Красницкий Александр Иванович. Гроза Византии

   – Ты права, Склирена. Я так и поступлю. Эй, позвать ко мне сюда Никифора!
   Начальник телохранителей не замедлил явиться на зов.
   – Вот, мы получили известие о новом заговоре, – сказал ему Михаил. – Ты сейчас же отправишься со Склиреной в тот дом, который она укажет, и схватишь…
   Михаил остановился в затруднении, не зная, кого назвать.
   – Кто там будет, – подсказала ему Склирена.
   – Кто там будет, – как эхо, повторил порфирогенет.
   Он хотел прибавить еще что-то, но Никифор, быстро выкликнув прощальное приветствие, скрылся за дверьми.
   Вслед за ним из покоев Михаила скрылась и Склирена.
   Оба они были очень довольны. Замысел их удался как нельзя лучше.
   Едва они ушли, Михаил окончательно забыл об отданном им приказании. Склирена, Никифор и отряд телохранителей поспешили к палатам Зои.
   Никифор видел, что какая-то мужская фигура вошла в дом. Сердце его радостно забилось. Ему почему-то показалось, что вошедший был македонянин Василий.
   Но он ошибся. Это был эпарх Анастас.
   Склирена не вошла в дом. Спрятавшись за одним из его выступов, она с замиранием сердца ждала, чем кончится ее интрига.
   Между тем Никифор и телохранители распоряжались в доме Зои.
   – Прости, несравненная, – говорил Никифор, обращаясь к матроне, – я прихожу сюда не по своей воле…
   – Что тебе надобно?
   – Прежде всего, вот этого варвара и эту девушку… Возьмите их!
   – Прости, Никифор… – попробовал остановить его Анастас.
   – Я исполняю волю императора, – пожал плечами тот, – и ты на моем месте поступил бы так же… Правда?
   – Воля императора священна! – смущенно пробормотал Анастас.
   – Очень рад, если ты соглашаешься с этим! Крепко ли вы их связали? А! Хорошо… Ну, теперь возьмите вот и эту пару!
   И Никифор с злобным смехом указал на Зою и Анастаса.
   – Как! Ты ошибаешься! – воскликнули те, отступая назад в удивлении. -Нас не может касаться этот приказ.
   – Не знаю… Я исполняю, что мне приказано! Что же вы стали? -крикнул он солдатам. – Берите же их!…
   Анастас схватился за меч; Никифор заметил это движение.
   – Напрасно, – покачал он головой, – будь благоразумен, Анастас! Ведь ты сам же сказал, что воля императора всегда священна.
   – Но какая же наша вина?
   – Не знаю…
   – Не может быть, чтобы ты этого не знал…
   – Вероятно, вам это скажут потом… Теперь же следуйте лучше за мной по доброй воле, иначе я и вас прикажу связать…
   Тон, которым были сказаны эти слова, не допускал возражений. Зоя и Анастас поняли, что о сопротивлении не может быть и речи…
   Дело было сделано быстро. Не прошло и часу, как Зоя, Анастас, Ирина и Изок – все вместе были заключены в мрачном подземелье…
   Михаил же, увлекшись в этот вечер обычной оргией, так и не вспомнил о своем приказе.
   Не в интересах Никифора или Склирены было напоминать ему об этом.

24. НА ФОРУМЕ

   Наступил день, в который должны были происходить ристалища на ипподроме.
   С первыми лучами солнца весь Константинополь, как один человек, поднялся на ноги. Из всех четырнадцати его округов народ спешил на форум, куда выходило самое большое число ворот для входа зрителей в ипподром. Вся жизнь столицы теперь сосредотачивалась здесь. В других местах город казался вымершим. Лавки были закрыты, рынки пусты. Во всем Константинополе, кроме форума, царила мертвая тишина.
   Зато здесь был настоящий хаос звуков. Все кричали, пели, свистели, и все это смешивалось в оглушительный гул, похожий на рев какого-то тысячеголового чудовища. Везде шел отчаянный спор о том, кто должен был победить в этот день.
   Толпу не волновали больше никакие вопросы.
   – Зеленые, зеленые, зеленые! – кричали во всю мочь сотни человек в разных концах форума.
   – Голубые! – отвечали им тысячи.
   – Мы за солнце, оно нас греет и взращивает жатву, без которой ни голубым, ни зеленым делать нечего…
   – Долой красных! Что солнце, когда есть зимний снег, да здравствуют белые!…
   – Да здравствует весна, да здравствует первая зелень!…
   – Долой весну! Хлеб снимают осенью, да здравствуют голубые!
   – Да здравствуют красные!…
   – Держу заклад, что клячи красных растянутся на первой стадии… Я -за зеленых; у них не кони – ветер…
   Такие крики разносились по всему форуму.
   У красных и белых сторонников было немного. Они были теперь не в почете у византийцев. Они даже не играли политической роли, тогда как борьба зеленых и голубых имела именно такое значение, как мы уже это знаем. Зеленые у простого народа никогда не были любимцами. Видя в голубых своих представителей, народ, в особенности чернь, поддерживали их, как олицетворение самого себя. Поэтому за голубых была заключена масса закладов и притом мелких, тогда как за зеленых всегда ставились крупные суммы.
   В народе раздавались крики нетерпения. Казалось, что слишком долго не открывали ворот ипподрома. Все горели нетерпением. Только появление колесниц, направлявшихся к ипподрому, несколько успокоило толпу.
   Первыми появились красные. Толпа встретила их хохотом, свистом, насмешками, хотя и кони красных, и возницы были превосходны.
   Та же участь постигла и белых.
   – Клячи, клячи, а колесницы – бочки водовозов! – гудела толпа при их появлении.
   Однако, далее хохота, криков и свистков толпа не шла в выражении своей неприязни к малозначительным партиям.
   Белые и красные проследовали на ипподром, не обращая на толпу ни малейшего внимания. Они так привыкли ко всему происходившему, что все эти сцены не представили им ничего нового.
   Зато зеленые были встречены громкими криками одобрения. Хотя у них в толпе было не так много сторонников, как у голубых, все-таки они пользовались уважением. Колесницы зеленых гордо проследовали на ипподром, но, когда они скрылись, все на форуме стали оглядываться, как будто ожидая еще кого-то…
   – Где же голубые? Отчего их нет? – послышалось со всех сторон.
   – Может быть, они уже на ипподроме?
   – Когда же они успели попасть туда?…
   – Видел ли их кто?
   Оказалось, что голубых ни накануне, ни в этот день решительно никто в Константинополе не видал.
   Толпа встревожилась.
   – Где же они? Может быть, их не будет…
   – Они должны быть! Если так, то они разорят половину Константинополя… Что тогда будет с нами?
   Но как раз в это время отворили ворота на ипподром. Толпа забыла на время свои страхи и живой волной хлынула вперед, стараясь поскорее занять места.
   В один миг ипподром весь был занят народом.
   Толпа шумела, кричала, ревела, требуя начала ристалища, но его нельзя было начать, пока император не займет своего места.
   Между тем, одна только его ложа оставалась пустою.
   Вся знать Византии уже была налицо.
   Сенаторы, великий логофет, подчиненные ему логофеты, эпарх и префект, драгоманы, великий герцог, великий друкирий, со своими свитами каждый, заняли отдельные ложи. Среди них видны были куропалаты, протовестиарии и протостаторы. Великий эпарх, окруженный варягами, и протоспафарий с телохранителями императора тесным кольцом окружили убранную золотом и серебром ложу, которую должен был занять сам порфирогенет.
   Но вот, со всех сторон понеслись громкие, восторженные клики.
   Это византийский народ приветствовал своего повелителя…
   Михаила несли на носилках. Он был одет с чисто восточной роскошью.
   Мантия из багряницы красивыми складками окружала его. Из-под нее видны были только пурпуровые полусапожки с перевязями. На голове порфирогенета красовалась корона в форме пирамиды, образуемой четырьмя золотыми дугами. Она вся была усыпана жемчугом и драгоценными камнями. На том месте, где дуги сходились, виден был золотой крест, от которого по нижнему ободку спускались сплошные нити жемчуга.
   Рядом с порфирогенетом народ увидел женщину замечательной красоты. Она не была императрица, это всем было видно по отсутствию на ее голове короны. Тем не менее, все в Константинополе знали, кто она…
   Эта была красавица Ингерина, новая подруга Михаила-порфирогенета. Рядом с носилками шел македонянин Василий. Он был один около императора и его подруги. Уже по одному этому всем стало ясно, что этот, так недавно никому еще неизвестный человек, теперь – новый временщик, новый вершитель судеб Византии и ее народа.
   Михаил был в обычном для него состоянии похмелья и лениво поводил мутными глазами направо и налево, ожидая, когда толпа перестанет кричать и успокоится.
   Но вот, наконец, все стихло, и император подал знак к началу ристалищ.
   Первыми выступили красные и белые, за ними из конюшен ипподрома показались колесницы зеленых…
   Колесницы стали выравниваться…
   Голубых не было…

25. НЕУДАЧНОЕ СОСТЯЗАНИЕ

   Толпа ожидала всего, но только не этого.
   Где голубые? Что с ними случилось? Отчего они не вышли? С кем будут состязаться зеленые? Неужели с этими жалкими красными и белыми… Ведь, тогда пропадает весь интерес к состязанию…
   На мгновение, однако, толпа занялась новым вопросом, что случилось с голубыми… Никто не мог объяснить этого, и теперь заговорило любопытство. – Голубых, голубых! – ревела толпа.
   Напрасно, в надежде отвлечь внимание бесновавшегося народа, пущены были колесницы трех партий – на них никто не обращал внимания. Теперь уже все зрители без различия партий требовали голубых, все хотели знать, что случилось.
   Как раз в это время, когда напряжение достигло высшей степени, несколько византийцев, разукрашенных голубыми цветами, перескочили барьер, отделявший арену от места для зрителей, и знаками потребовали, чтобы толпа смолкла и дала им возможность говорить.
   В этих людях все тотчас же узнали наиболее видных представителей партии голубых, но все также были удивлены, что между ними не было их вождя Анастаса.
   Разом все стихло. На ипподроме после оглушительного шума и рева наступила мертвая тишина.
   – Народ константинопольский, – изо всех сил закричал один из голубых, – ты желаешь знать, почему мы не вышли на состязание? Так это?
   – Так, так, говори! – как один человек, отвечала толпа.
   – Я готов тебе сказать это, но только с позволения нашего великого императора.
   Михаил и сам был заинтересован, почему голубые не явились на ристалище. Он повернул свою голову к говорившему и сделал утвердительный жест.
   – О, солнце правды, олицетворенная мудрость империи! – воскликнул голубой, обращаясь к императору, а потом и к народу. – Узнай ты и ты, народ византийский, что мы уклонились от состязания на этот раз потому, что нет между нами нашего вождя – эпарха Анастаса, который должен был руководить нами. Как мы могли явиться без него на борьбу с таким мощным соперником, как зеленые? Он знал все, что касалось нас, он подготовлял ристалище, и теперь его нет… Пусть же простит нам народ византийский, и те кто держал за нас заклады, беспрекословно отдадут их своим противникам, но пусть все знают, что уклонились мы от состязаний не по своей вине… Пусть всякий, кто несет из-за нас убытки, не жалуется на нас, мы ни в чем не виноваты!
   – Кто же виновен? Чья вина? – заревела толпа. – Где Анастас? Где он?… Он не умер, об его смерти ничего не было слышно… Говори же, где он?
   Голубой на минуту смолк и взглянул в сторону Михаила.
   Крики же становились все сильнее и сильнее, требования все настойчивее и настойчивее.
   Наконец, говоривший сделал знак рукой.
   Толпа поняла, что он готов сообщить причину, и снова замолкла.
   – Народ византийский, – еще громче, чем прежде, закричал он, – вождь голубых Анастас по приказанию императора Михаила-порфирогенета за неизвестную вину заключен в темницу Демонодоры; оттого мы и не можем принять борьбы с зелеными.
   Как гром, поразила эта весть весь ипподром.
   Так вот где причина, вот почему не явились голубые! О, это все -происки зеленых, не надеявшихся на победу!… Так вот, кто разоряет стольких византийцев, державших против дворцовой партии… Измена! Предательство!
   Несколько мгновений продолжалась тишина, но потом сразу поднялся такой гам и крик, что вот-вот, казалось, развалятся стены ипподрома от одного только вызванного им сотрясения воздуха.
   – Пьяница, внук Бальбы, долой его, вон его! Анастаса! Анастаса! Смерть зеленым!… Перебить их всех!… – неслось со всех сторон.
   С народом, да еще на ипподроме, шутить не приходилось.
   Этого не позволяли себе даже императоры, безусловно любимые византийцами. К порфирогенету же чернь была холодна: любовью народа, которому нелегко жилось при нем, он не пользовался.
   – Как прав ты был, о, великий! – наклонился к Михаилу Василий, -когда приказывал не раздражать голубых… Но около тебя недостойные слуги, осмеливающиеся не исполнять твоих приказаний.
   – Я знал, все это знал, – лепетал растерявшийся порфирогенет. – Но кто этот ослушник?…
   – Никифор… Он сам говорил, что бросил в тюрьму Анастаса по твоему приказанию.
   – Я никогда этого не приказывал, я очень люблю Анастаса. Сегодня я хотел держать за него заклад… Никифор поплатится за это. Прикажи…
   Нет, ты слишком добр, я распоряжусь сам… Подойди сюда! – жестом позвал к себе император начальника варягов. – Я тебе приказываю сейчас же схватить Никифора, ты знаешь? Телохранителя моего, и чтобы сегодня же мне принесена была его голова… Только не забудь положить ее на золотое блюдо, я терпеть не могу ничего иного… Так, Василий, ты слышал, скажи им это…
   – Мне кажется, великолепный, что ты хотел освободить прежде Анастаса и поручить мне это передать народу?
   – Да, да! Я это приказал тебе… Не говори про Никифора, скажи про Анастаса…
   Пока происходил этот разговор, толпа приняла уже совсем другой характер. Крики и брань прекратились. Повсюду выламывали скамьи, готовясь к нападению.
   Василий приказал телохранителям и варягам плотным кольцом окружить ложу Михаила, а сам, выступив вперед, протянул к толпе руки, давая этим знать, что он желает говорить.
   Страсти не успели еще разгореться, жест македонянина был замечен и понят.
   На ипподроме все смолкло.
   – Народ византийский! Великий император поручил мне сказать тебе, -не менее громко, чем представитель голубых, заговорил Василий, – что враги и его и твои помимо его ведома сделали то, о чем ты услышал из уст почтенного патриция. Император всегда любил и любит Анастаса и голубых, он уже приказал наказать виновного и немедленно освободить невинного эпарха… По приказанию императора голубые выйдут на борьбу с зелеными, в этом порукою слово великого Михаила-порфирогенета. Доволен ли ты?
   Толпа – что дитя. Ее впечатления сменяются с необыкновенной быстротой. Крики: «Да здравствует император!» – были ответом на эту речь македонянина.
   Буря была предотвращена…
   Михаил не остался более на ипподроме. Он был испуган и дрожал за свою жизнь. Подтвердив еще раз свое приказание относительно Никифора, он приказал унести себя во дворец.
   Василий тотчас же его именем отдал приказание об освобождении Анастаса и Зои. Он долго ждал возвращения посланного, но не дождался и сам пошел в тюрьму.
   На ипподроме, между тем, продолжалось состязание колесниц.
   Народ отвлекся, стал держать пари за состязавшихся и даже обратил свое внимание на красных и белых.
   На этот раз они ему показались интересными.
   Но его ждал еще сюрприз.
   Лишь только голубые узнали, что отдан приказ об освобождении их вождя, они, не дожидаясь его, поспешили выйти на арену.
   Крики восторга приветствовали их колесницы.
   Зеленые не знали, что и делать. Теперь они очутились в положении голубых. Их вождь Никифор был схвачен на их глазах варягами по приказанию императора, и они немедленно узнали, какая участь его ждет…
   Опечаленные, расстроенные, они провели бег так, что голубые без всякого труда завладели лавровым венком…
   Пока происходил бег колесниц, веселый и всеведущий Марциан с уверенностью рассказывал, что происшедшее не обошлось без участия Василия Македонянина…
   А тот, между тем, напрасно искал Анастаса и Зою в дворцовой тюрьме.
   Их нигде не было…

26. БЕГСТВО

   Накануне ристалища Никифор, даже не предчувствовавший, какая участь его ждет, имел продолжительное свидание с Склиреной.
   – Что нам делать теперь? – с тревогой спрашивала Склирена. – Ты знаешь, эта проклятая Ингерина уже несколько раз спрашивала меня о Зое!
   – А Михаил – меня об Анастасе.
   – Что же делать? Ведь этот проклятый македонянин не задумается сказать, где они находятся и по чьей вине они попали в подземелье…
   – Ты рассуждаешь верно… Будет очень жаль, если все наши хлопоты пропадут напрасно! Ведь ты еще не утешена этим варваром, насколько я знаю? – А ты – славянской девчонкой.
   – Тоже! Потому-то я и говорю, что будет очень жаль, если все наши труды пропадут даром…
   – Разве они не могут умереть там?
   Никифор отрицательно покачал головой.
   – Ты забыла, что за них македонянин… Умереть они могут, но их тела скрыть будет нельзя…
   – Однако, ведь нельзя же их и выпустить…
   – Соглашаюсь с тобой!
   – Стало быть, у нет никакого выхода…
   – Постой, я, кажется, напал на счастливую мысль. Но тут, Склирена, ты должна мне помочь.
   – Я готова все сделать! Говори, что нужно?
   – Тогда наклонись ко мне, и я на ухо скажу тебе, что я придумал…
   Никифор шепотом передал Склирене свой план. Та, пока он говорил, все время одобрительно кивала головой, а когда он кончил, вскочила и принялась громко хлопать в ладоши.
   – Как хорошо придумано, Никифор, как хорошо! Мы спасены…
   – Я думаю, если только тебе удастся сделать все, что я говорю…
   – Но ты уверен, что их ждет судно?
   – Да, я знаю это от тех, кто ходил нанимать мореходов.
   – Все складывается в нашу пользу.
   – Итак, ты будешь действовать?
   – Да, завтра!
   – Завтра, но только тебе не придется быть на ипподроме.
   – Голова дороже ипподрома.
   – Я думаю!…
   Они расстались оба очень довольные друг другом.
   Между тем в подземелье, где были заключены узники, происходили другие сцены.
   Анастас переносил тюрьму со стойкостью философа. Он все эти дни почти не вставал с кинутого для него пука соломы, мало говорил и к тяжелому положению относился довольно беззаботно. Зоя, напротив, совсем упала духом. Она не могла понять, откуда ее постиг удар, и плакала по целым дням. Ирина напрасно старалась утешить ее, слова не помогали, а, напротив, еще более увеличивали скорбь Зои. Однако, она нисколько не раскаивалась в том, что приняла участие в судьбе молодых славян; хотя она и видела, что это заключение было местью Никифора, но сам по себе Никифор казался ей таким незначительным, что о нем она даже думала без злобы.
   Покойнее всех троих был Изок. Эта тюрьма не была для него новой. Он был заключен теперь не один и надеялся, что какой-нибудь счастливый случай снова выведет его отсюда.
   Так шли томительные дни.
   – Сегодня ристалище, – вспомнил Анастас о дне, в который он должен был выступать со своими голубыми на ипподроме.
   Ему никто не ответил. Ирину и Изока ристалище не интересовало, а Зое в эти минуты было не до того.
   Она знала, что такое темница Демонодоры.
   Очень-очень редко кто выходил оттуда живой. Императрица Феодора, устроив это мрачное здание, выказала большую сообразительность. Заключенный туда забывался всеми и навсегда…
   Все это знала Зоя, и на сердце у нее становилось все тоскливее и тоскливее…
   В это день тоска особенно одолела Зою, она не могла даже скрыть своих чувств и несколько раз начинала плакать…
   Но вскоре этот день показался им всем самым счастливым в жизни – по крайней мере Зое и Анастасу.
   Совсем не в урочное время дверь в подземелье отворилась, и вошел тюремщик.
   – Благородная Зоя и ты, благородный Анастас, – обратился он к ним, -прошу вас следовать за мной.
   – Куда?… – спросили они в один голос.
   – Вы сейчас это узнаете… Идите…
   – Но вернемся ли мы сюда?…
   – Не знаю этого… Спешите же, вас ждут!…
   Он вывел их из подземелья в светлый тюремный коридор.
   Там, к великому своему удивлению, Зоя и Анастас увидели ожидавшую их Склирену.
   Молодая вдова с криком радости кинулась на шею Зои.
   – Наконец-то я увидела тебя!… Милая моя, дорогая Зоя!… О, если бы ты знала, как мучилась я за вас!… Этот негодяй Никифор…
   – Постой, – отстранила ее Зоя, – скажи прежде, зачем ты пришла сюда? – Спасти!
   – От чего?
   – От смерти… Этот Никифор!… За что он так озлоблен на вас?… Но некогда говорить, иначе будет поздно… Сегодня ристалище… Кто знает, что может случиться после?… Бегите!…
   – Бежать? Куда?…
   – Подальше отсюда… Я слышала, Зоя, у тебя нанят корабль; воспользуйся им… Я подкупила тюремщиков, и вы уйдете отсюда свободно… Кругом никого нет, все на ипподроме… Спешите на корабль, и пусть он немедленно поднимает паруса и уходит в море…
   – Я ничего не понимаю… Ты намекаешь, что нас после ристалища ждет казнь, за что?
   – Разве пьяница знает за что! Он приказывает, его приказанья исполняют… Бегите, бегите сейчас! Я принесла вам простое платье…
   – Мы верим тебе… Но мы возьмем с собой и тех славян, которые заключены с нами…
   – Нет, нет, их нельзя брать… Их не выпустит тюремщик на волю, и из-за них он задержит и вас… Спешите же!…
   – А наше имущество?…
   – Я позабочусь о нем…
   Или нет! Лучше ты, Зоя, и ты, Анастас, напишите сейчас македонянину Василию… Он в большой силе… Пусть он позаботится о том, что вы оставляете здесь… Вот таблица, вот стиль… Пиши же, Анастас, и идем!…
   Тон ее был так убедителен и искренен, что ни Анастас, ни Зоя не заподозрили даже, что перед ними ложный друг.
   Оба они быстро написали таблицы к Василию.
   В них они объяснили, что бегут, спасая свою жизнь и вернутся тогда, когда Михаила-пьяницы не будет на византийском престоле.
   Вместе с этим они поручали все свое оставленное имущество ему на сохранение, и Зоя от себя, кроме того, просила позаботиться об Изоке и Ирине, которым в случае, если она не возвратится, отдавала все свое имущество…
   Придуманная Никифором хитрость удалась.
   Своим беспричинным бегством Анастас и Зоя снимали с него всякую ответственность.
   Ристалище еще не начиналось, когда нанятая Зоей трирема под всеми парусами выходила в море, унося с собой двух беглецов.
 

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
НА БЕРЕГАХ ДНЕПРА

1. ПРОРОЧЕСТВО

   Это было вскоре после смертных страданий и смерти Исуса Христа. Он умер, поведав всему миру кроткую братскую любовь, плату добром за зло, но благая весть об Его святом учении пока хранилась и распространялась в одном только еврейском народе и едва-едва, в виде неясных туманных слухов, достигала до более или менее отдаленных от Палестины народов древнего мира…
   Но Божественный Учитель еще до своей крестной смерти повелел ближайшим своим ученикам разнести эту благую весть повсюду, где только есть люди.
   Могли ли они забыть завет Того, за Которым последовали, оставив все земное, все земные радости, печали, горе, счастье?… Все было принесено в великую жертву служения человечеству, над которым тяготел в то время беспросветный мрак язычества.
   И, вот, св. Апостолы разошлись по всему тогдашнему миру, всюду проповедуя слово Божие, всюду разнося радостную весть кроткой братской любви, всепрощения и тихого мира в сердцах человеческих.
   Одни из св. Апостолов избрали для проповеди страны более близкие к Палестине, где протекала жизнь их Божественного Учителя, где Он страданиями своими искупил первый грех прародителей. Они пошли в Грецию, Рим, Африку. Там уже сам языческий мир с своим особым складом мысли приготовил благодатную почву для восприятия нового учения. Предстояла, правда, борьба, тяжелая борьба с основами язычества, но апостолы и их ученики были уверены, что в этой борьбе они победят, рассеют своим убежденным словом тяготевший над человечеством мрак. И они пошли туда, смелые, готовые на все, даже на самые страшные мучения, ради исполнения своего святого долга…
   Другие же из них избрали себе совсем иной путь.
   Они пошли в неведомые страны, в земли, на которые даже гордый Рим не находил нужным обращать свое внимание.
   Среди них был и св. Апостол Андрей, который был одним из первых учеников св. Иоанна Крестителя, а потому и назван Протоклетосом, т. Е. Первозванным.
   Он вместе с братом своим пошел принести благую весть о спасении совершенно «варварским» народам, обитавшим на южных, восточных и северо-восточных берегах Черного моря. Самой плохой славой пользовались эти народы в древнем мире. Чем-то нечеловеческим отзывалось в представлении даже образованнейших народов того времени – римлян и греков – понятие «скиф». О них были сложены целые легенды. Говорили, что скифы не обыкновенные люди, а ужасные существа, имевшие наполовину туловище человека, наполовину – лошади. Они были рассеяны на огромном пространстве. Жили они отдельными племенами, не зная никаких других занятий, кроме охоты. Между ними не было никакой связи, хотя они все говорили одним языком. Каждый, даже самый маленький, род управлялся по-своему. Твердых начал власти у них не было и в помине. Вечно вели они между собой ожесточенные войны, и никогда не было между ними дружбы и согласия.