Страница:
По-армейски быстро умывшись и побрившись, Сергей натянул джинсы и свитер, выпил чашку киселя и, надев куртку, решительно вышел из квартиры. Занозой сидело в памяти вчерашнее уличное происшествие, и он призвал себя к предельной осторожности, хотя все-таки был склонен отнести это странное событие к разряду случайностей.
Но насколько случайна любая случайность? – вот в чем вопрос… Почему-то вспомнились рассуждения из какой-то давным-давно читанной книжки: можно ли десять раз подряд угодить точно в муху, стреляя по очень удаленной, почти невидимой мишени, на которой она сидит, греясь на солнышке? Скорее всего, нет – так подсказывал здравый смысл. А если огонь непрерывно ведут десять тысяч стрелков, не целясь специально, а просто наобум паля в сторону мишени? В таком случае попаданий в несчастную муху может быть и не десять, а гораздо больше. Не угодил ли и он, Сергей Соколов, под такой непрерывный шквальный огонь? Если это действительно так – бесполезно искать виновника. Правда, остается открытым вопрос о причинах этой стрельбы…
Подобные размышления могли завести Бог весть куда, и Сергей, отмахнувшись от них, быстрым шагом направился к троллейбусной остановке, поглядывая на всякий случай на пробирающиеся между многоэтажками редкие автомобили.
Всю дорогу до центральной части города, стоя у окна на задней площадке троллейбуса, который нехотя полз сквозь серое утро, он прислушивался к себе, вернее, к поселившемуся в нем неведомому зову. Зов не усиливался и не ослабевал, не то что во сне – там он постоянно нарастал и нарастал, – и Сергей вновь засомневался в том, что источник этого зова находится где-то извне, а не является порождением его собственной психики. Однако менять свое принятое еще ночью решение он не собирался; он знал, что не успокоится, пока не проверит, не убедится… да и холодный пристальный взгляд невидимой луны, взгляд, который он постоянно ощущал, не позволял ему свернуть с выбранного пути. «Кто выбрал для меня этот путь? – подумал он, и неприятный холодок пополз у него по спине. – Кто мне его подсказал?..»
Оставалось надеяться, что ответ на эти вопросы найдется там, на улице Гоголя, в квартире за серой железной дверью.
И еще он подумал о том, что не люди выбирают пути, а пути выбирают людей, и вспомнил древнюю идею насчет ограниченности свободы деяний человеческих: тому то ли греческому, то ли римскому мудрецу представлялось, что человек подобен собаке, привязанной к повозке и бегущей за ней. Главное – не сопротивляться, не бросаться в другую сторону, а неуклонно следовать за повозкой; она знает, куда ехать, где повернуть и когда остановиться.
Сергей рассчитывал и вовсе забраться в повозку, чтобы оттуда увидеть лежащий впереди путь…
Он вышел в центре, пересек сквер и, преодолев поступью канатоходца два квартала по скользкому тротуару, оказался на улице Гоголя. Наискосок от него, на другой стороне дороги, за голыми долговязыми тополями, стоял дом из его сновидения, с аптекой и почтой на первом этаже. Сергей вновь прислушался к себе – зов звучал на одной и той же непрерывной уверенной ноте – и, перейдя дорогу, с бьющимся неровно сердцем вошел в обычный двор с перекладинами для выбивания ковров, бельевыми веревками, мусорными контейнерами, покосившимися железными детскими горками и крышками погребов, почему-то всегда вызывающими у него неприятную ассоциацию со старыми надгробными плитами. Прикинув, в каком из подъездов должна находиться пятьдесят третья квартира, он направился к двери с криво выведенной белой краской цифрой «четыре». Худая рыжая кошка при его приближении испуганно метнулась с крыльца и юркнула в подвальное оконце – и во всем дворе не осталось больше никого. Это безлюдье вдруг встревожило Сергея и он резко остановился от внезапной догадки, вспыхнувшей в голове подобно осветительной ракете: вечерний лихач и странный зов как-то связаны между собой, это звенья одной цепи! Угрожающей цепи, готовой захлестнуть его горло и задушить…
Ему стало жарко, а ноги превратились в две оплывающих на солнце свечи. «Ловушка! Ловушка!» – торопливо застучало в мозгу.
Шум вползающего во двор мусоровоза привел его в чувство. Сергей в сердцах плюнул, выругал себя и решительно открыл заскрипевшую пружиной дверь подъезда.
В подъезде было тихо. Поднявшись на третий этаж, он сглотнул и привалился спиной к перилам. Серая железная дверь существовала не только в его сне. Серая одноглазая дверь с блестящими «пятеркой» и «тройкой», которые вдруг показались ему зловещими кабалистическими знаками.
Зов не умолкал.
Зачем-то оглянувшись, Сергей неуверенно подошел к двери, сделал глубокий вдох-выдох и нажал на кнопку звонка. Он не мог этого видеть, но знал, что холодный взгляд незримой луны на мгновение стал одобрительным – он поступил именно так, как и обязан был поступить.
За дверью довольно долго было тихо и Сергей поднял руку, чтобы позвонить еще раз, но так и не позвонил. Какое-то новое, прорезавшееся вдруг чутье подсказало ему, что его разглядывают в «глазок». В тот же момент щелкнул замок – раз, и еще раз – и дверь медленно приоткрылась. Сергея прошибла испарина и он отступил на шаг, приготовившись к любым неожиданностям.
В дверном проеме стоял плотный высокий парень в зеленом фирменном спортивном костюме. У парня было широкое скуластое лицо с коротким мясистым носом и рыжеватой щетиной на щеках и подбородке, крепкая шея и густые, слегка вьющиеся пегие волосы, к которым если и прикасалась расческа, то явно не сегодня, а еще вчера вечером, перед сном. Из-под широких бровей настороженно смотрели на Сергея темные глаза. Одной рукой парень держался за невидимую Сергею внутреннюю ручку двери, а другой опирался на черную отполированную трость. Скользнув взглядом вниз, к ногам хозяина квартиры номер пятьдесят три, Сергей понял, что вычурная трость – не какая-то причуда, и не средство самообороны, а печальная необходимость: под пестрым женским очень недешевым платком, обмотанным вокруг неестественно большой ступни парня, явно скрывался гипс. Кажется, это и была та странность, из того сна… Парень выглядел ровесником Сергея и был ему совершенно незнаком.
– Вы ко мне? – голос у парня оказался низким, басовитым, густым, как шоколадная масса из телерекламы. Смотрел он при этом куда-то зa спину Сергея, на пустую лестничную площадку, и стискивал свою массивную трость с таким видом, словно все-таки вот-вот собирался использовать ее именно в качестве дубинки.
Сергей смущенно пожал плечами, не зная, что ответить, – ситуация, действительно, складывалась преглупейшая. Не объяснять же этому травмированному, что увидел его дверь во сне… Он растерянно взглянул в глаза парню – и вдруг понял, что ничего больше не звучит в глубине его сознания. Зов умолк.
Наверное, что-то такое отразилось на его лице, потому что парень, опираясь на трость, сделал шаг назад, в глубь прихожей, и распахнул дверь пошире.
– Заходи. – И взгляд его сделался каким-то странным.
Сергей вошел в чужую прихожую и, быстро осмотревшись, понял, что живут здесь люди с достатком. Это со вкусом и размахом оборудованное просторное помещение с тремя, не считая входной, дверями с толстыми матовыми волнистыми стеклами наводило на мысль о «евроремонте» и не шло ни в какое сравнение с предбанником Сергеевой квартиры с вешалкой на обшарпанных обоях, встроенными в стену шкафами, дверцы которых не могли закрываться в принципе, старым трюмо и расшатанным табуретом.
Сзади дважды щелкнул замок. Сергей обернулся. Небритый хозяин квартиры пристально смотрел на него, навалившись на трость и держа на весу загипсованную ногу – утолщение угадывалось и под штаниной, доходя почти до колена. И новым своим чутьем Сергей понял, что между ними существует – несомненно существует! – какая-то пока еще непонятная таинственная связь. Нет, не случайно, никак не случайно приснился ему этот сон!..
– Раздевайся, – сказал хозяин.
Сергей снял куртку, повесил ее на вешалку рядом с одиноким элегантным темно-синим мужским плащом. Глянул в большое настенное зеркало в вычурной бронзовой оправе «под старину», провел рукой по волосам. Внутри у него, чуть не лопаясь, дрожали какие-то туго натянутые струны. Он надеялся, что разговор с хозяином квартиры снимет это напряжение и всё получит свое объяснение – ведь должно же быть какое-то объяснение…
– Пойдем, кофейку попьем, – парень заковылял к ближайшей двери, открыл ее; за ней обнаружился коридор, его стены были обтянуты приглушенно-зеленой, с легкими разводами тканью. – Ты ведь, по-моему, не от этих, – последняя фраза прозвучала скорее утвердительно, чем вопросительно.
– От каких «этих»? – не понял Сергей, и вид у него, вероятно, был настолько недоуменным, что хозяин удовлетворенно покивал и сказал:
– Вот-вот, я так и подумал. Ты явно не из тех.
– Кого вы имеете в виду?
– Давай на «ты», не люблю это «выканье». Я имею в виду тех, которые мне вот это сделали, – пояснил парень, кивая на загипсованную ногу. – Ты совсем по другому делу, верно?
– Да.
– Ну, пошли, разберемся.
Сергей почувствовал, что невидимый камень, удерживавший его у темного холодного дна, исчез, и можно без помех устремиться к поверхности, к воздуху и свету. Неведомые иероглифы вот-вот должны были превратиться в знакомые буквы, из которых сложатся слова, поясняющие суть происходящего.
Кухня оказалась под стать прихожей – просторная, светлая, с разными бытовыми прибамбасами от западных фирм, знакомыми по ежедневным рекламным роликам. Правда, в бледно-голубой раковине лежала немытая посуда, а на разделочном столе, прямо на расписной доске для резки хлеба, красовалась большая причудливая пепельница, ассоциирующаяся с работами Дали, полная смятых окурков. И хоть форточка и была распахнута, в воздухе витал запах табака, напомнивший Сергею о тех дорогих сигаретах, которые курил вчера в кафе школьный друг Валерка Мартынов.
Хозяин усадил Сергея на низкий диван у низкого же стола – диван дугообразно изгибался вдоль двух стен, за ним, в углу, стоял высокий, с лебединой шеей, торшер, – а сам занялся приготовлением кофе, наотрез отказавшись от предложения Сергея оказать посильную помощь в этом процессе.
– Ты гость, понял? – пробасил он, усевшись на табурете перед пепельницей боком к Сергею и придвигая к себе кофеварку. – Когда я к тебе в гости приду, – он сделал ударение на этом «я», – тоже буду сидеть и в потолок поплевывать в ожидании угощения. Таков порядок, старик, не нами придуман, не нам его и нарушать. А мне и полезно, а то торчу целый день один, в видик пялюсь – сдохнуть можно cо скуки. Жена на фирме, за двоих сейчас крутится – за себя и за меня, – а я тут, как в танке. В больнице, правда, тоже тоска, да еще храпят по ночам. Я, правда, тоже храплю, но себя-то ведь не слышишь! Вот так три дня промаялся и домой попросился – лежать-то и дома можно, согласен? Врач каждое утро приходит, перед своей работой. В семь ноль-ноль – как штык! А потом еще и днем проведывает. Сейчас за бабки врач к тебе хоть в Африку каждый день будет бегать, согласен? Хотел еще медсестру ко мне приставить, на целый день – но уж это слишком круто будет. Я себя и сам обслужу. А ее… обслужить… – парень коротко хохотнул, не прерывая процесс приготовления кофе. – У нас с женой насчет этого строго. Высокие договаривающиеся стороны подписали пакт о взаимном сохранении супружеской верности. В случае нарушения – расстрел на месте. – Парень глянул на Сергея и подмигнул ему. – Шучу, конечно.
– Я понял, – сказал Сергей.
– Да нет, не насчет расстрела. Насчет «обслужить» и вообще баб. Мы с Людмилкой живем дружно, душа в душу. Это я серьезно.
Сергей, подперев руками подбородок, слушал болтовню хозяина, который уже вытягивал из холодильника какие-то свертки и пакеты. Парень явно оттаял, но в его полушутливом тоне все-таки чувствовался оттенок наигранности. Кажется, его тоже что-то беспокоило. Что-то кроме загипсованной ноги и таинственных «этих». Впрочем, насчет «этих» как раз все было понятно: разборки бизнесменов. Наезд. «Крыша» слегка придавила непокорного. Это, конечно, их дела, и богатые тоже плачут, потому что проблем у них гора-аздо больше, чем у бедных…
– Ну вот, дело сделано, – парень разлил кофе по чашкам. – А теперь можешь и помочь. Перетаскивай все это на стол, а я сейчас колбаски накромсаю. Сыр у меня, правда, слегка подсох – ты уж извини.
– Да я вообще-то завтракал… – начал было Сергей, но хозяин тут же перебил его:
– А я с полвосьмого не хавал. Кисло как-то было. Так что поддержи компанию, старик.
У Сергея тоже стало кисло на душе: второй день подряд его кормили богатенькие и удачливые. Удачливые и богатенькие. А чем же он-то хуже? Ведь такой же человек и, вроде бы, не дурак. «Это тебе только кажется, что не дурак, – грустно усмехнулся он про себя. – Хватка не та…»
Наконец бутерброды были готовы, стол накрыт – и хозяин расположился на диване наискосок от Сергея, у другой стены.
– Кисловато как-то было, – еще раз сказал он, отхлебнул кофе и взглянул на гостя. – А теперь вот нормально. Здесь нормально. – Он постучал согнутым пальцем по виску и уточнил: – В коробочке.
У Сергея пропала последняя тень сомнения. Он пришел именно туда, куда должен был прийти.
– У меня тоже, – сказал он. – Когда вы… ты мне дверь открыл.
Парень осторожно поставил чашку на стол, отложил бутерброд. Лицо его было серьезным и чуть озадаченным.
– Пожалуй, у меня тогда же… – Он протянул Сергею руку. – Давай знакомиться. Я так и думал, что ты не зря пришел. Юрий.
Сергей пожал крепкую ладонь:
– Сергей.
– Серега, значит. А я вообще-то большевик.
– Ну и что? – Сергей пожал плечами. – А я беспартийный. Какая разница?
– Да нет, ты не понял. Фамилия моя Большевский, потому меня с детства
– «Большевиком». Их сейчас все кому не лень с дерьмом мешают, а мне по барабану. Я к тому, что прозвище мне нравится, тах что можешь так меня и называть: «Большевик». На «Юру» я не всегда и откликаюсь.
– Ну, а я постоянно был Серегой да Серым.
– Это ясно. Закон природы.
Они кружили возле главного, словно бы не решаясь начать.
Юра-Большевик взял свою чашку, задумчиво покрутил в руках и опять поставил. Поднял голову.
– Ну что, Серега, давай, рассказывай. Думаю, если бы не ты меня, то я бы тебя все равно нашел.
– Не знаю, с чего и начать, – неуверенно произнес Сергей. – Зыбко все как-то, непонятно, словно болото какое-то… В общем, уже с неделю, наверное, снится мне что-то такое…
Он, запинаясь и сбиваясь, рассказывал Юре-Большевику о своих снах, о том, как услышал зов и проделал во сне путь к железной двери, а потом решил найти эту дверь, из-за которой кто-то беззвучно звал его, Сергея Соколова. Большевик взял с подоконника пачку сигарет, закурил и внимательно слушал, пуская в потолок сизоватые струи дыма и то и дело крепко сжимая пальцами свой неказистый нос.
– Ясно, – сказал он, когда Сергей замолчал. Ткнул окурок в пепельницу и задумчиво захрустел печеньем. – Впрочем, ни хрена не ясно. – Он поставил вазочку с печеньем перед Сергеем. – Жуй. Когда жуешь, думается лучше, это я давно заметил. Закон природы. Понимаешь, старик, мне тоже что-то такое… Только я ведь на снотворном, она же болит, подлюка, – Большевик осторожно погладил себя по бедру. – Проваливаешься, как в шахту – «Мама, не бросай меня в шахту! …ахту! …ахту!..» – да? Просыпаешься, словно из-под земли выдираешься. И помнишь – что-то было, много всякого виделось, а что именно?.. Но вот ты сейчас сказал, как шел сюда во сне, – и у меня словно окошко в мозгах прочистилось. Знаешь, вроде как «дворниками» по грязному стеклу – хоп! И вновь видно дорогу. И там кто-то фарами тебе мигает и еще сигналит наподобие ментовской сирены, только потише. Вернее, сигналил, пока ты ко мне не пришел. Это я просто сейчас вспомнил. – Большевик отодвинул чашку и хлебницу, положил руки на стол и подался к Сергею. – Ты ведь не говорил мне, где живешь, согласен?
– Да вроде бы нет, – неуверенно ответил Сергей.
– Не «вроде бы», а точно не говорил, старик! А я вот сейчас сирену эту вспомнил – а дудело-то у меня внутри тоже уже где-то с недельку, только я все на нервы списывал… так вот, вспомнил я эту сирену – и картинка-то моя ночная и всплыла. За точность не ручаюсь, новостройки – они ведь везде одинаковы, согласен? – но, по-моему, виделась мне то ли Сосновка, там, за аэропортом, где новый микрорайон, то ли Южный, и, скорее, все-таки Южный. Ты ведь в Южном живешь, Серега?
– В Южном, – сдавленным голосом подтвердил Сергей.
– Та-ак… И что мы с этого имеем? – Большевик поскреб свою щетину, не глядя взял с тарелки кусок ветчины и принялся тщательно жевать, устремив взор куда-то вдаль. Прожевав, он вдумчиво сказал: – А ни шиша мы с этого не имеем. Мы, два незнакомых друг другу человека, зовем друг друга, причем делаем это совершенно бессознательно, да? – Большевик выжидающе посмотрел на Сергея и тот кивнул. – То есть даже не я тебя зову, а мой мозг или там что-то еще, не знаю, и у тебя то же самое… А встретились – и понятия не имеем, зачем друг друга звали. Как тебе это, старик?
Сергей пожал плечами. Ему было досадно и как-то не по себе. Он-то думал, что при встрече все прояснится, а выходило так, что Юра знает не больше него, то есть – тоже ничего. Абсолютно ничего…
– И вообще все это какой-то фантастикой отдает, – продолжал Большевик. – Какими-то видиками. Как наши мозги уловили друг друга? У нас там что – «жучки» какие-нибудь стоят? Кто же это их туда засунул? Или мы с тобой телепаты? У тебя как насчет экстрасенсорных способностей? Ну, там телепатия, ясновидение. Никогда за собой ничего такого не замечал?
Сергей честно подумал и отрицательно покачал головой:
– Нет, ничего. И в лотерее ни разу не угадывал.
– У меня тоже ничего, – задумчиво сказал Большевик. – Нет, тут что-то не так! – он хлопнул по столу ладонью и вытащил из пачки новую сигарету. – А ну-ка, давай поподробнее о себе: кто ты, что ты… А потом я. Может, найдем какие-то пересечения? Ведь неспроста же все это, согласен, старик?
– Да уж, на какую-то случайность непохоже, – согласился Сергей. – Меня сюда тянуло вполне определенно. Другое дело – зачем? А насчет того, кто я и что я – пожалуйста.
Он начал рассказывать о себе, а Юра слушал и курил, а докурив, вновь принялся хрустеть печеньем, активизируя свой мыслительный процесс.
– Понятно, старик, – произнес он, выслушав Сергея. – Значит, работу ищешь… Взял бы я тебя к себе, только мне юристы не нужны – не тот профиль. Вот дизайнер толковый мне нужен, это да, а то тут у меня один возомнил себя, блин, пупом земли и потихоньку спиваться стал. Думает, что незаменим. Видать, не знает высказывания товарища Сталина насчет незаменимых людей.
– Да я вроде бы и не набиваюсь, – мрачно заметил Сергей и принялся намазывать на хлеб печеночный паштет – толстым-толстым слоем.
– Ах, да, о чем это я! – спохватился Большевик. – Слушай теперь мою автобиографию. Родился в восьмидесятом и пошел в детский сад – в пятнадцатый, у ремзавода, знаешь? А оттуда прямиком в школу потопал, в четвертую…
Чем дольше Сергей слушал Большевика, тем больше убеждался, что пути их нигде раньше не пересекались: жили они в разных районах, и в школы ходили разные, и учились потом в разных вузах… Единственное, что было у них общего – это год рождения. Последние два года Большевик возглавлял частное предприятие, которое занималось изготовлением наружной рекламы – всяких вывесок, щитов, указателей и прочего, – и, судя по всему, на хлеб с маслом ему вполне хватало. И с паштетом тоже.
Но все эти сведения не давали ответов на вопросы: почему он подсознательно или бессознательно звал Сергея? почему слышал такой же зов Сергея? почему вообще с ними обоими происходило что-то непонятное?..
– В общем, в огороде бузина, – подытожил Юра, когда Сергей сказал, что не видит ни одной точки соприкосновения. – Может быть, какая-то информация содержится в наших снах, а, старик? Тех, что мы с тобой никак вспомнить не можем. А если под гипноз пойти? Под гипнозом все что хочешь вспоминается. Даже прошлые жизни. Журнальчик такой интересный есть у нас, «Порог» называется, так я там вычитал, что один инженер завыл по-волчьи прямо в зале, на сеансе – волком он был в прежней жизни. Или генетическая память сработала.
– Ну да, предки его волками были, – с иронией поддакнул Сергей. – Бредятина чистейшей воды.
– Может и бредятина, – согласился Большевик. – Редактора-то я немножко знаю. Вроде нормальный человек.
– Смотря что считать нормой, – меланхолично отозвался Сергей. – Гипноз… Гипноз… Я когда-то занимался этим, еще в школе. Книжки разные… Техника самогипноза, аутотренинг и всякое такое… Сосредоточьте взгляд на блестящем металлическом шарике… Сосредоточьте взгляд…
Что-то билось внутри, толкалось в преграждающую выход дверь, и дверь поддавалась этим усилиям, потому что вовсе не была заперта и только и ждала, когда же ее догадаются открыть.
– Посмотри мне в глаза, – сказал он Юре, подавшись вперед и крепко зажав ладони между коленей.
Юра медленно откинулся на спинку дивана и пробормотал:
– Ну конечно… Рано или поздно, но мы бы сообразили. Ты совершенно прав, Сережа… Именно!
Его темные глаза превратились в два туннеля, ведущих куда-то в неведомую глубину. Сергей сидел, упираясь коленями в низкий стол, застыв в каком-то оцепенении, и в то же время летел вперед по этим туннелям – по двум сразу! – и опять-таки в то же самое время чувствовал, как и в его сознание вторгается нечто извне, истекающее из глубины туннелей. Неведомо как, когда и где он обнаружил, что нечто, которое, кажется, и было им, Сергеем Соколовым, словно бы парит над двумя параллельными потоками, скользящими навстречу друг другу. Один поток казался ему бледновато-красным, почти розовым – и этот поток был как-то связан с ним, Сергеем Соколовым; другой, встречный, поток (поток неведомо какой субстанции – но только не воды, и не огня, и не воздуха…) представлялся зеленоватым, слабо светящимся – и принадлежал, несомненно, его визави, Юре-Большевику. В какой-то неуловимый миг оба потока слились воедино, словно бы даже с каким-то подобием короткого мелодичного звука – и исчезли, сменившись мельканием ярких, удивительно зримых картин – не картин даже, а кусочков забытой реальности, совершенно живой, с красками, запахами и звуками, – и пришло отчетливое ощущение собственного присутствия в этой реальности.
Картины были обрывочны, но отнюдь не казались обрывками сновидений – они, несомненно, представляли собой частицы яви, когда-то и навсегда запечатлевшиеся в памяти. Они всего лишь забылись, как забывается очень и очень многое, но никуда не исчезли – просто лежали в почти необъятном хранилище, заваленные грудой других, более поздних впечатлений…
…Шуршащая белая ткань, очень много шуршащей белой ткани… Где-то в вышине, далеко-далеко – необъятный белый свод, расчерченный ровными золотистыми линиями.
Нет, это уже нынешний Сергей, сидящий на диване, знал, что видит и осязает именно ткань, что над ним – белый с золотом потолок; тот, давний Сергей, еще не умел давать названия вещам и явлениям окружающего мира, еще не мог определить, что именно видит, слышит и ощущает…
Красивое женское лицо… Голубые глаза, гладко зачесанные светлые волосы… Ласковый голос… Золотая застежка на плече… Песня, тихая нежная песня, и все покачивается вокруг, теряет очертания, растворяется… «А-а-а… А-а-а…» – поет милая, родная, единственная… Мама?..
Где-то неподалеку играет флейта…
Он плывет сквозь теплую пустоту, кто-то бережно несет его – и выносит на свет, под небо и солнце. Голубизна, зелень, белые пятна – теперь, здесь, он понимает: он видит то, что представлялось ему когда-то хаосом разноцветных красок без форм и названия. Белые пятна – здания, окруженные деревьями, они спускаются к широкой желтой полосе песка, за которой колышется распростершееся до горизонта море… Берег перечеркивает длинная стена, сложенная из красных, черных и белых камней, она уходит вдаль, вздымаясь выше самых высоких деревьев…
И вновь – белый с золотом потолок, привычный потолок, привычные линии – и нежная песня, от которой веет покоем, и сами собой закрываются глаза…
Над ним – все то же женское лицо, милое знакомое лицо, и ласковый голос все говорит и говорит что-то…
Красивые бронзовые колокольчики на полке перед большим бронзовым зеркалом… Россыпь маленьких золотых безделушек на низком столе… Высокая треногая ваза, и на ее выпуклом гладком боку изображены два удивительных человека: один – с птичьей головой, а другой – с кошачьей…
Красные, желтые, зеленые шарики, нанизанные на веревочку – близко-близко. Если бить по ним руками, они начинают весело трещать. Погремушка…
Картины торопились, наскакивали одна на другую, картины все убыстрялись и убыстрялись, словно боясь, что тот, кому они являлись, вот-вот отмахнется от них.
А потом вдруг все смешалось, исчезло, и навалилась темнота, бесплотная и в то же время странно осязаемая темнота, и в этой темноте зазвучал чей-то голос. Голос что-то говорил и говорил, словно забивал невидимые гвозди, и голова просто раскалывалась от непрекращающегося грохота, похожего на барабанную дробь… Смысл слов ускользал, но слова все возвращались и возвращались, тяжелыми плитами ложились на дно, и было понятно, что от них никуда не деться, и они никуда не денутся – и так и будут лежать под заносами пепла времени. До поры.
Но насколько случайна любая случайность? – вот в чем вопрос… Почему-то вспомнились рассуждения из какой-то давным-давно читанной книжки: можно ли десять раз подряд угодить точно в муху, стреляя по очень удаленной, почти невидимой мишени, на которой она сидит, греясь на солнышке? Скорее всего, нет – так подсказывал здравый смысл. А если огонь непрерывно ведут десять тысяч стрелков, не целясь специально, а просто наобум паля в сторону мишени? В таком случае попаданий в несчастную муху может быть и не десять, а гораздо больше. Не угодил ли и он, Сергей Соколов, под такой непрерывный шквальный огонь? Если это действительно так – бесполезно искать виновника. Правда, остается открытым вопрос о причинах этой стрельбы…
Подобные размышления могли завести Бог весть куда, и Сергей, отмахнувшись от них, быстрым шагом направился к троллейбусной остановке, поглядывая на всякий случай на пробирающиеся между многоэтажками редкие автомобили.
Всю дорогу до центральной части города, стоя у окна на задней площадке троллейбуса, который нехотя полз сквозь серое утро, он прислушивался к себе, вернее, к поселившемуся в нем неведомому зову. Зов не усиливался и не ослабевал, не то что во сне – там он постоянно нарастал и нарастал, – и Сергей вновь засомневался в том, что источник этого зова находится где-то извне, а не является порождением его собственной психики. Однако менять свое принятое еще ночью решение он не собирался; он знал, что не успокоится, пока не проверит, не убедится… да и холодный пристальный взгляд невидимой луны, взгляд, который он постоянно ощущал, не позволял ему свернуть с выбранного пути. «Кто выбрал для меня этот путь? – подумал он, и неприятный холодок пополз у него по спине. – Кто мне его подсказал?..»
Оставалось надеяться, что ответ на эти вопросы найдется там, на улице Гоголя, в квартире за серой железной дверью.
И еще он подумал о том, что не люди выбирают пути, а пути выбирают людей, и вспомнил древнюю идею насчет ограниченности свободы деяний человеческих: тому то ли греческому, то ли римскому мудрецу представлялось, что человек подобен собаке, привязанной к повозке и бегущей за ней. Главное – не сопротивляться, не бросаться в другую сторону, а неуклонно следовать за повозкой; она знает, куда ехать, где повернуть и когда остановиться.
Сергей рассчитывал и вовсе забраться в повозку, чтобы оттуда увидеть лежащий впереди путь…
Он вышел в центре, пересек сквер и, преодолев поступью канатоходца два квартала по скользкому тротуару, оказался на улице Гоголя. Наискосок от него, на другой стороне дороги, за голыми долговязыми тополями, стоял дом из его сновидения, с аптекой и почтой на первом этаже. Сергей вновь прислушался к себе – зов звучал на одной и той же непрерывной уверенной ноте – и, перейдя дорогу, с бьющимся неровно сердцем вошел в обычный двор с перекладинами для выбивания ковров, бельевыми веревками, мусорными контейнерами, покосившимися железными детскими горками и крышками погребов, почему-то всегда вызывающими у него неприятную ассоциацию со старыми надгробными плитами. Прикинув, в каком из подъездов должна находиться пятьдесят третья квартира, он направился к двери с криво выведенной белой краской цифрой «четыре». Худая рыжая кошка при его приближении испуганно метнулась с крыльца и юркнула в подвальное оконце – и во всем дворе не осталось больше никого. Это безлюдье вдруг встревожило Сергея и он резко остановился от внезапной догадки, вспыхнувшей в голове подобно осветительной ракете: вечерний лихач и странный зов как-то связаны между собой, это звенья одной цепи! Угрожающей цепи, готовой захлестнуть его горло и задушить…
Ему стало жарко, а ноги превратились в две оплывающих на солнце свечи. «Ловушка! Ловушка!» – торопливо застучало в мозгу.
Шум вползающего во двор мусоровоза привел его в чувство. Сергей в сердцах плюнул, выругал себя и решительно открыл заскрипевшую пружиной дверь подъезда.
В подъезде было тихо. Поднявшись на третий этаж, он сглотнул и привалился спиной к перилам. Серая железная дверь существовала не только в его сне. Серая одноглазая дверь с блестящими «пятеркой» и «тройкой», которые вдруг показались ему зловещими кабалистическими знаками.
Зов не умолкал.
Зачем-то оглянувшись, Сергей неуверенно подошел к двери, сделал глубокий вдох-выдох и нажал на кнопку звонка. Он не мог этого видеть, но знал, что холодный взгляд незримой луны на мгновение стал одобрительным – он поступил именно так, как и обязан был поступить.
За дверью довольно долго было тихо и Сергей поднял руку, чтобы позвонить еще раз, но так и не позвонил. Какое-то новое, прорезавшееся вдруг чутье подсказало ему, что его разглядывают в «глазок». В тот же момент щелкнул замок – раз, и еще раз – и дверь медленно приоткрылась. Сергея прошибла испарина и он отступил на шаг, приготовившись к любым неожиданностям.
В дверном проеме стоял плотный высокий парень в зеленом фирменном спортивном костюме. У парня было широкое скуластое лицо с коротким мясистым носом и рыжеватой щетиной на щеках и подбородке, крепкая шея и густые, слегка вьющиеся пегие волосы, к которым если и прикасалась расческа, то явно не сегодня, а еще вчера вечером, перед сном. Из-под широких бровей настороженно смотрели на Сергея темные глаза. Одной рукой парень держался за невидимую Сергею внутреннюю ручку двери, а другой опирался на черную отполированную трость. Скользнув взглядом вниз, к ногам хозяина квартиры номер пятьдесят три, Сергей понял, что вычурная трость – не какая-то причуда, и не средство самообороны, а печальная необходимость: под пестрым женским очень недешевым платком, обмотанным вокруг неестественно большой ступни парня, явно скрывался гипс. Кажется, это и была та странность, из того сна… Парень выглядел ровесником Сергея и был ему совершенно незнаком.
– Вы ко мне? – голос у парня оказался низким, басовитым, густым, как шоколадная масса из телерекламы. Смотрел он при этом куда-то зa спину Сергея, на пустую лестничную площадку, и стискивал свою массивную трость с таким видом, словно все-таки вот-вот собирался использовать ее именно в качестве дубинки.
Сергей смущенно пожал плечами, не зная, что ответить, – ситуация, действительно, складывалась преглупейшая. Не объяснять же этому травмированному, что увидел его дверь во сне… Он растерянно взглянул в глаза парню – и вдруг понял, что ничего больше не звучит в глубине его сознания. Зов умолк.
Наверное, что-то такое отразилось на его лице, потому что парень, опираясь на трость, сделал шаг назад, в глубь прихожей, и распахнул дверь пошире.
– Заходи. – И взгляд его сделался каким-то странным.
Сергей вошел в чужую прихожую и, быстро осмотревшись, понял, что живут здесь люди с достатком. Это со вкусом и размахом оборудованное просторное помещение с тремя, не считая входной, дверями с толстыми матовыми волнистыми стеклами наводило на мысль о «евроремонте» и не шло ни в какое сравнение с предбанником Сергеевой квартиры с вешалкой на обшарпанных обоях, встроенными в стену шкафами, дверцы которых не могли закрываться в принципе, старым трюмо и расшатанным табуретом.
Сзади дважды щелкнул замок. Сергей обернулся. Небритый хозяин квартиры пристально смотрел на него, навалившись на трость и держа на весу загипсованную ногу – утолщение угадывалось и под штаниной, доходя почти до колена. И новым своим чутьем Сергей понял, что между ними существует – несомненно существует! – какая-то пока еще непонятная таинственная связь. Нет, не случайно, никак не случайно приснился ему этот сон!..
– Раздевайся, – сказал хозяин.
Сергей снял куртку, повесил ее на вешалку рядом с одиноким элегантным темно-синим мужским плащом. Глянул в большое настенное зеркало в вычурной бронзовой оправе «под старину», провел рукой по волосам. Внутри у него, чуть не лопаясь, дрожали какие-то туго натянутые струны. Он надеялся, что разговор с хозяином квартиры снимет это напряжение и всё получит свое объяснение – ведь должно же быть какое-то объяснение…
– Пойдем, кофейку попьем, – парень заковылял к ближайшей двери, открыл ее; за ней обнаружился коридор, его стены были обтянуты приглушенно-зеленой, с легкими разводами тканью. – Ты ведь, по-моему, не от этих, – последняя фраза прозвучала скорее утвердительно, чем вопросительно.
– От каких «этих»? – не понял Сергей, и вид у него, вероятно, был настолько недоуменным, что хозяин удовлетворенно покивал и сказал:
– Вот-вот, я так и подумал. Ты явно не из тех.
– Кого вы имеете в виду?
– Давай на «ты», не люблю это «выканье». Я имею в виду тех, которые мне вот это сделали, – пояснил парень, кивая на загипсованную ногу. – Ты совсем по другому делу, верно?
– Да.
– Ну, пошли, разберемся.
Сергей почувствовал, что невидимый камень, удерживавший его у темного холодного дна, исчез, и можно без помех устремиться к поверхности, к воздуху и свету. Неведомые иероглифы вот-вот должны были превратиться в знакомые буквы, из которых сложатся слова, поясняющие суть происходящего.
Кухня оказалась под стать прихожей – просторная, светлая, с разными бытовыми прибамбасами от западных фирм, знакомыми по ежедневным рекламным роликам. Правда, в бледно-голубой раковине лежала немытая посуда, а на разделочном столе, прямо на расписной доске для резки хлеба, красовалась большая причудливая пепельница, ассоциирующаяся с работами Дали, полная смятых окурков. И хоть форточка и была распахнута, в воздухе витал запах табака, напомнивший Сергею о тех дорогих сигаретах, которые курил вчера в кафе школьный друг Валерка Мартынов.
Хозяин усадил Сергея на низкий диван у низкого же стола – диван дугообразно изгибался вдоль двух стен, за ним, в углу, стоял высокий, с лебединой шеей, торшер, – а сам занялся приготовлением кофе, наотрез отказавшись от предложения Сергея оказать посильную помощь в этом процессе.
– Ты гость, понял? – пробасил он, усевшись на табурете перед пепельницей боком к Сергею и придвигая к себе кофеварку. – Когда я к тебе в гости приду, – он сделал ударение на этом «я», – тоже буду сидеть и в потолок поплевывать в ожидании угощения. Таков порядок, старик, не нами придуман, не нам его и нарушать. А мне и полезно, а то торчу целый день один, в видик пялюсь – сдохнуть можно cо скуки. Жена на фирме, за двоих сейчас крутится – за себя и за меня, – а я тут, как в танке. В больнице, правда, тоже тоска, да еще храпят по ночам. Я, правда, тоже храплю, но себя-то ведь не слышишь! Вот так три дня промаялся и домой попросился – лежать-то и дома можно, согласен? Врач каждое утро приходит, перед своей работой. В семь ноль-ноль – как штык! А потом еще и днем проведывает. Сейчас за бабки врач к тебе хоть в Африку каждый день будет бегать, согласен? Хотел еще медсестру ко мне приставить, на целый день – но уж это слишком круто будет. Я себя и сам обслужу. А ее… обслужить… – парень коротко хохотнул, не прерывая процесс приготовления кофе. – У нас с женой насчет этого строго. Высокие договаривающиеся стороны подписали пакт о взаимном сохранении супружеской верности. В случае нарушения – расстрел на месте. – Парень глянул на Сергея и подмигнул ему. – Шучу, конечно.
– Я понял, – сказал Сергей.
– Да нет, не насчет расстрела. Насчет «обслужить» и вообще баб. Мы с Людмилкой живем дружно, душа в душу. Это я серьезно.
Сергей, подперев руками подбородок, слушал болтовню хозяина, который уже вытягивал из холодильника какие-то свертки и пакеты. Парень явно оттаял, но в его полушутливом тоне все-таки чувствовался оттенок наигранности. Кажется, его тоже что-то беспокоило. Что-то кроме загипсованной ноги и таинственных «этих». Впрочем, насчет «этих» как раз все было понятно: разборки бизнесменов. Наезд. «Крыша» слегка придавила непокорного. Это, конечно, их дела, и богатые тоже плачут, потому что проблем у них гора-аздо больше, чем у бедных…
– Ну вот, дело сделано, – парень разлил кофе по чашкам. – А теперь можешь и помочь. Перетаскивай все это на стол, а я сейчас колбаски накромсаю. Сыр у меня, правда, слегка подсох – ты уж извини.
– Да я вообще-то завтракал… – начал было Сергей, но хозяин тут же перебил его:
– А я с полвосьмого не хавал. Кисло как-то было. Так что поддержи компанию, старик.
У Сергея тоже стало кисло на душе: второй день подряд его кормили богатенькие и удачливые. Удачливые и богатенькие. А чем же он-то хуже? Ведь такой же человек и, вроде бы, не дурак. «Это тебе только кажется, что не дурак, – грустно усмехнулся он про себя. – Хватка не та…»
Наконец бутерброды были готовы, стол накрыт – и хозяин расположился на диване наискосок от Сергея, у другой стены.
– Кисловато как-то было, – еще раз сказал он, отхлебнул кофе и взглянул на гостя. – А теперь вот нормально. Здесь нормально. – Он постучал согнутым пальцем по виску и уточнил: – В коробочке.
У Сергея пропала последняя тень сомнения. Он пришел именно туда, куда должен был прийти.
– У меня тоже, – сказал он. – Когда вы… ты мне дверь открыл.
Парень осторожно поставил чашку на стол, отложил бутерброд. Лицо его было серьезным и чуть озадаченным.
– Пожалуй, у меня тогда же… – Он протянул Сергею руку. – Давай знакомиться. Я так и думал, что ты не зря пришел. Юрий.
Сергей пожал крепкую ладонь:
– Сергей.
– Серега, значит. А я вообще-то большевик.
– Ну и что? – Сергей пожал плечами. – А я беспартийный. Какая разница?
– Да нет, ты не понял. Фамилия моя Большевский, потому меня с детства
– «Большевиком». Их сейчас все кому не лень с дерьмом мешают, а мне по барабану. Я к тому, что прозвище мне нравится, тах что можешь так меня и называть: «Большевик». На «Юру» я не всегда и откликаюсь.
– Ну, а я постоянно был Серегой да Серым.
– Это ясно. Закон природы.
Они кружили возле главного, словно бы не решаясь начать.
Юра-Большевик взял свою чашку, задумчиво покрутил в руках и опять поставил. Поднял голову.
– Ну что, Серега, давай, рассказывай. Думаю, если бы не ты меня, то я бы тебя все равно нашел.
– Не знаю, с чего и начать, – неуверенно произнес Сергей. – Зыбко все как-то, непонятно, словно болото какое-то… В общем, уже с неделю, наверное, снится мне что-то такое…
Он, запинаясь и сбиваясь, рассказывал Юре-Большевику о своих снах, о том, как услышал зов и проделал во сне путь к железной двери, а потом решил найти эту дверь, из-за которой кто-то беззвучно звал его, Сергея Соколова. Большевик взял с подоконника пачку сигарет, закурил и внимательно слушал, пуская в потолок сизоватые струи дыма и то и дело крепко сжимая пальцами свой неказистый нос.
– Ясно, – сказал он, когда Сергей замолчал. Ткнул окурок в пепельницу и задумчиво захрустел печеньем. – Впрочем, ни хрена не ясно. – Он поставил вазочку с печеньем перед Сергеем. – Жуй. Когда жуешь, думается лучше, это я давно заметил. Закон природы. Понимаешь, старик, мне тоже что-то такое… Только я ведь на снотворном, она же болит, подлюка, – Большевик осторожно погладил себя по бедру. – Проваливаешься, как в шахту – «Мама, не бросай меня в шахту! …ахту! …ахту!..» – да? Просыпаешься, словно из-под земли выдираешься. И помнишь – что-то было, много всякого виделось, а что именно?.. Но вот ты сейчас сказал, как шел сюда во сне, – и у меня словно окошко в мозгах прочистилось. Знаешь, вроде как «дворниками» по грязному стеклу – хоп! И вновь видно дорогу. И там кто-то фарами тебе мигает и еще сигналит наподобие ментовской сирены, только потише. Вернее, сигналил, пока ты ко мне не пришел. Это я просто сейчас вспомнил. – Большевик отодвинул чашку и хлебницу, положил руки на стол и подался к Сергею. – Ты ведь не говорил мне, где живешь, согласен?
– Да вроде бы нет, – неуверенно ответил Сергей.
– Не «вроде бы», а точно не говорил, старик! А я вот сейчас сирену эту вспомнил – а дудело-то у меня внутри тоже уже где-то с недельку, только я все на нервы списывал… так вот, вспомнил я эту сирену – и картинка-то моя ночная и всплыла. За точность не ручаюсь, новостройки – они ведь везде одинаковы, согласен? – но, по-моему, виделась мне то ли Сосновка, там, за аэропортом, где новый микрорайон, то ли Южный, и, скорее, все-таки Южный. Ты ведь в Южном живешь, Серега?
– В Южном, – сдавленным голосом подтвердил Сергей.
– Та-ак… И что мы с этого имеем? – Большевик поскреб свою щетину, не глядя взял с тарелки кусок ветчины и принялся тщательно жевать, устремив взор куда-то вдаль. Прожевав, он вдумчиво сказал: – А ни шиша мы с этого не имеем. Мы, два незнакомых друг другу человека, зовем друг друга, причем делаем это совершенно бессознательно, да? – Большевик выжидающе посмотрел на Сергея и тот кивнул. – То есть даже не я тебя зову, а мой мозг или там что-то еще, не знаю, и у тебя то же самое… А встретились – и понятия не имеем, зачем друг друга звали. Как тебе это, старик?
Сергей пожал плечами. Ему было досадно и как-то не по себе. Он-то думал, что при встрече все прояснится, а выходило так, что Юра знает не больше него, то есть – тоже ничего. Абсолютно ничего…
– И вообще все это какой-то фантастикой отдает, – продолжал Большевик. – Какими-то видиками. Как наши мозги уловили друг друга? У нас там что – «жучки» какие-нибудь стоят? Кто же это их туда засунул? Или мы с тобой телепаты? У тебя как насчет экстрасенсорных способностей? Ну, там телепатия, ясновидение. Никогда за собой ничего такого не замечал?
Сергей честно подумал и отрицательно покачал головой:
– Нет, ничего. И в лотерее ни разу не угадывал.
– У меня тоже ничего, – задумчиво сказал Большевик. – Нет, тут что-то не так! – он хлопнул по столу ладонью и вытащил из пачки новую сигарету. – А ну-ка, давай поподробнее о себе: кто ты, что ты… А потом я. Может, найдем какие-то пересечения? Ведь неспроста же все это, согласен, старик?
– Да уж, на какую-то случайность непохоже, – согласился Сергей. – Меня сюда тянуло вполне определенно. Другое дело – зачем? А насчет того, кто я и что я – пожалуйста.
Он начал рассказывать о себе, а Юра слушал и курил, а докурив, вновь принялся хрустеть печеньем, активизируя свой мыслительный процесс.
– Понятно, старик, – произнес он, выслушав Сергея. – Значит, работу ищешь… Взял бы я тебя к себе, только мне юристы не нужны – не тот профиль. Вот дизайнер толковый мне нужен, это да, а то тут у меня один возомнил себя, блин, пупом земли и потихоньку спиваться стал. Думает, что незаменим. Видать, не знает высказывания товарища Сталина насчет незаменимых людей.
– Да я вроде бы и не набиваюсь, – мрачно заметил Сергей и принялся намазывать на хлеб печеночный паштет – толстым-толстым слоем.
– Ах, да, о чем это я! – спохватился Большевик. – Слушай теперь мою автобиографию. Родился в восьмидесятом и пошел в детский сад – в пятнадцатый, у ремзавода, знаешь? А оттуда прямиком в школу потопал, в четвертую…
Чем дольше Сергей слушал Большевика, тем больше убеждался, что пути их нигде раньше не пересекались: жили они в разных районах, и в школы ходили разные, и учились потом в разных вузах… Единственное, что было у них общего – это год рождения. Последние два года Большевик возглавлял частное предприятие, которое занималось изготовлением наружной рекламы – всяких вывесок, щитов, указателей и прочего, – и, судя по всему, на хлеб с маслом ему вполне хватало. И с паштетом тоже.
Но все эти сведения не давали ответов на вопросы: почему он подсознательно или бессознательно звал Сергея? почему слышал такой же зов Сергея? почему вообще с ними обоими происходило что-то непонятное?..
– В общем, в огороде бузина, – подытожил Юра, когда Сергей сказал, что не видит ни одной точки соприкосновения. – Может быть, какая-то информация содержится в наших снах, а, старик? Тех, что мы с тобой никак вспомнить не можем. А если под гипноз пойти? Под гипнозом все что хочешь вспоминается. Даже прошлые жизни. Журнальчик такой интересный есть у нас, «Порог» называется, так я там вычитал, что один инженер завыл по-волчьи прямо в зале, на сеансе – волком он был в прежней жизни. Или генетическая память сработала.
– Ну да, предки его волками были, – с иронией поддакнул Сергей. – Бредятина чистейшей воды.
– Может и бредятина, – согласился Большевик. – Редактора-то я немножко знаю. Вроде нормальный человек.
– Смотря что считать нормой, – меланхолично отозвался Сергей. – Гипноз… Гипноз… Я когда-то занимался этим, еще в школе. Книжки разные… Техника самогипноза, аутотренинг и всякое такое… Сосредоточьте взгляд на блестящем металлическом шарике… Сосредоточьте взгляд…
Что-то билось внутри, толкалось в преграждающую выход дверь, и дверь поддавалась этим усилиям, потому что вовсе не была заперта и только и ждала, когда же ее догадаются открыть.
– Посмотри мне в глаза, – сказал он Юре, подавшись вперед и крепко зажав ладони между коленей.
Юра медленно откинулся на спинку дивана и пробормотал:
– Ну конечно… Рано или поздно, но мы бы сообразили. Ты совершенно прав, Сережа… Именно!
Его темные глаза превратились в два туннеля, ведущих куда-то в неведомую глубину. Сергей сидел, упираясь коленями в низкий стол, застыв в каком-то оцепенении, и в то же время летел вперед по этим туннелям – по двум сразу! – и опять-таки в то же самое время чувствовал, как и в его сознание вторгается нечто извне, истекающее из глубины туннелей. Неведомо как, когда и где он обнаружил, что нечто, которое, кажется, и было им, Сергеем Соколовым, словно бы парит над двумя параллельными потоками, скользящими навстречу друг другу. Один поток казался ему бледновато-красным, почти розовым – и этот поток был как-то связан с ним, Сергеем Соколовым; другой, встречный, поток (поток неведомо какой субстанции – но только не воды, и не огня, и не воздуха…) представлялся зеленоватым, слабо светящимся – и принадлежал, несомненно, его визави, Юре-Большевику. В какой-то неуловимый миг оба потока слились воедино, словно бы даже с каким-то подобием короткого мелодичного звука – и исчезли, сменившись мельканием ярких, удивительно зримых картин – не картин даже, а кусочков забытой реальности, совершенно живой, с красками, запахами и звуками, – и пришло отчетливое ощущение собственного присутствия в этой реальности.
Картины были обрывочны, но отнюдь не казались обрывками сновидений – они, несомненно, представляли собой частицы яви, когда-то и навсегда запечатлевшиеся в памяти. Они всего лишь забылись, как забывается очень и очень многое, но никуда не исчезли – просто лежали в почти необъятном хранилище, заваленные грудой других, более поздних впечатлений…
…Шуршащая белая ткань, очень много шуршащей белой ткани… Где-то в вышине, далеко-далеко – необъятный белый свод, расчерченный ровными золотистыми линиями.
Нет, это уже нынешний Сергей, сидящий на диване, знал, что видит и осязает именно ткань, что над ним – белый с золотом потолок; тот, давний Сергей, еще не умел давать названия вещам и явлениям окружающего мира, еще не мог определить, что именно видит, слышит и ощущает…
Красивое женское лицо… Голубые глаза, гладко зачесанные светлые волосы… Ласковый голос… Золотая застежка на плече… Песня, тихая нежная песня, и все покачивается вокруг, теряет очертания, растворяется… «А-а-а… А-а-а…» – поет милая, родная, единственная… Мама?..
Где-то неподалеку играет флейта…
Он плывет сквозь теплую пустоту, кто-то бережно несет его – и выносит на свет, под небо и солнце. Голубизна, зелень, белые пятна – теперь, здесь, он понимает: он видит то, что представлялось ему когда-то хаосом разноцветных красок без форм и названия. Белые пятна – здания, окруженные деревьями, они спускаются к широкой желтой полосе песка, за которой колышется распростершееся до горизонта море… Берег перечеркивает длинная стена, сложенная из красных, черных и белых камней, она уходит вдаль, вздымаясь выше самых высоких деревьев…
И вновь – белый с золотом потолок, привычный потолок, привычные линии – и нежная песня, от которой веет покоем, и сами собой закрываются глаза…
Над ним – все то же женское лицо, милое знакомое лицо, и ласковый голос все говорит и говорит что-то…
Красивые бронзовые колокольчики на полке перед большим бронзовым зеркалом… Россыпь маленьких золотых безделушек на низком столе… Высокая треногая ваза, и на ее выпуклом гладком боку изображены два удивительных человека: один – с птичьей головой, а другой – с кошачьей…
Красные, желтые, зеленые шарики, нанизанные на веревочку – близко-близко. Если бить по ним руками, они начинают весело трещать. Погремушка…
Картины торопились, наскакивали одна на другую, картины все убыстрялись и убыстрялись, словно боясь, что тот, кому они являлись, вот-вот отмахнется от них.
А потом вдруг все смешалось, исчезло, и навалилась темнота, бесплотная и в то же время странно осязаемая темнота, и в этой темноте зазвучал чей-то голос. Голос что-то говорил и говорил, словно забивал невидимые гвозди, и голова просто раскалывалась от непрекращающегося грохота, похожего на барабанную дробь… Смысл слов ускользал, но слова все возвращались и возвращались, тяжелыми плитами ложились на дно, и было понятно, что от них никуда не деться, и они никуда не денутся – и так и будут лежать под заносами пепла времени. До поры.