Страница:
– Господь его знает, – произнес он, – не было возможности разузнать, но его приняли при дворе, и он ел хлеб-соль у короля.
– А кого он к себе к столу не приглашает? – сказал Мацек. – Ведь для него всякий хорош, лишь бы ему льстил и не указывал бы ему на его жизнь… – Не только один Вержбента был там, – прибавил Грошек, – но их там было много. Все они пристали к королю и хотят его женить.
Мацек расхохотался.
– Как будто у него мало жен! – воскликнул он. – Еще одна ему нужна! А что же он сделает с этой еврейкой? Говорят, что он ее так любит, как будто она должна ему родить Мессию.
– Так он уже и пришел на свет Божий! – воскликнул Грошек. – Его окрестили в костеле, назвали Пелкой, и король ему подарил герб… Вероятно, они иначе не могут оторвать его от еврейки, а потому решили вновь его женить.
– Должно быть опять на немке, потому что литовки или русской он не захочет из-за неотесанности, – произнес Боркович со смехом. – Однако, им любопытно знать, кого они выбрали?
– Хотя и не немку, но воспитанную так, как немка. Говорят, как о деле решенном, о молодой Ядвиге Глоговской…
Мацек, лежавший на скамье, услышав это имя, стремительно поднялся с места, так что даже скамейка затрещала, и с грозно нахмуренными бровями подскочил к говорившему.
– Этого быть не может! – воскликнул он с искрящимися глазами.
Брат и сын посмотрели на него, стараясь своим взглядом его успокоить, но кровь прилила к его лицу, и гнев так овладел им, что его было трудно сдержать.
– Этого быть не может! – повторил он.
– Я говорю то, о чем я слышал, – ответил Грошек, ударяя себя в грудь и перепуганный, как будто нечаянно натолкнулся на дикого зверя. –Архиепископ Богория и Сухвильк… Они первые начали к нему приставать, чтобы он женился. По их следам пошли костелян Спытек, наш Пжедко из Голухова и многие другие. Говорят, что, когда они на него насели и начали просить, он не выдержал и ответил: "Ладно, найдите мне жену!” Поговаривают даже уже о свадьбе.
Мацек слушал с измененным лицом. Из всех присутствовавших только брат его и сын Ян знали причину его гнева. Староста был человек честолюбивый и высоко метил… Он надеялся, с помощью своих союзников со временем отделить Великопольшу, самостоятельно управлять ею под покровительством бранденбургских князей и самому жениться на Ядвиге. В Глогове, при княжеском дворе, его принимали довольно благосклонно.
Молодая, красивая, живая, смелая княжна любила веселиться, даже принимала участие в охоте. Она очень хотела выйти замуж, а между тем претендентов на ее руку до сих пор мало было, и ей не улыбалась мысль состариться в своей глуши…
Мацек, хотя открыто не говорил о своих намерениях, но мечтал о том, чтобы получить ее в жены, часто ездил туда, долго оставался там, привозил подарки и тайком пересылал их девушке. Ему казалось, что она к нему расположена, хотя ему трудно было убедиться в том, передаются ли его подарки княжне, или они остаются в руках жадной немки, исполнявшей при ней обязанности воспитательницы и служившей посредницей между ним и девушкой. Известие привезенное Грошом, разбило в пух и прах все его прекрасные надежды. Сильный гнев овладел этим пылким человеком, и он не мог придти в себя.
– Силезцы ее не отдадут за него! – воскликнул он взволнованным голосом. – Разве они его не знают? Да и кто не знает этого безбожника, который каждый год берет другую жену и кроме того имеет любовниц, которых ему доставляет Кохан… Нет, не отдадут!
– Но при дворе говорят, – прервал Грошек, – что архиепископ, раньше чем выступить в роли свата, удостоверился в их согласии! Все в один голос об этом говорят…
– А что он сделает со своей любовницей, с этой жидовкой, – спросил Мацек, все более и более волнуясь; – а также со своим сынком, полу-евреем полу-Пястом?.. – Боюсь, что еврейку-то он оставит про запас, – объявил Грошек. – Говорят, что он сильно к ней привязался и без нее не может ни одного дня прожить…
– Однако! – прервал его староста в гневе, ударив кулаком о стол. – Еще одна ему понадобилась! Еще одна! Ведь он уже продал королевство в венгерскую неволю… Зачем ему еще сын?
Стоящий с ним Ян из Чачи, пробормотал:
– Венгерцы не допустят его жениться… Они мастера на это. Безрукая Елизавета и без пальцев сумела все запутать и испортить…
Мацек медленно бормоча что-то, возвратился к своей скамье. Грошек, досыта наевшись и хорошенько выпив, вытирал усы полой грязного кафтана. Наступило короткое молчание, и все задумались.
Староста немного остыл и решил не выдавать своих чувств.
– Ты рассказываешь, – произнес он, – что поговаривают о свадьбе?
– И как еще! – подтвердил Грошек. – Ее хотят отпраздновать громко и пышно, чтобы забыть всякое воспоминание о свадьбе с Рокичаной, которой они стыдятся…
– Что же там говорят о нас? Ты не слышал? – спросил Боркович. – О письменном обязательстве, которое мы друг другу выдали? Я сам доложил королю…
Он знает о нем, но не обращает на него внимания… Я слышал при дворе, будто ему объяснили, что в этом ничего опасного нет, что это лишь обеспечение на случай нападения грабителей…
Мацек ничего не ответил.
Возможно, что он еще дольше расспрашивал бы посла, но в комнату поспешно вошел Скура, что-то шепнул на ухо старосте, и не успел он окончить, как на пороге появился Вержбента, о котором был именно разговор и упоминали, что он находится в Кракове.
Мацек с ним никогда не дружил, потому что опасался его и не мог привлечь на свою сторону. Вержбента был в большой милости у короля, который относился с доверием к этому серьезному человеку, с твердым, решительным характером. Достаточно было взглянуть на него, чтобы почувствовать уважение; он держал себя с сознанием своего достоинства и не принадлежал к числу тех, которых можно подкупить сладкой лестью.
При его появлении в комнате, Боркович вскочил в замешательстве со своего места и начал делать какие-то знаки сыну и брату.
В действительности столовая, в которой они находились, вовсе не была приспособлена для принятия такого знатного гостя. С самого утра в ней перебывало множество народа, а челядь, хоть их и было много мужчин и женщин, неряшливо исполняла свои обязанности и забывала убрать со столов и привести все в порядок.
На помятых скатертях, сомнительной чистоты, стояли миски с костями и с оставленными остатками еды, недопитые кубки пива, крошки и куски хлеба, кувшины и разная посуда. В комнате был полнейший беспорядок, как на постоялом дворе после кормежки… Несколько скамеек стояло поперек комнаты, несколько лежало на полу перевернутыми… Огромный пес, незаметным образом прокравшись в комнату лапами опирался о стол и вылизывал чашки.
Боркович, с сознанием своего достоинства, стараясь вызвать на лице приветливую улыбку, шел навстречу гостю. Брат и сын позвали слуг. Вержбента медленно, не оглядываясь по сторонам, а погруженный в свои мысли, приближался к старосте.
– Простите, ваша милость, – произнес Боркович немного грубовато, –хоть это и мой дом, но я тут, как на постоялом дворе, а поэтому у меня ни красоты, ни благоухания не найдете. Я был солдатом и не отвык от простых обычаев.
– Ладно и так, – равнодушно ответил Вержбента, – самое главное, что я вас нашел, а остальное для меня не важно.
Староста предложил прибывшему место на скамье и сам уселся рядом. В этот момент в комнату вошли слуги и служанки, присланные братом, и с шумом начали убирать со столов и выгонять собак палками. Поэтому трудно было вести разговор, и Боркович, после некоторого размышления, пригласил гостя в соседнюю комнату.
Но и там оказался полнейший беспорядок: постель не убранная, на скамьях и на полу в беспорядке валялась одежда. Хозяин покраснел от гнева и в душе проклинал своих слуг.
Они уселись на скамейке.
– Я сюда приехал прямо из Кракова, – медленно начал Вержбента; –король велел передать вам привет.
Мацек наклонил голову и тихо произнес:
– Бай Бог ему у нас как можно дольше царствовать.
– Король охотно расспрашивал о Великопольше, – продолжал гость, – но я немного мог ему сообщить, потому что у меня самого скудные сведения. Скорее вы или ваш дядя Бенко могли бы ему об этом донести.
– Я и сам, по заключении этого письменного соглашения, собирался к его милости, – произнес Боркович. – Я хотел лично доложить об этом деле королю, но у старосты столько работы, что ему удалиться нельзя. Бенко стар и медлителен; вся тяжесть лежит на мне, а в лесах и по проезжим дорогам постоянные нападения, много грабителей и их надо наказывать железной рукой.
Вержбента слушал внимательно.
– Однако вы найдете кого-нибудь, кто вас заменит, – произнес он, – и приедете на свадьбу короля.
Воспоминание об этом снова так сильно взволновало Борковича, что он с трудом сдерживал себя, чтобы не выдать своего чувства.
– Какую свадьбу? – спросил он, притворяясь удивленным.
– Должен вам сказать, что король, наконец, уступил просьбам всех и согласился жениться.
– Еще один раз, прервал Мацек.
– Он не стар, – сказал Вержбента.
– А обещанная Людовику корона?
– Вы знаете, что в записи поставлено условие: если б у него не было потомства.
– Помоги ему Бог! – возразил Боркович. – Но король не особенно молод и если подберет по своим годам, то не будет иметь потомства, если же ему дадут молодую…
Он не окончил и покачал головой.
– Ему сватают силезскую княжну, Ядвигу, – произнес Вержбента.
Мацек пожал плечами.
– Что мне сказать? Дай им Бог счастья, хотя я на это мало надеюсь.
– Сохрани его Бог от зла! – произнес Вержбента. – У меня самые лучшие надежды.
После минутного молчания он прибавил:
– Советую вам поехать в Краков и явиться к королю. Некоторые люди могли иначе понять ваше письменное соглашение и представить его королю в невыгодном для вас свете; вы сами объясните ему, что оно было необходимо, и он увидит, что в нем ничего угрожающего нет…
– Ведь там написано, что мы обещаем быть верными королю, – воскликнул Боркович; – но я знаю о том, что у меня враги… Бессовестные люди в состоянии все облить грязью и могут представить самого невинного человека, как преступника.
Вержбента молча слушал.
– Король не охотник верить всякому, – произнес он, – поэтому он и не сердится на ваше письменное соглашение. Возможно только, что ему неприятно, что в его королевстве некоторые выделяются и вступают в отдельный союз, в то время как он всех их хотел бы соединить в одно. Боркович провел рукой по подбородку.
– Отделяться никто не хочет, – сказал он, – но дворяне во всех государствах издавна привыкли иметь свои права и придерживаться своих обычаев.
Мацек оживился и продолжал далее, как будто решившись на откровенность.
– Управлять страной это все равно, что империями; если б я захотел лично хозяйничать в Козьмине, Орли и других моих имениях, я, как следует, не досмотрел бы за всем. Поэтому я держу управляющих и экономов, которым передаю управление и с которых требую отчет. Так и в королевстве: чем оно обширнее, тем больше должно быть управителей, которые имели бы право распоряжаться так, как они найдут нужным.
Вержбента слушал.
– Так оно и есть, – возразил он, – король назначает своих наместников, а Земовит Мазовецкий…
– Таких людей, как Мазовецкий должно было быть побольше, – прервал Мацек живо, – а наместников поменьше. Они не пользуются достаточными полномочиями, а потому мало могут сделать.
– Не забывайте, что благодаря таким, как Земовит, Поморье от нас отделилось, – произнес Вержбента насупившись.
Боркович, как бы спохватившись, что слишком много сказал, сразу замолчал. Он потирал руки и смотрел в сторону.
Гость снова начал:
– Это не наше дело этим заниматься. У короля власть, и он сделает так, как нужно; в уме и в советниках у него недостатка нет. Отец его всю жизнь потратил на составление из отдельных кусков великого государства, и сын не разрушит того, что отец создал. Я с тем к вам приехал, – прибавил он, – чтобы вы в Краков поехали и все объяснили королю. Вы сами говорите, что у вас много врагов; я о них не знаю, но вы тем более должны смотреть за тем, чтобы вас не оклеветали и вам не повредили.
Боркович нахмурился, и презрительная улыбка появилась на его губах. Хотя в доме и не было особенного порядка, однако не подобало отпустить гостя, не угостив его, а потому хозяин пригласил к столу, на котором наскоро было поставлено все, что нашлось.
Вержбента не отказался присесть к столу, но ничего не ел, и Боркович, обыкновенно упрашивавший других гостей, на этот раз не настаивал.
Слегка чокнувшись своими кубками, они выпили за здоровье друг друга…
И гость вскоре попрощался, хотя обычая ради его приглашали остаться; но он торопился уехать, ссылаясь на важные, неотложные дела, которые его ждут, и Боркович проводил его до передней.
Возвратившись в комнату, Мацек в задумчивости опустился на скамью и от волнения начал дергать себя за бороду, до того в нем все кипело.
Его не столько взволновал приезд Вержбенты и переданное им приглашение ехать в Краков, сколько подтверждение известия, что княжна Ядвига выходит замеж за польского короля. Помимо преследуемой им цели выдвинуться с помощью брака с ней и добиться соглашения с силезскими князьями, – а бранденбургских он уже имел на своей стороне, – Мацек был влюблен в девушку, а в его возрасте это было очень опасно.
Молодая княжна ласково обращалась с ним, и он льстил себя надеждой, что ее сердце принадлежит ему, и размышлял над тем, как оставить короля ни с чем и увезти его невесту; он был уверен, что она на это согласится. Остановившись на этой мысли, он, увидев вошедшего брата, нетерпеливо воскликнул:
– Я должен сейчас ехать! Они в состоянии выдать девушку насильно; необходимо лично посмотреть и самому убедиться, как обстоит дело. Она была ко мне расположена, и, если удастся, я готов ее похитить и обвенчаться с нею!
Брат его Ян, сомнительно покачал головой.
– Хорошенько только обдумай, чтобы попусту не запутаться в скверную историю. Ведь это дело не шуточное, – сказал он серьезно, – и пахнет виселицей: посягнуть на невесту короля.
– Это еще неизвестно, невеста ли она уже или это только еще в проекте. У них времени не было для того, чтобы обручиться, – сказал Мацек. – Мне необходимо немедленно поехать в Глогов или туда, где она теперь находится и при помощи старой воспитательницы добиться свидания с Ядвигой…
Ян, который никогда не противоречил старшему брату, смолчал и на этот раз, хотя не совсем-то одобрил его намерения. Но Мацек, если решал что-нибудь, то не было возможности отклонить его от этого или заставить изменить свое решение. Он никогда не слушался и то, чего ему захотелось, должен был немедленно исполнить. Он не обращал внимания на время дня, его не останавливала ни ночь, ни темнота, и, решивши что-нибудь в полночь, он не ожидал наступления дня, а немедленно исполнял задуманное.
Сейчас же после разговора с братом он велел приготовить лошадей. В доме поднялась суета, так как думали, что он уедет из Козьмина со всеми своими приближенными. Весть об этом дошла до местечка, и мещане обрадовались, но радость их была преждевременной, так как Боркович объявил, что уезжает лишь на несколько дней в сопровождении одного только брата; никому из окружающих он не сказал, куда едет.
Его опытные слуги были приучены в мгновение ока выполнять его приказания, и он не успел переодеться для дороги, как лошади стояли наготове.
По дороге он узнал, что Ядвига действительно находится в Глогове и что там ждут новых послов из Кракова. Все в один голос говорили, что этот брак дело решенное. Мацек, глубоко возмущенный, торопился. Приехав в Глогов, он не направился в замок, а остановился на постоялом дворе, стараясь, чтобы никто его не заметил, и послал к старой воспитательнице паробка с просьбой повидаться с Мацеком.
Старуха за каждую оказанную ею услугу получала от Борковича щедрое вознаграждение, и она ответила послу, что вечером зайдет на постоялый двор…
Мацек с нетерпением ждал ее прихода; от волнения он не мог усидеть на месте, ежеминутно вскакивал, бегал по комнате, садился обратно. Было уже совершенно темно, когда старуха, закутанная в плащ, так что ее трудно было узнать, вошла к нему в комнату. В молодости она была красива, но с тех пор прошло уже много времени, и теперь она могла иметь успех и влияние, лишь благодаря своей хитрости, ловкости, умению льстить и изворотливости. При княжеском дворе ее называли по имени мужа: Конрадовой. Она сумела там снискать расположение всех, начиная с княжны, которую она воспитывала и которую страшно баловала, позволяя ей все, что она только хотела, кончая родней и всей свитой. Она умела с каждым сговориться, всякому она поддакивала и служила нашим и вашим. Боркович заручился ее расположением с помощью подарков, а так как, за отсутствием других ухаживателей, он понравился княжне, то своими рассказами о себе и о том, как он в будущем, с помощью бранденбургских князей, станет самостоятельно управлять Великопольшей, он совершенно вскружил голову девушке. Вид пришедшей Конрадовой не предвещал ничего хорошего: лицо ее было пасмурно, озабочено, и она казалась чем-то смущенной.
Оставшись в комнате наедине с Борковичем, воспитательница скрестила свои худые руки на груди, и, понизив голос, быстро проговорила:
– Сколько слез княжна пролила! Но все это было ни к чему! Ей не позволят отказаться от короны, хотя бы она и должна была бы для этого пожертвовать своей любовью к вам.
– Если она меня любит, – прервал Боркович гневно, – то пускай будет мужественной! Я ее похищу и увезу, нас не догонят… Я готов собрать на помощь сто и даже двести человек.
Конрадова задрожала от испуга.
– Но с нее глаз не спускают! – воскликнула она. – Если б она даже пожелала вырваться из этой неволи, то не может.
– Я готов с помощью вооруженной силы напасть на замок! – начал Мацек. – Сильной охраны там не имеется… Если она только захочет и согласится, то по одному ее знаку…
Старуха, сильно смущенная, молча сидела и покачивала головой.
– Если б она в самом деле пожелала, – прибавил он, – то я готов на всякую жертву. Даже жизнью рискну!
– Конечно, конечно! – пробормотала Конрадова. – Что она вас любила и любит, об этом я лучше всех знаю. Я уверена в том, что у нее нет никакой охоты выйти замуж за этого короля, который сделал несчастными столько женщин. Ведь неприятно отдать свою жизнь человеку, у которого была любовница еврейка.
– И до сих пор он ее еще не оставил! – воскликнул Боркович.
– Но что же она, бедняжка, может сделать, если родня этого требует? Ведь она слабая женщина, а он король…
Мацек насмешливо улыбнулся. Старая воспитательница взглянула на него. – О насильственном похищении и не думайте, – произнесла она, – княжна не захотела бы подвергнуть вас такой опасности. Она предпочтет свою собственную погибель.
Задумавшись, и слегка тронув рукой Борковича, она нагнулась почти к самому уху и с таинственным выражением лица начала шептать:
– Против такого могущественного соперника не надо выступать! И зачем это вам? Она никогда не полюбит короля. Ей прикажут, и она выйдет за него. Ну так что ж? Разве для вас не лучше быть любимцем королевы, чем напрасно свою голову сложить? Подумайте сами! Она к вам расположена, вы поедете к двору… Вы добьетесь у нее всего, чего пожелаете, а при посредстве ее и милости короля!
Конрадова говорила с жаром, стараясь убедить старосту в том, что ее совет самый лучший, и от волнения схватила его за руки.
Слова ее навели Борковича на размышления, и он подумал: а может быть она и права, Украсть княжну было очень трудно, так как могли погнаться за ними, схватить и пришлось бы заплатить жизнью. Судя по словам старухи, княжна не решилась бы на это. С другой стороны мысль о том, чтобы быть под покровительством королевы, стать ее любимцем, – это улыбалось ему…
Много различных других мыслей промелькнуло в голове старосты, и он отбросил мысль о похищении. Старуха, видя его задумчивым, насупившимся, старалась его успокоить и утешала его рассказами о том, как княжна плакала, в отчаянии ломала руки, и как она жалела, что должна отказаться от него.
Боркович хотел лично убедиться в этом и начал настаивать на том, чтобы она помогла ему тайком повидаться с Ядвигой.
Конрадова находила, что в такое время, когда ждали приезда последних послов из Кракова, когда всеобщее внимание сосредоточено на княжне, это трудно и опасно…
Чем больше она возражала, тем усиленнее, он уговаривал.
Староста вложил ей в руку большой куш, и она, наконец, не устояла и согласилась, поставив условием, чтобы он спокойно обождал два дня и чтобы скрыл об всех о своем приезде. Она же взялась найти средство, чтобы Борковича вечером ввести в замок… Но для этого раньше всего было необходимо заручиться согласием княжны, удалив любопытных, найти место для свидания и обдумать способ, как все это выполнить.
– Только для вас и для моей воспитанницы я могу на это решиться, –показывая жестами и взглядами, за какое ужасное дело она бралась. – Однако Бог весть, сумею ли я его выполнить? Не испугается ли княжна?
Весь следующий день после этого разговора староста провел на постоялом дворе, в комнате, с закрытыми ставнями, в обществе своего брата. Наступил вечер, а из замка никакого гонца не было. На второй день он опять ждал…
Неизвестно чем вся его затея окончилась, но на рассвете он уехал не злой и не сумрачный, а в хорошем расположении духа, с улыбкой на лице и весело разговаривая с братом, показывая ему перстень на руке, которого у него раньше не было. Всю дорогу он ругал короля и грозил ему. Возвратившись в Козьмин, он тотчас стал говорить о поездке в Краков, так как, несмотря на то что страшно сердился на Казимира, ехать туда ему необходимо было. Для этой поездки он старался придать себе вид не слишком униженный, но и не гордый.
Как умный человек он понимал, что ему не следует выставлять на показ силы, которая могла бы вызвать опасение и недоверие к нему, но и не годилось притворяться червяком, ибо никто не поверил бы ему.
– Мало того что нужно ехать, – говорил он брату, – но в том беда, что я должен склонить перед королем голову, а самое скверное то, что я должен лгать и давиться фальшью! Иначе я себя не выгорожу. Я должен до поры до времени остаться с королем в хороших отношениях; я хочу, чтобы он меня пригласил на эту свадьбу, на которой еще неизвестно, кто из нас займет первое место… Пока я не вырвусь из этой неволи, мне не мешает быть под крылышком госпожи… Ведь силу-то она будет иметь, и я вместе с ней сумею многое сделать, лишь бы она была умна.
Брат Ян так верил в опытность и проницательность Мацека, что никогда не возражал ему.
В сопровождении нескольких велькополян, подписавших соглашение, Боркович отправился в Краков.
Сендзивой Наленча, Скура, кастелян Пжецлав и судья Николай ехали вместе с ним.
За старостой на возах кованные сундуки, покрытые сукном и мехами и наполненные деньгами, потому что, будучи сам жадным, он придавал им большое значение и полагал, что повсюду с помощью денег можно всего достигнуть. До сих пор самые дерзкие намерения обыкновенно ему удавались, и его смелость и дерзость были так хорошо вознаграждены, что его самоуверенность возрастала, и чем он выше себя ценил, тем ниже он ценил других.
Ни дядя его, воевода Веньямин, ни Вержбента не казались ему страшными: он чувствовал в себе огромную силу.
По мере приближения к Кракову смелость его начала уменьшаться, и какое-то беспокойство им овладело, но он вскоре стряхнул его с себя и въехал в столицу с самыми радушными надеждами, нашептывая брату:
– Глупы они, и все попадут мне на удочку!
В то время, как был уже назначен день свадьбы, в густом, красивом королевском лесу в Лобзове, под Краковом, по распоряжению короля на большом участке вырубили деревья и начали строить обширный дом.
Никто не знал, для кого он предназначен и с какой целью его строят; для работы взяли из замка самых лучших работников; деньги, необходимые для постройки, Казимир велел Левко выдать из арендных денег за величские копи, и дом ежедневно рос с неимоверной быстротой.
Вацлав из Тенчина, который руководил работами и должен был давать указания рабочим, спросил короля, с какой целью этот дом строится.
– Постройте его так, – ответил Казимир, – чтобы в нем, в случае необходимости, могла поселиться семья, состоящая из нескольких человек, вместе с нужными ей слугами… И чтобы помещения были со всеми удобствами. Более подробных указаний король не дал, однако дом построили вместительный и не пожалели денег, чтобы его сделать красивым и комфортабельным. Казимир интересовался этой постройкой и часто ездил осматривать, как идут работы. Он пожелал, чтобы при доме был сад, окруженный каменной стеной, конюшни для лошадей, сараи для экипажей…
Эту начатую постройку называли королевским домом и предполагали, что король будет там отдыхать, когда пожелает скрыться из Вавеля после тяжелой, томительной работы. Не жалели самого лучшего камня для фундамента, на потолках была художественная резьба, на всех окнах стекла и в комнатах полы из лучшего дерева.
Однажды мастер спросил короля, не нужно ли вырезать гербы на дверях, но Казимир ответил, что никаких особенных знаков не нужно. Окружающие короля ломали себе голову, стараясь догадаться, зачем этот дом строится, да еще с такой быстротой, как будто он необходим был к следующему дню. Казимир торопил, чтобы новый дом был готов еще до свадьбы. Кохан единственный проник в эту тайну, но не столько благодаря своей догадливости, сколько благодаря умению подслушивать.
– А кого он к себе к столу не приглашает? – сказал Мацек. – Ведь для него всякий хорош, лишь бы ему льстил и не указывал бы ему на его жизнь… – Не только один Вержбента был там, – прибавил Грошек, – но их там было много. Все они пристали к королю и хотят его женить.
Мацек расхохотался.
– Как будто у него мало жен! – воскликнул он. – Еще одна ему нужна! А что же он сделает с этой еврейкой? Говорят, что он ее так любит, как будто она должна ему родить Мессию.
– Так он уже и пришел на свет Божий! – воскликнул Грошек. – Его окрестили в костеле, назвали Пелкой, и король ему подарил герб… Вероятно, они иначе не могут оторвать его от еврейки, а потому решили вновь его женить.
– Должно быть опять на немке, потому что литовки или русской он не захочет из-за неотесанности, – произнес Боркович со смехом. – Однако, им любопытно знать, кого они выбрали?
– Хотя и не немку, но воспитанную так, как немка. Говорят, как о деле решенном, о молодой Ядвиге Глоговской…
Мацек, лежавший на скамье, услышав это имя, стремительно поднялся с места, так что даже скамейка затрещала, и с грозно нахмуренными бровями подскочил к говорившему.
– Этого быть не может! – воскликнул он с искрящимися глазами.
Брат и сын посмотрели на него, стараясь своим взглядом его успокоить, но кровь прилила к его лицу, и гнев так овладел им, что его было трудно сдержать.
– Этого быть не может! – повторил он.
– Я говорю то, о чем я слышал, – ответил Грошек, ударяя себя в грудь и перепуганный, как будто нечаянно натолкнулся на дикого зверя. –Архиепископ Богория и Сухвильк… Они первые начали к нему приставать, чтобы он женился. По их следам пошли костелян Спытек, наш Пжедко из Голухова и многие другие. Говорят, что, когда они на него насели и начали просить, он не выдержал и ответил: "Ладно, найдите мне жену!” Поговаривают даже уже о свадьбе.
Мацек слушал с измененным лицом. Из всех присутствовавших только брат его и сын Ян знали причину его гнева. Староста был человек честолюбивый и высоко метил… Он надеялся, с помощью своих союзников со временем отделить Великопольшу, самостоятельно управлять ею под покровительством бранденбургских князей и самому жениться на Ядвиге. В Глогове, при княжеском дворе, его принимали довольно благосклонно.
Молодая, красивая, живая, смелая княжна любила веселиться, даже принимала участие в охоте. Она очень хотела выйти замуж, а между тем претендентов на ее руку до сих пор мало было, и ей не улыбалась мысль состариться в своей глуши…
Мацек, хотя открыто не говорил о своих намерениях, но мечтал о том, чтобы получить ее в жены, часто ездил туда, долго оставался там, привозил подарки и тайком пересылал их девушке. Ему казалось, что она к нему расположена, хотя ему трудно было убедиться в том, передаются ли его подарки княжне, или они остаются в руках жадной немки, исполнявшей при ней обязанности воспитательницы и служившей посредницей между ним и девушкой. Известие привезенное Грошом, разбило в пух и прах все его прекрасные надежды. Сильный гнев овладел этим пылким человеком, и он не мог придти в себя.
– Силезцы ее не отдадут за него! – воскликнул он взволнованным голосом. – Разве они его не знают? Да и кто не знает этого безбожника, который каждый год берет другую жену и кроме того имеет любовниц, которых ему доставляет Кохан… Нет, не отдадут!
– Но при дворе говорят, – прервал Грошек, – что архиепископ, раньше чем выступить в роли свата, удостоверился в их согласии! Все в один голос об этом говорят…
– А что он сделает со своей любовницей, с этой жидовкой, – спросил Мацек, все более и более волнуясь; – а также со своим сынком, полу-евреем полу-Пястом?.. – Боюсь, что еврейку-то он оставит про запас, – объявил Грошек. – Говорят, что он сильно к ней привязался и без нее не может ни одного дня прожить…
– Однако! – прервал его староста в гневе, ударив кулаком о стол. – Еще одна ему понадобилась! Еще одна! Ведь он уже продал королевство в венгерскую неволю… Зачем ему еще сын?
Стоящий с ним Ян из Чачи, пробормотал:
– Венгерцы не допустят его жениться… Они мастера на это. Безрукая Елизавета и без пальцев сумела все запутать и испортить…
Мацек медленно бормоча что-то, возвратился к своей скамье. Грошек, досыта наевшись и хорошенько выпив, вытирал усы полой грязного кафтана. Наступило короткое молчание, и все задумались.
Староста немного остыл и решил не выдавать своих чувств.
– Ты рассказываешь, – произнес он, – что поговаривают о свадьбе?
– И как еще! – подтвердил Грошек. – Ее хотят отпраздновать громко и пышно, чтобы забыть всякое воспоминание о свадьбе с Рокичаной, которой они стыдятся…
– Что же там говорят о нас? Ты не слышал? – спросил Боркович. – О письменном обязательстве, которое мы друг другу выдали? Я сам доложил королю…
Он знает о нем, но не обращает на него внимания… Я слышал при дворе, будто ему объяснили, что в этом ничего опасного нет, что это лишь обеспечение на случай нападения грабителей…
Мацек ничего не ответил.
Возможно, что он еще дольше расспрашивал бы посла, но в комнату поспешно вошел Скура, что-то шепнул на ухо старосте, и не успел он окончить, как на пороге появился Вержбента, о котором был именно разговор и упоминали, что он находится в Кракове.
Мацек с ним никогда не дружил, потому что опасался его и не мог привлечь на свою сторону. Вержбента был в большой милости у короля, который относился с доверием к этому серьезному человеку, с твердым, решительным характером. Достаточно было взглянуть на него, чтобы почувствовать уважение; он держал себя с сознанием своего достоинства и не принадлежал к числу тех, которых можно подкупить сладкой лестью.
При его появлении в комнате, Боркович вскочил в замешательстве со своего места и начал делать какие-то знаки сыну и брату.
В действительности столовая, в которой они находились, вовсе не была приспособлена для принятия такого знатного гостя. С самого утра в ней перебывало множество народа, а челядь, хоть их и было много мужчин и женщин, неряшливо исполняла свои обязанности и забывала убрать со столов и привести все в порядок.
На помятых скатертях, сомнительной чистоты, стояли миски с костями и с оставленными остатками еды, недопитые кубки пива, крошки и куски хлеба, кувшины и разная посуда. В комнате был полнейший беспорядок, как на постоялом дворе после кормежки… Несколько скамеек стояло поперек комнаты, несколько лежало на полу перевернутыми… Огромный пес, незаметным образом прокравшись в комнату лапами опирался о стол и вылизывал чашки.
Боркович, с сознанием своего достоинства, стараясь вызвать на лице приветливую улыбку, шел навстречу гостю. Брат и сын позвали слуг. Вержбента медленно, не оглядываясь по сторонам, а погруженный в свои мысли, приближался к старосте.
– Простите, ваша милость, – произнес Боркович немного грубовато, –хоть это и мой дом, но я тут, как на постоялом дворе, а поэтому у меня ни красоты, ни благоухания не найдете. Я был солдатом и не отвык от простых обычаев.
– Ладно и так, – равнодушно ответил Вержбента, – самое главное, что я вас нашел, а остальное для меня не важно.
Староста предложил прибывшему место на скамье и сам уселся рядом. В этот момент в комнату вошли слуги и служанки, присланные братом, и с шумом начали убирать со столов и выгонять собак палками. Поэтому трудно было вести разговор, и Боркович, после некоторого размышления, пригласил гостя в соседнюю комнату.
Но и там оказался полнейший беспорядок: постель не убранная, на скамьях и на полу в беспорядке валялась одежда. Хозяин покраснел от гнева и в душе проклинал своих слуг.
Они уселись на скамейке.
– Я сюда приехал прямо из Кракова, – медленно начал Вержбента; –король велел передать вам привет.
Мацек наклонил голову и тихо произнес:
– Бай Бог ему у нас как можно дольше царствовать.
– Король охотно расспрашивал о Великопольше, – продолжал гость, – но я немного мог ему сообщить, потому что у меня самого скудные сведения. Скорее вы или ваш дядя Бенко могли бы ему об этом донести.
– Я и сам, по заключении этого письменного соглашения, собирался к его милости, – произнес Боркович. – Я хотел лично доложить об этом деле королю, но у старосты столько работы, что ему удалиться нельзя. Бенко стар и медлителен; вся тяжесть лежит на мне, а в лесах и по проезжим дорогам постоянные нападения, много грабителей и их надо наказывать железной рукой.
Вержбента слушал внимательно.
– Однако вы найдете кого-нибудь, кто вас заменит, – произнес он, – и приедете на свадьбу короля.
Воспоминание об этом снова так сильно взволновало Борковича, что он с трудом сдерживал себя, чтобы не выдать своего чувства.
– Какую свадьбу? – спросил он, притворяясь удивленным.
– Должен вам сказать, что король, наконец, уступил просьбам всех и согласился жениться.
– Еще один раз, прервал Мацек.
– Он не стар, – сказал Вержбента.
– А обещанная Людовику корона?
– Вы знаете, что в записи поставлено условие: если б у него не было потомства.
– Помоги ему Бог! – возразил Боркович. – Но король не особенно молод и если подберет по своим годам, то не будет иметь потомства, если же ему дадут молодую…
Он не окончил и покачал головой.
– Ему сватают силезскую княжну, Ядвигу, – произнес Вержбента.
Мацек пожал плечами.
– Что мне сказать? Дай им Бог счастья, хотя я на это мало надеюсь.
– Сохрани его Бог от зла! – произнес Вержбента. – У меня самые лучшие надежды.
После минутного молчания он прибавил:
– Советую вам поехать в Краков и явиться к королю. Некоторые люди могли иначе понять ваше письменное соглашение и представить его королю в невыгодном для вас свете; вы сами объясните ему, что оно было необходимо, и он увидит, что в нем ничего угрожающего нет…
– Ведь там написано, что мы обещаем быть верными королю, – воскликнул Боркович; – но я знаю о том, что у меня враги… Бессовестные люди в состоянии все облить грязью и могут представить самого невинного человека, как преступника.
Вержбента молча слушал.
– Король не охотник верить всякому, – произнес он, – поэтому он и не сердится на ваше письменное соглашение. Возможно только, что ему неприятно, что в его королевстве некоторые выделяются и вступают в отдельный союз, в то время как он всех их хотел бы соединить в одно. Боркович провел рукой по подбородку.
– Отделяться никто не хочет, – сказал он, – но дворяне во всех государствах издавна привыкли иметь свои права и придерживаться своих обычаев.
Мацек оживился и продолжал далее, как будто решившись на откровенность.
– Управлять страной это все равно, что империями; если б я захотел лично хозяйничать в Козьмине, Орли и других моих имениях, я, как следует, не досмотрел бы за всем. Поэтому я держу управляющих и экономов, которым передаю управление и с которых требую отчет. Так и в королевстве: чем оно обширнее, тем больше должно быть управителей, которые имели бы право распоряжаться так, как они найдут нужным.
Вержбента слушал.
– Так оно и есть, – возразил он, – король назначает своих наместников, а Земовит Мазовецкий…
– Таких людей, как Мазовецкий должно было быть побольше, – прервал Мацек живо, – а наместников поменьше. Они не пользуются достаточными полномочиями, а потому мало могут сделать.
– Не забывайте, что благодаря таким, как Земовит, Поморье от нас отделилось, – произнес Вержбента насупившись.
Боркович, как бы спохватившись, что слишком много сказал, сразу замолчал. Он потирал руки и смотрел в сторону.
Гость снова начал:
– Это не наше дело этим заниматься. У короля власть, и он сделает так, как нужно; в уме и в советниках у него недостатка нет. Отец его всю жизнь потратил на составление из отдельных кусков великого государства, и сын не разрушит того, что отец создал. Я с тем к вам приехал, – прибавил он, – чтобы вы в Краков поехали и все объяснили королю. Вы сами говорите, что у вас много врагов; я о них не знаю, но вы тем более должны смотреть за тем, чтобы вас не оклеветали и вам не повредили.
Боркович нахмурился, и презрительная улыбка появилась на его губах. Хотя в доме и не было особенного порядка, однако не подобало отпустить гостя, не угостив его, а потому хозяин пригласил к столу, на котором наскоро было поставлено все, что нашлось.
Вержбента не отказался присесть к столу, но ничего не ел, и Боркович, обыкновенно упрашивавший других гостей, на этот раз не настаивал.
Слегка чокнувшись своими кубками, они выпили за здоровье друг друга…
И гость вскоре попрощался, хотя обычая ради его приглашали остаться; но он торопился уехать, ссылаясь на важные, неотложные дела, которые его ждут, и Боркович проводил его до передней.
Возвратившись в комнату, Мацек в задумчивости опустился на скамью и от волнения начал дергать себя за бороду, до того в нем все кипело.
Его не столько взволновал приезд Вержбенты и переданное им приглашение ехать в Краков, сколько подтверждение известия, что княжна Ядвига выходит замеж за польского короля. Помимо преследуемой им цели выдвинуться с помощью брака с ней и добиться соглашения с силезскими князьями, – а бранденбургских он уже имел на своей стороне, – Мацек был влюблен в девушку, а в его возрасте это было очень опасно.
Молодая княжна ласково обращалась с ним, и он льстил себя надеждой, что ее сердце принадлежит ему, и размышлял над тем, как оставить короля ни с чем и увезти его невесту; он был уверен, что она на это согласится. Остановившись на этой мысли, он, увидев вошедшего брата, нетерпеливо воскликнул:
– Я должен сейчас ехать! Они в состоянии выдать девушку насильно; необходимо лично посмотреть и самому убедиться, как обстоит дело. Она была ко мне расположена, и, если удастся, я готов ее похитить и обвенчаться с нею!
Брат его Ян, сомнительно покачал головой.
– Хорошенько только обдумай, чтобы попусту не запутаться в скверную историю. Ведь это дело не шуточное, – сказал он серьезно, – и пахнет виселицей: посягнуть на невесту короля.
– Это еще неизвестно, невеста ли она уже или это только еще в проекте. У них времени не было для того, чтобы обручиться, – сказал Мацек. – Мне необходимо немедленно поехать в Глогов или туда, где она теперь находится и при помощи старой воспитательницы добиться свидания с Ядвигой…
Ян, который никогда не противоречил старшему брату, смолчал и на этот раз, хотя не совсем-то одобрил его намерения. Но Мацек, если решал что-нибудь, то не было возможности отклонить его от этого или заставить изменить свое решение. Он никогда не слушался и то, чего ему захотелось, должен был немедленно исполнить. Он не обращал внимания на время дня, его не останавливала ни ночь, ни темнота, и, решивши что-нибудь в полночь, он не ожидал наступления дня, а немедленно исполнял задуманное.
Сейчас же после разговора с братом он велел приготовить лошадей. В доме поднялась суета, так как думали, что он уедет из Козьмина со всеми своими приближенными. Весть об этом дошла до местечка, и мещане обрадовались, но радость их была преждевременной, так как Боркович объявил, что уезжает лишь на несколько дней в сопровождении одного только брата; никому из окружающих он не сказал, куда едет.
Его опытные слуги были приучены в мгновение ока выполнять его приказания, и он не успел переодеться для дороги, как лошади стояли наготове.
По дороге он узнал, что Ядвига действительно находится в Глогове и что там ждут новых послов из Кракова. Все в один голос говорили, что этот брак дело решенное. Мацек, глубоко возмущенный, торопился. Приехав в Глогов, он не направился в замок, а остановился на постоялом дворе, стараясь, чтобы никто его не заметил, и послал к старой воспитательнице паробка с просьбой повидаться с Мацеком.
Старуха за каждую оказанную ею услугу получала от Борковича щедрое вознаграждение, и она ответила послу, что вечером зайдет на постоялый двор…
Мацек с нетерпением ждал ее прихода; от волнения он не мог усидеть на месте, ежеминутно вскакивал, бегал по комнате, садился обратно. Было уже совершенно темно, когда старуха, закутанная в плащ, так что ее трудно было узнать, вошла к нему в комнату. В молодости она была красива, но с тех пор прошло уже много времени, и теперь она могла иметь успех и влияние, лишь благодаря своей хитрости, ловкости, умению льстить и изворотливости. При княжеском дворе ее называли по имени мужа: Конрадовой. Она сумела там снискать расположение всех, начиная с княжны, которую она воспитывала и которую страшно баловала, позволяя ей все, что она только хотела, кончая родней и всей свитой. Она умела с каждым сговориться, всякому она поддакивала и служила нашим и вашим. Боркович заручился ее расположением с помощью подарков, а так как, за отсутствием других ухаживателей, он понравился княжне, то своими рассказами о себе и о том, как он в будущем, с помощью бранденбургских князей, станет самостоятельно управлять Великопольшей, он совершенно вскружил голову девушке. Вид пришедшей Конрадовой не предвещал ничего хорошего: лицо ее было пасмурно, озабочено, и она казалась чем-то смущенной.
Оставшись в комнате наедине с Борковичем, воспитательница скрестила свои худые руки на груди, и, понизив голос, быстро проговорила:
– Сколько слез княжна пролила! Но все это было ни к чему! Ей не позволят отказаться от короны, хотя бы она и должна была бы для этого пожертвовать своей любовью к вам.
– Если она меня любит, – прервал Боркович гневно, – то пускай будет мужественной! Я ее похищу и увезу, нас не догонят… Я готов собрать на помощь сто и даже двести человек.
Конрадова задрожала от испуга.
– Но с нее глаз не спускают! – воскликнула она. – Если б она даже пожелала вырваться из этой неволи, то не может.
– Я готов с помощью вооруженной силы напасть на замок! – начал Мацек. – Сильной охраны там не имеется… Если она только захочет и согласится, то по одному ее знаку…
Старуха, сильно смущенная, молча сидела и покачивала головой.
– Если б она в самом деле пожелала, – прибавил он, – то я готов на всякую жертву. Даже жизнью рискну!
– Конечно, конечно! – пробормотала Конрадова. – Что она вас любила и любит, об этом я лучше всех знаю. Я уверена в том, что у нее нет никакой охоты выйти замуж за этого короля, который сделал несчастными столько женщин. Ведь неприятно отдать свою жизнь человеку, у которого была любовница еврейка.
– И до сих пор он ее еще не оставил! – воскликнул Боркович.
– Но что же она, бедняжка, может сделать, если родня этого требует? Ведь она слабая женщина, а он король…
Мацек насмешливо улыбнулся. Старая воспитательница взглянула на него. – О насильственном похищении и не думайте, – произнесла она, – княжна не захотела бы подвергнуть вас такой опасности. Она предпочтет свою собственную погибель.
Задумавшись, и слегка тронув рукой Борковича, она нагнулась почти к самому уху и с таинственным выражением лица начала шептать:
– Против такого могущественного соперника не надо выступать! И зачем это вам? Она никогда не полюбит короля. Ей прикажут, и она выйдет за него. Ну так что ж? Разве для вас не лучше быть любимцем королевы, чем напрасно свою голову сложить? Подумайте сами! Она к вам расположена, вы поедете к двору… Вы добьетесь у нее всего, чего пожелаете, а при посредстве ее и милости короля!
Конрадова говорила с жаром, стараясь убедить старосту в том, что ее совет самый лучший, и от волнения схватила его за руки.
Слова ее навели Борковича на размышления, и он подумал: а может быть она и права, Украсть княжну было очень трудно, так как могли погнаться за ними, схватить и пришлось бы заплатить жизнью. Судя по словам старухи, княжна не решилась бы на это. С другой стороны мысль о том, чтобы быть под покровительством королевы, стать ее любимцем, – это улыбалось ему…
Много различных других мыслей промелькнуло в голове старосты, и он отбросил мысль о похищении. Старуха, видя его задумчивым, насупившимся, старалась его успокоить и утешала его рассказами о том, как княжна плакала, в отчаянии ломала руки, и как она жалела, что должна отказаться от него.
Боркович хотел лично убедиться в этом и начал настаивать на том, чтобы она помогла ему тайком повидаться с Ядвигой.
Конрадова находила, что в такое время, когда ждали приезда последних послов из Кракова, когда всеобщее внимание сосредоточено на княжне, это трудно и опасно…
Чем больше она возражала, тем усиленнее, он уговаривал.
Староста вложил ей в руку большой куш, и она, наконец, не устояла и согласилась, поставив условием, чтобы он спокойно обождал два дня и чтобы скрыл об всех о своем приезде. Она же взялась найти средство, чтобы Борковича вечером ввести в замок… Но для этого раньше всего было необходимо заручиться согласием княжны, удалив любопытных, найти место для свидания и обдумать способ, как все это выполнить.
– Только для вас и для моей воспитанницы я могу на это решиться, –показывая жестами и взглядами, за какое ужасное дело она бралась. – Однако Бог весть, сумею ли я его выполнить? Не испугается ли княжна?
Весь следующий день после этого разговора староста провел на постоялом дворе, в комнате, с закрытыми ставнями, в обществе своего брата. Наступил вечер, а из замка никакого гонца не было. На второй день он опять ждал…
Неизвестно чем вся его затея окончилась, но на рассвете он уехал не злой и не сумрачный, а в хорошем расположении духа, с улыбкой на лице и весело разговаривая с братом, показывая ему перстень на руке, которого у него раньше не было. Всю дорогу он ругал короля и грозил ему. Возвратившись в Козьмин, он тотчас стал говорить о поездке в Краков, так как, несмотря на то что страшно сердился на Казимира, ехать туда ему необходимо было. Для этой поездки он старался придать себе вид не слишком униженный, но и не гордый.
Как умный человек он понимал, что ему не следует выставлять на показ силы, которая могла бы вызвать опасение и недоверие к нему, но и не годилось притворяться червяком, ибо никто не поверил бы ему.
– Мало того что нужно ехать, – говорил он брату, – но в том беда, что я должен склонить перед королем голову, а самое скверное то, что я должен лгать и давиться фальшью! Иначе я себя не выгорожу. Я должен до поры до времени остаться с королем в хороших отношениях; я хочу, чтобы он меня пригласил на эту свадьбу, на которой еще неизвестно, кто из нас займет первое место… Пока я не вырвусь из этой неволи, мне не мешает быть под крылышком госпожи… Ведь силу-то она будет иметь, и я вместе с ней сумею многое сделать, лишь бы она была умна.
Брат Ян так верил в опытность и проницательность Мацека, что никогда не возражал ему.
В сопровождении нескольких велькополян, подписавших соглашение, Боркович отправился в Краков.
Сендзивой Наленча, Скура, кастелян Пжецлав и судья Николай ехали вместе с ним.
За старостой на возах кованные сундуки, покрытые сукном и мехами и наполненные деньгами, потому что, будучи сам жадным, он придавал им большое значение и полагал, что повсюду с помощью денег можно всего достигнуть. До сих пор самые дерзкие намерения обыкновенно ему удавались, и его смелость и дерзость были так хорошо вознаграждены, что его самоуверенность возрастала, и чем он выше себя ценил, тем ниже он ценил других.
Ни дядя его, воевода Веньямин, ни Вержбента не казались ему страшными: он чувствовал в себе огромную силу.
По мере приближения к Кракову смелость его начала уменьшаться, и какое-то беспокойство им овладело, но он вскоре стряхнул его с себя и въехал в столицу с самыми радушными надеждами, нашептывая брату:
– Глупы они, и все попадут мне на удочку!
В то время, как был уже назначен день свадьбы, в густом, красивом королевском лесу в Лобзове, под Краковом, по распоряжению короля на большом участке вырубили деревья и начали строить обширный дом.
Никто не знал, для кого он предназначен и с какой целью его строят; для работы взяли из замка самых лучших работников; деньги, необходимые для постройки, Казимир велел Левко выдать из арендных денег за величские копи, и дом ежедневно рос с неимоверной быстротой.
Вацлав из Тенчина, который руководил работами и должен был давать указания рабочим, спросил короля, с какой целью этот дом строится.
– Постройте его так, – ответил Казимир, – чтобы в нем, в случае необходимости, могла поселиться семья, состоящая из нескольких человек, вместе с нужными ей слугами… И чтобы помещения были со всеми удобствами. Более подробных указаний король не дал, однако дом построили вместительный и не пожалели денег, чтобы его сделать красивым и комфортабельным. Казимир интересовался этой постройкой и часто ездил осматривать, как идут работы. Он пожелал, чтобы при доме был сад, окруженный каменной стеной, конюшни для лошадей, сараи для экипажей…
Эту начатую постройку называли королевским домом и предполагали, что король будет там отдыхать, когда пожелает скрыться из Вавеля после тяжелой, томительной работы. Не жалели самого лучшего камня для фундамента, на потолках была художественная резьба, на всех окнах стекла и в комнатах полы из лучшего дерева.
Однажды мастер спросил короля, не нужно ли вырезать гербы на дверях, но Казимир ответил, что никаких особенных знаков не нужно. Окружающие короля ломали себе голову, стараясь догадаться, зачем этот дом строится, да еще с такой быстротой, как будто он необходим был к следующему дню. Казимир торопил, чтобы новый дом был готов еще до свадьбы. Кохан единственный проник в эту тайну, но не столько благодаря своей догадливости, сколько благодаря умению подслушивать.