– Дура ты! – воскликнул он в сердцах и встал, чтобы уйти, но она обхватила его ноги и закричала:
   – Не пущу! Никуда не пущу! Пришлось вновь опуститься на табурет. Она рыдала, уткнувшись лицом в его колени, и шептала:
   – Прости!
   Федор гладил ее короткие черные волосы, корни которых уже отчетливо серебрились, и приговаривал:
   – Это ты меня прости!
   А потом они пили кофе и весело болтали.
   – Может, мне на самом деле податься в проститутки? Как ты считаешь? Ты ведь поверил мне тогда, что я девочка по вызову?
   – Тебе бы в актрисы в самый раз!
   – Я занималась в драмкружке с первого класса. Мне очень нравилось.
   – А Эльза Петровна об этом знала?
   – Не думаю. Она вообще обо мне ничего не знала, потому что не поддерживала отношений с нашим номенклатурным семейством. У нее наверняка был какой-то конфликт с мамой, но я не стала выяснять. Нам с Бимкой пора было отправляться в дорогу. И сейчас тоже пора.
   Собака давно проснулась и тоскливо смотрела на хозяйку из коридора.
   – А если бы ты в Москве занималась театром, вернулась бы сюда?
   – Меня бы ничто не остановило, Федя. Так что не горюй по моим актерским талантам и по каким-либо другим. Их расстреляли на даче в девяносто первом году.
   – Я вряд ли смогу тебя переубедить, но пойми наконец: мы не вправе сами вершить суд. У каждого свой жребий…
   – Про жребий я уже где-то слышала…
   – Оставь их в покое, Настя! Такие люди, как Пит и Поликарп, не умирают в своих постелях. Суд свершится без твоего участия!
   – Не надо мне читать проповеди! Хоть я и родилась в атеистической семье, но прекрасно знаю про щеку, которую надо подставить, если тебе уже один раз вмазали! Это, Федя, не для меня. И монахи в белых капюшонах здесь не живут.
   Пусть такие, как Шаталин, пекутся о загробной жизни. Я-то знаю, что ничего нет!
   Ничего, Федя! Пустота. Пойдем, Бима.
   Собака уже держала в зубах поводок.
   – Может, я погуляю с собакой? – вызвался Федор. Она в ответ только помотала головой, и дверь за ними захлопнулась.
   Федор остался сидеть за столом. Слышал, как за дверью приехал лифт, как Алиса с чувством хлопнула железной дверью и кабинка поползла вниз.
   Он вернулся в детскую. После исповедальной ночи она показалась Федору слишком светлой. Коллекция автомобилей за стеклом серванта неожиданно растрогала до слез. Теперь он понимал, кому она принадлежала.
   По традиции он выглянул в окно. Во двор въезжали две машины: белая «Волга» и зеленый «мерседес»…
   Человек стоял этажом выше. Девушка не видела его, и Бимка не придала значения – слишком далеко он находился. Как только дверь лифта за ними закрылась, человек резко вскинул руку с растопыренными пальцами в открытое окно. Это был знак. Его увидел другой человек, сидевший на скамейке у подъезда соседнего дома. Он, в свою очередь, подал знак машинам, ожидавшим у торца здания, после чего быстрым шагом направился к подъезду, из которого уже выходила девушка с собакой…
   Алиса не чувствовала под собой ног. Сердце дрожало. Не знала, чему приписать это странное состояние. Бессонной ночи, случившейся только что истерике или резкой смене погоды? Небо совершенно очистилось от облаков.
   Надвигался знойный день с беспощадным августовским солнцем. Девушка, как и в прошлый раз, не собиралась покидать крыльцо. Бимка скрылась в зарослях акации.
   – Чудное утро, не правда ли?
   Перед ней вырос некто долговязый, в потрепанной штормовке и с бинтом на голове. На всякий случай она расстегнула сумочку и нырнула туда рукой.
   Позади долговязого остановились две машины. Одновременно за ее спиной открылась дверь. Алиса успела подумать, что это кто-то из соседей.
   Дверца зеленого «мерседеса» распахнулась. Искривленный рот вблизи показался ей еще омерзительней, чем на кассете.
   – Вот и нашлась беглянка, – обронил он фразу, понятную только им двоим.
   Она почувствовала что-то похожее на счастье оттого, что эта встреча наконец состоялась. Резко выдернула руку с револьвером, но выстрелить не смогла. Дикая боль в плече оглушила ее. «Это не сосед», – поняла она и застонала от обиды. Руки своей она больше не чувствовала – только боль. И револьвера у нее больше не было – только отчаяние. Сзади ее держали железной хваткой. Она дернулась изо всей силы и лягнула верзилу каблуком под коленную чашечку. Тот вскрикнул и покрыл ее матом.
   – Что ты брыкаешься, кобы… – ласкового слова Пит недоговорил, потому что плевок достиг цели, залепив ему оба глаза.
   – В машину ее! Быстро! – распорядился Беспалый, пока босс утирался и приходил в себя.
   Ей заткнули тряпкой рот и надели наручники. Бим-ка лаяла изо всех сил, выходило хрипло, негромко. На нее не обращали внимания. Девушку наконец затолкали в белую машину. Кто-то из парней нашел мудрое решение – ударил кулаком под грудь, и преступница лишилась чувств…
   Федор хотел броситься ей на помощь, но увидел, как из «мерседеса» выходит Балуев и показывает ему рукой, чтобы он оставался на месте. Развязку Федор наблюдал, испытывая мучительные, противоречивые чувства.
   Обе машины тронулись в путь. Бимка бежала за «Волгой», задыхаясь и захлебываясь в хрипах, отдаленно напоминающих лай.
   Балуев проводил взглядом обе машины, еще раз махнул Федору и вошел в подъезд.
   Было на самом деле удивительное, чудное утро.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

   – Свободен и легок полет!
   Сам летчик и сам самолет,
   Я – птичка в облаке розовой ваты!
   Но все же ночною порой
   Мне снятся конвой и солдаты…
   – Оставь, не жалей ни о чем,
   Летай, пока горячо,
   Пока за полеты не просят платы!
Рок-группа «Агата Кристи»

 
   Самолет из Будапешта приземлился в десятом часу утра. Прибывшие мадьяры громко делились впечатлениями от полета на своем певучем языке. Русские держались обособленно, в крайнем случае, спустившись по трапу, сбивались в пары, еще реже – в тройки, и все как один угрюмо молчали. А чего веселиться? На родину прилетели.
   Из всей массы, выдавленной разноцветным чудовищем на летное поле, выделялся высокий загорелый мужчина средних лет, одетый в бирюзовую майку навыпуск и белые шорты, с ярко-красной спортивной сумкой на плече. Его темно-русые с проседью волосы были безукоризненно причесаны. Лицо гладко выбрито. Толстые губы сурово сжаты. Большие миндалевидные глаза, будто подведенные тушью, высокомерно прищурены то ли под воздействием испепеляющих лучей, то ли под бременем собственных дум.
   Мужчину нельзя было отнести ни к той, ни к другой группе сошедших на землю, как нельзя было определить, прилетел он на родину или на чужбину, и вообще распознать в нем представителя какого-либо клана, какой-либо национальности. О таких говорят: индивидуум, гражданин Вселенной, отщепенец, инопланетянин и Бог знает что еще.
   Владимир Евгеньевич Мишкольц редко пользовался услугами Аэрофлота, как, впрочем, и любыми другими услугами общественного транспорта. Предпочитал передвигаться на собственном автомобиле – черном «ягуаре» последней модификации. «Любимый вид транспорта нефтяных шейхов!» – с улыбкой говаривал он. Владимир Евгеньевич не был нефтяным шейхом, но кормили его тоже недра земли.
   В аэропорту Мишкольца никто не встречал, так как оба его сына и обе жены (официальная и неформальная) находились в разных городах Венгрии, на родине его предков по отцовской линии, трансильванских евреев, корчмарей и ростовщиков. Мамина же линия восходила к старинному русскому дворянскому роду Тенишевых и, вероятно, откликнулась в нем многолетним увлечением – уникальной коллекцией русских картин.
   На привокзальной площади он сел в такси, назвал адрес офиса и погрузился в раздумья. То, что сообщил ему по телефону Балуев, подтверждало его опасения. В обстановке всеобщей неразберихи рано или поздно что-то должно разразиться. Не зря он выжидал, почти три месяца пребывая за границей, начала чьих-нибудь поползновений. Выжидал, но не предполагал, что это будет Пит, тупая и вечно криворотая тень Стародубцева! Мишкольц в первую очередь ставил на Шалуна, которого год назад послал к чертовой матери. Но Шалун подозрительно молчал и бездействовал.
   Таксист крутил баранку и гнусаво напевал блатной мотив. По обеим сторонам дороги тянулись хвойные леса.
   – Из Будапешта прилетели? – оторвал он Миш-кольца от раздумий.
   Тот что-то промычал в ответ. «Только этого еще не хватало», – вздохнул он о своем «ягуаре», оставленном в одном из подземных гаражей старой Буды.
   – Как там погода? – не унимался шофер.
   – Тепло.
   – Оттуда загар везете? Здорово! Здесь бы вряд ли так загорели.
   Нет ничего хуже пустой, бессмысленной болтовни. Мишкольц любил взвешивать каждое слово. Еще на зоне научился ценить слова. Туда угодил, будучи студентом истфака. Там был настоящий университет.
   – Возьмем попутчиков?
   Прежде чем спросить, таксист уже остановил машину. Пассажир промолчал.
   На обочине голосовали двое парней потрепанного вида, с одутловатыми серыми лицами, будто перенесли не известную медицине болезнь.
   – Нам в центр! – неопределенно бросил один из них, и Мишкольцу не понравилось, что таксист сразу согласился.
   – Подвинься, земляк, – попросил второй, открыв заднюю дверцу.
   Подвинувшись, Владимир Евгеньевич обнаружил, что у другой задней дверцы отсутствует ручка. «Похоже, я в ловушке! – не без иронии подумал тот, кого в городе называли „изумрудным королем“. – Аэропорт до последнего времени держал Шалун. За три месяца вряд ли что изменилось. Во всяком случае, Балуев бы меня известил. Значит, Шалун. Интересно шутит судьба!»
   Интуиция редко подводила его. Не проехав и двух километров, ущербные люди с нездоровыми лицами достали из-за пазухи наганы и навели на таксиста и пассажира. Шофер как-то неестественно взвизгнул и притормозил.
   Выручки они взяли немного, шофер недавно заступил на смену, но и эти жалкие гроши он слезно умолял оставить, потому что нечем кормить детишек.
   «Придумал бы что-нибудь поновей», – поморщился Мишкольц.
   – А ты че грустишь, фраер недое…? – почти вежливо обратился к нему второй. – Гони кошелек!
   – У меня нет кошелька.
   Он не врал. За границей пользовался кредитной карточкой, дома держал при себе несколько купюр на карманные расходы. Но как это объяснить ущербным людям?
   – Обыщи его! – посоветовал первый. Дохнув в лицо какой-то мерзостью, чуть ли не соляной кислотой, парень вывернул наизнанку карманы его шортов.
   Шалун за все заплатит!
   – Ни хрена!
   – Возьми сумку, и канаем отсюда!
   Они бросились в лес, и красная сумка Мишкольца еще долго мелькала среди сосен и берез. Таксист посылал им вслед матерные напутствия, украдкой поглядывая на пассажира.
   – Ехать будем или сквернословить? – резонно заметил тот.
   – Я вижу, вам все нипочем! А платить кто будет? Они у меня всю выручку забрали!
   – Не так уж много там было, – возразил в качестве утешения Владимир Евгеньевич. – Я вам заплачу сверх счетчика, как обещал. Езжайте!
   «Волга» с традиционной шахматной клеткой остановилась возле ювелирного магазина «Кристина». Офис располагался на втором этаже.
   – Одну минуту! – бросил Мишкольц. Пригорюнившийся таксист уткнулся подбородком в руль.
   Молоденькая секретарша Ниночка вытаращила глаза и замахала руками, словно средь бела дня в секретарскую явилось привидение.
   – Вла-ди-мир Ев-гень-е-вич? – произнесла она по слогам, а потом как-то странно подпрыгнула и закричала:
   – Владимир Евгеньевич вернулся! Ура-а-а!
   – Зря, между прочим, радуетесь, – остановил он ее восторженный порыв, – я доставлю вам массу хлопот.
   – Я слушаю, – приняла она тут же строгий, канцелярский вид, взяв со стола блокнот и ручку.
   – Для начала спуститесь вниз, расплатитесь с таксистом и запишите номер машины.
   – Это разве хлопоты? – улыбнулась Ниночка, доставая из сейфа деньги.
   Из кабинета высунулось заспанное лицо Балуева.
   – Привет! Ты что-то совсем налегке!
   – А ты, я вижу, полюбил спать на моем диване!
   – На нем снятся задушевные сны. Надеюсь, то, что ты мне говорил по телефону про Пита и Поликарпа, тебе не приснилось?
   – Лучше бы приснилось, – махнул рукой Геннадий.
   Они прошли в кабинет, и Мишкольц окончательно приземлился, сев за свой рабочий стол.
   – В таком залихватском виде ты еще, по-моему, здесь не сидел!
   – усмехнулся Балуев, намекая на майку и шорты, но тому явно было не до смеха. – Дома все в порядке? – заботливо поинтересовался помощник.
   – Еще спроси о погоде в Будапеште! Меня сегодня уже достали в такси!
   – Вот, Владимир Евгеньевич, как просили, – впорхнула в кабинет Ниночка и положила перед начальником листок с цифрами. – Кофе сварить?
   – Потом, Нинуля, – немного оттаял Мишкольц. – Сначала – работа.
   Попробуй соединить меня с Шалуном. – Он посмотрел на часы и поморщился. – В такое время он обычно спит. Вот только снятся ли ему задушевные сны? – подмигнул Геннадию. – А почему бы нет? Шалун тоже человек. Пора ему просыпаться! Буди!
   – Что это значит? – спросил Балуев, когда секретарша вышла. – Тебе мало двух мясников? Или ты хочешь устроить Куликовскую битву?
   – Лучше бы сказал – битву интеллектов! – рассмеялся шеф. – Что делать.
   Гена, когда вмешивается судьба…
   Шалун вышел на связь незамедлительно. Секретарша Ниночка строгим голосом сообщила:
   – С вами будет говорить Мишкольц. Сон как рукой сняло.
   – Виталик? Извини, что разбудил.
   – Ну, что ты, Володя! Какие пустяки! – Его голос заметно дрожал. – Я всегда рад тебя слышать!
   «Врешь, падла, врешь! – проносилось в голове у Мишкольца. – Год назад, когда я тебе и Соколову дал понять, что вы оба – подонки и друг друга стоите, ты не рад был меня слышать!»
   – Есть дело к тебе.
   – Нам бы давно пора, Володя, поговорить о делах.
   – Вот-вот. Только боюсь, что после твоего гостеприимства нам никогда не удастся этого сделать.
   В трубке наступило молчание. Такая головоломка не под силу бедняжке, посочувствовал ему Мишкольц и поймал недоуменный, испуганный взгляд Балуева.
   – О чем ты? – попытался рассеять туман Шалун.
   – О том, как принимают гостей в моем родном городе.
   – Ты прилетел на самолете? – начало проясняться в голове у босса.
   – Так вышло, Виталик. Я не хотел портить твоим ребятам настроение, но так получилось.
   – Ты что, взял такси? Тебя никто не встретил?
   – Я решил преподнести сюрприз, а сюрприз преподнесли мне.
   – Карты?
   – За кого ты меня принимаешь?
   – Неужели ограбили? – Голос Шалуна еще больше задрожал. Он прекрасно отдавал себе отчет, во что это может вылиться, если все не обратить в шутку. – Не может быть!
   – А почему для меня должны делать исключение? Ты разве позаботился обо мне? Строго-настрого наказал своим хулиганам не трогать Мишкольца? И заглядывать перво-наперво в паспорт гражданина, а потом в его кошелек?
   – Вот сукины дети! Вот мудачье!
   – Кстати, в сумке, которую у меня вежливо экспроприировали, перед этим заботливо вывернув карманы, находились паспорт, загранпаспорт и ключи от квартиры.
   – Ты можешь мне их описать?
   – Могу дать номер такси. – И он продиктовал цифры, которые нацарапала секретарша.
   – 0'кэй! – крикнул в трубку Шалун. – Я перезвоню. Не грусти пока.
   Владимир Евгеньевич и не собирался грустить, а его помощник – тем более. Балуев долго не мог успокоиться, когда шеф закончил разговор.
   – Ну, ты даешь, начальник! Шалун теперь на цыпочках прибежит с твоей сумкой в зубах! Ты это не специально инсценировал?
   – Больше мне делать нечего! Я торопился. Думал, Криворотый тебе уже под ногти гвозди вбивает! А тут ребята Шалуна подсуетились! Они ведь плодятся у него, как мухи-дрозофилы!
   – Кто бы мог подумать? Самого Мишкольца ограбили в такси!
   На самом деле все было не так уж смешно. Они просто радовались встрече после долгой разлуки, как обычно радуются старые друзья. А потом Геннадий начал длинный рассказ о событиях последних дней – с того самого момента, когда Федор на своем «опеле» вырулил на Рабкоровскую, и до сегодняшнего утра, когда две машины, сопровождаемые лаем Бимки, покинули двор номенклатурного дома на проспекте Мира и он вошел в подъезд.
   Федора было трудно узнать: взъерошенные волосы, безумно горящие глаза.
   – Тебя что, подвешивали за ноги? – пошутил Геннадий. – В квартире кто-нибудь есть? Вместо ответа парень спросил:
   – Что будет с Настей?
   – Это дело Криворотого. Не стоит терять время. Где изумруды?
   Он отодвинул совершенно потерянного Федора, прошел на кухню. Быстро освоившись, налил из кувшина воды в стакан, выпил все залпом.
   – В горле пересохло, – и, присев на табурет, где несколько минут назад сидела хозяйка квартиры, вздохнул. – Тяжелая выдалась ночка.
   Федор в два прыжка оказался рядом с Балуевым, поднял его за лацканы пиджака и начал трясти.
   – Что вы наделали, Геннадий Сергеевич?! Как вы очутились в одной машине с этим ублюдком?! Они убьют ее! Убьют! Разве вы не понимаете этого?
   От неожиданности исполняющий обязанности потерял над собой контроль – а может, сказалось нервное напряжение ночи? – резким движением высвободился из рук Федора и, как кулачный боец, ударил его с разворота в грудь. Тот не удержался на ногах и так вписался в уголок кухонного гарнитура, что не выдержала сушка с посудой и грохнулась на пол, усыпав осколками паркет. Федор закрыл лицо руками и зарыдал, будто осколки эти были не из стекла, а из живой материи.
   – Не надо так со мной обращаться, Федя! – Геннадий вновь наполнил стакан водой и протянул его поверженному. – Выпей! Остудись!
   Но тот, казалось, не слышал.
   Балуев вернулся на прежнее место. Поправил лацканы и без того довольно помятого пиджака. Закурил. Посмотрел в распахнутое окно. Солнце уже стояло высоко. Надо было действовать, но истерика у парня затянулась.
   – Ты думаешь, у меня на душе не дерьмово? Криворотый всех обвел вокруг пальца! Мы его считали тупым животным. Я сам его как-то назвал безмозглым носорогом! И он был носорогом, был! Ничего не понимаю. Не поумнел же он в одночасье. Значит, прикидывался таким серым, даже бесцветным. Водил за нос прожженного, опытного Стара. Тот не очень-то считался со своим помощником. А Пит, похоже, все это время играл в свою игру. Теперь же, став боссом, он начал играть открыто. Так-то бывает, Федя. Я сам угодил к нему на крючок. И надо считать за благо, что мы с тобой сидим сейчас на этой кухне целые и невредимые, а Пит ничего не знает о похищенных изумрудах, и мы можем спокойно их поискать.
   Не в курсе, куда она их спрятала?
   Федор помотал головой. Он уже пришел в себя и внимательно слушал начальника.
   – Вставай. Хватит прохлаждаться! – подхватил его под локти Балуев и помог принять вертикальное положение.
   – Вы сможете ей помочь? – пробормотал Федор.
   – Ну-ну, приятель, – похлопал Геннадий парня по плечу, – приходи в себя. Уже пора. О ней потом поговорим.
   Они принялись за работу: Балуев – с азартом, Федор – по инерции. Обыск двух первых комнат не дал результата. Комнаты были большие, загроможденные мебелью.
   – Черт! Так и до вечера можно провозиться!
   – Я пойду в детскую, – сообщил Федор, хотя знал наверняка, что там ничего нет. Просто комната стала ему родной, и он хотел с ней попрощаться.
   Здесь еще пахло духами Алисы, ненавистным арбузом, запах которого он теперь вдыхал с наслаждением. Настольная лампа с осиротевшим цоколем будто кричала о том времени, когда под ее желтоватым светом маленькая девочка выводила в тетрадках каракули. Он представил, как она усердствует за письменным столом, кряхтит, выполняя домашнее задание. Потом бежит в кабинет отца или на кухню к матери, чтобы те проверили, нашли ошибки…
   – Ну, что там у тебя? – крикнул из соседней комнаты Балуев.
   – Ничего! – Для отвода глаз дернул на себя нижнюю дверцу серванта и в тот же миг захлопнул ее. Только ахнул и приложил ко лбу похолодевшую ладонь. В серванте была спрятана та самая кукла с раздробленной головой. Словно маленький трупик, чудом не истлевший, она лежала на полке.
   Озарение пришло сразу, осветило яркой вспышкой, как в заплесневелой каморке у старого фотографа.
   – Я знаю, где они! – закричал Федор и кинулся к туалету.
   Балуев не заставил себя ждать и последовал за ним.
   – Ты уверен? – сомневался он.
   Здесь был только маленький навесной шкафчик для туалетных принадлежностей, больше ничего. Федор с быстротой и деловитостью хозяина откинул дверцы шкафчика и принялся шарить на полках, передвигая с места на место моющие средства и освежители воздуха. С первого взгляда было ясно, что изумрудов здесь нет, зато обнаружилось кое-что другое.
   – Странное место для хранения видеокассет! – удивился Геннадий Сергеевич.
   – Ее надо взять с собой. Она может оказаться не менее ценной, чем изумруды!
   Балуев не придал этому значения, но предмет, который выпал из шкафчика, когда возбужденный Федор доставал оттуда кассету, крайне заинтересовал его. Он нагнулся и поднял с пола крестовидную отвертку.
   – И для отверток здесь не лучшее место! – Внимательно осмотрев помещение, Балуев заметил, что вентиляционная решетка привинчена шурупами с крестообразными головками. – Погоди-ка! – Он встал на унитаз. Сделал несколько вращений отверткой. – Ее недавно снимали. Легко идет.
   Решетка повисла на нижнем шурупе. Балуев сунул руку в образовавшийся тайник и радостно подмигнул сообщнику.
   – Есть!..
   Во дворе их встретило безбожно палящее солнце.
   – Ты на свободе! – объявил ни с того ни с сего Геннадий.
   Федор промолчал. Он почему-то чувствовал себя убийцей и грабителем одновременно.
   В кустах напротив подъезда, ни жива ни мертва, лежала старая пуделиха.
   Положив морду на вытянутые передние лапы, она, казалось, не дышала.
   – Бимка! – позвал Федор. Собака подняла голову. – Бимка, иди ко мне!
   Она встала, отряхнула свои седые кудряшки, посмотрела на людей с обидой и недоверием и, взяв в зубы продавленный футбольный мяч, тот самый, которым Федор запустил в спящую сороку, пошла медленно, с одышкой, но своей дорогой.
   – Где он сейчас? – поинтересовался Мишкольц.
   – Спит в моем кабинете. Ниночка дала ему снотворное.
   – Когда проснется, надо будет хорошенько продумать его поездку к Поликарпу. Гробовщик может опять выкинуть какой-нибудь номер. С него станется.
   Как он мне надоел! Никаких больше дел с Карпиди! Слышишь? Никаких!
   – Можно подумать, это я заключаю с ним сделки, выступаю поручителем!
   – возмутился Балуев.
   – Ладно, не сердись. – Владимир Евгеньевич сегодня был добр, как никогда.
   «Если бы он узнал, какую мину я заложил в магазине „Игрушки“, его доброту как рукой бы сняло!» размышлял Геннадий.
   – Что за кассету вы нашли в доме у этой девицы?
   – Понятия не имею, – пожал плечами Балуев. – Федя вцепился в нее, как сумасшедший!
   – Ничего не объяснил?
   – Не успел. У нас происходили долгие, мучительные объяснения с директором автостоянки, где проштрафился Федин «опель». Мне пришлось раскошелиться. Сюда, сам понимаешь, ехали пять минут. Ниночка уже была на месте. Я попросил ее дать Феде снотворное, потому что он сильно впечатлился…
   – То есть?
   – Влюбился он, понимаешь, в эту девку… Вот что! – вспомнил вдруг Геннадий. – По дороге он мне сказал, что эта самая Настя – дочь какого-то Овчинникова…
   – Председателя Фрунзенского райисполкома?
   – Вроде бы. Ты что-то знаешь про это?
   – Громкое было дело. Убийство в загородном доме. Неужели не помнишь?
   Июнь девяносто первого года.
   – У тебя хорошая память, Володя. А то, что в это время я колесил по матушке-России, собирая для тебя картины, ты забыл? Все лето, как проклятый!
   – Так, значит, говоришь, дочь… – задумался Мишкольц. – А в газетах писали, что убили всю семью. Кстати, загородный дом Овчинникова перешел к новому председателю райисполкома, нынешнему мэру города. Он его приватизировал.
   Не нравится мне все это.
   – Что? Приватизация?
   – Объявившаяся вдруг дочь Овчинникова.
   – А нам какое до этого дело?
   – А почему так усердствовал Пит?
   – Хотел докопаться до истины.
   – Нужна ему истина, как бегемоту пейджер! У него тут какой-то свой интерес. Где кассета?
   – У меня.
   – Поставь! Думаю, Федя на нас не обидится.
   На экране возникла дорога и пятна у линии горизонта.
   Как только пятна стали увеличиваться, заработала селекторная связь.
   – Владимир Евгеньевич, тут к вам целая делегация! – испуганным голосом сообщила секретарша.
   Мишкольц кивнул на экран телевизора, чтобы Геннадий остановил пленку.
   Он только успел пояснить помощнику:
   – Это те самые места! Я был на даче у мэра! – после чего велел секретарше впустить гостей.
   – Сколько лет, сколько зим! – приветствовал с распростертыми объятиями Шалун того и другого. – Живем в одном городе, а не виделись почти год!
   Босс представлял собой нелепое созданьице на коротких кривых ножках, но с большой головой, бритой наголо. Маленькие, юркие близко посаженные глазки могли бы смешить детвору, если бы в них не было столько желчи и злобы.
   – А где твои буденновские усы? – вспомнил Мишкольц.
   – Передал помощнику, как переходящее знамя комт-руда! – И действительно, стоявший в дверях здоровенный детина, тоже бритый наголо, имел роскошные черные усы.