Красницкий Александр Иванович. Гроза Византии

   – Буду, говори!
   – Сейчас… А вы, князья, слушайте, запомните ее слова и потом решите сами, что делать.
   Он на минуту смолк, потом обратился к Ирине с вопросом:
   – Дитя мое, веруешь ты во Христа?
   – Верую! – было ответом.
   – И не отвергнешь его?
   – Никогда!
   – Даже если бы это лишило тебя всего счастья, которое суждено тебе на этом свете?
   – Даже и тогда!… Что счастье земное, если нас в будущей нашей жизни ждет лучшее счастье – небесное!
   – Я ожидал этих ответов, дитя мое… Благодарю тебя, но теперь я скажу тебе вот что: любила ли или любишь ли ты кого?
   Личико Ирины вспыхнуло ярким пламенем. Всего еще за несколько мгновений до этого она смело бы ответила на этот вопрос отрицанием, но теперь она смутилась и ничего сказать не могла…
   – Хорошо, не отвечай, – заметив ее смущение, сказал Василий. – Но вот что: если бы язычник предлагал тебе свою любовь, и ты бы сама полюбила его, решила бы ты стать его женой?
   – Да, если бы он принял святое крещение.
   – А если нет…
   – Я бы умерла, но отказалась он него…
   – Слышишь, князь?… Спасибо тебе за эти ответы! Теперь я скажу, что речь действительно шла о тебе. Вот этот человек, он – вождь храброго славянского народа, хочет взять тебя своей женой; правда это, Аскольд?
   – Да, – глухо подтвердил киевский князь.
   – Я слышал твой ответ. Этот человек, Ирина, – язычник; что ты ответишь ему?
   – Пусть он станет христианином, и я буду ему верной подругой на всю жизнь.
   – Слышишь, князь! Теперь, Ирина, удались в свои покои… Изок, поди с ней…
   Или нет, предложи молодому витязю, – Македонянин указал на Дира, -пройтись по императорскому саду, мы же здесь поговорим с его братом.
   Изок поспешил повиноваться Василию, и Дир, со своей стороны, не нашел предлога к отказу. Он понимал, что между этим византийцем и его названным братом должен произойти серьезный разговор.
   Они ушли. Василий и Аскольд остались одни.
   – Ты все слышал, князь? Ведь не наложницей, а женой своей хочешь взять ты эту девушку? – заговорил первым Василий.
   – Да, женой! – воскликнул Аскольд. – Вы сами отняли у меня Зою и должны мне теперь отдать ее назад… Да, должны…
   – Но ты слышал, что она сама тебе здесь сказала?
   – Слышал!
   – Она – христианка и может стать только женой христианина…
   – Что же из того?
   – Как что? В этом все… Я не могу тебя понять, – уж не слеп ли ты? Бог столько раз показывал тебе Себя в явных чудесах, и ты до сих пор еще не решаешься обратиться к Нему…
   – Я уже сказал, что я уверовал в Него!
   – Этого мало!
   – Что же еще?
   – Крестись!
   Аскольд ничего не ответил и только поник своей могучей головой…

8. ПАТРИАРШЕЕ ВРАЗУМЛЕНИЕ

   Тотчас же весь этот разговор стал известным Вардасу и патриарху. И тот, и другой вполне сошлись во мнении с Василием, что таким путем само Небо хочет подчинить Византии столь страшного врага, как славяне.
   – Сильны путы любви, – хитро улыбаясь, сказал Вардас, – посредством этой женщины мы всех славян будем держать в полной покорности…
   – Да, судьбы Божьи неисповедимы, – согласился Фотий, – но я вижу еще дальше… Всем вам известно, что образовалось два славянских государства: одно – на севере, на озере, которое по-славянски называется Ильмень, другое – на Днепре. Северные варяго-россы грубы, свирепы, нрав их неукротим, и борьба с ними была бы очень трудна. Теперь и они для нас безопасны. Если между Византией и киевскими варягами установится прочная связь, то нам нечего бояться северных. Киевские варяго-россы станут первым оплотом Византии, и они никогда не допустят своих ильменских соплеменников до нас.
   – Ты прав, блаженный! – воскликнул Василий. – Но тогда что же -отдать в жены девочку этому варвару?
   – Только если он примет крещение по обрядам нашей веры…
   – Он примет!
   – Тем лучше для него…
   – Но эта… Ирина, ты говоришь? Какова она? Будет ли она предана интересам Византии? – спросил Македонянина Вардас.
   – Насколько я знаю ее, она скромна, честна, она воспиталась здесь, и город Константина стал ей родиной. Как все славянки, она несколько упряма, но это только может вести к нашей выгоде.
   – Тогда действуй в этом направлении, но прежде всего я хочу видеть обоих вождей варваров, – сказал Фотий. – Я увижу, насколько их сердца приготовлены для принятия света истины.
   А те сердца, о которых говорил патриарх, по крайней мере сердце Аскольда, только и жаждали, чтобы поскорее этот свет озарил их…
   Они так наволновались за это время, что, не веруя еще на словах, уже веровали в глубине своей души. Они часто бывали в христианских храмах, и всегда богослужение производило на них сильное впечатление. И Аскольду, и Диру всегда казалось, что в облаках фимиама над бескровным жертвенником всегда витает Бог христиан, Бог – перед которым ничто и Один, и Тор, и Перун славянский…
   Свидание с патриархом, подготовленное вскоре Василием, застигло их чуть ли не врасплох.
   Когда они были введены к Фотию, то патриарх был окружен такой пышностью и великолепием, что простодушные норманны пали пред ним ниц.
   – Встаньте, – сказал им Фотий, – поклоняйтесь Единому Богу, я же -недостойный и смиренный служитель Его здесь на земле!… Призвал я вас, чтобы говорить с вами. Слышал я уже от многих теперь, что смягчились сердца ваши, и желаете вы познать истинную веру в Бога живого… Отвечайте, правда ли это?
   – Правда, – твердо ответил Аскольд.
   – Да, правда… – не так твердо, но все-таки подтвердил его слова Дир.
   – Вы радуете меня, и на небесах радость… Проследите, как Небо вело вас к истине: ты, витязь, – обратился патриарх к Аскольду, – потерял свою невесту, ты был в горе, тоске и отчаянии, но Небо в громе, молнии, вихре и буре сперва показало вам свою силу, разметав вас по морским волнам, а потом и оказало тебе милость, приведя тебя к той, которая кажется тебе как бы вставшей из мертвых твоей невестой… Правду ли я говорю вам, отвечайте?
   Оба князя ответили утвердительно.
   – Я рад этому, – продолжал патриарх, – но если вы познаете истину, то должны забыть все ваше прошлое. Вы должны вновь родиться и стать другими людьми. Вы должны возлюбить ближнего, как самого себя, забыть про битвы, про войны и быть готовыми лучше самим умереть, чем пролить кровь брата вашего…
   Голос Фотия звучал необыкновенной торжественностью.
   Тон его то был настолько мягок, что проникал прямо в душу, то вдруг становился строгим и даже грозным, заставляя варяжских князей вздрагивать всем своим телом.
   Они слушали патриарха как в забытье, тот же все говорил и говорил, наставляя их в правилах новой веры…
   Вдруг его вопрос вывел князей из их томительного полузабытья.
   – Отвечайте! Готовы ли вы креститься? – громко и строго спросил патриарх.
   – Готовы! – в один голос отвечали князья.
   – И не отступите от этого решения?
   – Нет!
   – Тогда примите мое благословение, и вы будете скоро причислены к Христову стаду, заблудшими овцами которого вы были доселе…
   Он встал с своего трона и преподал благословение благоговейно склонившимся перед ним киевским князьям.

9. ОЗАРЕННЫЕ СВЕТОМ ИСТИНЫ

   В становище варягов узнали, что задумали их князья, но там почти безвыходно был Андрей-юродивый. Он, не умолкая, твердил о свершившемся чуде остаткам княжеской дружины и сумел вселить в сердца суеверных людей такое почтение к Невидимому Богу византийцев, что они не только не роптали на то, что князья их готовились переменить свою веру, но даже одобряли их, рассчитывая, что тогда Бог христиан будет им таким же защитником, как и византийцам.
   – Пусть князья меняют веру, – толковали в становище, – все равно они не нашему Перуну молились.
   – Как так?
   – Да так, они своего Одина к нам принесли.
   – То-то Один и помог им…
   – А Бог христиан, может быть, и поможет…
   Итак, и с этой стороны намерение Аскольда и Дира принять христианство не встречало никаких препятствий.
   Да они и не особенно заботились об этом.
   Оба князя были увлечены важным шагом в своей жизни. Дир к принятию христианства относился с таким же пылом, как и Аскольд. Он сочувствовал Аскольду в его новой любви и уже ради того, чтобы его названный брат был счастлив, готов был сделать, что угодно.
   Князья готовились к принятию христианства под руководством особо назначенных для того Фотием священников. Мягкие их души давно уже были готовы к восприятию нового вероучения, и они охотно внимали всему, что говорили им наставники. Да, впрочем, многое из этого и Аскольд, и Дир слышали уже ранее, еще в то время, когда ходили вместе с викингами на франков и саксов; там тоже говорили об этом невидимом, но всесильном Божестве; они припомнили, как ради этого Божества их непобедимый Рюрик отказался от мести своему заклятому врагу.
   Они, конечно, совершенно незнакомы были с догматами христианства и плохо понимали, зачем их вероучители настаивали на том или другом, заставляли их запоминать форму, независимо от скрывавшегося за ней смысла. Они не знали, что именно форма повела к разлучению Запада с Востоком… Но, как бы то ни было, приготовления к совершению св. Таинства быстро шли вперед, и Аскольд с Диром день ото дня становились тверже в устоях христианства.
   В промежутках между занятий Аскольд несколько раз видел, правда, на самое короткое время Ирину и, чем ближе он вглядывался в нее, тем все более и более поражался ее сходством с несчастной Зоей.
   Теперь он и сам думал, что это судьба влекла его к стенам Византии, и, постигая это, он все более и более убеждался, что здесь виден перст Божий.
   "Если бы мы взяли город и сожгли его, я никогда не увидел бы Ирины, -размышлял Аскольд. – Эта буря остановила нас, и вот я знаю ее, вижу и жду, наконец, счастья…”
   Когда Фотию сообщили, что князья достаточно подготовились к принятию св. Крещения, он назначил день для совершения св. Таинства.
   Сам император был восприемником у новокрещаемых.
   Михаил, конечно, не явился лично, его заместителями были одни из самых высших придворных…
   Итак, Аскольд и Дир стали христианами. От этой новой победы, от которой теперь ждали очень и очень многого, возликовал весь Константинополь.
   В императорском дворце дан был пир. Дир присутствовал на нем с такой же непринужденностью, как и на пирах в самом Киеве, но Аскольд дождаться не мог, когда ему удастся переговорить с Василием.
   Наконец этот случай представился.
   – Вот Василий, я и брат мой стали христианами, – сказал он ему.
   – Я могу только радоваться за вас.
   – Но ты помнишь, о чем мы говорили с тобой?
   – О чем?
   – Об Ирине.
   – Как же! Помню! Ты можешь взять ее своей женой.
   – Но пойдет ли она?
   – А об этом ты спроси у нее сам.
   Сердце Аскольда так и забилось от внезапного волнения.
   Он даже растерялся…
   – Где же я увижу ее?…
   – Погоди немного…
   Василий вышел.
   Киевский князь в великом смущении ждал, что будет. Должна была так или иначе решиться его судьба. Мгновения тянулись для него несказанно долго. Ему казалось, что он слышит биение своего собственного сердца… Наконец он услыхал легкие шаги Ирины.
   – Ты…
   Наконец!… – прошептал он. – Знаешь ли, я – христианин!
   – Знаю, княже, и радуюсь за тебя.
   – А за себя? – наклонясь к ней, тихо спросил Аскольд.
   – И за себя также, – вся зардевшись, отвечала молодая девушка.
   Князь привлек ее к себе – она не сопротивлялась.

10. ВИЗАНТИЙСКИЕ ЦЕПИ

   Снова Аскольд переживал счастливое время любви…
   Это было уже не то бурно чувство, полное неисчислимых мук, только мимолетных проблесков счастья, которое переживал он в Киеве, нет, это была кроткая, все умиротворяющая, все смягчающая любовь, тихая, покойная, постоянная…
   Аскольд чувствовал, что он не только любит, но и любим… Ирина, по присущей славянкам скромности, не выказывала ему прямо своих чувств, но по ее взглядам, по тону голоса Аскольд видел, что чувства его разделены, что его сердцу отвечает другое сердце, и другая жизнь полна только им одним… А, между тем, если бы он не был так поглощен своей любовью, то наверное заметил бы, как это заметил Дир, что их пребывание в столице Византии обратилось в какой-то плен…
   Правда, оба князя и их приближенные были на свободе, но, увы, это была свобода птицы в клетке. В клетке птичка порхает, находит себе корм, но выйти за ее пределы для нее невозможно…
   Также было с киевскими князьями.
   Пока они были в Константинополе, им ни одного раза не удалось побыть среди своих. Не однажды собирались они в свое становище, но Василий Македонянин под разными предлогами отговаривал их или, лучше сказать, удерживал.
   И князья оставались.
   А, между тем, остатки дружины уже пришли в себя, опомнились от перенесенного потрясения, число их несколько увеличилось собравшимися с разных сторон товарищами, случайно спасшимися от гибели.
   Вместе с этим, пришедшие в себя после погрома варяги почувствовали свою силу.
   Почувствовали и заволновались…
   – Чего это наших князей держат? – кричали в становище.
   – В гости позвали, а назад не отпускают!…
   – Мы без князей все равно что без головы – не знаем, уходить нам или здесь оставаться.
   – Здесь – так, пожалуй, с голоду вспухнешь!
   – Так пойдем на Днепр – там хлеба вволю.
   – Как пойдем? А князья-то?
   – А чего они там сидят?
   – Да, может, их не пускают?
   – Тогда пойдем и вызволим! Вернемся без князей – нам позор во веки веков будет!
   – Вызволим, вызволим!
   – И в Византии позабавимся, душеньку отведем!…
   Раздалось бряцание оружия, крики становились все громче и громче, струги приводились в порядок.
   В Константинополе испугались снова не на шутку.
   Все сведения из становища доходили туда немедленно, и, как ни мало было варягов, нападение их могло наделать множество бед, даже в том случае, если бы сами обитатели Константинополя истребили всех этих полудикарей.
   – Чего вы медлите? – говорил Фотий. – Мы добились своего: эти вожди славянского рода приняли крещение, ну, и пусть идут обратно к себе! Отдайте старшему в жены эту девочку, вразумив ее предварительно в том, что она должна заставить весь народ креститься… Отпустите скорее их.
   – А Изок?
   – Что он?
   – Он не желает принимать Христовой веры…
   – И те варяги, которые в становище, тоже продолжают веровать своему Перуну, – что же из этого? Ну, удержите этого юношу заложником…
   Совет патриарха, особенно ввиду происходившего в варяжском становище, был принят, как спасительный.
   Василию Македонянину пришлось вести новые переговоры с киевскими князьями.
   Он повел дело, как всегда, весьма тонко, заботясь только о выгодах своего отечества, но обставляя это так, что эти своекорыстные заботы всегда казались чрезвычайно выгодными для противной договаривающейся стороны.
   – Князья мои дорогие, – говорил он Аскольду и Диру, когда первый, по его мнению, был достаточно уже истомлен неопределенностью своих отношений к страстно любимой им Ирине, – князья дорогие! Вот познали вы веру Христову, что вы думаете делать теперь?
   – В Киев бы! – с тоскою ответил Дир.
   – Я думаю то же! Вы теперь счастливцы – христиане, зачем же оставлять народ ваш во мраке невежества… Вы должны поделиться с ним своим счастьем… И его просветить великим светом христианского учения!
   – Отпустите нас, и мы пойдем, – снова заговорил Дир.
   – Я без Ирины не пойду! – мрачно вымолвил Аскольд.
   – Без Ирины! Кто тебе сказал, князь? Но, прежде чем говорить об Ирине, мы поговорим о деле. Ты сам видел величие Византии, сам дивился ему, видел, что не только земные, но и небесные силы защищают ее. Думаешь ли ты бороться с ней и теперь, сам став христианином? Неужели ты решишься идти на этот город как враг, вести с собой полчища варваров, чтобы разорить этот город и воспользоваться его жалкими богатствами, которых и без того у тебя много? Я думаю – нет! А если другие варвары осмелятся пойти с такими же целями, или просто граду св. Константина понадобятся воины храбрые, готовые защитить его, разве ты не дашь нам своих? Этим ты только прославишь свое имя… А если твои соплеменники с Ильменя вздумают пойти на нас войной, разве ты не преградишь им путь, не ляжешь сам на поле брани, спасая св. Город? Скажи, готов ты исполнить это?
   – Исполню! – глухо ответил Аскольд.
   – Все?
   – Да!
   – И за народ свой ручаешься?
   – И за народ!
   – Тогда мы напишем все это на хартии и заключим на веки ненарушимый договор. Согласен?…
   – А что я получу за это? – спросил Аскольд.
   Василий несколько мгновений поглядел на него, потом ответил только одно слово:
   – Ирину!

11. ДОМОЙ

   Никогда еще такого выгодного договора, как на этот раз, не заключали византийские правители. Без всяких затрат со своей стороны они ограждали себя, приобретали союзника и какого еще! – который готов был ценою своего собственного существования защищать целостность пределов государства, ровно ничего для него не значащего, государства, которое всегда само могло стать его добычей.
   Никто из правителей Византии не сомневался, что со стороны славян этот договор свято будет соблюден.
   Сами не признававшие никаких принципов чести, византийцы свято верили в честность других.
   Лишь только договор был заключен, Аскольда и Дира немедленно отпустили в становище их дружины. Теперь их бояться было нечего, напротив, они могли принести еще пользу, успокоив своим появлением волновавшихся варягов.
   Князья поспели как раз.
   Терпение варягов истощилось, и они уже решили нагрянуть на Константинополь, чтобы вызволить своих князей.
   Их появление было встречено громкими криками радости.
   – Князья, князья! Слава Перуну! – слышались со всех сторон.
   – А мы уж тебя выручать хотели идти!
   – Разнесли бы мы это гнездо!…
   – Говорят, ты крестился?
   – Что же? На то твоя воля! Их Бог и нам через тебя помогать станет. Уж покажем мы им с Его помощью себя!… Он-то нас бурей, а ты Его попросишь, как опять придем сюда, чтобы Он их огнем!
   – Важно будет!
   Аскольда и Дира обрадовали эти проявления преданности. Они поняли, что связь между ними и их дружиной не прервалась. Направляясь сюда, они не знали, как объяснить дружине свой переход в христианство, но это, ввиду настроения дружины, решилось само собой.
   Дав стихнуть восторгам, Аскольд первый заговорил со своей дружиной.
   – Товарищи и друзья! – громко заговорил он. – Действительно, и я, и брат мой – теперь христиане; отчего бы и вам не познать это учение вместе с нами? В этом учении истина…
   – Нет, нет! – раздались крики. – Вы – князья, ваша воля, а мы стоим за Перуна, за веселого Леля. Они с нашими отцами были, пусть и с нами останутся… Не хотим других!…
   Аскольд понял, что он не о том повел речь. Не была еще достаточно подготовлена почва среди этих людей к восприятию истин христианского учения.
   – Я только предложил, а каждый волен поступать, как желает, – сказал князь. – Но вот что я приказываю вам: собирайтесь все немедленно: мы скоро, очень скоро, через несколько дней пойдем все домой, в наш родимый Киев.
   – В Киев, в Киев, домой, домой! – раздалось вокруг князей, и голоса звучали не менее радостно, чем прежде.
   – Пора, княже, – выступил один из старейших дружинников, – пора… Заждались, я чай, нас дома… Туда, поди, и вести уже о нашей беде дошли! Да что беда! Не люди нас победили ведь… Так нам домой не стыдно вернуться… Только бы поскорее, княже!
   – Верю тебе, старик, заскучал ты! – проговорил князь. – Тогда собирайтесь в путь-дорогу.
   – А вы, князья?
   – С вами же! Только вернемся мы ненадолго в этот город – не все дела покончены…
   – Твое дело…
   А что… Нам нельзя туда?… Там, говорят, поживиться есть чем…
   – И думать не смейте об этом!… – вне себя закричал Аскольд. – Мало вам беды, так еще понадобилось!… А если только осмелитесь, не считайте меня князем, уйду от вас, и Дир со мной!… Идите домой одни, как хотите, князей своих бросив…
   – Зачем же? Из послушания твоего мы не выйдем, что приказываешь – все по-твоему будет! Иди с миром в свою Византию, возвращайся только скорее да веди нас домой…
   Князья поспешили вернуться обратно.
   Прошло еще несколько дней, и варяги оставили берега, где постигло их несчастие.
   Византийские правители, чтобы задобрить на будущее этих нагнавших на них такой ужас воинов, всех щедро одарили.
   Никто не возвращался с пустыми руками, хотя и не с такой по количеству добычей предполагали вернуться варяги, идя в поход.
   Только князь их Аскольд вез добычу, которая более всего была ему по сердцу – жену молодую…
   С грустью он поглядывал на возвращавшихся. Из ушедших с ним скандинавов не было почти что никого…
   Ни Руара, ни Ингваря, ни Ингелота…
   Никто не веселил возвращавшихся песнью: не было между ними и скальда Зигфрида.
   Все они погибли во время ужасной бури.
   Не было и Изока…
   Византийцы задержали его как заложника и, на все просьбы князей отпустить его с ними, отвечали упорным отказом…
   Не знали, не предвидели они, что этим своим упорством они накликают на себя новую грозу, да не такую еще, как пришлось пережить при Аскольде и Дире…
   Грозу страшную, упорную, оставившую на вратах Константинополя неизгладимый след, а во всемирной народов истории никогда не исчезающую память…

12. НА ДНЕПРЕ СНОВА

   Остатки флотилии еще только подходили к устью Днепра, а на берегах его уже было известно, что князья возвращаются…
   И возвращаются не с долгожданной и желанной победой, а разбитые, уничтоженные, с сотнями, вместо ушедших в поход тысяч.
   Плач и стон стояли на Днепре… Не было селенья, где бы не оплакивали ушедших и не возвратившихся.
   Князей, впрочем, никто не обвинял. Всем было известно, при каких обстоятельствах потерпели они ужасное поражение.
   – Что князья? Они, поди, и сами не рады…
   – Чего радоваться-то?… Им других куда жалко!…
   – Другие что? А князья ведь все…
   – Да, конечно, все… Они – головы… Каково им, чай, было смотреть, как их дружина гибнет ни за что, ни про что…
   – Плакали, поди!…
   О том, что князья переменили веру, никто не говорил, Все считали это их личным, только их одних и касающимся делом.
   Больше всего встречавших занимало известие, что князь Аскольд везет с собой на Днепр и молодую княгиню…
   – Ишь, нашел время жениться! – упрекали князя.
   – Да коли по сердцу пришлась…
   – А все ж не время…
   Вдруг пронеслось известие, что молодая княгиня – ни кто иная, как дочь оставшегося за князя в Киеве Всеслава.
   – Вот оно что! – заговорили на Днепре. – Вот это так!
   – Еще бы не так – своя!
   – Своего корня, своего рода и племени…
   – Ну, коли так, то сделал он хорошо, оженясь на ней; чего ей в чужих землях было пропадать, пусть у своих покняжествует!…
   Плач и стоны не прекращались: слишком уж многие не вернулись…
   Слышал обо всем этом и Всеслав.
   Слышал и думал глубокую думу.
   «Вихрем там их разметало… Христианский Бог, говорят, против них пошел… Отчего это Он ни за франков, ни за скоттов, ни даже за славян самих никогда не заступался, а тут вдруг? Нет, что ни говори, а с Рюриком и с Олегом ничего подобного никогда бы не случилось… А тут – князья!… Пировать да к бабам ластиться – на это их станет, а воевать да врагов бить – нет их… Шутка ли – и дружина погибла, и струги потеряли, и сами с пустыми руками возвращаются! Где, и когда, и у кого это видано, слыхано?… Дружину потерять – в ратном деле мало ли что бывает, сегодня счастье за одних, завтра за других – так-то в честном бою, а тут без всякого боя… Подойти, стать и потерять все… С викингами ходили, а бури заметить и остеречься от нее не могли… Бури!… Когда ее каждый норманн носом чуять должен! А потом вдруг, накось, свою веру бросили и в чужую ударились. Кто говорит, может, эта вера хорошая – да и вернее всего, что хорошая, коли их Бог и Сам помогает, и бури насылает, а все же на отцовскую ее менять не приходится! И как менять-то! Потихоньку, одним!… Уж, если князь признал, что чужая вера лучше своей, так объявил бы об этом своему народу, пошел бы с ним, завоевал ее, да вместе с народом и принял бы, а не так, тайно!» Всеслав был глубоко возмущен таким поступком князей.
   Одно еще только пока примиряло его с ними – это то, что они должны были возвратить ему детей…
   Он знал, что князь Аскольд женился на его дочери-христианке.
   «Уж если дочь эту мне неведомую везет, так, значит, и Изок с ними», -говорил себе Всеслав, и морщины распрямлялись на его челе.
   Киевский народ весь высыпал на берег Днепра встречать возвращавшегося князя.
   Оба берега были затоплены народом.
   Все ждали возвращения дружин с нетерпением, вполне понятным.
   Вот, наконец, забелелись и паруса стругов.
   Как их мало!
   Столько уходило и столько вернулось!…
   Вот и княжеский струг подходит к пристани.
   Всеслав ждет князей, он волнуется.
   На палубе княжеского струга рядом с Аскольдом он видит женщину в богатой византийской одежде, вылитую Зою.
   “Это – твоя дочь", – шепчет Всеславу какой-то неведомый голос.
   Дочь, а где же сын?
   Напрасно отыскивает Всеслав сына, его нигде не было видно…
   «Верно, Изок на другом каком судне», – успокоился витязь.