Ковалев Анатолий. Иначе не выжить

   – Побожись!
   Первый монах щелкнул ногтем большого пальца о передний зуб и провел им по шее.
   Потом Настя уснула, а когда проснулась, в комнате остался всего один монах. Он сидел на стуле в глубоко надвинутом капюшоне, так что виден был только рот. И рот кривой.
   – Проснулась, ласточка? – спросил этот рот. Вместо ответа Настя отвернулась к стене.
   – Нет, так дело не пойдет!
   Он с силой перевернул ее, тряхнул за плечи. Настя открыла глаза.
   Откуда она взяла капюшон? Пит стоял перед ней в обычном своем одеянии – в легком костюме болотного цвета.
   – Какого черта? – застонала девушка.
   – Это я хочу тебя спросить: какого черта? Тебя что, с ложечки кормить прикажешь? Я тебе не нянька! Жрать не будешь – через кишку накормят! Ясно?
   Здесь тебе не шахта, чтобы голодовки устраивать!
   – Отвянь! Твоя рожа у меня не вызывает аппетита!
   – Послушай, детка, я терплю оскорбления до поры, ссылаясь на твой недоразвитый умишко! Лучше не доводи меня, а то недосчитаешься многих зубов!
   – Че ты пришел сюда? Я тебя не звала!
   – Пришел предупредить о кишке!
   – Ну и проваливай! Считай, что я предупреждена!
   – Еще не все. Снова звонил твой хахаль. Мы с ним договорились завтра утром обменяться товаром.
   – Я тебе не верю! А его никто не просил заботиться обо мне!
   – Тебя никто не спрашивает, детка! Твое место у параши! Выгодней иметь кассету, чем такую безмозглую куклу, как ты!!
   – А я не напрашивалась в гости.
   – Жрать будешь? – произнес он более ровным голосом, как спрашивают непослушных детей после сурового наказания.
   – Буду, – пробурчала она.
   Пит приоткрыл дверь и крикнул кому-то:
   – Давай!
   Охранник внес на подносе чашечку кофе, рогалик, масло, тонко нарезанный сыр и блюдо с фруктами, поставил на стол и удалился.
   – Приятного аппетита! – пожелал ей босс и тоже направился к двери.
   – Постой! – крикнула Настя.
   – Что-то новенькое – ухмыльнулся он. – Я не хочу своей рожей портить тебе аппетит!
   – Послушай, Пит… – Она впервые обратилась к нему по имени, и он даже присел от изумления. – Послушай. На хрена этот обмен? Эта кассета тебе вряд ли повредит, даже если ее отправят в Москву.
   – Ты мне льстишь, ласточка. Я не Господь Бог.
   – Он ведь может сделать копию и шантажировать тебя снова. Такие случаи бывали. Не надо обмена!
   – Ты не хочешь на волю? – все больше поражался Пит. – Тебе так понравилось у меня?
   Она сидела на диване, спустив ноги на пол, упершись локтями в колени и поникнув наполовину серебристой головой.
   – Зачем устраивать этот цирк? – пробубнила обиженным голосом Настя. – Он – наивный парень, не понимает, что живой ты меня отсюда не выпустишь.
   – Что за чушь ты городишь? – ухмыльнулся босс. – Пей кофе, а то остынет! – Он вновь сделал попытку уйти.
   – Стой! – закричала она с такой невероятной силой, что мог бы остановиться танк на полном ходу.
   Криворотый с испугом посмотрел на девушку. Она подняла голову, но в ее глазах не было мольбы или просьбы о пощаде – только ненависть, бескрайняя ненависть. Она быстро совладала с собой и вновь обратилась к нему по имени:
   – Пит, я прекрасно понимаю, что завтра умру…
   – Да кому ты нужна, соплячка!..
   – Заткнись! – Она тяжело дышала. После нескольких дней голодовки крик давался с трудом. – Пит… – Очень трудно было говорить ровным, спокойным голосом с человеком, искалечившим ей жизнь. – Этот парень не должен погибнуть.
   – У тебя бред, ласточка. Надо покушать.
   – Обещай мне, что он останется жив. Это моя последняя просьба. Ты обязан ее выполнить.
   – Я никому ничего не обязан, а ты начиталась каких-то старых романов о благородных разбойниках…
   – Обещай мне. Криворотый! завопила она, пнув поднос со всем его содержимым, да так ловко, что не остался целым ни один бьющийся прибор. – Обещай мне, сука!
   Она бросилась было к нему, но он предупредил попытку вцепиться ногтями ему в лицо, перехватил руку девушки и вывернул ее назад. Вбежавшие охранники оттащили пленницу обратно к дивану.
   – Обещай мне! Слышишь? А иначе… – Настя недоговорила свое условие, потому что ей залепили пластырем рот.
   – Вот и ладушки! – произнес он любимое словцо, зачем-то подмигнул ей, а потом приказал охранникам:
   – Принесите новый завтрак! И не забудьте снять эту штуку! – усмехнувшись, он указал на собственный рот.
   Федор приехал к Балуеву домой в назначенный час. Геннадий Сергеевич оказался не один. Он провел его в гостиную, где в широком мягком кресле восседал Мишкольц. Шеф листал какой-то заграничный журнал и поприветствовал вошедшего кивком головы. Федор сразу обратил внимание на маленький кожаный саквояж, стоявший перед Мишкольцем на журнальном столике.
   – Это твой, – пояснил Балуев. Федор щелкнул замком. Саквояж был набит пачками долларов.
   – Он должен их пересчитать при тебе и отдать расписку, – предупредил Геннадий. – Без расписки не уходи!
   – Поликарп обязательно скажет: «Я верю моим друзьям!» – посмеялся Мишкольц. – Не купись на его доброе расположение. Заставь пересчитать деньги.
   – Если скажет, что твоя расписка потерялась или он ее забыл, попроси дать новую расписку в получении денег, – продолжал наставлять Балуев.
   Федор все это время молчал, безучастно разглядывая дорогие, искрящиеся костюмы обоих джентльменов. Сам он оделся по-простому: широкие серые брюки и черная водолазка. Балуев поймал на себе его взгляд и поинтересовался:
   – Почему так оделся?
   – На кладбище еду, – беспечно бросил тот. Джентльмены переглянулись.
   – Та-ак! – Балуев обошел Федора сзади и сунул руки в карманы его брюк.
   – Это что еще за фокусы? – Геннадий вытащил из одного кармана небольших размеров модернизированный наган, а из другого – стилет.
   – Зачем же так, Федя? – по-отечески пожурил Владимир Евгеньевич. – Ты ведь можешь нас подставить.
   – Машину обыскивать? – уничтожающе посмотрел на него Балуев. – Или сам головой будешь думать?
   – Сам.
   – Я поеду с ним, Володя! – заявил Геннадий Сергеевич. – Он в таком состоянии может дров наломать!
   – Ты останешься здесь, – тихим голосом приказал Мишкольц. – У Поликарпа сегодня не самый радостный день в году. Ты хочешь ему доставить радость? Я не могу рисковать моим помощником.
   – А им? – Гена мотнул головой в сторону Федора.
   – Во-первых, никто не просил Федю занимать деньги у Карпиди, – здраво рассуждал Мишкольц, – а долг, как известно, платежом красен. Во-вторых, Шалун обещал подстраховать.
   – А это разве не риск? – возразил Балуев. – Виталька может еще больше дров наломать! Ты что, его не знаешь?
   – Мы с ним вчера обговорили все до мельчайших подробностей. Его ребята на рожон лезть не будут, но впечатление произведут.
   Володя, как всегда, обезоружил, и Балуеву ничего не оставалось, как пойти на кухню и сварить всем кофе.
   – Владимир Евгеньевич, – обратился к Мишкольцу Федор, воспользовавшись отсутствием Геннадия, – вы ничего не предприняли в отношении Насти?
   Балуев просил его не приставать к шефу со всякими глупостями, но он не удержался.
   – Мы не можем сейчас ничего предпринимать, – был ответ. – На текущий момент отношения с Питом Максимовских не сложились. Мы не имеем права ставить ему какие-либо условия.
   Федор промолчал. Он не был посвящен в перипетии сильных мира сего. Он не знал, что помощником Пита на днях стала Светлана Кулибина, что она билась как рыба об лед, пытаясь договориться с Балуевым и Мишкольцем. Он и не подозревал, что отношения не сложились не из-за Криворотого, а из-за того, что тесто замесили на ревности и амбициях Балуева, на чистых помыслах Мишкольца, а потому и не выйдет общего пирога.
   – Что ты собираешься делать с кассетой? – неожиданно поинтересовался Владимир Евгеньевич.
   – Пока ничего, – соврал Федор.
   – Не вздумай шантажировать Пита! Оторвет голову!
   – Хорошо.
   – Хорошо, что оторвет голову? – пошутил Миш-кольц. – Чем намерен заниматься дальше?
   – Не решил еще.
   – С нами не хочешь остаться? На тех же условиях. За полгода поднимешься так, что мать родная не узнает!
   – Нет. Больше не хочу.
   – Как знаешь.
   Только сумасшедший мог отказаться от такого предложения. Мишкольц снова уткнулся в свой журнал, а Балуев наполнил гостиную ароматом вечного напитка.
   – Я должен позвонить Поликарпу? – всполошился Федор.
   – Не суетись! – Геннадий поставил перед ним чашку с кофе.
   – Год назад я в точности обговорил с Карпиди дату, – напомнил Мишкольц. – Он тогда сказал, что будет ждать тебя до полуночи в своей резиденции на кладбище. Надеюсь, он помнит свои слова. Недаром именно сегодня вернулся в город. – Владимир Евгеньевич посмотрел на часы. – Половина одиннадцатого. Приедешь к нему в половине двенадцатого. Не надо показывать гробовщику, что мы слишком усердствуем.
   – Но и медлить тоже опасно, – возразил Балуев. – В последнюю минуту Поликарп может выкинуть какой-нибудь фокус. Это вполне в его духе.
   На Федора было страшно смотреть. Последние дни вымотали его окончательно, превратили в ходячий манекен. Он похудел, осунулся, светлые живые глаза потонули в черных колодцах, отпечатках бессонницы, стали неподвижными.
   Джентльмены плохо себе представляли, что на самом деле творится с парнем, отнеся все на счет волнения от предстоящей встречи с Поликарпом.
   Правда, Геннадий Сергеевич догадывался об истинной причине таких изменений в облике Федора, но не придавал этому особого значения. Любится – перелюбится.
   Кому-кому, а • ему-то известно, что такое любовь, что такое страсть. Просто он умеет держать себя в руках и не намерен выворачиваться наизнанку. Каждый человек судит о ближнем по собственному опыту, не подозревая, что у ближнего, может быть, все устроено иначе. Один всю жизнь идет на компромисс и даже получает от этого удовольствие, для другого компромисс – казнь о двух лошадях и двух телегах, которые раздирают его на части!
   – Пора! – сделав последний глоток, подвел итог Геннадий.
   – В самом деле, – подтвердил Мишкольц, отодвинув свою чашку.
   – Я готов, – отозвался Федор, так и не прикоснувшись к напитку.
   Ни слова больше не говоря, он взял с журнального столика саквояж и направился к выходу.
   Мишкольц снова принялся листать журнал, а Геннадий прилип к окну.
   – Сел в машину, – комментировал он, – выезжает со двора. В хвост ему пристроился синий «джип».
   – Это Шалун, – не отрываясь от журнала, пояснил Владимир Евгеньевич.
   – Все. Скрылись.
   Балуев сунул в рот сигарету и отошел от окна. Его раздражала собственная безучастность на последнем, завершающем этапе дела, ради которого он потратил столько сил и времени. Но шеф был неумолим: «Вечно ты лезешь на рожон, как Чапай на боевом коне! Ты – мой помощник, а солидности в тебе ни на грош!» Геннадий напомнил, что ему всего двадцать восемь лет, а это не тот возраст, когда солидность – самое необходимое качество. И вообще, не настало ли время получить расчет? Разговор происходил незадолго до приезда Федора и оборвался на полуслове. Теперь, когда Балуев сел рядом и закурил, Володя спросил примиренческим тоном:
   – Вы что, с Федей решили открыть собственное дело?
   – Он выходит из игры? – сразу догадался Балуев.
   – Да. Сегодня в полночь – он уже не наш человек.
   – Ненормальный!
   – А ты нормальный? Или это была шутка насчет твоей отставки?
   – У меня по крайней мере есть деньги, чтобы обеспечить себе независимость.
   – Так! – Мишкольц швырнул журнал на диван. – И что дальше?
   – Ты хочешь знать все мои планы?
   – Хотя бы на ближайшие полгода.
   – Ладно, – согласился Геннадий. – Слушай, если это тебе интересно.
   Сначала я разведусь с Мариной. Попробую у нее отвоевать хотя бы одного ребенка.
   Перееду жить в столицу. Найду работу по специальности в каком-нибудь музее и заживу тихой, праведной жизнью.
   – Ты меня прости, Гена, но это смешно.
   – Почему? Почему не смешно жить здесь и одновременно жить в Венгрии?
   Почему не смешно разрываться между двумя женами и сыновьями от разных жен?
   Никогда в жизни Геннадий не высказывал своему шефу и другу подобных вещей, хотя и раньше не скрывал своего презрения к первой жене Мишкольца и уважения ко второй. Но это были незначительные, малоприметные ужимки и реверансы. Сегодня прорвало плотину.
   – Все ясно. Ты устал, – похлопал его по руке Мишкольц, давая понять, что не намерен обсуждать с ним свои семейные проблемы. – Тебе необходим отдых.
   Мотани куда-нибудь на месяц.
   – Нет, – твердо заявил Балуев. – Сейчас не время.
   – Его никогда не будет.
   – Мне все опротивело, Володя, – признался Геннадий Сергеевич. – Я хочу спокойной жизни.
   – Это хандра. Пройдет. Дождемся возвращения Федора, а потом покрутим глобус. Тебе надо отдохнуть.
   – Боюсь, что не поможет. – Балуев затушил сигарету, собрал на поднос чашки, поднялся и уже на пороге гостиной спросил:
   – Тебе с лимоном или с бальзамом?..
   Зачем он вооружился перед поездкой на кладбище, Федор и сам не мог толком объяснить. Просто вспомнил, как стояла на коленях Настя, умоляя, чтобы он убил Поликарпа, и наган машинально полез в карман брюк. Убить Карпиди в его резиденции – это погибнуть самому, а такой роскоши он не мог себе позволить.
   Ведь завтра главный день в его жизни, а значит, завтра еще надо жить. Он начал вести переговоры с Питом за спиной Балуева и Мишкольца, когда понял, что они ничем ему не помогут. Завтра он произведет великий обмен, выкупит девочку, и они вместе уберутся прочь из этого проклятого города! И никто не сможет упрекнуть его в нарушении правил игры или в том, что он задел чьи-либо интересы. Сегодня в полночь он уже ничей! Какая прелесть! В городе, где даже самая последняя уборщица называет себя мафией, он – ничей!
   Еще выезжая со двора Балуева, Федор заметил, что следом за ним едет синий «джип». В его блокноте уже года полтора записан номер этой машины, и он прекрасно знает тех, кто в ней сидит. С ребятами Шалуна он сталкивался много раз, когда разорились оба его магазина. Чем они только не угрожали ему и однажды все-таки избили, произвели, как они выражаются, косметический ремонт фэйса. Сегодня они его охраняют и будут стоять насмерть, чтобы ни единый волосок не упал с его головы.
   У ближайшего перекрестка, когда он стоял на светофоре, слева пристроился «форд» с затемненными стеклами. Он краем глаза заметил, как стекла «форда» стали быстро опускаться. Такие штуки он хорошо знал по гангстерским фильмам и стремглав бросился на пол.
   – Ты че, придурок? – донеслось из «форда». Федор поднялся. В раскрытом оконце автомобиля торчала голова Шалуна.
   – Следуй за нами, паря! – подмигнул он Федору, и затемненные стекла поехали вверх.
   Теперь он держался в хвосте у «форда» и удивлялся тому, как выслуживается Шалун перед Мишкольцем – даже самолично решил участвовать в операции.
   «Форд» вел Федора по центральным улицам города, тогда как Федор намеревался добираться до кладбища окольными путями. На проспекте Мира он сбавил скорость и немного отстал, успел взглянуть на окна пятого этажа в доме с ювелирным магазином. На миг ему показалось, что он спутал их с какими-то другими окнами, потому что в окнах Настиной квартиры горел свет. «Быть этого не может! – чуть не воскликнул Федор и почти остановился. Нет, он ничего не перепутал – свет действительно горел! – Что за чертовщина?» – вновь набирая скорость, спрашивал себя парень. Теперь он досадовал, что не сможет в скором времени разгадать эту тайну. После кладбища надо вернуться к Балуеву, а завтра, уже в семь утра, состоится обмен, и они вместе с Настей приедут на проспект Мира, ведь ключи от квартиры до сих пор у него. Он сам назначил Питу это время.
   И сам выбрал место. Он все хорошенько продумал. Во-первых, нейтральная территория – запущенный парк Лермонтова контролирует Лось. Во-вторых, обветшалый пешеходный мостик через высохший ручеек, выстроенный еще до изобретения автомобиля. В-третьих, он подъедет к мостику со стороны главных ворот парка, а они – со стороны старого завода, не функционирующего уже несколько лет. Это поможет им с Настей избежать погони. Правда, главные ворота могут заблокировать люди Пита. Но и на этот случай Федор все предусмотрел. Он не станет возвращаться той же дорогой. Дело в том, что парк Лермонтова плавно переходит в огромный лесной массив. Недаром последние два дня Федор посвятил его обследованию. От дороги, ведущей к главным воротам, ответвляется узкая заасфальтированная полоска с односторонним движением в сторону лесного массива, впадающая потом в огромную реку под названием Колымский тракт. Это и будет их спасением. Он специально выбрал ранний час, чтобы на узкой дороге не было машин. Тогда он на хорошей скорости ее преодолеет за пять-семь минут.
   Но это все будет завтра, а сегодня надо покончить с Поликарпом.
   Вернее, с долгом. С последним долгом. Кошмар длился полтора года. Кажется, черная полоса жизни закончилась. Не может быть все время черно. Завтра он обнимет Настю. Скажет: «Выходи за меня!» Она, конечно, заартачится. А как же иначе, все-таки девушка, невинная. Он ее покорит своей любовью. Кто еще будет ее так любить? А дурь с этой бесконечной местью вскоре выветрится из головы. У нее не будет времени убиваться по брату и по любимой кукле – он ей быстро настругает ребятишек! Дети облагораживают. А кого облагораживала месть?
   И тут на него навалилась новая дума. Он совсем упустил из виду, что за Настей числятся два убийства! Вот дурень! Влюбился, и будто не было ничего! Он спасет ее от Пита – это только полдела. Надо еще спасти ее от правосудия! Нет, они не поедут завтра на проспект Мира. К тому же этот подозрительный свет в окнах! Нет-нет! И к нему ехать тоже небезопасно. Что же делать? Надо бежать из этого города! И нечего думать о регистрации брака! Курам на смех! Он представил, как Настя в загсе одевает ему на палец кольцо и в это время щелкают наручники!
   Федора бросило в жар. Выхода не было! Он заставил себя не думать об этом сейчас, тем более что обстановка вокруг резко изменилась. Он достиг окраины города, территории Поликарпа. «Форд» с Шалуном куда-то исчез, зато впереди маячила машина автоинспекции. Он понял, что теперь она ведет его к кладбищу, и оценил находчивость Шалуна. Этот маневр был предпринят во избежание провокаций со стороны местных гаишников, которых спокойно мог подкупить гробовщик.
   Федор посмотрел в зеркало заднего обзора – синий «джип» неотвратимо следовал за ним. Машина, которую он видел в самых кошмарных снах, теперь олицетворяла собой надежду на спасение. По левую руку от Федора чернел лес, по правую тянулись бесконечные трущобы. На углу одной из трущобных улиц он заметил маленький уродливый автобус, какие иногда используют вместо катафалка. Автобус стоял с зажженными фарами, будто водитель его о чем-то задумался. Когда «опель» с эскортом проследовал мимо, автобус вывернул на шоссе и пристроился в хвост к «джипу».
   «Веселый бы мне тут оказали прием, если бы не мое сопровождение! – предположил Федор. – Я бы с ума сошел, если бы этот катафалк дышал мне в затылок! Пусть теперь бравые ребята в „джипе“ сходят с ума!»
   Не успел он об этом подумать, как автобус пошел на обгон. На этот раз Федора бросило в холод.
   Спасительный «джип» предпринял отчаянный маневр, резко рванувшись влево и перекрыв автобусу дорогу, рискуя быть протараненным. Автобус невинно посигналил. «Джип» принялся вилять из стороны в сторону. Это, видно, заметили в головной машине и громко по мегафону предупредили водителя автобуса, чтобы не шел на обгон. Впереди показалось кладбище.
   Машина автоинспекции довела «опель» до главных ворот и, не останавливаясь, поехала дальше. Автобус свернул в другие кладбищенские ворота.
   «Джип» остановился одновременно с «опелем». Из него выскочили пять здоровенных парней и облепили ворота. Федор понял, что на территорию кладбища они не сунутся и дальнейший путь он будет преодолевать в одиночестве.
   Вцепился вспотевшими пальцами в ручку саквояжа. Дернул дверцу «опеля».
   Вышел. С кладбища повеяло холодом. И еще чем-то мерзким, неуловимым, что обязательно присутствует в воздухе в подобных местах. На ватных ногах сделал он несколько шагов и оказался в живом коридоре парней Шалуна. Они молча следили за каждым его движением, а он двигался, как сомнамбула.
   – Ни пуха! – подбодрил кто-то из них, его бывших палачей.
   – К черту! – двусмысленно бросил он и добавил про себя: «Всех вас к черту!»
   Резиденция Поликарпа – одноэтажная хибара с табличкой «Надгробные памятники» – находилась примерно в двухстах метрах от ворот. Главная аллея кладбища освещалась тусклыми фонарями, зато дорожка, по которой он ступал, сверкала ярче фонарей. Гробовщик посыпал ее кварцевым песком, догадался Федор.
   Зачем ему такое понадобилось? Не успел он это как следует обдумать, как увидел в самом конце аллеи свет. Это был знакомый ему автобус. Он вывернул на аллею и мчался с огромной скоростью прямо на Федора, ослепив светом фар. Реакция последовала мгновенно. До резиденции оставалось еще метров сто, а рядом находился общественный туалет – каменное несуразное сооружение с двумя входами.
   Он едва успел добежать до туалета и нырнуть в один из входов, когда автобус, не сбавляя скорости, пронесся мимо и вылетел в ворота, сопровождаемый матом парней Шалуна. Федор разобрал, что в салоне автобуса играла музыка. Что-то веселое, в стиле ретро.
   Во всех окнах дома горел свет. Его ждали или у гробовщика в такое время есть дела на кладбище?
   Он взошел на крыльцо. Открыл дверь. От спертого, кислотабачного запаха к горлу подступила дурнота. Федор сделал над собой огромное усилие, прежде чем шагнуть внутрь.
   В темном предбаннике и в тускло освещенном коридоре ему никто не повстречался. В доме было три комнаты, и в каждой стоял неприятный гул, напоминающий осиное гнездо. Он знал, что комната Карпиди самая дальняя, но не прошел до нее и двух шагов, как услышал за спиной:
   – Куда?
   Обернулся. Неизвестно откуда в коридоре вырос громадный детина с расплющенным по всему лицу носом и глубоко посаженными глазками, которые при плохом освещении казались лишенными зрачков.
   – К Анастасу Гаврииловичу, – интеллигентно промямлил Федор.
   – Кто такой?
   Детина подошел вплотную и дохнул перегаром.
   – Мне назначено, – еще более неуверенным голосом произнес тот.
   – Назначено, говоришь? Что-то раньше я тебя здесь не видел.
   – Я вас тоже…
   – А что в чемоданчике? – заинтересовался детина. – Ну-ка, покажь!
   Федор уже понял, что дело принимает дурной оборот. Было как-то глупо потерять все в двух метрах от цели, и он решил действовать. Как только детина протянул руку к саквояжу, он изо всей силы двинул ему коленом в пах.
   – С-с-сука! Блядь! – застонал тот, согнувшись в три погибели.
   И Федор не нашел ничего лучше, как долбануть его саквояжем по голове.
   Сам удар произвел несильное впечатление на детину, но посыпавшиеся ему наголову пачки долларов вызвали в нем раболепный трепет перед пришельцем.
   – Не знаю, как так получилось, – сидел он в растерянности на полу, разглядывая помутневшим взором деньги, и без конца разводил руками, словно хлопал крыльями, пытаясь взлететь.
   Двери всех трех комнат распахнулись, и в коридор высыпали люди, и кое-кто уже начал подбирать доллары, а Федор стоял с раскрытым ртом, пока не сообразил крикнуть:
   – Это мои деньги!
   Но в тот же миг ему на плечо опустилась чья-то тяжелая рука.
   – Были твои – стали мои! – Произнесенная фраза подразумевала улыбку, но Поликарп не улыбался. Он буравил парня своими жгучими глазами, пока не кивнул на дверь дальней комнаты. – Пошли!
   – А деньги?! – взмолился Федор.
   – Не твоя забота.
   – Но их могут…
   – Не могут.
   – Их надо пересчитать!
   – Я верю моим друзьям.
   – Нет, пожалуйста, пересчитайте!
   – Не волнуйся! – Он почти силой втолкнул Федора в комнату и приказал своим людям:
   – Деньги ко мне на стол! – Потом обратился к растерявшемуся окончательно детине:
   – А ты, Вася, что сидишь? Попку простудишь! Давай-ка тоже ко мне!
   Федор больше года не был в этой комнате. Отчаяние привело его сюда.
   Никто из друзей и коллег не давал ему больше денег в долг, в городе все знали, что он банкрот и платить по счетам ему нечем. Он купился на показное радушие Поликарпа. Он был знаком со многими людьми из его окружения и наивно полагал, что сможет со временем стать здесь своим парнем. Но если бы не Мишкольц, Федор до конца жизни не расплатился бы с гробовщиком. Тот, подобно пауку, оплетал свою жертву немыслимыми процентами, потому что включал счетчик на каждый день.
   «Ты живешь сегодня, и денежки с тебя выжимаются!» – любил говаривать Карпиди.
   Федор отметил, что за полтора года в комнате ничего не изменилось.
   Здесь вообще ничего не менялось уже много лет. Язык не поворачивался назвать эту дыру кабинетом. Грязные, в жиру и в копоти стены неопределенного цвета, письменный стол-развалюха с двумя обшарпанными тумбами, телефон периода культа личности, пара продавленных кресел, побуревших от времени и от грязи, пара стульев, на которых опасно сидеть, единственное узкое окошко, заляпанное то ли цементом, то ли каким-то другим раствором и оттого почти не пропускавшее солнца. А на что лампы дневного света, прикрученные к низкому потолку? От них все без исключения лица в этой комнате приобретали мертвенный, зеленоватый оттенок. Роль украшения мрачной, затхлой конуры отводилась портрету женщины средних лет, висящему над столом босса. Автор его явно принадлежал к разряду тех художников, что срисовывают с фотографий для надгробных памятников. Женщина с крупными чертами лица, с зализанными назад густыми черными волосами, закутанная в какую-то яркую, цветастую материю, как две капли воды походила на хозяина кабинета. Во время своего первого визита сюда Федор по простоте душевной спросил Поликарпа: «Это ваша мама?» Тот как-то сразу насторожился, глаза забегали быстрее обычного. «Нет, – ответил Анастас Гавриилович, – это мать моего друга».