Крапп Раиса. Пересекающий время. Книга первая: Андрей Граф, хронотрансатор

   Застегивая плащ, он распахнул двери, позвал продрогших хозяев. Они вошли несмело, дети жались к матери.
   – Повязки не снимайте, избу проветрите. Еда в доме есть?
   – Только хлеб и немного кукурузы…
   "Что бы придумать?.. Да, еще малыш…"
   – Посмотрите, вы знаете этого ребенка?
   Женщины покорно повернулись за его рукой, еще не совсем понимая, чего от них хотят, всмотрелись в мальчика. Потом что-то мелькнуло в глазах младшей.
   – Мама, это Инги сынок! Той, что в конце нашей улицы жила, помнишь?
   – Да, он как будто… Худой уж больно… О нем она убивается?
   – Постой-ка… Лан, да?
   – Где его родители? – напомнил о себе Андрей.
   Лота обернулась, глянула недоверчиво – здесь не спешили отвечать на вопросы, которые задавали юкки.
   – Я только хочу знать, они здесь? Живы?
   – Да.
   – Иди домой, Лан. И ни о чем не беспокойся, – он ободряюще кивнул мальчугану.
   "А с едой что придумать?" – Андрей машинально провел по карманам, зная, что в трактире бросил на стол единственную и последнюю монету, чудом не пропитую прежним хозяином. Рука споткнулась – что-то оттопыривало карман, и Андрей с недоумением вытянул увесистый кожаный мешочек. Он вспомнил, как цеплялся трактирщик за его одежду, провожая до двери, и хмыкнул: "Ловкач!" Тертым калачом был трактирщик, твердо придерживался правила: за свою безопасность лучше переплатить, потом все равно можно найти способ вернуть потраченное, а вот коли недоплатишь, это оплошка непоправимая. Впрочем, кошель его пришелся как нельзя более кстати.
   – Вот деньги, – Андрей высыпал на ладонь кучку монет. – Надо сходить в город и купить продукты. Утром ваш раненый проснется, надо будет хорошо покормить его.
   Женщины переглянулись.
   – Разве господин не знает? Нельзя нам в город.
   – Это я устрою.
   – Чего вы от нас хотите?– хмуро спросила Лота.
   – Ничего. А впрочем… ты могла бы помочь мне.
   – Нет, ничего я не стану делать для вас.
   – Для меня не надо, я только хотел, чтобы ты повела меня к таким, как твой муж. Если я хочу помочь им так, как ему – ты откажешь мне?
   Женщина быстро глянула на него, шагнула к постели больного.
   – Мама! Скорее посмотри на Гойко!.. – Она опустилась на колени, всматриваясь в лицо мужа. Обернулась к Андрею. – Ты лекарь?
   – Так ты поможешь мне?
   – Д-да, я поведу тебя.
   – Много таких, как твой Гойко?
   – Много, – с горечью проговорила пожилая. – Вон дочку Табора, Анику третьего дня плетью исхлестали. Пластом лежит, не поднимается, да уж и вряд ли встанет. А сегодня утром старого Юниса подстрелили – воды набрать вышел. – Она махнула рукой. – Разве господин не знает, зачем приходят сюда ваши люди?
   – Знаю. Но я не юкки, на мне чужая одежда.
   Женщины недоверчиво молчали.
   – Сейчас я отправлю тебя за продуктами, – Андрей посмотрел на мать Гойко. – А ты, Лота, подожди меня поблизости.
   Андрей проводил женщину к солдатам из оцепления. Еще издали он приметил здоровяка с туповатым выражением лица, который, судя по высокомерной спесивости, был старшим в наряде.
   – Имя, немытое рыло! – рявкнул Андрей, подходя к нему вплотную, и краем глаза увидел, как вздрогнула и какими глазами посмотрела на него женщина, вдруг увидевшая в нем наглого хама, ненавистного юкки.
   – Бунбо! Господин офицер!
   – Слушай меня внимательно! – Андрей послал импульс на ТИСС. – Отведешь эту женщину в лавку, там она купит продукты, и ты приведешь ее назад, вот до этого самого места доведешь. Ты понял меня?
   – Так точно, господин офицер!
   – Если хоть волосок упадет с ее головы – убью.
   – Не извольте беспокоиться, господин офицер!
   – Иди с ним, – повернулся Андрей к женщине, – и ничего не бойся. Продуктов побольше бери и не стесняйся, грузи на него, донесет, как миленький.
   Когда женщина и воин скрылись в переулке, Андрей обернулся и поискал глазами Лоту. Она была неподалеку, как он и велел, но выражение ее глаз не понравилось Андрею: женщина смотрела зло и настороженно.
   – Ну, что опять?
   – Ты офицер?
   – Почему это опять стало важно?
   – Ты офицер! Я видела, как ты разговаривал с ним!
   – Ну и что?
   – Он тебя боялся. У тебя высокий чин? Ты с ними, ты юкки, я не хочу помогать тебе.
   Андрей поморщился. Но не столько словам женщины, сколько в ответ на свои мысли. "Нет, не ТИСС. Он хорош для врагов, а с друзьями нельзя говорить его языком. И там, с Лиентой, ничего не стоило внушить ему полное расположение ко мне, ничего не стоило включить ТИСС…"
   – Поверь мне, Лота, посмотри в мои глаза. Я вас не обманываю, я не юкки. Я и без тебя пойду, как пришел к твоему Гойко. Но если ты приведешь, людям будет спокойнее.
   Она по-прежнему смотрела в упор, испытующе, но уже без бывшей непримиримости, она колебалась.
   – Если ты не юкки… Почему он так обмер, будто сам герцог перед ним?
   – А ему-то откуда знать, что я не ихний, он видит перед собой офицера. Тем более что офицер орет, как бешеный – надо подчиняться. Коль орет, значит право имеет, они так привыкли.
   Женщина молчала.
   – Думаешь, я не понимаю твоих сомнений? "С одной стороны, Гойко он помог, несомненно. А с другой стороны, зачем ему надо помогать нам? Говорит – не юкки. Да как верить-то голому слову? А если я вместо помощи приведу горе в дом друзей?" Ну, так, Лота? Ни в одном слове я не ошибся?
   Она молчала, потупив голову.
   – Тогда и ты правду мне скажи. Если бы ты наверняка знала, что доброта моя недобрая, от коварства она идет, знала бы, что черному делу это прикрытие. Так не позволила бы Гойко помочь? Прогнала бы от его постели, И с мыслями, что правильно сделала, смотрела бы, как он в муках умирает долгой смертью?
   Лота испуганно вскинула глаза, они наполнились слезами.
   – Думаешь, Аника отцу с матерью меньше дорога? Зачем ты за них решаешь? Не мучай ты себя, Лота, правду говорю – я не юкки. Ночью из-за реки пришел, вчера вечером с Лиентой разговаривал.
   – С Лиентой!? Правда!? – глаза ее невольно вспыхнули радостью. – Правду ли говоришь!?
   – Тс-с-с, не так громко. Я не должен был этого говорить.
   – Да почему же!? Людям про это так надо знать! Уж как все рады были бы!
   – Если бы поверили. Я чужой, а доказать мне нечем, в таких случаях вверительных грамот с собой не носят. Поэтому пока не надо ничего говорить. Они узнают, непременно. Но теперь еще не время. Мне скоро уходить, Лота, решай.
   – Хорошо, пусть будет, как ты скажешь. Вон домишко Табора, это Аники отец. Какая красавица она. – Лота горестно покачала головой.– Это и сгубило. Мать ее вчера приходила, плакала, совсем плоха Аника. И Табор чернее тучи ходит.
   – За что ее плетью?
   – За что? – Лота недобро усмехнулась. – А за что нас всех? Пьяный солдат пристал, сильничать хотел, она не далась. Он привязал под ворота за руки и бил, пока не притомился.
   – Понятно, – вздохнул Андрей. – Иди вперед, предупреди.
   Лота ушла. Помедлив, Андрей вошел следом. И снова его встретили глаза, полные недоверия, страха, едва прикрытой ненависти.
   – Где девушка? – спросил Андрей, обводя всех взглядом.
   Никто не двинулся с места, в ответ – лишь угрюмое молчание.
   – Что же вы? – укоризненно проговорила Лота. – Верьте ему, он поможет. Дядя Табор!
   Один из мужчин нехотя кивнул себя за спину, на занавеску.
   – Там.
   Андрей отдернул тряпку, за ней был крохотный закуток для дощатого топчана, на котором вниз лицом лежала девушка, тонкая холстина, испятнанная кровью, прикрывала ее. Андрей приподнял холст – спина девушки представляла собой нечто багрово-синее, вспухшее, в корке запекшейся крови. В это время девушка медленно открыла глаза и, увидев перед собой наемника, испуганно сжалась. И тотчас гримаса боли исказила ее лицо, закушенная губа побелела.
   – Выйти всем, – приказал Андрей.
   – Я никуда не пойду! – Отец девушки не скрывал неприязни к незваному гостю, смотрел с вызовом. Сейчас – теряя, вероятно, самое дорогое, он больше уже ничего не боялся.
   – Дочь свою любишь. Тогда позволь помочь ей. Или оставайся наблюдать ее агонию. Я же пойду к другим, кого мне доверят.
   Лота быстро подошла к Табору, положила руки ему на грудь.
   – Дядя Табор, не бойтесь за Анику.
   – Побыстрее! – резко сказал Андрей, снимая плащ.
   – Идемте же! – Лота теснила людей к дверям.
   Табор, выходя, обернулся и одарил Андрея таким взглядом, что Андрей подумал: случись что сейчас с его дочерью – голыми руками задавит, зубами рвать будет.
   – Не бойся меня, Аника, – присел он перед девушкой на корточки, провел рукой по волосам. – Закрой глаза, спи…
   В тишине неслышно текли минуты. Андрей ощущал, как медленно отступает боль, покорная его воле. Было трудно – девушку измучило, ослабило страдание, сил у нее почти не осталось, и Андрею пришлось стать донором, подпитать ее своей энергетикой, чтобы заставить организм бороться.
   – Аника, – наконец позвал он. – Аника, очнись!
   Девушка медленно открыла глаза.
   – Слышишь меня? Тебе больно? – Андрей провел рукой по спине, и девушка вздрогнула, ожидая боли.
   – Нет… – изумленно проговорила она, еще не доверяя ощущению. – Совсем чуть-чуть!..
   – Молодец, девочка. Теперь ты скоро поправишься. Поскорее набирайся сил и здоровая будешь.
   На лице девушки читалось все, что происходило в ее душе: здесь была и радость освобождения от боли, и растерянность, и беспокойная настороженность, и недоверие… Андрей улыбнулся:
   – Будь здорова, Аника.
   Щурясь после полумрака, он вышел на улицу. Почти оттолкнув его, в дверь метнулся отец.
   – Обмойте ей спину отваром трав, – говорил Андрей женщине с глазами Аники. – Подорожник, череда. А если к вечеру опять жар будет, оберните спину и грудь свежими листьями свеклы.
   Скрипнула дверь – вышел Табор.
   – Я не знаю, кто ты, но за дочку – спасибо. Вот, это все что у нас осталось, возьми.
   Он протянул руку – на темной ладони тускло светился золотой изящный медальон на витой цепочке удивительно тонкой работы.
   – Убери, мне не надо ничего.
   – Возьми, мне не жаль… помирала ведь дочка.
   Андрей зажал пальцы мужчины в кулак.
   – Не надо мне этого, Табор. Лучше скажи, если мне тоже помощь понадобится, могу я прийти в твой дом?
   Помедлив, Табор ответил:
   – Приходи с чистой душой. В любой час эти двери будут открыты для тебя.
   – Спасибо, Табор, – Андрей сжал его плечо. – Спасибо на добром слове. До встречи. – Он поискал глазами: – Лота!
   – К Юнису теперь? – показалась она из-за спин.
   – Веди.
   Здесь надежды не было. Жить старику оставалось не дольше вечера – толстая арбалетная стрела ударила в живот. Здесь один Андрей был бессилен. Юнис лежал перед ним длинный, жилистый, с большими, огрубевшими от работы руками. Глаза его почернели от боли, но у старика еще было достаточно сил, чтобы не показать своих страданий, оставаться спокойным. Не укрылось от Андрея другое, что мучило Юниса больше, чем физическая боль – печаль об остающихся, его старой жене, дочери, да двух малолетних внуках.
   – Я ничем не могу помочь тебе, отец.
   – Знаю.
   – Я могу только избавить тебя от боли.
   Он оставил старика в сознании, и Юнис чутко прислушивался к своим ощущениям, не сводил с Андрея глаз.
   – Тебе легче, отец?
   – Чудно, – вслушиваясь в себя, проговорил старик. – Лота сказывала, ты ее Гойко врачевал и дочку Табора?
   – Да, верно.
   – Чудно, – снова сказал Юнис. – Не видал я отродясь, чтобы так-то врачевали. Только зря ты…
   – Что?
   – Силы на меня тратил зря, мне все одно конец, к молодым иди.
   – Я им помогу.
   – Ну-ну, на много ли тебя хватит? Видал я, лицом-то ты потемнел.
   – Это ничего, отдохну.
   – Ты ведь не юкки?
   – Нет.
   – И не наш, – полу утвердительно сказал Юнис.
   – Я издалека.
   – Плохо у нас теперь. Уйдешь скоро.
   – Нет, не скоро. Я успею многим помочь.
   Юнис покачал головой.
   – Зачем пальцы врачевать, когда голову рубят?
   – Из-под топора тоже можно вынуть.
   – А сможешь?
   – Разве есть выбор?
   Юнис смотрел молча, потом сказал:
   – Не под силу это одному.
   – Почему – одному? А Лиента, лугары? Эти люди? – кивнул он на окно.
   – Иди теперь, сынок. Теперь мне спокойно.
   – Прощай, отец. О твоей семье мы позаботимся, даю тебе слово.
   На глаза Юниса навернулись слезы, он сжал руку Андрея.
   На улице, перед лачугой старика вокруг Лоты стояли четыре или пять человек. Лота что-то торопливо говорила им. Едва появился Андрей, стало тихо, все лица повернулись к нему.
   – Кто эти люди?
   – Они… Им помощь твоя нужна, они пришли позвать тебя…
   – Ясно.
   Он обвел их глазами – мрачные, хмурые, озабоченные лица без тени дружелюбия. Андрей поднял глаза к небу. Сеял мельчайший, как сквозь решето, дождь. Он глубоко вдохнул эту прохладную водяную пыль.
   – Идите домой, незачем вам мокнуть. Я приду, Лота приведет.
   Голос его канул в пустоту – никто не шелохнулся.
   Андрей шел из одной хижины в другую, и они ходили за ним следом, терпеливо ожидая под дождем. Вместо одних появлялись другие, их становилось больше… Андрей с досадой ощущал в себе все нарастающую усталость; чтобы достигнуть нужного результата, требовалось все больше усилий и времени. Он не считал, сколько лиц, с печатью болезни и страдания прошло перед ним. Давно стемнело, и надо было возвращаться. Каждый раз Андрей говорил себе, что это последний больной, но говорил только мысленно, потому что язык не поворачивался сказать это долго и терпеливо зябнущим под дождем. И он шел в следующую лачугу. Наконец, выйдя от своего очередного пациента, он не увидел никого, кроме Лоты.
   – Где все?
   – Ушли.
   – Почему?
   – Я им сказала. Ты на ногах еле держишься.
   Андрей глубоко вздохнул, привалился к стене.
   – Да, устал немного. Ты тоже, промокла, замерзла. Иди, Лота, ты мне очень помогла.
   Женщина подняла смутно белеющее в темноте лицо, облепленное мокрыми прядями.
   – А ты куда же?
   – Мне далеко идти.
   – Что ты? Куда ты такой, ночью? Идем к нам, переночуешь, отдохнешь хорошенько.
   Андрей закрыл глаза. Болел каждый мускул, нерв, в голове стучали молотки, прикосновение рубахи к телу отзывалось неприятным болезненным ощущением. Это были фантомные боли, то, что он принимал от каждого, с кем работал. Один, два, даже пять раз это прошло бы бесследно. Но боли было слишком много, она накопилась, сконцентрировалась…
   – Отдохнуть, это хорошо бы, – он оттолкнулся от стены. – Только рано еще, идти мне надо.
   Было совсем темно, и Андрея раздражало, что он никак не может сориентироваться.
   – Река в какой стороне?
   – Там. Зачем тебе?
   – В джайву мне надо, к Лиенте.
   – Сейчас? – недоверчиво и испуганно переспросила Лота. – Ты что? Ночью в джайву не ходят, утром надо идти.
   – Еще неизвестно где безопаснее – здесь или ночью в джайве, да ведь живете.
   – А кто нас спрашивал? – вздохнула Лота.
   – Ладно, – решил Андрей, – идем к вам. Я еще раз Гойко посмотрю.
   – Идем! – обрадовалась Лота, мысль о доме не оставляла ее ни на минуту.
   Она успокоилась, едва переступила порог своего убогого жилья. У горящего очага сидела мать Гойко, дети спали, заботливо укрытые стареньким одеялом.
   – Спаси тебя Бог, добрый человек, – поднялась Андрею навстречу женщина. – Пока ты не открыл нашу дверь, было у нас горе, холод и голод. А теперь дети наши сыты и согреты, и за Гойко у меня душа уж не так болит.
   Согрев руки над очагом, Андрей подошел к нему. Гойко дышал ровно и легко, лицо его порозовело. Парень должен был выкарабкаться с того света, если не возникнет осложнений.
   – Ты поужинай с нами, – попросила Лота, когда Андрей вернулся к очагу.
   – Поужинаю. Горячего бы чего-нибудь.
   – Сегодня я вас отменно накормлю, – отозвалась свекровь Лоты, – погодите только чуток, вода уж закипает. Снеди я про запас набрала, как ты велел. Сегодня и соседи наши все сыты.
   Андрей сел у огня, привалился спиной к стене, закрыл глаза. Голос женщины отдалялся, стихал; показалось – через минуту шершавая теплая ладонь провела по волосам, и он открыл глаза, но уже был накрыт стол, стояли дымящиеся чашки, лежало мясо, хлеб.
   "Совсем расклеился!" – подосадовал на себя Андрей.
   – Вставай сынок, повечеряем.
   За стенами шелестел дождь, сквозь худую крышу в жестянку часто падали звонкие капли. Издали донесся приглушенный рокот.
   – Что это?
   – Должно, гроза будет.
   Гроза. Да, после такого перепада температуры ее следовало ждать. Но сейчас она ему совсем ни к чему. Какие здесь бывают грозы, это Андрею ни у кого не надо спрашивать. И какими бешеными становятся реки, он тоже знал. В его теперешнем состоянии переправа запросто может стать последним купанием. Если он не самоубийца, следовало поспешить и попробовать обогнать непогоду. К тому же, в последнее время с грозами у него отношения напряженные.
   Андрей встал, поднял с полу тяжелый плащ.
   – Куда ты? В такую-то непогодь! А ужин?
   – Мне пора. Извините.
   Лота молча подала ему чашку с горячим бульоном. Пока он пил, набросила шаль.
   – Я провожу тебя.
   Почувствовав близость постов, Андрей остановился.
   – Дальше не ходи.
   – Поторопись. Ради всех святых, будь осторожен.
   – Не беспокойся, я буду очень осторожным.
   – Ты придешь еще?
   – Да, обязательно.
   – Мы будем тебя ждать и молиться за тебя.
   Небо прочертил быстрый зигзаг, сухо треснул гром.
   – Иди, иди, – заторопила Лота.
   Дождь на время как будто притих, но скоро припустил с новой силой. Небо все чаще вспухало огненными росчерками, глухо рокоча, катался гром. А когда Андрей, покачиваясь, выбрался на противоположный берег, гроза бушевала почти над головой. Ослепительные зигзаги рвали небо в клочья, над джайвой непрерывно мерцало неверное голубое сияние; оглушительный треск, не затихая, катался из конца в конец; ливень сплошным потоком обрушивался на землю. Упругие струи слепили, плетьми секли спину, плечи, лицо. Андрей набросил плащ, чтобы хоть немного укрыться от них. Почва джайвы, и без того влажная, не успевала впитывать такое обилие воды, и она бешеными потоками неслась по земле, устремлялась в ложбины, низины, сливалась в мощные потоки. Мутные, грязные, они несли ветки и сучья, то и дело меняли русла, неожиданно били по ногам. Андрей почти на ощупь отыскал дерево с дуплом, где спрятал одежду. С небес низвергалась река, водопад, Ниагара. Андрея окружал не воздух, насыщенный каплями дождя, а лавина воды с небольшими промежутками воздуха. Оставалось только изумляться, как это море удерживалось там, наверху. Впрочем, Андрею, копошащемуся под ледяной лавиной, было не до изумления, было ему совсем худо. Толстый плащ моментально впитал пару ведер холодной воды, многопудовым пластырем облепил спину и плечи, мешал идти. Морозило, резало глаза, удары грома отдавались в голове болью. В какие-то мгновения сознание как будто пропадало, и необходимо было мучительное усилие, чтобы сформулировать простую и четкую мысль – куда он идет и зачем. Запнувшись за корень, Андрей тяжело упал, подминая низкий кустарник, круша сухостоины.
   "Нет, так нельзя, – подумал он, отирая ладонью заляпанное грязью лицо. – К Лиенте нельзя идти таким измочаленным, слишком много зависит от этой встречи". Он встал, осмотрелся. Кажется, сейчас он недалеко от той избушки, под скалой.
   Хижину знахарки он отыскал довольно быстро. Нырнул под крышу, захлопнул за собой дверь и оказался в кромешной темноте. Но в следующее мгновение снаружи полыхнуло, и холодный свет ворвался в маленькое оконце, разорвал темноту. В этих мгновенных слепящих вспышках Андрей рассмотрел очаг с кучей хвороста. От короткого голубого луча зажигалки затрещали, вспыхнули сухие ветки. На черных от старости и копоти бревенчатых стенах заплясали оранжевые блики, потянуло теплом.
   С Андрея на пол натекла здоровенная лужа. Он выпутался из плаща, бросил в угол перевязь с мечом. Из всего вороха одежды, которую он старательно прятал под плащом, сухими остались только его рубашка, брюки и куртка благодаря тем материалам и свойствам, которыми наделила их высокоразвитая технология… Цивилизации, в которой еще вчера жил Андрей.
   Натянув штаны и рубашку, он отжал плащ и осмотрелся, прикидывая, как приладить его просушить. И тут обнаружилось, что в хижине не один он прячется от непогоды. Андрей поднял горящую ветку и рассмотрел в углу молоденькую девушку, девчонку. Она съежилась в комочек, вжалась в черные бревна, в огромных черных глазах плясали отблески пламени.
   – Откуда ты здесь взялась? – спросил Андрей.
   Она, видно, тоже побывала под дождем: мокрое платье облепило плечи и ноги, и девчонка дрожала толи от страха, толи от холода, а, скорее всего, от того и другого.
   – Иди к огню. Да не бойся, обсушись иди.
   Андрей протянул руку – она отпрянула, глаза плеснули таким отчаянием, что Андрею стало не по себе.
   – Вот дуреха, – покачал он головой, и от этого движения девчонка вместе со стеной вдруг поплыла куда-то в сторону, земляной пол избушки накренился и мягко толкнул в ноги. Андрей потер лоб ладонью, устало сказал:
   – Ну, как хочешь.
   Он подошел к огню, поворошил хворост, подбросил еще веток потолще.
   "Ничего, – подумал он, – скоро в избушке тепло станет, отогреется".
   Из стен во множестве торчали деревянные колышки – хозяйка развешивала на них пучки трав. Андрей растянул на них рубаху и плащ. Тут же, у стены, было навалено сено, – наверно, у ведуньи была коза или корова. Андрей бросил поверх куртку, устало вытянулся, заложил руки за голову. Подумал об утренней встрече с Лиентой, об испуганной девчонке, что жалась в углу, о дурманящем запахе сухих трав, который будил в памяти что-то приятное, но что именно, он уже не успел вспомнить – мысли поплыли, спутались, пропал и лес, и гроза, и девчонка…
   Разбудил Андрея шорох. Он чуть приоткрыл глаза – очаг прогорел, головешки подернулись серой пеленой, но под ней еще дышали оранжевые угли. Видимо, это и заставило девушку выбраться из своего символического убежища. Сквозь ресницы Андрею было видно, как она на цыпочках прокралась к очагу, осторожно, боясь нашуметь, положила на угли несколько сухих тонких веточек, подула. Хворост занялся пламенем не сразу, трещал – и всякий раз девушка испуганно взглядывала на человека, что лежал по другую сторону очага. Впрочем, у него был вид крепко и безмятежно спящего, и девушка успокаивалась.
   Наконец, вспыхнул язычок пламени, заплясал по сушняку. Девушка накрыла огонек толстыми сучьями и, поколебавшись, не ушла от тепла, засмотрелась на игру пламени.
   Теперь Андрей мог рассмотреть ее. Глубокие голубые тени залегли под глазами; длинные ресницы, каждое мгновение готовые испуганно вспорхнуть, чуть вздрагивают при каждом ударе грома. Какое изможденное лицо. Оно кажется еще более изнуренным и худым из-за распущенных длинных волос. Цвет их был русым или пепельным, часто встречающимся у эритянок, но сейчас они падали бесцветными, тусклыми, грязными сосульками. Уголки губ скорбно опущены. Здесь не живет больше радость, даже на лица детей легла печать безысходного горя… Лоб у нее красивый – высокий и чистый. А глаза не черные, они голубые, темно голубые, цвета прозрачного аквамарина и совсем-совсем больные. И румянец вон какой, и лихорадит до сих пор – наверняка жар. Девушка вдруг быстро прижала ладонь ко рту, заглушая кашель. Нехорошо она кашляла, надо было что-то с ней делать.
   – Не бойся ты меня, – не открывая глаз, сказал Андрей.
   Она отшатнулась назад. В следующий миг вскочила, как подхваченная порывом ветра, метнулась к двери.
   – Остановись! – приподнялся Андрей. – Не бойся!
   Но девушка всем телом ударилась о дверь, распахнула ее, исчезла за ливневой завесой.
   – Ах, черт! – выругался Андрей, выскакивая под дождь.
   Гроза ослабевала, но огненные росчерки еще полосовали низкое небо. В голубой вспышке Андрей увидел девчонку. Она неслась вниз по осыпи. В несколько прыжков Андрей настиг ее, схватил за руку.
   – Стой! Разобьешься, сумасшедшая!
   Слабо вскрикнув, девушка вырвалась, метнулась в сторону. Андрей снова догнал ее, не удержался на крутой, ползущей из-под ног осыпи, упал вместе с ней, покатился вниз.
   Девушка сопротивлялась с такой яростью и ожесточением, которую никак нельзя было предположить в столь хрупком создании. Молча она билась в руках Андрея, царапалась, кусалась. Он боялся не рассчитать свою силу и поэтому никак не мог удержать ее руки, наконец, ему это удалось.
   – Успокойся же!
   Вода потоком лилась по ее лицу, мешалась со слезами. Девушка продолжала молча рваться. Андрей чуть сдавил тонкие запястья, и она со стоном опустилась на камни.
   – Не враг я… – раскат грома заглушил его слова. – Не бойся, слышишь? Вставай.
   Он наклонился, чтобы помочь ей, и тотчас девушка рывком освободила руки, и сильный удар по глазам ослепил Андрея. Он невольно отшатнулся, но в следующее мгновение метнулся за девчонкой, вскинул ее на руки. Она забилась, но злой, как сто чертей, Андрей больше не церемонился. Пока он карабкался по осыпи, которая теперь стала какой-то жидкой и расползалась под ногами, она не проронила ни слова, только хрипло, прерывисто дышала. Потом ее снова начал бить кашель, и Андрей ощутил, как судорожно и беспомощно содрогается в его руках этот ребенок. В сердце толкнулась острая жалость, и в ней без следа растворилась злость.
   В хижине, едва он разжал руки, пленница его отпрянула к стене, уставилась потемневшими глазищами, ловила каждое движение. Андрей усмехнулся. И тогда губы ее дрогнули в презрительной, брезгливой гримасе.