Страница:
Ареолог все-таки знал о Марсе достаточно много для того, чтобы не допускать существования жизни на этой планете. Экспресс-анализ грунта в очередной раз после давней посадки «Викингов» на равнинах Хриса и Утопия показал: поверхностный материал — кизерит, — покрывающий толщу реголита, не содержит никаких следов микроорганизмов. Цветущая некогда планета, которая раньше изобиловала реками я морями, где шли дожди и атмосфера была гораздо более плотной, чем сейчас, тысячелетия назад превратилась в мертвый мир. Красный Гор был убит мощнейшей бомбардировкой астероидами или кометами, колоссальные кратеры Аргир, Эллада, Исида, Тавмасия и Утопия, лежащие словно на одной длинной дуге, застыли на теле планеты скорбными памятниками той давней убийственной бомбардировки...
Алекс Батлер, конечно же, знал и о гипотезе, выдвинутой двумя его соотечественниками — Паттеном и Уиндзором. Эти ученые предполагали, что некогда между орбитами Марса и Юпитера существовала еще одна планета.
Само по себе предположение это никак нельзя было назвать новым: давным-давно говорили то о Фаэтоне, развалившемся на куски, образовавшие пояс астероидов, в результате то ли тотальной атомной войны, то ли экспериментов существ, его населявших, с атомной энергией; то о планете Малдек, тоже некогда взорвавшейся, но уже не из-за баловства с ядерным оружием, а от злоупотребления автохтонов гипотетической «пси-энергией», которая некогда якобы погубила и земную Атлантиду; то об увековеченной в клинописных текстах на глиняных табличках древней шумерской цивилизации планете Тиамат со спутником Луной, пострадавшей от вторжения в Солнечную систему блуждающего небесного тела Нибиру. Нибиру прошел поблизости от Тиамат — и на ней начались мощные тектонические процессы, в итоге разорвавшие страдалицу-планету на две части. Одна из них вместе с Луной была выброшена на другую орбиту и продолжила свою жизнь под именем Земля, а Другая, распавшись, образовала Пояс астероидов...
Гипотеза Паттена и Уиндзора была из той же серии, только «свою» планету, орбита которой проходила между орбитами Марса и Юпитера, они нарекли Астрой. Однажды наступил тот роковой для нее и для Марса миг, утверждали ученые, когда она перешла на пересекающийся курс с Красной планетой. Приблизившись к Марсу на пять тысяч километров притянутая им, как более массивной планетой, Астра пересекла так называемый «предел Роша» и была буквально разорвана гравитационными и электромагнитными силами. Осколки Астры посыпались на Марс и натворили много дел: изрыли его поверхность кратерами, вызвали всеобщий сдвиг марсианской коры, заставили колебаться ось Марса и подавили магнитное поле Красной планеты, резко замедлив скорость ее вращения и практически сорвав плотную атмосферу. И катаклизм этот, по мнению Паттена и Уиндзора, произошел не миллионы лет назад, а не ранее 15 000 и не позднее 3000 года до нашей эры — всего несколько тысяч лет назад. Именно тогда и погибла марсианская цивилизация...
Можно было соглашаться или не соглашаться с мнением этих ученых, но факт оставался фактом: поверхность Марса до сих пор была изрыта тысячами кратеров — следами космической бомбардировки. Марс был мертв — и все эти багровые сполохи и вибрирующие звуки никоим образом не свидетельствовали об обратном; это были проявления каких-то природных процессов, а не признаки того, что Марс до сих пор обитаем.
Алекс Батлер уже почти впал в полудрему, когда вспомнил свой тоскливый тревожный сон, привидевшийся ему в эту первую ночь на Марсе. Перед тем как его разбудил заунывный звук, доносящийся из наружного микрофона, он бродил по каким-то бесконечным коридорам, то и дело забредая в тупики, и никак не мог найти дорогу назад, к воздуху и свету. Эти блуждания были пронизаны такой безнадежностью и безысходностью, что хотелось закричать изо всех сил, но не удавалось даже открыть рот — тело казалось чужим и не подчинялось, как это зачастую бывает во сне. Коридоры тянулись и тянулись, свиваясь в лабиринт, и выход из лабиринта был потерян навсегда...
...А наутро, за завтраком, выяснилось, что и Свену, и Флоренс тоже приснилось нечто подобное — коридоры и тупики.
— Все это обыкновенные фрейдистские штучки, — заявил Леопольд Каталински, обеими руками выдавливая в большую пластмассовую чашку содержимое сразу двух туб с разной начинкой. — Мечетесь, бегаете, потому что подсознательно не до конца уверены в успехе. Ползают в ваших головах червячки сомнения. А мне ничего не снилось, и настроение у меня отменное, потому что я точно знаю: к полудню, ну, может, чуть позже, я доберусь до золота! Если, конечно, мне не будут мешать, — добавил он и забросил опустевшие тубы под койку.
— Возможно, — не стал возражать Алекс Батлер. — Видимо, ты, Лео, более толстокожий, а мы ватуры тонкие, впечатлительные. Все-таки не каждый день случается совершать высадку на другую планету, психологическая нагрузка приличная — отсюда и тревожные сны.
— Я не толстокожий, я уравновешенный, — сказал Каталински. — Эти парни действительно сделали меня уравновешенным! — Он имел в виду предполетный курс психокоррекции.
— Я на нервы тоже не жалуюсь, — заметил Свен Торнссон; у него все еще было заспанное лицо. — Но нагрузочка и в самом деле была будь здоров! Тренажеры-имитаторы это, конечно, хорошо, но реальная посадка на реальный Марс, а не в нашу пустыню это совсем другое. Как говорил папашин приятель он эмигрант из России, — «две большие разницы», После этого и не такое может присниться.
— Батончиков надо побольше с собой прихватить, — сказал Леопольд Каталински. — Толку, правда, от них маловато, но все-таки лучше, чем ничего. А молодцы эти бравые вояки! Выбросили на рынок то, что самим не подходит. Где их разрекламированная задержка времени прихода усталости аж на четырнадцать процентов? Я что-то никакой задержки не почувствовал.
— Без этих «Хуа!» ты, может быть, вообще не смог бы вчера вылезти из своего экскаватора — там бы и заночевал, — сказал Свен Торнссон.
— А как там командир? — подала голос Флоренс. В отличие от пилота, она выглядела, как всегда, превосходно.
Алекс Батлер посмотрел на часы:
— Сейчас, Фло, через семь минут. Скажу ему: «С добрым марсианским утром!»
Однако осуществить это намерение ареологу не удалось. Наступил расчетный момент начала радиообмена, но связи с «Арго» не было. Батлер не знал что и думать, все сгрудились за его спиной — а рация молчала.
— Хочется верить, что дело тут не в командире, а в связи, — негромко сказал Свен Торнссон, и ареолог ухватился за эти слова, как за спасательный круг.
«Ну конечно! — подумал он. — Вчера ведь тоже было не совсем гладко...» И вновь ему представилась некая невидимая громадная полусфера, накрывающая Сидонию. Прозрачный колпак, под которым прячут отложенный на потом кусок торта, чтобы не засох. Под колпаком свой микроклимат, и расхаживающие по торту лилипуты не слышат звуков извне...
Алексу Батлеру, как руководителю, нужно было принимать какое-то решение.
— Экранирующий слой в атмосфере? — предположил Леопольд Каталински. — Что вам, специалистам до Марсу, известно...
Он не закончил свой вопрос, потому что в этот момент фон в динамике сменился невнятным, словно из-за стены, голосом Эдварда Маклайна.
— ...зывает «Марс»... «Арго» вызыва...—Этими обрывками все и ограничилось.
— Слава богу! — с облегчением выдохнул Алекс Батлер и тут же услышал позади себя полувздох-полувсхлип Флоренс. — С командиром, похоже, все в порядке. Тут действительно какое-то экранирование.
— Аномалия на аномалии и аномалией погоняет, — сказал Свен Торнссон. — Похоже, мы попали в заклятое место. Бермудский треугольник. То бишь Сидонийский.
— Типун тебе на язык, Столб! — моментально отреагировал Каталински и посоветовал ареологу: — Делай запись, Алекс, и запускай на автомате. Может, хоть что-то к нему на борт прорвется. Работы же еще по горло!
Совет был вполне резонным, и Алекс Батлер так и поступил. Включив магнитофон, он коротко обрисовал обстановку (не упоминая о ночных звуках и тревожных снах) и сообщил, что группа приступает к дальнейшему выполнению программы. Эта запись должна была, повторяясь, автоматически идти в эфир.
После этого ареолог вывел экипаж под утреннее солнце Сидонии. Под солнце Берега Красного Гора.
...Непонятно каким образом оказавшийся здесь вполне земной воздух за ночь никуда не пропал, и после первого часа работы руководитель группы принял-таки решение снять шлемы и работать без баллонов с дыхательной смесью. Поначалу сделал это он один — и в течение еще одного часа прислушивался к себе. Никаких непривычных, а тем более болезненных ощущений не было, и Алекс Батлер разрешил остальным последовать его примеру. На всякий случай шлемы и баллоны далеко убирать не стали, сложив их прямо на грунте возле модуля.
Дел было ничуть не меньше, чем накануне. Леопольд Каталински вновь управлял компактным, но мощным четырехковшовым экскаватором, все глубже и глубже погружаясь в расширяющийся котлован; кизерит поддавался легко, и работа шла споро. Свен Торнссон тщательно проверял двигательную систему модуля, сначала обследовав дюзы, а потом продолжив свое скрупулезное поэтапное тестирование внутри «консервной банки». Алекс Батлер, не без труда справившись с исследовательским зудом, занимался сугубо физическим, а не умственным трудом — он укладывал от модуля до котлована и состыковывал направляющие рейки-желобки для автоконтейнеров и время от времени добавлял секции к транспортерам, выбирающим из котлована породу; котлован постепенно обрастал бурыми отвалами кизерита, за тысячелетия нанесенного ветрами на равнину Сидонии. Флоренс первые два часа посвятила своему «нано-хозяйству», а затем отправилась на марсоходе проверять наличие самого благородного из металлов в окрестностях модуля, — то, что накануне ареолог и пилот делали вдвоем, ей пришлось делать одной. Даже занятая работой, Флоренс то и дело поглядывала на небо, словно надеясь, что ее Ясон сумеет подать оттуда, с орбиты, какой-то знак; например, выложить из звезд посвященную ей надпись...
Около полудня Алекс Батлер, выведя с помощью переносного пульта автоконтейнеры из грузового отсека, поднялся по трапу в модуль, чтобы проверить, не изменилось ли к лучшему состояние радиосвязи с орбитой и занести в бортовой компьютер кое-какие новые параметры.
Свен Торнссон лежал на полу кабины, чуть ли не по пояс свесившись в открытый люк, ведущий к двигателю, и чем-то там скрежетал. Услышав стук тяжелых ботинок ареолога, он прервал свое занятие, отполз от люка и, перевернувшись на спину, вытер рукавом покрасневшее, блестящее от пота лицо.
— Ф-фу! Хотел бы я сказать сейчас несколько теплых слов разработчикам. Они же из меня акробата сделают!
— Где ж ты раньше был? — осведомился Батлер, устраиваясь возле рации.
— Раньше все представлялось немного проще, я так долго не возился.
— Связь с орбитой не проверял?
— Когда? Из движка еще не вылезал. Индикация таки чуток привирает, я чувствовал. Но я поправочки сделал. — Пилот сел и обхватил руками поднятые колени. — Вы там на свежем воздухе, на природе... От кого бы услышал, не поверил бы: дышать свежим воздухом на Марсе! Все равно что купаться на Луне, Так я к чему: вы там на природе, а я тут среди железяк. Может, пойти подышать хоть пару минут, поддеть на пороге? Полюбоваться пейзажем...
— Пойди подыши, полюбуйся, — согласился ареолог — И транспортеры у Лео заодно передвинь, чтобы не завалило. А я попытаюсь достучаться до командира.
— О'кей! — Торнссон мгновенно вскочил на нога и исчез из кабины.
* * *
Леопольд Каталински выполнил свое обещание к полудню добраться до «золотого руна».
Его торжествующий вопль разнесся над древней равниной, и Свен Торнссон, только что спустившийся по трапу модуля и намеревавшийся ненадолго устроиться на штабеле баллонов, дабы «полюбоваться пейзажем», тут же заторопился к котловану. По пути он связался по рации с Флоренс — ее фигура в ярко-оранжевом комбинезоне виднелась метрах в трехстах от модуля.
— Есть золото! — бросил пилот в микрофон, большими прыжками приближаясь к кизеритовым отвалам.
Леопольд Каталински стоял на коленях возле экскаватора и руками счищал грунт с золотого слоя. Все больше становилось открывшееся на дне котлована желтое окошко — и золото мягко сияло в лучах солнца, так похожего ликом своим на драгоценный металл, занимающий ничем не примечательную семьдесят девятую позицию в Периодической системе Менделеева и несказанно более высокое место в системе ценностей человеческой цивилизации. Спустившись по транспортеру на дно котлована, Свен Торнссон застыл рядом с инженером, очарованный представшим его глазам зрелищем. То, что они зачастую называли в разговорах между собой «золотым руном», не было единым золотым слоем: в отличие от шерсти волшебного овна из страны мифического царя Ээта, марсианское «золотое руно» состояло из множества плотно подогнанных друг к другу квадратных плиток.
Присев на корточки, Торнссон достал из кармана комбинезона складной нож и, вогнав лезвие между плиток, попытался подковырнуть одну из них. После некоторого усилия это ему удалось, и он поднялся, держа в руке небольшой — размером в пол-ладони и в два пальца толщиной — золотой квадратик. Леопольд Каталински подцепил соседнюю плитку, и оба астронавта завороженно принялись разглядывать одинаковые бляшки, которыми был вымощен изрядный, судя по всему, участок равнины Сидония.
А разглядывать там было что: на каждой плитке тонкими черными линиями было нанесено одинаковое изображение, словно перенесенное сюда, на далекий Марс, из древних земных легенд. Изображение какого-то сказочного существа... Пилот и инженер всматривались в четкие контуры узкого туловища, покрытого чешуей, с длинным и тонким чешуйчатым хвостом. Шея существа тоже была чешуйчатой и тоже длинной и тонкой, и венчала ее узкая змеиная голова. Из закрытой пасти высовывался длинный раздвоенный язык, а над покатым лбом возвышался прямой рог... Возможно, у существа было два рога, но второго на рисунке не было — он как бы полностью закрывался первым. Несмотря на чешую, диковинное животное имело и шерсть: возле ушей с головы ниспадали три пряди, закрученные спиралью, а вдоль шеи тянулся длинный ряд вьющихся локонов. Две передние лапы диковинного существа были похожи на лапы пантеры или тигра, а вот задние напоминали птичьи — большие, четырехпалые, покрытые чешуей. Может быть, именно такие звери и водились на Марсе тысячи лет назад, до планетарной катастрофы, или же они были персонажами древних марсианских — а не земных — сказаний...
Как бы там ни было, кем бы ни был этот внеземной зверь, запечатленный на золоте, чем бы он не являлся для марсианской расы — символом достатка и процветания, объектом религиозного поклонения, ангелом-хранителем или, напротив, вестником несчастий, а может быть, эталоном могущества и неуязвимости, — главное, ради чего «Арго» пустился в путь к Марсу, из разряда возможного перешло в разряд действительного: они докопались до золота! И теперь оставалось забрать это золото с собой.
— Виват, Золотая планета! — крикнула сверху подоспевшая Флоренс Рок. — Эввива аргентум! — и начала спускаться к ним.
Они смотрели на золото, их блестящие глаза были желтого цвета, и настроение у них было превосходное — на него не могла повлиять перспектива предстоящих долгих погрузок.
— А где же Алекс? — вдоволь налюбовавшись на свою плитку, спросил Каталински.
— Он в «банке», — ответил Свен Торнссон. — Связи добивается.
— Так пойдем порадуем его, покажем, — предложил инженер. — Заодно и перекусим, я второй день без обеда не выдержу. Думаю, никто нас не осудит, если мы положим в собственные карманы пару-тройку таких безделушек? В качестве сувениров, на память о нашем пребывании под этими восхитительными небесами. А, Столб? Не обеднеют же от этого наши заказчики!
— Сувениры — дело хорошее, — согласился Свен Торнссон, вновь рассматривая искусную драгоценную поделку почившей в бозе древней марсианской цивилизации. — Тут главное — соблюсти меру. И не забить предъявить на таможне, когда будем возвращаться.
— Прихватим и для командира, — сказал Леопольд Каталински. — Такую штуку вполне уместно носить на цепочке на шее — в любом баре сразу поймут, что ты не собираешься удрать, не заплатив за выпивку.
— А может, не надо? — подала голос Флоренс. Инженер окинул ее изумленным взглядом:
— Ты что, дорогая! Да здесь же их миллионы, понимаешь? Мил-ли-оны! Мы же не для личного обогащения, а на память — улавливаешь разницу?
— Ладно, — сдалась Флоренс. — Но если вдруг потребуют, я свой сувенир верну.
— Это твое личное дело. — Каталински расстегнул нагрудный карман комбинезона и бережно опустил туда золотую плитку с марсианским зверем. — Пошли!
Когда трое астронавтов во главе с инженером (ему и в голову не пришло пропустить вперед Флоренс) вошли в кабину модуля, Алекс Батлер работал на компьютере, обновляя и классифицируя новые данные о природных условиях Берега Красного Гора — эта информация вместе с другими сведениями должна была уйти с борта «Арго» в земной ЦУП. На сердце у ареолога было спокойно — радиоволны донесли до модуля сообщения командира Маклайна. И пусть даже эти сообщения представляли собой всего лишь обрывки Фраз — из этих обрывков было ясно, что с командиром все в порядке и что он принял передачу с «консервной банки». Да, перебои с радиообменом нельзя было назвать приятным сюрпризом, но они, по крайней мере на данный момент, ничуть не мешали выполнению программы.
— Золотая лихорадка! — с порога громыхнула Каталински. — Спешите застолбить участки! Золотые марсианские россыпи позволят вам умереть богатыми и счастливыми!
Алекс Батлер вместе с креслом крутанулся от монитора и впился взглядом в желтый брусок, лежащая на ладони инженера.
— Да здравствует землеройка Лео! — улыбаясь провозгласил он и, вскочив с кресла, буквально перелетел к сияющему инженеру, за спиной которого почетным эскортом стояли такие же сияющие Флоренс и Свен Торнссон.
— Что со связью? — спросила Флоренс. Ареолог непонимающе посмотрел на нее, но потом все-таки сообразил:
— А! Все в порядке со связью... То есть связи практически нет, но кое-что просочилось. Командир жив-здоров и любуется нами с орбиты. Все в порядке, Фло! — Он вновь повернулся к инженеру: — Ну-ка, ну-ка, каков же он здесь, этот губительный металл?
С этими словами ареолог взял протянутую ему золотую плитку, увидел начертанное на ней изображение марсианского зверя — и почти мгновенно превратился в статую, которую можно было бы назвать аллегорической фигурой Величайшего Изумлений. Он стоял посреди кабины, держа в руке брусок неземного золота, и не отводил взгляда от черного контура, словно распознал в нем дьявола или вестника скорого и неминуемого Конца Света.
— Что такое, Алекс? — недоуменно спросил Свен Торнссон.
Вместо ответа ареолог развернулся и, по-прежнему не отрывая глаз от плитки, направился обратно к компьютеру. Наткнулся на кресло, сел, положил плитку на панель сбоку от себя и быстро зашевелил пальцами над проекцией клавиатуры.
Тройка астронавтов пересекла кабину и полукольцом расположилась возле кресла Батлера, глядя на монитор. Всем им было ясно, что странная реакция ареолога вызвана не просто видом золота, а именно тем, что на этом золоте изображено.
Надписи на мониторе сменяли одна другую: «Справочники, энциклопедии»... «Археология»... «Азия»...
Надписи, надписи... Фотографии, целые ряды цветных фотографий...
Содержимое бортовых компьютеров Первой марсианской, пожалуй, не уступало по объему всем книгам Библиотеки Конгресса США.
— Ух ты... — сдавленно произнес Свен Торнссон.
— О!.. — вырвалось у Леопольда Каталински. Флоренс просто тихо охнула.
Все эти слова и звуки раздались в кабине одновременно, и причиной их была появившаяся на экране цветная картинка.
На картинке был тот самый зверь с марсианских золотых плиток.
Картинка сопровождалась лаконичным пояснением: «Многоцветные изразцы с изображением вавилонского дракона. Врата Иштар».
Алекс Батлер молча шевельнул пальцем — и картинка, уменьшившись, переместилась в верхний правый угол экрана, а ее место занял текст.
В полной тишине, затаив дыхание, новые аргонавты скользили взглядом по строчкам.
… Однажды, 3 июня 1887 года, немецкий ученый Роберт Колдевей, приехав на место раскопок великого народа древности Вавилона, нашел на земле осколок старого кирпича. Одна из его поверхностей была покрыта ярко-голубой глазурью, на которой сохранились фрагменты рисунка.
Но только через десять с лишним лет профессор вновь посетил эти края, потому что он был занят другими раскопками — в Малой Азии и в Италии, на Сицилии и в Сирии, преподавал в строительном училище. В этот свой приезд он посвятил последние три дна 1897 года поиску новых покрытых глазурью кирпичей. Руководители Королевского музея в Берлине и Германского восточного общества дали ему понять, что оплатят раскопки на территории бывшего Вавилонского царства при условии, что ученый привезет им интересные, уникальные находки. И такие находки были сделаны...
Развалины великого Вавилона расположены на левом берегу Евфрата, в девяноста километрах на юг от Багдада. В основном они представляют собой четыре огромных холма из щебня — Джумджум, Каср, Бабил и Амран ибн Али. До Колдевея здесь уже побывали многие исследователи, проводившие разведывательные раскопки. Почти все они были убеждены в том, что под этими горами щебня и мусора должен лежать Вавилон — Бабилу, «Врата богов», — огромный город, который, как писал «отец истории» Геродот, тянулся по обоим берегам Евфрата в виде гигантского четырехугольника шириной и длиной в двадцать с лишним километров. Однако предстоящий объем работ отпугивал исследователей. Колдевей приступил к раскопкам не один — в его распоряжении был большой отряд местных рабочих и целый штат опытных немецких археологов. В марте 1899 года экспедиция прибыла в деревню Квейреш у подножия одного из четырех холмов — Касра.
«Раскопки начались 28 марта 1899 года на восточной стороне Касра, к северу от врат Иштар», — писал «последствии Колдевей. Позднее, в 1902 году, на свет вновь появились многие века скрывавшиеся под толщей земли врата богини Иштар — главного женского божества вавилонского пантеона, дочери бога Луны Сина, сестры солнечного бога Шамаша.
Особым праздником в Вавилоне считалась встреча Нового года. Этот праздник, Загмук, отмечался по лунному календарю. Он начинался в марте и длился более десяти дней. Это был праздник в честь победы мудрого Мардука, бога света, над ужасной хтонической богиней Тиамат, воплощением хаоса. Мардук рассек ее тело пополам и создал небо, землю, людей и воцарился над богами. Начало празднику давали реигиозные обряды, происходившие в храме Мардука и на башне-зиккурате Э-Темен-ан-Ки («Дом основы Небес и Земли»), откуда жрецы вели наблюдение за звездами. Затем статую Мардука выносили из храма, погружали на корабль и везли вверх по течению Евфрата за пределы внутреннего города. Там в специальном храме, называвшемся «Домом Нового года», служили молебен, и на десятый день торжественная процессия направлялась к северо-западным городским воротам — вратам богини Иштар. Впереди жрецы несли статую Мардука, за ними следовали приближение царя и народ. Пройдя через врата Иштар, процессия продолжала свой путь к центру города.
Представшие перед археологами врата, даже частично разрушенные, выглядели очень внушительно. Огромная полукруглая арка, ограниченная с обоих боков гигантскими стенами, выходила на длинную дорожку для шествий, вдоль которой справа и слева также тянулись стены. Все это величественное сооружение, даже в полуразрушенном виде достигавшее двенадцатиметровой высоты, было построено из кирпича, покрытого ярко-голубой, желтой, белой и черной глазурью. Для пущего великолепия стены ворот и дорожки украсили барельефами, изображающими животных. По стенам дорожки тянулись ряды степенно шествующих львов. Стены же самих врат Иштар сверху донизу были покрыты перемежающимися рядами изображений двух других животных. Одно: из них — мощный бык свирепого вида, «рими», второе — невиданный зверь, которого обычно называют вавилонским драконом. На клинописных табличках сохранилось его вавилонское название — «сирруш» (а возможно, «сирруф»).
Мифологический сирруш, или мушхуш, «огненно-красный дракон», был одним из чудовищ, созданных Тиамат для борьбы с Мардуком. Однако даже этот монстр, сочетавший в своем облике черты льва, орла, змеи и скорпиона, не помог ей.
Отголоски этого вавилонского сюжета проникли в Библию, и в библейском образе Левиафана, огромного морского чудовища, царя бездны, можно уловить черты мушхуша-сирруша, вавилонского дракона...
«Ряды кирпичей идут один над другим, — писал Колдевей. — Драконы и быки никогда не встречаются в одном горизонтальном ряду, но ряд быков следует за рядом сиррушей и наоборот. Каждое отдельное изо бражение занимает по высоте 13 кирпичей, а промежуток, между ними составляет 11 кирпичей. Таким образом, расстояние от низа одного изображения до низа другого равно 24 кирпичам, или почти точно двум метрам, то есть четырем вавилонским элам».