Страница:
Староста постарался, чтобы сообщили начальнику стражи о его приезде и о желании с ним познакомиться, но старый воин ответил, чтобы Боркович первый к нему пришел, если ему желательно завести знакомство.
Мацек притворился, что ему ничего не известно о словах Вильчуры и на следующий день послал к нему своего старшего слугу с приглашением пожаловать на трапезу.
Посол возвратился с ответом, что старый воин принял его очень холодно, сказав, что ему некогда ходить в гости, что он слишком стар для этого, а если его господину угодно, то пусть пожалует к нему отведать его скромный стол.
Мацек любил хорошо поесть и не обрадовался такому приглашению. Хотя он и не был избалован изысканным столом, однако, даже во время путешествия привык ежедневно есть дичь, цыплят, молочные продукты, а тут он предчувствовал, что такой старый воин, вероятно, не требователен, ест тоже самое, что стража, и довольствуется ржаным хлебом с похлебкой из круп и куском тухлого мяса. Вначале Боркович рассердился на упорного старика, но рассудив, что ему ничего другого не остается, как уступить, он подкрепился у себя дома и отправился в замок в сопровождении двух верховых.
Это был в сущности не замок, а нечто в роде крепости, окруженной валами, рвами, частоколом, в которой было очень мало каменных зданий, а больше деревянных. Строительная деятельность Казимира пока еще не коснулась ее, но в ней уже намечен был ряд укреплений, которые должны были быть воздвигнуты. Несмотря на свой ветхий вид, этот замок несколько раз выдержал осаду крестоносцев.
Начальник стражи жил в маленькой хате, почерневшей от дыма, в которой стояло несколько скамеек и стол, а пол был просто земляной. Тут же рядом была и баня, откуда валил густой пар, закрывавший собою узкий вход в комнату.
Когда староста въехал на двор и громким, разбитым голосом начал спрашивать о Вильчуре, на пороге хаты, среди пара, валившего из бани, появилась фигура, при виде которой трудно было догадаться, что это начальник стражи.
Человек довольно высокого роста, худой, костистый, с длинной шеей, лысый, с короткой, седой бородой, с выдающимися скулами, одетый в кожаную куртку и такие же брюки, в простых смазанных сапогах, в плаще накинутом на плечи – стоял подбоченившись, прислушивался, присматривался и молчал. Лишь когда Мацек поднял большой шум, он зычным голосом рявкнул:
– Что вам нужно от начальника стражи?
Боркович, догадавшись о том, кто перед ним находится, тотчас же сошел с лошади и, приняв веселое выражение лица, подошел к старому воину; он ему представился, как великопольский староста, который жаждет познакомиться со своим родственником.
На Вильчуру ни приезд Борковича, ни его представительный вид и занимаемое им общественное положение не произвели никакого впечатления. Слегка кивнув головой, он ответил:
– Очень рад познакомиться с родственником, но так как у меня другого помещения, кроме этого, нет, то покорнейше прошу пожаловать, – при этом он указал на дверь, скрытую в облаках пара.
Старосте пришлось волей-неволей согнуться в три погибели и войти в хату. Хотя он и не привык к роскоши и чистоте, однако, эта темная комната, с запахом дыма, дегтя, смолы и пригоревшего сала, с разбросанными в ней кожами и разными железными вещами, ему страшно не понравилась.
Вильчура усадил своего гостя на твердую, узкую скамейку при столе, ничем не прикрытым, на котором лежал каравай хлеба, кусок соли и простой нож.
– Я очень доволен, что мне, наконец, удалось с вами познакомиться, –начал Мацек; – ведь мы происходим от одного и того же рода Напивонов. Я давно уже хотел с вами сблизиться, но вы то не желали.
Выслушав его, старый воин ответил:
– Для этого у меня было несколько причин. Во-первых, вы – Напивон богатый, а я – Напивон бедный. Если бедный родственник желает сблизиться с богатым, то его могут заподозрить, что он хочет его о чем-нибудь попросить, а я ни от кого никаких одолжений не хочу. Во-вторых, я солдат-служака, запряженный в свою работу, и у меня свободного времени нет. Я должен стеречь добро того, кто мне хлеб дает.
– Ну! – расхохотался Боркович. – Если судить по этому хлеву, в котором король велит вам жить, то и хлеб должен быть скудный и на нем не разжиреешь…
– Верно, – возразил старик, – но он подходящий для солдата. Зубы им не сломаешь, а если бы я привык к лучшему, то что же было бы со мной на войне, где и такой трудно получить?
– Но вам, состарившемуся на службе, пора уже отдохнуть, – произнес Мацек.
Вильчура покачал головой.
– Нет! Человек, хоть и стар, а работать должен. А что же бы я делал, если ничего другого не умею? Говоря это, старик, до сих пор стоявший, уселся верхом на высоком седле, находившемся рядом с гостем.
Староста, хоть и был обижен таким неуважением к своей особе, так как по своему богатству, положению, известности он мог рассчитывать на другой прием, но, нуждаясь в человеке, перенес обиду.
– Я вижу первого человека, – произнес он, – который не жалуется на свою судьбу… И не стремится к лучшему.
Вильчура улыбнулся.
– И это имеет свою причину! – сказал он. – Жены у меня не было, детей не имею, сам я привык к этому хлебу, зачем же мне другой?
– А что же с вашим замком? – проговорил Мацек. – Мне кажется, что он не особенно укреплен… Вероятно король о нем забыл.
– Потому что у него более важные постройки на очереди, – прервал Вильчура. – Но эти на вид невзрачные здания защищены водой и своим расположением лучше, чем другие каменными укреплениями. Разве мало людей, – добавил старик, – которые кажутся немощными, а на деле оказываются сильными. Так и с нашим замком.
При этих словах он улыбнулся и продолжал.
– Настанет и его очередь! Дай Бог только королю здоровья, и он его укрепит каменными постройками, подобно другим.
Борковичу не повезло: он два раза заводил разговор о короле и оба раза получил отпор. Он решил попробовать другим путем и начал рассказывать о себе, о том, что он намерен сделать для Великопольши и затем как бы невзначай проговорил, что охотно бы удружил своему родственнику, предоставив ему другую службу. Вильчура равнодушно слушал, но ничем не реагировал на такое предложение.
Мацек, не привыкший встречать такой отпор, из кожи лез вон, чтобы снискать расположение старого воина.
Но пока происходил в замке вышеописанный разговор, а двое слуг, сопровождавшие Мацека, от скуки разгуливали по двору и с любопытством ко всему присматривались, в самом городе произошло событие, имевшее громадное влияние на ход вещей.
Кохану во всех его предприятиях почти всегда фортуна благоприятствовала; так и теперь ему повезло в этом трудном поручении поймать Борковича. Выехав их Кракова, он, не отдыхая ни днем, ни ночью, мчался в Познань. По дороге Рава случайно узнал об отъезде старосты в Калиш, и он немедленно повернул туда.
Расспрашивая о силах противника, он к своему великому удовольствию узнал, что свита Борковича малочисленна, и что в Калиш он приехал лишь в сопровождении двух слуг.
Кохан, въехав в город, направился к указанному ему заезжему дому, где остановился Боркович, но, по счастливой случайности, он проездом через рынок узнал, что староста только что, вместе с двумя слугами, проехал в замок.
Несмотря на то, что лошади и люди были порядком измучены, однако Кохан велел немедленно повернуть к замку, так как он не мог надеяться, что представится лучший случай, чтобы захватить Мацека. Бешеным галопом он помчался со своими людьми к замку и окружил его. Увидев это, сбежались солдаты, к воротам подскочил помощник начальника стражи, но Кохан показал ему королевский указ и велел ему не поднимать никакой тревоги. Кохан разрешил послать за Вильчурой, но под условием, чтобы раньше были сделаны все необходимые ему приготовления.
Слуги Мацека, услышав у ворот шум, медленно приблизились к ним, чтобы узнать причину; Рава, увидев их, тотчас же приказал их схватить, связать и закрыть им рты, чтобы они не подняли крик. Это все произошло так быстро и было для них столь неожиданно, что они даже не успели пикнуть.
Кохан с мечом в руках метался, как бешеный, не отходя от ворот. Хотя все это произошло без всякого шума, однако, чуткое ухо Вильчуры подхватило какое-то необычайное движение на дворе. Так как Боркович преспокойно продолжал сидеть на скамейке, вовсе не собираясь уходить, то начальник стражи обеспокоенный попросил у него извинения, что оставит его одного и пойдет узнать, что нарушило тишину в его замке…
Мацек, которого Вильчура угостил кислым пивом, вынужденный его пить, чтобы не обидеть хозяина был в отвратительном настроении; несмотря на это он не трогался с места в надежде, что, в конце концов, ему удастся привлечь на свою сторону упрямого Вильчуру. Лишь только начальник стражи появился на дворе, Кохан подскочил к нему и показал ему бумагу за подписью и печатью короля. В первый момент Вильчура остолбенел, но Рава в двух словах объяснил ему, в чем дело. Колебаться и размышлять нельзя было. Старый солдат только улыбался, видя, как Провидение само толкнуло преступника в руки правосудия.
Хотя Боркович был один, а против него было столько людей, однако, Кохан слишком хорошо его знал, чтобы допустить мысль, что он отдаст себя без сопротивления… Надо было готовиться к жестокой борьбе с ним. Вильчура, вместо того, чтобы возвратиться в хату, велел себе подать солдатское ружье и меч. Люди приготовили веревки с петлями, Кохан стоял наготове с обнаженным мечом. Начали совещаться, как бы выкурить Борковича из хаты. Расставили кругом людей, чтобы преступник не убежал на валы, с которых мог бы броситься в воду.
Между тем Мацек после ухода Вильчуры первое время сидел спокойно, задумавшись, ожидая его возвращения. Стихший на дворе шум его не интересовал и не возбудил в нем никакого подозрения.
Видя, что хозяин очень долго не возвращается, и принимая его уход, как обиду нанесенную ему, Мацек поднялся со скамьи, все еще ни о чем не догадываясь. Ругая и проклиная грубияна, Боркович не знал, на что решиться: ждать ли ему или обидеться и уехать? Но Вильчура ему был необходим, и надежда склонить его на свою сторону еще не была потеряна, а потому Мацек, решив прождать его еще некоторое время в душной и вонючей комнате, сел обратно на скамейку. От скуки он начал прислушиваться к доходившим извне звукам.
Боркович не мог понять того, что происходит на дворе. Он ясно слышал перешептывание, быстрые, тяжелые шаги, беготню около стен, приказания, отдаваемые глухим голосом, но ему и в голову не приходило, что это может относиться к нему.
Ведь он мечтал о том, как здесь будет повелевать!..
Прождав больше часа и потеряв терпение, он послал ко всем чертям негостеприимного родственника из рода Напивонов и, нахлобучив шапку на голову, направился к выходу.
Как мы уже выше упомянули, дверь была низкая, и пар из бани устремлялся прямо в нее. Открыв дверь, Мацек должен был нагнуться и из-за облаков пара, застилавшего глаза, не мог рассмотреть того, что происходит на дворе; он заметил там очень много людей…
Лишь только Мацек переступил порог, и не успел он еще выпрямиться, как невольник татарин, славившийся своим умением арканами ловить лошадей и нарочно поставленный у самого выхода, забросил ему петлю на шею. Староста, не предполагавший о таком нападении, с диким ревом упал на землю, как раненый зверь. Однако, он тотчас же изо всех сил – а у него их было не мало – шарахнулся в сторону, приподнялся и вероятно освободился бы от петли, если бы не подоспело несколько человек, которые повалили его, насев на него всей своей тяжестью. Боркович хотел было выхватить меч, но ему не удалось, так как ему крепко привязали руки к спине. Несмотря на столь численное превосходство напавших на него людей, староста защищался как зверь и даже одному из тех, которые его связали, откусил кусок уха. Но напрасны были все его усилия; его все-таки связали так, что он пошевельнуться не мог, и Кохан с королевским указом в руках подошел к нему.
На дворе наступила гробовая тишина; все взоры были устремлены на лежавшего на земле старосту, и никто не заметил, что старший его слуга, обеспокоенный долгим отсутствием своего господина, прибежал посмотреть, что с ним делается и, воспользовавшись отсутствием стражи при воротах, убежал в город.
Между тем Кохан в присутствии свидетелей прочел лежавшему на земле старосте королевский приговор, присуждавший его к смертной казни. В бумаге было упомянуто, что он должен быть наказан наравне с отцеубийцами.
Гром, разразившийся над Борковичем как раз в то время когда он был уверен в предстоящем ему успехе, когда он хвастался своей победой, мог уничтожить всякого другого, но не Мацека… С налившимися кровью глазами, которые, казалось, выходили из орбит, с посиневшим лицом, с раздутыми жилами, с пеной у рта, связанный извивался, напрягая свое тело, так что некоторые веревки порвались, и его пришлось связать другими; однако, он не просил о сострадании, а рычал, как зверь, извергая самые страшные проклятия.
Мацек осыпал Кохана, в чьей власти он находился, самыми постыдными ругательствами и, вместо того чтобы умолять его о снисхождении, поносил и бесчестил человека, в руках которого находилась его жизнь.
Но Рава в этот момент был так счастлив, что столь трудная задача совершилась с такой легкостью, что со смехом выслушивал все оскорбления и проклятия, хотя некоторые из них сильно задевали его; но он старался, чтобы этого не заметили присутствующие.
После прочтения королевского приговора Кохан приказал связанного пленника отнести в нижний этаж замка и запереть его там. Он не только не велел освободить его от веревок, а, наоборот, приказал еще крепче привязать. Для охраны преступника поставили двадцать человек стражи и им приказано было, под страхом смерти, не спускать с него глаз и не допускать к нему никого.
Сам Кохан от усталости еле держался на ногах и должен был удалиться, чтобы отдохнуть.
Тем временем из замка наскоро послали сильный отряд, чтобы захватить людей Борковича и отобрать все, что при них было, так как все богатства и все принадлежавшее Борковичу должно было быть конфисковано в пользу казны. Но посланный отряд, прибыв на постоялый двор, где Боркович остановился, никого там уже не застал, а нашел лишь разбросанное сено, солому и пустой воз со сломанным колесом, потому что люди его разбежались, и каждый захватил, что мог.
Кохан, опасаясь родни Борковича и его приятелей, не хотел его ни долго держать в замке, ни там подвергнуть наказанию; к тому же он еще не выбрал для него род смерти и хотел запросить короля. Хотя Казимир предоставил ему полную свободу в выборе наказания, лишь бы преступник погиб смертью, которая наведет на других ужас, однако, Рава не хотел брать на себя ответственности. Он помнил, что у Казимира на прощанье вырвались слова:
– Никакого сострадания к нему и не надо принимать во внимание ни его происхождение ни его общественное положение… Это скотина и смертью скотины он должен погибнуть. Однако, какого рода эта смерть должна быть Рава не мог догадаться.
Известие об аресте Борковича и о приговоре над ним быстро разнеслось по всей окрестности; его распространили бежавшие слуги Мацека. В ту же ночь об этом узнал брат Мацека, находившийся недалеко от города. Опасаясь, чтобы его не постигла та же участь, так как он помогал Мацеку во многих нападениях и насилиях, он тотчас же вызвал к себе племянника, сына Борковича, чтобы сообща обсудить, как им поступить. Ясько советовал захватить с собою деньги и бежать заграницу и оттуда что-нибудь предпринять, чтобы отомстить за Мацека. Сын же был того мнения, что нужно во что бы то ни стало спасти отца: подкупить стражу или силой его освободить. Не слушаясь совета дяди, племянник стрелой помчался в Калиш, не желая своих сил, лишь бы застать отца живым.
Прискакав в город, сын Борковича, не теряя ни минуты, направился в замок, несмотря на то, что знал, что рискует своей собственной жизнью. Он хотел проникнуть к отцу, но его не допустили.
Поднятый им шум разбудил Кохана, который во время отдыха успел остыть от гнева; не волнуясь, а совершенно хладнокровно, он вышел к молодому Борковичу, задыхавшемуся от гнева и злости. Сын унаследовал от отца его гордость… Унижаться и просить он не умел…
Он напал на Кохана с упреками и угрозами… Говорил, что поедет к королю, что Кохан ответит за жизнь отца…
Речи его были несвязны и трудно было понять, что он говорит. Рава спокойно выслушал его; он понимал, что любовь к отцу руководит сыном и доводит его до невменяемости.
– Я послан от имени короля, – произнес он холодно, – и должен исполнить то, что мне приказано. Ни просьбами, ни угрозами вы на меня не повлияете. Могу лишь вам посоветовать, потому что мне жаль вашей молодости – уходите отсюда по-добру, по-здорову.
Но молодой Боркович не унимался, и, чтобы избавиться от него, пришлось прибегнуть к силе. Кохан, опасаясь нового нападения на замок, велел немедленно снарядить воз, в который бросили Мацека, привязав его к доскам; кругом него посадили солдат с ружьями в руках, и воз, окруженный вооруженной стражей, во главе с Коханом, тронулся в Олькуш, куда должны были привезти ответ из Кракова относительно рода смерти преступника.
Кохан знал, что у воеводы, кроме брата и сына, было много преданных друзей среди его единомышленников, которые захотят его освободить, и полагал, что замок в Олькуше более надежное убежище, чем в Калише, и туда приятели Мацека не сумеют проникнуть.
Начальник дворцовой стражи в Олькуше, которому Кохан заранее дал знать о своем прибытии, испуганно встретил его у ворот замка, передал ему все ключи и просил освободить его от обязанности стеречь королевского пленника. Зная хорошо Борковича, он боялся взять на себя ответственность, и ссылался на отсутствие достаточной стражи и надежного помещения.
Воз ввезли во двор, и Кохан в сопровождении бургграфа, по имени Моравец, пошел осматривать замок. Во время дороги из Калиша в Олькуш Кохан убедился, что Мацек не потерял надежды вырваться на свободу. Лежа на возу, он по целым ночам зубами разгрызал веревки, старался подкупить стражу заманчивыми обещаниями, ни минуты не был спокоен и все время кричал и грозил.
Поэтому все здания замка в действительности показались Кохану неподходящими для заключения такого преступника, на помощь которого могли явиться брат, сын и друзья.
Наконец, бурграф привел Кохана к башне, когда-то построенной для самых опасных преступников. Она не высоко выделялась над землей, но в ней было глубокое, с каменными стенами, подземелье, куда можно было проникнуть лишь по длинной приставной лестнице. Склеп этот был без окон и лишь наверху имел входное отверстие, прикрытое железной дверью на запоре. Он был темный, сырой, глубокий и узкий, как колодец; в нем, за все время существования, содержались лишь двое убийц, которые, после месячного пребывания, еле живыми были вынесены наверх, чтобы быть повешенными. Это была могила, куда смерть приходила медленно, заставляя мучиться и страдать от темноты, холода и гнили…
Моравец указал на эту яму, как на единственное, безопасное место для заключения Борковича, и Кохан решил поместить туда претупника, пока получится ответ короля. Моравец заявил, что только за эту яму он ручается, что пленник из нее не выберется, и никто туда не проникнет. Без всякого сострадания к Борковичу, его опустили на дно склепа, освободив его от веревок, и бросили туда немного соломы; Моравец тотчас же велел вытянуть наверх лестницу, закрыл железную дверь на замок и поставил там стражу. Десять дней прошло, пока получился ответ из Кракова. Там жалобы на Борковича, доказательства его измены, рассказы о злодеяниях, совершенных им, были так многочисленны и убедительны, нашлось столько людей, требовавших применения самого строгого наказания, что привезенный приговор гласил: – Уморить преступника голодом.
Приговор привез главный враг Борковича, Наленч, прозванный Грушей, жену которого Мацек изнасиловал и был причиной ее смерти. Он добровольно предложил свои услуги для приведения приговора в исполнение и получил словесное разрешение короля поступил с Мацеком по своему усмотрению.
Он то и распорядился, чтобы в яму ежедневно опускали охапку сена и кружку воды, словно животному, а не человеку. Сам Груша уселся у дверей подземелья и упивался стонами осужденного.
Хотя преступления, совершенные Мацеком, были многочисленны, и вина его была неимоверная, однако, находили такое наказание слишком жестоким, бесчеловечным, и ужас обуял всех, слышавших его стоны.
Боркович был человек крепкий и прожил гораздо дольше, чем предполагал его тюремщик. Он пил воду и грыз сухое сено; возможно что, когда Груша засыпал, люди из сострадания бросали в склеп кусочки хлеба. Прошла неделя, прошла и вторая, а из подземелья все еще доносились стоны и проклятья. Случалось, что наступила тишина, и Груша, желая удостовериться, жива ли еще жертва, окликал Борковича, который отвечал ему бранью и оскорблениями. Ежедневно повторялось одно и тоже и ежедневно палач надеялся на смерть преступника, которая освободит его от добровольно взятой на себя обязанности. Но Мацек все еще продолжал жить; лишь голос его, вначале сильный, становился слабее, более хриплым и менее выразительным.
На четвертой неделе Груша, слыша только тяжелое дыханье и бормотанье осужденного, спустился вниз с факелом в руках, чтобы посмотреть, что с ним делается.
Состояние узника было ужасное, но это не смягчило озлобленного тюремщика. Сгнившая и разорванная в куски одежда облегала тело, которое было покрыто ранами, лицо изменено до неузнаваемости, от голода руки были искусаны до крови. Он уже не мог ни встать, ни пошевельнуться, а лежал на мокрой земле, испачканной всякими нечистотами… Он с трудом переводил дыхание, но о сострадании не просил… Вероятно, он знал, что у Груши его не будет.
Кто знает, не надеялся ли он еще на спасенье извне, и не эти ли надежды поддерживали его силы?
На пятой неделе Груша, спустившись с факелом на дно, нашел своего врага неподвижно лежащим, с головой зарытым в солому, со слабыми признаками жизни.
Когда палач остановился возле своей жертвы и толкнул ее ногой, живой труп пошевелился, медленно с трудом приподнял голову и, устремив на него безжизненный взгляд, простонал:
– Ксендза!
– Тебе? Ксендза? Для того, чтобы избегнуть ада, куда ты предназначен? Собаке – собачья смерть! Погибай без утешения и без отпущенья…
Груша, проговорив эти слова, посмотрел на лицо Борковича, и жалость невольно овладела его сердцем. Шатаясь, как пьяный, он вскарабкался по лестнице на верх, и слезы текли из его глаз. Он послал за ксендзом. Исповедник, спустившись в склеп, после непродолжительного там пребывания, поднялся наверх, до того ослабленный видом мучений преступника и воздухом, которым ему пришлось дышать, что еле держался на ногах, и его должны были поддерживать, чтобы он не упал.
Сорок дней мучился Мацек Боркович, пока смерть не положила конец его страданиям.
Воспоминание о страшной смерти этого человека долго осталось в замке Олькуша, и фантастические рассказы о ней передавались из поколения в поколение.
ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ
Мацек притворился, что ему ничего не известно о словах Вильчуры и на следующий день послал к нему своего старшего слугу с приглашением пожаловать на трапезу.
Посол возвратился с ответом, что старый воин принял его очень холодно, сказав, что ему некогда ходить в гости, что он слишком стар для этого, а если его господину угодно, то пусть пожалует к нему отведать его скромный стол.
Мацек любил хорошо поесть и не обрадовался такому приглашению. Хотя он и не был избалован изысканным столом, однако, даже во время путешествия привык ежедневно есть дичь, цыплят, молочные продукты, а тут он предчувствовал, что такой старый воин, вероятно, не требователен, ест тоже самое, что стража, и довольствуется ржаным хлебом с похлебкой из круп и куском тухлого мяса. Вначале Боркович рассердился на упорного старика, но рассудив, что ему ничего другого не остается, как уступить, он подкрепился у себя дома и отправился в замок в сопровождении двух верховых.
Это был в сущности не замок, а нечто в роде крепости, окруженной валами, рвами, частоколом, в которой было очень мало каменных зданий, а больше деревянных. Строительная деятельность Казимира пока еще не коснулась ее, но в ней уже намечен был ряд укреплений, которые должны были быть воздвигнуты. Несмотря на свой ветхий вид, этот замок несколько раз выдержал осаду крестоносцев.
Начальник стражи жил в маленькой хате, почерневшей от дыма, в которой стояло несколько скамеек и стол, а пол был просто земляной. Тут же рядом была и баня, откуда валил густой пар, закрывавший собою узкий вход в комнату.
Когда староста въехал на двор и громким, разбитым голосом начал спрашивать о Вильчуре, на пороге хаты, среди пара, валившего из бани, появилась фигура, при виде которой трудно было догадаться, что это начальник стражи.
Человек довольно высокого роста, худой, костистый, с длинной шеей, лысый, с короткой, седой бородой, с выдающимися скулами, одетый в кожаную куртку и такие же брюки, в простых смазанных сапогах, в плаще накинутом на плечи – стоял подбоченившись, прислушивался, присматривался и молчал. Лишь когда Мацек поднял большой шум, он зычным голосом рявкнул:
– Что вам нужно от начальника стражи?
Боркович, догадавшись о том, кто перед ним находится, тотчас же сошел с лошади и, приняв веселое выражение лица, подошел к старому воину; он ему представился, как великопольский староста, который жаждет познакомиться со своим родственником.
На Вильчуру ни приезд Борковича, ни его представительный вид и занимаемое им общественное положение не произвели никакого впечатления. Слегка кивнув головой, он ответил:
– Очень рад познакомиться с родственником, но так как у меня другого помещения, кроме этого, нет, то покорнейше прошу пожаловать, – при этом он указал на дверь, скрытую в облаках пара.
Старосте пришлось волей-неволей согнуться в три погибели и войти в хату. Хотя он и не привык к роскоши и чистоте, однако, эта темная комната, с запахом дыма, дегтя, смолы и пригоревшего сала, с разбросанными в ней кожами и разными железными вещами, ему страшно не понравилась.
Вильчура усадил своего гостя на твердую, узкую скамейку при столе, ничем не прикрытым, на котором лежал каравай хлеба, кусок соли и простой нож.
– Я очень доволен, что мне, наконец, удалось с вами познакомиться, –начал Мацек; – ведь мы происходим от одного и того же рода Напивонов. Я давно уже хотел с вами сблизиться, но вы то не желали.
Выслушав его, старый воин ответил:
– Для этого у меня было несколько причин. Во-первых, вы – Напивон богатый, а я – Напивон бедный. Если бедный родственник желает сблизиться с богатым, то его могут заподозрить, что он хочет его о чем-нибудь попросить, а я ни от кого никаких одолжений не хочу. Во-вторых, я солдат-служака, запряженный в свою работу, и у меня свободного времени нет. Я должен стеречь добро того, кто мне хлеб дает.
– Ну! – расхохотался Боркович. – Если судить по этому хлеву, в котором король велит вам жить, то и хлеб должен быть скудный и на нем не разжиреешь…
– Верно, – возразил старик, – но он подходящий для солдата. Зубы им не сломаешь, а если бы я привык к лучшему, то что же было бы со мной на войне, где и такой трудно получить?
– Но вам, состарившемуся на службе, пора уже отдохнуть, – произнес Мацек.
Вильчура покачал головой.
– Нет! Человек, хоть и стар, а работать должен. А что же бы я делал, если ничего другого не умею? Говоря это, старик, до сих пор стоявший, уселся верхом на высоком седле, находившемся рядом с гостем.
Староста, хоть и был обижен таким неуважением к своей особе, так как по своему богатству, положению, известности он мог рассчитывать на другой прием, но, нуждаясь в человеке, перенес обиду.
– Я вижу первого человека, – произнес он, – который не жалуется на свою судьбу… И не стремится к лучшему.
Вильчура улыбнулся.
– И это имеет свою причину! – сказал он. – Жены у меня не было, детей не имею, сам я привык к этому хлебу, зачем же мне другой?
– А что же с вашим замком? – проговорил Мацек. – Мне кажется, что он не особенно укреплен… Вероятно король о нем забыл.
– Потому что у него более важные постройки на очереди, – прервал Вильчура. – Но эти на вид невзрачные здания защищены водой и своим расположением лучше, чем другие каменными укреплениями. Разве мало людей, – добавил старик, – которые кажутся немощными, а на деле оказываются сильными. Так и с нашим замком.
При этих словах он улыбнулся и продолжал.
– Настанет и его очередь! Дай Бог только королю здоровья, и он его укрепит каменными постройками, подобно другим.
Борковичу не повезло: он два раза заводил разговор о короле и оба раза получил отпор. Он решил попробовать другим путем и начал рассказывать о себе, о том, что он намерен сделать для Великопольши и затем как бы невзначай проговорил, что охотно бы удружил своему родственнику, предоставив ему другую службу. Вильчура равнодушно слушал, но ничем не реагировал на такое предложение.
Мацек, не привыкший встречать такой отпор, из кожи лез вон, чтобы снискать расположение старого воина.
Но пока происходил в замке вышеописанный разговор, а двое слуг, сопровождавшие Мацека, от скуки разгуливали по двору и с любопытством ко всему присматривались, в самом городе произошло событие, имевшее громадное влияние на ход вещей.
Кохану во всех его предприятиях почти всегда фортуна благоприятствовала; так и теперь ему повезло в этом трудном поручении поймать Борковича. Выехав их Кракова, он, не отдыхая ни днем, ни ночью, мчался в Познань. По дороге Рава случайно узнал об отъезде старосты в Калиш, и он немедленно повернул туда.
Расспрашивая о силах противника, он к своему великому удовольствию узнал, что свита Борковича малочисленна, и что в Калиш он приехал лишь в сопровождении двух слуг.
Кохан, въехав в город, направился к указанному ему заезжему дому, где остановился Боркович, но, по счастливой случайности, он проездом через рынок узнал, что староста только что, вместе с двумя слугами, проехал в замок.
Несмотря на то, что лошади и люди были порядком измучены, однако Кохан велел немедленно повернуть к замку, так как он не мог надеяться, что представится лучший случай, чтобы захватить Мацека. Бешеным галопом он помчался со своими людьми к замку и окружил его. Увидев это, сбежались солдаты, к воротам подскочил помощник начальника стражи, но Кохан показал ему королевский указ и велел ему не поднимать никакой тревоги. Кохан разрешил послать за Вильчурой, но под условием, чтобы раньше были сделаны все необходимые ему приготовления.
Слуги Мацека, услышав у ворот шум, медленно приблизились к ним, чтобы узнать причину; Рава, увидев их, тотчас же приказал их схватить, связать и закрыть им рты, чтобы они не подняли крик. Это все произошло так быстро и было для них столь неожиданно, что они даже не успели пикнуть.
Кохан с мечом в руках метался, как бешеный, не отходя от ворот. Хотя все это произошло без всякого шума, однако, чуткое ухо Вильчуры подхватило какое-то необычайное движение на дворе. Так как Боркович преспокойно продолжал сидеть на скамейке, вовсе не собираясь уходить, то начальник стражи обеспокоенный попросил у него извинения, что оставит его одного и пойдет узнать, что нарушило тишину в его замке…
Мацек, которого Вильчура угостил кислым пивом, вынужденный его пить, чтобы не обидеть хозяина был в отвратительном настроении; несмотря на это он не трогался с места в надежде, что, в конце концов, ему удастся привлечь на свою сторону упрямого Вильчуру. Лишь только начальник стражи появился на дворе, Кохан подскочил к нему и показал ему бумагу за подписью и печатью короля. В первый момент Вильчура остолбенел, но Рава в двух словах объяснил ему, в чем дело. Колебаться и размышлять нельзя было. Старый солдат только улыбался, видя, как Провидение само толкнуло преступника в руки правосудия.
Хотя Боркович был один, а против него было столько людей, однако, Кохан слишком хорошо его знал, чтобы допустить мысль, что он отдаст себя без сопротивления… Надо было готовиться к жестокой борьбе с ним. Вильчура, вместо того, чтобы возвратиться в хату, велел себе подать солдатское ружье и меч. Люди приготовили веревки с петлями, Кохан стоял наготове с обнаженным мечом. Начали совещаться, как бы выкурить Борковича из хаты. Расставили кругом людей, чтобы преступник не убежал на валы, с которых мог бы броситься в воду.
Между тем Мацек после ухода Вильчуры первое время сидел спокойно, задумавшись, ожидая его возвращения. Стихший на дворе шум его не интересовал и не возбудил в нем никакого подозрения.
Видя, что хозяин очень долго не возвращается, и принимая его уход, как обиду нанесенную ему, Мацек поднялся со скамьи, все еще ни о чем не догадываясь. Ругая и проклиная грубияна, Боркович не знал, на что решиться: ждать ли ему или обидеться и уехать? Но Вильчура ему был необходим, и надежда склонить его на свою сторону еще не была потеряна, а потому Мацек, решив прождать его еще некоторое время в душной и вонючей комнате, сел обратно на скамейку. От скуки он начал прислушиваться к доходившим извне звукам.
Боркович не мог понять того, что происходит на дворе. Он ясно слышал перешептывание, быстрые, тяжелые шаги, беготню около стен, приказания, отдаваемые глухим голосом, но ему и в голову не приходило, что это может относиться к нему.
Ведь он мечтал о том, как здесь будет повелевать!..
Прождав больше часа и потеряв терпение, он послал ко всем чертям негостеприимного родственника из рода Напивонов и, нахлобучив шапку на голову, направился к выходу.
Как мы уже выше упомянули, дверь была низкая, и пар из бани устремлялся прямо в нее. Открыв дверь, Мацек должен был нагнуться и из-за облаков пара, застилавшего глаза, не мог рассмотреть того, что происходит на дворе; он заметил там очень много людей…
Лишь только Мацек переступил порог, и не успел он еще выпрямиться, как невольник татарин, славившийся своим умением арканами ловить лошадей и нарочно поставленный у самого выхода, забросил ему петлю на шею. Староста, не предполагавший о таком нападении, с диким ревом упал на землю, как раненый зверь. Однако, он тотчас же изо всех сил – а у него их было не мало – шарахнулся в сторону, приподнялся и вероятно освободился бы от петли, если бы не подоспело несколько человек, которые повалили его, насев на него всей своей тяжестью. Боркович хотел было выхватить меч, но ему не удалось, так как ему крепко привязали руки к спине. Несмотря на столь численное превосходство напавших на него людей, староста защищался как зверь и даже одному из тех, которые его связали, откусил кусок уха. Но напрасны были все его усилия; его все-таки связали так, что он пошевельнуться не мог, и Кохан с королевским указом в руках подошел к нему.
На дворе наступила гробовая тишина; все взоры были устремлены на лежавшего на земле старосту, и никто не заметил, что старший его слуга, обеспокоенный долгим отсутствием своего господина, прибежал посмотреть, что с ним делается и, воспользовавшись отсутствием стражи при воротах, убежал в город.
Между тем Кохан в присутствии свидетелей прочел лежавшему на земле старосте королевский приговор, присуждавший его к смертной казни. В бумаге было упомянуто, что он должен быть наказан наравне с отцеубийцами.
Гром, разразившийся над Борковичем как раз в то время когда он был уверен в предстоящем ему успехе, когда он хвастался своей победой, мог уничтожить всякого другого, но не Мацека… С налившимися кровью глазами, которые, казалось, выходили из орбит, с посиневшим лицом, с раздутыми жилами, с пеной у рта, связанный извивался, напрягая свое тело, так что некоторые веревки порвались, и его пришлось связать другими; однако, он не просил о сострадании, а рычал, как зверь, извергая самые страшные проклятия.
Мацек осыпал Кохана, в чьей власти он находился, самыми постыдными ругательствами и, вместо того чтобы умолять его о снисхождении, поносил и бесчестил человека, в руках которого находилась его жизнь.
Но Рава в этот момент был так счастлив, что столь трудная задача совершилась с такой легкостью, что со смехом выслушивал все оскорбления и проклятия, хотя некоторые из них сильно задевали его; но он старался, чтобы этого не заметили присутствующие.
После прочтения королевского приговора Кохан приказал связанного пленника отнести в нижний этаж замка и запереть его там. Он не только не велел освободить его от веревок, а, наоборот, приказал еще крепче привязать. Для охраны преступника поставили двадцать человек стражи и им приказано было, под страхом смерти, не спускать с него глаз и не допускать к нему никого.
Сам Кохан от усталости еле держался на ногах и должен был удалиться, чтобы отдохнуть.
Тем временем из замка наскоро послали сильный отряд, чтобы захватить людей Борковича и отобрать все, что при них было, так как все богатства и все принадлежавшее Борковичу должно было быть конфисковано в пользу казны. Но посланный отряд, прибыв на постоялый двор, где Боркович остановился, никого там уже не застал, а нашел лишь разбросанное сено, солому и пустой воз со сломанным колесом, потому что люди его разбежались, и каждый захватил, что мог.
Кохан, опасаясь родни Борковича и его приятелей, не хотел его ни долго держать в замке, ни там подвергнуть наказанию; к тому же он еще не выбрал для него род смерти и хотел запросить короля. Хотя Казимир предоставил ему полную свободу в выборе наказания, лишь бы преступник погиб смертью, которая наведет на других ужас, однако, Рава не хотел брать на себя ответственности. Он помнил, что у Казимира на прощанье вырвались слова:
– Никакого сострадания к нему и не надо принимать во внимание ни его происхождение ни его общественное положение… Это скотина и смертью скотины он должен погибнуть. Однако, какого рода эта смерть должна быть Рава не мог догадаться.
Известие об аресте Борковича и о приговоре над ним быстро разнеслось по всей окрестности; его распространили бежавшие слуги Мацека. В ту же ночь об этом узнал брат Мацека, находившийся недалеко от города. Опасаясь, чтобы его не постигла та же участь, так как он помогал Мацеку во многих нападениях и насилиях, он тотчас же вызвал к себе племянника, сына Борковича, чтобы сообща обсудить, как им поступить. Ясько советовал захватить с собою деньги и бежать заграницу и оттуда что-нибудь предпринять, чтобы отомстить за Мацека. Сын же был того мнения, что нужно во что бы то ни стало спасти отца: подкупить стражу или силой его освободить. Не слушаясь совета дяди, племянник стрелой помчался в Калиш, не желая своих сил, лишь бы застать отца живым.
Прискакав в город, сын Борковича, не теряя ни минуты, направился в замок, несмотря на то, что знал, что рискует своей собственной жизнью. Он хотел проникнуть к отцу, но его не допустили.
Поднятый им шум разбудил Кохана, который во время отдыха успел остыть от гнева; не волнуясь, а совершенно хладнокровно, он вышел к молодому Борковичу, задыхавшемуся от гнева и злости. Сын унаследовал от отца его гордость… Унижаться и просить он не умел…
Он напал на Кохана с упреками и угрозами… Говорил, что поедет к королю, что Кохан ответит за жизнь отца…
Речи его были несвязны и трудно было понять, что он говорит. Рава спокойно выслушал его; он понимал, что любовь к отцу руководит сыном и доводит его до невменяемости.
– Я послан от имени короля, – произнес он холодно, – и должен исполнить то, что мне приказано. Ни просьбами, ни угрозами вы на меня не повлияете. Могу лишь вам посоветовать, потому что мне жаль вашей молодости – уходите отсюда по-добру, по-здорову.
Но молодой Боркович не унимался, и, чтобы избавиться от него, пришлось прибегнуть к силе. Кохан, опасаясь нового нападения на замок, велел немедленно снарядить воз, в который бросили Мацека, привязав его к доскам; кругом него посадили солдат с ружьями в руках, и воз, окруженный вооруженной стражей, во главе с Коханом, тронулся в Олькуш, куда должны были привезти ответ из Кракова относительно рода смерти преступника.
Кохан знал, что у воеводы, кроме брата и сына, было много преданных друзей среди его единомышленников, которые захотят его освободить, и полагал, что замок в Олькуше более надежное убежище, чем в Калише, и туда приятели Мацека не сумеют проникнуть.
Начальник дворцовой стражи в Олькуше, которому Кохан заранее дал знать о своем прибытии, испуганно встретил его у ворот замка, передал ему все ключи и просил освободить его от обязанности стеречь королевского пленника. Зная хорошо Борковича, он боялся взять на себя ответственность, и ссылался на отсутствие достаточной стражи и надежного помещения.
Воз ввезли во двор, и Кохан в сопровождении бургграфа, по имени Моравец, пошел осматривать замок. Во время дороги из Калиша в Олькуш Кохан убедился, что Мацек не потерял надежды вырваться на свободу. Лежа на возу, он по целым ночам зубами разгрызал веревки, старался подкупить стражу заманчивыми обещаниями, ни минуты не был спокоен и все время кричал и грозил.
Поэтому все здания замка в действительности показались Кохану неподходящими для заключения такого преступника, на помощь которого могли явиться брат, сын и друзья.
Наконец, бурграф привел Кохана к башне, когда-то построенной для самых опасных преступников. Она не высоко выделялась над землей, но в ней было глубокое, с каменными стенами, подземелье, куда можно было проникнуть лишь по длинной приставной лестнице. Склеп этот был без окон и лишь наверху имел входное отверстие, прикрытое железной дверью на запоре. Он был темный, сырой, глубокий и узкий, как колодец; в нем, за все время существования, содержались лишь двое убийц, которые, после месячного пребывания, еле живыми были вынесены наверх, чтобы быть повешенными. Это была могила, куда смерть приходила медленно, заставляя мучиться и страдать от темноты, холода и гнили…
Моравец указал на эту яму, как на единственное, безопасное место для заключения Борковича, и Кохан решил поместить туда претупника, пока получится ответ короля. Моравец заявил, что только за эту яму он ручается, что пленник из нее не выберется, и никто туда не проникнет. Без всякого сострадания к Борковичу, его опустили на дно склепа, освободив его от веревок, и бросили туда немного соломы; Моравец тотчас же велел вытянуть наверх лестницу, закрыл железную дверь на замок и поставил там стражу. Десять дней прошло, пока получился ответ из Кракова. Там жалобы на Борковича, доказательства его измены, рассказы о злодеяниях, совершенных им, были так многочисленны и убедительны, нашлось столько людей, требовавших применения самого строгого наказания, что привезенный приговор гласил: – Уморить преступника голодом.
Приговор привез главный враг Борковича, Наленч, прозванный Грушей, жену которого Мацек изнасиловал и был причиной ее смерти. Он добровольно предложил свои услуги для приведения приговора в исполнение и получил словесное разрешение короля поступил с Мацеком по своему усмотрению.
Он то и распорядился, чтобы в яму ежедневно опускали охапку сена и кружку воды, словно животному, а не человеку. Сам Груша уселся у дверей подземелья и упивался стонами осужденного.
Хотя преступления, совершенные Мацеком, были многочисленны, и вина его была неимоверная, однако, находили такое наказание слишком жестоким, бесчеловечным, и ужас обуял всех, слышавших его стоны.
Боркович был человек крепкий и прожил гораздо дольше, чем предполагал его тюремщик. Он пил воду и грыз сухое сено; возможно что, когда Груша засыпал, люди из сострадания бросали в склеп кусочки хлеба. Прошла неделя, прошла и вторая, а из подземелья все еще доносились стоны и проклятья. Случалось, что наступила тишина, и Груша, желая удостовериться, жива ли еще жертва, окликал Борковича, который отвечал ему бранью и оскорблениями. Ежедневно повторялось одно и тоже и ежедневно палач надеялся на смерть преступника, которая освободит его от добровольно взятой на себя обязанности. Но Мацек все еще продолжал жить; лишь голос его, вначале сильный, становился слабее, более хриплым и менее выразительным.
На четвертой неделе Груша, слыша только тяжелое дыханье и бормотанье осужденного, спустился вниз с факелом в руках, чтобы посмотреть, что с ним делается.
Состояние узника было ужасное, но это не смягчило озлобленного тюремщика. Сгнившая и разорванная в куски одежда облегала тело, которое было покрыто ранами, лицо изменено до неузнаваемости, от голода руки были искусаны до крови. Он уже не мог ни встать, ни пошевельнуться, а лежал на мокрой земле, испачканной всякими нечистотами… Он с трудом переводил дыхание, но о сострадании не просил… Вероятно, он знал, что у Груши его не будет.
Кто знает, не надеялся ли он еще на спасенье извне, и не эти ли надежды поддерживали его силы?
На пятой неделе Груша, спустившись с факелом на дно, нашел своего врага неподвижно лежащим, с головой зарытым в солому, со слабыми признаками жизни.
Когда палач остановился возле своей жертвы и толкнул ее ногой, живой труп пошевелился, медленно с трудом приподнял голову и, устремив на него безжизненный взгляд, простонал:
– Ксендза!
– Тебе? Ксендза? Для того, чтобы избегнуть ада, куда ты предназначен? Собаке – собачья смерть! Погибай без утешения и без отпущенья…
Груша, проговорив эти слова, посмотрел на лицо Борковича, и жалость невольно овладела его сердцем. Шатаясь, как пьяный, он вскарабкался по лестнице на верх, и слезы текли из его глаз. Он послал за ксендзом. Исповедник, спустившись в склеп, после непродолжительного там пребывания, поднялся наверх, до того ослабленный видом мучений преступника и воздухом, которым ему пришлось дышать, что еле держался на ногах, и его должны были поддерживать, чтобы он не упал.
Сорок дней мучился Мацек Боркович, пока смерть не положила конец его страданиям.
Воспоминание о страшной смерти этого человека долго осталось в замке Олькуша, и фантастические рассказы о ней передавались из поколения в поколение.
ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ
КОРОЛЬ ХЛОПОВ
День был весенний, но не веселая была весна в этот год, а такая же печальная, как и осень предшествовавшая. Господь как бы разгневался на Польшу и соседние государства и послал на них разные стихийные бедствия. Засеянные поля не дали урожая, луга и пастбища были выжжены зноем, дожди, град и бури уничтожили сады и огороды. Наступил голод с его спутниками – тяжелыми болезнями. Люди питались травами и древесной корой и погибали, извиваясь от мучительных болей или впадали в безумие. Деревни опустели, жители разбрелись, отыскивая пропитание и готовые отдать себя в кабалу за кусок хлеба, лишь бы избавиться от голодной смерти. Поля, леса и дороги были усеяны трупами, которыми питались хищные звери, собаки и вороны. Смрад от разложившихся мертвых тел отравлял воздух.
Люди пришли в отчаяние и ярость; из-за куска хлеба они убивали друг друга; толпы разъяренных, голодных людей шли в города, местечки, нападали на богатые дома, взламывали кладовые и амбары, грабили проезжих… Тревога и страх охватили всех, и всякий, имевший возможность, спешил удалиться в чужие края… Многие скрывались в богатые и укрепленные города, но и там, при большом скоплении голодного люда скоро наступал голод и появлялись болезни. В костелах служили молебны об избавлении от глада и мора, но Господь не внимал молитвам и не сжалился над страной. Чернь начала роптать… В это-то время толпы изнуренных людей с бледными лицами собрались около Боснии и Кракова, где им были предложены работы по прорытию канала, который должен был соединить эти обе местности. В других местах толпы народа работали над сооружением укреплений и городов, прокладывали дороги среди лесов и болот. Казимир умышленно придумывал разные работы, чтобы помочь бедному люду, и часто среди толпы в разорванной, ветхой одежде появлялся уже немолодой всадник, в густых волосах которого проглядывала седина, – и народ узнавал короля. Он лично хотел видеть, как идут работы, и убедиться в том, выдают ли им деньги, предназначенные к выдаче из государственной сокровищницы, как плату за их труд.
Рыцарство и шляхта снова начали роптать… Они находили несправедливым, что Казимир кормит голодных мужиков, а не поддерживает их. Тем, которые к нему обращались за помощью, он отвечал, что пользуясь достатком в течение многих лет, они могли кое-что отложить на черный день; бедный же люд, еле перебиваясь со дня на день, ничего отложить не мог, и поэтому он должен помогать тем, которые очутились в безвыходном положении. – Продайте лишние вещи, откажитесь от предметов роскоши, – говорил Казимир. – Я тоже готов нести жертвы, но только для тех, которым, кроме меня, никто не протянет руку помощи. Я не подаю подаяния мужикам… Я им даю возможность работать, проложить новые дороги, сухопутные и водные, а это послужит на пользу для страны и увеличит ее торговлю.
Люди пришли в отчаяние и ярость; из-за куска хлеба они убивали друг друга; толпы разъяренных, голодных людей шли в города, местечки, нападали на богатые дома, взламывали кладовые и амбары, грабили проезжих… Тревога и страх охватили всех, и всякий, имевший возможность, спешил удалиться в чужие края… Многие скрывались в богатые и укрепленные города, но и там, при большом скоплении голодного люда скоро наступал голод и появлялись болезни. В костелах служили молебны об избавлении от глада и мора, но Господь не внимал молитвам и не сжалился над страной. Чернь начала роптать… В это-то время толпы изнуренных людей с бледными лицами собрались около Боснии и Кракова, где им были предложены работы по прорытию канала, который должен был соединить эти обе местности. В других местах толпы народа работали над сооружением укреплений и городов, прокладывали дороги среди лесов и болот. Казимир умышленно придумывал разные работы, чтобы помочь бедному люду, и часто среди толпы в разорванной, ветхой одежде появлялся уже немолодой всадник, в густых волосах которого проглядывала седина, – и народ узнавал короля. Он лично хотел видеть, как идут работы, и убедиться в том, выдают ли им деньги, предназначенные к выдаче из государственной сокровищницы, как плату за их труд.
Рыцарство и шляхта снова начали роптать… Они находили несправедливым, что Казимир кормит голодных мужиков, а не поддерживает их. Тем, которые к нему обращались за помощью, он отвечал, что пользуясь достатком в течение многих лет, они могли кое-что отложить на черный день; бедный же люд, еле перебиваясь со дня на день, ничего отложить не мог, и поэтому он должен помогать тем, которые очутились в безвыходном положении. – Продайте лишние вещи, откажитесь от предметов роскоши, – говорил Казимир. – Я тоже готов нести жертвы, но только для тех, которым, кроме меня, никто не протянет руку помощи. Я не подаю подаяния мужикам… Я им даю возможность работать, проложить новые дороги, сухопутные и водные, а это послужит на пользу для страны и увеличит ее торговлю.