Страница:
При этих словах голос архиепископа Вильгельма предательски задрожал, но сказанное им упало на добрую почву – члены совета почти единодушно воскликнули:
– Быть по сему! Да здравствует король Балдуин V! Короновать его! Короновать!
– Не бывать посему! – пытались оспорить это решение великий магистр де Ридефор и Ренальд Шатильонский, но никто не обращал на них внимания, тем более что каждый из них гнул свое: один выкрикивал здравицы Сибилле, другой – Изабелле.
Раймунд облегченно вздохнул. Младенец Балдуин V – это все же лучше королишек, которых сулило державе своенравное упрямство распустившихся баб!
Посрамленная Сибилла с бесстрастным лицом вышла из залы, ведя за собой возлюбленного. Амальрик Лузиньян бросил на брата исполненный ненависти взгляд и стал кричать громче всех:
– Да здравствует Балдуин V!
Спустя еще десять дней состоялась коронация Балдуина V Младенца.
Балдуин IV Прокаженный – Балдуин V Младенец!
Странная это была церемония…
Раймунд из Триполи нес на руках маленького помазанника. Дитя, бледное, хилое, никогда до этого не покидавшее дворца, напуганное видом толпы и непривычной обстановкой, громко кричало. Убогость всего этого зрелища призваны были скрасить нарочито пышные торжества и щедрые дары жителям Иерусалима. В толпу горстями бросали золотые монеты, на площади выкатили бочки с вином. Народ ликовал и с жаром славил обоих королей. Ибо пока еще был жив Балдуин IV, так что в стране стало двое государей.
– Хоть и двое, да вместе взятые не стоят одного здорового! – вздыхал рыцарь де Ла Хей.
И впрямь… Умирающий – и хрупкий, болезненный младенец… Слишком тонкая ниточка связывает обоих с жизнью! Вот отчего так хмур был регент Раймунд во время коронации. Если дитя, плачущее у него на руках, умрет, права на престол вернутся к Сибилле – или придется отказаться от обычая их наследственного преемства. А это еще хуже, ведь тогда к короне потянутся хищные лапы таких, как Ренальд из Шатильона или Жерар де Ридефор. Поистине не радужные рисуются виды!
Архиепископ Вильгельм глубоко задумался. Выйди тогда Сибилла за Ибелина, все было бы иначе. Спокойная будущность ожидала бы Иерусалимское королевство. Вот до чего может довести безоглядная погоня за собственным счастьем!
«Я имею право на свою жизнь!» – объявила королю мятежная принцесса. Право на свою жизнь… Кому оно дано?! Что есть жизнь, как не многотрудное служение, от которого никто не смеет уклоняться? Ради этого служения человек рождается, живет и в служении умирает. Не служить он не может и волен лишь выбирать господина. Кто служит Богу, кто черту, а кто и сам себе… Последнее, верно, горше всего!
– Ваше преосвященство, государь зовет…
– Что с ним? – встревожился старец.
– Ему хуже. Кажется, вот-вот… – брат Иоанн не сдержал рыдания и, не договорив, бросился назад, к королю.
Архиепископ поспешил за ним. В королевской опочивальне он застал уже патриарха и рыцаря де Ла Хей. Вскоре подоспел и Раймунд, князь Триполи. Воздух вокруг отравлял нестерпимый смрад, которого не заглушали даже обильно воскуряемые благовония. На ложе покоилось тело, давно потерявшее человеческий облик: разлагающийся труп… Но из беззубого провалившегося рта вырывалось еще дыхание, а в незрячих глазах таилась еще ясная живая мысль, объемлющая от края до края всю державу.
– Deus meus, in Те confido [19]… – хором выводили слова молитвы братья-лазариты.
– Кто здесь? – беззвучно спросил умирающий.
– Я, возлюбленное мое чадо…
– И я, Раймунд.
Балдуин не ответил, так что стоявшие у одра не знали даже, понял ли он их. Раймунд опустился на стул, беспокойно теребя бороду. Регентство, которое на него возложили несколько месяцев назад, грозило закончиться быстро: младенец, похоже, был совсем плох. Только что дю Грей принес свежие новости от верного человека при дворе Агнессы. Мать свое дитя забросила – впрочем, так у нее повелось с самого начала; ребенок растет на попечении бабки, а как это выглядит, вообразить нетрудно. Агнесса во внуке души не чает, но только его портит. Малыша держат в грязи, пичкают сладостями с утра до вечера – никакого порядка! От всего этого у него живот слаб, кожа желтая, прозрачная, ножки подгибаются…
– Ваша милость, – просил дю Грей, – заберите вы его в Триполи! Там и воздух лучше… Пусть бы супруга ваша его выходила, а то тут он долго не протянет!
– Если бы мне об этом раньше рассказали, – отвечал Раймунд, – я так бы и сделал. Моя Эхивия четверых сыновей здоровыми вырастила: и животом ни один не маялся, и заразы не подцепил… Но сейчас поздно. Ну как малец дороги не выдержит? Будут потом говорить, что это я короля извел, чтобы самому на трон сесть! Нет уж, увольте!
С болью смотрел он теперь, как угасает его племянник. Вот это был бы король, если бы не проказа! Рыцарь без страха и упрека! Рассыпался на глазах… Не так ли, медленно, но неотвратимо, рассыпалось в прах все Иерусалимское королевство, разъедаемое изнутри неведомым злом, от которого где сыскать лекарство?
– Дядя! – позвал умирающий.
– Я здесь, Балдуин.
– Брат Иоанн даст вам перстень… королевский перстень… Берите без страха – я его не носил. Когда-нибудь вручите его малышу. Расскажите, как он? Здоров? А то мне говорили – хиреет…
Раймунд поколебался.
– Тот, кто нашептал вам это, солгал, – сказал он наконец твердо. – Ребенок здоров и крепок. В свои два года выглядит на все четыре!
– Обещайте мне, что вырастите из него мужчину!
– Обещаю…
Умирающий затих. Собравшиеся, не зная, жив он еще или нет, жарко, истово молились. Вдруг Балдуин пошевелил беспалой культей, и из провала его рта вырвалось невнятное бормотание. Низко склонившись над ним, архиепископ Тирский разобрал последние слова своего государя:
– Господи, Иисусе Христе… Я был трупом… Гнил заживо… Зато теперь я воскресну… Воскресну!
Глава 16
– Быть по сему! Да здравствует король Балдуин V! Короновать его! Короновать!
– Не бывать посему! – пытались оспорить это решение великий магистр де Ридефор и Ренальд Шатильонский, но никто не обращал на них внимания, тем более что каждый из них гнул свое: один выкрикивал здравицы Сибилле, другой – Изабелле.
Раймунд облегченно вздохнул. Младенец Балдуин V – это все же лучше королишек, которых сулило державе своенравное упрямство распустившихся баб!
Посрамленная Сибилла с бесстрастным лицом вышла из залы, ведя за собой возлюбленного. Амальрик Лузиньян бросил на брата исполненный ненависти взгляд и стал кричать громче всех:
– Да здравствует Балдуин V!
* * *
Листая свои записи, архиепископ Тирский живо припомнил то собрание, как и все, что за ним последовало. Через несколько дней в Храме Гроба Господня совершен был обряд венчания принцессы Сибиллы с Витом Лузиньяном, который получил звание королевского лейтенанта вместе с титулом графа Аскалона и Яффы. Избежав грозившей ему короны, юный рыцарь повеселел, осмелел и даже приобрел друзей. Только Сибилла никак не могла оправиться от нанесенного ей поражения.Спустя еще десять дней состоялась коронация Балдуина V Младенца.
Балдуин IV Прокаженный – Балдуин V Младенец!
Странная это была церемония…
Раймунд из Триполи нес на руках маленького помазанника. Дитя, бледное, хилое, никогда до этого не покидавшее дворца, напуганное видом толпы и непривычной обстановкой, громко кричало. Убогость всего этого зрелища призваны были скрасить нарочито пышные торжества и щедрые дары жителям Иерусалима. В толпу горстями бросали золотые монеты, на площади выкатили бочки с вином. Народ ликовал и с жаром славил обоих королей. Ибо пока еще был жив Балдуин IV, так что в стране стало двое государей.
– Хоть и двое, да вместе взятые не стоят одного здорового! – вздыхал рыцарь де Ла Хей.
И впрямь… Умирающий – и хрупкий, болезненный младенец… Слишком тонкая ниточка связывает обоих с жизнью! Вот отчего так хмур был регент Раймунд во время коронации. Если дитя, плачущее у него на руках, умрет, права на престол вернутся к Сибилле – или придется отказаться от обычая их наследственного преемства. А это еще хуже, ведь тогда к короне потянутся хищные лапы таких, как Ренальд из Шатильона или Жерар де Ридефор. Поистине не радужные рисуются виды!
Архиепископ Вильгельм глубоко задумался. Выйди тогда Сибилла за Ибелина, все было бы иначе. Спокойная будущность ожидала бы Иерусалимское королевство. Вот до чего может довести безоглядная погоня за собственным счастьем!
«Я имею право на свою жизнь!» – объявила королю мятежная принцесса. Право на свою жизнь… Кому оно дано?! Что есть жизнь, как не многотрудное служение, от которого никто не смеет уклоняться? Ради этого служения человек рождается, живет и в служении умирает. Не служить он не может и волен лишь выбирать господина. Кто служит Богу, кто черту, а кто и сам себе… Последнее, верно, горше всего!
* * *
Стук в дверь прервал эти раздумья архиепископа. Он тяжело поднялся и пошел открыть. На пороге стоял брат Иоанн с переменившимся лицом.– Ваше преосвященство, государь зовет…
– Что с ним? – встревожился старец.
– Ему хуже. Кажется, вот-вот… – брат Иоанн не сдержал рыдания и, не договорив, бросился назад, к королю.
Архиепископ поспешил за ним. В королевской опочивальне он застал уже патриарха и рыцаря де Ла Хей. Вскоре подоспел и Раймунд, князь Триполи. Воздух вокруг отравлял нестерпимый смрад, которого не заглушали даже обильно воскуряемые благовония. На ложе покоилось тело, давно потерявшее человеческий облик: разлагающийся труп… Но из беззубого провалившегося рта вырывалось еще дыхание, а в незрячих глазах таилась еще ясная живая мысль, объемлющая от края до края всю державу.
– Deus meus, in Те confido [19]… – хором выводили слова молитвы братья-лазариты.
– Кто здесь? – беззвучно спросил умирающий.
– Я, возлюбленное мое чадо…
– И я, Раймунд.
Балдуин не ответил, так что стоявшие у одра не знали даже, понял ли он их. Раймунд опустился на стул, беспокойно теребя бороду. Регентство, которое на него возложили несколько месяцев назад, грозило закончиться быстро: младенец, похоже, был совсем плох. Только что дю Грей принес свежие новости от верного человека при дворе Агнессы. Мать свое дитя забросила – впрочем, так у нее повелось с самого начала; ребенок растет на попечении бабки, а как это выглядит, вообразить нетрудно. Агнесса во внуке души не чает, но только его портит. Малыша держат в грязи, пичкают сладостями с утра до вечера – никакого порядка! От всего этого у него живот слаб, кожа желтая, прозрачная, ножки подгибаются…
– Ваша милость, – просил дю Грей, – заберите вы его в Триполи! Там и воздух лучше… Пусть бы супруга ваша его выходила, а то тут он долго не протянет!
– Если бы мне об этом раньше рассказали, – отвечал Раймунд, – я так бы и сделал. Моя Эхивия четверых сыновей здоровыми вырастила: и животом ни один не маялся, и заразы не подцепил… Но сейчас поздно. Ну как малец дороги не выдержит? Будут потом говорить, что это я короля извел, чтобы самому на трон сесть! Нет уж, увольте!
С болью смотрел он теперь, как угасает его племянник. Вот это был бы король, если бы не проказа! Рыцарь без страха и упрека! Рассыпался на глазах… Не так ли, медленно, но неотвратимо, рассыпалось в прах все Иерусалимское королевство, разъедаемое изнутри неведомым злом, от которого где сыскать лекарство?
– Дядя! – позвал умирающий.
– Я здесь, Балдуин.
– Брат Иоанн даст вам перстень… королевский перстень… Берите без страха – я его не носил. Когда-нибудь вручите его малышу. Расскажите, как он? Здоров? А то мне говорили – хиреет…
Раймунд поколебался.
– Тот, кто нашептал вам это, солгал, – сказал он наконец твердо. – Ребенок здоров и крепок. В свои два года выглядит на все четыре!
– Обещайте мне, что вырастите из него мужчину!
– Обещаю…
Умирающий затих. Собравшиеся, не зная, жив он еще или нет, жарко, истово молились. Вдруг Балдуин пошевелил беспалой культей, и из провала его рта вырвалось невнятное бормотание. Низко склонившись над ним, архиепископ Тирский разобрал последние слова своего государя:
– Господи, Иисусе Христе… Я был трупом… Гнил заживо… Зато теперь я воскресну… Воскресну!
Глава 16
МАТЕРИНСКОЕ СЧАСТЬЕ
Люди легко верят в то, во что им хочется верить. Вот и госпожа Бенигна так твердо и горячо верила в удачу своего младшего сына, что письмо от Амальрика, в котором тот сообщал, что Вит стал королем, обрадовало ее, но ничуть не удивило. Она ждала этой новости – ждала целых два года. Ничего другого она и не предполагала.
Письмо, как и новости, полученные два года назад, пришло в ноябре. Этой порой и поступали обыкновенно весточки с Востока. Торговые галеры, отплывавшие в Святую землю по весне, возвращались к родным берегам в конце лета или ранней осенью. Еще месяц-другой проходил, пока переданные с корабельщиками послания доставлялись по назначению.
Предзимние заморозки в этот год запаздывали, и вокруг замка Лузиньянов хлюпала непроходимая топкая грязь. Хозяин усадьбы Гуго Смуглый, который в последнее время почти совсем оглох и стал слаб в коленях, дни напролет просиживал в своем любимом кресле у камина. Старший его сын, Гуго, по-прежнему жил при дворе английского короля, и не помышлял о возвращении, так что из четверых братьев дома оставался лишь увечный Бертран. Госпожа Бенигна больше не заговаривала с ним о монастыре: одна бы она с хозяйством не управилась…
Как обычно в эту пору, по утрам было темно и хотелось еще поспать; смеркалось же рано. Утренние и вечерние дойки проходили при свете лучины. Хорошо хоть змеи как будто забыли дорогу в коровник! С ветвей окружающих замок огромных деревьев клоками свисал бурый туман. В воздухе стоял запах прелой листвы, трюфелей и речной сырости. Река лениво катила непроглядные, цвета чернил, воды. У леса с громким граем вились тучи ворон. Стаи галок кружили над башней Мелюзины.
Томительно тянулись в замке бесконечно длинные вечера при дрожащем пламени очага (ибо свечи хозяйка почитала излишней роскошью): ничто не нарушало их тоскливого однообразия. Скупость Лузиньянов известна была всей округе, так что в уединенную их обитель никогда не наведывались бродячие актеры, фокусники, сказители; даже паломники обходили ее стороной.
Замковый капеллан отец Гаудентий, спасаясь от скуки, старался, чуть свечереет, выбраться тайком в деревенскую корчму, где он коротал время, играя с мужиками в кости и слушая их разговоры о местных новостях. Госпожа Бенигна вначале возмущалась тем, что преподобный отец братается с простонародьем, однако вестям, которые он ей пересказывал, внимала с жадностью; потом она стала нетерпеливо ждать их, поощряя в душе эти вылазки капеллана, и наутро первая спрашивала:
– Ну, что нового в мире, отец Гаудентий?
В мире этом, из которого даже отстоящий на несколько миль Пуатье казался недостижимо далеким, конечно, не происходило ничего чрезвычайного. Но и скромные деревенские новости служили пищей для размышлений и радостных мечтаний. «Старуху Павлу дети выгнали из дома, и теперь она просит подаяние…» – Уж меня-то мой сын не выгонит! «Сына Бенедикта бакалавр в ученье взял: говорит, способный. Мать себя не помнит от счастья…» – Куда ее счастью до моего! Мой-то сын не к бакалавру в ученье – в короли пошел! «У хромого Петра дочь выдают замуж…» – Ах, а за моего Вита, верно, сосватали какую-нибудь принцессу!
Бертран расхаживал по замку с постным лицом, ворча даже на госпожу Бенигну. На все, что его окружало, он начинал смотреть хозяйским оком. Кто знает, не унаследует ли он усадьбу, раз его братьям так нравится за морем? Может, если матушка снова заговорит о монастыре, отказаться, жениться (да-да, назло всем – жениться) и остаться дома?
Так вечерами, сидя друг напротив друга, предавались они этим мыслям: Бертран – своим, госпожа Бенигна – своим… Гуго Смуглый храпел в кресле. В трубах свистел и завывал ветер.
В один из таких вечеров и принесли письмо от Амальрика. Госпожу Бенигну чуть удар не хватил от нетерпения, так как капеллан по обыкновению отсутствовал и письмо некому было прочитать. В корчму за капелланом немедленно послали. Наконец вбежал запыхавшийся отец Гаудентий. Его усадили к столу, придвинули зажженную ради такого случая свечу. Дремлющего в кресле старого Гуго будить не стали: он бы все равно ни слова не расслышал.
Отдышавшись, капеллан приступил к чтению:
«Да хранит Господь Святую землю!
Милостивый господин мой батюшка, милостивая госпожа матушка, дорогой братец Бертран! В первых строках своего письма призываю на вас благословение Божие и сообщаю, что и я, и брат мой Вит по воле Провидения пребываем оба в добром здравии. А ежели я с письмом промедлил, то оттого только, что королевство потрясали великие смуты и волнения, кои ныне по милости Божией улеглись. Ибо третьего дня в Храме Гроба Господня Вит, уже полгода тому повенчанный с принцессой Сибиллой Иерусалимской, провозглашен был королем…»
– Святой Мамерт!!! – вскричал отец Гаудентий, выпустив из рук письмо.
Ошеломленный, он покосился на госпожу Бенигну. Та спрятала лицо в ладонях, роняя сквозь пальцы слезы радости. Свершилось! Сбылись ее ожидания! Не обмануло ее вещее материнское сердце, стали явью мечты… Будь славен тот день, когда она сурово приказала сыну ехать!
– Вит – король?! – повторял пораженный капеллан. – Что за чудо!
– Нет тут никакого чуда! – оборвала его госпожа Бенигна. – Я с самого начала знала, что так будет, как только Амальрик его вызвал… О святые заступники!
Она опустилась на колени, сложила руки, но от волнения не могла вспомнить ни одной молитвы. Поднявшись, она устремилась к Бертрану.
– Твой брат – король!!! – рявкнула она над ним, так что он даже подпрыгнул.
– Да слышал я, слышал… – буркнул калека. – Я же не глухой, как отец!
– Ты как будто и не рад?
– Рад несказанно! – с насмешкой ответил он.
– Теперь тебе прямая дорога в епископы… в кардиналы… а там, Бог даст, может, и папой тебя выберут…
– Премного благодарен, – произнес Бертран мрачно.
Черная зависть снедала его… Король! Этот недоумок – король? Должно быть, так оно и есть: Амальрик зря писать не станет. Вот счастье дураку привалило! Живет себе среди роскоши, в сплошных развлечениях да удовольствиях, в то время как он, Бертран, пропадает в деревенской глуши. А ведь они – братья! Какая жестокая несправедливость…
– Наш Вит – король!!! – завопила госпожа Бенигна в самое ухо мужу.
Разбуженный ее криком, старый Гуго открыл глаза и непонимающе заморгал.
– А? Что? Что такое?
– Вит, наш Вит – король, и…
– Кролики? Шкодливые твари… Спустите собак!
– Да не кролики – Вит королем стал, наш Вит!
– Вит домой едет? Это хорошо…
Успокоившись, старик снова задремал.
– Не дать ли челяди вина? – предложил отец Гаудентий.
Бертран скривился.
– Это еще зачем? Может, и в колокола ударить?
– Попридержи язык! – осадила его госпожа Бенигна. – Отец капеллан прав. И вина велю дать, и солонины из кладовой…
Она бросилась в людскую.
– Эй, где вы там? Слушайте все! Молодой господин Вит стал в Иерусалиме королем! Принцессу взял в жены! В короне ходит…
Слуги стояли, разинув рты, и не могли взять в толк, что случилось.
– Кувшин вина каждому! И солонины! А завтра – выходной, как в праздник!
Только после этого они поверили, что хозяйка не шутит, и кинулись ей в ноги, благодаря и горячо желая молодому господину всяческого счастья.
Не дослушав их, госпожа Бенигна заторопилась обратно в гостиную. Ведь отец Гаудентий так и не дочитал письма! Она вернулась за стол и замерла в ожидании, глядя на пламя свечи. Суровое ее лицо, тронутое нежной улыбкой, смягчилось.
Преподобный отец продолжил чтение:
«…Вот, как и обещал я вам, матушка, и вышел Бит в короли, отчего почет немалый всему нашему роду, но и в недоброжелателях нет недостатка. В том и беды бы не было, когда бы только слушался Вит моих советов. Этим бы он себя и меня от многих забот избавил…»
– Да на что ему чужие советы? – возмутилась госпожа Бенигна. – У него, слава Богу, своего ума хватает!
«…Ибо править такой державой – труд нелегкий, и проще на трон сесть, чем на нем удержаться. Тут надобно голову на плечах иметь да уметь за дело взяться, а Вит ни тем, ни другим похвастать не может. Сказать по совести, не знаю, когда еще такого дурня земля рожала…»
– Что-что?! – вскинулась мать.
– Вот это верно – прямо не в бровь, а в глаз! – развеселился Бертран.
Госпожа Бенигна хлопнула ладонью об стол.
– Молчать! Амальрик – такой же клеветник, как и ты! Это он из зависти наговаривает, от обиды, что не его выбрали. Дурень? Да как он смеет! Где это написано, отец Гаудентий?
– Вот, – с готовностью показал капеллан. Госпожа Бенигна с трудом прочла по буквам: «imbecillus»[20]. Она водила пальцем по строчке, точно желая стереть кощунственное слово. И это брат пишет о брате… о короле! Завистник… Завистник… Ее Вит такой пригожий, такой смышленый, такой славный – а братьям это как кость поперек горла! Вит должен слушаться советов Амальрика? С какой стати! Будь Амальрик умнее Вита, принцесса вышла бы за него, это ясно.
Капеллан откашлялся.
– И впрямь странно, что Амальрик пишет такое о короле, – заметил он.
– Правда? Правда? – обрадовалась поддержке госпожа Бенигна. – Чай, дурня бы королем не выбрали! Мой любимый, мой ненаглядный, дитятко мое золотое… Я-то давно смекнула… чуть не с самых пеленок знала… А Амальрик – завистник! И Бертран такой же! Ну да Бог с ними… Отец Гаудентий, не забыть бы отслужить благодарственный молебен!
– Я уж подумывал, – подхватил капеллан, – не устроить ли торжественную воскресную службу для всей деревни? Я бы и проповедь приготовил о том, как добродетель ведет к вершинам мира – на королевский трон! Но ничего не выйдет…
– Почему? – разочарованно протянула госпожа Бенигна.
– Потому что риза вся в дырах, стыдно в такой служить на людях!
– А починить нельзя?
– До воскресенья? Можно, тут и одного дня хватит… Только шелка купить и подлатать!
– Я дам вам четыре денье [21], – сказала она скрепя сердце.
Капеллан развел руками.
– Маловато…
– Ну, так шесть… восемь… Дам все десять! – расщедрилась госпожа Бенигна. – Десять денье – от короля!
– Воздай вам Бог, благородная госпожа! Мне бы еще кобылу, чтобы добраться до Пуатье. Прикуплю там шелку, а ради такой оказии уж и к епископу заверну – рассказать про наши дела…
Мудрый отец Гаудентий знал, как затронуть нужную струнку в душе человеческой. Госпожа Бенигна обещала дать и кобылу, а после долгих торгов добавила еще один денье на нитки.
Засиделись допоздна. Ночью счастливая мать долго не могла уснуть: ворочалась, вставала поглядеть в окно, отчего вдруг залаяли во дворе собаки, а улегшись опять, вздыхала и, не в силах сомкнуть глаза, беспокойно всматривалась в черную пустоту. Вит короновался в Храме Гроба Господня… Верно, красивая была церемония! Именно такая, о какой она мечтала… Ох, повидать бы его! Ведь два года уже, как он уехал!
«А что если мне его навестить?» – мелькнуло у нее в голове.
Поначалу госпожа Бенигна пыталась отогнать от себя эту мысль – сумасбродную, неосуществимую… Но мысль не отступала и постепенно всецело завладела ею, перестав казаться странной. Так ли это неосуществимо? Да мало ли паломниц ездит в Святую землю – отчего же не поехать ей, матери короля! Или она не заслужила? Разве за много десятков лет она позволила себе малейшее развлечение, удовольствие? Деньги на дорогу у нее есть – те, которые она по крохам копила для Вита. Теперь-то ему уже не понадобятся жалкие материнские гроши. Целое королевство со сказочным своим богатством лежит у его ног, и он, конечно, не обидится, если мать потратит эти сбережения, чтобы повидаться с ним. Бертран будет недоволен – но, может, она что-то выкроит, может, и ему что-то оставит… Надо извлечь из сундуков старые платья из ее приданого, выколотить, привести в порядок – и можно ими обойтись. Только башмаки потребуются новые: в деревянных при королевском дворе показываться не пристало, а ее бархатные совсем развалились!
К рассвету госпожа Бенигна уже до мелочей продумала предстоящее путешествие. Решила, что возьмет с собой отца Гаудентия: в сопровождении духовного лица в Иерусалим ехать ловчее! Да и вообще капеллан – человек бывалый, в чужих краях не растеряется, тогда как сама она дальше Пуатье за всю ее жизнь ни разу не выбралась…
Они отправятся вдвоем, а в замке за хозяина останется Бертран. Зимой об этом, конечно, и речи быть не может, но сразу же по весне поедет, – поедет мать к сыну – птицей полетит!
Действительно, в эту пору своей жизни Сибилла, похоронившая недавно двух Балдуинов – брата и сына, выглядела как никогда прекрасной. Утолив свое честолюбие, добившись всего, чего домогалась, она была довольна собой. Чуть пополнела – не настолько, чтобы потерять былую легкость в движениях, но как раз в меру, чтобы фигура ее приобрела приличествующую ей царственную стать.
«Королева до кончиков ногтей, до корней волос!» – подумала она сама о себе и, поправив на голове изящную, дивной работы корону, двинулась величавой поступью к залу совета, где ожидал ее супруг.
По обе стороны от своей государыни следовали придворные дамы, впереди вышагивали попарно четверо пажей, а еще двое шли за ней, поддерживая отороченный горностаевым мехом край королевской мантии.
Так прошествовала эта процессия через многочисленные покои дворца. Заново отделанные в последние месяцы, они поражали роскошным убранством; только опочивальня Балдуина IV стояла наглухо запертая, и никто туда не заглядывал.
Ни одно заседание совета баронов не проводилось без Сибиллы. Временами она принималась притворно жаловаться на то, как это ее тяготит. Но никуда не денешься, приходится жертвовать собой – ведь честнейший Вит и шагу без нее не сделает!
Вступив торжественно в зал, Сибилла с неудовольствием обнаружила, что мужа там нет, хотя по бокам трона стояли два его оруженосца: один с мечом, другой – со скипетром. Значит, король был, но куда-то отлучился. Сплошные хлопоты с этим Витом!
Не считая короля и великих магистров обоих орденов, весь совет был в сборе. Против прежнего состава из членов его выбыли старый коннетабль Онуфрий де Торон, рыцарь де Ла Хей – дед Катрин, любимой придворной дамы Сибиллы, архиепископ Тирский Вильгельм и епископ Альберт. Их место заняли новые люди. Отсутствовал также Раймунд из Триполи.
Князь-регент покинул Иерусалим на другой день после погребения Балдуина V Младенца, перед отъездом решительно объяснившись с племянницей.
– Ты добилась своего, – сказал он ей. – Дай Бог, чтобы вы вдвоем не погубили державу. Остерегайся великого магистра тамплиеров!
– Он нам друг, – холодно ответила она.
– Друг, покуда вертит вами, как хочет. А попробуйте вы выйти из его воли, враз обернется врагом.
Он махнул рукой и заключил:
– Ну, да твой муж вовек из чужой воли не выйдет… Да сохранит вас Господь! Если станет совсем худо – пошлите за мной. Прибуду сразу же. Нелегко мне уезжать, Сибилла: душа не на месте! Супруг твой – из воска, не из стали… Ты-то, правда, кремень, но дальше своего носа не видишь.
Она обиделась. Раймунд уехал.
Вскоре состоялась коронация. Бароны до последнего противились помазанию Лузиньяна. Решено было, что патриарх увенчает короной только принцессу. Но едва венец коснулся волос Сибиллы, она схватила его и тут же водрузила на голову отбивающемуся супругу. Патриарх, подученный Агнессой, не препятствовал.
Великий магистр тамплиеров вскричал: «Священная корона Балдуина I – на челе нового помазанника! Свершилось! Fiat voluntas Tua! [22]»
И Лузиньян стал королем.
Со времени всех этих событий прошел уже целый год. Он промелькнул быстро в вихре бесконечных увеселений. После королевы Мелизанды иерусалимский двор не помнил стольких пиров и турниров!
Король все не появлялся. Из-за закрытых наружных дверей зала доносились возбужденные мужские голоса. Сибилла нетерпеливо поманила к себе Ренальда из Сидона. Тот подлетел, такой же веселый и беспечный, как раньше.
– Где государь?
– Там, за дверьми, – показал он. – Великий магистр храмовников повздорил с великим магистром госпитальеров из-за того, кому войти в зал совета первым. Государь отправился их мирить.
Сибилла сердито нахмурила брови.
– Его ли это дело? Хоть бы кого послал!
– Ах, государь – такой любезный человек… – возразил рыцарь с добродушно-насмешливой улыбкой.
Ренальд из Сидона смел допустить в отношении королевы некоторую вольность, зная, что Сибилла не может без него обойтись.
– Запаситесь терпением, государыня, – продолжал он, – ибо свара эта грозит затянуться. И Жерар де Ридефор, и Роже де Мулен остры на язык, и раз уж они пустили в ход это оружие, поединок закончится не скоро. Боюсь, даже вмешательство короля их не остановит. Ах, как блаженны были годы, когда предшественник нынешнего великого магистра госпитальеров лежал прикованный к одру болезни! И уж поистине рай настал бы на земле, если бы милосердный Господь наслал мор на всех великих магистров!
Сибилла зевнула.
– Расскажите мне что-нибудь забавное…
– Какую-нибудь свежую сплетню? Извольте! О патриаршихе.
– О ком? – не поняла Сибилла.
– О патриаршихе, наложнице нашего святейшего Ираклия.
– А, знаю… Как бишь ее? Паскалина?
– Кажется… По правде говоря, – забыл о сплетне Ренальд, – недостойно ведет себя патриарх, прелюбодействуя с этой особой. Стыдно подумать, что будут повторять по белу свету паломники, побывавшие в Святой земле! Худо без архиепископа Вильгельма… Пока он был жив, Ираклий еще держал себя в узде – по крайней мере, грешил не так явно.
– И что это он вдруг ни с того ни с сего умер!
– Вот именно… Ведь крепкий был старик, а как вернулся из Рима – так сразу!
– Ходят слухи, будто его отравили…
– Все в этом убеждены, но улик никаких не обнаружено.
– А правда, что архиепископ ездил в Рим с просьбой лишить патриарха сана?
– Правда. Мне об этом доподлинно известно от Плебана де Бутрона, который его сопровождал. Архиепископ пал в ноги Его Святейшеству папе, обличая Ираклия, и папа дал ему грамоту, в которой объявлял о низложении негодного иерарха.
– Где же эта грамота?
– Исчезла. Однако Плебан клянется, что она была.
– Вот как? Но в таком случае, кажется, яснее ясного, кто…
Письмо, как и новости, полученные два года назад, пришло в ноябре. Этой порой и поступали обыкновенно весточки с Востока. Торговые галеры, отплывавшие в Святую землю по весне, возвращались к родным берегам в конце лета или ранней осенью. Еще месяц-другой проходил, пока переданные с корабельщиками послания доставлялись по назначению.
Предзимние заморозки в этот год запаздывали, и вокруг замка Лузиньянов хлюпала непроходимая топкая грязь. Хозяин усадьбы Гуго Смуглый, который в последнее время почти совсем оглох и стал слаб в коленях, дни напролет просиживал в своем любимом кресле у камина. Старший его сын, Гуго, по-прежнему жил при дворе английского короля, и не помышлял о возвращении, так что из четверых братьев дома оставался лишь увечный Бертран. Госпожа Бенигна больше не заговаривала с ним о монастыре: одна бы она с хозяйством не управилась…
Как обычно в эту пору, по утрам было темно и хотелось еще поспать; смеркалось же рано. Утренние и вечерние дойки проходили при свете лучины. Хорошо хоть змеи как будто забыли дорогу в коровник! С ветвей окружающих замок огромных деревьев клоками свисал бурый туман. В воздухе стоял запах прелой листвы, трюфелей и речной сырости. Река лениво катила непроглядные, цвета чернил, воды. У леса с громким граем вились тучи ворон. Стаи галок кружили над башней Мелюзины.
Томительно тянулись в замке бесконечно длинные вечера при дрожащем пламени очага (ибо свечи хозяйка почитала излишней роскошью): ничто не нарушало их тоскливого однообразия. Скупость Лузиньянов известна была всей округе, так что в уединенную их обитель никогда не наведывались бродячие актеры, фокусники, сказители; даже паломники обходили ее стороной.
Замковый капеллан отец Гаудентий, спасаясь от скуки, старался, чуть свечереет, выбраться тайком в деревенскую корчму, где он коротал время, играя с мужиками в кости и слушая их разговоры о местных новостях. Госпожа Бенигна вначале возмущалась тем, что преподобный отец братается с простонародьем, однако вестям, которые он ей пересказывал, внимала с жадностью; потом она стала нетерпеливо ждать их, поощряя в душе эти вылазки капеллана, и наутро первая спрашивала:
– Ну, что нового в мире, отец Гаудентий?
В мире этом, из которого даже отстоящий на несколько миль Пуатье казался недостижимо далеким, конечно, не происходило ничего чрезвычайного. Но и скромные деревенские новости служили пищей для размышлений и радостных мечтаний. «Старуху Павлу дети выгнали из дома, и теперь она просит подаяние…» – Уж меня-то мой сын не выгонит! «Сына Бенедикта бакалавр в ученье взял: говорит, способный. Мать себя не помнит от счастья…» – Куда ее счастью до моего! Мой-то сын не к бакалавру в ученье – в короли пошел! «У хромого Петра дочь выдают замуж…» – Ах, а за моего Вита, верно, сосватали какую-нибудь принцессу!
Бертран расхаживал по замку с постным лицом, ворча даже на госпожу Бенигну. На все, что его окружало, он начинал смотреть хозяйским оком. Кто знает, не унаследует ли он усадьбу, раз его братьям так нравится за морем? Может, если матушка снова заговорит о монастыре, отказаться, жениться (да-да, назло всем – жениться) и остаться дома?
Так вечерами, сидя друг напротив друга, предавались они этим мыслям: Бертран – своим, госпожа Бенигна – своим… Гуго Смуглый храпел в кресле. В трубах свистел и завывал ветер.
В один из таких вечеров и принесли письмо от Амальрика. Госпожу Бенигну чуть удар не хватил от нетерпения, так как капеллан по обыкновению отсутствовал и письмо некому было прочитать. В корчму за капелланом немедленно послали. Наконец вбежал запыхавшийся отец Гаудентий. Его усадили к столу, придвинули зажженную ради такого случая свечу. Дремлющего в кресле старого Гуго будить не стали: он бы все равно ни слова не расслышал.
Отдышавшись, капеллан приступил к чтению:
«Да хранит Господь Святую землю!
Милостивый господин мой батюшка, милостивая госпожа матушка, дорогой братец Бертран! В первых строках своего письма призываю на вас благословение Божие и сообщаю, что и я, и брат мой Вит по воле Провидения пребываем оба в добром здравии. А ежели я с письмом промедлил, то оттого только, что королевство потрясали великие смуты и волнения, кои ныне по милости Божией улеглись. Ибо третьего дня в Храме Гроба Господня Вит, уже полгода тому повенчанный с принцессой Сибиллой Иерусалимской, провозглашен был королем…»
– Святой Мамерт!!! – вскричал отец Гаудентий, выпустив из рук письмо.
Ошеломленный, он покосился на госпожу Бенигну. Та спрятала лицо в ладонях, роняя сквозь пальцы слезы радости. Свершилось! Сбылись ее ожидания! Не обмануло ее вещее материнское сердце, стали явью мечты… Будь славен тот день, когда она сурово приказала сыну ехать!
– Вит – король?! – повторял пораженный капеллан. – Что за чудо!
– Нет тут никакого чуда! – оборвала его госпожа Бенигна. – Я с самого начала знала, что так будет, как только Амальрик его вызвал… О святые заступники!
Она опустилась на колени, сложила руки, но от волнения не могла вспомнить ни одной молитвы. Поднявшись, она устремилась к Бертрану.
– Твой брат – король!!! – рявкнула она над ним, так что он даже подпрыгнул.
– Да слышал я, слышал… – буркнул калека. – Я же не глухой, как отец!
– Ты как будто и не рад?
– Рад несказанно! – с насмешкой ответил он.
– Теперь тебе прямая дорога в епископы… в кардиналы… а там, Бог даст, может, и папой тебя выберут…
– Премного благодарен, – произнес Бертран мрачно.
Черная зависть снедала его… Король! Этот недоумок – король? Должно быть, так оно и есть: Амальрик зря писать не станет. Вот счастье дураку привалило! Живет себе среди роскоши, в сплошных развлечениях да удовольствиях, в то время как он, Бертран, пропадает в деревенской глуши. А ведь они – братья! Какая жестокая несправедливость…
– Наш Вит – король!!! – завопила госпожа Бенигна в самое ухо мужу.
Разбуженный ее криком, старый Гуго открыл глаза и непонимающе заморгал.
– А? Что? Что такое?
– Вит, наш Вит – король, и…
– Кролики? Шкодливые твари… Спустите собак!
– Да не кролики – Вит королем стал, наш Вит!
– Вит домой едет? Это хорошо…
Успокоившись, старик снова задремал.
– Не дать ли челяди вина? – предложил отец Гаудентий.
Бертран скривился.
– Это еще зачем? Может, и в колокола ударить?
– Попридержи язык! – осадила его госпожа Бенигна. – Отец капеллан прав. И вина велю дать, и солонины из кладовой…
Она бросилась в людскую.
– Эй, где вы там? Слушайте все! Молодой господин Вит стал в Иерусалиме королем! Принцессу взял в жены! В короне ходит…
Слуги стояли, разинув рты, и не могли взять в толк, что случилось.
– Кувшин вина каждому! И солонины! А завтра – выходной, как в праздник!
Только после этого они поверили, что хозяйка не шутит, и кинулись ей в ноги, благодаря и горячо желая молодому господину всяческого счастья.
Не дослушав их, госпожа Бенигна заторопилась обратно в гостиную. Ведь отец Гаудентий так и не дочитал письма! Она вернулась за стол и замерла в ожидании, глядя на пламя свечи. Суровое ее лицо, тронутое нежной улыбкой, смягчилось.
Преподобный отец продолжил чтение:
«…Вот, как и обещал я вам, матушка, и вышел Бит в короли, отчего почет немалый всему нашему роду, но и в недоброжелателях нет недостатка. В том и беды бы не было, когда бы только слушался Вит моих советов. Этим бы он себя и меня от многих забот избавил…»
– Да на что ему чужие советы? – возмутилась госпожа Бенигна. – У него, слава Богу, своего ума хватает!
«…Ибо править такой державой – труд нелегкий, и проще на трон сесть, чем на нем удержаться. Тут надобно голову на плечах иметь да уметь за дело взяться, а Вит ни тем, ни другим похвастать не может. Сказать по совести, не знаю, когда еще такого дурня земля рожала…»
– Что-что?! – вскинулась мать.
– Вот это верно – прямо не в бровь, а в глаз! – развеселился Бертран.
Госпожа Бенигна хлопнула ладонью об стол.
– Молчать! Амальрик – такой же клеветник, как и ты! Это он из зависти наговаривает, от обиды, что не его выбрали. Дурень? Да как он смеет! Где это написано, отец Гаудентий?
– Вот, – с готовностью показал капеллан. Госпожа Бенигна с трудом прочла по буквам: «imbecillus»[20]. Она водила пальцем по строчке, точно желая стереть кощунственное слово. И это брат пишет о брате… о короле! Завистник… Завистник… Ее Вит такой пригожий, такой смышленый, такой славный – а братьям это как кость поперек горла! Вит должен слушаться советов Амальрика? С какой стати! Будь Амальрик умнее Вита, принцесса вышла бы за него, это ясно.
Капеллан откашлялся.
– И впрямь странно, что Амальрик пишет такое о короле, – заметил он.
– Правда? Правда? – обрадовалась поддержке госпожа Бенигна. – Чай, дурня бы королем не выбрали! Мой любимый, мой ненаглядный, дитятко мое золотое… Я-то давно смекнула… чуть не с самых пеленок знала… А Амальрик – завистник! И Бертран такой же! Ну да Бог с ними… Отец Гаудентий, не забыть бы отслужить благодарственный молебен!
– Я уж подумывал, – подхватил капеллан, – не устроить ли торжественную воскресную службу для всей деревни? Я бы и проповедь приготовил о том, как добродетель ведет к вершинам мира – на королевский трон! Но ничего не выйдет…
– Почему? – разочарованно протянула госпожа Бенигна.
– Потому что риза вся в дырах, стыдно в такой служить на людях!
– А починить нельзя?
– До воскресенья? Можно, тут и одного дня хватит… Только шелка купить и подлатать!
– Я дам вам четыре денье [21], – сказала она скрепя сердце.
Капеллан развел руками.
– Маловато…
– Ну, так шесть… восемь… Дам все десять! – расщедрилась госпожа Бенигна. – Десять денье – от короля!
– Воздай вам Бог, благородная госпожа! Мне бы еще кобылу, чтобы добраться до Пуатье. Прикуплю там шелку, а ради такой оказии уж и к епископу заверну – рассказать про наши дела…
Мудрый отец Гаудентий знал, как затронуть нужную струнку в душе человеческой. Госпожа Бенигна обещала дать и кобылу, а после долгих торгов добавила еще один денье на нитки.
Засиделись допоздна. Ночью счастливая мать долго не могла уснуть: ворочалась, вставала поглядеть в окно, отчего вдруг залаяли во дворе собаки, а улегшись опять, вздыхала и, не в силах сомкнуть глаза, беспокойно всматривалась в черную пустоту. Вит короновался в Храме Гроба Господня… Верно, красивая была церемония! Именно такая, о какой она мечтала… Ох, повидать бы его! Ведь два года уже, как он уехал!
«А что если мне его навестить?» – мелькнуло у нее в голове.
Поначалу госпожа Бенигна пыталась отогнать от себя эту мысль – сумасбродную, неосуществимую… Но мысль не отступала и постепенно всецело завладела ею, перестав казаться странной. Так ли это неосуществимо? Да мало ли паломниц ездит в Святую землю – отчего же не поехать ей, матери короля! Или она не заслужила? Разве за много десятков лет она позволила себе малейшее развлечение, удовольствие? Деньги на дорогу у нее есть – те, которые она по крохам копила для Вита. Теперь-то ему уже не понадобятся жалкие материнские гроши. Целое королевство со сказочным своим богатством лежит у его ног, и он, конечно, не обидится, если мать потратит эти сбережения, чтобы повидаться с ним. Бертран будет недоволен – но, может, она что-то выкроит, может, и ему что-то оставит… Надо извлечь из сундуков старые платья из ее приданого, выколотить, привести в порядок – и можно ими обойтись. Только башмаки потребуются новые: в деревянных при королевском дворе показываться не пристало, а ее бархатные совсем развалились!
К рассвету госпожа Бенигна уже до мелочей продумала предстоящее путешествие. Решила, что возьмет с собой отца Гаудентия: в сопровождении духовного лица в Иерусалим ехать ловчее! Да и вообще капеллан – человек бывалый, в чужих краях не растеряется, тогда как сама она дальше Пуатье за всю ее жизнь ни разу не выбралась…
Они отправятся вдвоем, а в замке за хозяина останется Бертран. Зимой об этом, конечно, и речи быть не может, но сразу же по весне поедет, – поедет мать к сыну – птицей полетит!
* * *
Сибилла встала из-за туалетного столика и удовлетворенно оглядела себя в зеркале. Обе ее любимые придворные дамы, Катрин де Ла Хей и Моника д'Авесн, взирали на нее с нескрываемым восхищением.Действительно, в эту пору своей жизни Сибилла, похоронившая недавно двух Балдуинов – брата и сына, выглядела как никогда прекрасной. Утолив свое честолюбие, добившись всего, чего домогалась, она была довольна собой. Чуть пополнела – не настолько, чтобы потерять былую легкость в движениях, но как раз в меру, чтобы фигура ее приобрела приличествующую ей царственную стать.
«Королева до кончиков ногтей, до корней волос!» – подумала она сама о себе и, поправив на голове изящную, дивной работы корону, двинулась величавой поступью к залу совета, где ожидал ее супруг.
По обе стороны от своей государыни следовали придворные дамы, впереди вышагивали попарно четверо пажей, а еще двое шли за ней, поддерживая отороченный горностаевым мехом край королевской мантии.
Так прошествовала эта процессия через многочисленные покои дворца. Заново отделанные в последние месяцы, они поражали роскошным убранством; только опочивальня Балдуина IV стояла наглухо запертая, и никто туда не заглядывал.
Ни одно заседание совета баронов не проводилось без Сибиллы. Временами она принималась притворно жаловаться на то, как это ее тяготит. Но никуда не денешься, приходится жертвовать собой – ведь честнейший Вит и шагу без нее не сделает!
Вступив торжественно в зал, Сибилла с неудовольствием обнаружила, что мужа там нет, хотя по бокам трона стояли два его оруженосца: один с мечом, другой – со скипетром. Значит, король был, но куда-то отлучился. Сплошные хлопоты с этим Витом!
Не считая короля и великих магистров обоих орденов, весь совет был в сборе. Против прежнего состава из членов его выбыли старый коннетабль Онуфрий де Торон, рыцарь де Ла Хей – дед Катрин, любимой придворной дамы Сибиллы, архиепископ Тирский Вильгельм и епископ Альберт. Их место заняли новые люди. Отсутствовал также Раймунд из Триполи.
Князь-регент покинул Иерусалим на другой день после погребения Балдуина V Младенца, перед отъездом решительно объяснившись с племянницей.
– Ты добилась своего, – сказал он ей. – Дай Бог, чтобы вы вдвоем не погубили державу. Остерегайся великого магистра тамплиеров!
– Он нам друг, – холодно ответила она.
– Друг, покуда вертит вами, как хочет. А попробуйте вы выйти из его воли, враз обернется врагом.
Он махнул рукой и заключил:
– Ну, да твой муж вовек из чужой воли не выйдет… Да сохранит вас Господь! Если станет совсем худо – пошлите за мной. Прибуду сразу же. Нелегко мне уезжать, Сибилла: душа не на месте! Супруг твой – из воска, не из стали… Ты-то, правда, кремень, но дальше своего носа не видишь.
Она обиделась. Раймунд уехал.
Вскоре состоялась коронация. Бароны до последнего противились помазанию Лузиньяна. Решено было, что патриарх увенчает короной только принцессу. Но едва венец коснулся волос Сибиллы, она схватила его и тут же водрузила на голову отбивающемуся супругу. Патриарх, подученный Агнессой, не препятствовал.
Великий магистр тамплиеров вскричал: «Священная корона Балдуина I – на челе нового помазанника! Свершилось! Fiat voluntas Tua! [22]»
И Лузиньян стал королем.
Со времени всех этих событий прошел уже целый год. Он промелькнул быстро в вихре бесконечных увеселений. После королевы Мелизанды иерусалимский двор не помнил стольких пиров и турниров!
Король все не появлялся. Из-за закрытых наружных дверей зала доносились возбужденные мужские голоса. Сибилла нетерпеливо поманила к себе Ренальда из Сидона. Тот подлетел, такой же веселый и беспечный, как раньше.
– Где государь?
– Там, за дверьми, – показал он. – Великий магистр храмовников повздорил с великим магистром госпитальеров из-за того, кому войти в зал совета первым. Государь отправился их мирить.
Сибилла сердито нахмурила брови.
– Его ли это дело? Хоть бы кого послал!
– Ах, государь – такой любезный человек… – возразил рыцарь с добродушно-насмешливой улыбкой.
Ренальд из Сидона смел допустить в отношении королевы некоторую вольность, зная, что Сибилла не может без него обойтись.
– Запаситесь терпением, государыня, – продолжал он, – ибо свара эта грозит затянуться. И Жерар де Ридефор, и Роже де Мулен остры на язык, и раз уж они пустили в ход это оружие, поединок закончится не скоро. Боюсь, даже вмешательство короля их не остановит. Ах, как блаженны были годы, когда предшественник нынешнего великого магистра госпитальеров лежал прикованный к одру болезни! И уж поистине рай настал бы на земле, если бы милосердный Господь наслал мор на всех великих магистров!
Сибилла зевнула.
– Расскажите мне что-нибудь забавное…
– Какую-нибудь свежую сплетню? Извольте! О патриаршихе.
– О ком? – не поняла Сибилла.
– О патриаршихе, наложнице нашего святейшего Ираклия.
– А, знаю… Как бишь ее? Паскалина?
– Кажется… По правде говоря, – забыл о сплетне Ренальд, – недостойно ведет себя патриарх, прелюбодействуя с этой особой. Стыдно подумать, что будут повторять по белу свету паломники, побывавшие в Святой земле! Худо без архиепископа Вильгельма… Пока он был жив, Ираклий еще держал себя в узде – по крайней мере, грешил не так явно.
– И что это он вдруг ни с того ни с сего умер!
– Вот именно… Ведь крепкий был старик, а как вернулся из Рима – так сразу!
– Ходят слухи, будто его отравили…
– Все в этом убеждены, но улик никаких не обнаружено.
– А правда, что архиепископ ездил в Рим с просьбой лишить патриарха сана?
– Правда. Мне об этом доподлинно известно от Плебана де Бутрона, который его сопровождал. Архиепископ пал в ноги Его Святейшеству папе, обличая Ираклия, и папа дал ему грамоту, в которой объявлял о низложении негодного иерарха.
– Где же эта грамота?
– Исчезла. Однако Плебан клянется, что она была.
– Вот как? Но в таком случае, кажется, яснее ясного, кто…