Страница:
– Ох, не так все это ясно… Вокруг нас вообще творится много странного, таинственного, непостижимого, так что порой поневоле начинаешь верить в духов и в нечистую силу, словно какой-нибудь мужик неотесанный. Вспомнить, к примеру, нашу безрассудную и обернувшуюся такими необычайными последствиями поездку на Гору Соблазна! Через несколько дней завел со мной разговор об этих развалинах великий магистр де Ридефор. Ну, я и рассказал, что там раздавались за звуки. Он заинтересовался, и мы отправились туда вместе, взяв с собой десяток его людей, потому что эти удальцы и черта не боятся. Мы обшарили всю гору – но, кроме нагромождения камней, ничего не нашли. А я поклясться готов, что слышал конское ржание, а потом этот грохот и скрежет…
– Я до сих пор не могу их забыть!
– Кто знает, может, не так уж неправ был старый епископ Альберт? Вам, без сомнения, известно, что за год до смерти несчастный начисто помешался: всем подряд доказывал, что вокруг будто бы гнездится измена, что дьявол сеет свои плевелы среди христиан…
– Он видел дьявола? Это занятно!
– Видел ли – не знаю, а только на каждом углу взывал: «Откройте глаза! Опомнитесь! Я чую его! Чую!»
– Так старик его чуял? Интересно, чем же он пахнет? Неужто и впрямь серой?
Оба прыснули. Однако, отсмеявшись, Ренальд согнал улыбку с лица и сказал:
– Шутки – шутками, но не кажется ли вам, государыня, что нам все же следует больше считаться с Римом, и главное – обуздать беспутного патриарха? Может быть, король призовет его и строго запретит творить блуд?
Сибилла широко открыла глаза.
– То-то матушка разгневается! Разве вы не знаете, что Ираклий – ее любимец?
– Как не знать! Всякому известно, что только стараниями королевы Агнессы Ираклий и сделался патриархом… Но раз он так низко пал…
– Нет, – отрезала Сибилла. – Матушку обижать нельзя. И потом… Уж слишком многого требует Рим от бедных служителей церкви! Почему не позволить им маленьких человеческих слабостей? Почему…
Она не договорила, так как в этот миг с треском распахнулись входные двери и в зал стремительно ворвался Жерар де Ридефор; за ним, раздуваясь от злости, как индюк, поспешал великий магистр госпитальеров Роже де Мулен. Только после обоих гроссмейстеров вошел король Вит в короне и горностаевой мантии. Двое пажей, которые обязаны были прокладывать королю путь, шагали сзади, весело пихая друг друга локтями.
Когда Вит наконец взгромоздился на королевский трон, Сибилла сердито прошипела ему на ухо:
– Сколько можно учить тебя, как подобает держаться королю? Твое ли это дело – разбирать вздорные ссоры у дверей?
– Я хотел их помирить…
– И при этом допустил, чтобы оба вошли перед тобой? Неслыханно!
– Пусть их – слава Богу, что они вообще вошли! Послы уже час как дожидаются…
Вит утер со лба пот и, поерзав на троне, приказал Ренальду из Сидона ввести послов Саладина.
От султана прибыл длиннобородый, суровый эмир Ибн аль-Имад в сопровождении нескольких шейхов. Посреди зала совета посланники остановились, глубоко кланяясь королю.
– Государь просит вас приблизиться, – сказал им Ренальд, исполняющий обязанности толмача.
Они расселись за низкими столиками напротив королевского трона. Вит в знак приветствия чуть приподнялся, опершись о подлокотники, после чего осведомился о здоровье своего друга Саладина.
– Хвала Аллаху, здоровье Повелителю Правоверных служит отменно, – проговорил эмир медленно, так, чтобы Ренальд успел перевести королю каждое слово. – Но душа Повелителя Правоверных омрачена печалью.
– Какова же причина печали великого султана? – спросил Вит со вздохом, наперед зная ответ.
– В твоей власти устранить эту причину, о великий король! Уповая на тебя, Повелитель Правоверных отправил меня, недостойного, к твоему двору, сказав: «Вот третий король франков, к которому обращаю я слова приязни. Первый, Мурри, – тут Ренальд обратился к своему государю с разъяснением, что таким именем называли сарацины короля Амальрика, и продолжил переводить речь посланника без малейшей запинки, – был благородным и великодушным соперником. Второй, прокаженный, был львом. Надеюсь, что третий не уступит им в доблести и мудрости!»
– Я рад буду исполнить желания султана, – заверил его Вит.
– О великий король франков! Хищный шакал бродит среди твоих рыцарей. Корень всего зла, причина раздоров между державой Повелителя Правоверных и твоим королевством – известный тебе владетель замка аль-Акрад, который мы зовем Камнем Пустыни. Недавно он учинил разбойный набег на побережье Красного моря, разорил цветущий приморский край и дерзко двинулся на Мекку. О Аллах! Кощунственная рука потянулась к святой Каабе. Хотя нападение отбили, страх остался. Правоверные боятся совершать ежегодный хадж, предписанный нам Кораном! Никто больше не чувствует себя в безопасности в своем же доме! Нигде нет покоя верным сынам Пророка – и это во время мира, который ты, король, обещал соблюдать! Сокрушаясь над несчастьями своих подданных, Повелитель Правоверных молился три дня и три ночи, прося Пророка вразумить его. И вот что внушил ему Пророк…
– Я сожалею о вылазке рыцаря Ренальда Шатильонского, предпринятой им помимо моей воли! – перебил Вит.
– Повелитель Правоверных не сомневается, что король франков не знал об этом набеге, – учтиво ответил эмир. – Но вот что внушил Повелителю Правоверных Пророк: пусть король в залог мира даст во владение Ренальду Шатильонскому другой замок, а Камень Пустыни препоручит честному рыцарю, который не нарушит присяги!
– Султан за нас решает, кому каким замком владеть?! – выкрикнул с угрозой великий магистр де Ридефор.
– Султан просит короля как друга… Но если король не уважит его справедливой просьбы, султан перестанет верить в его добрые намерения. Повелитель Правоверных – отец своим подданным, и он не может спокойно смотреть на их страдания. Не поможет ему король франков – он защитит их сам… силой оружия!
– Саладин грозит разорвать мир? – с тревогой спросил Вит.
– Клянусь Аллахом! Мир уже разорван – и не по вине Повелителя Правоверных! Вы слышали, на каких условиях султан обещает забыть о новом вероломстве рыцаря из аль-Акрада.
– Но Ренальд Шатильонский никогда не откажется от Кир-Моава, – беспомощно возразил Вит.
Эмир Ибн аль-Имад снисходительно улыбнулся.
– Насколько нам известно, он не услышал пока ни слова упрека! Если ты, король, прикажешь, а он воспротивится, тебе довольно лишь объявить его мятежником – и Повелитель Правоверных сможет покарать его, не нарушая мира, который он с тобой заключил. Это все, что мне поручено объявить.
Он замолчал.
Вит вопрошающе взглянул на Сибиллу. Та поморщилась в знак несогласия. Король обвел взглядом лица баронов, собравшихся в зале. Великий магистр де Ридефор завертел головой: «Не уступать! Не уступать!»
Вит задумался.
– Эмир Ибн аль-Имад, – сказал он наконец, – наш ответ мы дадим вам завтра.
Посол глубоко поклонился.
– Надеюсь, ответ этот окажется благоприятным! – проговорил он. – Повелитель Правоверных неохотно берется за меч, но если его вынудят, он будет биться до полной победы…
Посольство удалилось. В зале совета поднялся шум.
– Угрозы?! Эти язычники посмели нам угрожать?! – надрывался Жерар де Ридефор.
– Мы не можем ввязываться в войну! – доказывал Балиан Ибелин. – Мы не готовы!
– Добрый рыцарь всегда готов к войне! По какому праву неверные нам указывают, кому каким замком владеть?!
Роже де Мулен, взявший за правило во всем перечить великому магистру тамплиеров, поддержал Балиана.
– Требования их справедливы – раз уж мы неспособны обеспечить мир на границе… – заявил он.
– Мир? Да кому он нужен!
Неожиданно вмешался король.
– Саладин прав, – сказал он весьма твердо. – Рыцарь де Шатильон поступил бесчестно.
– Возражаю! – вскричал Жерар де Ридефор. – Рыцарь де Шатильон покрыл славой оружие франков! Из речей этого эмира можно было понять, какой страх нагнал он на неверных! Он не обвинений – похвалы достоин…
– Он нарушил мир, – стоял на своем король.
– К войне нас толкает! – подхватил Балиан.
– Войны бояться нечего. Разобьем их, как под Монжисаром!
Вит размышлял.
«Это же точь-в-точь как если бы я обещал соседу, что не буду спускать собак в его лесу, – соображал он, – а потом спокойно смотрел, как мои псы там бегают, пугая дичь!
Он мне:
– Да позовите же их – к ноге! к ноге!
А я:
– Ату! Ату! Так и тут…»
Это простое сравнение еще более укрепило его уверенность в своей правоте, и он повторил:
– Подобный набег без объявления войны – не рыцарский поступок, и я при первой же возможности готов высказать это Ренальду Шатильонскому в лицо.
Рассеянно молчавшая до сих пор Сибилла резко повернулась к мужу.
– Ты с ума сошел?! Через две недели мы едем к нему на свадьбу Изабеллы – а ты вздумал оскорблять хозяина!
– Я на свадьбу не поеду, – решительно отказался Вит.
Сибилла застыла, меря непокорного супруга гневным взглядом.
– Глупости! – обрела она наконец дар речи. – Ты и сам отлично знаешь, что поедешь! Как можно? Я так этого ждала! Уже и платье готово… Лучшие музыканты и певцы королевства приглашены… Целый месяц танцев! А ты – не поеду… Поедешь! А послы с чем к нам пожаловали, с тем пусть и возвращаются.
Но Вит был в этот день в строптивом настроении.
– Повторяю: рыцарь де Шатильон поступил бесчестно, и на свадьбу его пасынка я не поеду. А с Саладином надобно договориться.
– Может, еще и извиниться перед ним? – рассмеялся великий магистр тамплиеров.
– Он прав.
– Неверный правым не бывает!
– Этот неверный – рыцарь не хуже нас! Я, король, запрещаю…
Великий магистр вскочил с места.
– Король?! – зашипел он. – Королишка! Что ты тут петушишься? Я посадил тебя на трон, и стоит мне пальцем пошевелить, как от тебя и следа не останется…
Рыцари просто онемели от подобной наглости, а Лузиньяна словно обухом по голове ударили.
– Отрекаюсь! – взвизгнул он и сорвал с себя корону, готовый грохнуть ею оземь.
Сибилла вовремя схватила мужа за руку. О нет! Этого она не допустит! Она по-своему любила своего простодушного красавца-супруга и ни за что не позволила бы ему уйти. Да и Жерар де Ридефор уже жалел, что не сдержался. Король Лузиньян устраивал его как никто другой. В случае его отречения великому магистру пришлось бы опять иметь дело с Раймундом из Триполи!
– Простите, государь, дерзкие и безумные мои слова, сказанные в запальчивости. Суровое покаяние назначу себе, ночь напролет крестом пролежу перед алтарем и бичевать себя велю за то, что оскорбил моего государя. Простите!
– Ну, вот видишь… Садись! – потянула мужа за рукав Сибилла.
Вит нерешительно переминался с ноги на ногу. Бароны опустили головы, пряча усмешки. Знатно припечатал его великий магистр! «Королишка…» Просто потеха! А королишка он и есть…
«Отрекусь!» – думал Вит.
В этот миг распахнулись двери, и в зал стрелой влетел старый оруженосец Лузиньянов Матвей де Герс.
– Государь! – крикнул он королю. – Госпожа приехала!
– Кто-кто? – непонимающе спросил Вит.
– Старая хозяйка, благородная госпожа Бенигна!
– Матушка… – выдохнул Лузиньян и не помня себя выбежал из зала вслед за оруженосцем.
Сибилла закусила губу. Среди собравшихся послышались уже громкие смешки.
Жерар де Ридефор попросил слова.
– Государь изволил покинуть заседание совета ради семейных дел. Мы искренне рады узнать, что наш король – добрый сын. Однако мы должны закончить собрание. Благоволите, государыня, его возглавить!
Сибилла милостиво кивнула.
– Какой же ответ дать послам Саладина? – спросил ее великий магистр тамплиеров.
– Ах, скажите им, что хотите, лишь бы свадьба Изабеллы состоялась без помех!
Правильно ли она поступила, приехав в Иерусалим? Может быть, следовало вначале написать, спросить позволения? Вот, заявилась запросто, как мать к сыну – а вдруг у королей так не принято?
Она робела тем больше, что осталась совсем одна, даже отца Гаудентия при ней не было: тот сразу после приезда поспешил, выполняя обет, к Гробу Господню. Ее же направили во дворец, который занимал Амальрик. Роскошное жилище! Она и шагу ступить не смела, страшась испачкать пол…
Амальрик отсутствовал – король послал его в Аскалон.
Госпожу Бенигну встретил Матвей де Герс, который и привел ее сюда. По дороге она не успела ни о чем расспросить старика и теперь стояла здесь, вся дрожа от радости, смешанной с беспокойством.
Что если сын и знать не захочет убогой своей матери? Будет ее стыдиться… Ее сердце этого не вынесет!
Пока же она прижимала руки к груди, словно боясь, как бы это ее бешено колотящееся сердце не выпрыгнуло наружу, и ждала.
Но вот уже за дверью послышались шаги – быстрые, нетерпеливые… Вот он! Ее Вит! И одетый именно так, как она воображала: в пурпуре, в короне! Прекрасный, будто архангел! Вот он вихрем подлетает к ней, срывает с головы корону, сбрасывает мантию, небрежно кидает то и другое на скамью – и сжимает мать в объятиях.
– Матушка… матушка…
Оба заливаются слезами. Сын опускается на колени, обхватывает ее старые, подгибающиеся колени.
Милая матушка… Все та же… Все та же… Загрубевшие, натруженные руки, седые пряди волос, выбивающиеся из-под старого смешного чепца, морщинистое лицо… Матушка!
Как будто все его счастливое детство и родной его дом предстали перед Витом вместе с ней!
Он подвел мать к низкой кушетке, и они сели, держа друг друга за руки.
– Ты ведь всегда так ходишь… и по будням, правда? – спросила госпожа Бенигна, кивая на мантию и корону.
– Нет! К счастью, нет… Но сегодня я принимал послов султана. У нас сейчас заседание совета баронов, и я бы должен туда вернуться… А, да ну их – не вернусь! Я так рад видеть вас, матушка! В первый раз с тех пор, как я тут, так рад!
Госпожа Бенигна удивилась: разве не вся его жизнь здесь – одна сплошная радость?
Дверь опять распахнулась, пропуская четверых пажей, вслед за которыми в сопровождении придворных дам вошла Сибилла. Она холодно взглянула на мужа.
– Вот моя жена, – сказал Вит, вставая.
– Твоя жена? Королева? Какая красивая!
Простодушное восхищение пожилой женщины тронуло Сибиллу. Смягчившись, она чуть заметно улыбнулась краешком губ и, приблизившись, сделала вид, что склоняется к плечу свекрови.
– Милое мое дитя! – воскликнула с чувством госпожа Бенигна. – Я бы обняла вас, но не осмеливаюсь… Да благословит вас Бог, прекрасная госпожа, за то, что вы выбрали моего Вита! Ох, не знаю, как мне вас и величать, чтобы ненароком не обидеть…
– Обращаться ко мне следует так: государыня невестка… – назидательно сказала Сибилла.
– Государыня невестка… Да-да… Вы… Уж вы простите мой приезд, но я так соскучилась по моему мальчику! Это был мой любимец… С самого детства… Я первая поняла, какая перед ним дорога!
– Мы рады вам, любезная госпожа свекровь. Будьте нашей гостьей. Мои придворные дамы покажут вам ваши покои. А пока я кое о чем потолкую с мужем…
Королевская чета скрылась за дверью. Госпожа Бенигна смотрела ей вслед восторженными, полными счастья глазами.
– Что ты себе позволяешь?! – напустилась на мужа Сибилла, как только они оказались за дверью. – Уходишь из совета, не дожидаясь конца заседания!
– Ты права. Это никуда не годится. Но я так обрадовался, что приехала матушка, что позабыл обо всем на свете!
– Свекровь могла потерпеть. Ну и наряд на ней! Дай ей поскорее денег, пусть как следует оденется. А то просто срам, как все на нее смотрят! А совет мы закончили без тебя…
– И что вы решили? – с тревогой спросил Вит.
– А что тут можно было решить? Что требований Саладина принять нельзя.
Вит схватился за голову.
– Но это означает войну!
– Не бойся, войны не будет, – убежденно сказала Сибилла. – Султан только грозится. Он такой урок получил под Монжисаром, что больше наверняка не сунется.
– Дай Бог! – вздохнул Вит.
– Мне другое не дает покоя… – понизила голос Сибилла. – Великий магистр. Как он смел назвать тебя королишкой! Я не потерплю, чтобы орден ставил себя выше помазанника.
– Что же делать?
– Может… может, позвать исмаилитов? Знаешь, как это делается? Они пошлют своих людей – и…
Остальное Сибилла договорила беззвучным шепотом ему на ухо. Вит отскочил от нее как ошпаренный.
– Нет! Нет! Вы сделали из меня дурака, шута, а сегодня и клятвопреступника – но убийцу вам из меня не сделать!
Сибилла зажала ему рот рукой.
– Молчи! Кричать об этом незачем! А дурака из тебя никто не делал – ты им родился…
Она вздернула плечи и удалилась, разгневанно шурша шлейфом на платье.
Вит вернулся к матери. Та встретила его все такой же радостной улыбкой.
– Раскрасавица у тебя жена, – растроганно проговорила госпожа Бенигна. – И такая ласковая… Сразу видно, что вы души друг в друге не чаете!
– Расскажите, как там у нас дома, матушка! – перебил ее Вит.
– Да что тут рассказывать! Дома все по-старому. С тех пор, как ты уехал, почти ничего не изменилось. Только отец совсем оглох, да Бертран чудной стал… А змея в коровник больше не заползает, и как-то, когда я плакала, потому что невмоготу мне без тебя было, отец Гаудентий, чтобы меня развеселить, сказал, что, верно, и Мелюзина по тебе соскучилась да за тобой подалась!
Вит так и отпрянул.
– Значит, и дома об этом говорили?!
– Ну, это только так отец Гаудентий пошутил, – не поняла сына госпожа Бенигна. – Он, кстати, надеется, может ты дашь ему новую серебряную чашу в часовню: наша-то оловянная совсем погнулась…
– Дам я ему и чашу, да золотую, и другую церковную утварь в придачу! Но вы рассказывайте, рассказывайте… Говорите, Бертран чудной стал? Ах, какой он счастливый, что живет дома! Сам себе хозяин… Тихая жизнь! Река течет, как раньше… Лес шумит… А что собаки? Сильно сдали? Ведь с ними и на охоту пойти некому… Вот бы мне сюда моего пса! А птицы? По-прежнему щебечут? Тут птицы не водятся…
Он не выдержал и заплакал.
Госпожа Бенигна подбежала к нему, пораженная в самое сердце.
– Что с тобой, дитя мое? Что с тобой?
Вит взял себя в руки. Бедная матушка! Исковеркала она его судьбу, отправив тогда на чужбину, но поступила она так от великой материнской любви. Зачем лишать ее покоя? Прошлого не вернешь! Пусть она порадуется… И, утирая слезы, он сказал:
– Это от счастья… от счастья видеть вас… ни от чего больше…
Поклажи было немало. Богато одарили мать оба сына: Вит – от щедрого сердца, Амальрик – из расчета. Пусть все Пуату, да и вся Аквитания полнятся слухом о силе и славе Лузиньянов! Пусть все знают, каким великим королем стал один из них!
Отец Гаудентий не помнил себя от радости и не переставая повторял:
– Осанна! Таких риз, такой утвари нет даже у епископа в Пуатье… У самого епископа!
Госпожа Бенигна, однако, скорее ошеломленно взирала на все эти богатства, а на сердце у нее лежала тяжесть. Грустно ей было уезжать, и какой-то смутный страх не покидал ее. Странно тут… Как будто все так, как ей это виделось, но при этом – все по-другому! И в ее душу закрались сомнения.
– Как ты думаешь, – доверительно спросила она Амальрика, – он справляется с королевством?
– Слава Богу, хоть перед отъездом вы задали, матушка, первый разумный вопрос! А то, чуть я заведу речь об этом, так вы сразу: «Завистник! Завистник!» Это я-то завистник? Я ведь его сюда и вызвал! Но, по правде говоря, я думал, он умнее… С королевством он не справляется. Никто тут его и в грош не ставит. Всяк из него норовит веревки вить – и жена, и великие магистры, и бароны… Да вы, верно, и сами об этом догадались!
– Боже мой! – застонала госпожа Бенигна. – Он ангел, а люди такие подлые…
Ангел как раз подъезжал верхом. После торжественных проводов матери во дворце Вит хотел еще обнять ее перед дорогой. Он спешился и приник к ее груди с таким жаром, словно с ее отъездом рвались все нити, связывающие его с домом.
Госпожа Бенигна тревожно прижала его к себе.
– Амальрик мне только что говорил, – не скрыла она беспокойства, – что тебе тут нелегко… Будто бы люди тебя не боятся…
Вит печально улыбнулся.
– Бога они не боятся, так что для них я – жалкий червь!
Желая отвлечься от невеселых мыслей, он подошел к возам.
– Не надобно ли вам еще чего, матушка? Одежды, посуды – а может, ковров?
Вдруг он хлопнул себя ладонью по лбу.
– Господи! А где же мои трофеи, добытые под Монжисаром, которые я укладывал, собираясь домой?
Никто не знал. Вспомнили, что тюки эти долго валялись под ногами, пока кто-то их не убрал. Кто? Куда? На этом следы обрывались.
– Жаль, – вздохнул Вит. – Тут у вас, матушка, правда, добра и так хватает – но то было мое, добытое, а не из жениной милости! Я для вас собирал, для вас и для…
Вит не договорил. За все время он так и не решился спросить у матери о Люции, а сама госпожа Бенигна о ней не вспоминала. Да что спрашивать! Это ничего не изменит. Бедная матушка… Она бы могла называть Люцию «дитя мое» – а не «государыня невестка»…
Виту живо представились чудесные стеклянные флаконы, которые он так тщательно заворачивал, думая порадовать невесту. Куда-то их забросили, наверняка и разбили… Напрасно теперь искать их, пытаться склеить – скрытая в них некогда радуга не вернется!
Глава 17
– Я до сих пор не могу их забыть!
– Кто знает, может, не так уж неправ был старый епископ Альберт? Вам, без сомнения, известно, что за год до смерти несчастный начисто помешался: всем подряд доказывал, что вокруг будто бы гнездится измена, что дьявол сеет свои плевелы среди христиан…
– Он видел дьявола? Это занятно!
– Видел ли – не знаю, а только на каждом углу взывал: «Откройте глаза! Опомнитесь! Я чую его! Чую!»
– Так старик его чуял? Интересно, чем же он пахнет? Неужто и впрямь серой?
Оба прыснули. Однако, отсмеявшись, Ренальд согнал улыбку с лица и сказал:
– Шутки – шутками, но не кажется ли вам, государыня, что нам все же следует больше считаться с Римом, и главное – обуздать беспутного патриарха? Может быть, король призовет его и строго запретит творить блуд?
Сибилла широко открыла глаза.
– То-то матушка разгневается! Разве вы не знаете, что Ираклий – ее любимец?
– Как не знать! Всякому известно, что только стараниями королевы Агнессы Ираклий и сделался патриархом… Но раз он так низко пал…
– Нет, – отрезала Сибилла. – Матушку обижать нельзя. И потом… Уж слишком многого требует Рим от бедных служителей церкви! Почему не позволить им маленьких человеческих слабостей? Почему…
Она не договорила, так как в этот миг с треском распахнулись входные двери и в зал стремительно ворвался Жерар де Ридефор; за ним, раздуваясь от злости, как индюк, поспешал великий магистр госпитальеров Роже де Мулен. Только после обоих гроссмейстеров вошел король Вит в короне и горностаевой мантии. Двое пажей, которые обязаны были прокладывать королю путь, шагали сзади, весело пихая друг друга локтями.
Когда Вит наконец взгромоздился на королевский трон, Сибилла сердито прошипела ему на ухо:
– Сколько можно учить тебя, как подобает держаться королю? Твое ли это дело – разбирать вздорные ссоры у дверей?
– Я хотел их помирить…
– И при этом допустил, чтобы оба вошли перед тобой? Неслыханно!
– Пусть их – слава Богу, что они вообще вошли! Послы уже час как дожидаются…
Вит утер со лба пот и, поерзав на троне, приказал Ренальду из Сидона ввести послов Саладина.
От султана прибыл длиннобородый, суровый эмир Ибн аль-Имад в сопровождении нескольких шейхов. Посреди зала совета посланники остановились, глубоко кланяясь королю.
– Государь просит вас приблизиться, – сказал им Ренальд, исполняющий обязанности толмача.
Они расселись за низкими столиками напротив королевского трона. Вит в знак приветствия чуть приподнялся, опершись о подлокотники, после чего осведомился о здоровье своего друга Саладина.
– Хвала Аллаху, здоровье Повелителю Правоверных служит отменно, – проговорил эмир медленно, так, чтобы Ренальд успел перевести королю каждое слово. – Но душа Повелителя Правоверных омрачена печалью.
– Какова же причина печали великого султана? – спросил Вит со вздохом, наперед зная ответ.
– В твоей власти устранить эту причину, о великий король! Уповая на тебя, Повелитель Правоверных отправил меня, недостойного, к твоему двору, сказав: «Вот третий король франков, к которому обращаю я слова приязни. Первый, Мурри, – тут Ренальд обратился к своему государю с разъяснением, что таким именем называли сарацины короля Амальрика, и продолжил переводить речь посланника без малейшей запинки, – был благородным и великодушным соперником. Второй, прокаженный, был львом. Надеюсь, что третий не уступит им в доблести и мудрости!»
– Я рад буду исполнить желания султана, – заверил его Вит.
– О великий король франков! Хищный шакал бродит среди твоих рыцарей. Корень всего зла, причина раздоров между державой Повелителя Правоверных и твоим королевством – известный тебе владетель замка аль-Акрад, который мы зовем Камнем Пустыни. Недавно он учинил разбойный набег на побережье Красного моря, разорил цветущий приморский край и дерзко двинулся на Мекку. О Аллах! Кощунственная рука потянулась к святой Каабе. Хотя нападение отбили, страх остался. Правоверные боятся совершать ежегодный хадж, предписанный нам Кораном! Никто больше не чувствует себя в безопасности в своем же доме! Нигде нет покоя верным сынам Пророка – и это во время мира, который ты, король, обещал соблюдать! Сокрушаясь над несчастьями своих подданных, Повелитель Правоверных молился три дня и три ночи, прося Пророка вразумить его. И вот что внушил ему Пророк…
– Я сожалею о вылазке рыцаря Ренальда Шатильонского, предпринятой им помимо моей воли! – перебил Вит.
– Повелитель Правоверных не сомневается, что король франков не знал об этом набеге, – учтиво ответил эмир. – Но вот что внушил Повелителю Правоверных Пророк: пусть король в залог мира даст во владение Ренальду Шатильонскому другой замок, а Камень Пустыни препоручит честному рыцарю, который не нарушит присяги!
– Султан за нас решает, кому каким замком владеть?! – выкрикнул с угрозой великий магистр де Ридефор.
– Султан просит короля как друга… Но если король не уважит его справедливой просьбы, султан перестанет верить в его добрые намерения. Повелитель Правоверных – отец своим подданным, и он не может спокойно смотреть на их страдания. Не поможет ему король франков – он защитит их сам… силой оружия!
– Саладин грозит разорвать мир? – с тревогой спросил Вит.
– Клянусь Аллахом! Мир уже разорван – и не по вине Повелителя Правоверных! Вы слышали, на каких условиях султан обещает забыть о новом вероломстве рыцаря из аль-Акрада.
– Но Ренальд Шатильонский никогда не откажется от Кир-Моава, – беспомощно возразил Вит.
Эмир Ибн аль-Имад снисходительно улыбнулся.
– Насколько нам известно, он не услышал пока ни слова упрека! Если ты, король, прикажешь, а он воспротивится, тебе довольно лишь объявить его мятежником – и Повелитель Правоверных сможет покарать его, не нарушая мира, который он с тобой заключил. Это все, что мне поручено объявить.
Он замолчал.
Вит вопрошающе взглянул на Сибиллу. Та поморщилась в знак несогласия. Король обвел взглядом лица баронов, собравшихся в зале. Великий магистр де Ридефор завертел головой: «Не уступать! Не уступать!»
Вит задумался.
– Эмир Ибн аль-Имад, – сказал он наконец, – наш ответ мы дадим вам завтра.
Посол глубоко поклонился.
– Надеюсь, ответ этот окажется благоприятным! – проговорил он. – Повелитель Правоверных неохотно берется за меч, но если его вынудят, он будет биться до полной победы…
Посольство удалилось. В зале совета поднялся шум.
– Угрозы?! Эти язычники посмели нам угрожать?! – надрывался Жерар де Ридефор.
– Мы не можем ввязываться в войну! – доказывал Балиан Ибелин. – Мы не готовы!
– Добрый рыцарь всегда готов к войне! По какому праву неверные нам указывают, кому каким замком владеть?!
Роже де Мулен, взявший за правило во всем перечить великому магистру тамплиеров, поддержал Балиана.
– Требования их справедливы – раз уж мы неспособны обеспечить мир на границе… – заявил он.
– Мир? Да кому он нужен!
Неожиданно вмешался король.
– Саладин прав, – сказал он весьма твердо. – Рыцарь де Шатильон поступил бесчестно.
– Возражаю! – вскричал Жерар де Ридефор. – Рыцарь де Шатильон покрыл славой оружие франков! Из речей этого эмира можно было понять, какой страх нагнал он на неверных! Он не обвинений – похвалы достоин…
– Он нарушил мир, – стоял на своем король.
– К войне нас толкает! – подхватил Балиан.
– Войны бояться нечего. Разобьем их, как под Монжисаром!
Вит размышлял.
«Это же точь-в-точь как если бы я обещал соседу, что не буду спускать собак в его лесу, – соображал он, – а потом спокойно смотрел, как мои псы там бегают, пугая дичь!
Он мне:
– Да позовите же их – к ноге! к ноге!
А я:
– Ату! Ату! Так и тут…»
Это простое сравнение еще более укрепило его уверенность в своей правоте, и он повторил:
– Подобный набег без объявления войны – не рыцарский поступок, и я при первой же возможности готов высказать это Ренальду Шатильонскому в лицо.
Рассеянно молчавшая до сих пор Сибилла резко повернулась к мужу.
– Ты с ума сошел?! Через две недели мы едем к нему на свадьбу Изабеллы – а ты вздумал оскорблять хозяина!
– Я на свадьбу не поеду, – решительно отказался Вит.
Сибилла застыла, меря непокорного супруга гневным взглядом.
– Глупости! – обрела она наконец дар речи. – Ты и сам отлично знаешь, что поедешь! Как можно? Я так этого ждала! Уже и платье готово… Лучшие музыканты и певцы королевства приглашены… Целый месяц танцев! А ты – не поеду… Поедешь! А послы с чем к нам пожаловали, с тем пусть и возвращаются.
Но Вит был в этот день в строптивом настроении.
– Повторяю: рыцарь де Шатильон поступил бесчестно, и на свадьбу его пасынка я не поеду. А с Саладином надобно договориться.
– Может, еще и извиниться перед ним? – рассмеялся великий магистр тамплиеров.
– Он прав.
– Неверный правым не бывает!
– Этот неверный – рыцарь не хуже нас! Я, король, запрещаю…
Великий магистр вскочил с места.
– Король?! – зашипел он. – Королишка! Что ты тут петушишься? Я посадил тебя на трон, и стоит мне пальцем пошевелить, как от тебя и следа не останется…
Рыцари просто онемели от подобной наглости, а Лузиньяна словно обухом по голове ударили.
– Отрекаюсь! – взвизгнул он и сорвал с себя корону, готовый грохнуть ею оземь.
Сибилла вовремя схватила мужа за руку. О нет! Этого она не допустит! Она по-своему любила своего простодушного красавца-супруга и ни за что не позволила бы ему уйти. Да и Жерар де Ридефор уже жалел, что не сдержался. Король Лузиньян устраивал его как никто другой. В случае его отречения великому магистру пришлось бы опять иметь дело с Раймундом из Триполи!
– Простите, государь, дерзкие и безумные мои слова, сказанные в запальчивости. Суровое покаяние назначу себе, ночь напролет крестом пролежу перед алтарем и бичевать себя велю за то, что оскорбил моего государя. Простите!
– Ну, вот видишь… Садись! – потянула мужа за рукав Сибилла.
Вит нерешительно переминался с ноги на ногу. Бароны опустили головы, пряча усмешки. Знатно припечатал его великий магистр! «Королишка…» Просто потеха! А королишка он и есть…
«Отрекусь!» – думал Вит.
В этот миг распахнулись двери, и в зал стрелой влетел старый оруженосец Лузиньянов Матвей де Герс.
– Государь! – крикнул он королю. – Госпожа приехала!
– Кто-кто? – непонимающе спросил Вит.
– Старая хозяйка, благородная госпожа Бенигна!
– Матушка… – выдохнул Лузиньян и не помня себя выбежал из зала вслед за оруженосцем.
Сибилла закусила губу. Среди собравшихся послышались уже громкие смешки.
Жерар де Ридефор попросил слова.
– Государь изволил покинуть заседание совета ради семейных дел. Мы искренне рады узнать, что наш король – добрый сын. Однако мы должны закончить собрание. Благоволите, государыня, его возглавить!
Сибилла милостиво кивнула.
– Какой же ответ дать послам Саладина? – спросил ее великий магистр тамплиеров.
– Ах, скажите им, что хотите, лишь бы свадьба Изабеллы состоялась без помех!
* * *
Госпожа Бенигна с потерянным видом стояла посреди королевских покоев. Какая тут везде красота, какое богатство, великолепие! И как же жалко в таком окружении выглядела она сама…Правильно ли она поступила, приехав в Иерусалим? Может быть, следовало вначале написать, спросить позволения? Вот, заявилась запросто, как мать к сыну – а вдруг у королей так не принято?
Она робела тем больше, что осталась совсем одна, даже отца Гаудентия при ней не было: тот сразу после приезда поспешил, выполняя обет, к Гробу Господню. Ее же направили во дворец, который занимал Амальрик. Роскошное жилище! Она и шагу ступить не смела, страшась испачкать пол…
Амальрик отсутствовал – король послал его в Аскалон.
Госпожу Бенигну встретил Матвей де Герс, который и привел ее сюда. По дороге она не успела ни о чем расспросить старика и теперь стояла здесь, вся дрожа от радости, смешанной с беспокойством.
Что если сын и знать не захочет убогой своей матери? Будет ее стыдиться… Ее сердце этого не вынесет!
Пока же она прижимала руки к груди, словно боясь, как бы это ее бешено колотящееся сердце не выпрыгнуло наружу, и ждала.
Но вот уже за дверью послышались шаги – быстрые, нетерпеливые… Вот он! Ее Вит! И одетый именно так, как она воображала: в пурпуре, в короне! Прекрасный, будто архангел! Вот он вихрем подлетает к ней, срывает с головы корону, сбрасывает мантию, небрежно кидает то и другое на скамью – и сжимает мать в объятиях.
– Матушка… матушка…
Оба заливаются слезами. Сын опускается на колени, обхватывает ее старые, подгибающиеся колени.
Милая матушка… Все та же… Все та же… Загрубевшие, натруженные руки, седые пряди волос, выбивающиеся из-под старого смешного чепца, морщинистое лицо… Матушка!
Как будто все его счастливое детство и родной его дом предстали перед Витом вместе с ней!
Он подвел мать к низкой кушетке, и они сели, держа друг друга за руки.
– Ты ведь всегда так ходишь… и по будням, правда? – спросила госпожа Бенигна, кивая на мантию и корону.
– Нет! К счастью, нет… Но сегодня я принимал послов султана. У нас сейчас заседание совета баронов, и я бы должен туда вернуться… А, да ну их – не вернусь! Я так рад видеть вас, матушка! В первый раз с тех пор, как я тут, так рад!
Госпожа Бенигна удивилась: разве не вся его жизнь здесь – одна сплошная радость?
Дверь опять распахнулась, пропуская четверых пажей, вслед за которыми в сопровождении придворных дам вошла Сибилла. Она холодно взглянула на мужа.
– Вот моя жена, – сказал Вит, вставая.
– Твоя жена? Королева? Какая красивая!
Простодушное восхищение пожилой женщины тронуло Сибиллу. Смягчившись, она чуть заметно улыбнулась краешком губ и, приблизившись, сделала вид, что склоняется к плечу свекрови.
– Милое мое дитя! – воскликнула с чувством госпожа Бенигна. – Я бы обняла вас, но не осмеливаюсь… Да благословит вас Бог, прекрасная госпожа, за то, что вы выбрали моего Вита! Ох, не знаю, как мне вас и величать, чтобы ненароком не обидеть…
– Обращаться ко мне следует так: государыня невестка… – назидательно сказала Сибилла.
– Государыня невестка… Да-да… Вы… Уж вы простите мой приезд, но я так соскучилась по моему мальчику! Это был мой любимец… С самого детства… Я первая поняла, какая перед ним дорога!
– Мы рады вам, любезная госпожа свекровь. Будьте нашей гостьей. Мои придворные дамы покажут вам ваши покои. А пока я кое о чем потолкую с мужем…
Королевская чета скрылась за дверью. Госпожа Бенигна смотрела ей вслед восторженными, полными счастья глазами.
– Что ты себе позволяешь?! – напустилась на мужа Сибилла, как только они оказались за дверью. – Уходишь из совета, не дожидаясь конца заседания!
– Ты права. Это никуда не годится. Но я так обрадовался, что приехала матушка, что позабыл обо всем на свете!
– Свекровь могла потерпеть. Ну и наряд на ней! Дай ей поскорее денег, пусть как следует оденется. А то просто срам, как все на нее смотрят! А совет мы закончили без тебя…
– И что вы решили? – с тревогой спросил Вит.
– А что тут можно было решить? Что требований Саладина принять нельзя.
Вит схватился за голову.
– Но это означает войну!
– Не бойся, войны не будет, – убежденно сказала Сибилла. – Султан только грозится. Он такой урок получил под Монжисаром, что больше наверняка не сунется.
– Дай Бог! – вздохнул Вит.
– Мне другое не дает покоя… – понизила голос Сибилла. – Великий магистр. Как он смел назвать тебя королишкой! Я не потерплю, чтобы орден ставил себя выше помазанника.
– Что же делать?
– Может… может, позвать исмаилитов? Знаешь, как это делается? Они пошлют своих людей – и…
Остальное Сибилла договорила беззвучным шепотом ему на ухо. Вит отскочил от нее как ошпаренный.
– Нет! Нет! Вы сделали из меня дурака, шута, а сегодня и клятвопреступника – но убийцу вам из меня не сделать!
Сибилла зажала ему рот рукой.
– Молчи! Кричать об этом незачем! А дурака из тебя никто не делал – ты им родился…
Она вздернула плечи и удалилась, разгневанно шурша шлейфом на платье.
Вит вернулся к матери. Та встретила его все такой же радостной улыбкой.
– Раскрасавица у тебя жена, – растроганно проговорила госпожа Бенигна. – И такая ласковая… Сразу видно, что вы души друг в друге не чаете!
– Расскажите, как там у нас дома, матушка! – перебил ее Вит.
– Да что тут рассказывать! Дома все по-старому. С тех пор, как ты уехал, почти ничего не изменилось. Только отец совсем оглох, да Бертран чудной стал… А змея в коровник больше не заползает, и как-то, когда я плакала, потому что невмоготу мне без тебя было, отец Гаудентий, чтобы меня развеселить, сказал, что, верно, и Мелюзина по тебе соскучилась да за тобой подалась!
Вит так и отпрянул.
– Значит, и дома об этом говорили?!
– Ну, это только так отец Гаудентий пошутил, – не поняла сына госпожа Бенигна. – Он, кстати, надеется, может ты дашь ему новую серебряную чашу в часовню: наша-то оловянная совсем погнулась…
– Дам я ему и чашу, да золотую, и другую церковную утварь в придачу! Но вы рассказывайте, рассказывайте… Говорите, Бертран чудной стал? Ах, какой он счастливый, что живет дома! Сам себе хозяин… Тихая жизнь! Река течет, как раньше… Лес шумит… А что собаки? Сильно сдали? Ведь с ними и на охоту пойти некому… Вот бы мне сюда моего пса! А птицы? По-прежнему щебечут? Тут птицы не водятся…
Он не выдержал и заплакал.
Госпожа Бенигна подбежала к нему, пораженная в самое сердце.
– Что с тобой, дитя мое? Что с тобой?
Вит взял себя в руки. Бедная матушка! Исковеркала она его судьбу, отправив тогда на чужбину, но поступила она так от великой материнской любви. Зачем лишать ее покоя? Прошлого не вернешь! Пусть она порадуется… И, утирая слезы, он сказал:
– Это от счастья… от счастья видеть вас… ни от чего больше…
* * *
Госпожа Бенигна уезжала, и Матвей де Герс вместе с отцом Гаудентием присматривали за погрузкой коробов на возы, следующие за хозяйкой в Яффу.Поклажи было немало. Богато одарили мать оба сына: Вит – от щедрого сердца, Амальрик – из расчета. Пусть все Пуату, да и вся Аквитания полнятся слухом о силе и славе Лузиньянов! Пусть все знают, каким великим королем стал один из них!
Отец Гаудентий не помнил себя от радости и не переставая повторял:
– Осанна! Таких риз, такой утвари нет даже у епископа в Пуатье… У самого епископа!
Госпожа Бенигна, однако, скорее ошеломленно взирала на все эти богатства, а на сердце у нее лежала тяжесть. Грустно ей было уезжать, и какой-то смутный страх не покидал ее. Странно тут… Как будто все так, как ей это виделось, но при этом – все по-другому! И в ее душу закрались сомнения.
– Как ты думаешь, – доверительно спросила она Амальрика, – он справляется с королевством?
– Слава Богу, хоть перед отъездом вы задали, матушка, первый разумный вопрос! А то, чуть я заведу речь об этом, так вы сразу: «Завистник! Завистник!» Это я-то завистник? Я ведь его сюда и вызвал! Но, по правде говоря, я думал, он умнее… С королевством он не справляется. Никто тут его и в грош не ставит. Всяк из него норовит веревки вить – и жена, и великие магистры, и бароны… Да вы, верно, и сами об этом догадались!
– Боже мой! – застонала госпожа Бенигна. – Он ангел, а люди такие подлые…
Ангел как раз подъезжал верхом. После торжественных проводов матери во дворце Вит хотел еще обнять ее перед дорогой. Он спешился и приник к ее груди с таким жаром, словно с ее отъездом рвались все нити, связывающие его с домом.
Госпожа Бенигна тревожно прижала его к себе.
– Амальрик мне только что говорил, – не скрыла она беспокойства, – что тебе тут нелегко… Будто бы люди тебя не боятся…
Вит печально улыбнулся.
– Бога они не боятся, так что для них я – жалкий червь!
Желая отвлечься от невеселых мыслей, он подошел к возам.
– Не надобно ли вам еще чего, матушка? Одежды, посуды – а может, ковров?
Вдруг он хлопнул себя ладонью по лбу.
– Господи! А где же мои трофеи, добытые под Монжисаром, которые я укладывал, собираясь домой?
Никто не знал. Вспомнили, что тюки эти долго валялись под ногами, пока кто-то их не убрал. Кто? Куда? На этом следы обрывались.
– Жаль, – вздохнул Вит. – Тут у вас, матушка, правда, добра и так хватает – но то было мое, добытое, а не из жениной милости! Я для вас собирал, для вас и для…
Вит не договорил. За все время он так и не решился спросить у матери о Люции, а сама госпожа Бенигна о ней не вспоминала. Да что спрашивать! Это ничего не изменит. Бедная матушка… Она бы могла называть Люцию «дитя мое» – а не «государыня невестка»…
Виту живо представились чудесные стеклянные флаконы, которые он так тщательно заворачивал, думая порадовать невесту. Куда-то их забросили, наверняка и разбили… Напрасно теперь искать их, пытаться склеить – скрытая в них некогда радуга не вернется!
Глава 17
FINIS HIEROSOLIMAE [23]
Как говорил эмир Ибн аль-Имад, его султан Салах-ад-Дин, сын Айюба, не брался за меч без крайней нужды. Но в Иерусалимском королевстве заблуждались, объясняя подобную сдержанность страхом полководца, который должен был на всю жизнь запомнить свое поражение под Монжисаром.
Великий завоеватель был не только воин, но и мудрец. Саладин знал, что он – могущественнейший восточный владыка и что потомки будут называть его имя в одном ряду с именами царя Соломона и Гаруна аль-Рашида.
Соломон, Гарун аль-Рашид, Салах-ад-Дин… Величие, мудрость, сила!
Но хотя Саладин и осознавал свое могущество, он не упивался им и никогда не забывал о неотвратимой своей кончине. Саладин не сомневался, что славный сын Айюба умрет точно так же, как любой из его подданных. Да, он прожил яркую жизнь, однако это не значит, что его ожидает бессмертие…
И что же тогда станется с его страной? Страной, протянувшейся от Тигра и Евфрата до самого Нила, объявшей Моссул, Алеппо, Дамаск, Багдад, Каир? Сохранится ли она такой же, какой была в годы его мудрого, осмотрительного правления?
Нет, наверняка нет… Сыновья, братья и племянники Саладина кинутся на нее, как жадные вороны на падаль, и никто не захочет уступить своей доли. Впрочем, среди них все равно не найдется ни одного достойного мужа, который сумел бы подчинить своей воле остальных.
И, беспомощный перед прозреваемым им неизбежным будущим, Саладин не раз задавался вопросом – стоило ли идти на такие жертвы ради объединения, слияния в одно целое крохотных государств, если вся эта огромная держава распадется на кусочки, едва лишь смертный сон смежит его веки?
Подобные мысли мало располагали к новым завоеваниям, и оттого Повелитель Правоверных медлил с ударом по франкам.
Он никогда не скрывал ни от себя, ни от других, что не испытывает ненависти к вере своих врагов. Скорее она вызывала у него острое любопытство. Недаром же растил и воспитывал его эмир аль-Бара, сын христианки, всю свою жизнь тянувшийся к христианам – и подло, предательски убитый христианским рыцарем.
Эмир аль-Бара накрепко внушил сыну Айюба, что вера гяуров – особая вера, которая зиждется на близости к Богу, на том, что человек всегда может полными горстями черпать из чистого источника Господней любви. «Вот почему, – говаривал эмир, – христиане лучше и сильнее многих. Ведь им дозволено общаться с их Богом в любое время, когда в этом есть нужда!»
Саладин часто размышлял над этими словами своего наставника, то соглашаясь, то гневно отвергая их.
Жизнь Балдуина IV, ученого Вильгельма, архиепископа Тирского, или старого коннетабля Онуфрия де Торона как будто подтверждали правоту убеждений эмира аль-Бара. Однако таких примеров было мало, очень мало… В подавляющем же большинстве франки вызывали у него отвращение – такими они были вздорными, мелочными, жадными, жестокими, кичливыми… Непохоже было, чтобы, беседуя со своим Богом, они проникались хотя бы крохотной частицей Его святости!
Раздираемый этими сомнениями, султан и теперь колебался, никак не решаясь нанести франкам окончательный удар. Смятение мудреца, тщащегося постичь чужого Бога, брало верх над нетерпением военачальника.
Уверенный в своей силе, равнодушный к мелким уколам, какими были для него непрекращающиеся набеги вероломных баронов, он медлил у границ Иерусалимского королевства, в Дамаске, словно могучий золотогривый лев, который греется на солнце и не бросается на свою добычу, продлевая ей жизнь еще на несколько часов.
Великий завоеватель был не только воин, но и мудрец. Саладин знал, что он – могущественнейший восточный владыка и что потомки будут называть его имя в одном ряду с именами царя Соломона и Гаруна аль-Рашида.
Соломон, Гарун аль-Рашид, Салах-ад-Дин… Величие, мудрость, сила!
Но хотя Саладин и осознавал свое могущество, он не упивался им и никогда не забывал о неотвратимой своей кончине. Саладин не сомневался, что славный сын Айюба умрет точно так же, как любой из его подданных. Да, он прожил яркую жизнь, однако это не значит, что его ожидает бессмертие…
И что же тогда станется с его страной? Страной, протянувшейся от Тигра и Евфрата до самого Нила, объявшей Моссул, Алеппо, Дамаск, Багдад, Каир? Сохранится ли она такой же, какой была в годы его мудрого, осмотрительного правления?
Нет, наверняка нет… Сыновья, братья и племянники Саладина кинутся на нее, как жадные вороны на падаль, и никто не захочет уступить своей доли. Впрочем, среди них все равно не найдется ни одного достойного мужа, который сумел бы подчинить своей воле остальных.
И, беспомощный перед прозреваемым им неизбежным будущим, Саладин не раз задавался вопросом – стоило ли идти на такие жертвы ради объединения, слияния в одно целое крохотных государств, если вся эта огромная держава распадется на кусочки, едва лишь смертный сон смежит его веки?
Подобные мысли мало располагали к новым завоеваниям, и оттого Повелитель Правоверных медлил с ударом по франкам.
Он никогда не скрывал ни от себя, ни от других, что не испытывает ненависти к вере своих врагов. Скорее она вызывала у него острое любопытство. Недаром же растил и воспитывал его эмир аль-Бара, сын христианки, всю свою жизнь тянувшийся к христианам – и подло, предательски убитый христианским рыцарем.
Эмир аль-Бара накрепко внушил сыну Айюба, что вера гяуров – особая вера, которая зиждется на близости к Богу, на том, что человек всегда может полными горстями черпать из чистого источника Господней любви. «Вот почему, – говаривал эмир, – христиане лучше и сильнее многих. Ведь им дозволено общаться с их Богом в любое время, когда в этом есть нужда!»
Саладин часто размышлял над этими словами своего наставника, то соглашаясь, то гневно отвергая их.
Жизнь Балдуина IV, ученого Вильгельма, архиепископа Тирского, или старого коннетабля Онуфрия де Торона как будто подтверждали правоту убеждений эмира аль-Бара. Однако таких примеров было мало, очень мало… В подавляющем же большинстве франки вызывали у него отвращение – такими они были вздорными, мелочными, жадными, жестокими, кичливыми… Непохоже было, чтобы, беседуя со своим Богом, они проникались хотя бы крохотной частицей Его святости!
Раздираемый этими сомнениями, султан и теперь колебался, никак не решаясь нанести франкам окончательный удар. Смятение мудреца, тщащегося постичь чужого Бога, брало верх над нетерпением военачальника.
Уверенный в своей силе, равнодушный к мелким уколам, какими были для него непрекращающиеся набеги вероломных баронов, он медлил у границ Иерусалимского королевства, в Дамаске, словно могучий золотогривый лев, который греется на солнце и не бросается на свою добычу, продлевая ей жизнь еще на несколько часов.