Страница:
И на следующий день, несмотря на свою гордость, пленница молила о том же. Хассан отказал: «Я поклялся Кораном, а такой клятвы никто еще не нарушал». С этими словами он отвернулся, чтобы не глядеть на нее и жалости не поддаться.
А в третий раз пришла она, уже покорившись, и сказала: «Сделаю, как ты хочешь, только открой мне, что с франками? Где они?»
Дед спрятал лицо под тюрбаном, чтобы волнения не выказать, и говорит: «Плохи наши дела. Твоим помогает Иблис [11]. Антиохию уже взяли. Разбили эмира Моссуда. Идут прямо на Иерусалим. Теперь их не остановить».
Услышав такое, она кинулась ему в ноги: «Да наградит тебя Бог, господин, за добрую весть!»
И стала ему женой, и родила ему сына – моего отца…
– А своих так и не увидала? – спросил тронутый рассказом Ренальд.
– Так и не увидала. Когда Повелитель Правоверных заключал первые договоры с Иерусалимским королевством и к королю Готфриду отправлялось посольство, дед спросил ее, не хочет ли она своим письмо передать или, может, в гости поехать? Спрашивая, дрожал от страха. Но она только взглянула на него молча и головой покачала. Не написала письма ни тогда, ни позднее, никакого знака своим не подала. И прежнего имени ее мы не узнали. Но с первого взгляда на нее видно было, что она высокого рода.
– Может, у нее муж был, дети, не поминала она о них?…
– О прошлом своем ни слова не проронила. Удивительная была женщина. На других вовсе не походила. Никогда не жаловалась, не ныла, говорят, даже во время родов не кричала. На вид тихая, а нрав имела такой, какой не у всякого мужчины бывает. Свар не заводила ни с кем и улыбалась редко. Нас, внуков, очень любила. Я ее хорошо помню. Удивительная! Столько раз она говорила – помню точно! – что люди не должны делиться по верам и убивать друг друга, что только взаимная любовь может привести к единению. Говорила, что Бог – один для всех, только каждый ему по-своему поклоняется. Про христианских рыцарей рассказывала много хорошего – какие они храбрые да добродетельные. Это из-за нее отец мой чуть не подался в христианство. И Салах-ад-Дин, сын Айюба, оттого к христианам милостив, что отец мой в детстве его воспитывал и приязни к вам научил…
– Теперь понятно! – воскликнул Ренальд. – А то у нас все время дивятся, с какой стати султан благоволит к христианам…
Наим аль-Бара замахал на него рукой.
– Не султан, нет! Повелитель Правоверных не дозволяет, чтобы его так называли. Законным султаном является наследник Зенгидов.
– Это ничтожество из Алеппо? Да что он значит по сравнению с Саладином?
– Ничего не значит. Пыль у подножья горы. Но Повелитель Правоверных не возьмет ничего, что не принадлежит ему по праву.
Ренальд чуть приметно усмехнулся. С чего бы этакая щепетильность у человека, силой подчинившего себе всю державу, нимало не заботясь о законной династии?
Наим аль-Бара разгадал значение его усмешки.
– Меч имеет свои права.
– Но ведь это все равно что раздобыв себе мечом королевскую мантию, отказываться потом от короны!
– Власть можно добывать мечом, но титул свят, и нельзя его присваивать силой. Повелитель Правоверных примет его от Зенгидов только как добровольный дар.
– Не сомневаюсь, что вы вынудите их подарить его вам, – не без ехидства заметил Ренальд, хотя про себя и подивился столь упорному стремлению к законности – словно без нее власть Саладина не была полной. Подумать только, владыка Египта и Малой Азии ждет, когда ему добровольно уступит титул султана марионетка, лишенная наследства и всецело зависящая от его милости!
Наим, слегка задетый последними словами гостя, сразу вспомнил, что время уже позднее и не мешало бы им соснуть. Разошлись по своим комнатам. Ренальд отослал прочь поджидавшую его рабыню и долго лежал без сна. Жалел, что не расспросил Найма подробнее о его бабке. Кем же все-таки была и как звалась странная пленница, благодаря которой столь терпим к христианам сам Саладин? Своим написать не захотела. Предпочла, чтобы ее считали умершей. Гордая женщина. Даже перед смертью своего имени не открыла. Отошла в иной мир лишенная святых тайн, но не призналась, что попала в гарем к арабу. Что это? Жалость к родне или же гордыня? И простил ли ее Господь?…
Мысль о Боге вызвала в памяти недавний разговор с молодым арабом. Рыцарю казалось, что они не посмели коснуться самого главного, ходили вокруг да около и упустили момент, быть может, единственный. Наконец Ренальд уснул. Утром его разбудила добрая весть: Ибелин в Дамаске.
Церемония выкупа совершалась торжественно – в присутствии самого Туран-шаха. Сумма, привезенная Ренальдом, восемьдесят тысяч бизантов, была огромной, невероятной, сказочной. Впрочем, мусульмане для начала всегда назначали подобную совершенно невообразимую сумму, но в результате долгих и нудных торгов цифра обычно уменьшалась более чем вдвое. Однако на сей раз Балдуин IV торговаться воспретил: речь шла о будущем его зяте и преемнике на троне. Королю пришлось влезть в долги к купцам греческим и генуэзским, чтобы иерусалимский посол мог с видом достойным и даже гордым наблюдать за тем, как оруженосцы бросают золото на весы. Туран-шах причмокнул от удовольствия губами. Ибелин из Рамы глядел на растущую гору золота с ужасом.
– Не иначе воскресла царица Савская и приволокла в Иерусалим несколько барж с золотом! – язвительно заметил он Ренальду.
– Если бы! – со смехом ответил тот (они могли разговаривать свободно, ибо никто из присутствующих языка их не понимал). – В казне, как обычно, пусто. Назанимали.
– Зачем это государь входит в такие траты? Столько золота за меня одного?! Надо было с мерзавцами поторговаться. Они бы скинули половину, а то и три четверти… Почему вы не торговались?
– Не велено. Потом объясню причину.
Ибелин гневно пожал плечами. Был он высоким и крепким, с суховатым, резко очерченным лицом и открытой улыбкой, которую портило отсутствие двух передних зубов. Из-за этого говорил он несколько шепеляво.
– Кто это вам зубы выломал? – поинтересовался Ренальд уже после окончания церемонии, привезя выкупленного друга во дворец аль-Баров.
– Сарацины, кто же еще? Во время последней стычки, когда меня брали в плен. Ухватил я одного нехристя за горло, а он, уже дух испуская, заехал мне рукоятью кинжала прямо в зубы. Ну, да невелика важность. Осталось еще чем с супостатами грызться… Расскажите лучше, что новенького на свете? Ведь я же более полугода взаперти просидел, чуть не подох с тоски. Никуда меня не пускали, даже охоты не дозволяли, боялись, как бы я не сбежал. С тех пор, как старый де Куртене вырвался от них прямо в оковах, они сделались осторожны. Соглашались держать меня посвободнее, но только взамен на мое слово, а я им слова давать не хотел, вот и сидел, как в склепе. Приставили ко мне верзилу Али, черного как сатана, так он, негодяй этакий, глаз с меня не спускал, ходил по пятам, только что на веревке не водил…
– Сами виноваты. Надо было дать слово. Я, когда меня схватили, сразу же дал слово и свободно разгуливал по всему Дамаску, а уж охотой натешился в полную волю.
– Рыцарское слово не для нечестивых, – пробурчал в ответ Ибелин. – Ну расскажите же наконец, какие там у нас дела. Что нового при дворе? Как государь?
– Нового у нас при дворе много, вас же полгода не было… Так значит, и о смерти Монферрата вы не слыхали?
– Что вы говорите?! Быть не может! Монферрат мертв! Что случилось?
– На него свалилась скала в ущелье близ Аскалона, придавила насмерть. Есть подозрение, что рухнула она не случайно, да только попробуй докажи! Произошло это в июне месяце. Принцесса после десяти недель брака осталась вдовой, ждет ребенка. На троне опять посадить некого. Бедный король чувствует себя все хуже, еле ползает. Совет постановил выдать вдову за вас. Заняли денег на выкуп и приказали не торговаться. Пусть нехристи видят, что мы не абы кого выкупаем… Как только минует траур, справим вам свадебку… Ну как? Понравились мои новости?
– Да хранит Господь Святую землю! – глухо прошептал Ибелин.
Он не смог сказать ничего иного, настолько был потрясен услышанным.
– Новости очень и очень странные, – проговорил он наконец, сильнее обычного шепелявя от волнения. – А понравились ли, сказать трудно… Да уж не шутите ли вы? С вас станется!
– Мне такие шутки не по карману. Восемьдесят тысяч!
– Это верно, слишком дорого… Не знаю, чем я заслужил такую честь и чем я смогу за нее отблагодарить государя и совет… Но она? Она? Расскажите мне про нее!
– Сибилла? Сразу после смерти мужа с ума сходила от горя. А теперь ничего. Сидит у матери и ждет родов.
– Но за меня… за меня… согласилась выйти?…
– Кабы не согласилась, сюда бы посла с деньгами не отправляли. Все устроено.
– Согласилась… Знает бедняжка, что я ей обиды не учиню… Согласилась… Монферрат был королевских кровей, а я всего лишь простой рыцарь, но, клянусь честью, этот брак не станет для нее унижением! Я не подведу!… Да поможет мне Бог!…
– Вот и славно. Завтра мы распрощаемся с моим любезным хозяином, а послезавтра направимся в Иерусалим.
– Послезавтра? Хорошо… Только я прямо в Иерусалим не поеду, а задержусь в Раме.
– Это еще почему?
Ибелин в замешательстве стискивал руки.
– Как бы вам объяснить?… Гробом святого Лазаря клянусь! Мне… не подобает мне домогаться руки принцессы до тех пор, пока она не родит ребенка, зачатого от покойного мужа… Не хочу ей показаться навязчивым наглецом, поглядывающим на еще не остывшее ложе… Надо же дать бедняжке опомниться… Понимаете? Дело не во мне, я-то, признаюсь вам откровенно, стрелой бы к ней полетел, но не подобает, не подобает… Напишу благодарственное письмо государю, а также господам баронам, и буду ждать в Раме вызова. Окончится траур, тогда приеду.
Ренальд глядел на друга с изумлением.
– Да зачем же вам добровольно накладывать на себя этакую епитимью? И Сибилла может подумать, что вы к ней охладели…
– Я?! – выкрикнул Ибелин. – Я?! Охладел?! Она же знает, что я и кровь, и душу, и жизнь мою готов за нее положить… Знает давно… И поймет… Поймет, что я уважаю ее страдания…
Ренальд с сомнением покачал головой.
– Страдания?… Мне кажется, она давно уже отстрадалась.
– Вы ее просто не знаете! Таит горе в себе и виду старается не показать. Сердце у нее мужественное. И когда это она могла отстрадаться, если всего несколько месяцев прошло после смерти мужа? Она его так любила! Будто свет на нем клином сошелся! Меня даже замечать перестала… И вот теперь…
Он поднялся и большими шагами заходил по комнате, чтобы скрыть волнение. Ренальд следил за ним с любопытством. Ну и чудак! Все Ибелины такие. Старомодные, совестливые, ко всему относятся слишком серьезно. Дожить до таких зрелых лет и совершенно не знать женщин!
– Я бы десять лет жизни отдал, чтобы увидеть ее как можно скорее, – продолжал Ибелин, останавливаясь. – Мою… мою… нареченную невесту… Надо уважать чужую скорбь!
– Что ж, поступайте, как знаете, – равнодушно ответил Ренальд.
Глава 8
А в третий раз пришла она, уже покорившись, и сказала: «Сделаю, как ты хочешь, только открой мне, что с франками? Где они?»
Дед спрятал лицо под тюрбаном, чтобы волнения не выказать, и говорит: «Плохи наши дела. Твоим помогает Иблис [11]. Антиохию уже взяли. Разбили эмира Моссуда. Идут прямо на Иерусалим. Теперь их не остановить».
Услышав такое, она кинулась ему в ноги: «Да наградит тебя Бог, господин, за добрую весть!»
И стала ему женой, и родила ему сына – моего отца…
– А своих так и не увидала? – спросил тронутый рассказом Ренальд.
– Так и не увидала. Когда Повелитель Правоверных заключал первые договоры с Иерусалимским королевством и к королю Готфриду отправлялось посольство, дед спросил ее, не хочет ли она своим письмо передать или, может, в гости поехать? Спрашивая, дрожал от страха. Но она только взглянула на него молча и головой покачала. Не написала письма ни тогда, ни позднее, никакого знака своим не подала. И прежнего имени ее мы не узнали. Но с первого взгляда на нее видно было, что она высокого рода.
– Может, у нее муж был, дети, не поминала она о них?…
– О прошлом своем ни слова не проронила. Удивительная была женщина. На других вовсе не походила. Никогда не жаловалась, не ныла, говорят, даже во время родов не кричала. На вид тихая, а нрав имела такой, какой не у всякого мужчины бывает. Свар не заводила ни с кем и улыбалась редко. Нас, внуков, очень любила. Я ее хорошо помню. Удивительная! Столько раз она говорила – помню точно! – что люди не должны делиться по верам и убивать друг друга, что только взаимная любовь может привести к единению. Говорила, что Бог – один для всех, только каждый ему по-своему поклоняется. Про христианских рыцарей рассказывала много хорошего – какие они храбрые да добродетельные. Это из-за нее отец мой чуть не подался в христианство. И Салах-ад-Дин, сын Айюба, оттого к христианам милостив, что отец мой в детстве его воспитывал и приязни к вам научил…
– Теперь понятно! – воскликнул Ренальд. – А то у нас все время дивятся, с какой стати султан благоволит к христианам…
Наим аль-Бара замахал на него рукой.
– Не султан, нет! Повелитель Правоверных не дозволяет, чтобы его так называли. Законным султаном является наследник Зенгидов.
– Это ничтожество из Алеппо? Да что он значит по сравнению с Саладином?
– Ничего не значит. Пыль у подножья горы. Но Повелитель Правоверных не возьмет ничего, что не принадлежит ему по праву.
Ренальд чуть приметно усмехнулся. С чего бы этакая щепетильность у человека, силой подчинившего себе всю державу, нимало не заботясь о законной династии?
Наим аль-Бара разгадал значение его усмешки.
– Меч имеет свои права.
– Но ведь это все равно что раздобыв себе мечом королевскую мантию, отказываться потом от короны!
– Власть можно добывать мечом, но титул свят, и нельзя его присваивать силой. Повелитель Правоверных примет его от Зенгидов только как добровольный дар.
– Не сомневаюсь, что вы вынудите их подарить его вам, – не без ехидства заметил Ренальд, хотя про себя и подивился столь упорному стремлению к законности – словно без нее власть Саладина не была полной. Подумать только, владыка Египта и Малой Азии ждет, когда ему добровольно уступит титул султана марионетка, лишенная наследства и всецело зависящая от его милости!
Наим, слегка задетый последними словами гостя, сразу вспомнил, что время уже позднее и не мешало бы им соснуть. Разошлись по своим комнатам. Ренальд отослал прочь поджидавшую его рабыню и долго лежал без сна. Жалел, что не расспросил Найма подробнее о его бабке. Кем же все-таки была и как звалась странная пленница, благодаря которой столь терпим к христианам сам Саладин? Своим написать не захотела. Предпочла, чтобы ее считали умершей. Гордая женщина. Даже перед смертью своего имени не открыла. Отошла в иной мир лишенная святых тайн, но не призналась, что попала в гарем к арабу. Что это? Жалость к родне или же гордыня? И простил ли ее Господь?…
Мысль о Боге вызвала в памяти недавний разговор с молодым арабом. Рыцарю казалось, что они не посмели коснуться самого главного, ходили вокруг да около и упустили момент, быть может, единственный. Наконец Ренальд уснул. Утром его разбудила добрая весть: Ибелин в Дамаске.
Церемония выкупа совершалась торжественно – в присутствии самого Туран-шаха. Сумма, привезенная Ренальдом, восемьдесят тысяч бизантов, была огромной, невероятной, сказочной. Впрочем, мусульмане для начала всегда назначали подобную совершенно невообразимую сумму, но в результате долгих и нудных торгов цифра обычно уменьшалась более чем вдвое. Однако на сей раз Балдуин IV торговаться воспретил: речь шла о будущем его зяте и преемнике на троне. Королю пришлось влезть в долги к купцам греческим и генуэзским, чтобы иерусалимский посол мог с видом достойным и даже гордым наблюдать за тем, как оруженосцы бросают золото на весы. Туран-шах причмокнул от удовольствия губами. Ибелин из Рамы глядел на растущую гору золота с ужасом.
– Не иначе воскресла царица Савская и приволокла в Иерусалим несколько барж с золотом! – язвительно заметил он Ренальду.
– Если бы! – со смехом ответил тот (они могли разговаривать свободно, ибо никто из присутствующих языка их не понимал). – В казне, как обычно, пусто. Назанимали.
– Зачем это государь входит в такие траты? Столько золота за меня одного?! Надо было с мерзавцами поторговаться. Они бы скинули половину, а то и три четверти… Почему вы не торговались?
– Не велено. Потом объясню причину.
Ибелин гневно пожал плечами. Был он высоким и крепким, с суховатым, резко очерченным лицом и открытой улыбкой, которую портило отсутствие двух передних зубов. Из-за этого говорил он несколько шепеляво.
– Кто это вам зубы выломал? – поинтересовался Ренальд уже после окончания церемонии, привезя выкупленного друга во дворец аль-Баров.
– Сарацины, кто же еще? Во время последней стычки, когда меня брали в плен. Ухватил я одного нехристя за горло, а он, уже дух испуская, заехал мне рукоятью кинжала прямо в зубы. Ну, да невелика важность. Осталось еще чем с супостатами грызться… Расскажите лучше, что новенького на свете? Ведь я же более полугода взаперти просидел, чуть не подох с тоски. Никуда меня не пускали, даже охоты не дозволяли, боялись, как бы я не сбежал. С тех пор, как старый де Куртене вырвался от них прямо в оковах, они сделались осторожны. Соглашались держать меня посвободнее, но только взамен на мое слово, а я им слова давать не хотел, вот и сидел, как в склепе. Приставили ко мне верзилу Али, черного как сатана, так он, негодяй этакий, глаз с меня не спускал, ходил по пятам, только что на веревке не водил…
– Сами виноваты. Надо было дать слово. Я, когда меня схватили, сразу же дал слово и свободно разгуливал по всему Дамаску, а уж охотой натешился в полную волю.
– Рыцарское слово не для нечестивых, – пробурчал в ответ Ибелин. – Ну расскажите же наконец, какие там у нас дела. Что нового при дворе? Как государь?
– Нового у нас при дворе много, вас же полгода не было… Так значит, и о смерти Монферрата вы не слыхали?
– Что вы говорите?! Быть не может! Монферрат мертв! Что случилось?
– На него свалилась скала в ущелье близ Аскалона, придавила насмерть. Есть подозрение, что рухнула она не случайно, да только попробуй докажи! Произошло это в июне месяце. Принцесса после десяти недель брака осталась вдовой, ждет ребенка. На троне опять посадить некого. Бедный король чувствует себя все хуже, еле ползает. Совет постановил выдать вдову за вас. Заняли денег на выкуп и приказали не торговаться. Пусть нехристи видят, что мы не абы кого выкупаем… Как только минует траур, справим вам свадебку… Ну как? Понравились мои новости?
– Да хранит Господь Святую землю! – глухо прошептал Ибелин.
Он не смог сказать ничего иного, настолько был потрясен услышанным.
– Новости очень и очень странные, – проговорил он наконец, сильнее обычного шепелявя от волнения. – А понравились ли, сказать трудно… Да уж не шутите ли вы? С вас станется!
– Мне такие шутки не по карману. Восемьдесят тысяч!
– Это верно, слишком дорого… Не знаю, чем я заслужил такую честь и чем я смогу за нее отблагодарить государя и совет… Но она? Она? Расскажите мне про нее!
– Сибилла? Сразу после смерти мужа с ума сходила от горя. А теперь ничего. Сидит у матери и ждет родов.
– Но за меня… за меня… согласилась выйти?…
– Кабы не согласилась, сюда бы посла с деньгами не отправляли. Все устроено.
– Согласилась… Знает бедняжка, что я ей обиды не учиню… Согласилась… Монферрат был королевских кровей, а я всего лишь простой рыцарь, но, клянусь честью, этот брак не станет для нее унижением! Я не подведу!… Да поможет мне Бог!…
– Вот и славно. Завтра мы распрощаемся с моим любезным хозяином, а послезавтра направимся в Иерусалим.
– Послезавтра? Хорошо… Только я прямо в Иерусалим не поеду, а задержусь в Раме.
– Это еще почему?
Ибелин в замешательстве стискивал руки.
– Как бы вам объяснить?… Гробом святого Лазаря клянусь! Мне… не подобает мне домогаться руки принцессы до тех пор, пока она не родит ребенка, зачатого от покойного мужа… Не хочу ей показаться навязчивым наглецом, поглядывающим на еще не остывшее ложе… Надо же дать бедняжке опомниться… Понимаете? Дело не во мне, я-то, признаюсь вам откровенно, стрелой бы к ней полетел, но не подобает, не подобает… Напишу благодарственное письмо государю, а также господам баронам, и буду ждать в Раме вызова. Окончится траур, тогда приеду.
Ренальд глядел на друга с изумлением.
– Да зачем же вам добровольно накладывать на себя этакую епитимью? И Сибилла может подумать, что вы к ней охладели…
– Я?! – выкрикнул Ибелин. – Я?! Охладел?! Она же знает, что я и кровь, и душу, и жизнь мою готов за нее положить… Знает давно… И поймет… Поймет, что я уважаю ее страдания…
Ренальд с сомнением покачал головой.
– Страдания?… Мне кажется, она давно уже отстрадалась.
– Вы ее просто не знаете! Таит горе в себе и виду старается не показать. Сердце у нее мужественное. И когда это она могла отстрадаться, если всего несколько месяцев прошло после смерти мужа? Она его так любила! Будто свет на нем клином сошелся! Меня даже замечать перестала… И вот теперь…
Он поднялся и большими шагами заходил по комнате, чтобы скрыть волнение. Ренальд следил за ним с любопытством. Ну и чудак! Все Ибелины такие. Старомодные, совестливые, ко всему относятся слишком серьезно. Дожить до таких зрелых лет и совершенно не знать женщин!
– Я бы десять лет жизни отдал, чтобы увидеть ее как можно скорее, – продолжал Ибелин, останавливаясь. – Мою… мою… нареченную невесту… Надо уважать чужую скорбь!
– Что ж, поступайте, как знаете, – равнодушно ответил Ренальд.
Глава 8
СТАНЕШЬ КОРОЛЕМ!
Год 1179 подходил к концу. Год этот, славный громкими битвами между императором Фридрихом Рыжебородым и князем Генрихом Львом, между антипапой Каликстом и папой Александром, между королем английским и королем французским, между римлянами и ломбардцами, прошел в уединенном замке Лузиньянов совершенно безмятежно, ни в чем не изменив издавна заведенного порядка.
Как в прошлую, позапрошлую и позадесятую осень двор покрывала густая липкая грязь, одолимая лишь в сапогах или деревянных башмаках. Идущие на водопой коровы бороздили ее ровными узкими тропками. Старый пастух тянул из колодца воду под пронзительный скрип журавля. Над башнями с криком кружили галки. Из людской раздавались песни девушек, сидевших за прялками. В большом зале подремывал в кресле перед камином старый хозяин в обществе борзых и легавых, уютно расположившихся вокруг. Ничего, ничего тут не изменилось, и только что прибывший из Иерусалима де Герс убеждался в этом с неописуемой радостью. Жизнь в замке текла старым руслом. По-прежнему Бог был здесь Богом, господин господином, холоп холопом. Даже скудный, как всегда, ужин, и прокисшее вино были милы старому оруженосцу, как доводы прочности жизненного устройства.
Стоя у дверей флигеля, старый де Герс обводил глазами усадьбу с невыразимым чувством блудного сына, вернувшегося в отчий дом. Послышались быстрые, хлюпающие по грязи шаги – по двору, утеряв обычную свою важность, бурей мчалась госпожа Бенигна. Не к курам, не в конюшню и не в коровник, нет, она бежала напрямую, не разбирая дороги, не обращая внимания на лужи. Де Герс со вздохом покачал головой: даже не заметив его, хозяйка пронеслась мимо – к реке, которая делала возле замка крутой заворот.
От воды тянуло осенью и туманом. Тоненькие нагие лозинки гибко гнулись к самой воде. Прелые листья, сбиваясь вместе, образовали затор у берега. Перекинутый через речку мостик блестел от влаги.
Остановившись возле него, госпожа Бенигна устремила взгляд на противоположный берег, высматривая в буроватых сумерках младшего сына – пора ему уже вернуться с охоты. Пора, пора! От лихорадочного нетерпения ей не стоялось на месте, она бегала вдоль воды, тяжело дыша, хотя вовсе не чувствовала усталости. Чепец у благородной дамы съехал набок; коренастая, облаченная в пышные негнущиеся юбки, делавшие ее вдвое шире, она выглядела весьма странно. Ждать пришлось долго. Наконец на другом берегу замаячила стройная мужская фигура. Вит! Он направлялся к мостику.
Юноша уверенно ступал по скользким доскам, что-то негромко мурлыча себе под нос. Как только он сошел на тропинку, мать подскочила к нему так внезапно, что Вит даже испугался.
– Ради Бога, матушка! Что случилось?
Не в силах вымолвить слова, госпожа Бенигна, задыхаясь, гладила его плечи и грудь.
– Дитятко мое… ненаглядное…
– Что случилось?! – повторил он, пугаясь все больше.
– Ничего, ничего, наш де Герс воротился из Святой земли…
– Вот и славно, что старик вернулся. Я по нему соскучился. Как он, здоров? Почему так скоро? Опостылело на чужбине?…
– Его прислал Амальрик… Передал для тебя деньги… Кучу денег… На дорогу… Теперь ты можешь к нему поехать…
Юноша в ответ весело рассмеялся.
– Деньги возьмите себе, матушка, или отдайте Бертрану, бедняга так мечтает о путешествии, а я вовсе…
– Амальрик ждет тебя, а не Бертрана.
– Но зачем же ехать, если мне не хочется?
– Я-то знаю зачем, – многозначительно произнесла она.
Вит со смехом покачал головой.
– Клянусь гробом святой Радигонды! Вы и вправду решили меня прогнать из дому, матушка? С каких это пор вы меня так невзлюбили?
Невзлюбила?!… Удерживая рвущуюся наружу нежность, она решительно повторила:
– Ты должен поехать, причем без промедления. Амальрик очень настаивает.
– Да что с ним? Не иначе, от жары взбесился.
– Он тоскует по тебе.
– Откуда вдруг такая чувствительность? Тоскует – так пускай сам едет сюда.
Он снова рассмеялся: уехать сейчас, именно сейчас – нелепее ничего не придумать. Когда мать узнает, в чем дело, перестанет настаивать. Может, признаться ей прямо здесь? Нет, пока рановато. Ничего, уступит и так.
– Нельзя упускать такой возможности, – горячо доказывала госпожа Бенигна. – Амальрик по-братски себя ведет, хочет обеспечить твое будущее… Денег прислал. Поедешь туда не бедняком, а вельможей… Об отказе и речи не может быть…
Слегка склонившись над матерью, Вит поглядывал на нее с добродушной усмешкой и лихорадочно размышлял: сказать или не сказать ей о своих столь частых в последние два месяца свиданиях с юной и прелестной Люцией де Сен-Круа, дочкой владетелей Иссудона? Лузиньяны когда-то дружили с ними, но Гуго Смуглый, доведя свое семейство до бедности, из гордости общаться с соседями перестал и даже не упоминал о них никогда. Молодые люди, случайно встретившись на летней охоте, не знали друг о друге ровным счетом ничего, но это не помешало им с первого взгляда воспылать взаимной любовью. За одной встречей последовала другая, вроде бы тоже случайная, а потом еще одна и еще… Влюбленным удалось снискать расположение Маргариты, почтенной дамы, неотлучно сопровождавшей девушку. Под ее благосклонно подремывающим оком расцветала юная любовь, так не похожая на прежние легкомысленные приключения Вита. Довелось и ему испытать всеволнение большого чувства: беспричинные радости и обиды, наполненные мечтаниями бессонные ночи, страх за свою любовь, о которой, к его изумлению, не догадывались окружающие.
– Я люблю тебя и непременно стану твоей женой, – именно сегодня объявила Люция, протягивая к нему руки.
Юноша радостно охнул и стал нежно целовать озябшие пальцы девушки, длинные, тонкие и слегка обветренные.
– Наши отцы не столкуются, – наконец с горьким вздохом промолвил Вит. – Я же бедняк. Даже приличного коня не имею, хожу к тебе на свидания пешком.
– Если наши отцы не столкуются, ты меня украдешь, – с беззаветной отвагой семнадцати лет постановила Люция.
– Моя милая! Не пойдешь ни за кого другого?
– Только за тебя!
Большие темные глаза девушки сияли. Вит обнял ее с такой осторожностью, как никогда еще не обнимал ни одну девушку, – словно вещь неизмеримо драгоценную и хрупкую. Он вглядывался в любимое лицо с восторгом и обожанием. Ее шубка, вылинявшая и потертая, доставшаяся еще от бабки, казалась ему прекраснее любой парчи, воспеваемой бродячими певцами. Маленькие ножки в грубых юфтевых башмаках ступали уверенно и легко, словно обутые в бархат.
– Украдешь меня, – повторила она. – Я все придумаю, вот увидишь.
– Как ты пожелаешь, так и сделаем, дорогая.
Почтенная Маргарита, продрогшая и утомленная, кашлянула, намекая, что пора по домам. Разошлись, с трудом оторвавшись друг от друга и назначив новую встречу на следующую неделю. Вит летел домой, как на крыльях, а тут на тебе – пристают с отъездом. И отчего это Амальрику вздумалось именно сейчас зазывать его в Святую землю?!
Вит слушал матушку рассеянно, посмеиваясь про себя, уверенный, что стоит ему произнести имя Люции, она первая воспротивится его отъезду, а присланные Амальриком деньги тут же пустит на приготовления к свадьбе. Сам начисто лишенный расчетливости, Вит тем не менее понимал, какими глазами посмотрит мать на возможность его брака с дочкой господ де Сен-Круа. Такой союз восстанавливал утраченное достоинство рода Лузиньянов, а о чем, как не об этом, не переставала мечтать втайне госпожа Бенигна? Да-да, стоит только произнести имя!
Но юноша не спешил пускать в ход это надежное оружие, ему не хотелось делать свое чувство предметом семейных выкладок и расчетов. Он продолжал отговариваться пустяками:
– Пускай Бертран едет, его черед выходить в люди.
– Оставь Бертрана в покое! – гневно прикрикнула госпожа Бенигна на сына. – Поедешь ты, именно тебя велит прислать Амальрик…
– Обойдется!
– Ты поедешь, ибо такова наша родительская воля. Понял?
– Неужто вы способны меня приневолить, матушка? – недоверчиво спросил он.
– Приневолю! – решительно отвечала мать.
– И что же, мне ехать прямо сегодня?
Она топнула ногой.
– Не сегодня, но через две недели самое позднее.
Он разразился громким смехом и привлек разгневанную мать к себе. Ишь как разозлилась его милая старушка, прямо из себя выходит. Ничего, сейчас поостынет, и он ей во всем признается. Пусть сама над собой посмеется.
Госпожа Бенигна решила не поддаваться ласке сына. Она отступила от него на шаг со словами:
– Поедешь через две недели. Я все тебе справлю, оружие, одежду… Хорошего коня купим на ярмарке в Пуатье…
У юноши загорелись глаза.
Коня!… Может, не признаваться ей, пока не купит? Явиться на следующее свидание с Люцией на коне, настоящим рыцарем…
– А где же наш славный де Герс? – выкрикнул он, словно спохватившись. – Мне надо его порасспросить, что там делается, в Святой земле!
И он резвым шагом двинулся прочь от матери. Госпожу Бенигну поведение сына ничуть не поколебало. Мальчишка не хочет ехать? Велика важность! Много его мнение значит. Велят ехать – поедет. Слава Богу, родители не обязаны считаться с капризами сыновей. Рыдать будет, в ноги ей упадет, все равно она не уступит… не уступит… Ведь для его же блага… Вит может стать королем… королем!…
Госпожа Бенигна шептала это слово самой себе, наслаждаясь его звучанием. Между тем мрак вокруг нее сгущался. Надо идти домой. Пора ужинать. Но как появиться перед людьми? Амальрик наказал никому тайны не выдавать, а у нее по лицу видно, что произошло нечто необыкновенное. Перед тем как шагнуть на подворье, она остановилась под башней, прильнув к холодному камню разгоряченным телом, чтобы хоть немного успокоиться. И даже не заметила, что ищет успокоения у башни Мелюзины, которую привыкла опасливо обходить. Мелюзина, змеи, чары – все улетучилось из ее головы, кроме единственной волшебной мысли… Король… король… Ее сын – король!…
Помазанник Божий, владыка судеб людских, обладатель короны и скипетра. Пение боевых труб, железные полки, лес стягов, канцоны трубадуров, устланная розами жизнь в неге, в холе, в сияющем свете; блистающий роскошью дворец, золотая посуда на столе, мантия с горностаем; толпы подданных, верные придворные, храброе рыцарство; кони в попонах с длинной бахромой, турниры и охоты, соколы в колпачках, пиры и забавы; всеобщее восхищение, слава и… прекрасная королева…
В ушах госпожи Бенигны уже торжественно звонили колокола, возвещающие о коронации. Король… король… король…
Глубоко вздохнув и прижав ледяные ладони к пылающим щекам, она двинулась к замку, стараясь идти обычной своей степенной походкой.
В угрюмой и холодной трапезной сияющий от счастья Вит ласково уговаривал Бертрана:
– Поезжай, поезжай, ты должен настоять, чтобы отправили тебя. Я ни за что не поеду. Сейчас по праву твоя очередь.
– Как будто у меня есть какие-то права! – угрюмо пробурчал в ответ Бертран. – Да и о чем говорить? Тебя и спрашивать не станут, хочешь ты или не хочешь…
– Уж я найду способ отговорить матушку, а отец послушается ее.
– Даже если ты дома останешься, я все равно не поеду, разве что монахом, а молиться можно и здесь, – промолвил Бертран.
Выглядел он еще более угрюмым и скособоченным, чем год назад. Он уже не старался держаться прямо. Все равно рыцарем ему никогда не быть.
Подошла госпожа Бенигна, и все уселись за стол.
Де Герсу поесть не удалось, пришлось рассказывать о своих приключениях, к тому же чуть ли не выкрикивая каждое слово, чтобы слышал глуховатый сеньор. Старый рыцарь интересовался королем и войском, капеллан храмами и святыми местами, госпожа Бенигна – молоденькой овдовевшей принцессой, а Вит все допытывался, не собирается ли Амальрик жениться?
Старый оруженосец пребывал в немалом затруднении. Амальрик, чтобы залучить к себе брата, приказал расписывать все в радостных красках, а его, де Герса, мнение о иерусалимской жизни было совсем иным. Хуже всего обстояло дело с королем. Каждый из рыцарей и оруженосцев, прибывающий в Иерусалим, честью своей клялся не разглашать на старой родине правду о поразившей Балдуина IV беде – августейшей особе не подобает страдать таким недугом.
Люди благородные, само собой разумеется, молчали, зато слуги, купцы, пилигримы вовсе не собирались держать язык за зубами, и весть о прокаженном короле быстро разнеслась по Европе. Уединенный замок Лузиньянов был, пожалуй, единственным местом, куда эта новость еще не просочилась, и де Герс изрядно потел, не ведая, можно об этом говорить или нет.
С облегчением перешел он к описанию Храма Гроба Господня, королевского дворца и конюшен, устроенных в подземельях царя Соломона, а также святых прудов, Масличной горы и долины Иосафата.
Рассказ его был выслушан всеми с большим интересом. Госпожа Бенигна не спускала с говорившего зачарованных глаз. Ей виделась голова сына в блистающей драгоценными камнями короне. На плечах – королевская мантия…
Вит ловко соскочил на землю и с сияющим лицом устремился навстречу девушке.
– Здравствуй, любовь моя! Приветствую вас, почтенная Маргарита! Да, я заимел коня. И не только коня. Поглядите, какой я красивый!
И он с детским самодовольством крутанулся на каблуках. Люция захлопала от восторга в ладоши – таким он ей показался нарядным.
– Ты стал похож на принца, а я – будто твоя служанка… Ладно, я тоже выряжусь на следующее свидание… Вот увидишь! Рассказывай, откуда ты взял коня!
– О, престранная вышла со мной история, – таинственно начал он. – Ты знаешь, наверное, что в роду нашем имелась колдунья, бабка Мелюзина. Так вот она…
Девушка испуганно схватила его за руку и спешно перекрестилась. Вит весело рассмеялся.
– Не бойся, моя радость! Не чарами Мелюзины появился у меня Гнедой. Мой старший брат, что служит при иерусалимском дворе, прислал нам кучу денег, и матушка третьего дня купила мне его на ярмарке в Пуатье. А в придачу еще много всяких обновок…
Как в прошлую, позапрошлую и позадесятую осень двор покрывала густая липкая грязь, одолимая лишь в сапогах или деревянных башмаках. Идущие на водопой коровы бороздили ее ровными узкими тропками. Старый пастух тянул из колодца воду под пронзительный скрип журавля. Над башнями с криком кружили галки. Из людской раздавались песни девушек, сидевших за прялками. В большом зале подремывал в кресле перед камином старый хозяин в обществе борзых и легавых, уютно расположившихся вокруг. Ничего, ничего тут не изменилось, и только что прибывший из Иерусалима де Герс убеждался в этом с неописуемой радостью. Жизнь в замке текла старым руслом. По-прежнему Бог был здесь Богом, господин господином, холоп холопом. Даже скудный, как всегда, ужин, и прокисшее вино были милы старому оруженосцу, как доводы прочности жизненного устройства.
Стоя у дверей флигеля, старый де Герс обводил глазами усадьбу с невыразимым чувством блудного сына, вернувшегося в отчий дом. Послышались быстрые, хлюпающие по грязи шаги – по двору, утеряв обычную свою важность, бурей мчалась госпожа Бенигна. Не к курам, не в конюшню и не в коровник, нет, она бежала напрямую, не разбирая дороги, не обращая внимания на лужи. Де Герс со вздохом покачал головой: даже не заметив его, хозяйка пронеслась мимо – к реке, которая делала возле замка крутой заворот.
От воды тянуло осенью и туманом. Тоненькие нагие лозинки гибко гнулись к самой воде. Прелые листья, сбиваясь вместе, образовали затор у берега. Перекинутый через речку мостик блестел от влаги.
Остановившись возле него, госпожа Бенигна устремила взгляд на противоположный берег, высматривая в буроватых сумерках младшего сына – пора ему уже вернуться с охоты. Пора, пора! От лихорадочного нетерпения ей не стоялось на месте, она бегала вдоль воды, тяжело дыша, хотя вовсе не чувствовала усталости. Чепец у благородной дамы съехал набок; коренастая, облаченная в пышные негнущиеся юбки, делавшие ее вдвое шире, она выглядела весьма странно. Ждать пришлось долго. Наконец на другом берегу замаячила стройная мужская фигура. Вит! Он направлялся к мостику.
Юноша уверенно ступал по скользким доскам, что-то негромко мурлыча себе под нос. Как только он сошел на тропинку, мать подскочила к нему так внезапно, что Вит даже испугался.
– Ради Бога, матушка! Что случилось?
Не в силах вымолвить слова, госпожа Бенигна, задыхаясь, гладила его плечи и грудь.
– Дитятко мое… ненаглядное…
– Что случилось?! – повторил он, пугаясь все больше.
– Ничего, ничего, наш де Герс воротился из Святой земли…
– Вот и славно, что старик вернулся. Я по нему соскучился. Как он, здоров? Почему так скоро? Опостылело на чужбине?…
– Его прислал Амальрик… Передал для тебя деньги… Кучу денег… На дорогу… Теперь ты можешь к нему поехать…
Юноша в ответ весело рассмеялся.
– Деньги возьмите себе, матушка, или отдайте Бертрану, бедняга так мечтает о путешествии, а я вовсе…
– Амальрик ждет тебя, а не Бертрана.
– Но зачем же ехать, если мне не хочется?
– Я-то знаю зачем, – многозначительно произнесла она.
Вит со смехом покачал головой.
– Клянусь гробом святой Радигонды! Вы и вправду решили меня прогнать из дому, матушка? С каких это пор вы меня так невзлюбили?
Невзлюбила?!… Удерживая рвущуюся наружу нежность, она решительно повторила:
– Ты должен поехать, причем без промедления. Амальрик очень настаивает.
– Да что с ним? Не иначе, от жары взбесился.
– Он тоскует по тебе.
– Откуда вдруг такая чувствительность? Тоскует – так пускай сам едет сюда.
Он снова рассмеялся: уехать сейчас, именно сейчас – нелепее ничего не придумать. Когда мать узнает, в чем дело, перестанет настаивать. Может, признаться ей прямо здесь? Нет, пока рановато. Ничего, уступит и так.
– Нельзя упускать такой возможности, – горячо доказывала госпожа Бенигна. – Амальрик по-братски себя ведет, хочет обеспечить твое будущее… Денег прислал. Поедешь туда не бедняком, а вельможей… Об отказе и речи не может быть…
Слегка склонившись над матерью, Вит поглядывал на нее с добродушной усмешкой и лихорадочно размышлял: сказать или не сказать ей о своих столь частых в последние два месяца свиданиях с юной и прелестной Люцией де Сен-Круа, дочкой владетелей Иссудона? Лузиньяны когда-то дружили с ними, но Гуго Смуглый, доведя свое семейство до бедности, из гордости общаться с соседями перестал и даже не упоминал о них никогда. Молодые люди, случайно встретившись на летней охоте, не знали друг о друге ровным счетом ничего, но это не помешало им с первого взгляда воспылать взаимной любовью. За одной встречей последовала другая, вроде бы тоже случайная, а потом еще одна и еще… Влюбленным удалось снискать расположение Маргариты, почтенной дамы, неотлучно сопровождавшей девушку. Под ее благосклонно подремывающим оком расцветала юная любовь, так не похожая на прежние легкомысленные приключения Вита. Довелось и ему испытать всеволнение большого чувства: беспричинные радости и обиды, наполненные мечтаниями бессонные ночи, страх за свою любовь, о которой, к его изумлению, не догадывались окружающие.
– Я люблю тебя и непременно стану твоей женой, – именно сегодня объявила Люция, протягивая к нему руки.
Юноша радостно охнул и стал нежно целовать озябшие пальцы девушки, длинные, тонкие и слегка обветренные.
– Наши отцы не столкуются, – наконец с горьким вздохом промолвил Вит. – Я же бедняк. Даже приличного коня не имею, хожу к тебе на свидания пешком.
– Если наши отцы не столкуются, ты меня украдешь, – с беззаветной отвагой семнадцати лет постановила Люция.
– Моя милая! Не пойдешь ни за кого другого?
– Только за тебя!
Большие темные глаза девушки сияли. Вит обнял ее с такой осторожностью, как никогда еще не обнимал ни одну девушку, – словно вещь неизмеримо драгоценную и хрупкую. Он вглядывался в любимое лицо с восторгом и обожанием. Ее шубка, вылинявшая и потертая, доставшаяся еще от бабки, казалась ему прекраснее любой парчи, воспеваемой бродячими певцами. Маленькие ножки в грубых юфтевых башмаках ступали уверенно и легко, словно обутые в бархат.
– Украдешь меня, – повторила она. – Я все придумаю, вот увидишь.
– Как ты пожелаешь, так и сделаем, дорогая.
Почтенная Маргарита, продрогшая и утомленная, кашлянула, намекая, что пора по домам. Разошлись, с трудом оторвавшись друг от друга и назначив новую встречу на следующую неделю. Вит летел домой, как на крыльях, а тут на тебе – пристают с отъездом. И отчего это Амальрику вздумалось именно сейчас зазывать его в Святую землю?!
Вит слушал матушку рассеянно, посмеиваясь про себя, уверенный, что стоит ему произнести имя Люции, она первая воспротивится его отъезду, а присланные Амальриком деньги тут же пустит на приготовления к свадьбе. Сам начисто лишенный расчетливости, Вит тем не менее понимал, какими глазами посмотрит мать на возможность его брака с дочкой господ де Сен-Круа. Такой союз восстанавливал утраченное достоинство рода Лузиньянов, а о чем, как не об этом, не переставала мечтать втайне госпожа Бенигна? Да-да, стоит только произнести имя!
Но юноша не спешил пускать в ход это надежное оружие, ему не хотелось делать свое чувство предметом семейных выкладок и расчетов. Он продолжал отговариваться пустяками:
– Пускай Бертран едет, его черед выходить в люди.
– Оставь Бертрана в покое! – гневно прикрикнула госпожа Бенигна на сына. – Поедешь ты, именно тебя велит прислать Амальрик…
– Обойдется!
– Ты поедешь, ибо такова наша родительская воля. Понял?
– Неужто вы способны меня приневолить, матушка? – недоверчиво спросил он.
– Приневолю! – решительно отвечала мать.
– И что же, мне ехать прямо сегодня?
Она топнула ногой.
– Не сегодня, но через две недели самое позднее.
Он разразился громким смехом и привлек разгневанную мать к себе. Ишь как разозлилась его милая старушка, прямо из себя выходит. Ничего, сейчас поостынет, и он ей во всем признается. Пусть сама над собой посмеется.
Госпожа Бенигна решила не поддаваться ласке сына. Она отступила от него на шаг со словами:
– Поедешь через две недели. Я все тебе справлю, оружие, одежду… Хорошего коня купим на ярмарке в Пуатье…
У юноши загорелись глаза.
Коня!… Может, не признаваться ей, пока не купит? Явиться на следующее свидание с Люцией на коне, настоящим рыцарем…
– А где же наш славный де Герс? – выкрикнул он, словно спохватившись. – Мне надо его порасспросить, что там делается, в Святой земле!
И он резвым шагом двинулся прочь от матери. Госпожу Бенигну поведение сына ничуть не поколебало. Мальчишка не хочет ехать? Велика важность! Много его мнение значит. Велят ехать – поедет. Слава Богу, родители не обязаны считаться с капризами сыновей. Рыдать будет, в ноги ей упадет, все равно она не уступит… не уступит… Ведь для его же блага… Вит может стать королем… королем!…
Госпожа Бенигна шептала это слово самой себе, наслаждаясь его звучанием. Между тем мрак вокруг нее сгущался. Надо идти домой. Пора ужинать. Но как появиться перед людьми? Амальрик наказал никому тайны не выдавать, а у нее по лицу видно, что произошло нечто необыкновенное. Перед тем как шагнуть на подворье, она остановилась под башней, прильнув к холодному камню разгоряченным телом, чтобы хоть немного успокоиться. И даже не заметила, что ищет успокоения у башни Мелюзины, которую привыкла опасливо обходить. Мелюзина, змеи, чары – все улетучилось из ее головы, кроме единственной волшебной мысли… Король… король… Ее сын – король!…
Помазанник Божий, владыка судеб людских, обладатель короны и скипетра. Пение боевых труб, железные полки, лес стягов, канцоны трубадуров, устланная розами жизнь в неге, в холе, в сияющем свете; блистающий роскошью дворец, золотая посуда на столе, мантия с горностаем; толпы подданных, верные придворные, храброе рыцарство; кони в попонах с длинной бахромой, турниры и охоты, соколы в колпачках, пиры и забавы; всеобщее восхищение, слава и… прекрасная королева…
В ушах госпожи Бенигны уже торжественно звонили колокола, возвещающие о коронации. Король… король… король…
Глубоко вздохнув и прижав ледяные ладони к пылающим щекам, она двинулась к замку, стараясь идти обычной своей степенной походкой.
В угрюмой и холодной трапезной сияющий от счастья Вит ласково уговаривал Бертрана:
– Поезжай, поезжай, ты должен настоять, чтобы отправили тебя. Я ни за что не поеду. Сейчас по праву твоя очередь.
– Как будто у меня есть какие-то права! – угрюмо пробурчал в ответ Бертран. – Да и о чем говорить? Тебя и спрашивать не станут, хочешь ты или не хочешь…
– Уж я найду способ отговорить матушку, а отец послушается ее.
– Даже если ты дома останешься, я все равно не поеду, разве что монахом, а молиться можно и здесь, – промолвил Бертран.
Выглядел он еще более угрюмым и скособоченным, чем год назад. Он уже не старался держаться прямо. Все равно рыцарем ему никогда не быть.
Подошла госпожа Бенигна, и все уселись за стол.
Де Герсу поесть не удалось, пришлось рассказывать о своих приключениях, к тому же чуть ли не выкрикивая каждое слово, чтобы слышал глуховатый сеньор. Старый рыцарь интересовался королем и войском, капеллан храмами и святыми местами, госпожа Бенигна – молоденькой овдовевшей принцессой, а Вит все допытывался, не собирается ли Амальрик жениться?
Старый оруженосец пребывал в немалом затруднении. Амальрик, чтобы залучить к себе брата, приказал расписывать все в радостных красках, а его, де Герса, мнение о иерусалимской жизни было совсем иным. Хуже всего обстояло дело с королем. Каждый из рыцарей и оруженосцев, прибывающий в Иерусалим, честью своей клялся не разглашать на старой родине правду о поразившей Балдуина IV беде – августейшей особе не подобает страдать таким недугом.
Люди благородные, само собой разумеется, молчали, зато слуги, купцы, пилигримы вовсе не собирались держать язык за зубами, и весть о прокаженном короле быстро разнеслась по Европе. Уединенный замок Лузиньянов был, пожалуй, единственным местом, куда эта новость еще не просочилась, и де Герс изрядно потел, не ведая, можно об этом говорить или нет.
С облегчением перешел он к описанию Храма Гроба Господня, королевского дворца и конюшен, устроенных в подземельях царя Соломона, а также святых прудов, Масличной горы и долины Иосафата.
Рассказ его был выслушан всеми с большим интересом. Госпожа Бенигна не спускала с говорившего зачарованных глаз. Ей виделась голова сына в блистающей драгоценными камнями короне. На плечах – королевская мантия…
* * *
– …Ага, значит, ты все-таки заимел коня! – радостно выкрикнула Люция при виде молодого Лузиньяна, выезжавшего из лесу на рослом гнедом жеребце. Конь, сбруя, седло, наряд всадника – все блистало торжественной новизной.Вит ловко соскочил на землю и с сияющим лицом устремился навстречу девушке.
– Здравствуй, любовь моя! Приветствую вас, почтенная Маргарита! Да, я заимел коня. И не только коня. Поглядите, какой я красивый!
И он с детским самодовольством крутанулся на каблуках. Люция захлопала от восторга в ладоши – таким он ей показался нарядным.
– Ты стал похож на принца, а я – будто твоя служанка… Ладно, я тоже выряжусь на следующее свидание… Вот увидишь! Рассказывай, откуда ты взял коня!
– О, престранная вышла со мной история, – таинственно начал он. – Ты знаешь, наверное, что в роду нашем имелась колдунья, бабка Мелюзина. Так вот она…
Девушка испуганно схватила его за руку и спешно перекрестилась. Вит весело рассмеялся.
– Не бойся, моя радость! Не чарами Мелюзины появился у меня Гнедой. Мой старший брат, что служит при иерусалимском дворе, прислал нам кучу денег, и матушка третьего дня купила мне его на ярмарке в Пуатье. А в придачу еще много всяких обновок…