Коршунов Евгений. Операция «Хамелеон»

   — Консул посольства Глаголев Николай Алексеевич. — Он перевел дух. — Извините, что не смог встретить! Застрял по дороге на аэродром. Везде пробки! В городе сейчас такое творится!
   — Да уж я видел! — угрюмо ответил Петр.
   — Что-нибудь случилось? — сразу насторожился высокий. Скулы его напряглись.
   Петр мрачно усмехнулся:
   — Попадет, видимо, теперь нам обоим. Вы меня не встретили, а я тут по дороге уже подрался.
   — Шутите! — Глаголев даже отпрянул.
   — Да нет, — все так же мрачно продолжал Петр. — Боюсь, что парню, которого я стукнул, сейчас не до шуток.
   Глаголев быстро снял очки, и Петр непроизвольно отметил, какое у него тонкое и интеллигентное лицо. Но взгляд Глаголева был напряженным: он не понимал, шутит ли Петр или говорит правду.

ГЛАВА 3

   Во время рассказа Петра о случившемся Глаголев только досадливо покряхтывал. Потом снял очки, крепко зажмурился и щепотью правой руки сильно потер межбровье. Внезапно вскинул голову и, не отводя руки от лица, спросил:
   — Скажите, а больше с вами сегодня никаких приключений не было?
   Петр удивленно посмотрел на него:
   — Вроде бы нет…
   — Постарайтесь вспомнить. Может быть, что-нибудь вам показалось странным?
   — Да нет же!.. — решительно мотнул головой Петр. — Разве что…
   — Что? — поспешно спросил Глаголев.
   — Нам прокололи шину в аэропорту. Рекорд не дал мальчишкам денег, вот они и…
   — Вы меняли колесо? Долго?
   — Минут десять-пятнадцать, — неуверенно протянул Петр. — А что?
   Глаголев опять снял очки и потер межбровье.
   — Странно. Меня, пока я ехал в аэропорт, три раза останавливала полиция и проверяла документы, хотя я ехал с дипломатическим номером. Причем они явно тянули время. А вас… допустим… кто-то хотел задержать в аэропорту. Кстати, вы не помните — колесо было проколото или спущено?
   — Проколото. Я сам вытаскивал из него гвоздь! — сказал Петр с недоумением.
   — Так вот. Мальчишки здесь действительно вывинчивают ниппеля из колес. Но шин не прокалывают!
   Глаголев вздохнул и надел очки. Лицо его было задумчиво.
   — Думаете, все это не случайно? — насторожился Петр.
   — Ну вот!
   Консул дружески положил руку на плечо Петра:
   — Вы, я вижу, человек горячий! Это и хорошо и плохо. В данной ситуации это плохо.
   Он опять положил руку на плечо Петра:
   — Боюсь, что нам с вами придется играть в игру, предложенную людьми довольно хладнокровными.
   Петр почувствовал во рту вкус меди.
   «Начинается», — подумал он. — Вот тебе и научная работа!»
   Глаголев словно прочел его мысли:
   — Ничего, не вешайте нос!
   Он посмотрел на часы и поспешно встал.
   — Извините, мне пора. Голос его стал официальным:
   — Завтра в девять ноль-ноль вас ждет посол.
   И опять он дружески улыбнулся:
   — Хочет познакомиться. Ведь нас, советских людей, здесь раз-два, и обчелся…
   Когда Глаголев ушел, Петр почувствовал себя удивительно одиноким. В таком настроении и застал его Роберт.
   — Парень счастливо отделался, — весело заявил австралиец прямо с порога. — Я говорил с врачами — вероятно, небольшое сотрясение. Во всяком случае, в сознание он уже пришел. Э-э! Я ведь забыл объяснить вам, какая комната ваша.
   Он сказал это весело и громко, как будто ничего и не произошло.
   В холл, где Петр беседовал с Глаголевым, а теперь дожидался появления своего соседа, выходило три двери: одна из них вела в маленькую чистую кухню, две другие были дверьми спален.
   — Вот здесь вы и будете жить, — сказал Роберт, распахивая одну из дверей. Он поднял чемоданы Петра, все еще стоявшие посредине холла, и внес их в спальню.
   — Располагайтесь.
   Потом посмотрел на часы и щелкнул пальцами. Его голубые глаза возбужденно блестели.
   — Через час к нам придут гости. Декан историко-экономического факультета профессор Нортон, наш с вами шеф. Большущий специалист по Гвиании! Так что спешите привести себя в порядок.
   Он шутливо толкнул Петра в плечо.
   Через полчаса, когда Петр вышел в холл, он нашел Роберта удобно устроившимся в легком кресле со стаканом в руках. Австралиец сидел, вытянув ноги, синяя рубашка с отложным воротником была выпущена поверх пояса.
   — Том, — заорал он при виде Петра. — Том! Виски для маета Питера!
   Из двери, ведущей на кухню, появилась круглая черная голова в белоснежной пилотке, затем короткая шея, стянутая воротником белого кителя, а затем — маленький толстый африканец с плутоватой улыбкой на круглом лице.
   — Добрый вечер, маета, — сказал он, улыбаясь и кланяясь.
   — Добрый вечер, — ответил Петр и протянул толстяку руку. Тот, прежде чем пожать ее, поспешно вытер свою о яркий передник, разрисованный коктейльными бокалами.
   — Ну вот и познакомились, — комментировал Роберт.
   Он отпил желтоватую жидкость из длинного запотевшего стакана, на дне которого виднелись кубики льда.
   Том вернулся почти мгновенно. На подносе он нес длинный стакан, наполненный желтой жидкостью с кубиками льда.
   Петр протянул руку.
   Роберт поднял свой:
   — Давайте выпьем за то, чтобы мы с вами были друзьями.
   Его глаза были прищурены и походили на голубые лезвия:
   — И за то, чтобы вы называли меня Боб. Просто Боб. Договорились?
   Петр кивнул.
   — Выпьем.
   Он почувствовал, как мягкая теплота поднимается изнутри, снимая напряжение дня, в голове становится легче, светлее, тело расслабляется.
   Позвонили.
   — Профессор Нортон!
   Австралиец быстро допил стакан, легко встал и твердым шагом направился к двери.
   На пороге стояли двое. Один из них, грузный, оплывший, тер платком голову — совершенно лысую, круглую и блестящую. Одет он был в легкую рубаху навыпуск в крупную красную клетку, несвежие светло-серые брюки. Лицо красное от жары, на толстом, мясистом носу плотно сидели очки в тяжелой роговой оправе с темными стеклами.
   — Ух, — пророкотал он, поднося руку к сердцу. — Чертов климат! А у вас опять кондишен не работает?
   — Сегодня ветер с океана, профессор, — почтительно сказал австралиец.
   — А это мой новый ученик?
   Профессор тяжело шагнул через порог и, выставив вперед объемистый живот, обтянутый рубашкой, пошел к Петру, переваливаясь, отдуваясь и пыхтя.
   «А он похож на пингвина!» — неожиданно подумал Петр, поспешно поднимаясь из кресла. Но сейчас же мысль его заработала в другом направлении.
   «Так вот он какой, профессор Нортон, — думал он. — Человек, написавший десятки книг о Западной Африке. Лауреат множества премий, обладатель званий и степеней… в рубахе навыпуск».
   — Нортон, — пропыхтел толстяк, протягивая Петру руку, тяжелую, жирную, потную.
   — Петр Николаев.
   Профессор задержал руку Петра в своей, пристально вглядываясь снизу — сквозь темные стекла — в лицо Петра. Осмотром он, видимо, остался доволен.
   — Так вот вы какой. Он вытер лицо платком.
   Рядом с ним у двери стоял высокий мужчина в строгом темно-сером костюме.
   — Ах да, — профессор перехватил взгляд Петра. — Забыл вас представить. Это тоже наш новичок. Всего месяц как приехал из Штатов. Доктор Смит. Уф…
   Нортон громко засмеялся:
   — Смит. Это ведь как у русских — Иванов? Жаль, что вы не Иванов. Вот было бы забавно, а?
   Он бесцеремонно ткнул Петра в бок массивным кулаком и, пыхтя, опустился в кресло, продолжая платком тереть лицо и лысую голову.
   Смит, неловко улыбаясь, подошел к Петру.
   — Очень рад, — сказал он смущенно и чуть поклонился. — Джеральд Смит. Микробиолог.
   Голос его был приятен — мягкий, красивый баритон. Да и сам он был красив. Высокий, темноволосый, с чуть вытянутым интеллигентным лицом. Глаза Смита были ярко-синими, большими и добрыми, подбородок, пожалуй, немного крупноват, зубы как у киноартиста, один к одному, белоснежные, ровные.
   Он уже успел загореть легким желтоватым тропическим загаром, и это ему шло.
   Смит обернулся к Бобу и виновато развел руками:
   — Извините, мистер Рекорд… Я без приглашения… Он улыбнулся застенчивой, извиняющейся улыбкой. Профессор захохотал, и живот его заходил горой мяса:
   — Это я его притащил… Дай, думаю, познакомлю: Смит — Иванов, Иванов — Смит… Хо… хо… хо…
   Роберт обернулся к двери и крикнул:
   — Том, виски профессору Нортону и… Он посмотрел на Смита.
   — Сок. Только сок, — смущенно поднял тот сразу же обе руки.
   — Он у нас не пьет, — многозначительно заметил профессор. — Он у нас наполовину вегетарианец.
   Через минуту все уже сидели со стаканами в руках, удобно расположившись в низких креслах.
   Профессор жадно опустошил первый стакан ледяного виски.
   — Уф, — гулко похлопал он себя по животу. — Чтобы охладить такую утробу, нужен целый айсберг. А вы, Питер? Не нравится?
   Профессор снял на минуту очки, чтобы вытереть платком переносицу, и Петр увидел его глаза — внимательные и пытливые.
   — Надеюсь, вы не будете здесь пить один сок, как наш коллега?
   — Профессор! — слабо запротестовал микробилог все с той же смущенной улыбкой. — Просто… Такая жара. И потом, когда выпью, меня сразу же бросает в сон.
   — А меня бросает в сон, если у меня во рту в течение часа нет чего-нибудь с градусами…
   Профессор обернулся к Петру:
   — Молодой человек, послушайте совет старика — пейте виски. В тропиках это лучшее лекарство от всех болезней. Пейте — и будете здоровым, как я… лет так тридцать тому назад. Это говорю вам я, старый колонизатор, матерый англичанин, слуга империи… Вот ваш коллега, Боб Рекорд, этот парень хоть куда. Моя школа — и пьет и…
   «Старый колонизатор… слуга империи… — усмехнулся про себя Петр. — Да ты своими книгами расшатывал устои этой империи все последние тридцать лет!»
   — Кстати, мистер Николаев, над какой темой вы хотели бы работать в университете? Ваша специальность, насколько мне известно, история?
   Лицо Нортона стало серьезным. Он ждал ответа.
   Петр неторопливо поставил стакан на маленький столик рядом с креслом. Теперь он уже говорил со своим будущим научным руководителем, и от этого разговора могло зависеть многое.
   — Меня интересует история колонизации северных областей Гвиании, — почему-то робея, произнес он. — В частности, момент, решивший начало кампании 1903 года.
   — Вы имеете в виду решение генерал-губернатора южных провинций лорда Дункана начать поход против северных эмиров?
   Нортон снял очки и принялся протирать их, и опять Петр увидел его умные, внимательные глаза.
   — Вы читали книгу моего друга профессора Холдена? Петр кивнул.
   — Значит, вас заинтересовала вся эта история с письмом султана Каруны? Да, профессор Холден считает, что лорд Дункан спровоцировал все это, чтобы захватить Северную Гвианию. Он утверждает, что было два письма из Каруны после убийства капитана Мак-Грегора. Первое было ответом на ультиматум Дункана, требовавшего выдать убийцу — эмира Бинды. В этом письме было объявление войны. Но затем буквально через неделю пришло второе. Гонец, доставивший его, говорил, что в этом письме султан безоговорочно соглашается выдать убийцу и предлагает немедленно начать об этом переговоры…
   Резко затрещал звонок у двери. Профессор вздрогнул.
   — Черт! Боб, вы что это, нарочно установили у себя этот сигнал атомной тревоги? Кто там еще?
   Австралиец поспешно вскочил. У самой двери он на мгновение задержался, глубоко вздохнул… и решительно открыл ее.
   В холл уверенно шагнула женщина — высокая, угловатая блондинка с мальчишеской прической. Именно эти детали бросились Петру в глаза прежде всего. И еще Петр отметил, как решительно, пожалуй, даже слишком решительно, она переступила порог. Смит поспешно встал и застыл, вежливо склонив голову. Петр последовал его примеру.
   — Знакомьтесь, — голос австралийца показался Петру напряженным. — Мистер Смит, мистер Николаев. Доктор-микробиолог и аспирант-историк.
   Смит церемонно поклонился.
   — А я уже вас видел… в университете, — тихо сказал он. И торопливо добавил, словно боясь, что гостья не расслышала его:
   — Смит. Джерри Смит…
   — А это, — голос Роберта еще более напрягся, — Элинор Карлисл, художница и скульптор, жрица бога Ошун…
   Гостья вскинула на него глаза.
   — Не паясничайте, Боб, — жестко сказала она. — Вам это не идет!

ГЛАВА 4

   В этот вечер верховный комиссар Великобритании сэр Роберт Хью против обыкновения задержался в своем рабочем кабинете дольше обычного. Он даже отложил намеченную ранее партию в гольф. И все это по настоянию полковника Роджерса, начальника контрразведки Гвиании. Кроме них двоих, в кабинете присутствовал и подполковник Прайс, главный советник иммиграционого управления этой страны.
   Кабинет верховного комиссара был невелик. Тяжелая старомодная мебель красного дерева делала его мрачным. Книжные шкафы мутно поблескивали зеленоватыми стеклами. На письменном столе, украшенном резьбой и похожем на катафалк, царил образцовый порядок. Справа и слева по краям стола стояли ящички с надписью «ин» и «аут» — для бумаг входящих и исходящих.
   Ящик «ин» был пуст, ящик «аут» доверху полон бумагами. Это означало, что сэр Хью с утра отлично поработал и теперь, несмотря на то, что пришлось отказаться от гольфа, был в хорошем настроении.
   В кабинете царил полумрак: большое окно, выходящее на лагуну, полузакрыто тяжелыми шторами. Старинные бра, в которых свечи были заменены продолговатыми лампочками, света давали мало. Ровно гудел кондишен, мощный аппарат, охлаждающий воздух и установленный в большом камине, скрытый бутафорскими поленьями.
   Сюда не доносился шум Флет-стрит, узкой и тесной улочки, забитой магазинами, лавками и лавчонками гвианийцев, индусов, сирийцев, арабов, греков. Когда-то, лет сто назад, здесь был деловой и административный центр Луиса, и штаб колониальной администрации, естественно, в другом месте размещаться и не мог. Но теперь деловой центр переместился отсюда в другой район, где как грибы росли двадцати-тридцатиэтажные здания современнейшей конструкции. Посольства стран, с которыми Гвиания установила отношения сразу же после получения независимости, строились в другом районе, но верховный комиссариат Великобритании продолжал оставаться все на той же Флет-стрит, в доме, построенном почти сто лет назад и лишь модернизированном внутри.
   Сюр Хью любил говорить о традиционности отношения между Гвианией и Великобританией и символом этой традиционности считал старый трехэтажный дом на Флет-стрит.
   И теперь, попивая маленькими глотками сильно разбавленное виски, сюр Хью с удовольствием скользил взглядом по массивным книжным шкафам. Там, за мутноватыми стеклами, тускло мерцало золотое тиснение тяжелых кожаных переплетов: они хранили копии абсолютно всех документов, касающихся политики Великобритании за последние сто лет — вплоть до получения Гвианией независимости.
   Только что полковник Роджерс рассказал о начале операции «Хамелеон», начале довольно успешном. Он не касался деталей — они были совершенно ни к чему ни сэру Хью, ни подполковнику Прайсу. И вообще, Роджерс не был обязан отчитываться перед кем-либо здесь, в Гвиании. Он и сам, в сущности, точно не знал, что заставило его информировать об операции «Хамелеон» и сэра Хью и Прайса. Или знал и не хотел признаваться в этом даже самому себе?
   Иногда ему казалось, что подполковник Прайс, сидящий сейчас здесь с постным лицом, догадывается, что привело полковника в этот кабинет самое обычное честолюбие. И это злило Роджерса.
   Он слегка поморщился: Прайс вообще шокировал его своими манерами. Да что манерами? Кто, например, заставлял его носить эту дурацкую форму гвианийской полиции — идиотские широченные шорты цвета хаки, сшитые из какой-то жесткой материи и отглаженные так, что складки торчали, как острия ножей? Или эту серо-голубую рубаху с множеством медных пуговиц, надраенных, словно корабельный колокол? А уж жезл, который он таскал под мышкой…
   Молчание, наступившее после сообщения полковника, затягивалось.
   — И вы уверены, что все пойдет… по плану? — заговорил наконец сэр Хью, тщательно, подбирая слова и не отводя взгляда от золоченых корешков книг.
   Конечно, все это было интересно, очень интересно. Но между министерством иностранных дел и разведкой существовали особые отношения. Лично сэр Хью не стал бы слишком огорчаться, если бы Роджерс получил вдруг несколько щелчков по носу.
   — Операция лишь начинается, — неторопливо сказал Роджерс. Он тоже взвешивал сейчас каждое свое слово. О, он слишком хорошо знал, что сэр Хью запомнит и использует каждую его неточную фразу, чтобы в случае неудачи операции «Хамелеон» лишний раз пнуть соперника, которому не повезло.
   — Все основные фигуры расставлены…
   — Красиво говорите, полковник!
   Голос Прайса был бесцветен и сух, но Роджерс знал, что над ним издеваются.
   — Вы можете еще добавить что-нибудь вроде «мы делаем историю» или «ведем битву за демократию», — скрипучим голосом продолжал Прайс. — Конечно, все, что вы задумали, довольно ловко. Но нужно ли столько возни?
   Роджерс пригладил жидкие, расчесанные на пробор волосы.
   Ничего другого он от Прайса и не ожидал. Уже не первый раз подполковник вставлял ему палки в колеса в своем дурацком иммиграционном управлении.
   Взять хотя бы историю с этим Николаевым. Прайс как только мог тормозил выдачу ему въездной визы, несмотря на то, что тот ехал по линии ЮНЕСКО. Прайс словно чуял, что у полковника Роджерса уже связаны с мистером Николаевым свои планы. И полковник был абсолютно уверен, что Прайс сделал бы все от него зависящее, чтобы сорвать операцию. Мозги у него от длительного пребывания в тропиках и от неумеренного потребления виски совсем высохли!
   — Интриги в стиле Джеймса Бонда хороши только в кино. А здесь, пока у нас есть возможности, мы должны действовать просто и наверняка. — Прайс казался равнодушным. Глаза его были полуприкрыты веками и устремлены в потолок, но и сэр Хью, и Родясерс отлично понимали, что Прайс внимательно следит за их реакцией на каждое его слово.
   — А если вдруг разразится скандал? Прайс резко выпрямился в кресле.
   Из-под густых рыжеватых бровей блеснули холодные глаза, лицо еще больше вытянулось и стало похоже на лошадиную морду.
   Голос Прайса окреп, он теперь отчеканивал каждое слово:
   — Да, джентльмены, вы отлично знаете, что красные — и здесь, у нас, и там, за рубежом, — только и ждут повода, чтобы поговорить о нашем неоколониализме. И особенно сейчас, когда они так и рвутся в Африку, когда делают все, чтобы разрушить британское содружество наций. И тогда…
   Прайс насмешливо посмотрел на сэра Хью.
   — …тогда, ваше превосходительство, вы будете представлять страну, с которой произойдет то же самое, что произошло с Испанией и Португалией, когда они лишились колоний!
   Сэр Хью поморщился:
   — Надеюсь, что это случится не скоро.
   — Я тоже.
   — Разговор уже надоел сэру Хью. В конце концов ведь собрались они здесь не для того, чтобы препираться. Всем в посольстве давно известно, что Прайс и Роджерс недолюбливают друг друга. Особенно после того, как Роджерс несколько раз высказался в гольфклубе, что Прайс давно уже спился и пора бы ему вернуться в далекую Англию.
   Разумеется, Прайс об этом узнал и, в свою очередь, там же, в клубе, произнес тираду против «всех этих желторотых выскочек с университетскими дипломами, которые разваливали империю».
   Сэр Хью демонстративно посмотрел на старинные часы, высоким футляром напоминавшие башню.
   — Благодарю вас, джентльмены, — сказал он и встал.
   Уже выйдя из комиссариата, Прайс придержал полковника Роджерса за локоть и примирительно улыбнулся:
   — В конце концов у нас одни и те же цели. И мне больно видеть, как летит к черту все, во что вложили свои жизни наши отцы и деды.
   «Размяк, — отметил про себя Роджерс. — Да ты, братец, действительно уже стар, и время твое ушло».
   Он молча поднес руку к козырьку. Но Прайс словно прочел его мысли.
   — И все же в Африке нужна хорошая полиция. Методы Лоуренса Аравийского здесь слишком тонки. Боюсь, африканцы вас не поймут, дорогой полковник! Кстати, — он помедлил, — ваш Николаев может быть выслан в двадцать четыре часа… За вмешательство во внутренние дела Гвиании.
   Роджерс вежливо улыбнулся:
   — Надеюсь, вы хоть дадите ему доужинать с многоуважаемым профессором Нортоном? Сейчас они как раз сидят за столом.
   Нет, Роджерс не боялся, что Прайс добьется высылки Николаева за драку с сотрудниками полиции. Его сейчас волновало другое. Операция только началась, а в ней уже появились неожиданные моменты — например, Николаев задержался в аэропорту на пятнадцать минут из-за проколотой шины. Еще бы десять минут — и консул Глаголев успел в аэропорт, чтобы встретить Николаева. И тогда Николаев не «спас» бы Стива Коладе. А это привело бы к тому, что первая фаза операции могла сорваться.
   Роджерс тоже знал, что мальчишки обычно не прокалывают шины. Они просто вывинчивают ниппель — и фьють!
   Но что же произошло? Случайность? А если не случайность?.. Чутье разведчика говорило ему, что здесь что-то не так. Но что? Он провел рукой по волосам:
   «Да, мистер Николаев, как-то вам сейчас ужинается!»
   А в это время Петр спокойно сидел за столом рядом с Нортоном напротив доктора Смита и Элинор.
   Окна были открыты. Бриз доносил запахи далекого леса, мешавшиеся с горьковатым дымком костров. Терпко пахли цветы — необычные, с крупными лепестками, белые, желтые, алые… Они лежали около каждого прибора, свежие, только что сорванные и принесенные откуда-то Томом.
   Сам Том появился с круглым бронзовым подносом, уставленным тарелками.
   — Что там у вас сегодня?
   Нортон приподнялся и бесцеремонно заглянул в одну из тарелок.
   — Си фуд? Морская пища?
   — йе, са… Си фуд! — весело осклабился Том.
   — Много йоду и всякой другой гадости, полезной для таких старых хрычей, как я!
   И, не дожидаясь, пока Том поставит тарелки перед всеми, профессор взял себе с подноса ближайшую и принялся за ее содержимое.
   Да, это были дары моря. Лежали оранжево-красные кружки креветок, темнели кусочки каракатицы, серебрились сардины. Устричные раковины были уже полуоткрыты — между створками сверкали кубики льда и желтели дольки лимона. Кусочки черепашьего мяса лежали на листьях морской капусты.
   — Красиво! — отметил Смит, застенчиво обращаясь к австралийцу, но глядя на художницу. — Вы посмотрите, как сочетаются цвета.
   — Танкью, са, — нарочито коверкая английский язык на гвианийский лад, ответил Роберт.
   — У гвианийцев, как, впрочем, и у всех африканцев, очень развито чувство красоты.
   Это произнесла Элинор. И Петр увидел ее глаза — удивительно ясные, изумрудно-зеленого цвета, с любопытством изучающие его. Художница опустила взгляд. Она рисовала даже за столом. Крохотный карандашик быстро и резко метался по квадратному листку бумаги, лежавшему рядом с ее тарелкой.
   — Дурная привычка, — глухо сказала она, заметив, что Петр не отводит от нее взгляда и, поспешно спрятала листок под стопку точно таких же квадратиков, лежащих на столе.
   — Почему же дурная? — удивился Петр. — Это ведь как записная книжка. Набросок — та же запись мысли.
   — А вы уверены, что в наше время мысли нужно записывать? — резко возразила Элинор. — Впрочем… — Голос ее смягчился. — Впрочем… у вас ведь там все иначе! — она сделала движение головой, подчеркивая слово «там». — Другие люди, другие мысли, другие моральные ценности.
   Глаза Элинор сузились, она перевела взгляд на Роберта. Тот деланно усмехнулся.
   — Много я дал бы, чтобы сейчас заглянуть… — он кивнул на стопку бамаги. В его глазах светились хмельные огоньки.
   — Стоп! — это сказал профессор Нортон.
   И впервые Петр уловил в его голосе скрытое беспокойство.
   — Хватит, дети мои! Следующий раунд отложен.
   Он развел руками, как судья на ринге, разводящий боксеров.
   Австралиец замолчал. Художница чуть заметно поморщилась.
   Ее лицо было жестким. Она с вызовом смотрела на Роберта.
   «Ого! — отметил Петр про себя. — А здесь все не так-то просто!»
   Профессор тяжело встал из-за стола, перевел дух:
   — Леди и джентльмены, я предлагаю перейти в кресла.
   — Кофе, сэр? — подскочил Том.
   Нортон снял очки и, хитро прищурив свои жирные веки, потер левую сторону груди, словно массируя сердце.
   — Кофе меня слишком возбуждает. В моем возрасте в возбужденном состоянии можно наделать та-аких глупостей. А вот коньяк…
   Он подмигнул Тому.
   Смит встал и галантно взялся за спинку стула Элинор.
   — Спасибо, — мягко сказала художница.
   Она быстро собрала свои квадратики. Потом встала и пошла к креслам — высокая, уверенная в себе. Мешковатая юбка из грубой узорчатой ткани скрывала линии тела, но даже она не могла скрыть врожденную грацию этой странной женщины.
   Петр поймал себя на том, что провожает художницу взглядом, и смутился.
   — Не советую связываться, мой мальчик! — неожиданно прогудел у него почти над самым ухом голос профессора Нортона. — Поверьте мне, старому сплетнику, и помогите за это добраться до кресла. Эта женщина… (он покрутил пальцем у виска) тоже немного того. Впрочем, как и все мы здесь… Это тропики…
   Петр попытался пожать плечами, словно говоря: а я-то здесь при чем?
   Но профессор был достаточно наблюдателен.
   — Бросьте, — сказал он веско. — Все мы люди, и ничто человеческое… Словом, вы меня понимаете.