Ковалев Анатолий. Гильотина в подарок

   Потом уже сообразила, что пробежала целых две трамвайных остановки. А трамваи-то бегали как заведенные!
   Посидела на скамейке в каком-то незнакомом скверике. Выкурила сигарету. Из-за кустов вынырнул некто усатый с горящим взором. Уселся рядом и начал приставать.
   – Ай, какая девушка! Почему такая грустная? Чем помочь?
   – Помогите мне перевезти труп моего мужа, – попросила она искренне.
   Некто усатый тотчас испарился. А по небу плыли облака. Голубые облака по темно-фиолетовому небу.
   В полночь спустилась в метро. Она уже не боялась преследования. Она вообще ничего не боялась.
   Вспомнилось, как месяц назад один молодой журналист, явно к ней неравнодушный, предлагал пойти с ним в ночной клуб. Что, мол, ей терять, муж живет отдельно, врасплох не застанет!
   – Или он названивает каждую ночь? Проверяет? – захохотал этот тип.
   Она покраснела и ответила отказом. Она избегала подобных людей. Ее пугали ночные клубы. Она представляла себе вертеп с рулеткой, за которой рушатся человеческие судьбы, а в камине полыхают деньги. Короче, что-то из Достоевского.
   Теперь ей захотелось видеть этого человека. Говорить с ним! Издеваться над ним! Смеяться ему в лицо!
   Он хвастал, что проводит там чуть ли ни каждую ночь! Прекрасно! Сейчас она его застукает! Возьмет за жабры! Ведь приглашал! Значит, не отвертится! Вот только название клуба совсем вылетело из головы! Где-то в центре! Кажется, рядом с «Макдональдсом».
   Она больше не раздумывала. Сегодня должны исчезнуть все страхи!
   Удивительно, но как только у нее появилась цель – непременно попасть в ночной клуб, – исчезли туман и пустота, провалы в сознании.
   Она нашла клуб довольно быстро.
   Входной билет стоил десять долларов, а у нее осталось не больше сорока до получки.
   Внутри не оказалось ни рулетки, ни бильярда, ни даже карточного столика. Завсегдатаи, развалившись в креслах, потягивали коктейли и наслаждались музыкой. Рыжебородый джазмен на крохотной эстрадке насиловал саксофон, и тот хрипло, надрывно взывал о помощи.
   Она остановилась посреди зала, не зная, куда ей приткнуться. Ее разглядывали с интересом, как зеленую мартышку, по рассеянности забежавшую в стадо павианов.
   – Василина! – раздалось где-то впереди.
   К ней направлялся молодой человек, в котором она сразу признала своего знакомого журналиста-циника.
   – Вот так сюрприз! Могла бы позвонить, я бы провел бесплатно.
   У него были смешные светлые усики над толстой губой и неприятная бородавка на щеке. Выглядел ее знакомый невзрачно, серо, обыденно. Для ночного клуба мог бы одеться поприличней! Хотя этот ночной мир только ей в диковинку!
   – У меня разве есть твой телефон? – удивилась она.
   – Я тебе давал!
   – Это еще не значит, что он у меня есть!
   Она кокетничала. Появилось неодолимое желание соблазнить. Влюбиться он не влюбится. Циникам это неведомо. Но возбудить в нем похоть в ее силах. Пусть только возжелает, и она возьмет его в оборот! Она будет тверда и неприступна, как мраморное изваяние! Но за что же так мстить ему? Есть за что. За те слова о муже, за те грязные намеки!
   – Что мы стоим? – спохватился молодой человек.
   Она взяла на заметку, что он выбрал новый столик, а не вернулся за тот, где сидел раньше в веселой компании. Деликатность? Не хочет вводить в круг подвыпивших балагуров женщину, только что потерявшую мужа? Или – проявление особого интереса к ней?
   Официант чиркнул зажигалкой, и на их столике заиграла пламенем интимная лампадка.
   – Я тебе закажу обалденный коктейль! – загорелся ее приятель.
   – У меня совсем нет денег, – бесстрашно призналась она.
   – Обижаешь! Два коктейля! – приказал он ожидавшему официанту. – «Голубые Гавайи» и «Текиловый рассвет».
   – Только не текилу! – взмолилась она.
   – Это я для себя, – успокоил парень. Тебе – «Гавайи»! Обалденная смесь: ром, гренадин, кюрасао, ананасный сок и молоко! Ты пила что-нибудь подобное?
   – Я вообще-то плохо переношу смеси, – предупредила она.
   – Ничего не будет! – заверил он.
   Им подали два пол-литровых стакана, один с напитком нежно-голубого цвета, другой – ярко-оранжевый. Каждый был снабжен соломинкой и каким-то экзотическим цветком, прикрепленным к стенке стакана.
   – Пробуй! – скомандовал молодой человек. – Только понемножку, по капельке! Это надо почувствовать! Понять душой! Коктейль – это музыка. Полифония!
   Она сделала несколько глотков и чуть не закричала от восторга. Что-то прекрасное и таинственное, похожее на забытые детские ощущения, нахлынуло на нее. И она засмеялась весело и громко, как в детстве.
   – Ты правильно сделала, что пришла сюда. – Парень поедал ее взглядом, ну прямо закусывал ею свой текиловый напиток. – Тебе необходимо расслабиться. Оторваться, говоря по-современному! Я тебе еще вчера хотел предложить, да подумал – не ко времени. Обидишься.
   – Ты вчера был в редакции? Что-то не припомню…
   – Просто не обратила внимания. Ты шла по коридору, а я с ребятами курил.
   – Может быть.
   – Знаешь, Василина… – начал он не таким бодрым тоном, как прежде. – Я виноват перед тобой. Не знаю, что на меня тогда нашло. По-жлобски получилось. Ходили слухи, что вы разбежались с Леней. А ты мне всегда нравилась. Вот я… одним словом…
   – Одним словом, давай не будем о грустном! Коктейль – просто чудо! – вновь засмеялась она.
   – Ты не злишься? Ты простила меня?
   – Кто старое помянет…
   Циник на глазах превратился в совестливого, искреннего человека. И даже с бородавкой на его щеке смирилась.
   – Я тебе должен рассказать кое-что…
   Таким серьезным она его никогда еще не видела. И это в тот момент, когда ей хочется веселья!
   – Может, не здесь? Не сейчас?
   – Боюсь, что в другой раз не решусь. А сказать должен. Обязан. Это касается Лени.
   – Хорошо, – покорилась она.
   Он залпом прикончил «Текиловый рассвет».
   – Его убила не мафия, как подает наш главный и как повторяют за ним все подпевалы.
   – Ты хочешь сказать, что кого-то подозреваешь?
   – Не подозреваю, а знаю наверняка. Тебя не удивило, что Роб так скоро уволился от нас?
   – Удивило.
   – Это он.
   Она была поражена его уверенностью даже больше, чем самой страшной сутью сообщения.
   – У тебя есть доказательства?
   – Есть. Ты ведь знаешь, что Леня любил заниматься разного рода расследованиями. Разоблачение – это было у него в крови! Однажды совершенно случайно ему попал в руки интересный материал об одном из лагерей. Его интересовали бежавшие рецидивисты, до сих пор не пойманные.
   – Я помню. Это было совсем недавно. То ли в мае, то ли в июне.
   – Вот-вот. Он тщательно изучал папки с делами и, представь себе, в одном из беглых узнал нашего Роберта Игнатьевича.
   – Боже мой! – застонала она. – Неужели он ему открылся?
   – Сама знаешь, у Лени характер был не сахарный. В обмен на молчание тот не брал с него денег за квартиру.
   – Все-таки не брал? Но ведь это… шантаж?
   – И я Лене так и сказал. Незадолго до гибели мы с ним просидели здесь целую ночь. Изрядно выпили, и он разоткровенничался. «Дурак ты! – ответил он мне тогда. – Кто не рискует, тот не пьет коктейль „Голубые Гавайи"!»
   – Он тоже его пил?
   – Конечно. И самое неприятное… – Молодой человек запнулся, а потом решительно произнес: – Я должен это тоже сказать. Может, тебе станет легче? А может, наоборот…
   – Говори!
   – Роберт, кроме всего прочего, поставлял ему девиц. Это было одно из Лениных условий.
   Она закрыла глаза и просидела так довольно долго, потягивая при этом коктейль. Со стороны могло показаться, что в стакан подсыпали наркотик и женщина вот-вот выйдет в открытый –космос.
   – Хорошо, что ты не скрыл от меня, – наконец сказала она.
   – А я теперь пожалел.
   – Почему?
   – Удар по самолюбию не каждый способен вынести.
   – Я вынесу, – пообещала она. – А почему ты до сих пор молчал? Мог бы помочь следствию.
   – Так ведь главный всем заморочил голову с мафией! И только после того как Роб уволился, я понял, где собака зарыта.
   Рыжебородого саксофониста сменил джаз-банд. Они начали с веселой, бодрящей музычки.
   Ее первоначальное желание пококетничать, соблазнить и отплатить страшной местью теперь казалось смешным.
   – Поехали к тебе! – предложила она.
   – Ты с ума сошла! У меня дома жена и дочка!
   – Знакомый вариант! – усмехнулась Василина. – А здесь ты по заданию редакции?
   – Вроде того.
   – Тогда закажи мне еще коктейль!
   Свойства коктейлей таковы, что они дают о себе знать в самый последний момент, который может стать критическим.
   И поэтому женщина на рассвете вышла из такси и сделала таксисту ручкой, а потом долго не могла вписаться в проем парадной двери. Дверь перемещалась, как какая-то виртуальная зараза!
   Еще хуже дело обстояло с лифтом. Он закрывался всякий раз, как только она собиралась в него войти. Пока добрые люди не внесли ее в кабину.
   И в замочную скважину, хоть и била прицельно ключом, никак не попадала. После каждой попытки громко смеялась и выставляла себе баллы. Так что в конце концов перебудила соседей, и те, объединив усилия, выиграли схватку с английским замком.
   Завалилась в туфлях на постель, но проспала недолго – начал досаждать телефон.
   – А-а! Всполошились, гады! – кричала Василина. – Я вам сейчас устрою!
   Но устроить ничего не могла, потому что телефон стоял на кухне. Она скатилась на пол и поползла к нему на четвереньках. Первым делом икнула в трубку, а потом спросила:
   – Ну что, в натуре? Чего еще надо?
   – Василина? Наконец-то вы дома!
   – Ты – кто?
   – Я – Женя! Помните, вчера снимал у вас отпечатки!
   – Ах, Же-еня!.
   – Где вы были? Мы так переживали за вас!
   – Же-еня! Же-еня! – пела она.
   – Вы немного не в себе? Может, приехать – помочь?
   – Иди на-а х…, Же-еня! Я хочу спать!..
   Очнулась в комнате на ковре. До кровати, видимо, не доползла. За окном уже вечерело. Вскочила. Приняла душ. На ходу выгладила старую косынку – для церкви.
   «Какая дура! Какая дура!» – бормотала она себе под нос.
   Заутреню она безмятежно проспала. Клятву нарушила. И снова вернулся страх.
   «Прости меня, дуру! Прости!» – умоляла она, второпях натягивая штопаные колготки и надевая стоптанные туфли.
   А на вечернюю молитву она опоздала, потому что явился Еремин.

* * *

   Катрин любила комнатные цветы. Могла часами просиживать за чтением книг по растениеводству. Несмотря на недуг, не позволяла никому ухаживать за своими питомцами. Сама поливала, высаживала, рассаживала.
   Цветы в горшках и декоративные деревца в кадках были неотъемлемой частью интерьера ее загородного дома. Но имелась еще особая оранжерейная комната, в которую допускались избранные.
   В этой комнате и застала ее Патрисия за опрыскиванием китайских хризантем.
   – Явилась, пропащая душа! Как дела?
   Девушка стояла посреди комнаты, широко расставив ноги, нервно постукивая ногтем о медную пряжку ремня.
   Не получив ответа на свой праздный вопрос, мать взглянула на нее и встретилась с холодным, хмурым взглядом.
   – Что случилось?
   – Зачем ты наняла этого фараона?
   – Ах вот оно что! А почему бы нет? Он утверждает, что коллекция дедушки находится в Москве. В доказательство привез ручки от нашего комода.
   – Сдалась тебе эта коллекция! Там была всего одна по-настоящему ценная вещь. Все остальное – ширпотреб!
   – Зачем же ширпотреб понадобилось везти через столько границ? – возразила Катрин.
   – Потому и провезли спокойно! – усмехнулась дочь.
   – И пусть ширпотреб! Мне дорога память об отце!
   – Когда ты посылала к дедушке этого бандита, у тебя нигде не кольнуло, чем это может кончиться?
   – Не смей так говорить о Вадиме! – взорвалась мать, а потом тихо добавила: – Следователь считает, что Вадим жив.
   – Еще бы! Таким людям ничего не делается! Я никогда не верила в эту историю с автомобильной катастрофой! Он обокрал твоего отца! Он сделал тебя калекой! А ты, как набитая дура, до сих пор веришь в любовь!
   – Не смей!
   – Да, мамочка, да! Я всегда видела его насквозь!
   – Не смеши меня! Ты была ребенком!
   – Я давно уже повзрослела, а ты и не заметила!
   – Я не желаю с тобой говорить о Вадиме! – Катрин подчеркнуто отвернулась и от хризантем переехала к цикламенам. – Здравствуйте, мои миленькие! Как поживаете, мои птенчики? – радостно обращалась она к цветам. – Правда, они похожи на крошечных фламинго? Особенно не раскрывшиеся бутоны!
   Она явно хотела уйти от неприятного разговора, но дочь была настроена решительно.
   – Значит, фараон интересовался твоим любовником?
   – Патя, прекрати!
   – А про папашу ты ему ничего не ляпнула?
   – Ты меня убиваешь! Мне нет дела до твоего отца! И говорить о нем я ни с кем не намерена! Даже с тобой! А ты ведешь себя по крайней мере бестактно! Я понимаю, что ты давно самостоятельная девочка, но существуют рамки приличия!
   – Неужели? Раньше ты как-то об этом не думала!
   – Что ты имеешь в виду?
   – Я имею в виду твоих многочисленных любовников, которых ты приводила к нам в дом.
   – Патя!
   – Что, мамочка? – наигранно кротко произнесла она издевательски, сложив в мольбе ладошки. – Ты считала, что у меня нет мозгов? Я спала в соседней комнате и слышала все, что творится за стеной! Или ты думала, я до такой степени наивна, что ничего, решительно ничего не понимаю?
   – Ты никогда не интересовалась… не спрашивала… – Катрин окончательно растерялась.
   – Чем я должна была интересоваться?
   – Я всегда исповедовала свободную любовь! – пошла в атаку мать. – И не скрывала от твоего отца. И он нормально относился к этому. И у него были женщины. Много женщин…
   – Пока он не полюбил одну из них… А тебя он презирал! Ведь ты готова была наброситься на любого! Разве можно любить такую?
   – Как ты смеешь так говорить с матерью?
   – Надо отдать тебе должное. Ты не ханжа. При всей своей распущенности не особо заботилась и о моем целомудрии. Никогда не упрекала в том, что мне нравятся мужчины постарше. Другая бы с ума сошла, если бы узнала, что ее дочь спит с сорокапятилетним! Да, мне нравятся мужчины в возрасте моего отца! Ты даже испугалась, услыхав о том, что я собираюсь замуж! Как отнесется мой муж к свободной любви? Не будет ли устраивать сцен, избивать меня? Ты даже прочитала ему лекцию на эту тему.
   – Мне показалось, что твой избранник слишком молод, – усмехнулась Катрин, – по сравнению с теми, что были раньше. К тому же ты слишком торопилась. Вот чего я испугалась! И еще. Антон Борисович не из тех, кто прощает измену. Уж поверь моему опыту! – Она взяла себя в руки и говорила надменным, покровительственным тоном.
   – Верю. Тебе есть чем поделиться. Но не лезь в мои дела! «Моя жизнь – это моя жизнь», как поется в одной французской песне!
   – Ради Бога! – всплеснула руками Катрин. – Можно подумать, я мешаю тебе жить! Я ведь даже не интересуюсь, где ты провела две последние ночи! Все тебя потеряли. И твой Антон, и этот следователь… Но мне, как видишь, нет никакого дела!
   – Фараон тоже меня потерял?
   – Хоть бы от меня не скрывала, а то всем приходится врать!
   – Тебе не придется больше врать! Я уезжаю!
   Патрисия произнесла эти слова так решительно, что мать сразу почувствовала – разлука будет долгой.
   – Что ты опять придумала? – жалобно спросила она.
   – Кругосветное путешествие, всего на каких-то полгода. Так что соскучиться не успеешь! Ты оставляла меня и на более длительный срок. На попечение служанки. Зачем нужна мама, когда есть служанки? Так ведь?
   – С кем ты едешь?
   – Не волнуйся, мамочка! У меня будет надежный спутник.
   – Антон?
   – Ну что ты! Неужели всерьез приняла мое замужество? – Девушка выдержала паузу, а затем объявила: – Я еду с моим дорогим папочкой! Гудбай!
   Она послала матери воздушный поцелуй, резко повернулась и вышла из оранжерейной комнаты.
   Катрин не удержалась от слез. В порыве ярости она принялась выдирать из горшков цикламены, похожие на маленьких фламинго, и разбрасывать по полу землю.
   – Так тебе и надо, калека! Так тебе и надо! – кричала она. – Зачем нужна дочь, если есть служанка?!

* * *

   «Почему я так люблю сидеть в этом кафе? Кое-кто меня не понимает. И никогда не сможет понять. Здесь особая атмосфера, которую не уловишь с первого раза. Впрочем, это зависит от того, как у тебя работает внутренний радар. Я не пьяница и не обжора. Мне здесь уютно. Я здесь отдыхаю. Часто встречаю знакомых. В основном это братья по перу. Назначаю деловые встречи. И те, кого я не знаю, мне почему-то именно здесь симпатичны. А еще – очаровательные барменши. Мать и дочь. Мне нравятся их отношения. Их лица. Их улыбки. Я скучаю, когда подолгу не прихожу сюда. Это бывает во время работы. Во время изнурительного бега по пересеченной местности на дистанцию в целый роман. А роман – это целая жизнь. Иногда, положив распухшую голову на пластмассовый корпус электронной машинки где-нибудь в пятом часу утра, я шепчу в забытьи: „Копакабана…“ Нет, я не Остап Бендер и моя „Копакабана“ не в Рио-де-Жанейро!..»
   Антон сидел в кафе на Большой Бронной за рюмкой коньяка и грустил о своем.
   «В советское время была на телевидении развлекательная программа „Кабачок „13 стульев“. Очень похоже. Я в детстве удивлялся: „И что они все ходят в этот кабачок? Делать им, что ли, больше нечего?..“ Почему-то здесь постоянно вспоминаю Иду. Как это понять? Мы никогда не были с ней в кафе. Мы были нищими. У нас было одноразовое питание. Правда, мечтали: вот заработаем много денег и завалимся в роскошный ресторан! Нет, она сюда не придет. Она, наверно, выбирает малолюдные и очень дорогие места. Хотя я видел однажды в „Копакабане“ знаменитого артиста. Он спокойно сидел в уголке и потягивал пиво. И никто не обращал на него внимания. В жизни артисты часто не такие, как на сцене. Зато он внимательно рассматривал каждого. Соскучился по простым людям? Или искал типаж для новой роли? Нет, Ида не придет сюда! Она сейчас, пожалуй, популярней того артиста! У нее слишком необыкновенное лицо, чтобы не узнать ее сразу! Она прячется от людей! В супердорогом ресторане! Боже, что она там делает? Ведь это скучно в конце концов! Что? Что? Думает обо мне…“
   – Антоша, алло! – окликнул из-за соседнего столика подвыпивший поэт. – Сейчас выдам на-гора!
   И принялся громко читать стихи собственноручного изготовления, отбивая такт пустой пивной кружкой.
   – По-моему, г…, – оценил выступление поэта детский писатель, веселый детина с пронзительным взглядом Мефистофеля и румянцем на щеках.
   – Действительно, попахивает! – поддержал автор исторических романов, седобородый мудрец.
   Поэт с тоски опустил голову в кружку, но кружка оказалась мала для такой головы.
   – Привет, братцы! – подошла к их столикам известная журналистка. Правда, известная под псевдонимом, потому что статьи по большей части пишет взрывоопасные. – Опять поэта обижаете?
   – Да кто его обижает? – возмутился детина.
   – Мы его накормили, обогрели, напоили, – перечислил мудрец. – Можем теперь за свой счет правду сказать.
   – Кто не поэт – тому поэта не понять! – закричал несчастный, оторвав голову от кружки.
   – Это, дружок, не ты написал! Не надо ля-ля! – снова урезонил детский писатель.
   Поэт издал предсмертный вой собаки над собственным телом.
   – У тебя свободно, коллега? – обратилась известная журналистка к Антону. Она считала, что они делают одно общее черное дело.
   Он кивнул в знак согласия, и журналистка поставила на стол стакан с виски и чашку кофе. Это была некрасивая пышная дама высокого роста, в потертых джинсах и засаленной ветровке – будто только что вернулась из турпохода. Она любила смотреть на собеседника в упор через толстые линзы очков, а говорить тихо, немного пришепетывая.
   – Как пишется, коллега?
   – Никак.
   – Почему?
   – Отдыхаю.
   – Никуда не поехал?
   – Мне и здесь хорошо. Как-никак – «Копакабана»!
   – Ай! – махнула она рукой. – Я бы на твоем месте рванула куда-нибудь! Жизнь наша скотская, беспросветная! Надо делать себе праздники. Я вот, например, похоронами занимаюсь.
   – Кто умер?
   – Да ты вряд ли ее знал! Санина Маша, психолог.
   У Полежаева вытянулось лицо.
   – Неужели знал? – почему-то обрадовалась журналистка. – Погибла во цвете лет!
   – Мой друг расследует это убийство, – признался он.
   – Ни черта они не найдут! Я пишу про это статью.
   – Некролог?
   – Маша была не настолько известна. Я хочу разобраться: кому помешала эта женщина? Она всегда вела себя осторожно. Не вмешивалась ни в какие конфликты и сама старалась ни с кем не конфликтовать. В политику не лезла. С криминальными структурами не связывалась.
   – Ты ее хорошо знала?
   – Лет десять были знакомы. Она себя когда-то пробовала в журналистике. Начинали в одной газете. Ей в жизни не очень везло. Рано потеряла родителей. Муж бросил… с грудным ребенком.
   – У нее есть ребенок?
   – Была. Девочка. Умерла. Не представляю, как она все это выдержала. Уехала в Питер. Выучилась там на психолога. Вернулась в Москву. А тут наследство – пятикомнатная квартира! Хоть чем-то судьба наградила. Только жить ей в этих пяти комнатах было не с кем. И квартирантов пускать не хотела. Не выносила чужих людей в доме. Намыкалась по общагам. В общем, зарабатывала чем придется: статейками, консультациями, репетиторством. Работала рук не покладая, да не больно разжилась! Я ее в последний раз видела недели три назад. Выглядела превосходно. Молодуха, одним словом. А вот глаза почему-то на мокром месте. Я спросила: «Случилось что?» – «Нервы ни к черту!» Сидели, кстати, в этом кафе. Я не стала лезть в душу. Думала, сама потом расскажет.
   – Девочку свою не вспоминала?
   – Откуда ты знаешь?
   – Так. Подумалось.
   «Недели три назад Маша, Мария Степановна, несла свой крест! Писала отрывок романа „Пушечное мясо“. Там говорилось о смерти грудного малыша. Говорилось цинично, с привкусом черного юмора. Ей предстояло это разработать, расширить, добавить свежих красок!»
   – Вспоминала, как боялась рожать. Отношения с мужем разладились. Аборт делать было уже поздно. Мечтала о выкидыше.
   – Вы до такой степени откровенничали?
   – Господи, что бабы только не наговорят друг дружке, когда приспичит! Всю душу выложат!
   – Скажи, а слухи о сексуальной ориентации Марии Степановны – вымысел?
   – Следствие, значит, уже располагает материалом? – ухмыльнулась журналистка.
   Она не торопилась с ответом. Видно, обозначившаяся тема разговора ее тоже каким-то образом задевала.
   Женщина сняла очки и принялась их тщательно протирать носовым платком. Антон терпеливо ждал.
   – Да, это правда.
   Он заметил, как что-то погасло в ее светло-желтых глазах. Без очков она выглядела куда привлекательнее, хотя и беззащитнее.
   – Этот бзик у нее появился после возвращения из Питера. Она возненавидела весь мужской род. То ли психфак на нее так повлиял, то ли смерть дочки. Не знаю. Маша полюбила молоденьких девушек и, боюсь, многих совратила за свой недолгий век. Однажды я стала свидетелем довольно безобразной сцены. Я пришла к ней, что называется, без приглашения. Раньше мы часто так навещали друг дружку. Я ввалилась к ней и сразу учуяла, что некстати. Маша была как-то необычайно растеряна и взволнована до крайности. «Ты? – удивилась она. – Не вовремя, Катенька, не вовремя! Приходи завтра!» Она пыталась вытолкать меня за дверь. Я была поражена и, вместо того чтобы развернуться и сделать тете ручкой, застыла на месте как вкопанная. А уж если я застыну, так застыну! Бульдозером не сдвинешь! И вдруг из комнаты выходит девица лет пятнадцати-шестнадцати, смазливенькая такая, с русыми кудряшками на голове. Сразу видно, школьница еще. Виновато потупилась и тихо так говорит: «Я пойду, Мария Степановна». «Никуда ты не пойдешь! – приказывает строгая репетиторша. – Ты не ответила на мой вопрос по Юнгу!» «Я в другой раз отвечу! – взмолилась ученица, и лицо ее покрылось пятнами. – Мне сегодня некогда! В другой раз! Честное слово!» Она тоже изрядно волновалась. С репетиторшами обычно так себя не ведут. «Никуда не пойдешь!» – заорала Маша и наотмашь врезала девице по смазливому личику. Потом еще раз. И еще. Так, что та опустилась перед ней на колени и заныла: «Отпустите, Мария Степановна! Мама будет волноваться!» Дальнейшего не знаю. Убежала. Представляешь, какой спектакль? Юнгу, наверно, понравилось бы!
   По тому, как волновалась журналистка, вспоминая эту давнюю историю, Полежаев понял, что она до сих пор ревнует Машу, уже покойницу, к той несчастной девочке.
   – Да что там говорить, – продолжала женщина, – грехи за ней водились. И сдается мне, что как раз за них она и поплатилась!
   – Душил ее мужчина, – напомнил Антон.
   – Вот это меня и смущает, – призналась собеседница. – Как он попал к Маше, которая за километр обходила мужчин? Она даже отказывала в репетиторстве мальчикам, хотя вечно нуждалась в деньгах! Кроме того, насколько мне известно, ее нашли в спальне, в халате. А эта экипировка о многом говорит! И задушили ее пояском от халата, который надо было сначала выдернуть из петель. Значит, она раздевалась. Перед мужчиной? Никогда!
   – Твоя версия?
   – У Маши в тот день была любовница. Причем девица хорошо ориентировалась в ее квартире. Перед тем как лечь с Машей в постель, она пошла не в ванную, не в туалет, а на кухню. Дверь в кухню находилась рядом с входной дверью. Девица легко справилась с тремя сложными замками, с которыми наверняка уже имела дело. Маша ничего не услышала и не заподозрила. Убийца вошел в открытую дверь. Он спокойно воспользовался Машиным пояском, валявшимся на полу или висевшим на стуле (это без разницы!). И так же спокойно набросил ей сзади на шею. Почему, спросишь ты, она никак не отреагировала? Потому что лежала в это время на девице, а та и не подумала подать сигнала тревоги. К тому же Маша любила музыку. У нее был извращенный вкус. Ее будоражили немецкие марши времен второй мировой войны…