Первым серьезным вопросом, который нам предстояло решить, был вопрос о ночлеге. Как поделить три маленькие кровати между восьмерыми, включая Брайена шести футов ростом. Мы обратились за консультацией к капитану Джонсону: он сам, его жена, шестеро детей и теща — все жили в домике, ничуть не больше нашего. На Багамских островах пространство было не менее растяжимым, чем время. Поэтому капитан Джонсон настойчиво уверял нас, что в домике вполне достаточно места и что все уладится к лучшему. Все действительно уладилось, когда он нашел для нас еще один домик.
Вначале при решении вопроса, кто с кем будет спать, мы руководствовались соображениями приличия. Мальчиков поселили в одном доме, а Барни и я вместе с девочками устроились кое-как на трех кроватях в другом домике. В первую ночь Джорджа преследовали ночные кошмары. Пока его раздирали морские хищники капитана Джо, никто не мог сомкнуть глаз в домике № 1. У Сюзи откуда-то появился таинственный зуд. Ее стоны и почесывания не давали спать ни ей, ни другим жильцам домика № 2. Лишь к рассвету нам удалось как-то успокоить Сюзи. Но вскоре у самого окна на ветке пристроился петух и стал кукарекать. Утром у Сюзи поднялась температура до 39°. По симптомам у нее было сразу три болезни: корь, скарлатина и ветряная оспа. Все ее тело приобрело цвет вареного рака, покрылось какими-то шишками. Некоторые шишки она расцарапала до крови. Похоже было, что она заболела медузной лихорадкой. Но в воде никто не видел медуз и сначала никто больше от них не пострадал. Вскоре и Джордж заболел тем же недугом. Мы превратили домик № 1 в больницу. Барни и я занялись лечением детей. Как только кто-либо из детей заболевал, мы его сразу помещали в палату для больных. Постепенно все по очереди побывали в домике мальчиков, переоборудованном в больничную палату. Мальчики, девочки, взрослые и дети — все спали вместе в том или другом домике, в зависимости от тяжести болезни. Когда все заболевают лихорадкой, условности скоро забываются.
От местных жителей мы скоро узнали, что эта сыпь — следствие укола «морских игл», на вид невинных, похожих на плавающие в воде обломки сосновых игл. Фактически это были жалящие животные, столь же ядовитые, как и медузы. Может быть, эти морские иглы представляли собой медуз в какой-то стадии развития. Дело в том, что сыпь ничуть не отличалась от той, которую вызывают прозрачные крохотные медузы Карибского моря. Наши длинные трико и фуфайки с высокими воротами нисколько не защищали от тонких острых игл, которые попадали за воротник, а затем втирались тканью в кожу. Сыпь сильнее всего поражала шею, пояс или же тело вокруг краев бюстгальтера. В этих местах иглы обычно попадали под ткань. Антигистамины не давали никакого облегчения. Каламиновая примочка оказывала лишь незначительное действие. Только додеин выручал и давал возможность сомкнуть глаза ночью. Несмотря на медузную сыпь, пребывание на острове Андрос все же было приятным. На другой день после нашего прибытия ветер стал прохладным. Москиты нас почти не беспокоили. Мы все привыкли к жестким дощатым постелям и к петуху, который кукарекал на рассвете. Едой нас обеспечивал караван, состоявший из членов семейства Джонсон, которое торжественно шествовало по пальмовой роще к нашему не имевшему кухни домику, балансируя на голове корзинами и котелками, наполненными снедью. Завтрак не отличался от обеда, обед не отличался от ужина. Каждый раз подавался черный горошек, рис, тяжелый хлеб в виде лепешек и вареные сухопутные крабы, которые в это время года тысячами переселялись в море. Скоро мы привыкли и полюбили сочный темно-коричневый с горьким привкусом жир крабов и сладкое белое мясо клешней. У нас был такой аппетит, что все казалось очень вкусным.
Барни написал целую поэму, посвященную путешествию. Она была сочинена для детей в ознаменование нашего благополучного возвращения, и в ней получили бессмертие блюда которые нам подавались.
— Это маленький Джо, — сказали мальчики, — он хотел бы для вас поплясать. — Эта простая рекомендация очень быстро сблизила нас. Маленький Джо со своей собачкой Шегги как бы стал членом нашей семьи. Он с нами жил, пил и ел до самого дня отъезда.
Мальчики снова забили в барабаны. Маленький Джо очаровательно улыбался. Он был внебрачным ребенком, любимцем всего острова. Танцевал он, как другие дышат. При этом он покачивался, глаза его блестели, коричневые пальчики выбивали на песке чечетку. Он приседал, кружился и буквально всем своим существом излучал радость.
— А я знаю, что это такое, — сказал наш Джордж, уже приобщившийся к культуре. — Это гавайский танец. Я его видел по телевизору!
В темноте вырисовывались человеческие фигуры, несшие сухие пальмовые ветки, которые они складывали в кучу. Кто-то бросил в них спичку. Сухие ветки затрещали, вспыхнуло пламя. Пальмовые джунгли, озаряемые ярким пламенем, рельефно выделялись на фоне темноты. Быстро собралась толпа. К барабанному бою присоединились диссонирующие звуки рожков, свистков, коровьих колокольчиков и пустых консервных банок. В огонь подбросили веток. На площадку, озаренную светом костра, вышли другие танцоры, которые хлопали в ладоши и покачивались в такт возбуждающему кровь ритму. Вдруг танцоры расступились и между ними оказался шестифутовый атлет с блестящими глазами и зубами. Мы с ним познакомились еще днем. Это был эпилептик, кроткий и послушный, как ребенок. Его сильное тело двигалось в ритме танца. Толпа затянула заунывную песнь. Юноша с пронзительным криком прыгнул сквозь пламя, подняв восходящий поток искры. Несколько раз подряд он повторил свой неистовый огненный танец, пока наконец, опаленный и выдохшийся, он не упал к ногам барабанщиков. Это было его последнее представление. В день нашего отъезда он во время эпилептического припадка упал со скалы и утонул.
Постепенно пламя костра угасало, музыка стихала вместе с монотонной дробью барабанов. Толпа растаяла. Из чувства благодарности Барни дал мальчикам барабанщикам три доллара, чтобы они купили конфет и угостили всех детей. Но тут возник неразрешимый вопрос — кого же считать детьми. Барни и представить себе не мог, какую смуту он вызвал своим поступком. Глухой ропот пронесся в толпе. Возникли шумные споры. Желая поправить дело, Барни встал на крыльцо и произнес речь благодарности за замечательное гостеприимство жителей Стэниэд Крик. Он закончил свою речь вручением капитану Джо десяти долларов, которые должны были пойти на нужды поселка. На миг наступило молчание. Затем разразилась невероятная буря. Три доллара послужили поводом для споров, а десять долларов вызвали бунт. Под словом «нужды» каждый понимал только свои нужды. Капитан Джо никому не уступал денег.
— Мы истратим их, как велел доктор, — сказал он, обращаясь к разъяренной толпе. — Доктор же сказал, чтобы их истратить на добрые дела.
Матери просили за своих детей, которые наигрывали на дудках; взрослые же мужчины неистово потрясали коровьими колокольчиками перед нашими носами. Прибыл констебль при всех регалиях, во всем блеске своей синей формы, украшенной красными и золотыми галунами. Толпа успокоилась лишь после того, как представитель Закона, капитан Джо и мы совместно пришли к решению, что деньги следует передать нуждающейся старушке, о которой пеклось все население. Все были удовлетворены: Закон произнес последнее слово.
Юношеский музей озера Эри поручил Сюзи и Джорджу собирать экспонаты: этот музей является единственным в своем роде заведением в Кливленде. Обязанности хранителей, директоров и художников в нем исполняют дети. Молодым исследователям музей выдал специальный флаг, не хуже флага Национального географического общества. Каждое утро при усиливающемся ветре мы поднимали этот флаг на судне и выходили к Красному рифу. Пока старшие дети охотились с копьями за крупной рыбой, а Барни и я были заняты фотосъемкой, Джордж и Сюзи собирали раковины, ловили губки и других представителей фауны, обитавших в ярких коралловых садах этого рифа. Вечером по возвращении на берег младшие дети бережно раскладывали свои сокровища для сушки. К концу недели у них набралась крепко пахнувшая коллекция морских червей, скорпионов, огурцов, звезд, гниющих моллюсков, вяленой рыбы. Совершенно неожиданно произошел трагический инцидент. Однажды ночью худая, костлявая свинья, жившая на заднем дворе, вырвалась из своего загона и сожрала всю коллекцию. Наука потерпела урон, который можно было сравнить только с пожаром Александрийской библиотеки. Но от этого энтузиазм младших детей только лишь усилился. Они уже прослышали, что есть куда более интересные вещи, чем морские раковины.
В Стэниэд Крик мы подружились с женщиной, которой перевалило за сто лет. Она жила с дочкой, веселым дитятком в возрасте 87 лет. Когда мы представили старушке наших детей, ее что-то озадачило.
— Это четверо детей ваши? — спросила она, указывая на трех девочек и Джорджа.
— Мои, — ответила я.
— А те двое остальных — ваши внебрачные дети?
Я и не пыталась пускаться в объяснения; было совершенно очевидно, что прапрабабка маленького Джо все равно мне не поверила бы.
Эта старая женщина родилась во времена рабства. У нее остались в памяти те времена, когда народ острова Андрос трудился на плантациях во внутренней части острова, ныне покинутой и почти недоступной. С религиозным жаром она рассказала нам о таинственном месте в центре острова, где океан, пузырясь, выходит на поверхность земли. Она назвала это место «Ямой океана». По ее словам там обитала русалка.
— Я знала мужчину, который видел ее, — рассказывала она — Он наблюдал, как она расчесывала свои волосы. Затем, понизив голос до шепота, она сказала:
— Я часто слышала, как она ударяла хвостом о воду.
Джордж отнесся к рассказу о русалке скептически, но Сюзи не могла остаться равнодушной. Дочь старухи и все прочие присутствовавшие подтвердили его правдивость.
— В этой яме, — говорили они, — водятся не только русалки, но даже маленькие фарфоровые птички, огромные рыбы с одним глазом посередине черепа, как у циклопа.
Для того чтобы компенсировать потери, нанесенные жадностью свиньи, требовались всего-навсего одноглазая рыба, маленькая фарфоровая птичка и высушенная на солнце русалка. Обладая такими экспонатами, Юношеский музей озера Эри затмил бы научную славу Американского музея естественной истории.
Делать было нечего. Мы отправились в поход за русалкой, в «получасовое» путешествие в глубь острова.
В течение первых двух с половиной часов, съедаемые москитами, мы брели по колено в жидкой грязи. Еще на судне Барни, споткнувшись о крышку люка, сорвал кожу с пальца на ноге. Во время этого похода мокрый песок растер его палец до крови. Это обстоятельство причиняло Барни неописуемые страдания. У меня подкашивались ноги под тяжестью фотоаппаратов. Как и Сюзи, я надеялась собственными глазами узреть живую русалку. Наш путь пролегал через крутые горы и густые сосновые леса. Нам приходилось преодолевать плоские равнины пустотелого известняка, в ячеистой толще которого наши шаги отдавались гулким эхом. Нам встречались колодцеобразные ямы, уходившие на глубину 50 футов в пористый камень. Следуя лесом, мы не смели взглянуть вверх, так как боялись свалиться в покрытую листьями каменную яму или нарваться на штыковидные иглы агав. Проходя через сосновый лес, мы до нитки вымокли под ливнем. На открытом месте мы изнывали от жары. Воздух по влажности напоминал турецкую баню. Как оказалось, наш проводник в последний раз был у Ямы океана 18 лет назад. Барни и я потеряли всякую веру в существование этой Ямы. Только дети не теряли бодрости духа и горячего желания побывать там. Мы обреченно тащились за ними. После тысячного укуса москитов мы наконец добрели до небольшого водоема с коричневой застоявшейся водой.
Внутренняя часть острова Андрос представляет собой лабиринт ям и тоннелей, образовавшихся в результате эррозии осадочных пород. Яма океана была не чем иным, как самой большой из этих известняковых ям. Ее «бездонная» глубина достигала 25 футов. Океанская вода оказалась обыкновенной дождевой водой. Рыба с оком циклопа оказалась пресноводной лютианидой. Как и у морской лютианиды, у нее два нормальных глаза. Надев маски и ласты, мы спустились под воду, вооруженные ружьями, стреляющими копьями. Но никакой русалки мы так и не обнаружили. Юношескому музею озера Эри не повезло.
В те дни, когда море было слишком бурным, чтобы нырять за Внешним рифом, мы ходили на лодке вдоль побережья Андрос по отмелям и ныряли в синие ямы, которые соединены с морем лабиринтом подземных тоннелей. В этих ямах холодная бурлящая вода, поступающая из океана, смешивалась с нагретой солнцем водой отмелей, образуя мерцающие миражи, подобно тепловым воздушным волнам. Вода увеличивала и искажала мириады рыб, которые подплывали к прохладной океанской воде, чтобы питаться планктоном. Частенько случалось, что нас застигал штиль вдали от берегов, и нам приходилось покидать судно, чтобы уйти от туч москитов, налетавших с берега, и отправляться пешком домой за много миль по белым песчаным берегам. Однажды при малой воде мы крепко сели на мель. Дети, закусив дыхательные трубки, спустились под воду и подставили плечи под днище судна. Дыша через эти трубки, они двигались под водой, приподнимая и подтягивая лодку по песку.
Однажды капитан Джо доставил нас к точке, лежавшей в двадцати милях по берегу, где находился затонувший корабль. Наше воображение уже превратило его в груженный сокровищами галеон. Он оказался нефтеналивным танкером, погибшим во время урагана 25 лет назад у мыса Мастик. Огромный корпус покраснел от ржавчины. Он лежал, наполовину высунувшись на поверхность, как выброшенная на берег исполинская туша кита. Корпус переломился надвое, ударившись о хребет подводного камня. То, что капитан Джо принимал за пушки, было обломками труб и машин, разбросанных по дну моря.
Мы спустились за борт мористее. Там разбитое судно, окутанное таинственностью, лежало безмолвно на глубине 40 футов. Под нами была темная синева глубины, освещавшаяся мириадами сверкающих маленьких рыбешек. Они висели серебряными облаками. Ныряя, мы врезались в эту рыбную гущу, которая расступалась перед нами, обнажая красный безжизненный корпус корабля. Дети, как вечно юный Питер Пэн, спускались в звездный сумрак «Никогда не существовавшего мира». Они ныряли в отверстия и столь же быстро выскакивали из них, как будто преследуемые капитаном Хукком и его пиратами, обитавшими в затопленных трюмах. Подул ветер. Море разбушевалось. Волны разыгрались между переборками. В железных отсеках раздавались глухие удары. Парусник, стоявший на якоре под защитой рифа находился в двух милях от нас. Парусные шлюпки, которые доставили нас к затонувшему танкеру, неистово прыгали в разбушевавшемся море, ударяясь о борт корабля. Мы спустились и направились к паруснику. Порыв ветра сломал мачту меньшей шлюпки, а на другой вывел из строя руль. Мы пытались грести, но ветер и течение оказались сильнее. Нас относило в море. Волны уже заливали шлюпки. На большей шлюпке вместо сломанного руля приспособили гребное весло. Меньшую шлюпку, потерявшую мачту, взяли на буксир. Мы ходили взад и вперед переменными галсами, перекладывая парус каждую милю, но у шлюпок не было выдвижных килей. Приходилось преодолевать и встречное течение, и ветер, дувший в лоб. Шлюпки заливало. Все вычерпывали воду консервными банками, туфлями и шляпами.
— Вообще я люблю парусный спорт, но сегодня что-то не особенно, — сказал мне доверительно Джордж.
Джордж, конечно, выражался в высшей степени сдержанно. Перегруженные шлюпки в любой момент могли затонуть.
Наконец направление течения изменилось. С большим трудом нам удалось добраться до парусника. С чувством облегчения мы взобрались на борт. Лежа в тени паруса на палубе, мы с Барни пришли к заключению, что это был у нас самый счастливый отпуск. Нам совершенно не оставалось времени подумать о вопросах, беспокоивших нас в течение года. Мы все время жили настоящим моментом. Настоящий отдых не наступает до тех пор, пока человек полностью не забудет все заботы и не сосредоточится на борьбе за существование. Мы выжили, а это значит, что мы отдохнули. Более того, это было первое лето, когда наши четверо детей выросли настолько, чтобы принять равное участие в семейном приключении.
Оглядываясь назад на эти две недели, проведенные на острове Андрос, мы наполнялись чувством гордости за наших детей, проявивших большую находчивость и способность приспособляться ко всяким условиям. Мы гордились нашей дружной семьей. Мелочи повседневных неудобств скоро забудутся. Дети будут вспоминать только приятное. Воспоминания укрепят в них хорошее, сильное чувство уверенности в себе и семейной солидарности. Подводный спорт объединил нас в приключениях. Более того, он сделал отдых целенаправленным.
Вначале при решении вопроса, кто с кем будет спать, мы руководствовались соображениями приличия. Мальчиков поселили в одном доме, а Барни и я вместе с девочками устроились кое-как на трех кроватях в другом домике. В первую ночь Джорджа преследовали ночные кошмары. Пока его раздирали морские хищники капитана Джо, никто не мог сомкнуть глаз в домике № 1. У Сюзи откуда-то появился таинственный зуд. Ее стоны и почесывания не давали спать ни ей, ни другим жильцам домика № 2. Лишь к рассвету нам удалось как-то успокоить Сюзи. Но вскоре у самого окна на ветке пристроился петух и стал кукарекать. Утром у Сюзи поднялась температура до 39°. По симптомам у нее было сразу три болезни: корь, скарлатина и ветряная оспа. Все ее тело приобрело цвет вареного рака, покрылось какими-то шишками. Некоторые шишки она расцарапала до крови. Похоже было, что она заболела медузной лихорадкой. Но в воде никто не видел медуз и сначала никто больше от них не пострадал. Вскоре и Джордж заболел тем же недугом. Мы превратили домик № 1 в больницу. Барни и я занялись лечением детей. Как только кто-либо из детей заболевал, мы его сразу помещали в палату для больных. Постепенно все по очереди побывали в домике мальчиков, переоборудованном в больничную палату. Мальчики, девочки, взрослые и дети — все спали вместе в том или другом домике, в зависимости от тяжести болезни. Когда все заболевают лихорадкой, условности скоро забываются.
От местных жителей мы скоро узнали, что эта сыпь — следствие укола «морских игл», на вид невинных, похожих на плавающие в воде обломки сосновых игл. Фактически это были жалящие животные, столь же ядовитые, как и медузы. Может быть, эти морские иглы представляли собой медуз в какой-то стадии развития. Дело в том, что сыпь ничуть не отличалась от той, которую вызывают прозрачные крохотные медузы Карибского моря. Наши длинные трико и фуфайки с высокими воротами нисколько не защищали от тонких острых игл, которые попадали за воротник, а затем втирались тканью в кожу. Сыпь сильнее всего поражала шею, пояс или же тело вокруг краев бюстгальтера. В этих местах иглы обычно попадали под ткань. Антигистамины не давали никакого облегчения. Каламиновая примочка оказывала лишь незначительное действие. Только додеин выручал и давал возможность сомкнуть глаза ночью. Несмотря на медузную сыпь, пребывание на острове Андрос все же было приятным. На другой день после нашего прибытия ветер стал прохладным. Москиты нас почти не беспокоили. Мы все привыкли к жестким дощатым постелям и к петуху, который кукарекал на рассвете. Едой нас обеспечивал караван, состоявший из членов семейства Джонсон, которое торжественно шествовало по пальмовой роще к нашему не имевшему кухни домику, балансируя на голове корзинами и котелками, наполненными снедью. Завтрак не отличался от обеда, обед не отличался от ужина. Каждый раз подавался черный горошек, рис, тяжелый хлеб в виде лепешек и вареные сухопутные крабы, которые в это время года тысячами переселялись в море. Скоро мы привыкли и полюбили сочный темно-коричневый с горьким привкусом жир крабов и сладкое белое мясо клешней. У нас был такой аппетит, что все казалось очень вкусным.
Барни написал целую поэму, посвященную путешествию. Она была сочинена для детей в ознаменование нашего благополучного возвращения, и в ней получили бессмертие блюда которые нам подавались.
Вторая ночь, проведенная нами на острове Андрос, стала известна под названием «Ночи, в которую папка поднял революционное восстание». В этот вечер мы ужинали, тесно усевшись вокруг стола, освещенного лампой. Наша трапеза состояла из вареных крабов, кукурузной сечки и тушеной черепахи. В это время в окружающей темноте до нас донесся барабанный бой. Грохот барабанов нарастал постепенно, по мере приближения барабанщиков к двери нашего дома. Два мальчика ритмично выбивали дробь. Между ними стоял пятилетний мальчонка с широко раскрытыми глазами. Он был одет в коротенькие трусики и рубашонку, которая обтягивала его миниатюрную фигурку.
На обед в день нашего прибытия
Нам подавался рис с внутренностями крабов,
А к ним еще добавлялись черный горошек и лепешка
И чуть-чуть масла.
На обед второго дня
Нас кормили черным горошком с рисом;
К тому же нас угощали внутренностями крабов с маслом,
А еще и вкусной лепешкой.
На третий день на обед
Нам подавали черный горошек со свиным салом.
Еще был рис и внутренности крабов с маслом.
Все поедалось с аппетитом.
На четвертый день обед был особенно вкусным.
Вкуснее, можно сказать, мы не едали.
К нему нам подавали внутренности крабов с маслом
И черный горошек со свиным салом.
А в пятый день мы ели черный горошек.
К обеду был рис
И внутренности крабов не забыли.
Обед вызвал у нас восторг.
— Это маленький Джо, — сказали мальчики, — он хотел бы для вас поплясать. — Эта простая рекомендация очень быстро сблизила нас. Маленький Джо со своей собачкой Шегги как бы стал членом нашей семьи. Он с нами жил, пил и ел до самого дня отъезда.
Мальчики снова забили в барабаны. Маленький Джо очаровательно улыбался. Он был внебрачным ребенком, любимцем всего острова. Танцевал он, как другие дышат. При этом он покачивался, глаза его блестели, коричневые пальчики выбивали на песке чечетку. Он приседал, кружился и буквально всем своим существом излучал радость.
— А я знаю, что это такое, — сказал наш Джордж, уже приобщившийся к культуре. — Это гавайский танец. Я его видел по телевизору!
В темноте вырисовывались человеческие фигуры, несшие сухие пальмовые ветки, которые они складывали в кучу. Кто-то бросил в них спичку. Сухие ветки затрещали, вспыхнуло пламя. Пальмовые джунгли, озаряемые ярким пламенем, рельефно выделялись на фоне темноты. Быстро собралась толпа. К барабанному бою присоединились диссонирующие звуки рожков, свистков, коровьих колокольчиков и пустых консервных банок. В огонь подбросили веток. На площадку, озаренную светом костра, вышли другие танцоры, которые хлопали в ладоши и покачивались в такт возбуждающему кровь ритму. Вдруг танцоры расступились и между ними оказался шестифутовый атлет с блестящими глазами и зубами. Мы с ним познакомились еще днем. Это был эпилептик, кроткий и послушный, как ребенок. Его сильное тело двигалось в ритме танца. Толпа затянула заунывную песнь. Юноша с пронзительным криком прыгнул сквозь пламя, подняв восходящий поток искры. Несколько раз подряд он повторил свой неистовый огненный танец, пока наконец, опаленный и выдохшийся, он не упал к ногам барабанщиков. Это было его последнее представление. В день нашего отъезда он во время эпилептического припадка упал со скалы и утонул.
Постепенно пламя костра угасало, музыка стихала вместе с монотонной дробью барабанов. Толпа растаяла. Из чувства благодарности Барни дал мальчикам барабанщикам три доллара, чтобы они купили конфет и угостили всех детей. Но тут возник неразрешимый вопрос — кого же считать детьми. Барни и представить себе не мог, какую смуту он вызвал своим поступком. Глухой ропот пронесся в толпе. Возникли шумные споры. Желая поправить дело, Барни встал на крыльцо и произнес речь благодарности за замечательное гостеприимство жителей Стэниэд Крик. Он закончил свою речь вручением капитану Джо десяти долларов, которые должны были пойти на нужды поселка. На миг наступило молчание. Затем разразилась невероятная буря. Три доллара послужили поводом для споров, а десять долларов вызвали бунт. Под словом «нужды» каждый понимал только свои нужды. Капитан Джо никому не уступал денег.
— Мы истратим их, как велел доктор, — сказал он, обращаясь к разъяренной толпе. — Доктор же сказал, чтобы их истратить на добрые дела.
Матери просили за своих детей, которые наигрывали на дудках; взрослые же мужчины неистово потрясали коровьими колокольчиками перед нашими носами. Прибыл констебль при всех регалиях, во всем блеске своей синей формы, украшенной красными и золотыми галунами. Толпа успокоилась лишь после того, как представитель Закона, капитан Джо и мы совместно пришли к решению, что деньги следует передать нуждающейся старушке, о которой пеклось все население. Все были удовлетворены: Закон произнес последнее слово.
Юношеский музей озера Эри поручил Сюзи и Джорджу собирать экспонаты: этот музей является единственным в своем роде заведением в Кливленде. Обязанности хранителей, директоров и художников в нем исполняют дети. Молодым исследователям музей выдал специальный флаг, не хуже флага Национального географического общества. Каждое утро при усиливающемся ветре мы поднимали этот флаг на судне и выходили к Красному рифу. Пока старшие дети охотились с копьями за крупной рыбой, а Барни и я были заняты фотосъемкой, Джордж и Сюзи собирали раковины, ловили губки и других представителей фауны, обитавших в ярких коралловых садах этого рифа. Вечером по возвращении на берег младшие дети бережно раскладывали свои сокровища для сушки. К концу недели у них набралась крепко пахнувшая коллекция морских червей, скорпионов, огурцов, звезд, гниющих моллюсков, вяленой рыбы. Совершенно неожиданно произошел трагический инцидент. Однажды ночью худая, костлявая свинья, жившая на заднем дворе, вырвалась из своего загона и сожрала всю коллекцию. Наука потерпела урон, который можно было сравнить только с пожаром Александрийской библиотеки. Но от этого энтузиазм младших детей только лишь усилился. Они уже прослышали, что есть куда более интересные вещи, чем морские раковины.
В Стэниэд Крик мы подружились с женщиной, которой перевалило за сто лет. Она жила с дочкой, веселым дитятком в возрасте 87 лет. Когда мы представили старушке наших детей, ее что-то озадачило.
— Это четверо детей ваши? — спросила она, указывая на трех девочек и Джорджа.
— Мои, — ответила я.
— А те двое остальных — ваши внебрачные дети?
Я и не пыталась пускаться в объяснения; было совершенно очевидно, что прапрабабка маленького Джо все равно мне не поверила бы.
Эта старая женщина родилась во времена рабства. У нее остались в памяти те времена, когда народ острова Андрос трудился на плантациях во внутренней части острова, ныне покинутой и почти недоступной. С религиозным жаром она рассказала нам о таинственном месте в центре острова, где океан, пузырясь, выходит на поверхность земли. Она назвала это место «Ямой океана». По ее словам там обитала русалка.
— Я знала мужчину, который видел ее, — рассказывала она — Он наблюдал, как она расчесывала свои волосы. Затем, понизив голос до шепота, она сказала:
— Я часто слышала, как она ударяла хвостом о воду.
Джордж отнесся к рассказу о русалке скептически, но Сюзи не могла остаться равнодушной. Дочь старухи и все прочие присутствовавшие подтвердили его правдивость.
— В этой яме, — говорили они, — водятся не только русалки, но даже маленькие фарфоровые птички, огромные рыбы с одним глазом посередине черепа, как у циклопа.
Для того чтобы компенсировать потери, нанесенные жадностью свиньи, требовались всего-навсего одноглазая рыба, маленькая фарфоровая птичка и высушенная на солнце русалка. Обладая такими экспонатами, Юношеский музей озера Эри затмил бы научную славу Американского музея естественной истории.
Делать было нечего. Мы отправились в поход за русалкой, в «получасовое» путешествие в глубь острова.
В течение первых двух с половиной часов, съедаемые москитами, мы брели по колено в жидкой грязи. Еще на судне Барни, споткнувшись о крышку люка, сорвал кожу с пальца на ноге. Во время этого похода мокрый песок растер его палец до крови. Это обстоятельство причиняло Барни неописуемые страдания. У меня подкашивались ноги под тяжестью фотоаппаратов. Как и Сюзи, я надеялась собственными глазами узреть живую русалку. Наш путь пролегал через крутые горы и густые сосновые леса. Нам приходилось преодолевать плоские равнины пустотелого известняка, в ячеистой толще которого наши шаги отдавались гулким эхом. Нам встречались колодцеобразные ямы, уходившие на глубину 50 футов в пористый камень. Следуя лесом, мы не смели взглянуть вверх, так как боялись свалиться в покрытую листьями каменную яму или нарваться на штыковидные иглы агав. Проходя через сосновый лес, мы до нитки вымокли под ливнем. На открытом месте мы изнывали от жары. Воздух по влажности напоминал турецкую баню. Как оказалось, наш проводник в последний раз был у Ямы океана 18 лет назад. Барни и я потеряли всякую веру в существование этой Ямы. Только дети не теряли бодрости духа и горячего желания побывать там. Мы обреченно тащились за ними. После тысячного укуса москитов мы наконец добрели до небольшого водоема с коричневой застоявшейся водой.
Внутренняя часть острова Андрос представляет собой лабиринт ям и тоннелей, образовавшихся в результате эррозии осадочных пород. Яма океана была не чем иным, как самой большой из этих известняковых ям. Ее «бездонная» глубина достигала 25 футов. Океанская вода оказалась обыкновенной дождевой водой. Рыба с оком циклопа оказалась пресноводной лютианидой. Как и у морской лютианиды, у нее два нормальных глаза. Надев маски и ласты, мы спустились под воду, вооруженные ружьями, стреляющими копьями. Но никакой русалки мы так и не обнаружили. Юношескому музею озера Эри не повезло.
В те дни, когда море было слишком бурным, чтобы нырять за Внешним рифом, мы ходили на лодке вдоль побережья Андрос по отмелям и ныряли в синие ямы, которые соединены с морем лабиринтом подземных тоннелей. В этих ямах холодная бурлящая вода, поступающая из океана, смешивалась с нагретой солнцем водой отмелей, образуя мерцающие миражи, подобно тепловым воздушным волнам. Вода увеличивала и искажала мириады рыб, которые подплывали к прохладной океанской воде, чтобы питаться планктоном. Частенько случалось, что нас застигал штиль вдали от берегов, и нам приходилось покидать судно, чтобы уйти от туч москитов, налетавших с берега, и отправляться пешком домой за много миль по белым песчаным берегам. Однажды при малой воде мы крепко сели на мель. Дети, закусив дыхательные трубки, спустились под воду и подставили плечи под днище судна. Дыша через эти трубки, они двигались под водой, приподнимая и подтягивая лодку по песку.
Однажды капитан Джо доставил нас к точке, лежавшей в двадцати милях по берегу, где находился затонувший корабль. Наше воображение уже превратило его в груженный сокровищами галеон. Он оказался нефтеналивным танкером, погибшим во время урагана 25 лет назад у мыса Мастик. Огромный корпус покраснел от ржавчины. Он лежал, наполовину высунувшись на поверхность, как выброшенная на берег исполинская туша кита. Корпус переломился надвое, ударившись о хребет подводного камня. То, что капитан Джо принимал за пушки, было обломками труб и машин, разбросанных по дну моря.
Мы спустились за борт мористее. Там разбитое судно, окутанное таинственностью, лежало безмолвно на глубине 40 футов. Под нами была темная синева глубины, освещавшаяся мириадами сверкающих маленьких рыбешек. Они висели серебряными облаками. Ныряя, мы врезались в эту рыбную гущу, которая расступалась перед нами, обнажая красный безжизненный корпус корабля. Дети, как вечно юный Питер Пэн, спускались в звездный сумрак «Никогда не существовавшего мира». Они ныряли в отверстия и столь же быстро выскакивали из них, как будто преследуемые капитаном Хукком и его пиратами, обитавшими в затопленных трюмах. Подул ветер. Море разбушевалось. Волны разыгрались между переборками. В железных отсеках раздавались глухие удары. Парусник, стоявший на якоре под защитой рифа находился в двух милях от нас. Парусные шлюпки, которые доставили нас к затонувшему танкеру, неистово прыгали в разбушевавшемся море, ударяясь о борт корабля. Мы спустились и направились к паруснику. Порыв ветра сломал мачту меньшей шлюпки, а на другой вывел из строя руль. Мы пытались грести, но ветер и течение оказались сильнее. Нас относило в море. Волны уже заливали шлюпки. На большей шлюпке вместо сломанного руля приспособили гребное весло. Меньшую шлюпку, потерявшую мачту, взяли на буксир. Мы ходили взад и вперед переменными галсами, перекладывая парус каждую милю, но у шлюпок не было выдвижных килей. Приходилось преодолевать и встречное течение, и ветер, дувший в лоб. Шлюпки заливало. Все вычерпывали воду консервными банками, туфлями и шляпами.
— Вообще я люблю парусный спорт, но сегодня что-то не особенно, — сказал мне доверительно Джордж.
Джордж, конечно, выражался в высшей степени сдержанно. Перегруженные шлюпки в любой момент могли затонуть.
Наконец направление течения изменилось. С большим трудом нам удалось добраться до парусника. С чувством облегчения мы взобрались на борт. Лежа в тени паруса на палубе, мы с Барни пришли к заключению, что это был у нас самый счастливый отпуск. Нам совершенно не оставалось времени подумать о вопросах, беспокоивших нас в течение года. Мы все время жили настоящим моментом. Настоящий отдых не наступает до тех пор, пока человек полностью не забудет все заботы и не сосредоточится на борьбе за существование. Мы выжили, а это значит, что мы отдохнули. Более того, это было первое лето, когда наши четверо детей выросли настолько, чтобы принять равное участие в семейном приключении.
Оглядываясь назад на эти две недели, проведенные на острове Андрос, мы наполнялись чувством гордости за наших детей, проявивших большую находчивость и способность приспособляться ко всяким условиям. Мы гордились нашей дружной семьей. Мелочи повседневных неудобств скоро забудутся. Дети будут вспоминать только приятное. Воспоминания укрепят в них хорошее, сильное чувство уверенности в себе и семейной солидарности. Подводный спорт объединил нас в приключениях. Более того, он сделал отдых целенаправленным.