Страница:
Прекрасная Рокичана имела обыкновение ежедневно посвящать много времени своему туалету; даже в те дни, когда она гостей не ожидала и сама не собиралась в гости, она заботилась о том, чтобы быть одетой к лицу. Ходили слухи, что для поддержания в полном блеске своей красоты она употребляла какие-то таинственные средства, какие-то дорогие воды, эликсиры, румяна, лекарства.
Отдельная комната, в которую нельзя было никому входить, была предназначена для этого. Ключ от нее Рокичана всегда носила с собой. С утра, прямо с постели, она отправлялась туда, и слугам нельзя было ее сопровождать. Только старая родственница, она же и экономка, входила вместе с ней; они запирались на ключ, и часто долго приходилось ожидать выхода оттуда вдовы.
Все это сильно возбуждало любопытство слуг, и они всеми силами старались проникнуть в эту тайну. Они следили за Рокичаной, но все их старания были напрасны: вдова ни на минуту не расставалась с ключом, берегла его как зеницу ока и даже в бальном туалете носила его при себе, так что они, наконец, отказались от надежды узнать эту тайну.
Строили разные догадки; многие видели в этом колдовство и считали старую экономку, ее единственную поверенную, колдуньей. К ней обращались многие, желавшие вернуть молодость и красоту, но старуха отплевывалась, смеялась и клялась, что она ничего не смыслит в колдовстве и ни о чем не знает.
Известно было, что старуха иногда любила хлебнуть больше вина, чем требовалось для сна; девушки думали этим воспользоваться и вытянуть от нее какое-нибудь неосторожное словцо, – но и тут они ушли ни с чем. Замечательную красоту вдовы единогласно приписывали этим тайным утренним стараниям старухи. Напрасно было бы спорить об этом; со временем все единогласно стали такого же мнения, и никто в этом не сомневался.
В день посещения короля вдова просидела больше обычного в своей комнате, а затем, что случалось очень редко, во второй раз вошла туда с экономкой и, наконец, вышла оттуда со столь искусно убранной головой, такой величественной, а главным образом, такой свежей и молодой, что ей завидовали девушки, которые были на десять лет моложе ее.
Казимир, не дожидаясь полудня, скромно одетый, с бархатным, опущенным на глаза, покрывалом, в сопровождении лишь одного Бобека пешком отправился к вдове.
Его там ждали, и Рокичана нарядная, надушенная, волнуясь в ожидании короля, ходила от одного окна к другому. Лицо ее не выражало в этот день ни радости, ни торжества; она была чем-то озабочена, раздражена. Вообще, она никогда не отличалась особым весельем, и улыбка редко появлялась на ее устах. Обыкновенно, среди всеобщего веселья, когда кругом раздавался хохот, она оставалась с тем же серьезным лицом, и это приписывали ее печали по мужу.
Когда король вошел в комнату, Рокичана даже не улыбнулась, встретила его почтительным поклоном и молча провела в большую гостиную, куда в этот день перенесли самую лучшую мебель со всего дома.
От волнения Казимир даже не обратил внимания на окружающее; не спуская глаз с прекрасной Кристины, он стал рядом с ней и, взяв ее за руку, начал говорить о своем чувстве и о тоске по ней, заставившей его бросить все и сюда приехать.
Рокичана молча слушала, не меняя выражения лица.
Казимир указал ей на перстень на своем пальце и, взглянув на ее руку, увидел свой сапфир.
– Милостивый король, – начала после некоторого молчания Рокичана, заранее приготовившаяся к этому предисловию, – я вам очень признательна за ваше внимание ко мне, я его умею ценить, но… Люди заставляют меня дорогой ценой его оплачивать…
Казимир с удивлением взглянул на нее.
– Люди? Это каким образом? – спросил он.
– Они завистливы и злы, поэтому позорят честь беззащитной вдовы, –произнесла Кристина. – Уже ваши послы мозолят им глаза, что же будет, когда они узнают о вашем приезде?
Она судорожно сжала руки.
– Умоляю вас, ваша милость, – продолжала Рокичана, – не губите меня! Король прикоснулся к ее руке.
– Довольно! Довольно! – возразил он, – я сюда приехал с другими намерениями. Выслушайте меня, потому что эта минута будет для меня и для вас решающей. Ваша честь мне не менее дорога, чем вам… Я ее пятнать не хочу. Вы сказали, что путь к вам – законный брак. Прекрасно… Я согласен, я готов с вами обвенчаться.
Румянец покрыл лицо вдовы; она задрожала и молча провела рукой по лицу.
– Каким же образом? – спросила она. – Ведь всем известно, что у вас жена?
– Но ведь и всем известно, что я пятнадцать лет с ней не живу и даже не вижусь с ней, – произнес Казимир. – Я просил ее отца взять ее обратно, и он на это согласился. Брак этот недействителен, папа согласится его расторгнуть, а епископ нас обвенчает.
Рокичана к этому не была подготовлена; и эти слова до того ее удивили, что она некоторое время сидела, как немая, не будучи в состоянии произнести ни слова. Она чувствовала на челе холодное прикосновение королевской короны, ей казалось, что на плечах ее пурпурная мантия, и она сидит на золотом троне, выше всей этой завидующей черни – словом, она воображала себя королевой.
Но она скоро очнулась от этого призрачного видения.
– Государь, – воскликнула она, – не обманывайте меня! Этого быть не может!
– Мое королевское слово служит вам в том порукой, – ответил король с достоинством. – Ведь я вам не давал никаких обещаний и ничего не говорил об этом, пока не удостоверился, что все это возможно. Теперь я все предусмотрел и уверен в том, что нас обвенчают.
Вдова опустила голову, зажала губы, не находя никаких возражений. Казавшееся столь невозможным, было близко к осуществлению – Рокичана королева! Она взглянула на того, который хотел быть ее мужем, впервые видя его так близко перед собой при дневном свете.
Его благородные черты лица и лоб, покрытый морщинами, носили на себе отпечаток прожитых лет и многих страданий; молодости уже не было на этом мужественном лице, но оно все еще было красиво, дышало добротой, и отпечаток грусти придавал ему особенную прелесть. Красивый мужчина в цвете лет, с темными длинными волосами, спускавшимися на плечи, в которых кое-где пробивалась седина, не спускал восхищенного взора с Рокичаны и с нетерпением ждал ее ответа.
Но вдова от волнения вся дрожала и не могла собраться с мыслями, и Казимир, не дождавшись ее ответа, продолжал:
– У меня нет наследника; вы знаете, что Бог отказал мне в нем, и корона уже обещана моему племяннику. Но я еще не потерял надежды, и вы, может быть, будете матерью этого желанного…
– Ваше величество! – перебила взволнованная Рокичана. – Умоляю вас! Скажите, это несомненно? Неужели это правда? Это не сон?
– Я говорил вам: нас обещали обвенчать… Я протягиваю вам руку… Клянусь…
При этих словах он на минуту приостановился.
– Конечно, все это так, как я вам говорю, – прибавил он, – но так как я уже несколько лет на ножах с королевским епископом, то венчать нас будет другой. До тех пор тайна должна быть сохранена для того, чтобы нам не помешали. Князь-отец берет Аделаиду к себе, а я введу вас в замок. Рокичана молчала; все это казалось ей до того неправдоподобным, что она не могла придти в себя.
Судорожно сдавливая виски руками, она воскликнула:
– Ваше величество, вы сами знаете, могла ли бы я отказаться от короны и от такой чести для меня и для моего потомства? Но мне все это кажется чудным сном. Дайте мне собраться с мыслями и успокоить взволнованное сердце. Я не знаю, что думать, что говорить, не знаю, что делать!
Казимир воспользовался этой минутой ее растерянности и прикоснулся губами к ее белому челу, ее рука очутилась в его руках, но она этому не сопротивлялась и, обессиленная, нагнулась к нему. Он понял, что она побеждена и сдается, а ей все это казалось неправдоподобным, невозможным, несмотря на все уверения короля.
– Скажи, прекрасная Кристина, – настаивал Казимир, – ведь ты мне дашь слово? Да!
– А родня? – спросила вдова.
– Ради Бога! У нее будет довольно времени радоваться этому, когда мы после венчания уведомим их о случившемся, – гордо сказал король. – Ведь не будут же они этому противиться?
– Дайте мне хоть минуту подумать! – шепнула Кристина, сжимая голову руками.
– О чем тебе думать? – возразил король с нетерпением. – Я сюда пробрался тайком; при дворе императора не знают о моем приезде и не должны об этом узнать; я должен возвратиться как можно скорее, я ждать не могу, откладывать не хочу. Все тут же должно быть обдумано и решено. Ты не должна преждевременно разглашать это, чтобы не вызвать каких-нибудь препятствий. По дороге в Краков ты остановишься в Тынце, где нас обвенчают. Там уже все приготовлено.
Но прекрасная Кристина была до того взволнована, что не в состоянии была здраво размышлять; это неожиданное, как бы с неба свалившееся, счастье пугало ее, и она боялась, чтобы оно столь же скоро не улетучилось. – Король мой, – воскликнула она, обращаясь к нему, – ты мне оказываешь поистине большую честь; даешь мне надежду на счастье, которого я никогда не ждала, но позволь мне успокоиться, собраться с мыслями, помолиться Богу. Я вся дрожу!
Казимир взглянул на нее с состраданием и медленно поднялся с места. Поцеловав ее в лоб, он тихо сказал:
– Я ухожу, возвращусь через несколько часов. Успокойся, прекрасная Кристина, верь королевскому слову, не бойся ничего. Ты меня осчастливишь, и я буду стараться отплатить тебе тем же.
С этими словами он пожал ее дрожащую руку, посмотрел ей в глаза и, улыбаясь, медленно вышел из комнаты.
Рокичана не имела сил провожать его; она опустилась в кресло и дала волю слезам, даже не отдавая себе отчета, почему она плачет. Ее охватила какая-то тревога, страх за будущее; сердце ее усиленно билось, по телу пробегала дрожь. Королевой, она будет королевой, но здесь среди своих она уже была ею по своей красоте и по своему богатству, а там, нося имя королевы, она будет себя чувствовать, как будто унесенная в высь. Она чувствовала, что делаясь королевой, она теряет много – король был для нее привлекательным мужчиной, но любви к нему она не чувствовала. Неужели новая жизнь, прекрасная, полная блеска даст ей счастье? Здесь она была окружена толпой обожателей, а там? Что ждет ее там?
В отчаянии она ломала руки, не зная, на что решиться, с кем посоветоваться. Отказать – не позволяла гордость, принять – мешал страх. Она еще сидела, погруженная в раздумье, вытирая слезы, как вдруг вошел Енджик, почти насильно ворвавшись в комнату.
Кристина с детства привыкла к его любви и покровительству; иногда случалось, что он ее раздражал, и она прогоняла его, когда он слишком явно и навязчиво вмешивался в ее дела; однако она ему очень доверяла и была уверена в том, что он ей желает добра.
В ее теперешнем положении она очень обрадовалась его приходу в надежде с ним посоветоваться. Купец поклонился и по обыкновению начал извиняться.
– Сердитесь на меня, если хотите, – произнес он, – но я вошел сюда чуть ли не силой. Выслушайте меня, прекрасная Кристина; Бог свидетель, никто вам больше добра не желает, чем я.
– Верю, – ответила вдова, медленно приближаясь к нему, – верю и докажу это. Вы ведь меня не выдадите?
– Я? – ответил Енджик, кладя руку на грудь.
– Скажу вам первому, может быть, вам одному, о том что со мной случилось. Польский король…
Енджик, всплеснув руками, перебил ее.
– Кто же не знает о том, что он в вас влюбился? Ведь весь город трубит об этом, а я прихожу к вам с просьбой, чтобы вы прогнали этих… Кристина, сделав нетерпеливый жест, грозно на него взглянула.
– Польский король женится на мне, – гордо ответила она, наблюдая за Енджиком, какое впечатление произведет на него это известие. Но тот лишь насмешливо улыбнулся.
– Они вас бессовестным образом обманывают! – воскликнул он. – Каким образом король может жениться? Ведь он пятнадцать лет уже женат! Ведь жена его, Аделаида, до сих пор еще жива!
– Послушай, – прервала его вдова недовольным тоном, – король, сам король сказал мне об этом; из его уст я это слышала: тот брак расторгнут, она уезжает к отцу, а он женится на мне.
Енджик своим ушам не верил.
– Да! – подтвердила Кристина. – Это так решено. Епископ взялся обвенчать нас.
Купец в задумчивости молчал; он не мог освоиться с этой мыслью.
– Я не знаю всех хорошо этих законов и не знаю, дозволено ли королю то, что запрещено другим, но все это мне кажется враньем, обманом. Помню, что слышал когда-то о каком-то французском короле, который женился на меранской графине, удалив первую жену. А что было потом? Ведь папа велит ему развестись с ней!
Рокичана призадумалась и, скрестив руки, начала ходить по комнате. Енджик следил за ней глазами со странным выражением лица.
– Нет! – воскликнула она, вдруг останавливаясь. – Нет! Королевскому слову можно верить. В его глазах – благородство, этот человек не умеет лгать.
Енджик задрожал и быстро приблизился к ней.
– Так вы намерены, никому не сообщая об этом, довериться и отдаться ему?
– Рассказывать об этом я не могу. Вам я сказала, потому что вы пришли как раз в такой момент, когда я не в силах была сохранить тайну, к тому же, я уверена, что вы меня не выдадите.
– Отказаться от короны? Не согласиться быть королевой? – прибавила она. – Для этого надо быть безумной, ведь люди осмеяли бы меня!
Она ходила по комнате.
– О, Господи! – воскликнула она, как бы про себя. – Что мне делать? Что ответить? Голова идет кругом…
У Енджика вырвался глубокий вздох, он почувствовал к ней жалость.
– Знаете что? Я дам вам хороший совет, – тихо сказал он. – Никто лучше не разъяснит вам этого, как наш добрый епископ Ян из Дражиц. Он –духовный, тайны не выдаст, а поймет он это лучше вас.
Кристина размышляла.
– Нет, не могу я разглашать этого! Не могу обращаться за советами! Мне некогда! Я и то плохо поступила, что вам рассказала, но это уже случилось. Через час я должна дать ответ – да, или нет.
Купец долго молчал; он раздумывал.
– Когда же король говорил вам об этом? Сам король? – спросил он. –Ведь он в последнее время здесь не бывал?
Вдова покраснела, спохватившись, что могла выдать приезд Казимира, и воскликнула:
– Как дошло до меня королевское слово, это уж мое дело, достаточно, что оно у меня, и я в нем уверена…
– А я ему не верю, – произнес купец, – не понимаю. Для вас многое можно сделать, я это знаю, многое перетерпеть, но бывают иногда такие препятствия, которые даже короли преодолеть не могут. Бросать жену нельзя, и я не поручусь за ваше счастье, которое будет куплено ценой ее слез. Зачем вам гоняться за какой-то короной? Разве вы не королева среди своих? Чего вам недостает? Неужели вы так любите этого короля?
Кристина, казалось, не слушала его; она в задумчивости прохаживалась. – Енджик, – промолвила она, наконец, – не проговорись, я бы тебе этого не простила. Пусть совершится предназначенное мне Богом. Да исполнится Его святая воля…
При этих словах слезы брызнули из ее глаз, и она бросилась в кресло с закрытыми глазами, судорожно вздрагивая в истерическом плаче. Енджик, стараясь ее успокоить, прошептал несколько утешительных слов, но, не дождавшись ответа, видя наконец, что бесполезно было бы убеждать ее, вышел расстроенный и так погруженный в свои мысли, что даже не заметил, как очутился дома.
– Кристина погибла! – повторял он про себя; – спасенья нет!
Несколько часов спустя Казимир возвратился к Рокичане и, пробыв у нее час, вышел оттуда весь сияющий, веселый; он приказал Добку, бывшему вместе с ним, тотчас же готовиться к отъезду. Препятствием для отъезда могло служить отсутствие Кохана, который с самого утра отправился на дуэль с Гашем, и о котором до сих пор не было известий. Хотя королю очень хотелось иметь Кохана при себе, однако, он не решался оставаться дольше в Праге.
– Он нас догонит, – обратился Казимир к Добку, – ждать здесь опасно. Чего доброго при дворе узнают! Пойдут потом толки да пересуды.
Уже были готовы к отъезду, как прибежал слуга Вуйка с известием, что Кохан лежит, тяжело раненный в руку, и должен оставаться несколько дней, пока рана не заживет.
Король был очень недоволен, однако велел свите тронуться в путь, а сам щедро вознаградив монахов, в сопровождении Добка поехал к дому Вуйка, желая увидеться с Коханом и поговорить с ним наедине.
Со стороны Казимира такое путешествие среди бела дня по многолюдным улицам города было большим риском; но он себя чувствовал в этот день таким смелым и отважным, что его прельщала мысль вмешаться в толпу и не быть ею узнанным.
Когда Казимир вошел в комнату, он нашел Кохана лежащим в постели с перевязанной рукой и разговаривающим со своим хозяином.
При виде короля Рава сильно смутился и от волнения ничего не мог сообразить. Казимир знаком показал ему удалить присутствовавших в комнате. Они остались одни.
– Ты должен остаться в Кракове, – быстро промолвил король. – Смотри за Рокичаной; она дала мне слово. Отправь ее в Краков; по дороге остановитесь в Тынце, я тоже там буду, и аббат Ян нас обвенчает. Пусть едет, пусть как можно скорее едет, а ты, если обстоятельства уже так сложились, сопровождай ее. Вержинек пришлет тебе денег. Смотри, не медли. Кохан не успел ответить; Казимир, закутываясь в плащ, уже собирался уходить.
– Ты будешь вознагражден за рану, – прибавил он, – так как ты ранен из-за меня. Не огорчайся, приезжай поскорее, а пока будь здоров.
Насколько ему позволяла раненая рука, Рава склонился перед королем, который приветливо ему улыбнулся, вышел и сел на коня.
Раненый Кохан должен был в течение нескольких дней оставаться дома; его лечил самый лучший врач, пользовавшийся славой хирурга, а заботливая Зоня ухаживала за ним, как за братом.
Между тем, в Праге никто не узнал о пребывании польского короля: Енджик молчал, а Рокичана, хоть и готовилась к отъезду, но тщательно скрывала это, исполняя просьбу Казимира – ничего не разглашать преждевременно.
Боязнь и нерешительность первых минут совсем прошли; надежда сделаться королевой завладела всеми ее мыслями, рисуя ей все более и более заманчивую будущность. Енджик, пытавшийся было поколебать ее решение, был так бесцеремонно выгнан, что не смел более показываться ей на глаза. И он тоже усомнился. Он понял, что богатая мещанка не могла отказаться от такого счастья, от такой завидной доли.
Ни родне своей, ни брату мужа Рокичана ни о чем не сказала; в ней можно было лишь заметить какую-то внутреннюю перемену, все увеличивающуюся гордость и своеволие.
Дома и со всеми близкими она уже заблаговременно держала себя как королева. Не переносила ни малейшего возражения. С людьми она виделась меньше обыкновенного. Гашу совсем отказала и заперлась у себя дома.
О ее приготовлении к отъезду знали лишь экономка и Зоня, которую Кохан, верный своему слову, приставил к Рокичане, ручаясь, что девушка не выдаст тайны. Она хоть и была болтушкой, но желание попасть в число придворных будущей королевы заставляло ее молчать.
Рана Кохана скоро зажила, благодаря умелому лечению врача, и он мог бы с подвязанной рукой отправиться в Краков, но нарочно оставался, чтобы сопровождать Рокичану.
Труднее всего было вырваться из Праги, не обратив на себя внимания родни, которая могла бы воспротивиться этому, не зная цели путешествия. Братья мужа с некоторого времени подозрительно смотрели на свою золовку, наблюдали за ней и как будто о чем-то догадывались. Позволить ей стать наложницей, хотя бы и королевской, они никогда бы не согласились, а в крайнем случае удержали бы ее силой.
Поэтому Кохан посоветовал Рокичане притвориться больной, не выходить из дому и никого не принимать. Сам он взялся собрать свиту и держать ее наготове. Старая экономка должна была остаться, чтобы отвечать на все расспросы о болезни своей госпожи, а Зоня – сопровождать ее в дороге.
Королевский фаворит торопил Рокичану, принуждаемый к этому постоянными письмами своего господина; сундуки с нарядами и драгоценностями были заранее отправлены, и, наконец, в назначенный вечер вдова проскользнула через заднюю калитку и прошла за ограду, где ее ожидали лошади и свита. Сильно взволнованная, она выехала из Старой Праги, чтобы добиться короны, о которой она так мечтала, и для получения которой она пожертвовала всем.
В назначенный день Казимир прибыл в Тынец, сопровождаемый несколькими близкими придворными, но ни на лице его, ни на лицах его спутников, свидетелей будущего торжества, не было той радости, того покоя, которые появляются при исполнении желанного и давно решенного предприятия.
Все, которым король доверился и сообщил о том, что аббат Ян обещал обвенчать его с Рокичаной, приняли это молча, с грустью, робко выражая свое сомнение, будет ли этот брак признан действительным, а потомство законным.
Людовик, назначенный будущим наследником короны на случай отсутствия мужского потомка у Казимира, имел друзей среди приближенных короля и среди его родни. Злые языки болтали о подкупе и о различных заманчивых обещаниях; кроме того, у дворян могли быть еще и другие причины: король Людовик обещал землевладельцам, этому сословию, преимущественно обиженному Казимиром, новые привилегии, которые должны были в будущем доставить им большое значение.
Поэтому дворяне, соблазненные обещаниями королевы Елизаветы и ее сына, косо смотрели на новый брак; они не могли рассчитывать получить то же от законного наследника, который имел бы больше прав на корону, чем Людовик, а потому склонялись на сторону последнего.
Что же касается духовенства, то даже наиболее преданные королю единогласно утверждали, что обряд венчания, совершенный аббатом, в глазах церкви будет недействительным.
Сам ксендз Ян, в минуту возбуждения легкомысленно взявший на себя это обязательство, начал беспокоиться и обратился за советом к людям, сведущим в церковном праве; из разговоров с ними он убедился, насколько вся его затея необдуманна. Те немногие, которым он доверился, объяснили ему всю рискованность предприятия, которое грозило королю покаянием, а для аббата не могло пройти безнаказанным.
Если бы не слово, данное им королю, он готов был отказаться, но это был человек, сильный духом, и он решил исполнить свое обещание, какие бы ни были последствия. Он не сомневался, что король будет защищать его и не дозволит ему погибнуть.
Рокичаны еще не было в Тынце, когда ксендз Ян торжественно встретил Казимира в воротах старого аббатства и повел его в приготовленные обширные покои, находившиеся вне монастырской ограды.
При встрече король и аббат прочли друг у друга на лице не то, что ожидали. Казимир был обеспокоен и раздражен, ксендз Ян не мог скрыть сомнений, которые его мучили. Не будучи в состоянии скрывать их и не желая притворяться перед Казимиром, он высказал ему все свои опасения, лишь только они остались вдвоем в комнате, отведенной королю для отдыха.
– Милостивый король, – произнес он, – я должен сознаться в грехе. Моя любовь к вам довела меня до того, что мое страстное желание услужить вам показалось мне исполнимым.
При этих словах ксендз Ян тяжело вздохнул.
– Но к сожалению, – продолжал он, – я вижу, что я ошибся. Обвенчать-то я вас обвенчаю, но наши суровые, строгие законы, которых нельзя обойти, противятся этому браку. Все наши юристы утверждают, что этот брак не будет иметь значения. Не могу я умолчать об этом перед вами, тем более, что это касается будущего наследника престола, и если бы Господь нам даровал его, они добьются того, что этот брак будет признан папой незаконным. Как бы то ни было, королева – хоть отец и берет ее в Германию – жива. Ваш брак с ней был законным. Если бы вы, ваша милость не жили с ней ни одного дня, тогда можно было расторгнуть эти узы. Но вы пятнадцать лет молчали…
Король грустно поник головой, как бы с равнодушной решимостью.
– То же самое я слышал и от других, – тихо произнес он. – Но, полагаясь на вас и на ваше слово, я дал уже слово этой женщине, которая вскоре должна сюда прибыть; я не могу взять его обратно! Это было бы недостойно меня, а за грех, как видно, придется впоследствии понести наказание. Делать нечего, поздно, – грустно продолжал король. – Борьба с судьбой, отказавшей мне в семье, завела меня слишком далеко. Я выйду, вероятно, из нее побежденным, потому что судьба и Божья воля сильнее нас, но я хочу бороться до последней минуты. Кто знает? Господь может смилостивиться.
Аббат ничего не ответил.
Лица всех присутствующих были озабочены и нахмурены. Многие были недовольны тем, что король женится на женщине неодинакового с ним положения; это находили позором для короны, которую он носил. Казимир видел устремленные на него странные, холодные, чуть ли не злобные взоры, да и ему самому было как-то не по себе, и он не мог принудить себя быть веселым.
Любовь к Рокичане зародилась при таких странных обстоятельствах, пришла так быстро, разрослась так искусственно под влиянием пламенных желаний и надежд, что теперь при наступлении решительного момента король почти изумился, что мог так необдуманно и поспешно поступить.
Как раз когда он собирался в Тынец, пришло известие, что Аделаида, которую отец должен был увезти в Германию, с некоторых пор больна, чувствует себя очень плохо, и лечивший ее врач не ручается за ее выздоровление.
В случае ее смерти Казимир мог сделать более соответствующий выбор и сочетаться законным браком. Но он не хотел отказаться от своего слова; свита, посланная за Рокичаной, в тот же вечер прибыла с ней в Тынец. Казимир вышел навстречу, заставляя себя быть веселым и радостным.
Отдельная комната, в которую нельзя было никому входить, была предназначена для этого. Ключ от нее Рокичана всегда носила с собой. С утра, прямо с постели, она отправлялась туда, и слугам нельзя было ее сопровождать. Только старая родственница, она же и экономка, входила вместе с ней; они запирались на ключ, и часто долго приходилось ожидать выхода оттуда вдовы.
Все это сильно возбуждало любопытство слуг, и они всеми силами старались проникнуть в эту тайну. Они следили за Рокичаной, но все их старания были напрасны: вдова ни на минуту не расставалась с ключом, берегла его как зеницу ока и даже в бальном туалете носила его при себе, так что они, наконец, отказались от надежды узнать эту тайну.
Строили разные догадки; многие видели в этом колдовство и считали старую экономку, ее единственную поверенную, колдуньей. К ней обращались многие, желавшие вернуть молодость и красоту, но старуха отплевывалась, смеялась и клялась, что она ничего не смыслит в колдовстве и ни о чем не знает.
Известно было, что старуха иногда любила хлебнуть больше вина, чем требовалось для сна; девушки думали этим воспользоваться и вытянуть от нее какое-нибудь неосторожное словцо, – но и тут они ушли ни с чем. Замечательную красоту вдовы единогласно приписывали этим тайным утренним стараниям старухи. Напрасно было бы спорить об этом; со временем все единогласно стали такого же мнения, и никто в этом не сомневался.
В день посещения короля вдова просидела больше обычного в своей комнате, а затем, что случалось очень редко, во второй раз вошла туда с экономкой и, наконец, вышла оттуда со столь искусно убранной головой, такой величественной, а главным образом, такой свежей и молодой, что ей завидовали девушки, которые были на десять лет моложе ее.
Казимир, не дожидаясь полудня, скромно одетый, с бархатным, опущенным на глаза, покрывалом, в сопровождении лишь одного Бобека пешком отправился к вдове.
Его там ждали, и Рокичана нарядная, надушенная, волнуясь в ожидании короля, ходила от одного окна к другому. Лицо ее не выражало в этот день ни радости, ни торжества; она была чем-то озабочена, раздражена. Вообще, она никогда не отличалась особым весельем, и улыбка редко появлялась на ее устах. Обыкновенно, среди всеобщего веселья, когда кругом раздавался хохот, она оставалась с тем же серьезным лицом, и это приписывали ее печали по мужу.
Когда король вошел в комнату, Рокичана даже не улыбнулась, встретила его почтительным поклоном и молча провела в большую гостиную, куда в этот день перенесли самую лучшую мебель со всего дома.
От волнения Казимир даже не обратил внимания на окружающее; не спуская глаз с прекрасной Кристины, он стал рядом с ней и, взяв ее за руку, начал говорить о своем чувстве и о тоске по ней, заставившей его бросить все и сюда приехать.
Рокичана молча слушала, не меняя выражения лица.
Казимир указал ей на перстень на своем пальце и, взглянув на ее руку, увидел свой сапфир.
– Милостивый король, – начала после некоторого молчания Рокичана, заранее приготовившаяся к этому предисловию, – я вам очень признательна за ваше внимание ко мне, я его умею ценить, но… Люди заставляют меня дорогой ценой его оплачивать…
Казимир с удивлением взглянул на нее.
– Люди? Это каким образом? – спросил он.
– Они завистливы и злы, поэтому позорят честь беззащитной вдовы, –произнесла Кристина. – Уже ваши послы мозолят им глаза, что же будет, когда они узнают о вашем приезде?
Она судорожно сжала руки.
– Умоляю вас, ваша милость, – продолжала Рокичана, – не губите меня! Король прикоснулся к ее руке.
– Довольно! Довольно! – возразил он, – я сюда приехал с другими намерениями. Выслушайте меня, потому что эта минута будет для меня и для вас решающей. Ваша честь мне не менее дорога, чем вам… Я ее пятнать не хочу. Вы сказали, что путь к вам – законный брак. Прекрасно… Я согласен, я готов с вами обвенчаться.
Румянец покрыл лицо вдовы; она задрожала и молча провела рукой по лицу.
– Каким же образом? – спросила она. – Ведь всем известно, что у вас жена?
– Но ведь и всем известно, что я пятнадцать лет с ней не живу и даже не вижусь с ней, – произнес Казимир. – Я просил ее отца взять ее обратно, и он на это согласился. Брак этот недействителен, папа согласится его расторгнуть, а епископ нас обвенчает.
Рокичана к этому не была подготовлена; и эти слова до того ее удивили, что она некоторое время сидела, как немая, не будучи в состоянии произнести ни слова. Она чувствовала на челе холодное прикосновение королевской короны, ей казалось, что на плечах ее пурпурная мантия, и она сидит на золотом троне, выше всей этой завидующей черни – словом, она воображала себя королевой.
Но она скоро очнулась от этого призрачного видения.
– Государь, – воскликнула она, – не обманывайте меня! Этого быть не может!
– Мое королевское слово служит вам в том порукой, – ответил король с достоинством. – Ведь я вам не давал никаких обещаний и ничего не говорил об этом, пока не удостоверился, что все это возможно. Теперь я все предусмотрел и уверен в том, что нас обвенчают.
Вдова опустила голову, зажала губы, не находя никаких возражений. Казавшееся столь невозможным, было близко к осуществлению – Рокичана королева! Она взглянула на того, который хотел быть ее мужем, впервые видя его так близко перед собой при дневном свете.
Его благородные черты лица и лоб, покрытый морщинами, носили на себе отпечаток прожитых лет и многих страданий; молодости уже не было на этом мужественном лице, но оно все еще было красиво, дышало добротой, и отпечаток грусти придавал ему особенную прелесть. Красивый мужчина в цвете лет, с темными длинными волосами, спускавшимися на плечи, в которых кое-где пробивалась седина, не спускал восхищенного взора с Рокичаны и с нетерпением ждал ее ответа.
Но вдова от волнения вся дрожала и не могла собраться с мыслями, и Казимир, не дождавшись ее ответа, продолжал:
– У меня нет наследника; вы знаете, что Бог отказал мне в нем, и корона уже обещана моему племяннику. Но я еще не потерял надежды, и вы, может быть, будете матерью этого желанного…
– Ваше величество! – перебила взволнованная Рокичана. – Умоляю вас! Скажите, это несомненно? Неужели это правда? Это не сон?
– Я говорил вам: нас обещали обвенчать… Я протягиваю вам руку… Клянусь…
При этих словах он на минуту приостановился.
– Конечно, все это так, как я вам говорю, – прибавил он, – но так как я уже несколько лет на ножах с королевским епископом, то венчать нас будет другой. До тех пор тайна должна быть сохранена для того, чтобы нам не помешали. Князь-отец берет Аделаиду к себе, а я введу вас в замок. Рокичана молчала; все это казалось ей до того неправдоподобным, что она не могла придти в себя.
Судорожно сдавливая виски руками, она воскликнула:
– Ваше величество, вы сами знаете, могла ли бы я отказаться от короны и от такой чести для меня и для моего потомства? Но мне все это кажется чудным сном. Дайте мне собраться с мыслями и успокоить взволнованное сердце. Я не знаю, что думать, что говорить, не знаю, что делать!
Казимир воспользовался этой минутой ее растерянности и прикоснулся губами к ее белому челу, ее рука очутилась в его руках, но она этому не сопротивлялась и, обессиленная, нагнулась к нему. Он понял, что она побеждена и сдается, а ей все это казалось неправдоподобным, невозможным, несмотря на все уверения короля.
– Скажи, прекрасная Кристина, – настаивал Казимир, – ведь ты мне дашь слово? Да!
– А родня? – спросила вдова.
– Ради Бога! У нее будет довольно времени радоваться этому, когда мы после венчания уведомим их о случившемся, – гордо сказал король. – Ведь не будут же они этому противиться?
– Дайте мне хоть минуту подумать! – шепнула Кристина, сжимая голову руками.
– О чем тебе думать? – возразил король с нетерпением. – Я сюда пробрался тайком; при дворе императора не знают о моем приезде и не должны об этом узнать; я должен возвратиться как можно скорее, я ждать не могу, откладывать не хочу. Все тут же должно быть обдумано и решено. Ты не должна преждевременно разглашать это, чтобы не вызвать каких-нибудь препятствий. По дороге в Краков ты остановишься в Тынце, где нас обвенчают. Там уже все приготовлено.
Но прекрасная Кристина была до того взволнована, что не в состоянии была здраво размышлять; это неожиданное, как бы с неба свалившееся, счастье пугало ее, и она боялась, чтобы оно столь же скоро не улетучилось. – Король мой, – воскликнула она, обращаясь к нему, – ты мне оказываешь поистине большую честь; даешь мне надежду на счастье, которого я никогда не ждала, но позволь мне успокоиться, собраться с мыслями, помолиться Богу. Я вся дрожу!
Казимир взглянул на нее с состраданием и медленно поднялся с места. Поцеловав ее в лоб, он тихо сказал:
– Я ухожу, возвращусь через несколько часов. Успокойся, прекрасная Кристина, верь королевскому слову, не бойся ничего. Ты меня осчастливишь, и я буду стараться отплатить тебе тем же.
С этими словами он пожал ее дрожащую руку, посмотрел ей в глаза и, улыбаясь, медленно вышел из комнаты.
Рокичана не имела сил провожать его; она опустилась в кресло и дала волю слезам, даже не отдавая себе отчета, почему она плачет. Ее охватила какая-то тревога, страх за будущее; сердце ее усиленно билось, по телу пробегала дрожь. Королевой, она будет королевой, но здесь среди своих она уже была ею по своей красоте и по своему богатству, а там, нося имя королевы, она будет себя чувствовать, как будто унесенная в высь. Она чувствовала, что делаясь королевой, она теряет много – король был для нее привлекательным мужчиной, но любви к нему она не чувствовала. Неужели новая жизнь, прекрасная, полная блеска даст ей счастье? Здесь она была окружена толпой обожателей, а там? Что ждет ее там?
В отчаянии она ломала руки, не зная, на что решиться, с кем посоветоваться. Отказать – не позволяла гордость, принять – мешал страх. Она еще сидела, погруженная в раздумье, вытирая слезы, как вдруг вошел Енджик, почти насильно ворвавшись в комнату.
Кристина с детства привыкла к его любви и покровительству; иногда случалось, что он ее раздражал, и она прогоняла его, когда он слишком явно и навязчиво вмешивался в ее дела; однако она ему очень доверяла и была уверена в том, что он ей желает добра.
В ее теперешнем положении она очень обрадовалась его приходу в надежде с ним посоветоваться. Купец поклонился и по обыкновению начал извиняться.
– Сердитесь на меня, если хотите, – произнес он, – но я вошел сюда чуть ли не силой. Выслушайте меня, прекрасная Кристина; Бог свидетель, никто вам больше добра не желает, чем я.
– Верю, – ответила вдова, медленно приближаясь к нему, – верю и докажу это. Вы ведь меня не выдадите?
– Я? – ответил Енджик, кладя руку на грудь.
– Скажу вам первому, может быть, вам одному, о том что со мной случилось. Польский король…
Енджик, всплеснув руками, перебил ее.
– Кто же не знает о том, что он в вас влюбился? Ведь весь город трубит об этом, а я прихожу к вам с просьбой, чтобы вы прогнали этих… Кристина, сделав нетерпеливый жест, грозно на него взглянула.
– Польский король женится на мне, – гордо ответила она, наблюдая за Енджиком, какое впечатление произведет на него это известие. Но тот лишь насмешливо улыбнулся.
– Они вас бессовестным образом обманывают! – воскликнул он. – Каким образом король может жениться? Ведь он пятнадцать лет уже женат! Ведь жена его, Аделаида, до сих пор еще жива!
– Послушай, – прервала его вдова недовольным тоном, – король, сам король сказал мне об этом; из его уст я это слышала: тот брак расторгнут, она уезжает к отцу, а он женится на мне.
Енджик своим ушам не верил.
– Да! – подтвердила Кристина. – Это так решено. Епископ взялся обвенчать нас.
Купец в задумчивости молчал; он не мог освоиться с этой мыслью.
– Я не знаю всех хорошо этих законов и не знаю, дозволено ли королю то, что запрещено другим, но все это мне кажется враньем, обманом. Помню, что слышал когда-то о каком-то французском короле, который женился на меранской графине, удалив первую жену. А что было потом? Ведь папа велит ему развестись с ней!
Рокичана призадумалась и, скрестив руки, начала ходить по комнате. Енджик следил за ней глазами со странным выражением лица.
– Нет! – воскликнула она, вдруг останавливаясь. – Нет! Королевскому слову можно верить. В его глазах – благородство, этот человек не умеет лгать.
Енджик задрожал и быстро приблизился к ней.
– Так вы намерены, никому не сообщая об этом, довериться и отдаться ему?
– Рассказывать об этом я не могу. Вам я сказала, потому что вы пришли как раз в такой момент, когда я не в силах была сохранить тайну, к тому же, я уверена, что вы меня не выдадите.
– Отказаться от короны? Не согласиться быть королевой? – прибавила она. – Для этого надо быть безумной, ведь люди осмеяли бы меня!
Она ходила по комнате.
– О, Господи! – воскликнула она, как бы про себя. – Что мне делать? Что ответить? Голова идет кругом…
У Енджика вырвался глубокий вздох, он почувствовал к ней жалость.
– Знаете что? Я дам вам хороший совет, – тихо сказал он. – Никто лучше не разъяснит вам этого, как наш добрый епископ Ян из Дражиц. Он –духовный, тайны не выдаст, а поймет он это лучше вас.
Кристина размышляла.
– Нет, не могу я разглашать этого! Не могу обращаться за советами! Мне некогда! Я и то плохо поступила, что вам рассказала, но это уже случилось. Через час я должна дать ответ – да, или нет.
Купец долго молчал; он раздумывал.
– Когда же король говорил вам об этом? Сам король? – спросил он. –Ведь он в последнее время здесь не бывал?
Вдова покраснела, спохватившись, что могла выдать приезд Казимира, и воскликнула:
– Как дошло до меня королевское слово, это уж мое дело, достаточно, что оно у меня, и я в нем уверена…
– А я ему не верю, – произнес купец, – не понимаю. Для вас многое можно сделать, я это знаю, многое перетерпеть, но бывают иногда такие препятствия, которые даже короли преодолеть не могут. Бросать жену нельзя, и я не поручусь за ваше счастье, которое будет куплено ценой ее слез. Зачем вам гоняться за какой-то короной? Разве вы не королева среди своих? Чего вам недостает? Неужели вы так любите этого короля?
Кристина, казалось, не слушала его; она в задумчивости прохаживалась. – Енджик, – промолвила она, наконец, – не проговорись, я бы тебе этого не простила. Пусть совершится предназначенное мне Богом. Да исполнится Его святая воля…
При этих словах слезы брызнули из ее глаз, и она бросилась в кресло с закрытыми глазами, судорожно вздрагивая в истерическом плаче. Енджик, стараясь ее успокоить, прошептал несколько утешительных слов, но, не дождавшись ответа, видя наконец, что бесполезно было бы убеждать ее, вышел расстроенный и так погруженный в свои мысли, что даже не заметил, как очутился дома.
– Кристина погибла! – повторял он про себя; – спасенья нет!
Несколько часов спустя Казимир возвратился к Рокичане и, пробыв у нее час, вышел оттуда весь сияющий, веселый; он приказал Добку, бывшему вместе с ним, тотчас же готовиться к отъезду. Препятствием для отъезда могло служить отсутствие Кохана, который с самого утра отправился на дуэль с Гашем, и о котором до сих пор не было известий. Хотя королю очень хотелось иметь Кохана при себе, однако, он не решался оставаться дольше в Праге.
– Он нас догонит, – обратился Казимир к Добку, – ждать здесь опасно. Чего доброго при дворе узнают! Пойдут потом толки да пересуды.
Уже были готовы к отъезду, как прибежал слуга Вуйка с известием, что Кохан лежит, тяжело раненный в руку, и должен оставаться несколько дней, пока рана не заживет.
Король был очень недоволен, однако велел свите тронуться в путь, а сам щедро вознаградив монахов, в сопровождении Добка поехал к дому Вуйка, желая увидеться с Коханом и поговорить с ним наедине.
Со стороны Казимира такое путешествие среди бела дня по многолюдным улицам города было большим риском; но он себя чувствовал в этот день таким смелым и отважным, что его прельщала мысль вмешаться в толпу и не быть ею узнанным.
Когда Казимир вошел в комнату, он нашел Кохана лежащим в постели с перевязанной рукой и разговаривающим со своим хозяином.
При виде короля Рава сильно смутился и от волнения ничего не мог сообразить. Казимир знаком показал ему удалить присутствовавших в комнате. Они остались одни.
– Ты должен остаться в Кракове, – быстро промолвил король. – Смотри за Рокичаной; она дала мне слово. Отправь ее в Краков; по дороге остановитесь в Тынце, я тоже там буду, и аббат Ян нас обвенчает. Пусть едет, пусть как можно скорее едет, а ты, если обстоятельства уже так сложились, сопровождай ее. Вержинек пришлет тебе денег. Смотри, не медли. Кохан не успел ответить; Казимир, закутываясь в плащ, уже собирался уходить.
– Ты будешь вознагражден за рану, – прибавил он, – так как ты ранен из-за меня. Не огорчайся, приезжай поскорее, а пока будь здоров.
Насколько ему позволяла раненая рука, Рава склонился перед королем, который приветливо ему улыбнулся, вышел и сел на коня.
Раненый Кохан должен был в течение нескольких дней оставаться дома; его лечил самый лучший врач, пользовавшийся славой хирурга, а заботливая Зоня ухаживала за ним, как за братом.
Между тем, в Праге никто не узнал о пребывании польского короля: Енджик молчал, а Рокичана, хоть и готовилась к отъезду, но тщательно скрывала это, исполняя просьбу Казимира – ничего не разглашать преждевременно.
Боязнь и нерешительность первых минут совсем прошли; надежда сделаться королевой завладела всеми ее мыслями, рисуя ей все более и более заманчивую будущность. Енджик, пытавшийся было поколебать ее решение, был так бесцеремонно выгнан, что не смел более показываться ей на глаза. И он тоже усомнился. Он понял, что богатая мещанка не могла отказаться от такого счастья, от такой завидной доли.
Ни родне своей, ни брату мужа Рокичана ни о чем не сказала; в ней можно было лишь заметить какую-то внутреннюю перемену, все увеличивающуюся гордость и своеволие.
Дома и со всеми близкими она уже заблаговременно держала себя как королева. Не переносила ни малейшего возражения. С людьми она виделась меньше обыкновенного. Гашу совсем отказала и заперлась у себя дома.
О ее приготовлении к отъезду знали лишь экономка и Зоня, которую Кохан, верный своему слову, приставил к Рокичане, ручаясь, что девушка не выдаст тайны. Она хоть и была болтушкой, но желание попасть в число придворных будущей королевы заставляло ее молчать.
Рана Кохана скоро зажила, благодаря умелому лечению врача, и он мог бы с подвязанной рукой отправиться в Краков, но нарочно оставался, чтобы сопровождать Рокичану.
Труднее всего было вырваться из Праги, не обратив на себя внимания родни, которая могла бы воспротивиться этому, не зная цели путешествия. Братья мужа с некоторого времени подозрительно смотрели на свою золовку, наблюдали за ней и как будто о чем-то догадывались. Позволить ей стать наложницей, хотя бы и королевской, они никогда бы не согласились, а в крайнем случае удержали бы ее силой.
Поэтому Кохан посоветовал Рокичане притвориться больной, не выходить из дому и никого не принимать. Сам он взялся собрать свиту и держать ее наготове. Старая экономка должна была остаться, чтобы отвечать на все расспросы о болезни своей госпожи, а Зоня – сопровождать ее в дороге.
Королевский фаворит торопил Рокичану, принуждаемый к этому постоянными письмами своего господина; сундуки с нарядами и драгоценностями были заранее отправлены, и, наконец, в назначенный вечер вдова проскользнула через заднюю калитку и прошла за ограду, где ее ожидали лошади и свита. Сильно взволнованная, она выехала из Старой Праги, чтобы добиться короны, о которой она так мечтала, и для получения которой она пожертвовала всем.
В назначенный день Казимир прибыл в Тынец, сопровождаемый несколькими близкими придворными, но ни на лице его, ни на лицах его спутников, свидетелей будущего торжества, не было той радости, того покоя, которые появляются при исполнении желанного и давно решенного предприятия.
Все, которым король доверился и сообщил о том, что аббат Ян обещал обвенчать его с Рокичаной, приняли это молча, с грустью, робко выражая свое сомнение, будет ли этот брак признан действительным, а потомство законным.
Людовик, назначенный будущим наследником короны на случай отсутствия мужского потомка у Казимира, имел друзей среди приближенных короля и среди его родни. Злые языки болтали о подкупе и о различных заманчивых обещаниях; кроме того, у дворян могли быть еще и другие причины: король Людовик обещал землевладельцам, этому сословию, преимущественно обиженному Казимиром, новые привилегии, которые должны были в будущем доставить им большое значение.
Поэтому дворяне, соблазненные обещаниями королевы Елизаветы и ее сына, косо смотрели на новый брак; они не могли рассчитывать получить то же от законного наследника, который имел бы больше прав на корону, чем Людовик, а потому склонялись на сторону последнего.
Что же касается духовенства, то даже наиболее преданные королю единогласно утверждали, что обряд венчания, совершенный аббатом, в глазах церкви будет недействительным.
Сам ксендз Ян, в минуту возбуждения легкомысленно взявший на себя это обязательство, начал беспокоиться и обратился за советом к людям, сведущим в церковном праве; из разговоров с ними он убедился, насколько вся его затея необдуманна. Те немногие, которым он доверился, объяснили ему всю рискованность предприятия, которое грозило королю покаянием, а для аббата не могло пройти безнаказанным.
Если бы не слово, данное им королю, он готов был отказаться, но это был человек, сильный духом, и он решил исполнить свое обещание, какие бы ни были последствия. Он не сомневался, что король будет защищать его и не дозволит ему погибнуть.
Рокичаны еще не было в Тынце, когда ксендз Ян торжественно встретил Казимира в воротах старого аббатства и повел его в приготовленные обширные покои, находившиеся вне монастырской ограды.
При встрече король и аббат прочли друг у друга на лице не то, что ожидали. Казимир был обеспокоен и раздражен, ксендз Ян не мог скрыть сомнений, которые его мучили. Не будучи в состоянии скрывать их и не желая притворяться перед Казимиром, он высказал ему все свои опасения, лишь только они остались вдвоем в комнате, отведенной королю для отдыха.
– Милостивый король, – произнес он, – я должен сознаться в грехе. Моя любовь к вам довела меня до того, что мое страстное желание услужить вам показалось мне исполнимым.
При этих словах ксендз Ян тяжело вздохнул.
– Но к сожалению, – продолжал он, – я вижу, что я ошибся. Обвенчать-то я вас обвенчаю, но наши суровые, строгие законы, которых нельзя обойти, противятся этому браку. Все наши юристы утверждают, что этот брак не будет иметь значения. Не могу я умолчать об этом перед вами, тем более, что это касается будущего наследника престола, и если бы Господь нам даровал его, они добьются того, что этот брак будет признан папой незаконным. Как бы то ни было, королева – хоть отец и берет ее в Германию – жива. Ваш брак с ней был законным. Если бы вы, ваша милость не жили с ней ни одного дня, тогда можно было расторгнуть эти узы. Но вы пятнадцать лет молчали…
Король грустно поник головой, как бы с равнодушной решимостью.
– То же самое я слышал и от других, – тихо произнес он. – Но, полагаясь на вас и на ваше слово, я дал уже слово этой женщине, которая вскоре должна сюда прибыть; я не могу взять его обратно! Это было бы недостойно меня, а за грех, как видно, придется впоследствии понести наказание. Делать нечего, поздно, – грустно продолжал король. – Борьба с судьбой, отказавшей мне в семье, завела меня слишком далеко. Я выйду, вероятно, из нее побежденным, потому что судьба и Божья воля сильнее нас, но я хочу бороться до последней минуты. Кто знает? Господь может смилостивиться.
Аббат ничего не ответил.
Лица всех присутствующих были озабочены и нахмурены. Многие были недовольны тем, что король женится на женщине неодинакового с ним положения; это находили позором для короны, которую он носил. Казимир видел устремленные на него странные, холодные, чуть ли не злобные взоры, да и ему самому было как-то не по себе, и он не мог принудить себя быть веселым.
Любовь к Рокичане зародилась при таких странных обстоятельствах, пришла так быстро, разрослась так искусственно под влиянием пламенных желаний и надежд, что теперь при наступлении решительного момента король почти изумился, что мог так необдуманно и поспешно поступить.
Как раз когда он собирался в Тынец, пришло известие, что Аделаида, которую отец должен был увезти в Германию, с некоторых пор больна, чувствует себя очень плохо, и лечивший ее врач не ручается за ее выздоровление.
В случае ее смерти Казимир мог сделать более соответствующий выбор и сочетаться законным браком. Но он не хотел отказаться от своего слова; свита, посланная за Рокичаной, в тот же вечер прибыла с ней в Тынец. Казимир вышел навстречу, заставляя себя быть веселым и радостным.