Страница:
Вит испуганно отшатнулся от нее. А вдруг это в самом деле Мелюзина, которая последовала за ним на чужбину?
Сибилла встала, плавно поводя бедрами. И вправду: упругий, гибкий стан ее колыхался точь-в-точь как у змеи!
– Не верите? А я вам докажу: сделаю так, что галера через неделю выйдет в море, и вы наконец сможете отправиться домой… если захотите…
И принцесса бросила на него такой вызывающий взгляд, что юноша вздрогнул и потупился.
– Однако мне пора, – заключила Сибилла. – Приходите завтра в тот же час – побеседуем подольше…
Глава 13
Глава 14
Сибилла встала, плавно поводя бедрами. И вправду: упругий, гибкий стан ее колыхался точь-в-точь как у змеи!
– Не верите? А я вам докажу: сделаю так, что галера через неделю выйдет в море, и вы наконец сможете отправиться домой… если захотите…
И принцесса бросила на него такой вызывающий взгляд, что юноша вздрогнул и потупился.
– Однако мне пора, – заключила Сибилла. – Приходите завтра в тот же час – побеседуем подольше…
Глава 13
ТАЙНОЕ БРАТСТВО
Если бы принцессы и их провожатые побороли в себе страх, вызванный шквалом непонятных звуков, которыми вдруг взорвалась тишина на Горе Соблазна, если бы они не обратились столь стремительно в бегство, а внимательно осмотрелись по сторонам, они без сомнения обнаружили бы узкую, но достаточно удобную для пешехода тропу, петлявшую зигзагом среди развалин. По ней им нетрудно было проникнуть внутрь, дабы убедиться, что там действительно не осталось камня на камне: так беспощадно творили здесь разрушения рыцари Танкреда.
Удостоверившись в этом, пытливые путешественники могли покинуть развалины, удовлетворенные, но и разочарованные; однако стоило им поискать тщательнее, приглядеться пристальнее, и они наверняка бы заметили небольшое, зияющее чернотой отверстие – спуск в подземелье, которое было гораздо обширнее и едва ли не важнее остальной части святилища. Сотоварищи вспыльчивого Танкреда то ли не наткнулись на этот ход, то ли подумали, что, заваленный обломками, он все равно никому недоступен…
В мрачном проеме смутно виднелись ступени, ведущие в низкое просторное помещение, посередине которого находился колодец. Он казался поистине бездонным: бросив вниз камень, пришлось бы долго ждать, пока оттуда донесется глухой его удар о черную мертвую гладь воды. А если при этом посветить лучиной, то можно было бы увидеть внизу, в головокружительной глубине, дрожащее мерцание тусклого огонька на растревоженной поверхности.
В конце этого помещения была устроена неплохая конюшня с удобными денниками, с запасами корма и воды. Сейчас конюшня пустовала, но ее ухоженный вид говорил о том, что ею пользовались, а стало быть, ржание, слышанное Ренальдом из Сидона и Витом, им не почудилось. Под сводом подземелья висел странный предмет, отдаленно напоминающий мельничное колесо, с рукоятью, которая, очевидно, приводила в движение его механизм. На первый взгляд трудно было определить, каково его предназначение.
Вокруг колодца виднелась вырубленная в толще скалы и уходящая глубоко вниз узкая винтовая лестница, соединявшая расположенные ярусами друг над другом галереи. От них лучами разбегались во все стороны длинные коридоры, ведущие в подземные залы, покои, кельи. Стены этих ходов и помещений покрыты были барельефами и фресками, краски которых в царящем здесь вечном мраке не потускнели от времени и при свете факелов представали в своей первозданной свежести: шафран, индиго, кармин…
Одни помещения были низкие и тесные – они, скорее всего, служили склепами. Другие – просторные, с высокими сводами, которые подпирали украшенные роскошной резьбой колонны. В этих помещениях были сооружены каменные скамьи, столы и приземистые округлые жертвенники с желобами для стока крови. Если бы сюда попал тонкий знаток Востока, исследователь древней истории и первобытных верований, многомудрый архиепископ Тирский Вильгельм, он тут же понял бы, что эти подземелья являлись местом поклонения стародавней богине плодородия, которая в разных краях и у разных народов звалась Астартой, Иштар, Исидой, Афродитой, Венерой. Богиня эта олицетворяла плотское начало, бренную телесную оболочку человека, буйную, но слепую жизненную силу природы, разгул стихии, сладострастные объятия которой дышат смертью. Потому-то на стенах подземелья помимо астрономических приборов, треугольников, горизонтальных и вертикальных линий, помимо сфинксов, изображающих молчаливое Знание и дерзновенную Волю, помимо быков и львов, запечатлены были бесконечные шествия женщин, посвященных богине. Искусно высеченные в камне и раскрашенные фигуры повторяли одна другую до мельчайших подробностей: высокие маленькие груди, чуть откинутые назад головы, глаза подрисованные, тянущиеся по обычаю египтян к самым вискам… На женщинах была длинная, достигающая щиколоток одежда с разрезом сверху донизу. Сквозь разрез виднелся прикрывающий бедра передник. Каждый такой барельеф заканчивался изображением жертвенника, к которому и устремлялась процессия. По мере приближения к нему женщины сбрасывали передники и томно выгибались назад, словно даря невидимому божеству свое целомудрие, свое тело и жизнь. Так шли они цепью по всем подземельям, страстные и покорные. Только на нижних ярусах печальные их фигуры уступали место мерзким чудовищам в зверином или людском обличье – вопиюще безобразным и отвратительно бесстыдным. При виде их становилось понятным, почему так убоялся царь Ирод, приверженный этой вере, звезды, явившейся в Вифлееме и возвестившей всему миру, что Пречистая Дева родила Мессию. Становилась также понятной праведная ярость, с которой последователи Христа старались стереть с лица земли этот приют порока.
Трудно было назвать точное число ярусов, составляющих подземелье. Ходы вели то вверх, то вниз, образуя замысловатый лабиринт. Нижние ступени винтовой лестницы тонули в черной воде, что сочилась со дна колодца. Мертвая тишина веками царила на самых глубоких ярусах, единственными обитателями которых были вырезанные в камне фигуры.
Но то было лишь на самых глубоких ярусах. Выше наметанный глаз легко отыскал бы следы частого, а то и постоянного присутствия человека: песок, нанесенный на подошвах, обгорелые факелы… Сегодня же вдобавок в огромной пиршественной зале были накрыты столы, на скамьях лежали мягкие подушки, а вдоль стен горели масляные светильники. Стены и здесь испещряли все те же женские фигуры, изображения астрономических приборов и сфинксов, призывающих к молчанию. Над входом отчетливо виднелась свежая, совсем недавно выбитая надпись:
«Igne natura renovatur integra»[18].
Несколько раз в году в этой зале, заранее должным образом подготовленной, собирались люди. Они съезжались ночью, по одному или по нескольку человек сразу – все в одинаковых серых плащах с низко опущенными капюшонами. В преддверии залы их встречал мужчина, одетый в такой же, как у них, балахон. Лицо его было наглухо закрыто капюшоном с прорезями для глаз и для рта. Сзади него стоял безобразный карлик-горбун с зажженным факелом. Встречающий спрашивал всякого входящего голосом великого магистра храмовников Жерара де Ридефора:
– Чего ты ищешь?
– Цветов акации.
– Что значат цветы акации?
– Что скрытое в недрах едино с тем, что на поверхности.
– Откуда это известно?
– Так гласит священный знак Гаммы.
– Кто указал тебе путь?
– Ясон, возлюбленный Медеи.
– Зачем Ясон плавал за море?
– За золотым руном.
– Что есть золотое руно?
– Желтый убор посвященного – покров Эпопты.
Вопросы и ответы сыпались один за другим, быстро, громко, без запинки. Удовлетворенный хозяин впускал гостей, и те спешили занять места на скамьях. Число их колебалось от десяти до пятидесяти: бывало, что не всем участникам удавалось попасть на очередное собрание. Многие ехали издалека, из краев, лежащих за тридевять земель… Часто люди эти были меж собой вовсе незнакомы – только здесь и встречались, ведать не ведая, ни как кого зовут, ни какого кто племени. В мире же в случае нужды они узнавали друг друга по знакам треугольника и отвеса. Из фигур, которыми пестрили стены подземелья, эти легче всего было изобразить в воздухе рукой, не привлекая ничьего внимания. Как ни разнились они речью и верой, связующие их тайные нити были сильнее. Они составляли невидимое миру крепкое братство, о котором из непосвященных догадывались, быть может, только самые проницательные.
Члены этого братства отрекались от всего того, что облагораживает человека, что возвышает его, заставляет устремляться к совершенству духа, обуздывая собственную плоть. Поэтому устав их проникнут был сугубой враждебностью к христианской вере. Они ненавидели Христа за то, что, будучи человеком и Богом, Он и других людей научил доискиваться божественного. За то, что Он спас их, не спросив, хотят они того или нет. Члены братства восставали против божественного, а в безудержных плотских удовольствиях находили сладость уничижения, обратного жертвенной кротости христиан: смердящий козел, воплощение похоти, был им милее Агнца.
Не терпя сурового мужского начала, они сознательно или бессознательно старались ниспровергнуть все, что с ним связано: порядок, закон, обычаи… Сами себя они с гордостью называли воителями древней веры, считая, что человечество было счастливее, когда служило не душе, но телу. Лишенные чувства родины, они мечтали разрушить все разделяющие людей границы, чтобы утвердить на земле всеобщее царство плоти. Свой орден они нарекли Братством Соломонова Храма.
Церемониал и традиции разноплеменного их сообщества объединяли в себе черты многих культур Запада и Востока. Больше всего заимствовало братство у христиан и исмаилитов. От последних восприняли его члены готовность слепо повиноваться своим вождям и даже умереть по их приказу. От них же был взят и прочно вошедший в обиход братства гашиш – смола индийской конопли, вызывающая у человека дивные неземные видения. У христиан членами братства усвоена была ученость, которая порождала отчетливое осознание совершаемых кощунств; это придавало их обрядам особую остроту.
Уже лет двадцать, чуть ли не со времени основания братства, его глава неизменно становился также великим магистром тамплиеров. Неведомые часто даже друг другу члены братства вовремя сказанным словом или звонкой монетой умели повлиять на выборы в ордене с тем, чтобы добиться избрания нужного человека. Нетрудно догадаться, что совмещение в одном лице званий великого магистра ордена и предстоятеля братства шло на пользу обеим сторонам.
Кроме прямых выгод, братству, которое объявило войну Христу, приносило злорадное удовлетворение ощущение того, что оно свило гнездо именно здесь, вблизи Гроба Господня, в Святой земле, где столько Его следов! Стереть эти следы, изгладить их из памяти людской – вот что полагало братство своей первейшей задачей. Потом его члены намеревались проникнуть в Европу и укрепиться там, чтобы повести наступление на христианство в Риме, во Франции – в краях, где оно имело особенно давние и глубокие корни. Во всем этом привечаемый в христианском мире орден призван был послужить братству щитом и опорой…
Собрание все не начиналось. Безобразный карлик, страж подземелья, пытался объяснить что-то великому магистру. Рослый Жерар де Ридефор нагнулся, дабы разобрать, что он там бубнит.
– Чужие тут были… третьего дня…
– Чужие? Кто?
– Обе принцессы… рыцарь Ренальд из Сидона… и с ними еще один рыцарь – не знаю, кто таков.
– И далеко они забрались?
– Только во двор вошли. Тут я запустил нашу мельницу – они и бежали…
Великий магистр нахмурился. Бежать-то они бежали, но могут вернуться, чтобы понять, откуда был этот шум. Ренальд из Сидона – не трус!
Подумав, он распорядился:
– Завтра завали вход камнями и ступай домой. Обратно, пока не прикажу, не возвращайся. А Ренальду из Сидона я сам предложу поехать сюда со мной и обыскать развалины.
Успокоившись, Жерар де Ридефор занял почетное место и дал знак начинать собрание. Главным вопросом сегодня была недавняя победа короля Балдуина под Монжисаром, которая немало обеспокоила членов братства. Неожиданный триумф стоящего на пороге смерти государя укрепил пошатнувшуюся было королевскую власть, что грозило срывом их замыслов.
– Жаль, меня при этом не было! – восклицал великий магистр. – Но кто бы подумал, что в смердящем полутрупе найдутся такие силы? Ну, да больше подобное не повторится.
– Не должно повториться! – подтвердили хором собравшиеся.
Обсудив главное, заговорили о том, сколько хлопот доставит им Ибелин. Он постарается стать добрым королем и управлять страной разумно – что, конечно, никуда не годится. Как быть? Устранить его, как Монферрата, нельзя. Два несчастных случая подряд – это слишком. Ничто не должно нарушать естественного порядка вещей. Все собратья обязаны это помнить. Ибо на их пути, где малейший шаг вперед приближает братство к цели, недопустимо ошибаться в мелочах.
Собрание завершилось пиром, за ним же последовала гораздо более приятная часть встречи. Жерар де Ридефор осушил в один глоток огромный кубок с вином и закрыл глаза, предвкушая. Король Балдуин заблуждался, приписывая ему недюжинный ум. Славой проницательного человека великий магистр был всецело обязан братству, с которым его, однако, связывали не столько далеко идущие разрушительные замыслы, сколько безудержное, порочное сластолюбие. Вот и сейчас, не в силах думать ни о чем другом, он нетерпеливо ждал той минуты, когда наконец войдут женщины. А их немало заключено было в этом подземелье. Юные красавицы, которых похищали из бедных семей, оставались здесь навсегда. Когда узницы увядали от истощения, затхлого воздуха и гнусных надругательств над их плотью, останки их скрывал каменный саркофаг с изображением быка, а места погибших занимали новые девушки.
Длинной покорной вереницей они входят уже в залу. Одурманенные гашишем, с выражающими страдание лицами, с подрисованными глазами, тянущимися к самым вискам, в ниспадающих одеяниях с разрезом сверху донизу, они ступают, словно ожившие фигуры с барельефов, которыми покрыты стены этого святилища…
Удостоверившись в этом, пытливые путешественники могли покинуть развалины, удовлетворенные, но и разочарованные; однако стоило им поискать тщательнее, приглядеться пристальнее, и они наверняка бы заметили небольшое, зияющее чернотой отверстие – спуск в подземелье, которое было гораздо обширнее и едва ли не важнее остальной части святилища. Сотоварищи вспыльчивого Танкреда то ли не наткнулись на этот ход, то ли подумали, что, заваленный обломками, он все равно никому недоступен…
В мрачном проеме смутно виднелись ступени, ведущие в низкое просторное помещение, посередине которого находился колодец. Он казался поистине бездонным: бросив вниз камень, пришлось бы долго ждать, пока оттуда донесется глухой его удар о черную мертвую гладь воды. А если при этом посветить лучиной, то можно было бы увидеть внизу, в головокружительной глубине, дрожащее мерцание тусклого огонька на растревоженной поверхности.
В конце этого помещения была устроена неплохая конюшня с удобными денниками, с запасами корма и воды. Сейчас конюшня пустовала, но ее ухоженный вид говорил о том, что ею пользовались, а стало быть, ржание, слышанное Ренальдом из Сидона и Витом, им не почудилось. Под сводом подземелья висел странный предмет, отдаленно напоминающий мельничное колесо, с рукоятью, которая, очевидно, приводила в движение его механизм. На первый взгляд трудно было определить, каково его предназначение.
Вокруг колодца виднелась вырубленная в толще скалы и уходящая глубоко вниз узкая винтовая лестница, соединявшая расположенные ярусами друг над другом галереи. От них лучами разбегались во все стороны длинные коридоры, ведущие в подземные залы, покои, кельи. Стены этих ходов и помещений покрыты были барельефами и фресками, краски которых в царящем здесь вечном мраке не потускнели от времени и при свете факелов представали в своей первозданной свежести: шафран, индиго, кармин…
Одни помещения были низкие и тесные – они, скорее всего, служили склепами. Другие – просторные, с высокими сводами, которые подпирали украшенные роскошной резьбой колонны. В этих помещениях были сооружены каменные скамьи, столы и приземистые округлые жертвенники с желобами для стока крови. Если бы сюда попал тонкий знаток Востока, исследователь древней истории и первобытных верований, многомудрый архиепископ Тирский Вильгельм, он тут же понял бы, что эти подземелья являлись местом поклонения стародавней богине плодородия, которая в разных краях и у разных народов звалась Астартой, Иштар, Исидой, Афродитой, Венерой. Богиня эта олицетворяла плотское начало, бренную телесную оболочку человека, буйную, но слепую жизненную силу природы, разгул стихии, сладострастные объятия которой дышат смертью. Потому-то на стенах подземелья помимо астрономических приборов, треугольников, горизонтальных и вертикальных линий, помимо сфинксов, изображающих молчаливое Знание и дерзновенную Волю, помимо быков и львов, запечатлены были бесконечные шествия женщин, посвященных богине. Искусно высеченные в камне и раскрашенные фигуры повторяли одна другую до мельчайших подробностей: высокие маленькие груди, чуть откинутые назад головы, глаза подрисованные, тянущиеся по обычаю египтян к самым вискам… На женщинах была длинная, достигающая щиколоток одежда с разрезом сверху донизу. Сквозь разрез виднелся прикрывающий бедра передник. Каждый такой барельеф заканчивался изображением жертвенника, к которому и устремлялась процессия. По мере приближения к нему женщины сбрасывали передники и томно выгибались назад, словно даря невидимому божеству свое целомудрие, свое тело и жизнь. Так шли они цепью по всем подземельям, страстные и покорные. Только на нижних ярусах печальные их фигуры уступали место мерзким чудовищам в зверином или людском обличье – вопиюще безобразным и отвратительно бесстыдным. При виде их становилось понятным, почему так убоялся царь Ирод, приверженный этой вере, звезды, явившейся в Вифлееме и возвестившей всему миру, что Пречистая Дева родила Мессию. Становилась также понятной праведная ярость, с которой последователи Христа старались стереть с лица земли этот приют порока.
Трудно было назвать точное число ярусов, составляющих подземелье. Ходы вели то вверх, то вниз, образуя замысловатый лабиринт. Нижние ступени винтовой лестницы тонули в черной воде, что сочилась со дна колодца. Мертвая тишина веками царила на самых глубоких ярусах, единственными обитателями которых были вырезанные в камне фигуры.
Но то было лишь на самых глубоких ярусах. Выше наметанный глаз легко отыскал бы следы частого, а то и постоянного присутствия человека: песок, нанесенный на подошвах, обгорелые факелы… Сегодня же вдобавок в огромной пиршественной зале были накрыты столы, на скамьях лежали мягкие подушки, а вдоль стен горели масляные светильники. Стены и здесь испещряли все те же женские фигуры, изображения астрономических приборов и сфинксов, призывающих к молчанию. Над входом отчетливо виднелась свежая, совсем недавно выбитая надпись:
«Igne natura renovatur integra»[18].
Несколько раз в году в этой зале, заранее должным образом подготовленной, собирались люди. Они съезжались ночью, по одному или по нескольку человек сразу – все в одинаковых серых плащах с низко опущенными капюшонами. В преддверии залы их встречал мужчина, одетый в такой же, как у них, балахон. Лицо его было наглухо закрыто капюшоном с прорезями для глаз и для рта. Сзади него стоял безобразный карлик-горбун с зажженным факелом. Встречающий спрашивал всякого входящего голосом великого магистра храмовников Жерара де Ридефора:
– Чего ты ищешь?
– Цветов акации.
– Что значат цветы акации?
– Что скрытое в недрах едино с тем, что на поверхности.
– Откуда это известно?
– Так гласит священный знак Гаммы.
– Кто указал тебе путь?
– Ясон, возлюбленный Медеи.
– Зачем Ясон плавал за море?
– За золотым руном.
– Что есть золотое руно?
– Желтый убор посвященного – покров Эпопты.
Вопросы и ответы сыпались один за другим, быстро, громко, без запинки. Удовлетворенный хозяин впускал гостей, и те спешили занять места на скамьях. Число их колебалось от десяти до пятидесяти: бывало, что не всем участникам удавалось попасть на очередное собрание. Многие ехали издалека, из краев, лежащих за тридевять земель… Часто люди эти были меж собой вовсе незнакомы – только здесь и встречались, ведать не ведая, ни как кого зовут, ни какого кто племени. В мире же в случае нужды они узнавали друг друга по знакам треугольника и отвеса. Из фигур, которыми пестрили стены подземелья, эти легче всего было изобразить в воздухе рукой, не привлекая ничьего внимания. Как ни разнились они речью и верой, связующие их тайные нити были сильнее. Они составляли невидимое миру крепкое братство, о котором из непосвященных догадывались, быть может, только самые проницательные.
Члены этого братства отрекались от всего того, что облагораживает человека, что возвышает его, заставляет устремляться к совершенству духа, обуздывая собственную плоть. Поэтому устав их проникнут был сугубой враждебностью к христианской вере. Они ненавидели Христа за то, что, будучи человеком и Богом, Он и других людей научил доискиваться божественного. За то, что Он спас их, не спросив, хотят они того или нет. Члены братства восставали против божественного, а в безудержных плотских удовольствиях находили сладость уничижения, обратного жертвенной кротости христиан: смердящий козел, воплощение похоти, был им милее Агнца.
Не терпя сурового мужского начала, они сознательно или бессознательно старались ниспровергнуть все, что с ним связано: порядок, закон, обычаи… Сами себя они с гордостью называли воителями древней веры, считая, что человечество было счастливее, когда служило не душе, но телу. Лишенные чувства родины, они мечтали разрушить все разделяющие людей границы, чтобы утвердить на земле всеобщее царство плоти. Свой орден они нарекли Братством Соломонова Храма.
Церемониал и традиции разноплеменного их сообщества объединяли в себе черты многих культур Запада и Востока. Больше всего заимствовало братство у христиан и исмаилитов. От последних восприняли его члены готовность слепо повиноваться своим вождям и даже умереть по их приказу. От них же был взят и прочно вошедший в обиход братства гашиш – смола индийской конопли, вызывающая у человека дивные неземные видения. У христиан членами братства усвоена была ученость, которая порождала отчетливое осознание совершаемых кощунств; это придавало их обрядам особую остроту.
Уже лет двадцать, чуть ли не со времени основания братства, его глава неизменно становился также великим магистром тамплиеров. Неведомые часто даже друг другу члены братства вовремя сказанным словом или звонкой монетой умели повлиять на выборы в ордене с тем, чтобы добиться избрания нужного человека. Нетрудно догадаться, что совмещение в одном лице званий великого магистра ордена и предстоятеля братства шло на пользу обеим сторонам.
Кроме прямых выгод, братству, которое объявило войну Христу, приносило злорадное удовлетворение ощущение того, что оно свило гнездо именно здесь, вблизи Гроба Господня, в Святой земле, где столько Его следов! Стереть эти следы, изгладить их из памяти людской – вот что полагало братство своей первейшей задачей. Потом его члены намеревались проникнуть в Европу и укрепиться там, чтобы повести наступление на христианство в Риме, во Франции – в краях, где оно имело особенно давние и глубокие корни. Во всем этом привечаемый в христианском мире орден призван был послужить братству щитом и опорой…
Собрание все не начиналось. Безобразный карлик, страж подземелья, пытался объяснить что-то великому магистру. Рослый Жерар де Ридефор нагнулся, дабы разобрать, что он там бубнит.
– Чужие тут были… третьего дня…
– Чужие? Кто?
– Обе принцессы… рыцарь Ренальд из Сидона… и с ними еще один рыцарь – не знаю, кто таков.
– И далеко они забрались?
– Только во двор вошли. Тут я запустил нашу мельницу – они и бежали…
Великий магистр нахмурился. Бежать-то они бежали, но могут вернуться, чтобы понять, откуда был этот шум. Ренальд из Сидона – не трус!
Подумав, он распорядился:
– Завтра завали вход камнями и ступай домой. Обратно, пока не прикажу, не возвращайся. А Ренальду из Сидона я сам предложу поехать сюда со мной и обыскать развалины.
Успокоившись, Жерар де Ридефор занял почетное место и дал знак начинать собрание. Главным вопросом сегодня была недавняя победа короля Балдуина под Монжисаром, которая немало обеспокоила членов братства. Неожиданный триумф стоящего на пороге смерти государя укрепил пошатнувшуюся было королевскую власть, что грозило срывом их замыслов.
– Жаль, меня при этом не было! – восклицал великий магистр. – Но кто бы подумал, что в смердящем полутрупе найдутся такие силы? Ну, да больше подобное не повторится.
– Не должно повториться! – подтвердили хором собравшиеся.
Обсудив главное, заговорили о том, сколько хлопот доставит им Ибелин. Он постарается стать добрым королем и управлять страной разумно – что, конечно, никуда не годится. Как быть? Устранить его, как Монферрата, нельзя. Два несчастных случая подряд – это слишком. Ничто не должно нарушать естественного порядка вещей. Все собратья обязаны это помнить. Ибо на их пути, где малейший шаг вперед приближает братство к цели, недопустимо ошибаться в мелочах.
Собрание завершилось пиром, за ним же последовала гораздо более приятная часть встречи. Жерар де Ридефор осушил в один глоток огромный кубок с вином и закрыл глаза, предвкушая. Король Балдуин заблуждался, приписывая ему недюжинный ум. Славой проницательного человека великий магистр был всецело обязан братству, с которым его, однако, связывали не столько далеко идущие разрушительные замыслы, сколько безудержное, порочное сластолюбие. Вот и сейчас, не в силах думать ни о чем другом, он нетерпеливо ждал той минуты, когда наконец войдут женщины. А их немало заключено было в этом подземелье. Юные красавицы, которых похищали из бедных семей, оставались здесь навсегда. Когда узницы увядали от истощения, затхлого воздуха и гнусных надругательств над их плотью, останки их скрывал каменный саркофаг с изображением быка, а места погибших занимали новые девушки.
Длинной покорной вереницей они входят уже в залу. Одурманенные гашишем, с выражающими страдание лицами, с подрисованными глазами, тянущимися к самым вискам, в ниспадающих одеяниях с разрезом сверху донизу, они ступают, словно ожившие фигуры с барельефов, которыми покрыты стены этого святилища…
Глава 14
МЕЛЮЗИНА… МЕЛЮЗИНА…
Редкой гостьей была королева Агнесса во дворце своего венценосного сына. Крестясь и призывая на помощь всех святых, торопливо проходила она сейчас покой за покоем, а перед входом в королевскую опочивальню на мгновение остановилась. Ну и дух же тут! Несчастный… Несчастный…
Балдуин возлежал на своем ложе, скрытый за тонким пологом, который спускался от балдахина. Он не хотел, чтобы его видели. Хотя мир для него был погружен уже во тьму, он сознавал, как страшно, должно быть, исказила его черты подступающая смерть. Не раз долгими бессонными ночами ему чудились картины одна чудовищнее другой, но, не в силах даже ощупать свое лицо бесчувственными гниющими ладонями, проверить он их не мог. Уйдя в себя, он таил от окружающих, как глубоко это его мучило. Стал ли он уже похож на того урода с гноящейся ямой вместо лица, которого он когда-то встретил? Никто не скажет… Милосердные братья-лазариты из жалости не открывают правды. Потеряв зрение и осязание, король, однако, сохранил отменный слух и полную ясность мысли.
– Да хранит Господь Святую землю! – приветствовал он вошедшую Агнессу. – Добро пожаловать, любезная матушка. Что наследник?
– Пока, бедняжка, слаб, – вздохнула королева. – А уж как его только не лелеют! Можно сказать, что без моей опеки он бы давно был на том свете. Родился-то он таким хилым! Ну, да удивляться тут нечему, ведь сколько пережила его страдалица-мать… Впрочем, – поспешила она добавить, – сейчас малыш немного окреп: почти здоровый ребенок, разве что еще худенький.
– Это очень важно, чтобы мальчик вырос здоровым, – озабоченно проговорил Балдуин. – Может быть, здешний воздух ему не на пользу? Прошу вас, матушка, сразу же после свадьбы Сибиллы вывезите принца к морю. Там дышится легче.
После свадьбы Сибиллы! Агнесса встрепенулась. В том-то и дело… Но как об этом сказать? Что сказать? Не найдя слов, она выбрала самый верный способ: разразилась слезами.
Балдуин насторожился. Что бы это значило? Уж не случилось ли что-нибудь, о чем ему не доложили? Будь проклят вечный мрак, который его обступает!
– Почему вы плачете? – спросил он раздраженно.
– Потому что Сибилла… голубка моя… доченька моя ненаглядная…
– Что, заболела? – испугался он.
– Нет-нет, слава Богу, здорова – но…
Агнесса подавила рыдание и договорила:
– Она не может выйти за Ибелина!
Воцарилась тишина. Королева перестала плакать и, затаив дыхание, ждала, что ответит сын. Сказав главное, она испытала облегчение. Уф!
Балдуин лежал, словно оглушенный. Наконец он вымолвил:
– Не понимаю. Почему?
– Потому что она полюбила другого!
И прежде чем король мог вставить слово, Агнесса затараторила:
– Рыцаря полюбила, рыцаря куда лучше Ибелина из Рамы! Молод, хорош собой – всем ей под стать. Они точно два ангела! А рыцарь он добрый, храбрый…
– Поберегите ваше красноречие, – оборвал ее Балдуин. – Сибилла выйдет за Ибелина из Рамы и ни за кого другого. А этот другой – как его имя?
– Вит Лузиньян. Младший брат Амальрика.
«Лузиньян… Тот самый, который поддержал меня под Монжисаром, – мелькнуло у него в голове. – Поддержал – чтобы сейчас так подкосить!»
– Пришлите ее ко мне, матушка, – сказал Балдуин вслух.
– Прислать? Кого?
– Кого же еще! Ее. Сибиллу.
– Ах, зачем, зачем? Вы же знаете, она так не любит здесь бывать! Моя голубка такая чувствительная… с самого детства такая нежная… Я передам ей все, что вы велите. А сама она скажет вам не больше моего. Они любят друг друга – и…
– Поберегите ваше красноречие, – сурово повторил король. – Пусть тотчас прибудет ко мне – или ее приведут под стражей!
Агнесса вышла, оскорбленно шелестя юбками. Балдуин остался лежать без движения, стараясь собраться с мыслями. Это известие обрушилось на него, словно удар молота. Что делать? Какие слова могут убедить сумасбродную женщину не губить будущее королевства?
Явилась Сибилла. Он сразу же ощутил ее враждебное, мятежное присутствие.
«Спокойнее! – внушал он сам себе. – Только не волноваться!»
Принцесса остановилась посреди опочивальни, не подходя к постели.
– Нельзя ли зажечь тут благовония? – проговорила она в пространство, брезгливо раздувая тонкие ноздри.
– Я знаю, что от меня смердит, – ответил Балдуин. – Но каждый человек после смерти будет смердеть так же. Я разлагаюсь заживо – вот и вся разница.
Сибилла презрительно молчала. Король обратился к ней сдержанно, но твердо:
– Матушка сообщила мне только что известие, в которое невозможно поверить: будто ты вместо Ибелина из Рамы хочешь взять в мужья другого рыцаря, которого ты сама выбрала. Надеюсь, ты пошутила. Должна же ты понимать, что это совершенно немыслимо. Как Бог свят – немыслимо! Ты не принадлежишь самой себе. Твое замужество решает судьбу королевства. Ибелин выбран мной и советом баронов. Этого человека мы нашли достойным, и вступить в брак с другим тебе никто не позволит. Об этом не может быть и речи. Через две недели ты выйдешь за Ибелина.
Принцесса сверкнула глазами.
– Не выйду! – вскричала она. – Ты говоришь, я не принадлежу себе? Можно подумать, будто я чья-то рабыня! Кто меня приневолит? Никто! Слышишь – никто! Ни ты, ни совет баронов! Хоть посадите меня под замок, хоть убейте – с Ибелином я под венец не пойду, разве только меня понесут связанную. Мне на Ибелина и взглянуть противно! Когда-то он мне нравился, не отрицаю, но теперь я терпеть его не могу. Нудный, беззубый, слюной брызжет… Тьфу! Зато тот, другой, – ты бы видел, какой красавец! Просто как святой Георгий! И храбрый… Из него получится король в сто раз лучше Ибелина – ведь им нельзя не восхищаться! А что самое главное, я люблю его, люблю! Люблю больше, чем любила Вильгельма. Я пошла бы за ним в огонь и в воду! Никакими силами ты не заставишь меня от него отказаться. Ты не знаешь, что значит любить, и тебе этого не понять. Легко тебе говорить: выйдешь за Ибелина. Ты же никогда не жил! А каково слышать живому человеку: забудь о том, кого ты любишь, и ступай за того, который тебе противен, потому что его выбрал совет баронов! Так вот нет же! Нет!
Балдуин молчал, встревоженный ее вспышкой. Любовь, которой он сам не испытал, ибо болезнь вытравила в нем это чувство, прежде чем оно успело проснуться, предстала вдруг перед ним как грозная, слепая сила, способная уничтожить королевство и сокрушить Гроб Господень.
– Послушай, – проговорил он наконец, подбирая слова, – если бы ты поняла, что такое решение погубит державу, продолжала бы ты на нем настаивать?
– Державе это только во благо! – самоуверенно выкрикнула Сибилла. – Куда Ибелину тягаться с моим Витом! Ах, как к лицу ему будет корона! Если бы ты мог это увидеть, ты сам бы убедился…
– Ты не ответила на мой вопрос, – оборвал ее Балдуин.
– Изволь – раз уж это тебе так важно, я отвечу. Отвечу по совести. Даже зная, что мой брак пойдет во вред королевству, я бы не отступилась. Не отступилась бы – слышишь? Потому что я имею право распоряжаться своей жизнью, и его у меня никому не отнять!
Повисла гнетущая тишина. Наконец король приказал:
– Брат Иоанн, пошлите за рыцарем Амальриком Лузиньяном!
Стуча сандалиями, брат Иоанн бросился исполнять повеление своего государя.
Сибилла в изнеможении опустилась на стул. Прижимая к лицу надушенный платочек, она старалась мысленно вызвать образ возлюбленного, чтобы он дал ей сил выстоять. Не сдаваться! Только не сдаваться!
В полумраке опочивальни тихонько потрескивали свечи. Вокруг ложа короля неподвижными изваяниями застыли трое братьев-лазаритов – молчаливых свидетелей событий, вершащих судьбу Иерусалима.
Амальрик, заинтригованный и польщенный королевским приглашением, не заставил себя ждать. Почтительно поклонившись Сибилле, он устремил исполненный любопытства взгляд в сторону ложа.
– Рыцарь де Лузиньян? – спросил Балдуин.
– К вашим услугам, государь.
– Рыцарь де Лузиньян, известно ли вам о том, что моя сестра, принцесса Сибилла Иерусалимская, вдова Вильгельма де Монферрата, должна вступить в брак с рыцарем Ибелином из Рамы, на что была воля моя и совета баронов?
– Известно, государь, – ответил Амальрик, недоумевая.
– Как в таком случае могли вы допустить, чтобы ей вскружил голову ваш младший брат? Разве достойно чести рыцаря соблазнить чужую невесту?
– Но мой брат никогда не встречался с принцессой Сибиллой! – воскликнул изумленный Амальрик.
– Не встречался? А между тем она только что объявила мне, что любит его и намерена с ним обвенчаться.
– Даю слово рыцаря: я впервые слышу о том, что они знакомы!
В его голосе было столько искренности, что Балдуин отбросил всякие сомнения.
– Рыцарь Амальрик не лжет, – злорадно подтвердила Сибилла, вставая со стула. – Его брат не знает никакой принцессы. Он любит меня, не подозревая о том, кто я такая. Откройся я – он бы и подойти ко мне не осмелился!
– Раз так, он уедет, узнав правду.
– О нет, теперь он меня не бросит. Он мой, и никакая на свете сила нас не разлучит! Об этом можешь даже не помышлять. И не беспокойся: Вит станет хорошим королем. Лучшим в мире. Вот увидишь!
– Ступайте оба… Брат Иоанн, пусть сюда приведут рыцаря де Лузиньяна-младшего.
– Я останусь! – обернулась с порога Сибилла.
– Повторяю: ступайте оба!
Они вышли. Амальрик двигался как во сне, ошеломленный неожиданным известием. Вит и Сибилла – знакомы… и любят друг друга… Он, правда, и прежде догадывался, что, верно, молокосос волочится за чьей-то юбкой. Брат перестал говорить об отъезде, а когда об этом вспоминал Амальрик, он старался незаметно перевести разговор в другое русло. Уложенные тюки пылились во дворе их дома. Юноша с утра до вечера ходил какой-то возбужденный и словно сам не свой. Амальрик полагал, что его завлекла в свои сети одна из любвеобильных пышнотелых и черноглазых армянок, а это была принцесса… принцесса…
Как будто сама судьба извлекала из небытия и претворяла в жизнь безумные мечты, которые он, Амальрик, давно уже выбросил из головы! Судьба…
Погруженный в свои мысли, Амальрик не слышал, как окликает его Сибилла. Только когда она дернула его за рукав, рыцарь очнулся и рассыпался в извинениях.
– Не тратьте времени на пустую учтивость, – перебила его принцесса. – Надеюсь, рыцарь, что в этом деле вы на нашей стороне?
– Разумеется, принцесса, если… – поспешно добавил он, – если от этого не будет ущерба моей рыцарской чести.
– Ничья честь не пострадает. Итак, вы с нами. Подумаем же вместе, как нам спасти Вита.
– Спасти? От чего?
– Вы не понимаете? О Боже! Да ведь Балдуин велит взять его под стражу или выслать, чтобы только разлучить его со мной! Надобно его защитить.
Амальрик согласно покивал головой. Принцесса права. Любящая женщина бывает осмотрительнее самого осторожного из мужчин. Король и особенно Раймонд из Триполи, конечно, постараются удалить Вита любой ценой. Чудесный подарок судьбы легко потерять безвозвратно.
– Не пустим его к королю! – вскричала Сибилла.
– Это невозможно, – возразил Амальрик. – Он бы покрыл себя позором! Впрочем, во дворце его не схватят, это исключено. А вот после того как он выйдет…
– Тогда скорее к матушке! Она что-нибудь посоветует.
Оба торопливо направились во дворец Агнессы де Куртене. Та с нетерпением ожидала возвращения дочери. По обыкновению у королевы-матери были гости: патриарх Ираклий и великий магистр де Ридефор. Не умея хранить тайну, она успела уже поведать им о сердечных делах Сибиллы, поэтому когда принцесса с горящими щеками и растрепанной прической ворвалась в гостиную, ее встретили сочувственные лица обоих присутствующих.
Балдуин возлежал на своем ложе, скрытый за тонким пологом, который спускался от балдахина. Он не хотел, чтобы его видели. Хотя мир для него был погружен уже во тьму, он сознавал, как страшно, должно быть, исказила его черты подступающая смерть. Не раз долгими бессонными ночами ему чудились картины одна чудовищнее другой, но, не в силах даже ощупать свое лицо бесчувственными гниющими ладонями, проверить он их не мог. Уйдя в себя, он таил от окружающих, как глубоко это его мучило. Стал ли он уже похож на того урода с гноящейся ямой вместо лица, которого он когда-то встретил? Никто не скажет… Милосердные братья-лазариты из жалости не открывают правды. Потеряв зрение и осязание, король, однако, сохранил отменный слух и полную ясность мысли.
– Да хранит Господь Святую землю! – приветствовал он вошедшую Агнессу. – Добро пожаловать, любезная матушка. Что наследник?
– Пока, бедняжка, слаб, – вздохнула королева. – А уж как его только не лелеют! Можно сказать, что без моей опеки он бы давно был на том свете. Родился-то он таким хилым! Ну, да удивляться тут нечему, ведь сколько пережила его страдалица-мать… Впрочем, – поспешила она добавить, – сейчас малыш немного окреп: почти здоровый ребенок, разве что еще худенький.
– Это очень важно, чтобы мальчик вырос здоровым, – озабоченно проговорил Балдуин. – Может быть, здешний воздух ему не на пользу? Прошу вас, матушка, сразу же после свадьбы Сибиллы вывезите принца к морю. Там дышится легче.
После свадьбы Сибиллы! Агнесса встрепенулась. В том-то и дело… Но как об этом сказать? Что сказать? Не найдя слов, она выбрала самый верный способ: разразилась слезами.
Балдуин насторожился. Что бы это значило? Уж не случилось ли что-нибудь, о чем ему не доложили? Будь проклят вечный мрак, который его обступает!
– Почему вы плачете? – спросил он раздраженно.
– Потому что Сибилла… голубка моя… доченька моя ненаглядная…
– Что, заболела? – испугался он.
– Нет-нет, слава Богу, здорова – но…
Агнесса подавила рыдание и договорила:
– Она не может выйти за Ибелина!
Воцарилась тишина. Королева перестала плакать и, затаив дыхание, ждала, что ответит сын. Сказав главное, она испытала облегчение. Уф!
Балдуин лежал, словно оглушенный. Наконец он вымолвил:
– Не понимаю. Почему?
– Потому что она полюбила другого!
И прежде чем король мог вставить слово, Агнесса затараторила:
– Рыцаря полюбила, рыцаря куда лучше Ибелина из Рамы! Молод, хорош собой – всем ей под стать. Они точно два ангела! А рыцарь он добрый, храбрый…
– Поберегите ваше красноречие, – оборвал ее Балдуин. – Сибилла выйдет за Ибелина из Рамы и ни за кого другого. А этот другой – как его имя?
– Вит Лузиньян. Младший брат Амальрика.
«Лузиньян… Тот самый, который поддержал меня под Монжисаром, – мелькнуло у него в голове. – Поддержал – чтобы сейчас так подкосить!»
– Пришлите ее ко мне, матушка, – сказал Балдуин вслух.
– Прислать? Кого?
– Кого же еще! Ее. Сибиллу.
– Ах, зачем, зачем? Вы же знаете, она так не любит здесь бывать! Моя голубка такая чувствительная… с самого детства такая нежная… Я передам ей все, что вы велите. А сама она скажет вам не больше моего. Они любят друг друга – и…
– Поберегите ваше красноречие, – сурово повторил король. – Пусть тотчас прибудет ко мне – или ее приведут под стражей!
Агнесса вышла, оскорбленно шелестя юбками. Балдуин остался лежать без движения, стараясь собраться с мыслями. Это известие обрушилось на него, словно удар молота. Что делать? Какие слова могут убедить сумасбродную женщину не губить будущее королевства?
Явилась Сибилла. Он сразу же ощутил ее враждебное, мятежное присутствие.
«Спокойнее! – внушал он сам себе. – Только не волноваться!»
Принцесса остановилась посреди опочивальни, не подходя к постели.
– Нельзя ли зажечь тут благовония? – проговорила она в пространство, брезгливо раздувая тонкие ноздри.
– Я знаю, что от меня смердит, – ответил Балдуин. – Но каждый человек после смерти будет смердеть так же. Я разлагаюсь заживо – вот и вся разница.
Сибилла презрительно молчала. Король обратился к ней сдержанно, но твердо:
– Матушка сообщила мне только что известие, в которое невозможно поверить: будто ты вместо Ибелина из Рамы хочешь взять в мужья другого рыцаря, которого ты сама выбрала. Надеюсь, ты пошутила. Должна же ты понимать, что это совершенно немыслимо. Как Бог свят – немыслимо! Ты не принадлежишь самой себе. Твое замужество решает судьбу королевства. Ибелин выбран мной и советом баронов. Этого человека мы нашли достойным, и вступить в брак с другим тебе никто не позволит. Об этом не может быть и речи. Через две недели ты выйдешь за Ибелина.
Принцесса сверкнула глазами.
– Не выйду! – вскричала она. – Ты говоришь, я не принадлежу себе? Можно подумать, будто я чья-то рабыня! Кто меня приневолит? Никто! Слышишь – никто! Ни ты, ни совет баронов! Хоть посадите меня под замок, хоть убейте – с Ибелином я под венец не пойду, разве только меня понесут связанную. Мне на Ибелина и взглянуть противно! Когда-то он мне нравился, не отрицаю, но теперь я терпеть его не могу. Нудный, беззубый, слюной брызжет… Тьфу! Зато тот, другой, – ты бы видел, какой красавец! Просто как святой Георгий! И храбрый… Из него получится король в сто раз лучше Ибелина – ведь им нельзя не восхищаться! А что самое главное, я люблю его, люблю! Люблю больше, чем любила Вильгельма. Я пошла бы за ним в огонь и в воду! Никакими силами ты не заставишь меня от него отказаться. Ты не знаешь, что значит любить, и тебе этого не понять. Легко тебе говорить: выйдешь за Ибелина. Ты же никогда не жил! А каково слышать живому человеку: забудь о том, кого ты любишь, и ступай за того, который тебе противен, потому что его выбрал совет баронов! Так вот нет же! Нет!
Балдуин молчал, встревоженный ее вспышкой. Любовь, которой он сам не испытал, ибо болезнь вытравила в нем это чувство, прежде чем оно успело проснуться, предстала вдруг перед ним как грозная, слепая сила, способная уничтожить королевство и сокрушить Гроб Господень.
– Послушай, – проговорил он наконец, подбирая слова, – если бы ты поняла, что такое решение погубит державу, продолжала бы ты на нем настаивать?
– Державе это только во благо! – самоуверенно выкрикнула Сибилла. – Куда Ибелину тягаться с моим Витом! Ах, как к лицу ему будет корона! Если бы ты мог это увидеть, ты сам бы убедился…
– Ты не ответила на мой вопрос, – оборвал ее Балдуин.
– Изволь – раз уж это тебе так важно, я отвечу. Отвечу по совести. Даже зная, что мой брак пойдет во вред королевству, я бы не отступилась. Не отступилась бы – слышишь? Потому что я имею право распоряжаться своей жизнью, и его у меня никому не отнять!
Повисла гнетущая тишина. Наконец король приказал:
– Брат Иоанн, пошлите за рыцарем Амальриком Лузиньяном!
Стуча сандалиями, брат Иоанн бросился исполнять повеление своего государя.
Сибилла в изнеможении опустилась на стул. Прижимая к лицу надушенный платочек, она старалась мысленно вызвать образ возлюбленного, чтобы он дал ей сил выстоять. Не сдаваться! Только не сдаваться!
В полумраке опочивальни тихонько потрескивали свечи. Вокруг ложа короля неподвижными изваяниями застыли трое братьев-лазаритов – молчаливых свидетелей событий, вершащих судьбу Иерусалима.
Амальрик, заинтригованный и польщенный королевским приглашением, не заставил себя ждать. Почтительно поклонившись Сибилле, он устремил исполненный любопытства взгляд в сторону ложа.
– Рыцарь де Лузиньян? – спросил Балдуин.
– К вашим услугам, государь.
– Рыцарь де Лузиньян, известно ли вам о том, что моя сестра, принцесса Сибилла Иерусалимская, вдова Вильгельма де Монферрата, должна вступить в брак с рыцарем Ибелином из Рамы, на что была воля моя и совета баронов?
– Известно, государь, – ответил Амальрик, недоумевая.
– Как в таком случае могли вы допустить, чтобы ей вскружил голову ваш младший брат? Разве достойно чести рыцаря соблазнить чужую невесту?
– Но мой брат никогда не встречался с принцессой Сибиллой! – воскликнул изумленный Амальрик.
– Не встречался? А между тем она только что объявила мне, что любит его и намерена с ним обвенчаться.
– Даю слово рыцаря: я впервые слышу о том, что они знакомы!
В его голосе было столько искренности, что Балдуин отбросил всякие сомнения.
– Рыцарь Амальрик не лжет, – злорадно подтвердила Сибилла, вставая со стула. – Его брат не знает никакой принцессы. Он любит меня, не подозревая о том, кто я такая. Откройся я – он бы и подойти ко мне не осмелился!
– Раз так, он уедет, узнав правду.
– О нет, теперь он меня не бросит. Он мой, и никакая на свете сила нас не разлучит! Об этом можешь даже не помышлять. И не беспокойся: Вит станет хорошим королем. Лучшим в мире. Вот увидишь!
– Ступайте оба… Брат Иоанн, пусть сюда приведут рыцаря де Лузиньяна-младшего.
– Я останусь! – обернулась с порога Сибилла.
– Повторяю: ступайте оба!
Они вышли. Амальрик двигался как во сне, ошеломленный неожиданным известием. Вит и Сибилла – знакомы… и любят друг друга… Он, правда, и прежде догадывался, что, верно, молокосос волочится за чьей-то юбкой. Брат перестал говорить об отъезде, а когда об этом вспоминал Амальрик, он старался незаметно перевести разговор в другое русло. Уложенные тюки пылились во дворе их дома. Юноша с утра до вечера ходил какой-то возбужденный и словно сам не свой. Амальрик полагал, что его завлекла в свои сети одна из любвеобильных пышнотелых и черноглазых армянок, а это была принцесса… принцесса…
Как будто сама судьба извлекала из небытия и претворяла в жизнь безумные мечты, которые он, Амальрик, давно уже выбросил из головы! Судьба…
Погруженный в свои мысли, Амальрик не слышал, как окликает его Сибилла. Только когда она дернула его за рукав, рыцарь очнулся и рассыпался в извинениях.
– Не тратьте времени на пустую учтивость, – перебила его принцесса. – Надеюсь, рыцарь, что в этом деле вы на нашей стороне?
– Разумеется, принцесса, если… – поспешно добавил он, – если от этого не будет ущерба моей рыцарской чести.
– Ничья честь не пострадает. Итак, вы с нами. Подумаем же вместе, как нам спасти Вита.
– Спасти? От чего?
– Вы не понимаете? О Боже! Да ведь Балдуин велит взять его под стражу или выслать, чтобы только разлучить его со мной! Надобно его защитить.
Амальрик согласно покивал головой. Принцесса права. Любящая женщина бывает осмотрительнее самого осторожного из мужчин. Король и особенно Раймонд из Триполи, конечно, постараются удалить Вита любой ценой. Чудесный подарок судьбы легко потерять безвозвратно.
– Не пустим его к королю! – вскричала Сибилла.
– Это невозможно, – возразил Амальрик. – Он бы покрыл себя позором! Впрочем, во дворце его не схватят, это исключено. А вот после того как он выйдет…
– Тогда скорее к матушке! Она что-нибудь посоветует.
Оба торопливо направились во дворец Агнессы де Куртене. Та с нетерпением ожидала возвращения дочери. По обыкновению у королевы-матери были гости: патриарх Ираклий и великий магистр де Ридефор. Не умея хранить тайну, она успела уже поведать им о сердечных делах Сибиллы, поэтому когда принцесса с горящими щеками и растрепанной прической ворвалась в гостиную, ее встретили сочувственные лица обоих присутствующих.