Водяра кончилась. Йоган сидит со своей за столом, я с «фанерой» на диване, трогаю ее груди – там у нее ничего нет, один лифчик. Около нас на диване вырубился Батон. Зеня со своей и Куля курят на балконе.
– Что ты мне мозги ебешь – твои грошы, мои грошы, твоя хата, моя хата? – говорит своей Йоган.
– Никто тебе мозги не ебет. Твои сказали: даем тысячу – на свадьбу и на подарок. Где деньги?
– Все будет, не сцы, время еще есть. Ты меня заебала уже.
– Никто тебя не ебал, ты такой родился, понял?
– Отстань от меня, всегда ты все обосрешь.
– А тебя никто и не трогает. Кому такое добро нужно?
– Я щас ебну.
– Ну ебни.
– И ебну.
– И ебни. А отдача не замучает?
Я лезу «фанере» в джинсы. Они тугие, рука еле пролазит. Берусь за замок на ширинке – не открывается.
– Как ты меня уже заебала, блядь. С тобой и сходить никуда нельзя! – орет Йоган.
Пацаны приходят с балкона.
– Ладно, хватит тебе, Йоган, – говорит Зеня. – Что ты до нее доебался?
– Это она до меня доебалась, а не я до нее.
– Да успокойся ты, будь как пацан.
– А хули ты меня лечишь? Ты скажи – хули ты меня, блядь, лечишь?
Я вожусь с замком «фанеры», он не идет вниз – и все.
Баба Зени садится рядом. Она в зеленом коротком платье, сама худая, но жопа – класс и груди здоровые. Везет некоторым.
– Отстаньте вы все от меня! – орет Йоган. – Не ебите мозги, пошли на хуй.
Он опускает голову на стол, в тарелку с объедками, и начинает ныть:
– Еб вашу мать, блядь, заебали вы меня, идите отсюда…
– Забирай его и веди домой, – говорит Куля бабе Йогана. – Давай, чешись.
– А что это ты мне указываешь?
– Никто тебе не указывает. Я тебе цивильно говорю – забирай его и уводи.
– Не, я не поняла что-то. Тебе надо – ты и уводи. Хули ты от меня хочешь?
– Ничего я от тебя не хочу. Еще раз говорю по-нормальному – забирай его и веди домой спать.
Йоган поднимает голову. К морде налипли кости, на лбу майонез из салата.
– Э, Куля, что ты к моей бабе лезешь?
– Никто к ней не лезет. Я говорю, чтоб забирала тебя и вела домой. Ты сначала рожу вытри.
– Ты мне не указывай, что делать, и отстань от моей бабы. Ты что, может, поебать ее хочешь?
– Не базарь.
– Нет, ты мне скажи – ты что, поебать ее хочешь?
– С чего ты взял.
– А хули ты тогда к ней лезешь?
– Блядь, ну ты мертвого заебешь.
– Нет, ты скажи – что ты от нее хочешь?
– Если хочешь знать – ебал я твою бабу. Я ее пять раз ебал.
– Пиздишь.
– Говорю тебе.
– Света, он тебя ебал?
– Киньте вы этот разговор. Собирайся, пошли домой.
Я отодвигаюсь от «фанеры», откидываюсь на спинку дивана. В голове летают самолетики, вырубиться бы сейчас – чтоб ничего не видеть и не слышать. Так ведь нельзя, надо еще убраться и выкинуть бутылки от водяры, чтоб родоки не видели.
– Говорю тебе – ебал я ее. Хочешь – спроси у Белого. В том году еще, когда ты с ней не ходил.
– А – это не считается, – говорит Йоган. – Это все давно было.
– Давно и неправда, – подает голос баба Зени.
Все хохочут.
Полодиннадцатого, пора расходиться.
– Останься, поможешь посуду помыть, убраться, – говорю я «фанере».
– Ай, ты знаешь – мне еще домой ехать.
– Ну, как хочешь.
Все одеваются и выходят. Я беру бутылки, выношу в подъезд и ставлю на площадке между третьим и четвертым. Там живет Костя-Баран, он лазит по всему району, собирает бутылки, а потом сдает в пункт и покупает себе чернило. Пусть ему будет подарок на мой день рождения.
Перетаскиваю из кухни тарелки с объедками и бычками. На ковре кругом раскидан горошек из салата, кости, пепел. Я все это выметаю, складываю стол, задвигаю в угол, скручиваю скатерть и кидаю на пол в ванной.
Звонок в дверь. Родоки. Батька, как всегда, на рогах, мамаша – злая.
– Ну как отпраздновал с друзьями?
– Хорошо.
* * *
Завтра – последний день перед каникулами. Я сижу дома с родоками и смотрю по телевизору старое кино про войну – «Хроника пикирующего бомбардировщика». Звонок в дверь – я поднимаюсь и иду в прихожую.
– Кто там?
В глазке – баба, лет, может, тридцать.
– А Андрей дома?
– Здесь такого нет. Андрей – на первом этаже.
– А… извините.
Наверно, бухая.
Подхожу к кухонному окну. Сыплет мокрый снег, на дорожке перед домом – следы. Баба выходит из подъезда. На ней длинное черное пальто. Она идет метров пять, резко разворачивается и прет назад в подъезд. Я жду.
Звонок. Иду к двери. Она.
– А Андрей дома?
– Я же тебе сказал – здесь нет никакого Андрея, он на первом этаже.
– Сергей, почему ты так грубо разговариваешь? – кричит из комнаты мамаша. – Ну, ошибся человек.
– Она пьяная.
– Ну, все равно. Не надо так разговаривать. Мне не нравится, что ты такой грубый.
Баба звонит опять. Я открываю дверь, выбегаю на площадку. Она высокая, выше меня. Может, потому что на каблуках.
– Я тебе сказал русским языком: Андрей на первом этаже. Чего ты сюда звонишь?
– А какая разница – Андрей, не Андрей… Ты тоже ничего. – Она смотрит на меня и лыбится.
Я хватаю ее за руку и волоку вниз по лестнице.
– Пошли покажу, где твой Андрей, а сюда чтоб больше не звонила. Еще раз позвонишь – насую в пятак, поняла?
– Очень я испугалась такого красавца, как ты… – Она ржет.
Мы на первом этаже, перед дверью Андрея. Она обита дерматином, но его весь порезали лезвием малые со второго подъезда.
– Вот, звони сюда.
Я поднимаюсь на третий. Родоки стоят на площадке.
– Куда ты ходил? – спрашивает мамаша.
– Показал ей, где живет Андрей, чтоб больше к нам не звонила.
– В тапках, в которых по квартире ходишь – и в грязный подъезд, да?
– Ну а что?
* * *
Сижу на информатике, рассматриваю от нечего делать Коноплеву. Морда – как у свиньи, еще и вся в веснушках. Роста малого, грудей почти нет. Жопа – широчущая, а ноги – как спички.
Она после восьмого марта поглядела на меня пару раз – думала, я буду к ней подкалываться. А я притворился – типа, вообще не при делах, не знаю, что ей от меня надо.
Информатик сегодня выпивший – он любит бухнуть перед уроком. Несколько раз вообще не приходил на урок. Классная говорила, что был больной, но я знаю, что никакой не больной, а бухой в жопу. Информатик – дружбан директора, поэтому может бухать, сколько хочет, и ничего ему за это не будет.
Урок ему до лампочки: никому его информатика не нужна, даже отличникам. Сразу он еще дергался, объяснял – бэйсик, шмэйсик, – а потом забил на это дело. Бухнет где-нибудь, придет на урок – и давай базарить: про перестройку, про Горбачева, про то, как в Африке два года работал. Говорит – в Африке все учиться хотят, не то, что у нас. У них в домах света нет, только на улице – так они стоят с книжками под фонарями, зубрят.
– За кого вы голосовать будете, Александр Михайлович? – спрашивает Князева.
Скоро выборы – по всему району расклеили бумажки с фотографиями каких-то дядек. На нашем тоже висит один, малые выкололи ему глаза.
– Я пока еще не определился – анализирую кандидатов. Съезд народных депутатов – вещь серьезная. Все-таки два человека будут представлять всю область.
– А вы верите, что съезд сможет что-то изменить?
– Абсолютно. Изменить все к худшему можно всегда. – Он лыбится. – Я пошутил, ребята. Хуже уже невозможно – хуже просто некуда.
* * *
Первый день каникул. Делать нечего. Когда был малый, сидел все каникулы дома, смотрел мультики – капитана Врунгеля и «Вокруг света за восемьдесят дней». Потом, класса с четвертого – разные детские фильмы. А сейчас уже и фильмы задрали – каждый год те же самые.
Одеваюсь и иду на остановку. Пацанов – никого. Кто учится, кто еще спит. Снег как выпал, так и растаял. Сейчас вообще хорошо, тепло – только что солнца нет.
Подходит троллейбус, я сажусь и еду в город.
Доезжаю до драмтеатра, захожу в комиссионку. Под стеклом – зеркальные очки «Италия» по 22 рубля. Я просил мамашу в том году, чтоб купила, но она уперлась: зачем тебе они, и так денег нет.
В другом отделе – разные японские «маги», как у Ленки, только лучше. Все в разноцветных наклейках. Вот бы родоки мне такой подарили, а не сраную «Электронику».
Из комиссионки иду к «Чырвонай зорке». Там еще идет то кино, в котором играет Виктор Цой – «Игла». Сеанс на 12–40, как раз через двадцать минут.
Очередь в кассу небольшая. Я беру билет и поднимаюсь в буфет за мороженым. Там толкутся разные бабы – видно, на каникулах, как и я. В основном, с подругами, а не с пацанами: на стрелу так рано не ходят. Некоторые ничего, но подкалываться лень. Мороженого нет, я беру пирожное – трубочку с кремом – и иду в зал.
Когда был малый, ненавидел «Чырвоную зорку» за то, что экран в ней низко, не то, что в «Октябре» или «Родине». Сядет какой-нибудь длинный впереди – и все, ничего не видно. Или куртку надо сворачивать и подсовывать под жопу, или крутиться, чтоб видеть между головами. Но малый я редко ходил в кино в город, обычно – в ДК Куйбышева. До него – десять минут на троллейбусе, и фильмы те самые, что в кино, только идут позже. Зато пускают всех – нет такого, чтоб «кроме детей до 16 лет». И «Менжинка» нас никогда не трогала, хоть и рядом это – малые еще были, не до того. А потом, классе в седьмом, ходить в ДК стало несолидно. Если в кино, то только в город.
Иду в зал, сажусь на свое место. Хорошо – сиденье не порезано, а то малые приносят с собой лезвия, режут дерматин и выдирают поролон – сиди потом на деревяшке.
Кино хорошее, и песни тоже – некоторые у меня есть на кассете.
После кино иду к ГУМу. Захожу в «Патент» – кооперативный магазин. Он только недавно открылся. В нем – разные нормальные шмотки, только все дорого. Джинсы вареные – сто двадцать рублей. Кооператоры – гады, спекулянты сраные. А народу в магазине – целая толпа, и почти одни бабы: смотрят шмотки, мерят, тоже возбухают, что дорого.
Сбоку от ГУМа, где вход на стадион, в деревянных будках, всегда что-то «выбрасывают», и там стоит очередь. Сегодня – тоже, но небольшая.
Я спрашиваю у мужика:
– Что дают?
– Джемперы польские.
Подхожу ближе, смотрю. Джемперы лажовые, но мне и не надо.
Хочется жрать. Баба в грязном белом фартуке продает беляши. Сую ей пятнашку, она дает мне жирный беляш в поносного цвета бумажке. Я жую его по дороге к остановке.
* * *
Идем с Батоном к Чиче. Она до девятого была у нас в классе – тихая такая, чмошная: ее даже никто не щупал. Потом ушла в семидесятое учило и стала всем давать. Батон с ней побазарил, сказал, что придем вдвоем.
По дороге я говорю Батону:
– Слышь, может, зря все допили? Может, надо было взять ей чернила?
– Она не пьет.
– Откуда ты знаешь?
– Я тебе говорю.
– А почему не пьет?
– Сам у нее спроси.
– Ладно, спрошу.
– Только пиздить ее не надо, понял? Сказала – все нормально, дает двоим, все по-хорошему. Так что не трогай, ладно?
– Ладно.
Чича живет с мамашей в пятиэтажке около школы. Помню, как эту пятиэтажку строили, как убирали кран, как заселяли – я все это видел в окно. Я еще малый был – года три, может, – но это помню. И помню свой день рожденья, четыре года. Родоки купили торт, вставили в него четыре свечки и зажгли, чтоб я задул. А я как раз срать захотел. Мамаша принесла горшок, и я сел. Сидел, срал, а на торте горели свечки.
Звоним. Чича открывает. На ней синяя «мастерка» от спортивного костюма и черное эластиковое трико со швами спереди. Швы полопались, из них торчат нитки.
– Привет, – говорит Батон.
– Привет, заходите.
– Ты одна?
– Одна, не бойтесь.
Мы разуваемся.
– Ну, ты это самое, посиди пока на кухне, а? – говорит Батон.
– Ладно.
Раз добазарился, пусть идет первый, само собой. Бухнуть бы еще, только у Чичи ничего не будет, раз она не пьет. Хотя мамаша ее, скорее всего, пьет: в углу – целая батарея бутылок от пива, водяры и чернила.
Из мебели – три старые табуретки, стол и буфет, как много у кого на Рабочем: одна дверь высокая, одна низенькая, над ней – откиднушка, а сверху – стекло. У нас тоже такой был, пока родоки не купили в том году кухонный гарнитур.
В буфете за стеклом – фотографии. Чичина мамаша со своим мужиком – он давно умер, а на фотографии еще молодой. И Чичина мамаша – тоже молодая, но смотрится, как колхозница. Губы накрашены криво, волосы – в клубке, как у деревенской бабы. На другой карточке – Чича малая, видно, еще в саду: в белых гольфах, с бантиками.
Сидеть на кухне надоедает. Я поднимаюсь и иду к двери комнаты, приоткрываю и заглядываю.
Батон и Чича сидят на диване, и она ему дрочит. Значит, не встал. Батон в майке и носках, на Чиче – лифчик и трусы.
– Может возьмешь, а? – спрашивает Батон.
Она мотает головой.
– Ну, возьми, ты ж видишь, что… А?
– Ладно.
Чича становится на колени, берет хуй Батона в рот.
У меня встает, я расстегиваю ширинку и начинаю дрочить. Пока Батон тащится, я спускаю на дверь. Чича выплевывает малофью на пол. Я отхожу от двери, обуваюсь, одеваю куртку и выхожу. На лестнице достаю пачку «Астры», закуриваю.
* * *
Каникулы кончились, опять учеба. На перемене выхожу на боковое крыльцо стрясти сигарет. Там курит девятый класс. Деловые стали, выделываются. В восьмом были пацаны, как пацаны, а пришли в девятый – стали много на себя брать.
Я подхожу, здороваюсь.
– Дайте кто сигарету, а?
– Нету. Все разобрали, – говорит Лысый. – Если хочешь, оставлю добить.
– Дрон, у тебя вон пачка в кармане.
– Это пустая.
– А ну-ка покажи?
– Зачем показывать? Ты что, Бурый, мне не веришь?
– Сказал – покажи.
Дрон вытаскивает пачку «Космоса», открывает. Там еще пять сигарет.
– Что, видел? Больше не увидишь.
Он сует пачку назад в карман, остальные рогочут.
– Тебе въебать или как?
– Ну, рискни здоровьем.
Дрон ниже меня – малый, но залупистый. Он в том году на меня полез на коридоре – и получил. Я ему рассек губу, наставил «фиников». Он потом полчаса сидел в классе и плакал, но не заложил – все-таки свой пацан, не лох какой-нибудь. Пацаны говорили – он сейчас на каратэ ходит, но это все ерунда. Дохлый – он и есть дохлый.
– Что, Бурый, будешь со Дроном по разам? – спрашивает Антип.
– А хули?
Антип – самый здоровый в своем классе и уже давно лазит за район. Помню, как он сцыканул, когда первый раз ехал в «трест» в том году. Все спрашивал у пацанов, что там да как там. А сейчас деловым заделался.
Снимаю пиджак, вешаю на турники. Я в кроссовках – это хорошо, в кроссовках удобнее бить ногами. Дрон выкидывает сигарету, тоже снимает пиджак, отдает Антипу.
– Ну что, погнали? – говорит Антип.
Бью первый. Мимо. Дрон увертывается, бьет прямой в плечо. Неслабо. Я ему – ногой. Он отбивает, машет кулаками. Пробую на встречных – не выходит: он молотит и молотит. Бью в рожу. Еще. Еще. Он – по яйцам. Приседаю. Он – ногой по морде. Под глаз. В ухо. Пиздец.
– Ну что, Бурый, будешь еще? – спрашивает Антип.
– Не буду.
Рожа у Дрона довольная, остальные тоже лыбятся.
Я беру пиджак, достаю платок, сморкаюсь. На платке – сопли с кровью. Вытираю морду рукавом.
– Что, Бурый, получил от Дрона? – говорит Лысый.
– А ты что, тоже со мной по разам хочешь, а?
Лысый сцуль, он только залупаться может.
– Ну что, пойдешь?
Лысый молчит. Я резко бью ему в пятак, он отлетает к стене. Добавляю ногой по яйцам.
– Э, не трогай его, – говорит Антип.
Лысый плачет. Сапун говорит:
– Давай сорвемся на него, а? Поучим?
Я поворачиваюсь и иду к крыльцу.
– Лысый сам виноват, – говорит Антип. – Сосцал – вот Бурый его и ебанул. А ты молодец, Дрон, так и надо.
* * *
Завтра свадьба Йогана, а сегодня он проставляется в «конторе»: приволок семь банок чернила на пятерых – он сам, Батон, Куля, Зеня и я.
– Что, Йоган – будешь теперь окольцованный, законный муж, да? – подкалывает его Куля.
– Ну да.
– Не, Йогану теперь хорошо будет, – говорю я. – Не надо никого снимать, крутить – Светка всегда под боком.
Йоган кривится.
– Ни хера ты, Бурый, не понимаешь. Она у меня живет месяц – знаешь как уже заебало?
– Да, это охуеть надо – все время с одной бабой, – говорит Куля. – Я б так не смог. Лучше под железный каблук, чем под бабский. Так что, Бурый, зря ты Йогану завидуешь насчет этого. Тем более, что у нее скоро пузо вырастет, там уже не до того будет.
– Йоган, а ты блядовать будешь ходить? – спрашивает Зеня.
– Само собой, будет, – говорит за него Куля. – Как это – чтоб Йоган блядовать не ходил? Не поверю. Он хабзу специально выбрал, где одни бабы, два года ебал все, что движется, а теперь что – все, только с одной Светкой, и больше ни с кем? Не может такого быть. Сколько ты баб уже отодрал, а Йоган? Признайся честно.
– Что я их считаю, что ли?
– Ну вот, видели – даже и сказать не хочет.
Я спрашиваю:
– Йоган, а твоя тетка на свадьбе будет?
– Ты что, одурел?
– А куда вы ее денете?
– Никуда. Закроем в хате – пусть сидит.
– А если обосрется?
– Ну так что, если и обосрется. Хватит базарить. Давайте лучше разольем.
Выпиваем. Йоган смотрит на часы. Я подкалываю его:
– Что, Светка заждалась? Даст пиздюлей, если поздно придешь?
– При чем тут это? Подготовиться надо. Завтра в ЗАГС все-таки.
– Да, свадьба – это тебе не хуй собачий, – говорит Батон.
Мы ржем.
* * *
Костюма у меня нет – я одеваю на свадьбу штроксы, которые пошил Шиша, и чешский пуловер, что мамаша недавно купила в ГУМе. На ноги – «саламандеры». Они еще ничего смотрятся, я их мало носил, а черным кремом подмазал – вообще солидно.
Йоган позвал Батона шафером, и я тоже еду в ЗАГС – за компанию. Едем на трех машинах: дядька Йогана на «Волге» – он возит директора рыбозавода, Светкин двоюродный брат на «Жигулях-тройке» и Йоганов знакомый с Луполова на сороковом «Москвиче».
Машины украшают под домом у Йогана. Кругом носятся малые, толпятся соседи – делать им больше нечего. На машины вешают ленты, а «Волге» на капот приделывают куклу – на ней повезут невесту, а потом, после ЗАГСа, к ней сядет и Йоган.
Садимся в машины и едем за Светкой – она живет тут недалеко, на Первых Горках.
Асфальта около ее дома нет – сплошная грязюка. Я не вылажу из «тройки», чтоб не засрать «саламандеры». Йоган с Батоном идут в хату, потом выходят со Светкой, шаферкой – ничего такая баба – и Светкиной сеструхой. Светка – в белом платье до земли, держит края руками, чтоб не замазать. Издалека можно подумать, что нормальная баба.
Все рассаживаются. Можно трогаться, но выехать не дают: старухи с соседних домов натянули в переулке ленту, вынесли табуретку с булкой хлеба и солонкой – хотят сорвать «зайца». Стоят и лыбятся, светят железными зубами – выдры старые. Им на кладбище пора, а они – «зайца».
Йоган вылазит из машины, дает бабам бутылку шампанского и коробку конфет – знали про такое дело, подготовились. Но бабы не пропускают, говорят – мало. Йоган дает им еще бутылку водки.
– А хлеб-соль? – шамкает одна старуха. – Надо хлеб-соль, каб у вас усе добра было.
Светка вылазит из машины, подходит к Йогану, они отламывают по куску хлеба, солят, жуют.
Бабы отваливают, машины трогаются.
Подъезжаем к ЗАГСу. У входа толпятся друзья, подруги и родня. Я внутрь не иду – что мне там делать? Захожу в «Театральный» гастроном, беру бутылку пива, открываю зажигалкой, отпиваю. Хорошо. Вчера после «конторы» мы с Батоном пошли к Зене, раздавили еще пузырь водки, так что пиво сегодня – самое то.
Допиваю, сажусь в машину, а то набегут потом, займут все места – и чухай тогда на Рабочий на троллейбусе.
Скоро все вываливают из ЗАГСа. Йоган со Светкой и шаферами садятся в «Волгу», остальные кидаются занимать места в машинах. Кто не вмещается, идут на остановку.
Едем фотографироваться. Сначала – к танку. Он раньше стоял на площади Победы, а теперь стоит на Мир-2. Потом – к памятнику в Салтановку, по Бобруйскому шоссе.
Из Салтановки – прямо в столовую на Рабочем. На улице уже толпа народу – сто человек гостей. В дверях – мамаша Йогана и родоки Светки. Ступеньки застелены красной ковровой дорожкой. Йоган берет Светку на руки, чтобы нести по ступенькам, спотыкается, и оба падают – он снизу, она сверху. Все ржут.
Родоки подбегают, помогают Йогану со Светкой подняться, отряхивают и волокут в столовую. Следом – вся толпа.
Столы накрыты, но никто не садится. Обступили молодых, поздравляют, целуют, суют конверты. У меня тоже есть конверт – мамаша дала двадцатьпятку, чтоб подарил. Меньше – нельзя, обсудят. Я протискиваюсь и сую конверт Йогану, жму руку, киваю головой Светке.
Народу кругом море. Много стариков – одеты по-деревенски, в костюмах семидесятого года, бабы – в цветных платках. Из своих пацанов только Батон, я, Зеня и Куля – все, кто вчера был в «конторе». И Йоган позвал своего дружбана с учила – пацан колхозный, с деревни. Еще пришли несколько молодых баб – видно, Светкины подруги. Одну я знаю – это Ленка со сто пятидесятого дома, к ней Йоган бегал на мой день рожденья за кассетой.
Мамаша Йогана и Светкины родоки носятся по столовой – таскают на столы жратву.
– Фотографироваться! Все вместе! – орет дядька с фотоаппаратом. Он работает в доме быта и фотографирует все свадьбы на Рабочем.
Все становятся в углу, я с пацанами в последнем ряду. Дядька несколько раз щелкает, моргает вспышкой.
Откуда-то выбегает лысый мужик и кричит:
– Добро пожаловать за стол!
Это, видно, тамада – Йоган говорил, что будет тамада. С ним рядом – старый дядька с гармошкой. Этот раньше вел пение у нас в школе, пока не выгнали за пьянку. Кликуха была ЗМЗ – «зуб мой золотой». Золотой он у него или под золото – никто не знает, прозвали – и все.
Народ рвется к столам, чтоб занять места, я – тоже. Кому не хватило, тыркаются во все стороны.
Тамада берет микрофон, что-то говорит, но ничего не разобрать. Вылазит дядька, который заведует всей техникой, возится с микрофоном.
– Хто тут жыве близко, прынясите стульеу! – орет Йоганова мамаша.
Мы все – за одним столом: я, Батон, Зеня, Куля, бабы из учила и Светкина сеструха. Бабы ничего, можно будет подколоться потом, когда выпьем рюмки по три.
Микрофон так и не работает, тамада орет без микрофона, но ничего не слышно: все галдят.
– За молодых! – кричит мужик с широким красным галстуком.
– За молодых! – орут остальные.
И сразу:
– Горько!
Йоган со Светкой встают и сосутся, а гости хором считают:
– Раз, два, три, четыре…
Охереть надо – сосаться по заказу. Все смотрят, лыбятся, как дурные. Я Йогану не завидую.
Только вмазали – Батон уже льет по второй.
– Кто его знает, много они водки купили или нет, – говорит он. – А народу вон сколько. Будем еблом щелкать – останемся без ничего.
– Правильное решение! – орет Куля, и все гогочут.
Выпиваем. Я не закусываю, только нюхаю хлеб. Надо, чтоб дало по мозгам: свадьба, все-таки. Все жрут, а я ору:
– Давайте сразу по третей! За Йогана!
– Ну, ты, Бурый, даешь стране угля – хоть мелкого, но до хуя. – Куля лыбится. – Пять минут не посидели, а ему уже по третей. Успеем еще. Или ты хочешь здесь мордой в салат заснуть?
Бабы ржут, но мне до лампочки.
Я беру бутылку, разливаю. Какой-то мудак орет:
– Горько!
Йоган со Светкой сосутся, а мы не ждем, пока они кончат, чокаемся и пьем.
Нормально, теперь можно и пожрать. Наваливаю на тарелку салата, жую.
ЗМЗ дрочит на своей гармошке. Возле него на табуретке – рюмка с водкой и тарелка со жратвой.
Я ору:
– ЗМЗ, домой! Включайте нормальную музыку!
Пацаны и бабы ржут. ЗМЗ затягивает вальс, Светкина мамаша вытаскивает Йогана со Светкой – танцевать. Они упираются, потом выходят, обнимаются и начинают топтаться на месте. Несколько человек крутятся вокруг них, гогочут и хлопают в ладоши. Морды у Йогана и Светки красные: видно, уже вмазали рюмки по три.
Танец заканчивается, и я снова ору:
– Ставьте нормальную музыку.
Другие молодые пацаны и бабы тоже возбухают. Типа, что это за мудистика такая: пришли на свадьбу, а тут вместо музыки – хер с гармошкой. ЗМЗ отваливает, и спец по аппаратуре врубает магнитофон – «Ласковый май».
Все прутся танцевать: и молодые, и старые. Мы становимся своим кругом – молодые пацаны и бабы. После второй темы Батон идет к столу, наливает себе водяры, пьет – и опять к нам. Я вижу – с ним что-то не то: морда белая, голова болтается. Он тошнит себе под ноги и смотрит на свою рыготу.
Подскакивает мамаша Йогана с половой тряпкой, затирает пол.
– Вы што, адурэли, хлопцы – так напицца? Тольки яшчэ сели. Атвядите яго куды-небудь.
Мы с Кулей поднимаем Батона и ведем к выходу.
– А мне по хую, кого куда ебать! – орет Батон на всю столовую. – Скажите, пацаны, а?
На улице его опять рвет – на ступеньки столовой. Мы с Кулей закуриваем.
– Шел бы ты домой, а? – говорит Куля. – С тебя уже хватит на сегодня. А то затошнишь всю столовую.
– Не пизди, мне уже лучше. Пошли назад – потанцуем.
– Ну пошли.
Мы идем обратно. За нами хотят протиснуться двое малолеток, но Куля ревет на них:
– Куда прете, салабоны?
Они отваливают.
В столовой все танцуют под «Ласковый май». Мы садимся на свои места, наливаем водяры, чокаемся.
– Ну, за Йогана.
Выпиваем и идем танцевать.
Светка прыгает посредине круга, держит руками длинное платье, чтоб не наступить на край. Йогана нигде не видно.
– А где жених? – орет Куля, перекрикивая музыку.
– Не знаю, – отвечает Зеня.
– Пошли поищем – мало ли что? – говорю я.
Мы с Зеней идем за загородку, к кухне – оттуда носят жрачку. Навстречу – мамаша Йогана.
– А где Сергей? – спрашивает Зеня.
– Там. – Она машет рукой. – Только вы, хлопцы, не трогайте яго, няхай он атдахнеть.
Йоган сидит на стуле. Рубашка расстегнута, без галстука. Морда белая, губы синие.
– Э, Йоган. – Зеня трясет его за плечи.