Страница:
Король, возвратившись в Краков, не давал своему фавориту покоя, не переставая вздыхать о прекрасной вдове. Его не столько привлекала ее красота, сколько осанка и манеры. Вынужденный предаваться любовным интригам, которые вызывали в нем чувство отвращения, он мечтал о прочной любви, о тихом, спокойном домашнем счастье, которого у него не было.
Рава, видя нетерпение Казимира, старался найти средство склонить вдову к уступкам. Он два раза тайком ездил в Прагу и возвращался оттуда с одним и тем же ответом, что путь к ней – только брак. Аделаида Гессенская стояла поперек дороги, потому что, хотя королю и обещали расторгнуть этот брак, однако, никто не брался выхлопотать это у папы.
Несмотря на все серьезные дела, которыми в то время Казимир был занят, мысль о Кристине не покидала его.
Ему удалось, наконец, присоединить к королевству на ленных основаниях Мазовье, учредить в Кракове высший судебный трибунал для немецких судов, но, обессиленный приставаниями сестры и своего племянника, Людовика, о передаче последнему короны, о чем у них был возобновлен разговор, Казимир еще сильнее чувствовал свое одиночество и удручался неимением наследника, так как брак с Аделаидой лишил его всякой надежды.
В одну из таких минут раздражения и нетерпения, которые у него часто бывали, приехавший из Танца ксендз Ян нашел его таким расстроенным и печальным, что должен был удвоить свою разговорчивость и веселость, чтобы вывести короля из этого состояния.
Казимир не скрыл перед ним причин своего горя.
– Проклятая ворожея была права, – сказал он, – мне везет во всем, что я предпринимаю для блага страны, но личного счастья я не могу найти! Я не обвиняю покойного короля Яна и императора Карла, что они заведомо и со злым умыслом навязали мне эти цепи, но если бы не этот несчастный брак, который связал меня по рукам и ногам, я мог бы иметь сыновей, Людовику не пришлось бы передать короны, и я не был бы последним в роде!..
Как мы уже об этом говорили, ксендз Ян был одним из самых легкомысленных людей, и когда дело шло о выгодном разъяснении стеснительных церковных правил, у него всегда можно было найти хороший совет.
– Но ведь я говорил вашей милости и повторяю, – сказал он, – что этот брак, продолжавшийся около пятнадцати лет без сожительства, недействителен, даже согласно церковным уставам. Вы, ваше величество, свободны, но нужно иметь мужество, нужно говорить и действовать сообразно с этим.
Король смотрел на него с удивлением.
– Да, да, – повторил аббат, – этого нельзя назвать браком.
– Кто же из духовных осмелится меня обвенчать, прежде чем папа разрешит этот вопрос? – спросил король. – А если ждать решения какого-нибудь дела в Авиньоне, то и жизнь пройдет. Нет, никто меня не обвенчает!
Аббат почтительно склонил перед королем голову и произнес с улыбкой: – Я обвенчаю! Собственно говоря, для венчания короля необходим, по крайней мере, епископ, но епископа Бодзанту трудно будет к этому склонить, а я, хоть и не епископ, ношу митру и, принарядившись, выгляжу очень представительно.
Казимиру это обещание показалось до того невероятным, что он принял его за шутку.
Аббат вторично его повторил.
– Найдите только, ваша милость, невесту по вкусу, и я не отрекусь от своего обещания: я вас обвенчаю.
Казимир задумался и хотя ничего не ответил, однако, не забыл слов аббата.
Вечером к ксендзу Яну пришел Кохан, и речь зашла о короле; когда фаворит стал описывать, в каком удрученном состоянии находится Казимир, как он убивается бездетностью и одинокой жизнью, аббат живо прервал его:
– Напрасно вы жалуетесь! Я говорил это королю, повторяю и вам: пускай он только найдет невесту, я его обвенчаю! Я! Слышите? Как меня видите живым. Я не боюсь ничего… Папа, в конце концов, признает его брак с Аделаидой недействительным. Что это за брак, когда они пятнадцать лет уже живут врозь! Ему насильно навязали некрасивую, несносную женщину, он с ней даже не сблизился и никогда не был ее мужем.
– Так это возможно? – воскликнул Рава.
– Было бы возможно, если б только король был так же решителен, как я. – Решимости-то у него хватит, потому что он больно тяготится и бездетностью, и жизнью без семьи в пустом доме, и любовными интригами, которые ему надоели. Но какая княжна или знатная дама захочет выйти за него, когда существует сомнение… Когда…
– А вам непременно нужна княжна! – рассмеялся аббат. – Ведь королевское дитя, от какой бы то ни было законной жены рожденное, будет таким же королевским, несмотря на то, какая в нем течет кровь. Пусть берет, кого хочет! Была бы только молода, по сердцу и могла бы ему дать наследника.
Аббат еще раз весело повторил, поднимая руку, как бы для благословения:
– А я обвенчаю!
Рава задумался.
– Гм! – произнес он. – Король будучи в Праге, наметил себе одну, которая ему очень понравилась.
– Какого сословия? – спросил ксендз Ян.
– Мещанка, но очень богатая; он с ней познакомился при дворе во время императорских празднеств. Она не слишком молода, статная, красивая, с хорошими манерами, вдова Рокичана…
Ксендз Ян быстро повернулся, так как, бывая часто в Праге, знал тамошние дела.
– Я ее знаю, – произнес он, – муж ее, Миклаш построил на свои средства костел. Семья хорошая, хоть и мещане; невеста известна своей красотой, и никто не осмелится сказать про нее дурного слова.
– Это правда, – произнес Кохан, – но ведь для королевы этого мало.
– Ну, тогда ищите другую; в Германии при княжеских дворах достаточно девушек, но оттуда, пожалуй, не дадут. Из Руси король не захочет брать из боязни получить какую-нибудь неотесанную, вроде Альдоны.
Веселый ксендз покачал головой, и продолжал:
– Это уж не мое дело – сватать! Ищите невесту, а я не откажусь от своего обещания; еще раз повторяю – как меня живым видите, уж обвенчаю.
– А что скажет на это краковский епископ? – спросил Кохан.
– Пусть его говорит, что ему угодно, – возразил аббат, – я его не боюсь. Лучше обвенчать короля, чем допустить его гибель…
Разговор с аббатом заставил Кохана так же призадуматься, как и короля. На следующий день они вместе поехали на охоту, и всякому, кто лично не знал ксендза Яна, трудно было бы догадаться, что это аббат.
В штатской одежде, с мечом у пояса – по уставу духовные имели право носить при себе оружие для защиты на случай опасности – верхом на статной лошади, которой он правил как рыцарь, в плаще, небрежно накинутом на плечи, красивый, молодой ксендз Ян своим молодцеватым видом вовсе не похож был на духовное лицо, и лишь раздаваемые им по привычке благословения могли вызвать подозрение.
Всегда в хорошем расположении духа, большой охотник оживленной беседы, веселый сотоварищ пира, не слишком строгий к человеческим слабостям, ксендз Ян пользовался общей любовью; однако более требовательное и более строгое духовенство косо на него поглядывало, но он на это не обращал внимания.
Король его очень любил и, по возможности, старался держать при себе. На охоте, во время отдыха в лесу, ксендз Ян возобновил с королем вчерашний разговор.
– Милостивый король! Ищите невесту – ксендз и все необходимое для обряда венчания к вашим услугам! Кохан что-то говорил о Рокичане.
Казимир вздрогнул, потому что со вчерашнего дня не переставал о ней думать.
– Этой женщиной все любуются при императорском дворе, и она занимает там первое место, – произнес Казимир. – Я не скрою того, что она мне очень понравилась, и что я ее полюбил… Ее чело достойно короны…
– После того, как вы столько лет промучились с той, которую любить нельзя было, – произнес аббат, – наступило время взять ту, которая вам по душе. Разве не случалось, чтобы короли женились на мещанках, а в истории римских народов и других бывали примеры, что даже и на крестьянках! Если она вам нравится, то зачем же искать другую?
Король покраснел и, протянув ему руку, произнес:
– Подождите немного, ксендз аббат. Кто знает? Может я и воспользуюсь вашим обещанием.
Ксендз Ян снова навязчиво предложил свои услуги.
Возвратившись в Краков, Казимир в тот же вечер призвал к себе Кохана, игравшего с Добком в шахматы.
– Послушай, – сказал он, приближаясь к нему с нетерпением, которое обыкновенно овладевало им при всех важных предприятиях, – слушай, мне нужно… – при этих словах он запнулся и в раздумьи остановился.
– Мне необходимо побывать в Праге, но я не хочу, чтобы кто-нибудь узнал о том, что я там буду.
Для Равы это не представило никакого затруднения, и он тотчас же ответил.
– Отправимся, как будто на охоту. Кто за вами будет следить? А в дороге можно будет устроить так, чтобы нас не узнали.
– А в Праге? – перебил король, но сам тотчас же прибавил:
– В Прагу нужно кого-нибудь вперед послать.
Кохану легко было догадаться о цели этой поездки.
– Если нужен посол к Рокичане, – сказал он, – то я поеду!
– Послы и посредники ни к чему не повели, – ответил король. – Я лично должен с ней переговорить… Наступил решительный момент. Ксендз Ян вызвался нас обвенчать. Я готов на все решиться, лишь бы иметь надежду, что Людовик не отнимет короны от моего потомства. Рокичана хоть и мещанка, однако, достойна быть королевой.
Рава ничего ему не возразил.
Для безопасности Казимира его мог сопровождать Добек Боньча, прозванный Фредрой, так как можно было смело положиться на его находчивость, храбрость и громадную силу; сам же Рава взялся ехать вперед в Прагу, чтобы приготовить помещение для короля и предупредить вдову. После короткого разговора и обсуждения решено было поступить по совету Кохана: он поедет один в Прагу, а король в сопровождении небольшой свиты отправится туда на следующий день.
На рассвете Кохан, закутанный в капюшон, тронулся по направлению к чешской столице, выбирая кратчайший путь и хорошо знакомые ему тропинки. Для себя лично он мог найти помещение в старом городе, у мещанина Вуйка, у которого он уже несколько раз останавливался; ему нужно было позаботиться лишь о помещении для короля и о разговоре с Рокичаной.
Он рассчитал, чтобы приехать в город в сумерки, но еще до закрытия ворот, и прямо отправиться к Вуйку. Он знал, что его там радушно примут, так как никогда не скупился и щедро платил, а дочь Вуйка, красивая Зоня, веселая, миловидная, игривая девушка была к нему расположена и всегда была ему рада. Все знали и догадывались, почему он так часто туда заглядывал, и его приезд ни для кого не был секретом.
Да и Зоне, с утра до ночи говорившей, трудно бы сохранить секреты; она выболтала бы и собственные грехи, до того у нее язык чесался. Будучи сама легкомысленной и кокеткой, она всегда была рада помочь во всякой интрижке, так как ей казалось, что чужой грех оправдывает ее собственное поведение.
Как раз в то время, как приехавший Кохан переодевался в отведенной ему комнате, Зоня, стоявшая на крыльце дома, заметила приходившего мимо Енджика. Она его хорошо знала, слышала о его любви к Рокичане, и хотя жалела его, однако часто над ним подтрунивала. Он шел с опущенной головой и не заметил девушки, которая шаловливо нагнувшись к нему, шепнула:
– Тебе остается только повеситься, Енджик! Они отнимут-таки от тебя Кристину. Опять приехал от польского короля посол, который возит ей драгоценности; если б она была каменная, то и то не устояла бы… Да, она счастливая женщина.
Енджик остановился и сильно насупился; из слов Зони он догадался о приезде Кохана, на которого он давно уже точил зуб. Девушка, между тем, со смехом убежала в комнату.
Енджик, мучимый ревностью и желанием принять меры для охранения доброго имени вдовы, притаился за углом дома, поджидая Кохана.
– Ничего они не достигнут, – шептал он про себя, – пускай же даром не шатаются и не пятнают ее доброй славы. Этому же должен быть положен конец! В сумерках Кохан выбежал из дома Вуйка, спеша к вдове; но лишь только он появился на улице, как Енджик его остановил.
Думая, что его по ошибке приняли за другого, Рава пробормотал что-то и хотел обойти нахала, заступившего ему дорогу, но Енджик удержал его за плащ.
– Не бойтесь, – сказал он, – я не разбойник, я знаю, кто вы и с какой целью сюда прибыли; мы должны переговорить.
– Но я не знаю, кто вы, – возразил нетерпеливо Рава, хватаясь за меч, – да и у меня нет ни времени, ни желания с вами разговаривать.
– Я Енджик, здешний купец, меня все знают, – воскликнул чех, не позволяя Раве уйти, – вы должны со мной поговорить!
Рава вспылил.
– Никто не смеет меня принуждать! – крикнул он.
В этот момент Енджик что-то шепнул ему на ухо. Рава притих, и они оба вошли в дом Енджика, находившийся на расстоянии нескольких шагов.
Осветив комнату, купец, как гостеприимный хозяин, велел подать пива и, усевшись на скамейке против Равы, начал:
– Вы опять приехали? Что? Но напрасны все ваши труды. Король, или не король – никто не возьмет Рокичану без венчания! Я ее знаю с детских лет. Если бы даже она согласилась – чего, конечно, никогда не случится – то родные и друзья этого не допустят. Зачем же напрасно давать пищу людским толкам?
После минутного раздумья Енджик взглянул на Кохана глазами, метавшими молнии, и видимо на что-то решившись, сказал:
– Я скажу вам всю правду. Я ей ни брат, ни сват, между нами очень далекое родство, но я ее люблю с детских лет и, хотя эта любовь до сих пор мне дала лишь одно горе и в будущем ничего лучшего не предвещает, я от нее не откажусь. Кристина для меня недосягаема, но я не позволю, чтобы другие ее обидели. Вы должны знать о том, что страстная любовь толкает людей на безумные поступки. Примите это к сведению. Я скажу вам только, что если ее кто-нибудь обидит, я на всякую месть готов. У нее мужа нет, а родственники – Господь их знает – заступятся ли, но я…
Клянусь Богом, я этого не допущу! Я человек маленький, купец, но это ничего не значит, руки у меня есть, и я не пожалею последней копейки, чтобы…
Он не закончил, ударив кулаком о стол и, сжав губы, взглянул на противника, как бы требуя ответа.
Кохан, человек опытный, мог хранить хладнокровие или быть пылким, смотря по тому, как этого требовали обстоятельства. Он придерживался правила: против пылких быть хладнокровным, а против хладнокровных –горячиться. Видя перед собой сильно взволнованного, хотя и сдерживающего себя Енджика, он старался оставаться спокойным.
– Послушайте, – произнес он, – я, собственно говоря, не понимаю, что вам нужно. Не стану врать; король меня посылает к Рокичане, и если она меня принимает, то это ее дело. Она вдова и может поступать по собственному усмотрению.
– Ну, нет! – крикнул Енджик. – Женщину нужно всегда охранять… Это уж вы напрасно…
– Ее опекуны – братья покойного Миклаша, – возразил Рава.
– Да, – ответил Енджик, – но они не могут за ней присмотреть и уберечь ее, а я…
Остановившись на минуту, он резко спросил:
– Скажите, чего вы от нее хотите? Чего? Чтобы она к вам в Краков поехала? Обещаете ей богатства? Землю? Что?
Рава, пожав плечами, ответил:
– Я не намерен перед вами исповедоваться. Скажу вам лишь, что вы напрасно беспокоитесь. Рокичана – умная женщина и сама за себя постоит.
– Да, – перебил Енджик, – но ведь она – женщина, а он – король.
– Помимо того, что он король, он человек, который не желает ничьей обиды.
Они взглянули друг на друга, как бы измеряя свои силы. Шансы были неравны: Кохан, хитрый придворный, представлял собой полную противоположность Енджику, честному и слишком пылкому простаку.
– Я вам вот что скажу, – отозвался после минутного молчания Енджик, –сохрани вас Бог, если вы ее обидите, я вам не прощу…
Он облокотился и продолжал:
– Вспомните только эту громкую историю Амадеев в Венгрии. Здесь о ней все знают. Старик отец, правда, поплатился жизнью, не отомстив за дочь, но он пытался это сделать – значит дорожил своей честью. Рокичана для меня дороже, чем дочь для отца; у меня нет ни отца, ни матери, ни семьи. Один я, как перст…
Кохан покачал головой.
– Что же делать? – произнес он. – Вы высказались, я выслушал – и довольно. Я вам лишь одно отвечу: вы нас предостерегли, и этим вы стали для нас менее опасным. Ну, а теперь баста…
Енджик, видя, что Кохан собирается уходить, и раздраженный еще больше его хладнокровием, вскочил со скамьи.
– Я поступил честно и вас предостерег, потому что не хотел напасть на вас из-за угла.
– А вы думаете, что мы вас испугаемся? – спросил Кохан.
Енджик, схватив себя за голову, в сильном волнении воскликнул:
– Это уже ваше дело; а если бы мне даже пришлось истратить последнюю копейку, чтобы нанять пятьдесят или сто людей… То я готов!
– А мы можем выставить таких триста! – рассмеялся Кохан. – Впрочем, чего нам тут болтать – ведь это все равно, что воду в ступе толочь… Кохан вновь попытался уйти.
Енджик, наконец, вышел из себя.
– Бросьте эти бесполезные посещения, – воскликнул он, – это ни к чему не приведет, говорю вам! Ни к чему! Вскружите лишь голову женщине. На ней мог бы жениться какой-нибудь из более богатых мещан или господ…
– Или вы, – расхохотался Рава.
– Нет! – воскликнул Енджик, – я не смею претендовать ни на ее руку, я для этого слишком ничтожен, но я не позволю погубить ее жизнь. Бросьте ваши посещения, – повторяю вам.
– Но ведь вы знаете, что я слуга короля, – возразил Рава, – и я не могу противиться его приказаниям.
– Объясните королю!
Рава махнул равнодушно рукой.
– Простите, – сказал он, снова поднимаясь. – Вы хотели переговорить, я дал себя втянуть в этот разговор, выслушал вас, а теперь у меня нет времени. Прощайте!
Енджик что-то бормотал, хмурился, сердился, но не мог его больше задерживать. Взглянув вслед Кохану, он вторично повторил свою угрозу и заломил руки.
Кохан в ответ на это, равнодушно пожимая плечами, направился прямо к дому Рокичаны, но не застал ни ее, ни старой воспитательницы, которая была им подкуплена наравне с другими слугами.
Его пригласили в приемную и предложили обождать возвращения Рокичаны, которая, по словам, должна была вскоре возвратиться со свадьбы в Старом Городе. Это вовсе не соответствовало его планам, потому что он должен был еще искать безопасного помещения для короля, выехать ему навстречу и провести туда.
Поздно вечером богато одетая, покрытая драгоценностями, утомленная продолжительными танцами вдова возвратилась в сопровождении красивого, статного мужчины. Это был – как Рава легко догадался – новый претендент, какой-то бедный немецкий барон, служивший при императорском дворе; он ухаживал за вдовой, вероятно, больше ради ее денег, чем ради ее красоты. Увидев ожидающего Кохана, он подозрительно взглянул на него, грозно нахмурился и ушел. Для Равы это была уже вторая неприятная встреча.
Вдова не особенно обрадовалась его приезду и приняла его довольно сухо.
Но Рава, не смущаясь и не откладывая в долгий ящик, шепнул ей, что на следующий день тайком прибудет сам король.
Услышав это, Рокичана даже всплеснула руками.
– Зачем? – воскликнула она. – Разве для того, чтобы услышать из моих уст то, что я ему столько раз передавала через вас? Это совершенно напрасно, потому что меня он не купит ни за какие богатства. Зачем же он едет?
Рава не хотел выдать ей намерения своего пана.
– Не знаю, – сказал он, – хотя бы для того чтобы взглянуть в ваши глаза; что же тут удивительного?
– Да, ему это конечно, не повредит, – едко ответила вдова, – ему это будет развлечением, а мне-то сколько потом придется выслушать упреков, с этим вы не считаетесь, вам это все равно? Вы думаете, что, как бы хорошо вы его ни скрыли в Праге, об этом не будут знать? А что потом обо мне станут говорить, когда узнают, что король приезжает ко мне тайком?
Слезы потекли из глаз Рокичаны, и она, закрыв лицо платком, направилась в другую комнату; Кохан кинулся за ней.
– Зачем король приезжает, это не мое дело, – произнес он, стараясь ее успокоить. – Одно могу вам лишь сказать, если он на этот раз приедет напрасно, то вы его больше не увидите. Он везет вам… Веское слово!
Рокичана взглянула на него.
– Какое слово?
Рава после некоторого молчания ответил:
– Вы это услышите из его уст. Не унывайте, мне кажется, что вас ждет большее счастье, чем вы надеетесь!
С этими словами Кохан ушел, оставив Рокичану сильно заинтересованную тем, что же мог сообщить ей король.
Было уже довольно поздно, и Кохан в этот день ничего больше предпринять не мог; он возвратился к Вуйку и провел весь вечер с его дочерью Зоней среди веселых шуток и проказ. Девушка была неутомима хохотунья и безжалостная кокетка. Шутя, они договорились до того, что Зоня шепнула Кохану:
– Если вы увезете отсюда Рокичану для польского короля, знаете что? Возьмите меня тогда в качестве старшей служанки при ней. По вечерам будем там так же проводить время, как и здесь.
– Даже лучше! – воскликнул Кохан со смехом. – Я согласен, прекрасно! Захотели бы вы только, а за мной дело не станет.
– Поеду, но только вместе с Рокичаной. Я буду за ней смотреть.
Она что-то шепнула Кохану на ухо.
– Ведь так или иначе ей необходимо иметь при себе девушек, –прибавила она.
Кохан не то шуткой, не то серьезно обещал ей это устроить и в благодарность получил поцелуй, подававший некоторые надежды.
Девушка размечталась о роскошном придворном житье и о богатом замужестве.
Кохан, посоветовавшись с Вуйком, которому он открыл тайну, нашел, что лучше всего поместить короля в одном из монастырей Старого города, где его не так легко могли бы заметить. Это не представляло никаких затруднений, так как все монашеские ордена, имевшие монастыри в Кракове, имели такие же и в Праге и находились с ними в постоянных сношениях. Поэтому Кохан отправился к настоятелю доминиканцев, и после короткого разговора с ним наедине ему удалось все устроить. Настоятель обещал приютить Казимира так, чтобы никто об этом не узнал.
Освободившись от тяготившей его заботы, Рава сел на коня и выехал навстречу королю.
Но уж видно судьба решила ставить ему разные препятствия на этот день и отнимать у него дорогое время.
Лишь только он отъехал несколько шагов от дома Вуйка, навстречу ему попался верхом на лошади тот самый соперник, барон Гаш, которого он видел у Кристины.
Узнав его, Кохан хотел проскользнуть мимо, но Гаш, очевидно, поджидавший его, догнал его и довольно невежливо начал разговор.
– Не уйдете теперь от меня! – кричал Гаш. – Я знаю, кто вы и что делали у прекрасной Кристины. Прибыли ли вы в качестве посла, или для себя лично, – это все равно, – прежде чем пробраться к моей вдове, вы должны иметь дело со мной!
– Как это, к вашей? – спросил Рава, остановившись, и немного раздраженно.
– К моей, потому что я за ней ухаживаю и терпеть не могу соперников. Кохан презрительно расхохотался.
– Если вы знаете, кто я, – сказал он, – то вы должны знать, что я не для себя сюда прибыл.
– Гм! – воскликнул Гаш, – люди толкуют разное. Вы слуга короля. Находятся и такие, которые утверждают, что вы для него готовы жениться… Раве кровь бросилась в голову.
– Я такого же происхождения, как и вы; я дворянин и рыцарь, –произнес он спокойно, – после того, что вы мне сказали, мне не остается ничего более, как вас вызвать и драться. Сегодня на это у меня нет времени, а завтра я к вашим услугам.
Гаш сжал губы.
– Хорошо, – произнес он, – до завтра.
Кохану хотелось как можно скорее освободиться от своего соперника, чтобы вовремя поспеть навстречу королю; он ловко бросил ему перчатку в знак вызова, стегнул лошадь хлыстом и поскакал. Немец хотел что-то ответить, но было уже поздно, и он за ним не погнался.
Рава, отделавшись от него вызовом, помчался по большой дороге, ведущей в Краков, и, лишь отъехав на большое расстояние, он остановился на опушке леса. Решив обождать здесь приезда Казимира, он слез с коня, вошел в лес и спрятался в кустарниках, все еще опасаясь погони.
Уже был вечер, когда вдали показался небольшой королевский отряд, сопровождавший короля: он состоял из нескольких всадников, одетых в серые и невзрачные платья. Сам король, чтобы не обращать на себя внимания, ехал между всадниками, а впереди гордо выступал статный и красивый Добек Боньча, которого вся эта мистификация, казалось, сильно забавляла.
Придворные отдавали ему честь, как будто он был первым лицом. Кохан тотчас же узнал короля и подъехал к нему, чтобы дать ему отчет во всем.
Всадники остановились, но нельзя было потратить много времени на разговоры, так как надо было торопиться, чтобы поспеть в город до закрытия ворот.
О Енджике и об его угрозах Кохан не счел нужным передать, но о Гаше и о его вызове не мог умолчать. Казимир нахмурился и остался очень недоволен тем, что прибытие в Прагу его фаворита было обнаружено; он это приписывал неосторожности Равы и опасался, что оно может обнаружит его собственный приезд в Прагу.
В плохом расположении духа, с пасмурными лицами, они проскользнули в город, назвав себя у ворот польскими дворянами, приезжающими по собственным делам. На них не обратили особого внимания, так как между Чехией и Польшей были постоянные сношения, и ежедневно много поляков прибывало в Прагу. По малолюдным улицам Раве удалось провести короля в доминиканский монастырь, не встретив никого по дороге. Вечером того же дня он известил Рокичану о приезде Казимира и стал искать секундантов к завтрашнему поединку с Гашем.
Рава, видя нетерпение Казимира, старался найти средство склонить вдову к уступкам. Он два раза тайком ездил в Прагу и возвращался оттуда с одним и тем же ответом, что путь к ней – только брак. Аделаида Гессенская стояла поперек дороги, потому что, хотя королю и обещали расторгнуть этот брак, однако, никто не брался выхлопотать это у папы.
Несмотря на все серьезные дела, которыми в то время Казимир был занят, мысль о Кристине не покидала его.
Ему удалось, наконец, присоединить к королевству на ленных основаниях Мазовье, учредить в Кракове высший судебный трибунал для немецких судов, но, обессиленный приставаниями сестры и своего племянника, Людовика, о передаче последнему короны, о чем у них был возобновлен разговор, Казимир еще сильнее чувствовал свое одиночество и удручался неимением наследника, так как брак с Аделаидой лишил его всякой надежды.
В одну из таких минут раздражения и нетерпения, которые у него часто бывали, приехавший из Танца ксендз Ян нашел его таким расстроенным и печальным, что должен был удвоить свою разговорчивость и веселость, чтобы вывести короля из этого состояния.
Казимир не скрыл перед ним причин своего горя.
– Проклятая ворожея была права, – сказал он, – мне везет во всем, что я предпринимаю для блага страны, но личного счастья я не могу найти! Я не обвиняю покойного короля Яна и императора Карла, что они заведомо и со злым умыслом навязали мне эти цепи, но если бы не этот несчастный брак, который связал меня по рукам и ногам, я мог бы иметь сыновей, Людовику не пришлось бы передать короны, и я не был бы последним в роде!..
Как мы уже об этом говорили, ксендз Ян был одним из самых легкомысленных людей, и когда дело шло о выгодном разъяснении стеснительных церковных правил, у него всегда можно было найти хороший совет.
– Но ведь я говорил вашей милости и повторяю, – сказал он, – что этот брак, продолжавшийся около пятнадцати лет без сожительства, недействителен, даже согласно церковным уставам. Вы, ваше величество, свободны, но нужно иметь мужество, нужно говорить и действовать сообразно с этим.
Король смотрел на него с удивлением.
– Да, да, – повторил аббат, – этого нельзя назвать браком.
– Кто же из духовных осмелится меня обвенчать, прежде чем папа разрешит этот вопрос? – спросил король. – А если ждать решения какого-нибудь дела в Авиньоне, то и жизнь пройдет. Нет, никто меня не обвенчает!
Аббат почтительно склонил перед королем голову и произнес с улыбкой: – Я обвенчаю! Собственно говоря, для венчания короля необходим, по крайней мере, епископ, но епископа Бодзанту трудно будет к этому склонить, а я, хоть и не епископ, ношу митру и, принарядившись, выгляжу очень представительно.
Казимиру это обещание показалось до того невероятным, что он принял его за шутку.
Аббат вторично его повторил.
– Найдите только, ваша милость, невесту по вкусу, и я не отрекусь от своего обещания: я вас обвенчаю.
Казимир задумался и хотя ничего не ответил, однако, не забыл слов аббата.
Вечером к ксендзу Яну пришел Кохан, и речь зашла о короле; когда фаворит стал описывать, в каком удрученном состоянии находится Казимир, как он убивается бездетностью и одинокой жизнью, аббат живо прервал его:
– Напрасно вы жалуетесь! Я говорил это королю, повторяю и вам: пускай он только найдет невесту, я его обвенчаю! Я! Слышите? Как меня видите живым. Я не боюсь ничего… Папа, в конце концов, признает его брак с Аделаидой недействительным. Что это за брак, когда они пятнадцать лет уже живут врозь! Ему насильно навязали некрасивую, несносную женщину, он с ней даже не сблизился и никогда не был ее мужем.
– Так это возможно? – воскликнул Рава.
– Было бы возможно, если б только король был так же решителен, как я. – Решимости-то у него хватит, потому что он больно тяготится и бездетностью, и жизнью без семьи в пустом доме, и любовными интригами, которые ему надоели. Но какая княжна или знатная дама захочет выйти за него, когда существует сомнение… Когда…
– А вам непременно нужна княжна! – рассмеялся аббат. – Ведь королевское дитя, от какой бы то ни было законной жены рожденное, будет таким же королевским, несмотря на то, какая в нем течет кровь. Пусть берет, кого хочет! Была бы только молода, по сердцу и могла бы ему дать наследника.
Аббат еще раз весело повторил, поднимая руку, как бы для благословения:
– А я обвенчаю!
Рава задумался.
– Гм! – произнес он. – Король будучи в Праге, наметил себе одну, которая ему очень понравилась.
– Какого сословия? – спросил ксендз Ян.
– Мещанка, но очень богатая; он с ней познакомился при дворе во время императорских празднеств. Она не слишком молода, статная, красивая, с хорошими манерами, вдова Рокичана…
Ксендз Ян быстро повернулся, так как, бывая часто в Праге, знал тамошние дела.
– Я ее знаю, – произнес он, – муж ее, Миклаш построил на свои средства костел. Семья хорошая, хоть и мещане; невеста известна своей красотой, и никто не осмелится сказать про нее дурного слова.
– Это правда, – произнес Кохан, – но ведь для королевы этого мало.
– Ну, тогда ищите другую; в Германии при княжеских дворах достаточно девушек, но оттуда, пожалуй, не дадут. Из Руси король не захочет брать из боязни получить какую-нибудь неотесанную, вроде Альдоны.
Веселый ксендз покачал головой, и продолжал:
– Это уж не мое дело – сватать! Ищите невесту, а я не откажусь от своего обещания; еще раз повторяю – как меня живым видите, уж обвенчаю.
– А что скажет на это краковский епископ? – спросил Кохан.
– Пусть его говорит, что ему угодно, – возразил аббат, – я его не боюсь. Лучше обвенчать короля, чем допустить его гибель…
Разговор с аббатом заставил Кохана так же призадуматься, как и короля. На следующий день они вместе поехали на охоту, и всякому, кто лично не знал ксендза Яна, трудно было бы догадаться, что это аббат.
В штатской одежде, с мечом у пояса – по уставу духовные имели право носить при себе оружие для защиты на случай опасности – верхом на статной лошади, которой он правил как рыцарь, в плаще, небрежно накинутом на плечи, красивый, молодой ксендз Ян своим молодцеватым видом вовсе не похож был на духовное лицо, и лишь раздаваемые им по привычке благословения могли вызвать подозрение.
Всегда в хорошем расположении духа, большой охотник оживленной беседы, веселый сотоварищ пира, не слишком строгий к человеческим слабостям, ксендз Ян пользовался общей любовью; однако более требовательное и более строгое духовенство косо на него поглядывало, но он на это не обращал внимания.
Король его очень любил и, по возможности, старался держать при себе. На охоте, во время отдыха в лесу, ксендз Ян возобновил с королем вчерашний разговор.
– Милостивый король! Ищите невесту – ксендз и все необходимое для обряда венчания к вашим услугам! Кохан что-то говорил о Рокичане.
Казимир вздрогнул, потому что со вчерашнего дня не переставал о ней думать.
– Этой женщиной все любуются при императорском дворе, и она занимает там первое место, – произнес Казимир. – Я не скрою того, что она мне очень понравилась, и что я ее полюбил… Ее чело достойно короны…
– После того, как вы столько лет промучились с той, которую любить нельзя было, – произнес аббат, – наступило время взять ту, которая вам по душе. Разве не случалось, чтобы короли женились на мещанках, а в истории римских народов и других бывали примеры, что даже и на крестьянках! Если она вам нравится, то зачем же искать другую?
Король покраснел и, протянув ему руку, произнес:
– Подождите немного, ксендз аббат. Кто знает? Может я и воспользуюсь вашим обещанием.
Ксендз Ян снова навязчиво предложил свои услуги.
Возвратившись в Краков, Казимир в тот же вечер призвал к себе Кохана, игравшего с Добком в шахматы.
– Послушай, – сказал он, приближаясь к нему с нетерпением, которое обыкновенно овладевало им при всех важных предприятиях, – слушай, мне нужно… – при этих словах он запнулся и в раздумьи остановился.
– Мне необходимо побывать в Праге, но я не хочу, чтобы кто-нибудь узнал о том, что я там буду.
Для Равы это не представило никакого затруднения, и он тотчас же ответил.
– Отправимся, как будто на охоту. Кто за вами будет следить? А в дороге можно будет устроить так, чтобы нас не узнали.
– А в Праге? – перебил король, но сам тотчас же прибавил:
– В Прагу нужно кого-нибудь вперед послать.
Кохану легко было догадаться о цели этой поездки.
– Если нужен посол к Рокичане, – сказал он, – то я поеду!
– Послы и посредники ни к чему не повели, – ответил король. – Я лично должен с ней переговорить… Наступил решительный момент. Ксендз Ян вызвался нас обвенчать. Я готов на все решиться, лишь бы иметь надежду, что Людовик не отнимет короны от моего потомства. Рокичана хоть и мещанка, однако, достойна быть королевой.
Рава ничего ему не возразил.
Для безопасности Казимира его мог сопровождать Добек Боньча, прозванный Фредрой, так как можно было смело положиться на его находчивость, храбрость и громадную силу; сам же Рава взялся ехать вперед в Прагу, чтобы приготовить помещение для короля и предупредить вдову. После короткого разговора и обсуждения решено было поступить по совету Кохана: он поедет один в Прагу, а король в сопровождении небольшой свиты отправится туда на следующий день.
На рассвете Кохан, закутанный в капюшон, тронулся по направлению к чешской столице, выбирая кратчайший путь и хорошо знакомые ему тропинки. Для себя лично он мог найти помещение в старом городе, у мещанина Вуйка, у которого он уже несколько раз останавливался; ему нужно было позаботиться лишь о помещении для короля и о разговоре с Рокичаной.
Он рассчитал, чтобы приехать в город в сумерки, но еще до закрытия ворот, и прямо отправиться к Вуйку. Он знал, что его там радушно примут, так как никогда не скупился и щедро платил, а дочь Вуйка, красивая Зоня, веселая, миловидная, игривая девушка была к нему расположена и всегда была ему рада. Все знали и догадывались, почему он так часто туда заглядывал, и его приезд ни для кого не был секретом.
Да и Зоне, с утра до ночи говорившей, трудно бы сохранить секреты; она выболтала бы и собственные грехи, до того у нее язык чесался. Будучи сама легкомысленной и кокеткой, она всегда была рада помочь во всякой интрижке, так как ей казалось, что чужой грех оправдывает ее собственное поведение.
Как раз в то время, как приехавший Кохан переодевался в отведенной ему комнате, Зоня, стоявшая на крыльце дома, заметила приходившего мимо Енджика. Она его хорошо знала, слышала о его любви к Рокичане, и хотя жалела его, однако часто над ним подтрунивала. Он шел с опущенной головой и не заметил девушки, которая шаловливо нагнувшись к нему, шепнула:
– Тебе остается только повеситься, Енджик! Они отнимут-таки от тебя Кристину. Опять приехал от польского короля посол, который возит ей драгоценности; если б она была каменная, то и то не устояла бы… Да, она счастливая женщина.
Енджик остановился и сильно насупился; из слов Зони он догадался о приезде Кохана, на которого он давно уже точил зуб. Девушка, между тем, со смехом убежала в комнату.
Енджик, мучимый ревностью и желанием принять меры для охранения доброго имени вдовы, притаился за углом дома, поджидая Кохана.
– Ничего они не достигнут, – шептал он про себя, – пускай же даром не шатаются и не пятнают ее доброй славы. Этому же должен быть положен конец! В сумерках Кохан выбежал из дома Вуйка, спеша к вдове; но лишь только он появился на улице, как Енджик его остановил.
Думая, что его по ошибке приняли за другого, Рава пробормотал что-то и хотел обойти нахала, заступившего ему дорогу, но Енджик удержал его за плащ.
– Не бойтесь, – сказал он, – я не разбойник, я знаю, кто вы и с какой целью сюда прибыли; мы должны переговорить.
– Но я не знаю, кто вы, – возразил нетерпеливо Рава, хватаясь за меч, – да и у меня нет ни времени, ни желания с вами разговаривать.
– Я Енджик, здешний купец, меня все знают, – воскликнул чех, не позволяя Раве уйти, – вы должны со мной поговорить!
Рава вспылил.
– Никто не смеет меня принуждать! – крикнул он.
В этот момент Енджик что-то шепнул ему на ухо. Рава притих, и они оба вошли в дом Енджика, находившийся на расстоянии нескольких шагов.
Осветив комнату, купец, как гостеприимный хозяин, велел подать пива и, усевшись на скамейке против Равы, начал:
– Вы опять приехали? Что? Но напрасны все ваши труды. Король, или не король – никто не возьмет Рокичану без венчания! Я ее знаю с детских лет. Если бы даже она согласилась – чего, конечно, никогда не случится – то родные и друзья этого не допустят. Зачем же напрасно давать пищу людским толкам?
После минутного раздумья Енджик взглянул на Кохана глазами, метавшими молнии, и видимо на что-то решившись, сказал:
– Я скажу вам всю правду. Я ей ни брат, ни сват, между нами очень далекое родство, но я ее люблю с детских лет и, хотя эта любовь до сих пор мне дала лишь одно горе и в будущем ничего лучшего не предвещает, я от нее не откажусь. Кристина для меня недосягаема, но я не позволю, чтобы другие ее обидели. Вы должны знать о том, что страстная любовь толкает людей на безумные поступки. Примите это к сведению. Я скажу вам только, что если ее кто-нибудь обидит, я на всякую месть готов. У нее мужа нет, а родственники – Господь их знает – заступятся ли, но я…
Клянусь Богом, я этого не допущу! Я человек маленький, купец, но это ничего не значит, руки у меня есть, и я не пожалею последней копейки, чтобы…
Он не закончил, ударив кулаком о стол и, сжав губы, взглянул на противника, как бы требуя ответа.
Кохан, человек опытный, мог хранить хладнокровие или быть пылким, смотря по тому, как этого требовали обстоятельства. Он придерживался правила: против пылких быть хладнокровным, а против хладнокровных –горячиться. Видя перед собой сильно взволнованного, хотя и сдерживающего себя Енджика, он старался оставаться спокойным.
– Послушайте, – произнес он, – я, собственно говоря, не понимаю, что вам нужно. Не стану врать; король меня посылает к Рокичане, и если она меня принимает, то это ее дело. Она вдова и может поступать по собственному усмотрению.
– Ну, нет! – крикнул Енджик. – Женщину нужно всегда охранять… Это уж вы напрасно…
– Ее опекуны – братья покойного Миклаша, – возразил Рава.
– Да, – ответил Енджик, – но они не могут за ней присмотреть и уберечь ее, а я…
Остановившись на минуту, он резко спросил:
– Скажите, чего вы от нее хотите? Чего? Чтобы она к вам в Краков поехала? Обещаете ей богатства? Землю? Что?
Рава, пожав плечами, ответил:
– Я не намерен перед вами исповедоваться. Скажу вам лишь, что вы напрасно беспокоитесь. Рокичана – умная женщина и сама за себя постоит.
– Да, – перебил Енджик, – но ведь она – женщина, а он – король.
– Помимо того, что он король, он человек, который не желает ничьей обиды.
Они взглянули друг на друга, как бы измеряя свои силы. Шансы были неравны: Кохан, хитрый придворный, представлял собой полную противоположность Енджику, честному и слишком пылкому простаку.
– Я вам вот что скажу, – отозвался после минутного молчания Енджик, –сохрани вас Бог, если вы ее обидите, я вам не прощу…
Он облокотился и продолжал:
– Вспомните только эту громкую историю Амадеев в Венгрии. Здесь о ней все знают. Старик отец, правда, поплатился жизнью, не отомстив за дочь, но он пытался это сделать – значит дорожил своей честью. Рокичана для меня дороже, чем дочь для отца; у меня нет ни отца, ни матери, ни семьи. Один я, как перст…
Кохан покачал головой.
– Что же делать? – произнес он. – Вы высказались, я выслушал – и довольно. Я вам лишь одно отвечу: вы нас предостерегли, и этим вы стали для нас менее опасным. Ну, а теперь баста…
Енджик, видя, что Кохан собирается уходить, и раздраженный еще больше его хладнокровием, вскочил со скамьи.
– Я поступил честно и вас предостерег, потому что не хотел напасть на вас из-за угла.
– А вы думаете, что мы вас испугаемся? – спросил Кохан.
Енджик, схватив себя за голову, в сильном волнении воскликнул:
– Это уже ваше дело; а если бы мне даже пришлось истратить последнюю копейку, чтобы нанять пятьдесят или сто людей… То я готов!
– А мы можем выставить таких триста! – рассмеялся Кохан. – Впрочем, чего нам тут болтать – ведь это все равно, что воду в ступе толочь… Кохан вновь попытался уйти.
Енджик, наконец, вышел из себя.
– Бросьте эти бесполезные посещения, – воскликнул он, – это ни к чему не приведет, говорю вам! Ни к чему! Вскружите лишь голову женщине. На ней мог бы жениться какой-нибудь из более богатых мещан или господ…
– Или вы, – расхохотался Рава.
– Нет! – воскликнул Енджик, – я не смею претендовать ни на ее руку, я для этого слишком ничтожен, но я не позволю погубить ее жизнь. Бросьте ваши посещения, – повторяю вам.
– Но ведь вы знаете, что я слуга короля, – возразил Рава, – и я не могу противиться его приказаниям.
– Объясните королю!
Рава махнул равнодушно рукой.
– Простите, – сказал он, снова поднимаясь. – Вы хотели переговорить, я дал себя втянуть в этот разговор, выслушал вас, а теперь у меня нет времени. Прощайте!
Енджик что-то бормотал, хмурился, сердился, но не мог его больше задерживать. Взглянув вслед Кохану, он вторично повторил свою угрозу и заломил руки.
Кохан в ответ на это, равнодушно пожимая плечами, направился прямо к дому Рокичаны, но не застал ни ее, ни старой воспитательницы, которая была им подкуплена наравне с другими слугами.
Его пригласили в приемную и предложили обождать возвращения Рокичаны, которая, по словам, должна была вскоре возвратиться со свадьбы в Старом Городе. Это вовсе не соответствовало его планам, потому что он должен был еще искать безопасного помещения для короля, выехать ему навстречу и провести туда.
Поздно вечером богато одетая, покрытая драгоценностями, утомленная продолжительными танцами вдова возвратилась в сопровождении красивого, статного мужчины. Это был – как Рава легко догадался – новый претендент, какой-то бедный немецкий барон, служивший при императорском дворе; он ухаживал за вдовой, вероятно, больше ради ее денег, чем ради ее красоты. Увидев ожидающего Кохана, он подозрительно взглянул на него, грозно нахмурился и ушел. Для Равы это была уже вторая неприятная встреча.
Вдова не особенно обрадовалась его приезду и приняла его довольно сухо.
Но Рава, не смущаясь и не откладывая в долгий ящик, шепнул ей, что на следующий день тайком прибудет сам король.
Услышав это, Рокичана даже всплеснула руками.
– Зачем? – воскликнула она. – Разве для того, чтобы услышать из моих уст то, что я ему столько раз передавала через вас? Это совершенно напрасно, потому что меня он не купит ни за какие богатства. Зачем же он едет?
Рава не хотел выдать ей намерения своего пана.
– Не знаю, – сказал он, – хотя бы для того чтобы взглянуть в ваши глаза; что же тут удивительного?
– Да, ему это конечно, не повредит, – едко ответила вдова, – ему это будет развлечением, а мне-то сколько потом придется выслушать упреков, с этим вы не считаетесь, вам это все равно? Вы думаете, что, как бы хорошо вы его ни скрыли в Праге, об этом не будут знать? А что потом обо мне станут говорить, когда узнают, что король приезжает ко мне тайком?
Слезы потекли из глаз Рокичаны, и она, закрыв лицо платком, направилась в другую комнату; Кохан кинулся за ней.
– Зачем король приезжает, это не мое дело, – произнес он, стараясь ее успокоить. – Одно могу вам лишь сказать, если он на этот раз приедет напрасно, то вы его больше не увидите. Он везет вам… Веское слово!
Рокичана взглянула на него.
– Какое слово?
Рава после некоторого молчания ответил:
– Вы это услышите из его уст. Не унывайте, мне кажется, что вас ждет большее счастье, чем вы надеетесь!
С этими словами Кохан ушел, оставив Рокичану сильно заинтересованную тем, что же мог сообщить ей король.
Было уже довольно поздно, и Кохан в этот день ничего больше предпринять не мог; он возвратился к Вуйку и провел весь вечер с его дочерью Зоней среди веселых шуток и проказ. Девушка была неутомима хохотунья и безжалостная кокетка. Шутя, они договорились до того, что Зоня шепнула Кохану:
– Если вы увезете отсюда Рокичану для польского короля, знаете что? Возьмите меня тогда в качестве старшей служанки при ней. По вечерам будем там так же проводить время, как и здесь.
– Даже лучше! – воскликнул Кохан со смехом. – Я согласен, прекрасно! Захотели бы вы только, а за мной дело не станет.
– Поеду, но только вместе с Рокичаной. Я буду за ней смотреть.
Она что-то шепнула Кохану на ухо.
– Ведь так или иначе ей необходимо иметь при себе девушек, –прибавила она.
Кохан не то шуткой, не то серьезно обещал ей это устроить и в благодарность получил поцелуй, подававший некоторые надежды.
Девушка размечталась о роскошном придворном житье и о богатом замужестве.
Кохан, посоветовавшись с Вуйком, которому он открыл тайну, нашел, что лучше всего поместить короля в одном из монастырей Старого города, где его не так легко могли бы заметить. Это не представляло никаких затруднений, так как все монашеские ордена, имевшие монастыри в Кракове, имели такие же и в Праге и находились с ними в постоянных сношениях. Поэтому Кохан отправился к настоятелю доминиканцев, и после короткого разговора с ним наедине ему удалось все устроить. Настоятель обещал приютить Казимира так, чтобы никто об этом не узнал.
Освободившись от тяготившей его заботы, Рава сел на коня и выехал навстречу королю.
Но уж видно судьба решила ставить ему разные препятствия на этот день и отнимать у него дорогое время.
Лишь только он отъехал несколько шагов от дома Вуйка, навстречу ему попался верхом на лошади тот самый соперник, барон Гаш, которого он видел у Кристины.
Узнав его, Кохан хотел проскользнуть мимо, но Гаш, очевидно, поджидавший его, догнал его и довольно невежливо начал разговор.
– Не уйдете теперь от меня! – кричал Гаш. – Я знаю, кто вы и что делали у прекрасной Кристины. Прибыли ли вы в качестве посла, или для себя лично, – это все равно, – прежде чем пробраться к моей вдове, вы должны иметь дело со мной!
– Как это, к вашей? – спросил Рава, остановившись, и немного раздраженно.
– К моей, потому что я за ней ухаживаю и терпеть не могу соперников. Кохан презрительно расхохотался.
– Если вы знаете, кто я, – сказал он, – то вы должны знать, что я не для себя сюда прибыл.
– Гм! – воскликнул Гаш, – люди толкуют разное. Вы слуга короля. Находятся и такие, которые утверждают, что вы для него готовы жениться… Раве кровь бросилась в голову.
– Я такого же происхождения, как и вы; я дворянин и рыцарь, –произнес он спокойно, – после того, что вы мне сказали, мне не остается ничего более, как вас вызвать и драться. Сегодня на это у меня нет времени, а завтра я к вашим услугам.
Гаш сжал губы.
– Хорошо, – произнес он, – до завтра.
Кохану хотелось как можно скорее освободиться от своего соперника, чтобы вовремя поспеть навстречу королю; он ловко бросил ему перчатку в знак вызова, стегнул лошадь хлыстом и поскакал. Немец хотел что-то ответить, но было уже поздно, и он за ним не погнался.
Рава, отделавшись от него вызовом, помчался по большой дороге, ведущей в Краков, и, лишь отъехав на большое расстояние, он остановился на опушке леса. Решив обождать здесь приезда Казимира, он слез с коня, вошел в лес и спрятался в кустарниках, все еще опасаясь погони.
Уже был вечер, когда вдали показался небольшой королевский отряд, сопровождавший короля: он состоял из нескольких всадников, одетых в серые и невзрачные платья. Сам король, чтобы не обращать на себя внимания, ехал между всадниками, а впереди гордо выступал статный и красивый Добек Боньча, которого вся эта мистификация, казалось, сильно забавляла.
Придворные отдавали ему честь, как будто он был первым лицом. Кохан тотчас же узнал короля и подъехал к нему, чтобы дать ему отчет во всем.
Всадники остановились, но нельзя было потратить много времени на разговоры, так как надо было торопиться, чтобы поспеть в город до закрытия ворот.
О Енджике и об его угрозах Кохан не счел нужным передать, но о Гаше и о его вызове не мог умолчать. Казимир нахмурился и остался очень недоволен тем, что прибытие в Прагу его фаворита было обнаружено; он это приписывал неосторожности Равы и опасался, что оно может обнаружит его собственный приезд в Прагу.
В плохом расположении духа, с пасмурными лицами, они проскользнули в город, назвав себя у ворот польскими дворянами, приезжающими по собственным делам. На них не обратили особого внимания, так как между Чехией и Польшей были постоянные сношения, и ежедневно много поляков прибывало в Прагу. По малолюдным улицам Раве удалось провести короля в доминиканский монастырь, не встретив никого по дороге. Вечером того же дня он известил Рокичану о приезде Казимира и стал искать секундантов к завтрашнему поединку с Гашем.