Коршунов Евгений. Операция «Хамелеон»

   Парни улыбались искренне и сердечно, и это сгладило неловкость, которую и Петр и Роберт почувствовали после театральных жестов и слов Гоке.
   — Ура! Ура! Ура! — трижды прозвучало на дороге, и трижды взметнулись вверх крепкие кулаки.
   — Прошу прощенья, мадам, — Гоке галантно поклонился художнице. — Мы вас тоже знаем. Однажды вы скрыли от полицейских ищеек нашего товарища.
   — Он истекал кровью, — буркнула Элинор. — И я не знала, что он один из вас…
   Она кивнула на парней в зеленых рубашках.
   — …носящихся по дорогам с велосипедными цепями в карманах!
   Гоке не смутился.
   — Это для самозащиты, мадам.
   И тут же поспешил переменить тему. Он махнул рукой на перегораживающее дорогу дерево:
   — Бандиты? Ого! Значит, мы подоспели вовремя! Гоке вздохнул:
   — Ничего не поделаешь, в стране безработица, люди озлобились.
   Он обернулся к Петру:
   — К сожалению, далеко не каждый из нас прошел школу классовой борьбы.
   — Товарищ Гоке еще мальчишкой участвовал в событиях в Ива Белли, — с уважением сказал шофер лендровера. — Когда мы едем по этой дороге, мы всегда заезжаем на шахты.
   Гоке потер рукою шрам на щеке.
   — Это почти рядом, — вдруг сказал он. — Хотите посмотреть? Петр оглянулся на своих спутников.
   Австралиец безразлично пожал плечами.
   — Засветло в Бинду мы теперь уже все равно не успеем, — устало сказал он. — Поехали.
   Художница отвернулась и молча взялась за дверцу машины.

ГЛАВА 18

   Несмотря на мрачные пророчества Роберта, в Бинду они приехали засветло, и Петр этому был рад.
   Стоило пересечь по длиннему и узкому мосту красавицу Бамуангу, полноводную, стремительную, весело мчащуюся к океану, как они очутились совершенно в ином мире.
   Позади остались душные леса и зловонные болота, низкие облака, то и дело наползающие на вершины холмов. Здесь, на левом берегу Бамуанги, начиналась просторная, сухая и солнечная саванна — бесконечная равнина, тянущаяся отсюда до самой Сахары.
   Кое-где на горизонте виднелись дымы. Это местные жители в предвидении харматана — ровного и сильного ветра из Сахары — заранее выжигали заросли гигантской слоновой травы, сухой и горючей, как порох.
   В самой Бинде, как показалось Петру, время не спешило.
   Прежде чем попасть в рест-хауз, надо было проехать через весь город узкими улочками, петляющими между бесконечностью глухих глиняных стен, скрывающих от посторонних взглядов жизнь правоверных мусульман.
   Город был пустынен. Казалось, в нем не было ни одного жителя. Лишь грязные тощие собаки да ободранные козы дремали в пыли.
   — Сейчас мусульманский пост. И все здесь спят от зари до захода солнца, — Роберт старательно объезжал коз и собак. Лендровер профсоюзников громыхал сзади.
   Они заехали в Ива Велли всего лишь на четверть часа. Поселок шахтеров лежал милях в трех от дороги, в глубокой лощине, среди холмов, изъеденных туннелями шахт.
   Но эти четверть часа показались Петру целой вечностью. И теперь, за обедом в рест-хаузе — маленькой гостинице, построенной для удобства английской администрации, еще во времена, когда Гвиания была колонией, он пытался разобраться в охвативших его чувствах.
   Обед был в стиле лорда Дункана, как презрительно назвал эту безвкусную трапезу Роберт: три-четыре ложки супа — приготовленного из порошка фирмы «Мэгги», вываренное мясо с консервированными овощами — клеклой морковью и зеленым горошком, порошковое желе с какой-то химической подливкой, жидкий кофе..
   Гоке заказал себе на второе местное блюдо: кусок ямсового теста, которое он макал в пряно пахнущий темно-коричневый соус. Он был мрачен и то и дело потирал шрам на щеке. Казалось, поездка в Ива Велли выбила его из колеи.
   Петр спросил, где устроились его товарищи и где будет ночевать он сам. Гоке ответил, что его парни устроились у одного из местных профсоюзных активистов, а у него самого есть в городе родня, и не остановиться у родственников — значит обидеть их.
   — Родня? — заинтересовался вдруг Роберт.
   — Да, одна из моих сестер вышла замуж за северянина. Он старший клерк суда эмира Бинды.
   — Превосходно!
   У Роберта даже заблестели глаза:
   — Питер, вот вам и счастливый случай! Он повернулся к художнице:
   — Скажите ему, Элинор. Скажите ему, что можно сделать в Гвиании при помощи родни!
   В его голосе звучал азарт. И он сам ответил на свой вопрос:
   — При помощи родни в Гвиании можно сделать абсолютно все!
   — Да… — недоуменно начал было Петр. — Но насколько это удобно?
   — А как же вы думали начать поиски? Помните, что вам говорил профессор Нортон? Ведь вы же хотите доказать ни больше ни меньше, что лорд Дункан был самым заурядным провокатором! Что в ответ на его письмо султану Каруны с требованием выдать убийцу капитана Мак-Грегора он получил не одно письмо, а два: первое — с отказом, а второе — с согласием начать переговоры. Вы хотите установить, что Дункан скрыл второе письмо, а первое использовал для разрыва договора с султаном, для захвата всего султаната и присоединения этой огромной территории к английским владениям в этой части Африки. Элинор с сожалением смотрела на Петра.
   — А вы, оказывается, опасны, мистер Николаев! Я-то думала вы робкий и беззащитный молодой человек, а вы… Знаете ли вы, что произойдет, если сейчас, когда так все напряжено ваша версия вдруг подтвердится?
   Петр слабо пожал плечами.
   Элинор грустно посмотрела на него, и он не выдержал.
   — Вы спрашиваете — что произойдет? — резко бросил он. — А вы спросите это лучше у Гоке. Он-то уже знает, что велосипедные цепи против ружей лучше, чем просто кулаки. И если бы у тех, убитых в Ива Велли, был бы хоть один пулемет, может быть, сейчас здесь все было бы по-другому?
   Элинор в ужасе откинулась на спинку стула:
   — Опомнитесь, Питер!
   «Действительно, что это я!» — мелькнуло в мозгу Петра. И тут вскочил Гоке. Глаза его пылали.
   — Если вы докажете то, что здесь говорилось, товарищ Николаев.
   У него перехватило дыхание, он провел рукой по горлу, словно спасаясь от удушья:
   — Мы выложим этот козырь на стол в нужный момент. И он послужит делу революции! Слишком многие из нас еще верят, что англичане — наши благодетели!
   — Бросьте! — вступил в спор Роберт. — Все это ерунда. И англичанам, и местным политикам абсолютно наплевать на историю. И не произойдет ровным счетом ничего.
   — Нет, произойдет! — почти выкрикнул Гоке. — Товарищ Николаев делает дело, нужное нам, не политиканам, а революционерам Гвиании.
   Петр смутился: дело принимало совсем неожиданный оборот. Но Гоке уже смотрел на него преданными глазами. Все, кроме него, вдруг почувствовали себя неловко.
   — Может быть, здесь кто-нибудь знает об этой истории, — неуверенно начал наконец Роберт, явно стараясь сгладить неловкость.
   Гоке был напорист.
   — Товарищ Николаев, мой родственник близок к нынешнему эмиру. С ним можно поговорить.
   Петру было не по себе под пристальным взглядом Элинор.
   — А что, если мы поедем сейчас же? — сказал он и встал.
   — Зачем вам это, Питер? — голос Элинор звучал тихо и укоризненно. — Это нужно им… людям с велосипедными цепями в карманах. Зло порождает зло. А разве мало зла на земле, чтобы открывать новые и новые его истоки?
   — Вы правы, Элинор.
   Роберт вышел из-за стола и стал позади стула художницы:
   — Давайте сегодня отдыхать.
   Он осторожно отодвинул стул, когда Элинор поднялась, и дружески поддержал ее за локоть. Художница устало улыбнулась:
   — Вы все такой же, Боб.
   Она обернулась к Петру и посмотрела в его лицо внимательно и ласково.
   — Будьте осторожны, Питер. Прошу вас.
   Да, она, видимо, хорошо знала Роберта Рекорда. Знала она и то, что ни австралиец, ни Петр и не помышляли в эти минуты об отдыхе.
   Было уже совершено темно, когда они подъехали к глиняной стене компаунда, группе хижин, окруженных общей стеной, где жил родственник Гоке. Сам Гоке сидел на переднем сиденье «пежо» и ухитрялся в абсолютной темноте, плотно накрывшей этот лабиринт глины, показывать дорогу.
   Свет фар то и дело утыкался в углы и щели-переулки, в которых трудно было разойтись даже двоим пешеходам.
   Электричества в городе не было, но из-за стен виднелось слабое свечение: то горели белые ацетиленовые лампы. Пахло жареным мясом, перцем, дивный аромат специй и дымка выползал из-за стен и сквозняком тянулся сквозь переулки.
   И над всем этим раскинулось далекое, черное небо, усеянное огромными белыми звездами.
   Сердце Петра билось в радостном, нетерпеливом ритме. Ему казалось, что он стоит на пороге величайшего открытия. И все же не это волновало его — его волновала Африка, бывшая такой реальной, такой ощутимой здесь, в ночной Бинде.
   Свет фар уперся в высокую, круглую, похожую на башню хижину. По обе стороны от нее в темноту тянулись красные глиняные стены. Арка двери была занавешена циновкой. Такая же циновка лежала перед входом, и на ней сидел дряхлый старик, прислонившись к стене и жуя мясистые зеленые листья.
   Он прикрыл ладонью, обтянутой иссушенной кожей, маленькие, слезящиеся от света глаза и смотрел прямо на подъехавшую машину.
   Не вылезая из машины, Гоке спросил его о чем-то на языке северян.
   — То, то, то, — закивал старик и начал с трудом подниматься.
   — Гоке попросил его пойти сказать о нас хозяину, — обернулся Роберт к Петру. — «То» на языке северян означает согласие.
   Гоке усмехнулся:
   — А вы знаете язык этих людей, товарищ Рекорд? Австралиец пожал плечами.
   — Пожалуйста, не называете меня «товарищ», — попросил он и тут же поспешил объясниться: — Просто не люблю, когда понятия используются не по назначению.
   Гоке хотел было ему что-то возразить, но в этот момент циновка, заменявшая дверь, откинулась, и из хижины вышел пожилой северянин в белой рубахе до пят, с белой вышитой шапочкой на бритой голове. Тонкая, полоска черной, аккуратно подстриженной бороды тянулась от уха до уха.
   Гоке вышел из машины, пошел ему навстречу, говоря что-то на местном языке. Северянин небрежно протянул ему руку, на несколько секунд задержался рядом, не сводя с машины спокойных, умных глаз, затем легко отстранил Гоке и пошел к машине упругим, уверенным шагом.
   Роберт и Петр вышли ему навстречу. В двух шагах от них северянин останавился, сложил руки на груди и склонил голову:
   — Салам-алейкум; — сказал он и повторил по-английски: — Добро пожаловать! Я благодарю аллаха за то, что он послал нам гостей.
   Затем он отступил чуть-чуть назад, чуть-чуть вбок, давая дорогу, и сделал рукой приглашающий жест.
   Циновка у входа в хижину опять колыхнулась, пропуская мальчика, вышедшего с ослепительно горящей карбидной лампой.
   — Прошу, джентльмены, — поклонился северянин. — Дом малама Бухари — ваш дом.
   Внутри хижина оказалась довольно просторной, так как мебели в ней не было почти никакой. У стен лежало с полдюжины кожаных подушек, расшитых яркими красными, желтыми и зелеными узорами. У входа — несколько циновок из джута.
   Хозяин взял из рук мальчика фонарь и повесил его на крюк, свисавший на цепи из-под высокого купола.
   — Эта комната для приема гостей, — шепнул Роберт Петру, когда они усаживались на кожаные подушки, с которых хозяин заботливо стер пыль широким рукавом своего белого одеяния. — Дальше чужих не пускают.
   Робет кивнул еще на одну дверь, с противоположной стороны, завешанную белым верблюжьим пологом, украшенным орнаментом из коричневой шерсти.
   Опять появился мальчик. На этот раз у него в руках был небольшой серебряный поднос, покрытый замысловатой чеканкой. На подносе лежало несколько орехов кола, среди них два или три белых.
   Петр знал, что это означало: их принимали с особым уважением. Гости взяли по ореху, разломили их и стали жевать. Орехи были свежими, терпкими, вяжущими но Петр стойко продолжал жевать — таков был обычай.
   Мальчик опять ушел и опять появился. На этот раз с подносом, уставленным бутылками кока-колы и пива, высокими стаканами с рекламой пива «Стар».
   Малам Бухари радушно предложил выбрать каждому по вкусу. Себе он взял кока-колу, а когда остальные получили по стакану пива, подал мальчику знак поставить поднос на невесть откуда появившийся резной столик из красного дерева и удалиться.
   Затем он принялся расспрашивать гостей о дороге, о том, как они ее перенесли.
   Он жадно пил кока-колу, хотя и старался скрыть это.
   «Им же сейчас нельзя ни есть, ни пить — от восхода солнца до заката», — вспомнил Петр и про себя улыбнулся: интересно, смог бы он сам соблюдать такой пост, да еще целый месяц, как это было здесь!
   А Гоке между тем, воспользовавшись маленькой паузой в вопросах хозяина, принялся излагать цель их визита. Иногда он переходил с английского на местный язык, и тогда хозяин чуть приподнимал руку:
   — Батуре не понимают нашего языка. И Гоке опять переходил на английский.
   Он говорил, что его друзья — ученые из университета в Луисе, что ни занимаются изучением истории Гвиании и приехали сюда, чтобы найти людей, бывших свидетелями смерти капитана Мак-Грегора.
   Петр ожидал, что малам Бухари при эти словах насторожится, но тот спокойно и величественно кивал в такт словам Гоке.
   Петр знал, что на местном языке «малам» означает «учитель», «ученый». И Гоке тоже упирал на это: малам Бухари должен помочь «малам батуре» — «белым ученым»: ведь малам всегда помогает маламу.
   Хозяин при этом улыбнулся.
   — Неужели вы думаете, что я не помог бы им, если бы мог, конечно, и если бы они даже не были маламами? — с иронией спросил он на отличном английском языке.
   Он крикнул что-то на местном наречии, и опять из внутренней двери, откинув полог, появился все тот же мальчик.
   — Отведешь этих джентльменов к почтенному Атари, — сказал малам Бухари по-английски мальчику и положил руку на его круглую голову.
   — Йес сэр, — ответил мальчуган. — К почтенному Атари, главе чеканщиков.
   — Мой сын! — хозяин с гордостью обвел гостей потеплевшим взглядом. — Наследник рода Бухари.
   Он остановил взгляд на Гоке, и его суровое лицо смягчилось:
   — Это твоя сестра подарила мне наследника. Кровь Юга и кровь Севера смешались, и произошло чудо.
   Гоке уже был на ногах и держал племянника за руку.
   В машине мальчишка привычно уселся на переднем сиденье. И сейчас же принялся трещать без умолку.
   Он тут же рассказал, что подрался в школе как раз накануне поста и что только пост спас его от отцовской порки. Затем он принялся расхваливать достоинства «пежо» и объявил, что тоже купит себе такую же машину, как только вырастет.
   Гоке пришлось отвечать ему и почему «спутники» летают без крыльев, и почему отец называет его «красным», и сколько дней нужно ехать на машине, чтобы приехать в Лондон.
   Мальчишка еле успевал указывать дорогу в лабиринте городских улочек. А когда Гоке принялся вытаскивать из кармана подарки — карандаш-фонарик, два автомобильчика размером со спичечный коробок, дешевую авторучку и полицейский свисток, — то Роберту и вовсе пришлось остановить машину.
   — Скоро мы доберемся до дома Атари? — нетерпеливо спросил он.
   — Как? — удивился мальчишка. — Вы действительно не знаете, где дом почтенного Атари? Старшины чеканщиков? Это же совсем рядом. Вот послушайте… Тсссс…
   И он прижал палец к губам, призывая к тишине.
   Сначала ничего не было слышно, лишь стрекот цикад, нарушаемый доносящимся откуда-то ленивым собачьим лаем. Потом собаке стало окончательно лень лаять, она разок-другой звучно зевнула и замолкла.
   И через секунду Петр различал странную ритмическую мелодию. Будто сотни маленьких молоточков стучали по звонкому металлу — то вместе, то врозь, то сильнее, то тише. Они стучали то реже, то чаще, то весело, то грустно.
   — Как подземные гномы, — тихо сказал Роберт.
   — Нет, — отозвался мальчишка. — У нас здесь гномов не бывает. Это начали работать чеканщики.

ГЛАВА 19

   Да, это работали знаменитые чеканщики Бинды. Еще в Москве, читая книги о Гвиании, Петр узнал об их чудесном мастерстве. Из поколения в поколение передавали они секреты выплавки бронзы и серебра. И узорчатые чаши, кувшины, блюда, подносы шли отсюда по всей Западной Африке вместе со стеклянными бусами, которые делались здесь же другим знаменитым цехом — мастерами стекла.
   И те и другие жили на дальней окраине Бинды: издавна повелось уж так, что их считали колдунами, которым помогают духи огня, гор и железа.
   В кромешной тьме «пежо» въехал на крохотную площадку, окруженную силуэтами круглых островерхих хижин.
   Роберт выключил двигатель, и сейчас же на Петра обрушился гулкий, сплошной звон молоточков. Ночь звенела ими, заглушая все остальные звуки. И лишь погас свет фар, как Петр увидел, что из всех хижин исходит слабое багровое мерцание, что каждая хижина опоясана кольцом небольших круглых отверстий, сквозь которые проходил слабый свет.
   — Что это? — спросил он Гоке.
   — Кузницы.
   — А эти отверстия?
   — Это чтобы выходил дым и была воздушная тяга.
   Гоке вынул из кармана длинный фонарь. Луч фонаря уперся в деревянную дверь, выкрашенную зеленой краской и закрытую на наружный замок — большой, тяжелый, явно местной работы.
   Затем луч пошел вправо, влево, вверх, вниз… Он словно нарисовал на черном холсте небольшой дом — дом, а не хижину — с парой квадратных окон.
   — Здесь? — спросил Гоке племянника.
   Мальчишка весело кивнул и исчез в узком проходе между двумя глиняными хижинами:
   — Я сейчас!
   Гоке обернулся к своим спутникам:
   — Только надо будет у них что-нибудь купить.
   — Конечно! — воскликнул Петр. — Быть в Бинде — и ничего не купить…
   — К тому же здесь все дешевле раз в пять, чем в Луисе, — усмехнулся Роберт. — Я знаю людей, которые каждый раз, проезжая в этих краях, делают хороший бизнес.
   Гоке кивнул:
   — Мы все думаем, как нам организовать здесь профсоюз. Этих людей грабят скупщики. Ведь почти никто из них никогда не выезжал дальше Бамуанги. Профсоюз мог бы защитить их!
   В проходе между хижинами, там, куда юркнул их маленький проводник, мелькнул огонек. Он быстро приближался.
   Гоке поднял фонарь, и круглый столб света уперся в высокого, крепкого старика в белом, несущего в руке маленькую коптилку, сделанную из консервной банки.
   Позади старика шел племянник Гоке.
   Старик недовольно нахмурился и поднял руку, закрывая глаза от света фонаря. Гоке поспешил его выключить.
   — Салам алейкум, папа, — сказал он почтительно и на миг встал на одно колено.
   — Алейкум салам, — ответил старик.
   Он поднял коптилку над головой и при ее тусклом свете оглядел неожиданных гостей.
   — Салам алейкум, батуро, — бесстрастно произнес он.
   — Алейкум салам, — почти хором ответили Петр и Роберт. Старик ждал, все еще держа над головой коптилку.
   Даже при ее тусклом свете было видно, что он стар, очень стар. Кожа его была пепельного цвета, седые кустики волос виднелись там, где голова не была прикрыта небольшой белой шапочкой.
   Он медленно опустил тощую, высохшую руку с коптилкой, и на мгновение Петр увидел его глаза: это были спокойные, мудрые глаза человека, прожившего долгую жизнь и сохранившего ясность памяти и твердость разума.
   — Папа — почтительно начал Роберт. — Мы хотим кое-что купить у вас.
   Старик вопросительно посмотрел на мальчишку, и тот быстро сказал ему что-то на языке северян.
   — Он не знает английского языка, — объяснил Гоке, — мой племянник ему переводит.
   Старик кивнул и твердым, легким шагом пошел к зеленой двери. Коптилку он передал мальчику, а сам принялся отпирать тяжелый замок большим бронзовым ключом.
   Дверь отворилась, и все вошли следом за стариком в небольшую комнату с низким потолком, таким низким, что приходилось набигать голову.
   Сразу же рядом с входом стоял большой грубый стол, уставленный бронзой и серебром.
   Старик зажег стоявшую там же карбидную лампу, и ее яркий свет вдруг превратил комнату в сокровищницу. Сразу же заиграли, заискрились узорами тяжелые серебряные чаши на маленьких ножках-шариках. Вспыхнули желтым светом бронзовые ножны и рукоятки сабель, висевших на беленых стенах. На деревянных полках засверкали подносы.
   Здесь были серебряные кольца для салфеток, дань цивилизации. На серебряных блюдцах-подносиках стояли чаши для пальмового пива. Бронзовые сосуды с крышками-куполами предназначались для орехов кола. Здесь была утварь и кухонная, и ритуальная. И для крови жертвенных коз, и для наперченного риса. Бронзовые подсвечники и небольшие гонги, кинжалы и кубки.
   Старик что-то произнес, и мальчишка поспешил перевести.
   — Почтенный Атари говорит, что сейчас здесь мало товара, только что были торговцы и забрали все лучшее. Но люди будут работать ночью, и к утру всего будет много опять. Он приглашает вас прийти утром.
   Дверь открылась, и вошел, почти вбежал чеканщик. Его белая одежда потемнела от копоти. На бегу он тер грубой тряпкой шар — бронзовую чашу с круглой крышкой — для орехов кола.
   Он поклонился в пояс и поставил чашу на стол, скромно отошел к двери. Старик даже не взглянул на него. Он молча взял только что созданную мастером вещь и поднял ее на вытянутой руке на уровне глаз.
   Глаза его прищурились, тонкие старческие губы сжались. Словно старый орел, он смотрел на яркий золотой шар в своей темной, костлявой руке — цепко, остро.
   Потом он молча кивнул и опять поставил чашу на стол.
   Мастер еще раз поклонился и вышел, пятясь к двери. И хотя при всем этом не было сказано ни одного слова, Петр понял, что оба остались довольны: и старик, оценивший работу, и мастер, художник, спешивший показать свою удачу, счастливый, что и старик признал ее.
   — Я покупаю это!
   Петр протянул руку к шару, и Гоке одобрительно закивал. Старик отрицательно покачал головой.
   — Завтра утром, — перевел его слова мальчик. — Завтра утром здесь будет много всего. И пусть аллах наградит не того, кто сделал работу быстрее, а того, кто сделал ее лучше.
   — Зря вы поспешили, — недовольно заметил Роберт. — Они хотят договориться о ценах. Теперь для вас по всей Бинде у каждого торговца бронзой будет одна и та же цена. Вы плохой бизнесмен, Питер!
   Петр улыбнулся:
   — Надеюсь, мы с вами не разоримся?
   — Извините!
   Роберт вдруг почувствовал себя неловко:
   — Это все от азарта. Тут, в Африке все мы становимся азартными торговцами. Иногда торгуешься из-за шиллинга, из-за шести пенсов. Из-за чепухи, если посмотреть со стороны. А потом вдруг поймаешь себя на этом — боже мой! Ну что тебе эти шесть пенсов!
   Старик выжидающе смотрел на них. Роберт перешел на местный язык. Старик что-то ответил ему явно с неохотой. Но, судя по тону, Роберт нажимал.
   — Что они говорят? — спросил Петр Гоке, внимательно прислушивающегося к разговору.
   — Старик говорит, что он сам был на площади, когда убили капитана Мак-Грегора.
   Роберт обернулся к Петру:
   — Старик кое-что знает. Это, пожалуй, единственный свидетель, бывший тогда на площади и доживший до наших дней. — Попробуем завтра утром поговорить с ним на эту тему. Может быть, после наших покупок он что-нибудь вспомнит… когда получит несколько фунтов.
   — Что ж, подождем до утра.
   Старик зажег коптилку и погасил лампу, давая понять, что разговор окончен.
   Все вышли в ночь, звенящую ночь квартала чеканщиков. Багровые отблески играли на стенах хижин. Теперь там, видимо, стало слишком душно: циновки на проемах у входа в хижины были сняты, и кое-где были видны силуэты людей, сидящих на полу. Руки их ритмично двигались.
   — А посмотреть, как работают мастера, это-то хоть можно? — спросил Петр, ни к кому, в сущности, не обращаясь.
   Роберт сказал несколько слов старику, молча запиравшему при свете все той же коптилки замок на зеленой двери.
   — То, — ответил он равнодушно. Это Петр уже понимал.
   Охваченный любопытством, он пошел к ближайшей хижине, где почти у самого порога при свете маленькой коптилки работал чеканщик. На Петра дохнуло жаром. Мастер, человек неопределенного возраста, в широкой белой рубахе, распахнутой на груди, сидел скрестив ноги на циновке. Здесь же перед ним был разложен весь набор его нехитрых инструментов — молотки и молоточки, зубила разных размеров, стальные стержни разной толщины с заостренными или с закругленными концами. Тускло горела коптилка. В глубине хижины остывал горн.
   На небольшой наковальне лежал серебряный поднос. Мастер быстро и ловко наносил на его ободок узор. Почти незаметным движением руки он вращал поднос, легко ударяя небольшим молоточком по металлическому стержню.
   Он даже не поднял головы, когда гости остановились в дверях.
   — Они здесь быстро глохнут, — тихо сказал Гоке, стоявший за спиной Петра.
   Петр молча смотрел, как при тусклом свете коптилки на серебре рождается замысловатый, тонкий и легкий узор.
   Точно так же много столетий назад склонялся над наковальней далекий предок этого мастера, с тех пор здесь ничего не изменилось.
   И вдруг Петр понял, почему в Африке кузнецов издавна считали колдунами: этот полумрак, это мерцание остывающих углей — и человек, погруженный в другой, иной мир — мир невесть из чего рождающейся волшебной красоты.
   — Как в подземелье Вулкана, — прошептал Роберт. И Петру показалось, что он увидел на лице австралийца странное волнение.