поет: «Твои глаза зеленые, твои слова обманные…» Ни про кого конкретно. Про кого-то.
   Телефон звонит, а она поет. Звонит, а она не подходит. Наконец берет трубку, а из нее грубит голос Нади:
   — Совсем оглухела?
   — Чего надо? — отвечает ей тем же Евгения.
   — Знала бы причину, по которой я тебе звоню, ноги бы мне целовала!
   — Ну уж и ноги!
   — В общем, Володя приглашает нас в ресторацию. Ему вчера подполковника дали!
   — Кого — нас?
   — Тебя и меня! Или ты на сегодняшний вечер уже со своим Алексеем уговорилась?
   — Не уговорилась. Да он уже и не мой!
   — Так быстро? И ты переживаешь?
   — Рыдаю! Знаешь, чем полы мою? Своими слезами!
   — Вова, кроме нас, еще трех своих друзей пригласил. Самых близких, из летунов. В смысле летчиков.
   — И жены не боится?
   — Он теперь никого не боится! Правда, мой сокол?
   — Так он еще и рядом с тобой?
   — Со мной. Ему нравится быть рядом со мной!
   — Понеслась душа в рай! Может, вы передумаете и дома останетесь?
   — Нет, решено и подписано: идем прожигать жизнь!.. А дома — что? — Она понижает голос: — Дома — мама! К половине седьмого будь готова. Мы за тобой заедем.
   Кто-то, она забыла, вчера собирался отдыхать в тиши и одиночестве?
   Ладно, это потом. А сейчас мчимся в ванную, моем волосы шампунем «Пантин-прови», а тело — душистой пеной «Камей-шик», а надеваем… На «Том Клайм» пока денег нет, придется довольствоваться обычным платьем с толкучки для женщин среднего достатка…
   Они с Надей, не сговариваясь, оделись контрастно. Надя — в бархатном черном платье. Евгения — в красном трикотажном. Красное и черное. Итальянское. И сговариваться было не надо. Купили с премии, в один день, и даже у одного продавца. Конечно, если они перейдут работать в ту самую строительную фирму, у них может появиться возможность разгула для фантазии…
   Надиного кавалера она видит впервые, но по недавно появившейся привычке тут же мысленно препарирует его. Фактура у мужика неплохая: рост за метр девяносто, широкие плечи, тонкая талия, но простоват. Что же это он уставился на нее, как деревенский хлопец? Кажется, Надя говорила, у него два «верхних» образования? Выходит, образование не дает воспитания.
   — У меня тушь потекла? — спрашивает она шепотом.
   — Нет! — Он сразу отводит взгляд.
   Вот и славно! А то рот разинул, как на ярмарке! Надежда отвернулась, чтобы скрыть улыбку, — знает ее приколы.
   В отличие от Вовика ее собственные оглядки происходят незаметно: вроде скользнула взглядом, и все. Он похож на киноартиста Игоря Васильева. Только в отличие от артиста, который играет людей целеустремленных, склонных к авантюре, во взгляде Володи проступает вопрос к окружающим: посмотрите, а так ли я живу? Может, надо что-то изменить? Может, с другой ноги ходить?
   Как давно не была Евгения в ресторане! Да и с кем она могла бы туда пойти? Аркадий злачных мест не любил. Разве что их изредка приглашали на какой-нибудь банкет…
   Она себе так рестораны и представляла: огромные залы с высокими потолками и громыхающей музыкой. Подъезжают же они к подчеркнуто неброскому зданию с неожиданным названием «Чай вдвоем». Евгения как-то привыкла, что так называется известная вокальная группа. Но может, хозяева просто об этом не знали, а хотели лишь подчеркнуть, что в их ресторане можно уединиться. Чайку попить. Летчики их уже ждут.
   — Чего это они все в форме? Демонстрация военной одежды в этом ресторане, что ли?
   — У них сегодня рабочий день, глупая! — удивляется Надя непонятливости подруги. — Если бы они захотели дома переодеться, кто бы их потом отпустил?
   Ах, мальчишечки сбежали от жен? Чем же они будут объяснять свое отсутствие? Или жены их привыкли к отвязанное™ мужей? Она пытается применить эту ситуацию к себе, но все в ней протестует. Что же это за семья, если в ней каждый развлекается по-своему?! Скорее, развлечения у жен более прозаичны, чем у мужей: кухня, дети, прочие хозяйственные заботы… Все это, видимо, и есть равноправие, которое до сих пор так широко декларируется в нашей стране.
   Чего вдруг Евгения злится на летчиков, — это проблемы их жен, а с ней они хотят хорошо провести свободное время. Поможем братьям-офицерам? Вот они, голубчики, стоят перед ней, готовые познакомиться. Живая табель о рангах: капитан, майор, подполковник. Пардон, два подполковника.
   Они с Надей освежают косметику в небольшом, ослепительно чистом туалете и выходят в холл, где ждут их все четверо.
   Шустрый метрдотель подскакивает и провожает их к столику.
   Зал против ожидания небольшой — всего шесть столиков. С подвесного потолка свет падает через светильники в форме металлических раструбов. Небольшая круглая эстрада в виде раковины пока пуста, но поместиться на ней сможет лишь маленький оркестрик. Рядом с барной стойкой в стену вмонтирован аквариум с боковой подсветкой. Евгения вспоминает, кто из ее коллег проектировал похожий ресторанчик. Только называется он не то «Элегия», не то «Мелодия»…
   Впрочем, кому это интересно, когда ее знакомят с такими орлами! Она повторяет про себя, чтобы не перепутать: капитан — Олег, майор — Слава, подполковник — Андрей.
   Почти одновременно с ними за соседний столик садится компания: четыре женщины и один мужчина. Слабый пол тотчас начинает проявлять заинтересованность к их столику. Еще бы, целых двое незанятых мужчин! Вот только кто — с кем? Мундиры летчиков прямо-таки гипнотизируют женщин. Может, в природе военная форма чем-то сродни свету, на который летят ночные бабочки? Или липкой бумаге, на которую приклеиваются доверчивые мухи?
   Евгению — не от мира сего, что ли? — все же в первую очередь волнует, что у человека (мужчины!) в башке. Сможет ли он постоять за себя, защитить ее или позволит хлестать себя по щекам, не будучи виноватым, и будет прощать все за лишнюю звездочку?! Если перевести на язык экстрасенсов, у нее как бы открылся третий глаз: теперь она стала видеть в мужчинах то, что многие женщины, ослепленные то ли блеском погон, то ли толщиной кошелька, не замечают…