Страница:
К этим ужасным скифам и понес благую весть первозванный св. Апостол.
Постепенно он обошел все побережье Черного моря и, наконец, прибыл в таинственную, пустынную Скифию. Напрасно искал св. Апостол людей, которым мог бы он проповедовать благую весть. Их было слишком мало на этих беспредельных пространствах, сплошь покрытых или девственными лесами, или заросшими гигантской травой пустынями. Однако, апостол не был смущен этим. Он смело шел вперед по неведомому никому пути, пока не достиг устья великой реки – Днепра. Совершенно верное предположение, что по течению этой реки должны были жить люди, заставило св. Апостола идти к ее верховьям. Чудная природа страны также влекла его в эту неведомую даль, где он должен был впервые возвестить ее диким обитателям слова любви и мира. Эта природа не была так ярко роскошна, как на его родине – Галилее. Солнце здесь не палило землю своими лучами, оно только ласково обогревало ее, как бы возвращая к жизни после мертвого сна долгой северной зимы. Трава пустынь, зеленая листва дубрав не была слишком ярка, но в них преобладал нежный оттенок. Самый климат был нежен, воздух не дышал знойной жгучестью. Ветерок в своих легких порывах то и дело приносил отрадную прохладу.
Да и сами обитатели этой страны были совсем другие. Рослые, статные, дышащие физической мощью, с русыми длинными волосами, с открытым доверчивым взглядом голубых, как само небо над ними, глаз, как резко отличались они от соотечественников апостола Андрея, грубых, алчных до наживы, фанатичных до мозга костей израильтян, от хитрых, вероломных, всегда готовых на всякое предательство греков, от гордых, презирающих все на свете, уверенных в своей мировой силе римлян, уже близких тогда к падению!…
Это был новый, свежий народ, в котором на много-много тысячелетий хранился запас великих душевных сил. Этого народа-младенца еще не коснулось разложение. Он жил как дитя, но в этом дитяти свежи и без гнили таились семена правды и любви. Этот народ нелегко отдавался первому своему впечатлению. Он не был способен на эффектное мученичество, но он готов был тихо, незаметно умереть за то, что считал правым… Он жил по заветам своей страны, был верен этим заветам, но врожденный здравый смысл в то же самое время позволял ему ясно видеть и то хорошее, что могло быть вне преданий его дедов и прадедов.
Народом этим были славяне, наши предки…
К ним-то и явился с вдохновенной проповедью апостол Божий…
Он со своими спутниками шел вверх по великой реке славянской -Днепру. Он шел, и с каждым его шагом вперед по этой неведомой стране высшая сила, сила небесная, озаряла вдохновенную думу апостола. Одаренный высшим разумом, он своим взором, проникавшим через завесу будущего, ясно видел, что этой стране предстоит великое дело – стать истинной хранительницей заветов Христа, что придет время, когда яркий свет истины засияет в ней и многие тысячелетия будет гореть ярким пламенем в сердцах ее обитателей.
С такими мыслями дошел св. Апостол до того места, где берег Днепра отвесной стеной возвышался над гладью реки. Это была целая гора, покрытая в то время лесом у своей подошвы.
Св. Апостол не замедлил взойти на самый верх этой горы.
Чудная картина представилась ему отсюда. Синей лентой извивался, идя из неведомой дали, величавый Днепр, а кругом него, насколько мог видеть глаз, тонули в беспредельном пространстве необозримые зеленые степи… Сердце апостола забилось. Он чувствовал, что сошла на его душу неземная сила, и, не будучи в силах бороться с овладевшим им волнением, он, благословив все, что было перед его глазами, пророчески воскликнул:
– Благословение Господа Нашего над землей этой… Отныне и во веки воссияет здесь благодать Господня!…
2. МАТЬ ГОРОДОВ РУССКИХ
3. НОРМАННЫ НА ДНЕПРЕ
4. ТЯЖЕЛОЕ СЧАСТЬЕ
5. ПЕРВЫЕ ИСКОРКИ
Постепенно он обошел все побережье Черного моря и, наконец, прибыл в таинственную, пустынную Скифию. Напрасно искал св. Апостол людей, которым мог бы он проповедовать благую весть. Их было слишком мало на этих беспредельных пространствах, сплошь покрытых или девственными лесами, или заросшими гигантской травой пустынями. Однако, апостол не был смущен этим. Он смело шел вперед по неведомому никому пути, пока не достиг устья великой реки – Днепра. Совершенно верное предположение, что по течению этой реки должны были жить люди, заставило св. Апостола идти к ее верховьям. Чудная природа страны также влекла его в эту неведомую даль, где он должен был впервые возвестить ее диким обитателям слова любви и мира. Эта природа не была так ярко роскошна, как на его родине – Галилее. Солнце здесь не палило землю своими лучами, оно только ласково обогревало ее, как бы возвращая к жизни после мертвого сна долгой северной зимы. Трава пустынь, зеленая листва дубрав не была слишком ярка, но в них преобладал нежный оттенок. Самый климат был нежен, воздух не дышал знойной жгучестью. Ветерок в своих легких порывах то и дело приносил отрадную прохладу.
Да и сами обитатели этой страны были совсем другие. Рослые, статные, дышащие физической мощью, с русыми длинными волосами, с открытым доверчивым взглядом голубых, как само небо над ними, глаз, как резко отличались они от соотечественников апостола Андрея, грубых, алчных до наживы, фанатичных до мозга костей израильтян, от хитрых, вероломных, всегда готовых на всякое предательство греков, от гордых, презирающих все на свете, уверенных в своей мировой силе римлян, уже близких тогда к падению!…
Это был новый, свежий народ, в котором на много-много тысячелетий хранился запас великих душевных сил. Этого народа-младенца еще не коснулось разложение. Он жил как дитя, но в этом дитяти свежи и без гнили таились семена правды и любви. Этот народ нелегко отдавался первому своему впечатлению. Он не был способен на эффектное мученичество, но он готов был тихо, незаметно умереть за то, что считал правым… Он жил по заветам своей страны, был верен этим заветам, но врожденный здравый смысл в то же самое время позволял ему ясно видеть и то хорошее, что могло быть вне преданий его дедов и прадедов.
Народом этим были славяне, наши предки…
К ним-то и явился с вдохновенной проповедью апостол Божий…
Он со своими спутниками шел вверх по великой реке славянской -Днепру. Он шел, и с каждым его шагом вперед по этой неведомой стране высшая сила, сила небесная, озаряла вдохновенную думу апостола. Одаренный высшим разумом, он своим взором, проникавшим через завесу будущего, ясно видел, что этой стране предстоит великое дело – стать истинной хранительницей заветов Христа, что придет время, когда яркий свет истины засияет в ней и многие тысячелетия будет гореть ярким пламенем в сердцах ее обитателей.
С такими мыслями дошел св. Апостол до того места, где берег Днепра отвесной стеной возвышался над гладью реки. Это была целая гора, покрытая в то время лесом у своей подошвы.
Св. Апостол не замедлил взойти на самый верх этой горы.
Чудная картина представилась ему отсюда. Синей лентой извивался, идя из неведомой дали, величавый Днепр, а кругом него, насколько мог видеть глаз, тонули в беспредельном пространстве необозримые зеленые степи… Сердце апостола забилось. Он чувствовал, что сошла на его душу неземная сила, и, не будучи в силах бороться с овладевшим им волнением, он, благословив все, что было перед его глазами, пророчески воскликнул:
– Благословение Господа Нашего над землей этой… Отныне и во веки воссияет здесь благодать Господня!…
2. МАТЬ ГОРОДОВ РУССКИХ
Прошла весна.
Вскоре после посещения Скифии св. Предвозвестник великой воли небес апостол Андрей Первозванный, призвавший благодать Господню на земли славянские, мученически кончил земную жизнь свою. Во время проповеди в Патрасе он был схвачен по приказанию римского проконсула Эгея «по другим источникам – Эгеара» и распят головою вниз на восьмиконечном кресте.
Так закончилось вдохновленное свыше дело св. Предвестника благого учения Христа на земле.
Но с земной его кончиной его великое дело не умерло, не заглохло, а все росло и росло. За Христом следовали уже целые народы. Ради Него христиане тысячами гибли на арене римского Колизея. Христианство все более проникало и развивалось в Риме и Греции. Оно вступило в отчаянную борьбу с язычеством, и близко было то время, когда оно должно было победить великим делом любви своего врага…
В Скифии, однако, ничто не подтверждало собой пророчества св. Апостола, ничто даже не указывало на его близкое исполнение. Там все было по-прежнему. По-прежнему ласково-нежно светило с голубых небес солнышко. Так же, как и прежде, голубой лентой извивался среди безграничных степей и непроходимых лесов красавец Днепр…
Изменились только те горы, с которых вдохновенный предвозвестник вещал свое пророчество о великом будущем земли славянской.
Поредел дремучий лес на этих горах. Видны повсюду стволы вековых лесных великанов, под корень срубленных острыми топорами, видны невыкорчеванные пни, слышен веселый шум голосов, бряцанье железа, крики… Птицы, привыкшие к недавнишнему еще безмолвию этой местности, с испугом улетают прочь. Они не могут понять, что делают здесь эти люди, зачем пришли они сюда и разом нарушили царившую целые века мертвую тишину. Но птицы должны были бы привыкнуть ко всему происходившему теперь на этих высотах.
Не первый уже день, много-много десятков лет тому назад началось это…
На том самом месте, где пророчествовал св. Андрей Первозванный и которое он благословил, возник теперь первый в земле приднепровских славян город.
Это был Киев – мать городов русских, как он был назван позже.
Он уже был основан и успел привлечь к себе внимание славян, стекавшихся под защиту его стен целыми родами.
Как он не похож был на теперешний Киев!
Прежде всего местность нынешнего Киева, в особенности важнейших нагорных его частей, изменилась чрезвычайно не только в период с IX по XX век, но даже с конца XIV в.
По настоящее время. Срыты целые горы, засыпаны старые рвы и овраги – это работа рук человеческих, но, с другой стороны, работала над этим изменением и сама природа своим постоянным, обычным, неуклонным путем, круша горы, подмывая берега, копая острова и мели, изменяя русла многочисленных днепровских притоков. Нынешняя низменная часть Киева (Подол) в прежнее время не омывалась Днепром, так как тут протекала речка Почайна. В эту речку, а не в Днепр, впадал быстрый и сильный ручей Глубочица. Протекая между горами, Глубочица принимала в себя речку Киянку и пролагала себе путь к Почайне по болотистой низменности Подола.
Самая Почайна, устье которой находилось под крещатицким оврагом, в нижней части своего течения шла почти параллельно Днепру и отделялась от него довольно широкой полосой земли. Эта полоса земли, в виде узкой косы, существовала не далее, как в прошлом столетии, но была уничтожена напором Днепра, и, как память ее, остался небольшой островок против крещатицкого оврага, некогда составлявший крайнюю оконечность не существующей более косы. Вследствие этого исчезновения целой полосы берега, Почайна в настоящее время впадает в Днепр уже не у подошвы киевских гор, на которых стоял древний город, но на полверсты выше Подола.
С другой стороны, вид местности, лежащей против Киева, также представляется совершенно иным, чем он должен был представляться много веков тому назад.
Левый берег, в настоящее время изрезанный притоками Днепра, образующими большие и малые прибрежные мели и острова, между которыми в недавнее время прорыт широкий искусственный канал (так называемый Пробитец), был, вероятно, покрыт водою Днепра, который был и шире, и обильнее водами в те времена, когда дремучие леса покрывали его берега и подходили отовсюду под самые стены Киева.
Поэтому пространство, на котором могло основаться первоначальное поселение на месте нынешнего Киева, было очень незначительным. Оно ограничивалось вершиною, так называемой, Старо-Киевской горы, где и теперь находится Андреевское отделение «Старого Киева», или «Старый Город». Этот «Старый город» составляет только северо-восточный угол киевской горы, глубокими оврагами отделенной от всех остальных киевских возвышенностей. Насколько можно судить, это и есть первоначальный город Киев, который только со второй половины X века стал быстро разрастаться и к концу XII столетия увеличился в двадцать раз против своего первоначального объема. Интересно знать размеры этого древнейшего русского города или городка, впоследствии обратившегося в детинец Киева и резиденцию князей киевских. Вся площадь его равняется 26.316 кв.
Саженей; наибольшая длина от юга к северу – 238 сажень; наибольшая ширина от севера к востоку и к юго-западу – 148 сажень. В окружности своей по валам город Киев имел всего 540 саженей, а с предместьями мог заключать в себе не более двух верст. Пределы древнейшего Киева определяются так: на юге он граничил с глубоким оврагом, носившим название Перевесища (ныне Крещатицкий), на востоке – крутыми неприступными склонами горы, спускавшейся к Почайне; на северо-востоке – Подолом и на севере – оврагом, отделявшим городскую гору от нынешней Киселевки. На западной стороне находились ворота детинца, а перед воротами древнейший мост, соединявший детинец с «Горою» (нынешнее Софийское отделение Старого города). Вверху, по окраине нынешнего Крещатицкого оврага, шла единственная от устья Почайны (и с прибрежий Днепра) дорога в детинец, носившая название «Боричева увоза» или «ввоза». Далее на севере по тому же оврагу (огибая с запада Киселевку и следуя течению речки Киянки) та же дорога спускалась на Подол и потом шла к Вышгороду.
К сожалению, летописцы дают очень мало сведений о Киеве того времени. Есть только указание, что все остальное пространство «Горы» было не заселено, а занято полями и огородами; а на западных и южных окраинах «Горы» начинались леса. Даже под самым городом, от его стен, на месте нынешнего Крещатика, за Боричевым увозом, уже начинался лес и тянулся далеко на юг.
Этими ограниченными сведениями исчерпывается все, что известно из летописей о древнейшем городе – матери городов русских в IX-X столетиях.
Вскоре после посещения Скифии св. Предвозвестник великой воли небес апостол Андрей Первозванный, призвавший благодать Господню на земли славянские, мученически кончил земную жизнь свою. Во время проповеди в Патрасе он был схвачен по приказанию римского проконсула Эгея «по другим источникам – Эгеара» и распят головою вниз на восьмиконечном кресте.
Так закончилось вдохновленное свыше дело св. Предвестника благого учения Христа на земле.
Но с земной его кончиной его великое дело не умерло, не заглохло, а все росло и росло. За Христом следовали уже целые народы. Ради Него христиане тысячами гибли на арене римского Колизея. Христианство все более проникало и развивалось в Риме и Греции. Оно вступило в отчаянную борьбу с язычеством, и близко было то время, когда оно должно было победить великим делом любви своего врага…
В Скифии, однако, ничто не подтверждало собой пророчества св. Апостола, ничто даже не указывало на его близкое исполнение. Там все было по-прежнему. По-прежнему ласково-нежно светило с голубых небес солнышко. Так же, как и прежде, голубой лентой извивался среди безграничных степей и непроходимых лесов красавец Днепр…
Изменились только те горы, с которых вдохновенный предвозвестник вещал свое пророчество о великом будущем земли славянской.
Поредел дремучий лес на этих горах. Видны повсюду стволы вековых лесных великанов, под корень срубленных острыми топорами, видны невыкорчеванные пни, слышен веселый шум голосов, бряцанье железа, крики… Птицы, привыкшие к недавнишнему еще безмолвию этой местности, с испугом улетают прочь. Они не могут понять, что делают здесь эти люди, зачем пришли они сюда и разом нарушили царившую целые века мертвую тишину. Но птицы должны были бы привыкнуть ко всему происходившему теперь на этих высотах.
Не первый уже день, много-много десятков лет тому назад началось это…
На том самом месте, где пророчествовал св. Андрей Первозванный и которое он благословил, возник теперь первый в земле приднепровских славян город.
Это был Киев – мать городов русских, как он был назван позже.
Он уже был основан и успел привлечь к себе внимание славян, стекавшихся под защиту его стен целыми родами.
Как он не похож был на теперешний Киев!
Прежде всего местность нынешнего Киева, в особенности важнейших нагорных его частей, изменилась чрезвычайно не только в период с IX по XX век, но даже с конца XIV в.
По настоящее время. Срыты целые горы, засыпаны старые рвы и овраги – это работа рук человеческих, но, с другой стороны, работала над этим изменением и сама природа своим постоянным, обычным, неуклонным путем, круша горы, подмывая берега, копая острова и мели, изменяя русла многочисленных днепровских притоков. Нынешняя низменная часть Киева (Подол) в прежнее время не омывалась Днепром, так как тут протекала речка Почайна. В эту речку, а не в Днепр, впадал быстрый и сильный ручей Глубочица. Протекая между горами, Глубочица принимала в себя речку Киянку и пролагала себе путь к Почайне по болотистой низменности Подола.
Самая Почайна, устье которой находилось под крещатицким оврагом, в нижней части своего течения шла почти параллельно Днепру и отделялась от него довольно широкой полосой земли. Эта полоса земли, в виде узкой косы, существовала не далее, как в прошлом столетии, но была уничтожена напором Днепра, и, как память ее, остался небольшой островок против крещатицкого оврага, некогда составлявший крайнюю оконечность не существующей более косы. Вследствие этого исчезновения целой полосы берега, Почайна в настоящее время впадает в Днепр уже не у подошвы киевских гор, на которых стоял древний город, но на полверсты выше Подола.
С другой стороны, вид местности, лежащей против Киева, также представляется совершенно иным, чем он должен был представляться много веков тому назад.
Левый берег, в настоящее время изрезанный притоками Днепра, образующими большие и малые прибрежные мели и острова, между которыми в недавнее время прорыт широкий искусственный канал (так называемый Пробитец), был, вероятно, покрыт водою Днепра, который был и шире, и обильнее водами в те времена, когда дремучие леса покрывали его берега и подходили отовсюду под самые стены Киева.
Поэтому пространство, на котором могло основаться первоначальное поселение на месте нынешнего Киева, было очень незначительным. Оно ограничивалось вершиною, так называемой, Старо-Киевской горы, где и теперь находится Андреевское отделение «Старого Киева», или «Старый Город». Этот «Старый город» составляет только северо-восточный угол киевской горы, глубокими оврагами отделенной от всех остальных киевских возвышенностей. Насколько можно судить, это и есть первоначальный город Киев, который только со второй половины X века стал быстро разрастаться и к концу XII столетия увеличился в двадцать раз против своего первоначального объема. Интересно знать размеры этого древнейшего русского города или городка, впоследствии обратившегося в детинец Киева и резиденцию князей киевских. Вся площадь его равняется 26.316 кв.
Саженей; наибольшая длина от юга к северу – 238 сажень; наибольшая ширина от севера к востоку и к юго-западу – 148 сажень. В окружности своей по валам город Киев имел всего 540 саженей, а с предместьями мог заключать в себе не более двух верст. Пределы древнейшего Киева определяются так: на юге он граничил с глубоким оврагом, носившим название Перевесища (ныне Крещатицкий), на востоке – крутыми неприступными склонами горы, спускавшейся к Почайне; на северо-востоке – Подолом и на севере – оврагом, отделявшим городскую гору от нынешней Киселевки. На западной стороне находились ворота детинца, а перед воротами древнейший мост, соединявший детинец с «Горою» (нынешнее Софийское отделение Старого города). Вверху, по окраине нынешнего Крещатицкого оврага, шла единственная от устья Почайны (и с прибрежий Днепра) дорога в детинец, носившая название «Боричева увоза» или «ввоза». Далее на севере по тому же оврагу (огибая с запада Киселевку и следуя течению речки Киянки) та же дорога спускалась на Подол и потом шла к Вышгороду.
К сожалению, летописцы дают очень мало сведений о Киеве того времени. Есть только указание, что все остальное пространство «Горы» было не заселено, а занято полями и огородами; а на западных и южных окраинах «Горы» начинались леса. Даже под самым городом, от его стен, на месте нынешнего Крещатика, за Боричевым увозом, уже начинался лес и тянулся далеко на юг.
Этими ограниченными сведениями исчерпывается все, что известно из летописей о древнейшем городе – матери городов русских в IX-X столетиях.
3. НОРМАННЫ НА ДНЕПРЕ
В то время, когда начинается наш рассказ, древний Киев только что успокоился после страшных пережитых им невзгод и испытаний.
Киевляне только что освободились из-под власти хазар, покоривших все приднепровские земли. Это не стоило никаких особенных усилий воинственному народу. Приднепровские славяне сдались врагам почти без борьбы, но при этом произошел факт, как бы предсказывавший всю дальнейшую будущность этой страны.
Киевляне, как говорит Нестор, дали хазарскому кагану, в виде дани, «по мечу с дыму».
Может быть, хазары взяли такую дань с намерением обезоружить покорившиеся им племена, но только когда их мудрецы увидали эту дань, то не могли скрыть своей печали.
– Что с вами? – спрашивал мудрецов Каган.
– Горе нам, – отвечали они, в смущении покачивая своими седыми головами, – горе нам! Придет время, и мы будем данниками этих побежденных людей!…
– Почему?…
– Есть этому самый верный признак: их мечи острые с обеих сторон, а наши имеют только одно лезвие…
Тогда, может быть, гордый Каган и его приближенные только посмеялись над этим предсказанием, но время доказало, что правы были мудрецы хазарские, предсказывая великую славу народу славянскому…
Пришло время, и быстро пролетело оно. Стряхнули с себя иго хазарское и поляне, и дулебы, и северяне, и радимичи, и вятичи.
И легко стряхнули.
Помогли им в этом норманнские ярлы Аскольд и Дир, любимцы ильменского великого князя Рюрика, уже укрепившегося среди северного союза славян и решившего дать и Днепру с его родами свою правду.
Аскольд и Дир с дружиной были посланы на Днепр в Киев; великим князем им было поручено присоединить северный союз к южному.
Быстро пронесся среди приднепровских родов слух что к ним идут норманны.
В то время в Киеве был злейший недруг ильменского князя Рюрика -Вадим, уже изгнанный с берегов Ильменя. Разом встрепенулся бывший старейшина при одном только известии о близком появлении тех, кого он считал своими заклятыми врагами…
«Кто такие? Зачем? Нет ли и его с ними?» – вот вопросы, взволновавшие не успокоившуюся еще душу Вадима.
Он стал приглядываться к тому, как готовятся в родах к встрече нежданных, незванных гостей. Но все было тихо кругом и покойно. Никто в родах кротких обитателей днепровского побережья и не думал готовиться встречать пришельцев с оружием в руках.
– Зла мы им делать не будем, – говорили повсюду, – так и им нет нужды нам зло делать.
– Встретим с почетом и лаской, как гостей дорогих.
– Сами им навстречу выйдем и поклон отдадим.
– Что вы делаете? Вспомните Ильмень, – пробовал было подавать советы Вадим.
– А что Ильмень-то?
– Да, ведь, они его кровью и огнем обошли весь… Сколько людей погибло!
Но Вадиму на это возражали:
– Так там сами были виноваты! Ты же, ведь, их послов конями разметал. – Вот, они за зло злом отплатили!
– А мы их добром встретим!
Никакие доводы, убеждения не действовали на миролюбивых полян. Они даже на Вадима стали косо поглядывать.
– Ушел бы ты от нас, – говорили ему, – а то и нам беды наделаешь…
– А по нашему даже хорошо, что они сюда идут… Мы сами от них добра ждем!…
– Теснить больно стали нас ханы хазарские, так у варягов нам против них помощи просить можно будет.
– Они-то уже помогут нам! Люди ратные, в этом деле могучие, может быть, и прогонят хазар.
Вообще, на Днепре были очень довольны приходом варяжской дружины. Скоро о ней пришли более подробные вести. Варягов было много, все они были прекрасно вооружены, шли в днепровский край под начальством ярлов своих Аскольда и Дира; где добром да лаской их встречали, там никому обид не делали.
Вступив в днепровский край, Аскольд и Дир сразу же изменили свои намерения. Из Нова-города выходили они с тем, чтобы при помощи оружия присоединить его к владениям Рюрика, но, чем дальше были они от Ильменя, тем все резче изменялись их замыслы.
– У Рюрика и так земли и народу много, – говорил более энергичный Аскольд Диру, – довольно с него.
– Братьев, вон, куда поближе да полегче послал, – поддерживал друга Дир, – а нам сюда идти повелел…
– Так что же за охота нам для него стараться! Лучше постараемся для себя… Он будет конунгом ильменским, а мы станем владеть здешними землями…
– Тесно не будет! И ему, и нам места хватит…
Так порешили между собою друзья. Поэтому они, не надеясь особенно на силу оружия, – дружина их была невелика – всеми силами старались лаской привлечь к себе расположение миролюбивых племен.
И они не ошиблись.
Ласка и добро оказались более сильными, чем оружие ратное.
На Днепре все принимали их, как дорогих гостей…
Да и сами витязи старались всеми силами расположить к тебе киевлян. Они были добры, ласковы, их владычество и главенство скорее были полезны, чем тягостны.
Киевляне видели это.
– Вот, ты говорил, – упрекали они Вадима, – что от них нам ничего, кроме зла, ждать не приходится, что они на нас непременно смертным боем пойдут… Ничего этого нет… И дома наши не сожжены, и кровь наша не льется…
– Погодите, увидите сами! – скрежетал зубами от злости бывший старейшина, но против любимцев киевлян ничего поделать не мог.
Ярлов принимали везде с большим почетом. Повсюду к ним обращались с одной только просьбой – избавить от хазарского ига.
– Здесь мы и останемся, – объявил Аскольд Диру, когда их ладьи подошли к Киеву, – близко отсюда и город Византия, в наших руках будет и конец великого пути…
Дир во всем соглашался со своим другом.
В Киеве они были приняты так же хорошо, как и в других местах приднепровского края. Здесь Аскольд и Дир решили основаться, но прежде всего они пожелали помочь киевским славянам избавиться от хазарского ига. Счастье благоприятствовало молодым ярлам. Поход их на хазар был как нельзя более удачным. Киев и поляне освободились от власти диких обитателей степей.
Киевляне только что освободились из-под власти хазар, покоривших все приднепровские земли. Это не стоило никаких особенных усилий воинственному народу. Приднепровские славяне сдались врагам почти без борьбы, но при этом произошел факт, как бы предсказывавший всю дальнейшую будущность этой страны.
Киевляне, как говорит Нестор, дали хазарскому кагану, в виде дани, «по мечу с дыму».
Может быть, хазары взяли такую дань с намерением обезоружить покорившиеся им племена, но только когда их мудрецы увидали эту дань, то не могли скрыть своей печали.
– Что с вами? – спрашивал мудрецов Каган.
– Горе нам, – отвечали они, в смущении покачивая своими седыми головами, – горе нам! Придет время, и мы будем данниками этих побежденных людей!…
– Почему?…
– Есть этому самый верный признак: их мечи острые с обеих сторон, а наши имеют только одно лезвие…
Тогда, может быть, гордый Каган и его приближенные только посмеялись над этим предсказанием, но время доказало, что правы были мудрецы хазарские, предсказывая великую славу народу славянскому…
Пришло время, и быстро пролетело оно. Стряхнули с себя иго хазарское и поляне, и дулебы, и северяне, и радимичи, и вятичи.
И легко стряхнули.
Помогли им в этом норманнские ярлы Аскольд и Дир, любимцы ильменского великого князя Рюрика, уже укрепившегося среди северного союза славян и решившего дать и Днепру с его родами свою правду.
Аскольд и Дир с дружиной были посланы на Днепр в Киев; великим князем им было поручено присоединить северный союз к южному.
Быстро пронесся среди приднепровских родов слух что к ним идут норманны.
В то время в Киеве был злейший недруг ильменского князя Рюрика -Вадим, уже изгнанный с берегов Ильменя. Разом встрепенулся бывший старейшина при одном только известии о близком появлении тех, кого он считал своими заклятыми врагами…
«Кто такие? Зачем? Нет ли и его с ними?» – вот вопросы, взволновавшие не успокоившуюся еще душу Вадима.
Он стал приглядываться к тому, как готовятся в родах к встрече нежданных, незванных гостей. Но все было тихо кругом и покойно. Никто в родах кротких обитателей днепровского побережья и не думал готовиться встречать пришельцев с оружием в руках.
– Зла мы им делать не будем, – говорили повсюду, – так и им нет нужды нам зло делать.
– Встретим с почетом и лаской, как гостей дорогих.
– Сами им навстречу выйдем и поклон отдадим.
– Что вы делаете? Вспомните Ильмень, – пробовал было подавать советы Вадим.
– А что Ильмень-то?
– Да, ведь, они его кровью и огнем обошли весь… Сколько людей погибло!
Но Вадиму на это возражали:
– Так там сами были виноваты! Ты же, ведь, их послов конями разметал. – Вот, они за зло злом отплатили!
– А мы их добром встретим!
Никакие доводы, убеждения не действовали на миролюбивых полян. Они даже на Вадима стали косо поглядывать.
– Ушел бы ты от нас, – говорили ему, – а то и нам беды наделаешь…
– А по нашему даже хорошо, что они сюда идут… Мы сами от них добра ждем!…
– Теснить больно стали нас ханы хазарские, так у варягов нам против них помощи просить можно будет.
– Они-то уже помогут нам! Люди ратные, в этом деле могучие, может быть, и прогонят хазар.
Вообще, на Днепре были очень довольны приходом варяжской дружины. Скоро о ней пришли более подробные вести. Варягов было много, все они были прекрасно вооружены, шли в днепровский край под начальством ярлов своих Аскольда и Дира; где добром да лаской их встречали, там никому обид не делали.
Вступив в днепровский край, Аскольд и Дир сразу же изменили свои намерения. Из Нова-города выходили они с тем, чтобы при помощи оружия присоединить его к владениям Рюрика, но, чем дальше были они от Ильменя, тем все резче изменялись их замыслы.
– У Рюрика и так земли и народу много, – говорил более энергичный Аскольд Диру, – довольно с него.
– Братьев, вон, куда поближе да полегче послал, – поддерживал друга Дир, – а нам сюда идти повелел…
– Так что же за охота нам для него стараться! Лучше постараемся для себя… Он будет конунгом ильменским, а мы станем владеть здешними землями…
– Тесно не будет! И ему, и нам места хватит…
Так порешили между собою друзья. Поэтому они, не надеясь особенно на силу оружия, – дружина их была невелика – всеми силами старались лаской привлечь к себе расположение миролюбивых племен.
И они не ошиблись.
Ласка и добро оказались более сильными, чем оружие ратное.
На Днепре все принимали их, как дорогих гостей…
Да и сами витязи старались всеми силами расположить к тебе киевлян. Они были добры, ласковы, их владычество и главенство скорее были полезны, чем тягостны.
Киевляне видели это.
– Вот, ты говорил, – упрекали они Вадима, – что от них нам ничего, кроме зла, ждать не приходится, что они на нас непременно смертным боем пойдут… Ничего этого нет… И дома наши не сожжены, и кровь наша не льется…
– Погодите, увидите сами! – скрежетал зубами от злости бывший старейшина, но против любимцев киевлян ничего поделать не мог.
Ярлов принимали везде с большим почетом. Повсюду к ним обращались с одной только просьбой – избавить от хазарского ига.
– Здесь мы и останемся, – объявил Аскольд Диру, когда их ладьи подошли к Киеву, – близко отсюда и город Византия, в наших руках будет и конец великого пути…
Дир во всем соглашался со своим другом.
В Киеве они были приняты так же хорошо, как и в других местах приднепровского края. Здесь Аскольд и Дир решили основаться, но прежде всего они пожелали помочь киевским славянам избавиться от хазарского ига. Счастье благоприятствовало молодым ярлам. Поход их на хазар был как нельзя более удачным. Киев и поляне освободились от власти диких обитателей степей.
4. ТЯЖЕЛОЕ СЧАСТЬЕ
Так они и остались княжить в этой стране.
Счастливо зажили кроткие поляне под властью чуждых им пришельцев. Споры и раздоры в родах затихли. Для всех так же, как и на Ильмене, стала единая правда. И бедный, и богатый, и знатный старейшина, и самый захудалый из родичей знали, что в Киеве им жить легче…
Киев рос не по годам, а по дням.
Со всех сторон сходился теперь в него народ, и какой народ -торговый, тот самый, благодаря которому и растут города на торговых путях, где можно и товар сбыть, и деньгу на нем сколотить немалую.
Так было и с Киевом. Видимо-невидимо было тут разного народу. И из Господина Великого Новгорода приходили сюда с товарами «гости», гости степенные, важные; часто являлись с ними суровые норманны из далекой Скандинавии, а с ними неразлучно и разные люди приходили: видал Киев и живых, вечно веселых франков, с восторгом рассказывавших про свою Лютецию, и огромных рыжеволосых бриттов, и степенных, невозмутимых германцев. Все они являлись сюда с самыми разнообразными товарами, находя Киев удобным местом для мены, дававшим им возможность не пускаться в опасное плавание по бурному Черному морю.
Были в Киеве гости и из таинственной далекой Биармии. Являлись они туда с великолепными мехами и другими пушными товарами, да такими, что их, кроме как от них, здесь, в Киеве, и достать нигде возможности не было… Но более всего понабралось хитрых, пронырливых византийцев, которые чувствовали, что тут им всегда нажива будет, что есть возможность выбрать многое из навезенных со всего света товаров. С ними приходили и сухощавые итальянцы, и персы, и люди из только что нарождавшегося тогда армянского царства. Изредка являлись здесь с виду похожие на евреев (евреи, уж само собой разумеется, не оставили без своего благосклонного внимания этот благодатный край и явились сюда чуть ли не одними из первых), но черные люди, с запасами слоновой кости, золотом и драгоценными камнями. Страну свою они называли Эфиопией и говорили, что их владыки происходят от самого мудрого царя израильского Соломона.
Весь этот сборный люд всегда был покоен и за себя, и за свое имущество. Никогда и никому не дали бы их в обиду князья киевские Аскольд с Диром.
Переменились они с того времени, как храбрые, беспечные они вместе с Рюриком делали набеги то на франков, то на бриттов, то на земли приильменские. Так же отважны и храбры они были, как и прежде, только молодость ушла от них; не манили их уже шум битв, но чудный край своими красотами заставил растаять лед вокруг скандинавских сердец, они увлеклись покоем, отдались ему и жили для счастья тех людей, которые вверили в их руки свою судьбу.
– Ласковей князей наших искать не найдешь! – говорили в Киеве.
– Что солнце на небе!
– Вон, на Ильмене не так! Из их же роду князь, а, рассказывают, совсем другой, забрал ильменцев в ежовые рукавицы и дохнуть не дает.
– Так то на Ильмене… Там так и нужно…
– Особенно с новгородцами…
– Верно! Таких буянов поискать еще…
– Мы – не то: коли хорошо, так и живем мирно…
Так говорили на Днепре.
Но нет полного счастья на земле. Как ни счастливы были князья Аскольд и Дир, а нет-нет – да и защемит тоской их сердце. Вспоминалась им прежняя жизнь. В немой тишине слышался отдаленный шум битв, звук воинских рогов, звон мечей, стук щитов, и среди всего этого чудился старческий, но крепкий голос певший с восторгом:
С войною слава неразлучна, Нет в мире лучше дел войны.
Кто не был ранен – прожил скучно, Как осень, дни его темны…
И в этом таинственном голосе они узнавали голос старого берсекера Рулава, умершего под эту песнь на их же глазах.
Да, в светлой Валгалле охотится теперь старый берсеркер за чудным вепрем. Устав от охоты, пирует он в чертоге Одина, дивной красоты валькирии ласкают его там, а на земле скальды своими вдохновенными сагами хранят в памяти потомства его славное имя…
А их имена никто не вспоминает. Скальд не сложит в честь их саги, ни одна мать не назовет их именем своих сыновей, они забыты, забыты навсегда…
Они – берсекеры старого Белы… Валгалла не ждет их: они сами забыли, что каждый норманн рожден для войны…
И грустно, и скучно становилось витязям, когда такие мысли приходили к ним. Скандинавская кровь давала себя чувствовать.
– Что нам делать? – спрашивали они друг друга.
– И дружина скучает… Столько молодцев без дела…
– Идти в поход…
– Куда?
В самом деле, куда? Не на Ильмень же! Там свои, там – Рюрик и Олег с отборной дружиной. В Биармию? А где она? Найти ее трудно…
И все чаще и чаще в такие минуты тоски по прежней привольной жизни обоим витязям приходила на память Византия…
Счастливо зажили кроткие поляне под властью чуждых им пришельцев. Споры и раздоры в родах затихли. Для всех так же, как и на Ильмене, стала единая правда. И бедный, и богатый, и знатный старейшина, и самый захудалый из родичей знали, что в Киеве им жить легче…
Киев рос не по годам, а по дням.
Со всех сторон сходился теперь в него народ, и какой народ -торговый, тот самый, благодаря которому и растут города на торговых путях, где можно и товар сбыть, и деньгу на нем сколотить немалую.
Так было и с Киевом. Видимо-невидимо было тут разного народу. И из Господина Великого Новгорода приходили сюда с товарами «гости», гости степенные, важные; часто являлись с ними суровые норманны из далекой Скандинавии, а с ними неразлучно и разные люди приходили: видал Киев и живых, вечно веселых франков, с восторгом рассказывавших про свою Лютецию, и огромных рыжеволосых бриттов, и степенных, невозмутимых германцев. Все они являлись сюда с самыми разнообразными товарами, находя Киев удобным местом для мены, дававшим им возможность не пускаться в опасное плавание по бурному Черному морю.
Были в Киеве гости и из таинственной далекой Биармии. Являлись они туда с великолепными мехами и другими пушными товарами, да такими, что их, кроме как от них, здесь, в Киеве, и достать нигде возможности не было… Но более всего понабралось хитрых, пронырливых византийцев, которые чувствовали, что тут им всегда нажива будет, что есть возможность выбрать многое из навезенных со всего света товаров. С ними приходили и сухощавые итальянцы, и персы, и люди из только что нарождавшегося тогда армянского царства. Изредка являлись здесь с виду похожие на евреев (евреи, уж само собой разумеется, не оставили без своего благосклонного внимания этот благодатный край и явились сюда чуть ли не одними из первых), но черные люди, с запасами слоновой кости, золотом и драгоценными камнями. Страну свою они называли Эфиопией и говорили, что их владыки происходят от самого мудрого царя израильского Соломона.
Весь этот сборный люд всегда был покоен и за себя, и за свое имущество. Никогда и никому не дали бы их в обиду князья киевские Аскольд с Диром.
Переменились они с того времени, как храбрые, беспечные они вместе с Рюриком делали набеги то на франков, то на бриттов, то на земли приильменские. Так же отважны и храбры они были, как и прежде, только молодость ушла от них; не манили их уже шум битв, но чудный край своими красотами заставил растаять лед вокруг скандинавских сердец, они увлеклись покоем, отдались ему и жили для счастья тех людей, которые вверили в их руки свою судьбу.
– Ласковей князей наших искать не найдешь! – говорили в Киеве.
– Что солнце на небе!
– Вон, на Ильмене не так! Из их же роду князь, а, рассказывают, совсем другой, забрал ильменцев в ежовые рукавицы и дохнуть не дает.
– Так то на Ильмене… Там так и нужно…
– Особенно с новгородцами…
– Верно! Таких буянов поискать еще…
– Мы – не то: коли хорошо, так и живем мирно…
Так говорили на Днепре.
Но нет полного счастья на земле. Как ни счастливы были князья Аскольд и Дир, а нет-нет – да и защемит тоской их сердце. Вспоминалась им прежняя жизнь. В немой тишине слышался отдаленный шум битв, звук воинских рогов, звон мечей, стук щитов, и среди всего этого чудился старческий, но крепкий голос певший с восторгом:
С войною слава неразлучна, Нет в мире лучше дел войны.
Кто не был ранен – прожил скучно, Как осень, дни его темны…
И в этом таинственном голосе они узнавали голос старого берсекера Рулава, умершего под эту песнь на их же глазах.
Да, в светлой Валгалле охотится теперь старый берсеркер за чудным вепрем. Устав от охоты, пирует он в чертоге Одина, дивной красоты валькирии ласкают его там, а на земле скальды своими вдохновенными сагами хранят в памяти потомства его славное имя…
А их имена никто не вспоминает. Скальд не сложит в честь их саги, ни одна мать не назовет их именем своих сыновей, они забыты, забыты навсегда…
Они – берсекеры старого Белы… Валгалла не ждет их: они сами забыли, что каждый норманн рожден для войны…
И грустно, и скучно становилось витязям, когда такие мысли приходили к ним. Скандинавская кровь давала себя чувствовать.
– Что нам делать? – спрашивали они друг друга.
– И дружина скучает… Столько молодцев без дела…
– Идти в поход…
– Куда?
В самом деле, куда? Не на Ильмень же! Там свои, там – Рюрик и Олег с отборной дружиной. В Биармию? А где она? Найти ее трудно…
И все чаще и чаще в такие минуты тоски по прежней привольной жизни обоим витязям приходила на память Византия…
5. ПЕРВЫЕ ИСКОРКИ
Но не одни князья подумывали о ней.
Было в княжеской дружине много горячих голов, помнивших свою Скандинавию и считавших, что «нет в мире лучше дел войны». Они не роптали на Аскольда и Дира за их бездействие открыто, но между собой в разговорах только и вели речь о так близкой к ним Византии…
Всем в Киеве от наезжих гостей было известно, что в этом городе скопились богатства целого мира, что народ там труслив и изнежен, что власть слаба, а потому и манила к себе, как запретный плод, княжескую дружину эта столица…
– Не узнать совсем наших конунгов! – говорили старые варяги. – Куда делась их прежняя храбрость?
– Засиделись на одном месте…
– Так других послали бы…
Есть народ.
– Еще бы! Вот Всеслав, даром, что не норманн, а славянин – храбрее льва…
– Уйти бы от них самим…
– Нельзя!…
– Отчего?
– Мало нас!… Что мы одни-то поделаем?…
– И славяне пойдут за нами…
– Ну, те без князей и шагу не сделают…
– Пожалуй, что так.
– А следовало бы мечи зазубрить, тетивы у луков развились…
– Поговорить бы с Аскольдом, а нет – с Диром.
– Так они и будут слушать!
– А что же? Хотя они и ярлы, а без нас ничего не значат.
– Да, вот, пир будет, так тогда…
Так и решено было среди варягов завести с князьями речь о набеге на Византию во время ближайшего пира…
А он не заставил себя ждать. Оба витязя любили попировать время от времени среди своей дружины, именитых киевлян и наиболее почетных «гостей». Созывались они в княжеские гридницы, уставленные столами, усаживались за них, и начинался после этого пир на весь мир.
Подавали на столы целых жареных кабанов, рыбу всякую, птиц, что поставляли к княжескому двору опытные звероловы и птицеловы из окрестных лесов, а крепкий мед и вино фряжское рекой лилось.
А во время пира выходил сперва скандинавский скальд с лютней, а за ним киевский баян вещий с гуслями, начинали они петь своими старческими голосами каждый про свою старину, и, слушая скальда, забывали князья и тоску свою, и горе, переносились душой в родимую свою страну, в ее фиорды, и тоска как будто отходила от них, чтобы потом явиться с новой силой, как только в княжьем тереме замолкал шум веселого пира.
Не забывали при этом князья и своего народа. Пока они пировали в гридницах, на теремном дворе тоже шел пир. Выкатывались людишкам киевским бочки меда; те мед, вино похваливали да славословили князей своих любимых. Вот и теперь на этот пир, по обычаю, созваны были норманнские дружинники, знатные киевляне и почетные гости.
В эту пору из последних в Киеве были одни только гости византийские. Они явились на княжеское пиршество. Пятеро их было: Лаврентий Валлос, Анания из Милета, Флорид Сибин и природные византийцы: Алциад и Ульпиан. Каждый их них уже по нескольку раз бывал на княжеских пирах, и они всегда старались попасть на них, дабы первыми узнать все, что делается в княжеских гридницах.
Так и теперь они первыми из приглашенных на пир явились в княжий терем.
Там уже все было готово к званому пиру. Кроме византийских гостей, по гриднице расхаживало несколько норманнских дружинников в ожидании появления князей.
– Ну, что, как? – отозвав в дальний угол, спросил сурового Руара закаленный и поседевший в боях товарищ Инголет. – Решаемся ли мы напомнить конунгам, что не дело воинов сидеть по целым годам сложив руки?
– Да, я уже поговорил тут кое с кем, и ты увидишь, как это все выйдет, – ответил Руар.
– Самое важное начать…
Напомнить…
– Это принял на себя Зигфрид…
– Наш скальд?
– Да, он… Уж он сумеет… Зигфрид также скучает… Охоты да пиры притупили его вдохновение. Как он может воспевать героев, когда они по годам ничего не делают?…
– Так, так!… Ингвар, ты слышал?
– Слышал, – подошел к ним третий дружинник. – На Византию?
– На Византию, на Византию… – раздались со всех сторон голоса.
Все сразу воодушевились. Разговоры стали шумными. Лица загорелись, глаза заискрились.
Византийские гости, сбившиеся в одну кучку, тревожно переглянулись.
– Это что же? – шепнул Валлосу Алциад.
Было в княжеской дружине много горячих голов, помнивших свою Скандинавию и считавших, что «нет в мире лучше дел войны». Они не роптали на Аскольда и Дира за их бездействие открыто, но между собой в разговорах только и вели речь о так близкой к ним Византии…
Всем в Киеве от наезжих гостей было известно, что в этом городе скопились богатства целого мира, что народ там труслив и изнежен, что власть слаба, а потому и манила к себе, как запретный плод, княжескую дружину эта столица…
– Не узнать совсем наших конунгов! – говорили старые варяги. – Куда делась их прежняя храбрость?
– Засиделись на одном месте…
– Так других послали бы…
Есть народ.
– Еще бы! Вот Всеслав, даром, что не норманн, а славянин – храбрее льва…
– Уйти бы от них самим…
– Нельзя!…
– Отчего?
– Мало нас!… Что мы одни-то поделаем?…
– И славяне пойдут за нами…
– Ну, те без князей и шагу не сделают…
– Пожалуй, что так.
– А следовало бы мечи зазубрить, тетивы у луков развились…
– Поговорить бы с Аскольдом, а нет – с Диром.
– Так они и будут слушать!
– А что же? Хотя они и ярлы, а без нас ничего не значат.
– Да, вот, пир будет, так тогда…
Так и решено было среди варягов завести с князьями речь о набеге на Византию во время ближайшего пира…
А он не заставил себя ждать. Оба витязя любили попировать время от времени среди своей дружины, именитых киевлян и наиболее почетных «гостей». Созывались они в княжеские гридницы, уставленные столами, усаживались за них, и начинался после этого пир на весь мир.
Подавали на столы целых жареных кабанов, рыбу всякую, птиц, что поставляли к княжескому двору опытные звероловы и птицеловы из окрестных лесов, а крепкий мед и вино фряжское рекой лилось.
А во время пира выходил сперва скандинавский скальд с лютней, а за ним киевский баян вещий с гуслями, начинали они петь своими старческими голосами каждый про свою старину, и, слушая скальда, забывали князья и тоску свою, и горе, переносились душой в родимую свою страну, в ее фиорды, и тоска как будто отходила от них, чтобы потом явиться с новой силой, как только в княжьем тереме замолкал шум веселого пира.
Не забывали при этом князья и своего народа. Пока они пировали в гридницах, на теремном дворе тоже шел пир. Выкатывались людишкам киевским бочки меда; те мед, вино похваливали да славословили князей своих любимых. Вот и теперь на этот пир, по обычаю, созваны были норманнские дружинники, знатные киевляне и почетные гости.
В эту пору из последних в Киеве были одни только гости византийские. Они явились на княжеское пиршество. Пятеро их было: Лаврентий Валлос, Анания из Милета, Флорид Сибин и природные византийцы: Алциад и Ульпиан. Каждый их них уже по нескольку раз бывал на княжеских пирах, и они всегда старались попасть на них, дабы первыми узнать все, что делается в княжеских гридницах.
Так и теперь они первыми из приглашенных на пир явились в княжий терем.
Там уже все было готово к званому пиру. Кроме византийских гостей, по гриднице расхаживало несколько норманнских дружинников в ожидании появления князей.
– Ну, что, как? – отозвав в дальний угол, спросил сурового Руара закаленный и поседевший в боях товарищ Инголет. – Решаемся ли мы напомнить конунгам, что не дело воинов сидеть по целым годам сложив руки?
– Да, я уже поговорил тут кое с кем, и ты увидишь, как это все выйдет, – ответил Руар.
– Самое важное начать…
Напомнить…
– Это принял на себя Зигфрид…
– Наш скальд?
– Да, он… Уж он сумеет… Зигфрид также скучает… Охоты да пиры притупили его вдохновение. Как он может воспевать героев, когда они по годам ничего не делают?…
– Так, так!… Ингвар, ты слышал?
– Слышал, – подошел к ним третий дружинник. – На Византию?
– На Византию, на Византию… – раздались со всех сторон голоса.
Все сразу воодушевились. Разговоры стали шумными. Лица загорелись, глаза заискрились.
Византийские гости, сбившиеся в одну кучку, тревожно переглянулись.
– Это что же? – шепнул Валлосу Алциад.